ды, он, возможно, выживет. Но для юноши, обычно только еще студента, не имеющего профессии и не достигшего полного развития своих способностей, ссылка является просто роковой. Если даже он не погибнет физически, то его моральная гибель неизбежна. А ведь молодые составляют девять десятых наших ссыльных, и они подвергаются наиболее жестокому обращению. Что касается возвращения ссыльных, то оно обставляется правительством чрезвычайными строгостями. Верховная комиссия, назначенная Лорис-Меликовым, освободила всего 174 человека, и двойное количество тотчас же заступило их место. Этот факт подтверждается и в книге Леруа-Болье "Много шума из ничего". Если даже несколько человек из политических ссыльных после многих лет изгнания по счастливой случайности или с помощью влиятельных друзей и без того, чтобы быть вынужденными купить свою свободу трусливым лицемерием притворного раскаяния, и вернулись из ссылки, то с момента их возвращения к активной жизни их преследует подозрительное полицейское око. По малейшему поводу им снова наносится удар, и на этот раз уж нет больше надежды на спасение. Сколько изгнанников! Сколько погубленных жизней! Деспотизм Николая убивал людей, уже достигших зрелости. Деспотизм двух Александров не давал им возмужать, набрасываясь саранчой на юные поколения, на молодую поросль, едва только показавшуюся из земли, чтобы пожрать эти нежные всходы. Какую другую причину можем мы найти безнадежному бесплодию нынешней России в любой области духовной жизни? Наша современная литература, правда, гордится великими писателями, даже гениями, достойными занять высочайшие вершины в самую блестящую эпоху литературного развития любой страны. Но творчество этих писателей берет начало еще в сороковые годы. Романисту Льву Толстому - пятьдесят восемь лет, сатирику Щедрину (Салтыкову) - шестьдесят один год, Гончарову - семьдесят три, Тургенев и Достоевский, оба недавно скончавшиеся, родились в 1818 году. Даже писатели не столь великого таланта, как, например, Глеб Успенский - в прозе и Михайловский - в критике, принадлежат к поколению, которое, начав свою творческую жизнь в начале шестидесятых годов, не терпело столь жестоких гонений и не было так истерзано, как их преемники. Новое поколение ничего не создает, ничего совершенно. Самодержавие обрекло на гибель высокие чаяния, порожденные блестящим пробуждением первой половины века. Бездарность торжествует! Ни один из нынешних писателей не показал себя достойным наследником традиций нашей молодой и могучей словесности как в литературе, так и в общественной жизни. Руководители нашего земства, какими бы скромными ни были их назначения, принадлежат к старшему поколению. Жизненные силы последующих поколений похоронены самодержавием под снегами Сибири и в самоедских деревнях. Это хуже чумы. Чума приходит и уходит, а царское правительство угнетает страну уже двадцать лет и будет продолжать угнетать ее еще бог весть сколько. Чума убивает без разбора, а деспотизм выбирает свои жертвы из цвета нации, уничтожая всех, от кого зависит ее будущее, ее слава. Не политическую партию сокрушает царизм, это стомиллионный народ душит он. Вот что творится в России под властью царей. Такой ценой самодержавие покупает свое жалкое существование. Часть четвертая ПОХОД ПРОТИВ КУЛЬТУРЫ Глава XXV РУССКИЕ УНИВЕРСИТЕТЫ Наконец-то мы вышли из мрака и отступили от края бездны, куда деспотизм ввергает свои бесчисленные жертвы. Мы завершили наше хождение по мукам в этом кромешном аду, где на каждой ступени слышатся крики отчаяния и бессильной ярости, предсмертный хрип умирающих и сумасшедший хохот безумных. Мы снова на поверхности земли и при полном свете дня. Правда, то, о чем нам предстоит еще рассказать, тоже не весело, нынешняя Россия - край многострадальный... Но мы покончили с загубленными жизнями и ужасными злодеяниями. Теперь поговорим о неживых материях, об учреждениях, которые не страдают, хотя бы их разрывали на куски. Сокрушив живых - человека, творца, правительство естественно и неизбежно предприняло наступление против установлений, представляющих основу и опору человеческого общества. Мы хотим кратко описать борьбу правительства против наиболее важных общественных институтов страны, к которым оно относится с инстинктивной враждебностью, потому