быть, с целью поправить свой промах, зашел вперед каравана. Однако, мы достигли Обетованной Земли без всякой новой встречи. - Чудо! - вскричал Эрнест, увидев высокие деревья, к которым мы приближались. - Какие громадные растения! Они не ниже стрелки страсбургского собора!.. И как богата здесь природа! Какая прекрасная мысль мамы покинуть пустынную местность, в которой мы жили! Затем он обратился ко мне с вопросом: не знаю ли я названия этих деревьев? - Деревья эти нигде не описаны, - ответил я, - и, по всей вероятности, мы первые из европейцев видим их. Но когда нам удастся поселиться на этих деревьях, и самый ловкий медведь не доберется к нам по их обнаженным стволам. - А каковы наши деревья? - спросила меня жена. - Я понимаю твой восторг, - ответил я: - и выбор твой прекрасен. - Да, недурен, - возразила она, шутя погрозив мне пальцем. - Вот неверующий, который не хочет верить ничему, чего не видел! Я выслушал этот дружеский упрек с улыбкой. Мы остановились. Первой заботой нашей было развьючить наших животных, которым мы предоставили свободу пастись в окрестности, связав им предварительно передние ноги. Только свинья была оставлена совершенно свободной. Выпустили мы также кур и голубей; куры принялись шарить около нас, а голуби взлетели на ветви деревьев, откуда они не приминули бы спуститься при первой даче корма. Мы легли на покрывавшую почву пышную траву и стали совещаться о средствах построить дом на этих исполинских деревьях. Но так как, по всей вероятности, невозможно было поселиться на них в тот же день, то меня беспокоила мысль о ночи, которую нам приходилось провести на земле, подвергаясь всем переменам погоды и беззащитными против хищных зверей. Думая, что Фриц тут же, я позвал его для сообщения своего намерения, не теряя времени, забраться на самое большое из деревьев. Он не отозвался; но два последовательные выстрела, раздавшиеся на недалеком расстоянии, доказали нам, что он занят охотой. Вслед за тем раздался его радостный крик: "Попал! Попал!" Вскоре он явился к нам, держа за задние лапы великолепную тигровую кошку и с гордостью поднимая ее на воздухе, чтобы показать нам. - Молодец охотник! - воскликнул я: - ты оказал нам важную услугу, избавив наших птиц от этого опасного соседа, который не преминул бы отыскать их, хотя бы они попрятались в вершинах деревьев. Если увидишь еще подобное животное в здешних окрестностях, разрешаю тебе не давать ему пощады. Где нашел ты ее? - Очень близко отсюда, - ответил Фриц: - я заметил движение в листве недальнего дерева, подкрался к стволу и оттуда выстрелил по животному, которое упало к моим ногам. Когда я приблизился, чтобы взять его, оно поднялось; но я добил его выстрелом из пистолета. - Счастье, - сказал я, - что зверь не кинулся на тебя, будучи только ранен, потому что эти животные, хотя и не велики ростом, страшны, когда защищают свою жизнь. Я могу утверждать это с той большой уверенностью, что узнаю в убитом тобой животном не настоящую тигровую кошку, а маргая, очень обыкновенного в Южной Америке, где он известен своей хищностью и отвагой. - Но какое бы ни было это животное, - сказал Фриц, - посмотри, как красива его шкура, с черными и коричневыми пятнами на золотом поле. Надеюсь, что Жак не изрежет шкуры моего маргая, как он изрезал шкуру шакала. - Будь спокоен. Если Жака предостеречь, то он не коснется твоей собственности. Но что думаешь ты сделать из этой шкуры? - Об этом я и хотел спросить тебя, - ответил охотник: - я последую твоему совету. Притом я не намерен употребить шкуру именно только в свою пользу. - Хорошо сказано, сын мой. В таком случае, так как нам еще не нужны меха на одежду, то из этой шкуры ты, по моему мнению, можешь приготовить чехлы для наших столовых приборов, а из хвоста - великолепный охотничий пояс, за который станешь затыкать нож и пистолеты. - А мне, папа, - спросил в свою очередь Жак: - что сделаешь из кожи моего дикобраза? - Когда мы вырвем несколько игол, которые могут служить нам вместо стальных иголок и наконечниками для стрел, то из шкуры мы можем сделать род панциря для одной из ваших собак, чтобы сделать ее страшной для хищных животных. - Чудесно, чудесно! - воскликнул Жак. - Как мне хочется поскорее одеть в такой панцирь Турку или Билля! И маленький ветреник не дал мне покоя, пока я не согласился показать ему, как я стану снимать шкуру с дикобраза. Я повесил животное за задние лапы на сук дерева и принялся снимать шкуру, что и удалось мне исполнить весьма успешно. Фриц, внимательно следивший за моей работой, повторил ее на своем маргае. Обе шкуры были прибиты к стволу дерева, чтобы высушить их на ветру. Часть мяса дикобраза была назначена на обед, который мать принималась готовить, а остаток мы порешили посолить в запас. Эрнест набрал больших камней и построил из них очаг. В