к прокурор: "Какой дьявол погнал тебя сюда? Неужто не смог выдумать ничего лучшего? Вертится, как уж на сковородке!" И будут принесены новые клятвы: отныне я всеми десятью пальцами вцеплюсь в землю, отныне я обеими руками буду держаться за свою любимую! А если я нарушу эти клятвы, так только потому, что в море выпадают дни вроде сегодняшнего, праздничные, чудесные, незабываемые. Ну и ночь! Теплая и такая темная - лишь несколько одиноких звезд. Не могу подыскать для нее другого слова, как "всепоглощающая". За бортами "Кооперации" плещет вода. Васюков спит сном праведника. А из коридора доносится веселый, пьяноватый бас Нептуна, уже скинувшего свои одеяния: - Дети мои! Еще до крестин, в три часа, по радио сообщили, что всем впервые пересекающим экватор следует в 16.00 явиться на бак. Очки и часы оставить в каюте. Фотоаппараты взять с собой. Надеть все летнее и нарядное. Погода на диво хороша: слегка прохладный, самый приятный ветерок и солнце. Перед бассейном выстроена эстрада, на которой должны расположиться руководители церемонии, главные шишки. Через бассейн проложен качающийся дощатый мостик На другом краю бассейна стоит большая бочка, покрытая марлей, - в бочке вино, предназначенное для крестников. Разглядеть остальные подробности трудно - фотоболельщики заняли самые лучшие места. Они даже висят на передней мачте и на вантах. Я попытался было наладить "Киев"... Но не будем больше о нем говорить. В четыре часа на палубе появились удивительные рожи - все они пробирались к баку. Оркестранты, - то есть гидролог Извеков, метеоролог Лободин, радист Сулин и аэролог Маевский, - все размалеванные и в масках, заиграли церемониальный марш. Впереди всех шагал главный черт - геофизик Губанов, весь разукрашенный всяческими греховными фигурами. На голове у него рога, на лице - сатанинское выражение. А следом за ним шествовал Нептун в своей красной царской мантии, усеянной звездами, в короне и с бородой до пояса - словом, очень импозантная фигура. Это один из наших старейших, а может быть, и старейший полярник Иван Моисеевич Кузнецов. В первой антарктической экспедиции он был каюром, сейчас едет механиком. Семья Кузнецовых хорошо известна среди полярников - как Иван, так и его братья Федор и Григорий. Они потомственные поморы и уже десятки лет живут за Полярным кругом. По всему видно, что Иван Кузнецов силач. У него округлая рыжая борода, большое обветренное лицо, синие глаза, могучий нос, уже лысеющая голова и плечи вдвое шире моих. Для Нептуна он подходит отлично. За Нептуном следует протоколист с огромными фанерками под мышкой, затем лекарь - доктор Шлейфер, и позади всех - черти попроще и прочие деятели. Это было впечатляющее зрелище, когда все начальство расположилось на эстраде, а черти с размалеванными мордами и телами влезли на край бассейна и принялись кровожадно пялиться на всех нас, стоявших на баке. Их мускулистые руки не сулили нам никакой пощады. Затем Нептун произнес: Что привело вас на экватор? Вы из каких идете стран? И где здесь главный ресторатор И этот самый... капитан? Оркестр начал играть песенку о капитане из "Детей капитана Гранта". И под ее звуки в сопровождении помощников и в полной парадной форме появился капитан "Кооперации" Янцелевич, который обратился с приветственной речью к царю морей, защитнику судов, повелителю бурь и самодержцу крабов, раков, русалок и прочей морской живности. Капитан сказал, что мы рады встрече, что мы плывем в Антарктику и везем туда всевозможное снаряжение. Пропустите, мол, через экватор - будет его величеству Нептуну от ресторатора водка, а от остальных почет и уважение. Тут Нептуну подали большой бокал, который он и осушил. О качестве водки он не сказал ничего худого, но протоколист прошипел с крайне недовольной миной, что руководство экспедиции слишком все экономит и даже везет с собой в Антарктику бухгалтера. Тем не менее Нептун, произнеся соответствующие слова, передал капитану золотой ключ от экватора, длиной больше метра, а капитан предъявил Нептуну судовые документы. Все это время черти вертели головами и выискивали среди нас свою первую жертву. Вдруг все - и капитан, и Нептун, и черти - отступили на второй план. Под грустную мелодию появилась Морская дева, которую изображал радист Яковлев. Она была в сделанных из тельняшки узких полосатых штанах, доходящих до икр, в развевающемся платье из марли, с длинными золотыми волосами, с ватной грудью и пышными бедрами. Держалась она грациозно. В движениях рук была мольба и ласка. Дева пыталась показать себя в наилучшем свете. Но лицо ее недвусмысленно говорило о том, какие безнравственные вещи творятся за спиной у Нептуна. Щеки Морской девы были нарумянены под глазами темнела синева от ночных кутежей. И Нептун, к которому она сразу же полезла целоваться, отпрянул назад. Печать любви украсила щеку Окорокова, четвертого помощника капитана. Затем