что они содействуют развитию духовной жизни в стране, - учебных заведений, земства, печати. Политика самодержавия по отношению к этим трем китам, на которых покоится благоденствие народа, покажет нам, какую роль оно вообще играет в жизни государства. x x x Русские университеты занимают своеобразное и совершенно исключительное положение. В других странах университеты - это учебные заведения, и ничего больше. Посещающие их юноши все, кроме бездельников, предаются своим научным занятиям, и их главное, если не единственное, стремление - выдержать экзамены и получить ученую степень. Студенты, правда, могут интересоваться политикой, но они не политики, а если и высказывают сочувствие тем или иным идеям, даже идеям крайнего направления, то это никого не удивляет и не тревожит, ибо такое явление считается свидетельством здоровой жизненности, преисполненной светлых надежд для народа. В России дело обстоит совсем иначе. Здесь университеты и гимназии - центры самой бурной и страстной политической жизни, и в высших сферах имперской администрации слово "студент" отождествляется не с чем-то молодым, благородным и вдохновенным, а с темной, опасной силой, враждебной законам и учреждениям государства. И такое впечатление до некоторой степени оправдано, ибо, как убедительно свидетельствуют недавние политические процессы, огромному большинству молодых людей, устремляющихся в освободительную борьбу, менее тридцати лет, и они либо студенты последних курсов, либо недавно сдали государственные экзамены в университете. Но подобное положение, в сущности, не является беспримерным или ненормальным. Когда правительство, обладающее деспотической властью, карает как преступление малейшее проявление противодействия своей воле, почти все, кого годы сделали осторожными, а богатство - эгоистами, или же те, кто вверили свою судьбу провидению, избегают борьбы. И тогда главари отрядов, идущих на верную гибель, обращаются к молодым. Молодежь, если даже у нее не хватает знаний и опыта, всегда полна мужества и преданности делу. Так было в Италии во времена восстаний Мадзини, в Испании - при Риего и Квироге, в Германии - во времена "Тугендбунда" и снова в середине нашего столетия. Если перемещение центра тяжести политической жизни на молодых в России более явственно, чем где-либо, то и побудительные причины у нас более сильные по своему действию и длительные по времени. Одной из самых действенных причин является политика правительства: бессмысленно жестокие репрессии крайне возмущают молодежь наших университетов, и скрытое недовольство нередко выливается в открытый бунт. Это в достаточной мере подтверждается многочисленными фактами. В конце 1878 года среди студентов Петербургского университета произошли так называемые беспорядки. Они не были особенно серьезными, и при обычных обстоятельствах за это выслали бы несколько десятков юношей, предоставив им возможность загубить остаток своей жизни в глухих селениях Дальнего Севера, и ни министерство, ни Совет университета не стали бы больше о них беспокоиться. Но теперь политика изменилась. После проведения суда над бунтовщиками Совет университета назначил комиссию из двенадцати человек, среди которых было несколько лучших профессоров, чтобы произвести тщательное расследование причин волнений, повторяющихся периодически. В результате обсуждения комиссия подготовила проект петиции на имя императора, в которой просила его дозволения провести радикальную реформу дисциплинарных порядков университета. Однако проект не снискал одобрения совета. Вместо этого было составлено донесение министру "о причинах беспорядков и лучших мерах предупреждения их в дальнейшем". Этот документ, представляющий величайший интерес, не был опубликован ни в годовом отчете университета, ни в печати. Любая газета, посмей она даже сослаться на него, была бы немедленно запрещена. Но несколько экземпляров донесения было отпечатано в тайной типографии "Земли и воли", и те, что сохранились, ценятся как библиографическая редкость. Из экземпляра, имеющегося в моем распоряжении, приведу несколько выдержек, которые, как можно будет убедиться, дают живое представление о том, при каких порядках вынуждены жить студенты и какому возмутительному обращению они подвергаются: "Из всех органов государства, с