то же время он спросил меня, не принадлежат ли деревья, под которыми мы поселились, к роду древокорников. Я сказал, что его предположение кажется мне вероятным, но что я не решаюсь утверждать об этих деревьях что-либо, не справившись в библиотеке капитана. - Когда-то, - вздохнул Эрнест, - удастся нам на досуге читать и перечитывать эти книги! - Потерпи, дружок, устроим сперва необходимое. Придет время, когда мы примемся и за книги. Франсуа, которого мать послала собрать в окрестности хворосту, показался, таща за собой сухие ветви; в то же время он с жадностью жевал какие-то плоды. - Неосторожный! - вскричала мать, бросаясь к ребенку. - Может быть, эти плоды, которые ты ешь с таким удовольствием, ядовиты... ты можешь от них умереть! Покажи мне их. - Умереть! - испуганно повторил мальчуган, торопясь выплюнуть то, что он собирался проглотить. - Я не хочу умирать! Он выпустил из рук ветви, которые тащил, и вынул из кармана две или три винные ягоды. Я взял у него эти ягоды, чтобы рассмотреть их, но сейчас же успокоился, потому что, сколько мне известно, ядовитых винных ягод не существует. Я спросил Франсуа, где он нашел эти ягоды. - Очень недалеко отсюда, - ответил он, - под одним из этих деревьев, где их много, много! Я подумал, что их можно кушать, оттого что куры и свиньи жадно поедают их. - Это еще ничего не доказывает, - заметил я, - потому что некоторые плоды съедобны для животных, а вредны для человека, и наоборот. Но вот что можно сделать. Так как, по строению своему, обезьяна очень похожа на человека и, кроме того, по инстинкту угадывает свойство пищи, то я предлагаю вам, дети, каждый раз, когда вы найдете какой-нибудь плод, которого вам захочется поесть, давать отведать его обезьяне. Едва произнес я эти слова, как Франсуа побежал к обезьяне, которая была привязана к дереву, и предложил ей одну из винных ягод, которыми были наполнены его карманы. Маленькое животное, сидя на задних лапах, осмотрело, обнюхало плод и принялось есть его. - Отлично, - воскликнул Франсуа, совершенно успокоенный этим опытом, и снова принялся есть винные ягоды, которые, по-видимому, нравились ему. - Значит, - сказал Эрнест, - эти деревья смоковницы? - Да, - ответил я, - но не малорослые, какие встречаются в южных европейских странах. Эти принадлежат, как ты думал, к роду древокорников, именно к виду древокорника желтого, который своими огромными корнями образует своды, какие мы здесь и видим. Разговаривая таким образом, между тем как жена, при помощи Франсуа, расставляла приборы, я принялся делать иголки из игол дикобраза. Острие было изготовлено природой и оставалось только протыкать дыры на противоположном конце. Это удалось мне при помощи длинного гвоздя, который я накаливал на огне. Таким способом я в короткое время приготовил запас иголок различной величины, которые хозяйка наша приняла с большим удовольствием. Дети, все еще изумляясь громадной высоте деревьев, на которых мы намеревались поселиться, придумывали средство взобраться на них. Сначала я, подобно им, затруднялся, но потом напал на мысль, исполнение которой, однако, на время отложил. Жена окончила приготовление обеда, и мы расселись в кружок; мясо дикобраза и сваренный на нем бульон показались нам очень вкусными, а вместо десерта жена дала нам масла и голландского сыру. Когда мы подкрепили свои силы, я решился воспользоваться оставшимися часами дня. Я попросил жену осмотреть и, где нужно, скрепить ремни, которые должны были служить сбруей нашим вьючным животным при перетаскивании с берега лесного материала для нашей постройки, и жена не медля принялась за эту работу. Сам же я стал прежде всего привешивать на ночь наши койки к выгнутым сводами корням древокорника, поверх которых мы натянули парусину. Она свешивалась с боков и должна была предохранять нас от росы и мошек. Сделав это, я, вместе с Фрицем и Эрнестом, отправился на берег, чтобы поискать крепких и прямых палок, которые могли бы послужить ступенями задуманной мной веревочной лестнице. Эрнест нашел на берегу небольшого болота несколько стволов бамбука, наполовину погруженных в ил. Мы вынули их и, разрубив топором на куски от трех до четырех футов длиной, связали в три пачки, по одной на каждого. На небольшом расстоянии от места, где мы нашли бамбук, дальше внутрь болота, я заметил густые пучки тростника, к которым и отправился, намереваясь приготовить из них стрелы. Шедший возле меня Билль вдруг кинулся вперед с лаем, и вслед за тем из тростника с чрезвычайной быстротой поднялась великолепная стая краснокрылов. Фриц, которого подобные случайности никогда не заставали врасплох, успел прицелиться и выстрелить, прежде чем птицы улетели на далекое расстояние. Два краснокрыла упали; один мертвым, другой только раненым в крыло. Последний, вероятно, успел бы скрыться, если