Морская дева произнесла тонким голоском речь, идея которой заключалась в том, что матросы и участники экспедиции, уставшие от долгого плавания, могут провести два-три дня у ее сестер, а потом, если захочется, вернуться на корабль. Речь сопровождалась красноречивой и вполне недвусмысленной игрой глаз. Оркестр заиграл танец из фильма "Господин 420". И Морская дева начали танцевать под эту музыку, сперва среди чертей, потом на мостике, перекинутом через бассейн. Танец был столь же выразительным, как и лицо девы, как ее развевающееся платье и полосатые штаны, как движения ее рук и покачивание бедрами. Много таинственного еще скрывается в водах океанов. Появились ученые мужи. Они пожаловались на то, что "Кооперация" порой тащится слишком медленно, что, не избрав из ученой среды ни одного черта, их дискредитировали, из-за чего они слишком подпали под власть бесов, что они мечтают о ледовом материке, но, поскольку тот далек, их мысли перекинулись на валюту. Представители науки сообщили, что ими на борту "Кооперации" написана диссертация и что они просят разрешения преподнести оную его величеству Нептуну. Нептун почтительно принял диссертацию, раскрыл ее и обнаружил под обложкой бутылку, завернутую в паклю. Попробовал - вода, и за борт! Тогда придворный врач Нептуна, доктор Айболит, принялся осматривать представителей науки. Пока длился медосмотр, исполнялся похоронный марш. Доктор нашел, что у мужей науки все не в порядке, и прописал им купание в бассейне. Под звуки "Калинки" наука полетела в бассейн - головой вниз, ногами вверх. Черти отнеслись к своей задаче с полной серьезностью: крестины так крестины! Оркестр заиграл "Трех танкистов". Появились представители транспорта. Они рассказали о "Пингвинах" и преподнесли Нептуну в подарок бутылку смазочного масла. Один из чертей, личный дегустатор Нептуна, попробовал его и скривил страшную рожу. Бутылку - за борт, службу транспорта - в бассейн. Оркестр заиграл "Мы, друзья, перелетные птицы". Появились Фурдецкий и Афонин - в черной нарядной форме, в белых сорочках со строгими черными галстуками, в начищенных туфлях. Они представились Нептуну, рассказали ему о летчиках, а потом попытались дать взятку, в виде бутылки, разумеется. Нептун оскорбился, и проворные черти тут же отправили летчиков в воду, во всем их параде. Долговязый Фурдецкий, ростом больше шести футов, прежде чем плюхнуться в воду, сделал в воздухе полуторное сальто. Над бассейном мелькнули его желтые сандалии. А маленького по сравнению с ним Афонина черти швырнули так энергично, что тот завертелся над водой кубарем. Снова зазвучала "Калинка". Все черти пустились под нее в пляс - их набедренные повязки развевались, их ботинки выделывали невероятные кренделя. А потом началось поголовное крещение. Черти врывались в толпу зрителей, хватали их за руки и за ноги, и люди летели в бассейн - кто головой, кто брюхом, кто спиной вперед. Только с женщинами обходились деликатно. Я угодил в руки довольно свирепых чертей и благодарил судьбу за то, что бассейн у нас глубокий. Взлететь вверх и с высоты в два метра шлепнуться в воду - уж тут потом пофыркаешь. Мы выползали на другую, сторону бассейна, а там стояла на диво прекрасная Морская дева, которая подносила каждому крещеному большую поварешку вина из бочки. Палуба выглядела презабавно. С десятков людей, вполне или почти вполне одетых, текла вода, а сами они отдувались. Черти с "Кооперации" делали свое дело на совесть. Когда народу стало мало, они пошли искать укрывающихся. Судьба последних была плачевной. Я видел, как шестеро чертей волокли какого-то дезертира - по отсутствию туфли на одной ноге и по другим признакам можно было догадаться, что с чертями шутки плохи. Вечером был торжественный ужин. С вином. Затем капитан выдал дипломы. Конец - делу венец. А венцом сегодняшнего дня был праздник Нептуна и его чертей в музыкальном салоне. В жизни не видел ничего столь дикого, столь безумно веселого, столь безудержного и столь дьявольского, в самом серьезном смысле этого слова. Чертям и некоторым гостям главный черт поднес теплой прозрачной жидкости и по куску хлеба с огурцом и грибами. Напиток оказался разведенным спиртом, причем гримасы гостей и слезы на глазах показывали, что разводился он скорей для приличия. Произносились тосты, отличавшиеся своей краткостью, сочностью и ясностью мысли. Черти пели. Черти отплясывали русские пляски, гармонисты играли все в более быстром и быстром темпе, руки плясунов мотались, а за ногами уже нельзя было уследить. Салон был полон веселых молодых парней, ни одному из которых не стоялось на месте. И весь этот шум перекрывал отеческий голос Нептуна: - Дети мои! Винт "Кооперации" делает сто тридцать оборотов в минуту, сто тридцать раз в минуту корабль пронизывается слабым толчком, но во время праздника чертей корабль сотрясало куда сильнее и чаще. 22 ноября Атлантический океан