которыми учащаяся молодежь находится в ближайшем соприкосновении вне стен университета, первое место занимает полиция. По ее действиям и отношению молодежь начинает судить о том, что можно назвать существующим государственным порядком. Такое обстоятельство, очевидно, требовало особенно бережного и осторожного отношения полицейских властей к учащейся молодежи в интересах как юношества, так и достоинства государства. Не то мы видим в действительности. Для большинства молодых людей общение с товарищами и друзьями является совершенной необходимостью. Чтобы удовлетворить эту потребность, в других европейских университетах (как и в университетах Финляндии и прибалтийских губерний, пользующихся значительными местными правами) существуют особые установления - клубы, корпорации и союзы. В Петербурге не имеется ничего подобного, хотя огромное большинство студентов, прибыв из провинции, не имеют друзей в городе, с кем они могли бы встречаться. Домашнее общение могло бы до некоторой степени возместить лишение их других возможностей общественных связей, если бы вмешательство полиции не делало и то и другое одинаково невозможным. Всякое собрание нескольких студентов на квартире их товарища тотчас же внушает полиции преувеличенные опасения. О всяком, даже малочисленном, собрании дворники и квартирные хозяева обязаны сообщать полиции, и собрание нередко рассеивается с появлением полицейской власти. Не имея возможности домашнего общения для каких бы то ни было целей, даже самых невинных, студенты не пользуются и личной безопасностью в частной жизни. Если даже они заняты только науками, ни с кем не встречаются, лишь изредка принимают гостей или ходят в гости, они тем не менее подвергаются строгому наблюдению (профессора не без умысла замечают, что каждый находится под полицейским наблюдением). Однако все зависит от формы и от размеров, которые это наблюдение принимает. Наблюдение, учрежденное над студентами, имеет не только характер надзора, но переходит во вмешательство в их частную жизнь. Где бывает студент? Чем занимается? Когда возвращается домой? Что читает? Что пишет? - таковы вопросы, обращаемые полицией к дворникам и квартирным хозяевам, то есть людям, обыкновенно малоразвитым, следовательно, исполняющим требования полиции с бесцеремонностью и бестактностью, раздражающей впечатлительную молодежь". Если читать между строк, то это означает, что во время отсутствия студентов полиция роется в их книгах и бумагах и все, что покажется ей подозрительным, берется на заметку. Таково свидетельство руководителей Петербургского университета, данное в секретном донесении царскому министру*. Но почтенные профессора сказали лишь половину правды. Их замечания касаются исключительно обращения со студентами вне стен университета. Чувство деликатности, естественно, не позволило им писать о том, что происходит в его стенах, где высшим назначением студентов должны быть учение и наука. ______________ * Вскоре после появления в "Таймсе" статьи, составляющей содержание настоящей главы, Катков в проникновенной и пылкой передовой статье в "Московских ведомостях" прямо обвинил меня в том, что я просто выдумал и комиссию профессоров, и их донесение, ни того, ни другого, мол, никогда не существовало. Ввиду того, что факты эти стародавние и почти забыты широкой публикой и так как обвинение по моему адресу может быть повторено, я вынужден в свое оправдание привести некоторые подробности и назвать имена, которые в первом случае были мной опущены. Комиссия, назначенная университетом, не более является мифом, чем двенадцать профессоров, ее составившие и участвовавшие в ее работах. Вот их имена Бекетов, Фаминцин, Бутлеров, Сеченов, Градовский, Сергеевич, Таганцев, Владиславлев, Миллер, Ламанский, Хулсон и Гоцунский. Надеюсь, что эти господа, большинство которых поныне состоят профессорами Петербургского университета, находятся в добром здравии. Их доклад был написан 14 декабря 1878 года. С тех пор прошло не так много времени. Они, вне сомнения, помнят это дело, и вопрос легко может найти свое разрешение. (Примеч. Степняка-Кравчинского.) Внутреннее наблюдение за студентами вверено так называемой инспекции, состоящей из инспектора, назначаемого министерством, помощников инспектора и нескольких полицейских