б его не нагнал и не схватил за другое крыло Билль. Добрая собака не выпускала птицу до тех пор, пока я не подошел и не завладел добычей. Когда я возвратился к детям и показал им своего пленника, они испустили радостный крик и сказали, что птицу следует сохранить и приучить. - Как хорош он будет со своим красивым белым и розовым оперением между остальной нашей живностью! - воскликнул Фриц. Эрнест заметил, что у краснокрыла ноги устроены удобно и для бега, как у аиста, и для плавания, как у утки, и изумился тому, что одному животному даны обе эти способности. Я сообщил ему, что ими обладают несколько видов птиц. Я не хотел из-за этой охоты упустить найденный мною тростник и потому срезал несколько тростей, говоря детям, что хочу этими тростями измерить высоту дерева, на котором мы намеревались поселиться. - Ого! - воскликнули они недоверчиво: - много же тростей придется надвязывать одну на другую, чтобы достичь хоть последних ветвей. - Потерпите! - возразил я: - припомните урок, данный вам мамой, когда нужно было словить кур. Не решайте дела пока не узнаете каким образом я намерен выполнить задуманное. Дети смолкли. Взяв пачки бамбуков, трости, мертвого краснокрыла и живого, которому я связал лапы, мы отправились к своим. Жак и Франсуа встретили краснокрыла криками радости; но мать тревожилась тем, что мы прибавляли еще одного бесполезного нахлебника к своим уже и без того многочисленным домашним животным. Менее склонный тревожиться таким предметом, я осмотрел раны птицы. Я увидел, что у нее повреждены оба крыла, одно выстрелом, другое Биллем. Я перевязал обе раны, приложив к ним род мази, которую приготовил из масла, соли и вина. Затем краснокрыл был привязан за лапу веревкой к шесту, воткнутому в землю близ ручья. Когда мы отошли, он подложил клюв под крыло и заснул, стоя на одной из своих длинных ног. Пока я перевязывал краснокрылу раны, дети, связав несколько тростей концами, подняли составленный таким образом шест и приставили его к одному древокорнику, чтобы измерить его высоту; но шест не достиг и нижних ветвей дерева, и дети снова выразили свое сомнение относительно успешности средства, которого я им еще не сообщал. Предоставив им свободу говорить и делать что угодно и улыбаясь их неверию, я заострил несколько тростей с одного конца, а с другого усадил перьями, выдернутыми из мертвого краснокрыла. Я придал этим стрелам большую тяжесть, насыпав песку в пустоту тростей. Затем я принялся делать лук, сгибая при помощи веревки гибкий бамбук, утонченный с обоих концов. Присутствовавшие при этом Жак и Фриц не замедлили вскричать: "Лук, лук, стрелы! папа, позволь мне попробовать; ты увидишь, что я сумею стрелять". - Подождите, - сказал я, - так как я потрудился над луком, то хочу и испытать его первым. Притом не думайте, чтоб я хотел приготовить себе игрушку. Нет, я сделал лук и стрелы на пользу и не замедлю доказать вам это. Потом я спросил жену, не может ли она дать мне моток толстых ниток. - Может быть, - ответила она с улыбкой, - я посмотрю в своем волшебном мешке. Она сунула руку в мешок и, вынув моток и подавая его мне, сказала: - Вот, кажется, то, что тебе нужно. И так как она исполнила мою просьбу с некоторой гордостью, то Жак заметил: - Да разве это чудо какое вынуть из мешка то, что сам положил в него? - Правда, чуда тут нет, - заметил я ветренику, - но в минуты ужаса, которые предшествовали нашему отплытию с корабля, нужно было обладать большим хладнокровием, чтобы, подобно маме, запастись сотней вещей, которые мы забыли и которые могут пригодиться всем нам. Сколько людей беспечных заботятся только о настоящем и не думают ни о своем, ни о чужом будущем! Жак был очень добр и бросился на шею матери. - Меня следовало бы зашить в этот мешок и не выпускать из него! - воскликнул он. - Ах ты, милый злой мальчик! - сказала ему мать: - ведь не оставила бы я тебя в мешке, это ты знаешь! Распустив большую часть мотка, я привязал конец нитки к стреле. Затем, наложив эту стрелу на лук, я пустил ее в ветви самого большого древокорника. Стрела, перелетев через ветвь, упала по другую сторону ее, и таким образом нитка была перекинута. Подняв стрелу до ветви, мы легко получили нить длиной равной стволу, чтобы узнать, какой длины нам следовало приготовить веревочную лестницу. Оказалось, что до ветвей около пятидесяти футов. Я отметил от крепкой веревки, приблизительно, сто футов, разрезал этот конец пополам и попросил детей растянуть оба куска параллельно на земле. Затем я поручил Фрицу напилить бамбуковых палок, длиной около двух футов, и, при помощи Жака и Эрнеста; прикрепил эти ступени к обеим веревкам узлами и гвоздями, которые не позволяли ступеням скользить по веревкам. Менее чем через полтора часа лестница была готова. Чтобы втащить ее, я употребил тот же способ, как