Встретились с "Товарищем", учебным кораблем Одесского мореходного училища. Чтобы не разминуться с ним, "Кооперация" уклонилась на несколько миль к западу от той кривой, которой обозначен наш путь от Ла-Манша до Кейптауна. "Товарищ" совершает дальнее плавание. Он побывал в индийских портах, в Джакарте и в Кейптауне. Последняя стоянка до встречи с нами у него была, на острове Святой Елены. В родной порт он прибудет в феврале. Писем с ним мы не отправили: обычным путем из Кейптауна они дойдут скорее. У "Товарища" на передней и центральной мачте прямые паруса, а на задней - гафельные. В том, как белели вдали на синем фоне океана эти паруса, освещенные солнцем, как он, казавшийся очень высоким, шел к нам, было столько напоминавшего мне о несбывшихся мечтах моего детства! Между прочим, это первый большой парусник, которые мы встретили за все плавание. Мало их осталось. И когда встретишь один настоящий, то это впечатляет так же, как если бы в наш музыкальный салон вошел лорд Байрон. Мы обменялись кинофильмами. Суда стояли рядом, и к небу как с "Товарища", так и с "Кооперации" взлетали мощные "ура". Но тут ветер и волны подогнали к нам "Товарища" слишком близко, и курсанты ретировались с бушприта, который уже покачивался над "Пингвинами". С угрожающей медлительностью бушприт мотался от люка к люку, скребя сверху по борту "Кооперации", - корпуса кораблей составляли огромное "Т". Затем бушприт добрался до самого высокого места кормовой палубы - и полетели щепки. "Товарищ" учинил у нас на корме изрядный беспорядок, одна из наших спасательных шлюпок нуждается в серьезном ремонте. Выражение "столкнуться нос к носу" в применении к кораблям перестает быть шутливым. Для них это дело серьезное. Встреча с "Товарищем" вновь пробудила во мне одну мысль, которую я подспудно вынашиваю уже давно. А именно: мысль написать пьесу об одном из самых своеобразных и колоритных людей в истории эстонских мореплавании, о Михкеле Ууэтоа, об этом "диком капитане", известном нашим отцам под именем Йыння с острова Кихну. Независимо от того, кто эту пьесу напишет, она, по-моему, должна быть песенным зрелищем. Но прежде чем приступать к ней, надо хоть немного поплавать на паруснике. Лучше всего для этого подходит "Вега", учебный корабль Таллинской мореходной школы. Следует взять с собой в плавание режиссера Пансо и декоратора. Расставшись с "Товарищем", мы взяли курс на юг. Вечером была лекция Бурханова о роли наземного транспорта в работах третьей экспедиции. Проблема эта крайне сложная. Одним из наиболее трудноразрешимых вопросов был для конструкторов вопрос о том, как избежать падения мощности моторов на высоте в четыре тысячи метров и более, да еще при семидесяти - восьмидесятиградусном морозе. Тот же вопрос стоит и перед летчиками, особенно в отношении старта. У нас есть большой опыт двух предыдущих экспедиций, но "Пингвины" - это новые машины, и они едут в Антарктику впервые. Они вышли из заводского цеха незадолго до отплытия "Кооперации", и их истинные, практические достоинства будут определены только в Антарктике. "Пингвин" является детищем двух заводов - Ленинградского имени Кирова и Волгоградского тракторного, и по всем данным машина получилась очень удачной. У нее закрытая кабина, отличная теплоизоляция, в ней даже при самых низких температурах, возможных в природных условиях, могут жить и работать пять человек. "Пингвин" располагает компасом и радиопередатчиком. Мощность мотора 240 лошадиных сил, то есть на тонну веса приходится по 15 сил, так как "Пингвин" весит 16 тонн. По-видимому, предстоит еще испытать в условиях Антарктики его пригодность в качестве амфибии, но на больших высотах и при очень низких температурах он должен показать себя с наилучшей стороны. После лекции мы разбились на группы, и водители "Пингвинов" познакомили нас со своими машинами. Написал полстраницы пьесы. Смешно, но времени не хватает. После того как кончаю вечером писать дневник, "раздирает рот зевота шире Мексиканского залива". И я засыпаю. Тем самым еще раз подтверждается тот факт, что эстонские писатели умеют спать на любой широте. 24 ноября Атлантический океан Утром были на траверзе устья Конго. Погода туманная, свежо, ветер пять баллов. По-прежнему читаю книгу Маркова. Вечером показывали "Карнавальную ночь". Это на самом деле хорошая кинокомедия. А в море люди особенно любят веселое. Уже несколько вечеров выискиваю для себя удобное место на время сеанса. Сегодня нашел. Это - спасательная шлюпка э 5 на корме. Здесь гуляет ветер, здесь над головой ночное небо, здесь у тебя такое чувство, будто ты один. Со шлюпки видишь глянцево-черный океан. Не могу заснуть. Кто-то на палубе с отчаянием и фальшью распевает цыганские романсы, песни Ива Монтана и "Шумел камыш". Певец раздобыл в музыкальном салоне гитару, благодаря чему его выступление превратилось в настоящую пытку. В соседней каюте тоже не спят, хотя уже за полночь, а на корабле встают в семь утра. Но никто из нас не вмешивается. У товарища день рождения. Пусть хотя бы попоет! И грустен не только голос певца. Грустны и мои мысли. 