чиновников. Студенты, как и профессора, живут вне территории университета и встречаются в аудиториях только в определенные часы с единственной целью - присутствовать на лекциях. Профессора вполне способны сами обеспечить порядок на занятиях. Каким же целям может служить передача этой благородной и вполне мирной задачи специальному полицейскому надзору? С таким же успехом можно создать особый отряд пономарей в шпорах и шлемах для наблюдения за верующими во время богослужения. Но именно потому, что в России университеты - это постоянно действующие лаборатории мысли и идей, наблюдение за ними считается чрезвычайно желательным и во главу угла ставится надзор за домашней жизнью студента. Не имея никакого отношения к научным занятиям, ни в какой степени не подчиняясь ни академическому начальству, ни Совету университета, завися только от Третьего отделения и от министерства, этот инородный фактор, как посторонняя примесь, введенная в живое тело, нарушает все нормальные функции учебного заведения. Три четверти всех так называемых университетских беспорядков вызваны вмешательством различных представителей инспекции. Сам инспектор - и в этом состоит главная причина всеобщей ненависти, которую он к себе возбуждает, - является представителем департамента полиции - Аргус, посланный во вражеский стан для обнаружения семян бунта. Слово, прошептанное на ухо, может повлечь за собой малоприятные последствия не только для несчастного студента, но и для заслуженного университетского профессора. Однако эти ненавистные шпионы пользуются самыми широкими полномочиями. Инспектор может сделать почти все, что угодно. С одобрения попечителя, то есть министра, руководящего его действиями, он вправе уволить юношу из числа студентов на год и два или исключить его навсегда без всякого разбирательства и суда. Инспектор распоряжается выдачей стипендий и пособий, столь многочисленных в русских высших школах, и, наложив свое вето, может лишить студента предназначенных ему денег, определив его как "неблагонадежного". Это означает: пока он еще не на подозрении, но его нельзя считать вполне безупречным. Инспектору предоставлено еще право одним росчерком пера лишать целую группу студентов всяких средств к существованию, запретив им давать частные уроки. Многие бедные студенты полностью зависят от подобной работы ради хлеба насущного. Но никто не может давать уроки без разрешения полиции, а разрешение не выдается без согласия инспектора, и то на ограниченный срок. Инспектор, если ему заблагорассудится, может отказать в возобновлении разрешения или даже отменить его до истечения срока действия. Он может так же, как и любой из его помощников, наказать непокорных студентов заточением в карцер на срок, не превышающий семи суток. Он может наложить взыскание за опоздание на лекцию, за то, что студенты одеты не так, как ему нравится, что волосы у них подстрижены не так или шляпа заломлена набекрень, и вообще изводить их всякими пустяками, какие только взбредут ему в голову. x x x Мелочная тирания ощущается русскими студентами острее, вызывает в них более бурное возмущение, чем это, возможно, было бы у студентов в других странах. Наши юноши развиты не по годам. Страдания, очевидцами которых они являются, и гонения, которым они подвергаются, заставляют их рано созреть. Русский студент сочетает в себе достоинство возмужалости с пылом юности, и он тем болезненнее чувствует издевательства, которые вынужден переносить, что бессилен воспротивиться им. Студенты большей частью принадлежат к семьям мелкопоместного дворянства и низшего духовенства, а те и другие бедны. Все они знакомы с прогрессивной, вольнолюбивой литературой, и огромное большинство из них пропитаны демократическими и антимонархическими идеями. Когда они становятся старше, эти идеи у них усиливаются благодаря условиям их жизни. Они вынуждены либо служить правительству, которое ненавидят, либо избрать поприще, к которому не питают особенной склонности. В России молодые люди с благородной душой и великодушными стремлениями не имеют никакой будущности. Если они не согласятся надеть царский мундир или стать членами продажной бюрократии, они не смогут ни служить своей родине, ни участвовать в общественной деятельности. При этих обстоятельствах не удивительно, что