и для измерения высоты. Была пущена новая стрела, но уже на тройной нитке, чтобы привязь была крепче прежней. К ней была привязана веревка, а к веревке лестница, которая скоро была прикреплена той же веревкой. Жак и Фриц заспорили о том, кому влезть первому. Я отдал преимущество Жаку, так как он был легче брата и лазал не хуже матроса. Но предварительно я посоветовал ему не становиться на ступеньку, не удостоверившись в ее прочности, и, как только он заметит какую-либо неисправность лестницы, спуститься. Он полез, мало обращая внимание на мое предостережение, и, слава Богу, благополучно взобрался на первую ветвь, на которую и сел верхом, крича: "Победа! Победа!" За ним влез Фриц и еще крепче привязал лестницу. После этой предосторожности влез и я. Взобравшись на дерево, я осмотрел расположение ветвей, чтобы составить план нашего жилища. Между тем наступила ночь, и уже при свете луны я прикрепил к одному из более высоких суков большой блок, который я захватил с собой и который должен был на другой день служить нам при подъеме бревен и досок, необходимых для предположенной постройки. Намереваясь спуститься с дерева, я оглянулся, ища глазами детей; но ни Фрица, ни Эрнеста не оказалось. Я подумал, что они уже внизу, как вдруг услышал на верхних ветвях дерева два детских голоса, которые согласно пели вечерний гимн. Я не хотел прерывать этот неожиданный концерт, тем более что в голосе обоих певцов, да и в самой мысли восхвалить таким образом Творца окружавшей природы, было нечто доброе и трогательное, что казалось мне как бы благословением нашему новому жилищу. Окончив пение, они спустились ко мне, а затем, вместе со мной, и на землю. Жена, подоившая корову и козу, подала нам прекрасную молочную похлебку и оставшиеся от обеда куски дикобраза. Скот был привязан под корнями дерева. По моему предложению, Эрнест и Франсуа собрали значительное количество хвороста, которым я мог бы, в течение ночи, поддерживать огонь для удаления хищных зверей. После общей молитвы, мать и дети не замедлили уснуть в подвешенных на корнях койках. Я же решился бодрствовать всю ночь, наблюдая за костром. В продолжение первой половины ночи сонливость мою разгоняло беспокойство от малейшего доносившего шума. Меня тревожил даже шепот листьев. Но мало-помалу усталость одолела и под утро я незаметно уснул. Я спал так крепко, что когда проснулся, вся семья моя была уже на ногах. VIII ПОСТРОЙКА ЖИЛИЩА НА ДЕРЕВЕ Тотчас после завтрака жена поручила Жаку и Эрнесту надеть на осла и корову приготовленную накануне сбрую; она намеревалась отправиться с тремя младшими сыновьями на побережье, чтобы привезти лес, необходимый для нашей воздушной постройки. Им предстояло совершить это путешествие несколько раз, и я беспокоился о том, что такой непривычный труд утомит жену свыше меры. - Не тревожься, - сказала она мне, - эта жизнь поселянки для меня полезнее, чем ты думаешь. Я нахожу полезным и справедливым, чтобы мы пользовались лишь теми удобствами, которые доставим себе в поте лица. Исполнять этот закон, забываемый в городах, приятно. Знаешь ли, что я уже люблю наш скот. А отчего? Оттого, что я вижу, как эти добрые животные любят меня; наши куры, утки, собаки, наш бедный осел, наша корова - наши друзья, и самые верные, какие только были у нас: смирные, трудящиеся, терпеливые, благодарные. Если мы когда-либо покинем этот остров, то окажется, что он служил хорошей и спасительной школой мне, детям, да и тебе, друг мой. Эти слова жены были золотые слова, полные твердости и разума. Я отпустил ее и, подкрепленный ее словами и добрым примером, радостно принялся за работу. В сопровождении Фрица я поднялся на крону дерева, в центре которой, при помощи пилы и топора, мы расчистили место для нашего жилища. Положение нижних ветвей, простиравшихся в лежневом направлении, оказалось чрезвычайно удобным для настилки пола. На высоте шести или восьми футов мы оставили несколько ветвей, чтобы повесить на них свои койки. На ветви, стоявшие повыше, мы решили натянуть парусину, которая должна была служить нам кровлей. Эта предварительная работа была нелегка; однако нам удалось расчистить в частых ветвях смоковницы довольно большое пустое пространство. Бревна и доски, привезенные с прибрежья в большом количестве, мы поднимали при помощи блока, увеличивавшего нашу силу. Был настлан пол, и вокруг него были поставлены перила. Мы работали до того ревностно, что до полдня не подумали об обеде. На этот раз мы удовольствовались завтраком. После еды мы снова принялись за работу. Нужно было натянуть парусину, что требовало большой ловкости и значительных усилий. Так как парусина спадала с боков, то мы прикрепили ее к перилам. Вследствие этого наше жилище, которого одну стену составлял ствол дерева, было закрыто с трех сторон. Четвертая сторона, обращенная