26 ноября Атлантический океан В 12.00 нашими координатами были 12ь44' южной широты и 2ь20' западной долготы. Быстро приближаемся к нулевому меридиану. На востоке, в сотнях миль от нас, - Ангола, португальская колония на западном побережье Африки. После встречи с "Товарищем", как и за несколько дней до того, совсем не встречалось кораблей. Это объясняется огромностью океана, тем, что мы уклонились от обычного морского пути, и тем, что Суэц функционирует исправно. Мало судов огибает мыс Доброй Надежды. Встретили большую стаю дельфинов. Погода прекрасная. Интересно, что на той же северной широте очень жарко, а здесь уже прохладно. Подлинный экватор, то есть полоса наибольшей жары, пересекающая Атлантику, проходит значительно севернее географического экватора. До Кейптауна остается семь-восемь дней. На юге, в сороковых широтах, по-прежнему бушуют одиннадцатибалльные штормы. Посмотрим, как встретит нас море там. Сегодня счастливый день. Посидел над пьесой, и работа начала двигаться. Те две страницы, что я написал, кажутся мне довольно сносными. Может быть, это объясняется тем, что я всегда, когда пишу, гоню от себя всякие сомнения, подстегиваю свою веру в себя и в непогрешимость своего решения. Без этого невозможно. Сомнения, душевные муки, потеря веры в свои способности, такое чувство, будто ты кого-то убил, - все это начинается после окончания работы. А пока что весь этот инквизиторский набор висит в шкафу, туго перетянутый брючным ремнем. По совести говоря, я немного сомневаюсь в сценичности своей пьесы. И жаль, что такие опасения появляются всегда в тот момент, когда берешься за работу. Тут кончается самый лучший, самый богатый фантазией, самый волнующий период, в течение которого вещь, еще не обремененная грузом усилий и обязательств, существует только в воображении. Она все разрастается, постепенно приобретая все более устойчивую форму. Вырисовываются главные черты отдельных характеров. Отрывочные реплики, отрывочные диалоги уже обозначают, словно пунктир на карте, их пути, их метания. Но пока что мы видим свое неродившееся произведение, как видит осенний лес близорукий человек, различающий лишь большие сливающиеся пятна разного цвета. Мучение для меня начинается лишь тогда, когда душу стихотворения, рассказа или пьесы приходится загонять в какое-то тело - в форму. Задуманное часто оказывается на бумаге бескрылым и бесцветным, скучным, словно чернила, втиснутым либо в слишком узкие, либо в слишком широкие рамки. Оно или не помещается в них, или не заполняет их. Приступая к новой работе, я переживаю то же чувство, что переживаю иногда и по утрам - после сна о том, как я пишу стихотворение, превосходное стихотворение, которое пишется само собой. Рифмы сталкиваются со звоном, И слова сверкают, как щиты.... Но если и выхватишь из сна какую-нибудь строку, то видишь, что рифмы никуда не годятся, что мысль лишена логики, что во сне существуют иные законы и ограничения, чем наяву. Говорят, что поэтам, больным язвой желудка, снятся совершенно готовые и безупречные стихотворения, которые остается лишь записать утром на бумаге. Завидую стилю, дисциплине и эрудиции этих сновидцев, но, к счастью, желудок у меня вполне здоровый и на сны мне надеяться не приходится. Да и вряд ли можно сочинить во сне что-нибудь объемистое. До сих пор я чуть ли не ежедневно только тем и занимался, что бился над композицией, заботы о которой часто угнетали меня и во время отдыха. Учитывая это, следовало бы, наверно, на первых порах вообще отказаться от драматического жанра. Но я редко оставлял на полпути начатое. Несчастье в том, что я очень плохо знаю сцену, ее законы, ее приемы. В этой пьесе, описывающей весьма мрачную сектантскую среду, нельзя идти и по линии высмеивания верующих, хотя бы эта линия и приводила к успеху. Не веря в бога, я верю в божественное в человеке. И сегодня, прежде чем приступить к пьесе, я перечитал написанную мною в Таллине в начале сентября характеристику сектантки Леа Вийрес, главной героини пьесы. "Леа Вийрес. Светлая, милая, человечная. Она хочет, но никак не может замкнуться в тесной сектантской скорлупе. Поначалу она принимает и признает сектантскую антисоциальную и человеконенавистническую философию, но не может подчинить ей свое "я", смелое, ищущее, страстное и привязанное ко всему земному. Главная проблема: прорыв человечности, любви и воли к жизни сквозь учение безволия, равнодушия, фатальности, невмешательства в жизнь и т. д. и т. д." Судьба, повсюду за тобой послушно Я следовал до нынешнего дня. Благослови ж теперь великодушно Мое перо - не позабудь меня. Я не знаю, чем готов пожертвовать, лишь бы моя главная героиня удалась. Если не