среди студентов русских университетов очень силен бунтарский дух и они всегда готовы принять участие в манифестациях против властей вообще, но прежде всего против своих врагов из Третьего отделения, манифестациях, превращающихся на официальном языке в "беспорядки" и "волнения" и приписываемых махинациям революционной партии. Такое обвинение неверно. Революционная партия ничего не выигрывает от этой борьбы. Напротив, она ослабляется, потому что те, кто потеряны для общего дела из-за университетской передряги, могли бы применить свои силы для лучшей цели, в настоящей революционной борьбе. Беспорядки в русских университетах носят чисто стихийный характер; единственная их причина - скрытое недовольство, непрестанно накапливающееся и всегда готовое найти выход в манифестации. Студент несправедливо исключен из университета; другой произвольно лишен стипендии; ненавистный профессор просит инспекцию заставить студентов посещать его лекции. Весть об этом с молниеносной быстротой распространяется по университету, студенты волнуются, они собираются по двое и по трое, чтобы обсудить эти дела, и в конце концов созывают общую сходку, выносят протест против действий дирекции и требуют отменить несправедливое решение. Появляется ректор и отказывается дать какие-либо объяснения. Инспектор приказывает всем немедленно разойтись. Доведенные теперь до белого каления, студенты с негодованием отказываются повиноваться. Тогда инспектор, предвидевший такой оборот, призывает в аудиторию жандармов, казаков и солдат, и сходка разгоняется силой. События, происходившие в Москве в декабре 1880 года, служат лучшей иллюстрацией того, что беспорядки возникают часто по самой незначительной причине. Профессор Зернов читал лекцию по анатомии перед внимательными слушателями, когда из соседней аудитории донесся громкий шум. Большинство студентов выбежали туда, чтобы узнать причину шума. Ничего особенного не случилось, но профессор, раздосадованный перерывом в его лекции, пожаловался властям. На следующий день разнеслась весть, что жалоба профессора привела к исключению шести студентов курса. Необычайно жестокое наказание за столь простительное нарушение дисциплины вызвало всеобщее негодование. Созвали сходку, просили ректора дать объяснения. Но вместо ректора явился московский градоначальник во главе отряда жандармов, казаков и солдат и приказал студентам разойтись. Молодежь страшно заволновалась, и хотя она прислушалась бы, конечно, к голосу разума, но отказалась повиноваться грубой силе. Тогда аудитории были оцеплены солдатами, все выходы преграждены, и около четырехсот студентов были арестованы и под конвоем штыков проследовали в тюрьму. Дела такого рода не всегда кончаются одними арестами. При оказании малейшего сопротивления солдаты пускают в ход ружейные приклады, казаки взмахивают нагайками, лица юношей обливаются кровью, раненых швыряют на землю, и тут развертывается страшная картина вооруженного насилия и тщетного сопротивления. Так случилось в Харькове в ноябре 1878 года, когда беспорядки возникли из-за чистого недоразумения между профессором ветеринарного института и одним из его курсов, недоразумения, которое можно было устранить, просто объяснившись со студентами. То же самое произошло и в Москве, и в Петербурге во время студенческих беспорядков 1861, 1863 и 1866 годов. При определенных обстоятельствах закон допускает еще более зверское насилие. В 1878 году был опубликован указ, свирепость которого невозможно преувеличить. Этим указом "ввиду часто происходящих студенческих сборищ в университетах и высших школах" действие закона о бунтовщических сборищах на улицах и в других общественных местах распространяется на все здания и заведения, используемые как гимназии и высшие школы. Это значит, что студенты в России всегда находятся под действием закона военного времени. Студентов, собравшихся на сходку или группой, после троекратного приказа разойтись можно расстреливать как вооруженных мятежников. К счастью, этот чудовищный закон пока не применялся во всей его жестокости. Полиция еще ограничивает свои репрессивные меры избиением и заключением в тюрьму студентов, не выполняющих ее приказов или чем-либо вызывающих ее неудовольствие. Но студенты не выказывают особой признательности за эту