к морю, оставалась пока открытой, но я предполагал со временем закрыть и ее парусом, который спускался и подымался бы по желанию, подобно занавесу. Когда мы привесили койки к сбереженным нами ветвям, жилище наше было на столько готово, что мы могли провести в нем ночь. Солнце уже садилось. Фриц и я спустились с дерева, и хотя я был сильно утомлен, но принялся устраивать из досок стол и скамьи, которые поставил под деревом, на том месте, где мы провели предшествовавшую ночь, потому что место это казалось мне очень удобным, чтобы стать нашей столовой. Окончив этот последний труд, к великому удовольствию нашей хозяйки, я, до крайности усталый, лег на одну из устроенных мной скамеек и, отирая пот со лба, сказал жене: - Сегодня я работал как негр, а завтра намерен отдыхать целый день. - Ты не только можешь это сделать, - ответила она, - но и должен, потому что, если я не ошибаюсь в счете дней, завтра воскресенье. Это второе воскресенье, что мы на острове, а первого мы и не думали праздновать. - Я, подобно тебе, заметил это, но думал, что мы обязаны позаботиться о своей безопасности. Теперь же, когда мы удобно устроились, ничто не мешает нам посвятить этот день Богу. Итак, дело это решено. Но дети не слышали нашего разговора, и потому объявим им наше решение завтра. Оно приятно изумит их. Жена позвала детей, которые разбрелись окрест, но не замедлили прийти и разместились вокруг стола, уже уставленного приборами. Мать сняла с огня глиняный горшок, поставила его на стол и открыла, чтобы большой вилкой вынуть из него убитого накануне краснокрыла. - Я хотела было зажарить его на вертеле, - сказала она, - но Эрнест отклонил меня от этого намерения, говоря, что это старое животное, мясо которого непременно будет жестко. Тогда я, по Эрнестову же совету, зажарила нашу дичь в кастрюле. Судите, хорошо ли я сделала. Мы немного посмеялись над нашим ученым и над его предусмотрительностью по кухонной части, но тем не менее должны были сознаться, что он был прав: приготовленный по его совету краснокрыл оказался чрезвычайно вкусным и был съеден до костей. Во время обеда мы с удовольствием увидели, что наш живой краснокрыл доверчиво присоединился к нашим курам, которые похаживали и поклевывали вокруг нас. За несколько часов до этого времени мы отвязали его и предоставили ему свободу. Все время после полудня он прогуливался мерно, гордо, на своих длинных красных ногах, подобно человеку, погруженному в глубокую думу. Видя его теперь занятым менее важными мыслями, мы стали бросать ему куски сухарей, которые он ловил чрезвычайно ловко, к великому огорчению кур, перед которыми он был в большой выгоде по причине своего длинного клюва и длинных ног. И обезьянка больше и больше приручалась, становясь иногда даже наглой. Она перепрыгивала с плеча на плечо, перебегала через стол и уморительно кривлялась. Всякий старался доставить ей побольше лакомств. Наконец, за десертом явилась свинья, которую мы не видели со вчерашнего дня. Каким-то особенным хрюканьем она, по-видимому, выражала удовольствие, что нашла нас. Жена поставила ей тыквенную чашку молока, свинья выпила его с жадностью. Женина щедрость показалась мне несовместимы с правилами бережливости, которые мы должны были соблюдать, и я высказал свое мнение хозяйке, которая, однако, не затруднилась опровержением. - Пока мы не устроимся окончательно и не обзаведемся всей нужной посудой, нам трудно будет обращать в масло и сыр остающееся ежедневно молоко. И потому, мне кажется, лучше давать его нашим животным, во-первых, чтобы привязать их к нам и, во-вторых, чтобы сберечь наше зерно, которое для нас драгоценно, и соль, которая на исходе. - Твоя правда, как и всегда, дорогая моя, и потому мы скоро посетим скалы, чтобы набрать соли, и в ближайшую поездку на корабль не забудем запастись зерном. - Опять на корабль! - воскликнула жена. - Когда же кончатся эти опасные плавания? Я буду спокойна лишь тогда, когда вы откажитесь от них. - Я понимаю твою тревогу; но ты знаешь, что мы пускаемся в море лишь в самую тихую погоду. И ты сама согласишься, что с нашей стороны было бы непростительной трусостью, если бы мы отказались от всех запасов, которые еще находятся на корабле. Пока мы разговаривали, дети зажгли, на некотором расстоянии от деревьев, костер, в который кидали самые большие сухие ветви, какие только могли найти, чтобы огонь горел как можно дольше и охранял наш скот от хищных животных. Потом мы стали взбираться на наше дерево. Сначала влезли Фриц, Жак и Эрнест, карабкаясь с ловкостью кошки. За ними медленно и осмотрительно поднялась мать. Мне было труднее влезать во-первых потому, что, желая поднять лестницу за собой, я отцепил ее от колышков, которыми она была прикреплена с нижнего конца, и во-вторых потому, что я нес на себе маленького