удастся она, не удастся все. Я все-таки очень ее люблю. Я еще в ранней юности полюбил человека, у которого для образа Леа Вийрес будет взято больше, чем у кого-либо другого. Тяжело и больно подступаться к проблемам, которые для этого человека являются вопросами жизни и смерти и которые я должен разрешить абсолютно неприемлемым для него образом. Ведь человек этот до сих пор не пришел и никогда, наверно, не придет к тому, к чему я приведу свою Леа в конце пьесы. Но писать о живых людях - это значит задевать их и порой несправедливо обижать. Вечером показывали фильм "Когда поют соловьи". Уже не каждый вечер досиживаешь до конца картины - мы пресыщены кино. Не досмотрел до конца и сегодня. Светила луна, от нее ложилась на воду широкая, серебристо-синяя дорожка, сужающаяся у самого корабля. Никогда не видел такой опрокинутой луны. Она была похожа на большую и плоскую золотую чашу, подвешенную вверх дном над скатертью океана. 27 ноября Атлантический океан Сегодня в 12.00 наши координаты - 15ь25' южной широты и 00ь52' восточной долготы. Порой выглядывает солнце, хотя небо над южным полушарием вообще-то гораздо пасмурнее, чем над северным. Уже несколько дней подряд сила и характер волн совершенно одинаковы. На доске, висящей в курительном салоне, сила волн уже четвертый день определяется в три балла. Океан бывает красивым, привлекательным, волнующим, даже очень волнующим и в шторм, и в полное безветрие, и на закатах. Но он бывает и таким монотонным, что самая безлюдная пустыня показалась бы в сравнении с ним чудом разнообразия. Чтобы понять это, мало одного дня и даже одной недели. Завтра кончается четвертая неделя, как мы в плавании, и потому у нас есть основания быть несколько менее восторженными и романтичными "Кооперация" почти не качается, волна в три балла для нее пустяк. Писал пьесу. Дело идет. Думаю, что завтра закончу первое действие. А главное, начинает вырабатываться совершенно твердый рабочий ритм, которого мне так вопиюще недостает в Таллине. Вернее, у меня слишком мало характера и слишком много административного тщеславия, чтобы выработать его там и закрепить. Но у океана есть свой ритм, и он его тебе навязывает. Даже у волны в три балла столько последовательности, упорства и вечного стремления вперед, что после того, как поглядишь с час на эти бугры без гребешков, отправляешься в каюту и говоришь себе "Потащим воз дальше!" Вечером опять кино. За то время, что мы в море, я видел самое малое фильмов двадцать. После них бывает то же ощущение, что и после напряженного рабочего дня: выкурено слишком много папирос, в голове у тебя пусто, и ты со страхом уклоняешься от всякой серьезной мысли, требующей каких-то усилий. Все фильмы сливаются в какую то сплошную серую массу. По определению Стендаля, существуют: сердечная любовь, рассудочная любовь, любовь-страсть, любовь-влечение и любовь-привязанность. В кино существуют: любовь-влечение (?), любовь, кончающаяся свадьбой, любовь, еще не кончающаяся на экране свадьбой, и заботливая привязанность второстепенных действующих лиц к героям первой величины, привязанность, отказывающая себе во всем: в хлебе, в любви и в фантазии. Часто в конце сеанса Васюков рычит, как полярный медведь. 28 ноября Атлантический океан В полдень наши координаты 18ь15' южной широты и 2ь08' восточной долготы. Приближаемся к берегу Африки. Океан по-прежнему пустынен. Видели первого альбатроса. Летучих рыб давно больше нет, но отдельные дельфины еще попадаются. В общем хороший день. Кончил первое действие. Завтра перепишу его начисто. Конец действия получился очень мрачным. Удался он или нет, не знаю. У меня есть склонность к мрачным вещам, хоть они мне обычно не удаются. Но в данном случае я должен был довести свою Леа до краха, до грани самоубийства, поскольку без этого "пробуждение" столь жизнерадостной девушки было бы совершенно необоснованным и нелогичным. Весь день в голове вертятся мотивы из "Хвалы агнца" и "Победных песнопений". Выходит, что я не мало их помню и весьма сведущ в духовной письменности. Хорошо, что мои друзья не знают эстонского. Репертуар такого рода произвел бы на них весьма странное впечатление. Во время обеда у меня был длинный спор с Бурхановым об отношении к вере и о том, что, собственно, следует понимать под словом "верующий". Подход Бурханова к этому вопросу необычайно интересный и гуманный. Он не раз ставил меня в трудное положение и заставлял ломать голову. Сегодня перечитал свои заметки, выписки из Библии, из сектантских молитвенников (при чтении последних у меня всегда растет уважение к Мартину Лютеру) и из "Паломничества христианина". Удивительно, что за рай создан человеческой фантазией! И какими мрачными красками расписывает она грешную землю! Мир - это долина слез, иссохший колодец, бренность, греховность, хворости, преддверие ада, грядущий мрак, обманчивая пустота, засуха, хлад. Тут по