Франсуа, которого не решился пустить одного. Однако я благополучно добрался до верху, и когда я втащил лестницу на пол беседки, детям казалось, что они находятся в одном из замков древних рыцарей, огражденные от всяких врагов. Тем не менее я счел нужным зарядить наши ружья, чтобы быть наготове стрелять по непрошенным гостям, которые вздумали бы посетить нас с дурными намерениями и о приближении которых могли известить нас собаки, оставленные на стороже под деревом. Приняв эти предосторожности, мы улеглись на койки и скоро уснули. Ночь прошла совершенно спокойно. IX ВОСКРЕСЕНЬЕ - Что мы будем делать сегодня? - спросили дети проснувшись. - Ничего, - ответил я. - Ты шутишь, папа! - заметил Фриц. - Нет, не шучу. Сегодня воскресенье, и мы должны святить день Господа. - Воскресенье, воскресенье! - воскликнул Жак. - Я пойду гулять, охотиться, ловить рыбу, делать все, что мне захочется. - Ошибаешься, друг мой, - сказал я маленькому ветренику. - Я понимаю празднование воскресенья иначе: это день не лени и удовольствий, а день молитвы. - Но ведь у нас нет церкви, - возразил Жак. - Нет органа, - добавил Франсуа. - Правда, - возразил я, - но Бог присутствует везде, - разве вы этого не знаете? И могли ли бы мы молиться Ему в более великолепном храме, как эта чудная природа, которая нас окружает? А орган мы заменим нашими голосами. Наконец, разве каждый вечер, каждое утро мы не молимся без церкви? И потому мы вместе помолимся, споем какой-нибудь гимн, и в заключение я расскажу вам притчу, которую я для этого придумал. - Папа расскажет притчу... Послушаем! - воскликнули дети. - Но я попросил их потерпеть, а сперва помолиться. После молитвы и пения, мы уселись на траву, и я рассказал моим слушателям, которые внимали мне чрезвычайно напряженно, историю, напоминавшую наше собственное положение; при этом я вставлял в нее как можно больше сближений, применимых ко нраву каждого из детей. Мой простой и задушевный рассказ произвел, по-видимому, довольно сильное впечатление на детей и подал мне надежду, что он не останется без благотворных последствий на их развитие. - Теперь, - сказал я кончая, - если бы у меня была библия, я прочел бы вам отрывок из этой божественной книги, пояснил бы его, и тем закончил бы наше богослужение. При этих словах моих жена встала и удалилась, и вскоре я увидел ее возвращающуюся и держащую в руках книгу, об отсутствии которой я только что сожалел. И когда на моем изумленном лице жена прочла вопрос о том, откуда она добыла эту драгоценность, она сказала с улыбкой: - Все в том же волшебном мешке! Я не мог удержаться, чтобы, не раскрывая еще книги, не обратить еще раз внимание детей на поданный им матерью пример предусмотрительности. Все дети выразили одинаковое с моим убеждение. Тронутая этим мать по очереди обняла нас всех. Прочитав несколько отрывков из библии и посильно пояснив их, я объявил наше богослужение законченным и разрешил каждому доставить себе игры и развлечение по своему вкусу. Жак попросил у меня лук и стрелы; но так как иглы дикобраза плохо держались в стрелах, то он воскликнул: - Ах, если б у меня было немного клея! Тогда я посоветовал ему развести одну из пластинок бульона в очень небольшом количестве воды. Исполнив это, он в короткое время приготовил несколько стрел, которые, в руках искусного стрелка, действительно, могли бы быть хорошим оружием. Тогда мне пришло желание, чтобы дети поупражнялись в стрельбе из лука и достигли в этом искусстве некоторого совершенства: хотя наш запас пороха был и велик, но не был же неисчерпаем, и нам следовало по возможности беречь его. От этих размышлений меня отвлек раздавшийся выстрел, и вслед затем к ногам моим упало пять или шесть мертвых птиц, которых я поднял и признал за подорожников садовых. Убил их наш философ Эрнест, который, забравшись на дерево и увидев множество этих птиц, сидевших на верхних ветвях, выстрелил из ружья, заряженного мелкой дробью. Вскоре он с торжествующим видом спустился на площадку, восклицая: Хорошо я прицелился? Ловко ударил? - Ловко, - ответил я, - но сегодня, ради воскресенья, ты мог бы и пощадить этих птичек. Эти слова удержали порыв Фрица и Жака, которые уже бросились к своим ружьям, готовые последовать примеру брата. Эрнест спустился и, подошедши ко мне, со смущением извинился. Конечно, я не заставил просить себя дважды. Невольный промах моего маленького охотника доказал мне, что вблизи нас находилась обильная вкусная дичь: все окрестные деревья были населены подорожниками, которых привлекали смоквы. Нам было легко, при помощи силков, а в случае нужды, и ружей, добыть большое количество этой дичи, и так как я знал, что в Европе этих птиц сохраняют полужареными, в жиру, то и решился приготовить таким же образом запас этой дичи. В ожидании большого числа, жена взяла шесть