преимуществу живут нищие, изнуренные, измученные, падшие души, грешные, убогие, пропащие. А над всем этим черный свод унижения, униженности и унизительности. Но какими бы черными красками ни изображался мир, он все же выглядит реальнее рая. Все описания рая внушают мне те же мысли, к каким пришел и Гек Финн в разговоре с тетей Полли (это блистательнейшие страницы Твена). Чинность, парадность, ходишь весь в белом с лютней в руках и поешь. Сплошная нивелировка - у льва будет овечье сердце. Улицы из золота, море из стекла (?), стены из яшмы, ручьи, пальмы... Критики нет, да ее и не нужно, ибо всякая нужда в силе, ведущей вперед, отсутствует. Из словаря исчезнет слово "заблуждение". У магометан хоть есть в раю женщины, а тут... Христианский рай в известном отношении напоминает антарктический материк. Ведь когда Бэрд после зимовки на барьере Росса спросил у одного из спутников, чего ему наиболее остро не хватало, тот ответил: - Искушений! Как рай, так и ад - плоды коллективного творчества. То, что ад вышел удачнее, ничуть не удивительно. В древнем мире, в средние века, в новые и новейшие времена ада на земле было сколько угодно. А рай приходилось выдумывать. Может быть, поэтому все мы в "Божественной комедии" знаем "Ад", "Рай" же читали очень немногие. А ведь это Данте! На странные мысли может навести ночной океан и волна в три балла. Сегодня был красивый закат. Пурпурный сверкающий океан выглядел при всем своем ленивом спокойствии могучим и гигантским. Этакий спящий лев Солнце заходит здесь очень быстро. И после того, как океан проглотил верхнюю половинку солнца, над тем местом, где оно исчезло, еще сверкала несколько секунд корона из зеленых лучей. Редкостное, незабываемое зрелище. 29 ноября Атлантический океан Все время до обеда и после сидел над пьесой, переписывал ее. Местоположение в полдень - 21ь22' и 4ь43'. Погода по-прежнему превосходная. Волна слабая. Если посмотреть на карту, то мы недалеко от берегов Африки, но это только на карте. В пределах видимости ни одного корабля и никаких признаков близости земли. Уже больше недели держится все одна и та же температура и с одной и той же силой дует ветер. Приближаемся к Кейптауну. Должны туда прибыть 4 декабря. В связи с этим на "Кооперации" царят возбуждение и суета. С каждым часом повышаются акции тех, кто говорит по-английски. В первый день мы поедем на мыс Доброй Надежды. Второй день потратим на город. Корабль стал похож на какую-то биржу, то и дело слышишь слово "валюта". Тех, кто во второй раз попадает в Кейптаун, то есть участников первой антарктической экспедиции, расспрашивают о ценах. Я тоже произвел небольшую разведку, чтобы осведомиться о ценах. Говорят, хорошее виски стоит полтора фунта стерлингов. Гм-гм! Васюков выразился по этому поводу кратко: - Акулы империализма! Вечером показывали фильм "Если парни всей земли..." Этот сеанс запомнится мне как нечто промежуточное между реальным и нереальным. Где-то выше я уже говорил, что экран прикреплен к задней мачте. Вообразите себе, что на этом белом прямоугольнике качается рыболовный тральщик со своей командой в двенадцать человек и с угрозой смерти на борту. Их координаты - 68ь северной широты. Но волнующееся на экране море почти полностью сливается с океаном за нашей кормой и бортами, отчего объем экрана становится бесконечным. Как будто эти двенадцать парней оказались на "Кооперации". На экране говорят по радиотелефону, и в этот разговор врывается морзянка нашего передатчика. Это чувство полного слияния с героями, чувство близости охватило не меня одного - мы все очень сильно переживали то, что происходило на экране. Картина хорошая. Вблизи кормовая мачта "Кооперации" кажется очень высокой и мощной, особенно ночью. Она перерезает освещенные луной облака, выписывает на них зигзаги и петли, медленно скользит поверх звезд. Верхушка мачты словно торчит сама по себе - на нее и на антенну падает свет мачтового сигнального огня. Если основание мачты вросло в палубу, как дерево в землю, то ее верхушка сродни облакам, мелькающим между вант, черно-синему небу и ярким звездам. Сегодня вечером впервые это заметил. 30 ноября 1957 В восемь часов по гринвичскому времени мы пересекли под 7ь восточной долготы тропик Козерога. Вышли из тропического пояса. Но после экватора жара не очень-то чувствовалась. Погода в меру прохладная, такая же, как на Балтийском море в середине или в конце июня. В полдень заметил, что океан залит необычайно ярким светом. В последние дни это случалось редко. Выйдя на палубу, я не сразу обнаружил солнце. Оно было в самом зените, прямо над головой. Казалось, что мачты, поручни, "Пингвины", кресла и шлюпки утратили присущее твердым телам свойство отбрасывать тень. Видели нескольких альбатросов, у одного размах крыльев был не меньше полутора метров. Они скользят рядом с кораблем и совсем не шевелят крыльями. При таком расходе энергии можно покрывать немалые расстояния. Могучие птицы. Привел в порядок записи последних дней. Тоже работа. После отплытия из Кейптауна снова примусь за пьесу. Может быть, удастся закончить второе действие до штормов на сороковых параллелях... Их нам никак не миновать. Последнее действие отложу на обратный путь, на Индийский океан. Южный Ледовитый океан и Мирный - это такие места, где надо будет смотреть, смотреть и смотреть. Было еще одно большое событие - стрижка. В последнее время у нас это ремесло необычайно процветает. Приближается Кейптаун. Моим парикмахером был мастер парашютного спорта Медведев. У него на счету уже полторы тысячи прыжков. Он один из немногих, кто прыгал в районе Северного полюса. Стрижка сопровождалась обменом мнений, демонстрирующих наши обширные познания в данной области. Бокс, полубокс, стрижка "под горшок", "под стилягу", "Бульба" (у одного из участников нашей экспедиции вся голова острижена наголо, лишь на темени оставлен чуб, - это и есть "Бульба"), а la Жерар Филип, а la голая репа и т. д. и т. д. Один из собеседников считал, что такой выпуклый затылок, как у меня, уже вышел из моды и что парикмахеру следует его замаскировать. Было предложено несколько соответствующих способов, заставивших меня содрогнуться от страха за свою жизнь и за сохранность содержимого своей головы. Васюков тоже отпустил несколько критических замечаний по адресу моего черепа. Это было отнюдь не умно. Его собственный затылок вытянут назад еще больше, чем у меня, и он носит шапку шестьдесят второго размера. У него, несомненно, самая большая голова на всей "Кооперации" и даже на всем тропике Козерога. Пословица о бревне в своем глазу и о щепке в чужом еще не утратила своего значения. Но сейчас мы оба с Васюковым обкорнаны и у нас торчат уши. Видели сегодня хороший фильм "Разные судьбы". Очень емкая, художественная, правдивая картина. После того как по радио пожелали спокойной ночи и на спардеке погасили свет, группы спорщиков перебрались в коридоры. У каждого свое отношение к "Разным судьбам", но у всех оно положительное. Одна из групп стоит у двери нашей каюты, тут собрались радисты Якунин, Яковлев, Чернов, Сушанский и начальник складов Сергеев. Поскольку фильм отличается правдой жизни, то его психологическая разработка споров не вызывает. Но уж и квартиры же в нем! Композитор занимает огромные апартаменты, родители Татьяны тоже живут не хуже Рокфеллера. И это повод для дискуссии. Квартирный вопрос, как и все прочие жизненные вопросы, занимает умы и здесь. Другая группа состоит из конструкторов, транспортников и Бурханова с Васюковым. Васюков уже дошел до анализа драматургии Островского, но слушающий его Бурханов с сомнением щурится. В курительном салоне собрались летчики, метеорологи и некоторые участники предстоящей морской экспедиции на "Оби". Разные судьбы сходятся в группы и опять расходятся, бродят по коридорам и совсем не думают спать. Чудесный народ! 2 декабря Атлантика До Кейптауна осталось меньше четырехсот миль. При нормальной скорости мы добрались бы туда уже четвертого в начале дня. Но, очевидно, прибудем после обеда. Сильный ветер в семь, а временами и в восемь баллов, волна встречная, в шесть баллов. Это сбивает скорость. Океан сегодня красив. Крепкий ветер уже вздымает воду, ходят волны, наш бак обдает густыми брызгами. Океан кажется на глаз серо-синим, а сквозь бинокль - блекло-серебристым. "Кооперацию" провожает множество альбатросов. Красивые птицы! Не шевеля крыльями, скользят они с волны на волну, скрываются в провалах меж волн, взлетают на гребень, а порой воздушный ток подбрасывает их вверх. У них очень длинные мечевидные крылья, но, сколько я ни смотрел на альбатросов, еще ни разу не видел, чтобы они взмахивали крыльями дважды подряд. Они планируют, летя против ветра. Сегодня день альбатросов - для экспедиции они все еще новые знакомые. 3 декабря Координаты в полдень: 30ь08' южной широты и 15ь20' восточной долготы. Ветер сильный - в восемь баллов, волна - в шесть-семь баллов. При шести баллах у форштевня начинает взлетать вода, при семи ветер еще яростней налетает на корабль, а при восьми баллах уже предчувствуется шторм. Днем снимал на баке альбатросов. Ветер пригнал их к самому объективу "Зоркого". Потом через борт начала бить волна, и я вернулся в каюту промокший, а объектив аппарата покрылся солью. Редко удается слышать такой ровный гул океана, как сегодня. Гул этот громкий, он проникает в каюты, во все помещения, и на второй день кажется, что ты слышал его всегда и будешь слышать всю жизнь. "Кооперацию" сильно качает. Сегодня волна отличается особым свойством: те, кто не держатся за что-нибудь, ходят фокстротным шагом, независимо от того, умеют они танцевать или нет. Да, это настоящий океан. Мы уже тридцать три дня в море. В жизни бывает так, что в самые заурядные, серые, посконные будни врывается