подорожников, убитых Эрнестом, ощипала их и стала жарить. Фриц, который решился употребить шкуру своего маргая на чехлы для наших серебрянных приборов, попросил у меня совета как выделать ее. Я посоветовал ему тереть ее золою и песком, а потом, для умягчения маслом и яичным желтком. Между тем как он занялся выделкой шкуры, подошел Франсуа. Обладая маленьким луком, которым он научился уже изрядно владеть, он попросил меня сделать ему колчан, который он мог бы, наложив тростниковыми стрелами, закидывать за плечи. Я устроил ему колчан из четырех суживавшихся к одному концу кусков коры, которые я скрепил гвоздями. Вооруженный таким образом, мальчуган был в восторге. Эрнест взял библию и, усевшись под деревом, казалось, совершенно углубился в чтение. Жена позвала нас кушать. Подорожники оказались очень вкусными, но, конечно, не могли насытить нас. Во время еды я сказал детям, что намерен сделать весьма важное предложение. Все они устремили на меня крайне любопытные взоры. - Нужно, - сказал я, - назвать различные точки наших владений. При помощи этих названий нам легко будет разуметь друг друга. Однако, берегов мы не будем называть, прибавил я, потому что, может быть, они уже названы какими-нибудь европейскими мореплавателями, и мы должны уважать дело наших предшественников. - Как хорошо! - разом вскричали дети. - Станем придумывать имена. - Станем придумывать самые трудные, - предложил Жак, - например: Коромандель, Шандернагор, Зангебар, Мономотапа. - Но, дорогой мой, - сказал я, - если мы будем давать имена, которые трудно запомнить, кто же будет прежде всего испытывать неудобство этого? Мы же. - Какие же имена следует придумывать? - спросил он. - Вместо того, чтобы приискивать имена случайно, - ответил я, - не лучше ли будет называть местности по каким-нибудь происшествиям, которые мы испытывали на этих местах. - Конечно, - заметил Эрнест. - Так, залив, в котором мы пристали к острову, можно назвать заливом Спасения. - Я предлагаю, - возразил Жак, - назвать его заливом Рака, оттого что в этом заливе рак сильно ущипнул мне ногу. - Тогда, - сказала мать, смеясь самолюбивому притязанию своего сына, - лучше назвать залив заливом Криков, потому что ты довольно вопил при этом случае. Но я стою за предложение Эрнеста, находя, что придуманное им название лучше. - Решено, решено! залив Спасения! - воскликнули дети, в том числе Эрнест, скромно забывая, что это было его предложение и Жак, подавив свое маленькое самолюбие. Последовательно все точки нашего владения были названы: первое жилище было названо Палаткой; островок при входе в залив - островом Акулы, в память ловкости и отваги Фрица. Затем следовали: болото Краснокрылов, ручей Шакала. Наше новое жилище было названо Соколиным Гнездом. - Мне хочется верить, - сказал я детям, - что вы будете так же смелы и отважны, как молодые соколы; а хищничать в окрестностях вы склонны и теперь. Мыс, с которого Фриц и я напрасно искали следы наших товарищей по крушению, был назван Мысом Обманутой Надежды. Согласившись с этими легко запоминаемыми названиями, мы встали из-за стола, и каждому из детей была предоставлена свобода найти себе развлечение. Фриц продолжал готовить чехлы из кожи с лап маргая, при помощи деревянных колодок. Жак попросил меня помочь ему изготовить Турку, из иглистой шкуры дикобраза, пояс. Я исполнил его просьбу. Очистив шкуру дикобраза, подобно шкуре маргая, мы привязали ее ремнями на спину собаки, которая, в таком наряде, получила очень воинственную наружность. Турка смиренно дозволил надеть на него эту сбрую и не пытался освободиться от нее; но Биллю очень не нравился наряд товарища, потому что как только Билль, по привычке, подходил к Турку, чтобы поиграть с ним или поласкать его, он сильно укалывался. И потому было благоразумно решено, что мы не станем злоупотреблять этими воинскими доспехами и будем надевать их на Турку лишь во время важных предприятий. Из остальной шкуры Жак приготовил себе иглистую шапку, которой он готовился напугать дикарей, если б нам случилось повстречать их. Эрнест и Франсуа стали упражняться в стрельбе из лука, и я с удовольствием увидел, что они принялись за дело довольно искусно. Солнце садилось, жар спадал. Я предложил прогулку. Возникло совещание о том, куда нам отправиться, и было решено идти к Палатке, тем более что некоторые из наших запасов начали истощаться и нужно было возобновить их из магазинов: Фриц и Жак нуждались в порохе и пулях, хозяйка просила масла. Эрнест предложил принести пару уток, которым берег ручья должен был понравиться. - Пойдемте, - сказал я, - изберем дорогу, несколько длиннейшую той, по которой пришли. Не бойтесь усталости. Мы отправились. Фриц и Жак, подобно мне и Эрнесту, были вооружены ружьями; кроме того, они одели: один свой пояс из шкуры маргая, другой свою шапку из шкуры дикобраза. Даже маленький Франсуа захватил с собой лук и колчан со стрелами. Только жена моя шла безоружной. Обезьянка, конечно, участвовавшая в прогулке, вздумала поместиться на спине Турка, но, уколов себе лапы об иглы его пояса, она с уморительными гримасами пересела на Билля, который добродушно понес на себе этого наглого всадника. И краснокрыл важно следовал за караваном. На своих длинных ногах, волнообразно двигая длинной шеей, он был очень забавен. Нужно заметить, что он вел себя, несомненно, разумнее всех, участвовавших в прогулке. Дорога наша по берегу ручья была очень приятна. Жена и я шли рядом; дети бежали впереди, уклоняясь в стороны. Вскоре мы увидели возвращавшегося Эрнеста, который, показывая нам травянистый стебель, на конце которого висели три или четыре светлозеленых шарика, кричал: - Папа, картофель! картофель! Я легко убедился в том, что он говорил правду, и мог только похвалить его наблюдательность, дарившую нас одним из самых драгоценных открытий, какие были сделаны нами во время пребывания на острове. Эрнест, восхищенный, предложил нам пойти скорее посмотреть на картофельное поле, которое, по его словам, представляло целую равнину, покрытую этим растением. Действительно, мы вскоре увидели эту природную плантацию. Жак стал на колени и принялся рыть землю руками, чтобы набрать несколько клубней. Обезьяна, соскочив со своего коня, стала подражать своему господину. Менее чем в пять минут, они вдвоем обнажили множество картофелин, которые Франсуа складывал в кучи, по мере того как Кнопс и Жак бросали их на землю. Весь вырытый картофель был положен в мешки и охотничьи сумки, и мы продолжали путь, тщательно заметив положение поля, на которое мы намеривались в скором времени возвратиться для сбора своего картофеля. Мы перешли через ручей у подошвы маленькой гряды скал, с которой он падал каскадом. С этого возвышенного места открывался не только живописный, но и весьма разнообразный и обширный вид. Мы находились как бы в европейской оранжерее, с той разницей, что, вместо горшков и цветочных ящиков и кустарных чанов, здесь самые великолепные по виду и размерам растения сидели корнями в расщелинах скал. Особенно изобильны были растения, обыкновенно называемые мясистыми: индейская смоковница, или опунция кошениленосная, алой, кактус с иглистыми стволами в виде пластинок и покрытый пламеневшими цветами, кактус плешевидный, с извилистыми и переплетавшимися стеблями, и наконец ананас, с превосходнейшими плодами, которые были уже известны детям и на которые они и накинулись с такой жадностью, что я должен был остановить их, боясь, что б излишнее употребление этого лакомства не расстроило их желудка. Между этими растениями я узнал каратас, род алоэ, которого я и сорвал несколько пучков. Показывая их детям, я сказал: - Я сделал находку, гораздо лучшую ананасов, которые вы поедаете с такой жадностью. - Лучше ананаса? - спросил Жак с набитым ртом. - Эти-то некрасивые пучки всклоченных листьев? Это невозможно. Лучше ананаса ничего быть не может? Это чудный плод! - Лакомка! - прервал я эти похвалы, которые, судя по глазам других детей, возбуждали их полное сочувствие, - нужно научить тебя не судить о вещах по одной их наружности. Эрнест! ты, кажется, благоразумнее остальных, возьми мое огниво, мой кремень и добудь мне, пожалуйста, огня, мне он нужен. - Но, папа, - смутившись возразил мой маленький ученый, - у меня нет трута. - Что же стали бы мы делать, если б нам непременно нужно было добыть огня? - Пришлось бы, - ответил Жак, - тереть один кусок дерева о другой, как, я слышал, делают дикие. - Для людей непривыкших это жалкое и безуспешное средство! уверяю тебя, друг мой, что если б ты тер дерево хоть целый день, то все же не добыл бы ни искорки. - В таком случае, - заметил Эрнест, - пришлось бы искать трутового дерева. - Искать излишне, - сказал я, показывая детям высокий стебель каратаса, сдирая с него кору и вынимая из стебля сердцевину. Затем я положил кусок этой сердцевины на кремень, ударил по нему огнивом, и первая искра воспламенила трут. - Браво, трутовое дерево! - вскричали изумившиеся дети. - А вы еще не знаете всей цены каратаса! - сказал я. Говоря это, я разорвал лист растения и отобрал от него несколько очень тонких, но весьма крепких волокон. - Сознаюсь, - сказал Фриц, - что каратас очень полезное растение. Но я желал бы знать, к чему служат окружающие нас другие колючие растения. - Ты сильно ошибся бы, если б признал их бесполезными, - возразил я ему. - Например, алоэ производит сок, очень употребительный в медицине; индейская смоковница, которую ты видишь с листвою в виде ракеты, также весьма полезна, потому что растет на самой бесплодной почве, где люди подвергались бы голодной смерти без прекрасных плодов этого растения. При последних