вдруг праздничное чувство. Его порождают приятная новость или доброе слово, успешная работа или ее окончание, счастливая идея или пресыщение серьезностью, взглянувшие на тебя красивые глаза или какой-либо другой неожиданный случай. Это чувство может вызвать и баня. Нынешнее мое чудесное настроение, видно, объясняется тем, что погода свирепая, что сегодня банный день и что завтра мы ступим на твердую землю Южной Африки. Банный день называется на корабле "санитарным авралом". Длится этот аврал двенадцать часов - с восьми утра до восьми вечера. За это время следует вынести на воздух и выбить матрацы, одеяла, подушки и ковры, хорошенько убрать каюту, вымыть пол, убрать на столе (по моей вине самое неряшливое место в нашей каюте - стол), принять ванну, выстирать самое необходимое из белья и т. д. и т. д. При ветре в восемь баллов санитарный аврал становится особенно сложным предприятием. У второго люка волна бьет через борт, и все промокает, подветренная прогулочная палуба забита матрацами, и пристроить свою постель очень трудно. А только отыщешь свободное местечко, как оказывается, что тут надо мыть палубу, и ты носишься со своим матрацем, словно грешница с незаконным дитятей. Утром у нас не было тряпки, а без тряпки пол не вымоешь. Я попытался найти боцмана, но не нашел. И Васюков тоже. Но потом Васюков отыскал на палубе повешенный кем-то мешок (очевидно, из-под угля), сунул его под полу и притащил в каюту. Мы почувствовали себя богачами. Васюков сказал мне: - Какое счастье, Юхан! Гляди - мешок, целый мешок! И я ответил серьезно: - Действительно счастье! Все на свете относительно. Четверть часа спустя каюта была залита водой, все наше добро было нагромождено на койки, а мы оба метались как на пожаре. Боялись, что придут за мешком. Сейчас все сверкает. Мешок мы спрятали. Несмотря на советское воспитание, в нас еще сохранились пережитки собственничества. Чудесно сидеть в ванне, в которой ходят в такт качанию корабля волны теплой и пресной воды. Мыло мылится, волосы на голове становятся пушистыми, а мысли в голове - воздушными. И, вымывшись, ты приступаешь к стирке. Я выстирал три сорочки, легкую куртку и две пары носков. Сколько мыла истратил! Но хуже всего то, что, когда я повесил сушиться свою куртку на палубу, она показалась мне более грязной, чем была до стирки. Будем надеяться, что это объясняется освещением. 4 декабря Интересно, прибудем ли мы в Кейптаун до полуночи? В ночь на сегодня волнение перешло в шторм, "Кооперацию" подбрасывало и сотрясало, - когда она ныряла в провалы меж волн, казалось, что ее многотонное тело спускается по лестнице и на каждой ступеньке спотыкается. Шторм был встречным, сегодняшний шестибалльный ветер - тоже встречный, корабль теряет скорость, и поэтому мы опаздываем. После обеда впервые увидели берег Африки. Песок, не очень высокие скалы с выделяющимися пятнами белого камня, купола гор, маяк, два-три дома. Видишь простым глазом, как взбивается пена у подножья скал. Но все пасмурное и неотчетливое. Кто-то уверяет, что видит женщин, загорающих на пляже, однако окуляры бинокля убеждают нас: это мираж. Но вот береговой выступ исчезает за кормой, а с правого борта к нам долетают приветствия какого-то маяка. Альбатросов больше не видно. Они птицы открытых морей и не летают так близко от берега. Но зато за нами следует целая стая привычных чаек. Рядом с кораблем проносятся одинокие дельфины, почти у самого борта высовывается наружу круглая, как набалдашник, голова тюленя. Здесь на тюленей не охотятся, и они держатся смело. Но настоящее их царство еще впереди, оно гораздо южнее. После захода солнца началась ужасная толчея и суматоха - все устремились на левый борт. Кто-то крикнул: "Спутник!" - и всем захотелось занять наблюдательный пункт получше. Но ничего не обнаружилось - ни спутника, ни крикуна. 23.00. Перед нами Кейптаун. Зарево его пестрых, сверкающих огней переливается над ночным океаном и отбрасывает на воду яркую рябь. Странно видеть в такой близи от себя чужие огни и светлые квадраты окон в жилищах незнакомых людей. Гудки машин, световые рекламы и стрелы прожекторных лучей над морем. Ветер доносит с земли запах хлеба. Горы, высящиеся над Кейптауном, сначала привели нас в замешательство. Мы приняли их за штормовые тучи, темные и тяжелые. Но когда мы подплыли к городу, горы как бы отделились от неба. Они высились темным горбистым массивом, похожим на спящего верблюда. А вокруг этого гигантского животного белели, словно ромашки, огни Кейптауна. Бак черен от людей. "Кооперация" бросает якоря. Ночь мы проведем на рейде. 5 декабря Кейптаун Утром на борт поднялся лоцман. "Кооперация" причалила к молу. Мы стали рядом с большим американским судном "Сити оф Йорк". Кейптаунская гавань все-таки представлялась мне более крупной и оживленной. А она не такая большая. Даже краны кажутся слабенькими. Корабли приплывают и отплы