умеренность; они всегда пребывают в состоянии глухо кипящего бунтарства и пользуются всяким случаем, чтобы словом и делом протестовать против тиранства представителей закона. Между студентами вообще очень сильно чувство товарищества, и "беспорядки" в одном университете часто служат сигналом для выступлений во многих других высших школах. Волнения, вспыхнувшие в конце 1882 года, распространились почти на всю учащуюся Россию. Они начались далеко на востоке, в Казани. Ректор Казанского университета Фирсов лишил студента Воронцова стипендии, чего он не имел права делать, так как стипендия была предоставлена юноше земством его родной губернии. Воронцов был в таком отчаянии, что бросился на ректора с кулаками, да еще в публичном месте. В обычных условиях и в упорядоченной университетской обстановке такая грубая выходка вызвала бы всеобщее негодование и сами студенты заклеймили бы поведение Воронцова, как оно того заслуживало. Но вследствие своего деспотического самоуправства ректор сделался столь ненавистным, что в день исключения Воронцова человек шестьсот студентов взломали двери в актовый зал и провели шумную сходку. Прибежавший проректор Вулич приказал студентам разойтись. Никто его не слушал. Двое студентов произнесли речи против Фирсова и защищали Воронцова. Бывший студент Московского университета, не обращая внимания на присутствие Вулича, в самых резких выражениях выступил против попечителя, ректора и вообще против профессоров. Под конец сходка приняла резолюцию, и проректору Вуличу вручили петицию с требованием немедленной отставки Фирсова и отмены исключения Воронцова. Перед тем как разойтись, студенты решили снова собраться на следующий день. Дирекция университета обратилась к губернатору за помощью для восстановления порядка, и сей мудрый муж немедленно предоставил в ее распоряжение несколько взводов солдат и большие полицейские силы. Через несколько дней было официально объявлено" что в Казанском университете царит полное спокойствие. Но газетам, вышедшим с этим сообщением, запретили под угрозой закрытия упоминать, каким путем было достигнуто умиротворение: что студентов избивали, хлестали нагайками, таскали за волосы и многих бросили в тюрьму. Но, несмотря на печать молчания, наложенную на газеты, слухи о происшествии в университете быстро разнеслись по стране. 8 ноября, как указывалось в официальном сообщении, среди студентов Петербургского университета были распространены гектографированные копии письма одного казанского студента с полным отчетом о событиях, и они вызвали, конечно, большое волнение. 10 ноября была выпущена гектографированная листовка, призывающая к всеобщей сходке петербургских студентов в знак протеста против гонений на казанских товарищей. Когда студенты явились на место сходки, там уже в большом количестве находилась полиция, и им приказано было разойтись. Но они отказались повиноваться и вынесли резолюцию, выражающую недоверие властям и сочувствие казанским студентам. Полиции была дана команда применить силу, и двести восемьдесят студентов были отправлены в тюрьму. На следующий день вышел приказ о временном закрытии университета. За волнениями в Петербурге и Казани сразу последовали подобные же события в других университетских городах. 15 ноября произошли студенческие беспорядки в Киеве, 17 и 18 ноября - в Харькове. В Харьковском университете волнения носили столь серьезный характер, что для их подавления были вызваны войска и произведены многочисленные аресты. Почти одновременно волнения начались в Демидовском юридическом лицее в Ярославле и спустя несколько дней в Петровской сельскохозяйственной академии в Москве. Во всех этих высших школах события развивались в том же порядке - волнения, сходки, насильственный разгон, аресты, а затем временное прекращение лекций. Беспорядки - частое явление в университетах и высших учебных заведениях по всей империи. Не проходит года, чтобы не происходило подобных событий в различных городах России. И каждое такое возмущение, как бы оно ни кончалось - улеглось ли благодаря увещеваниям профессоров или было подавлено казацкими нагайками, - неизменно влекло за собой исключение большого числа студентов. В некоторых случаях было отчислено пятьдесят, в других - сто человек и даже больше. Волнения в октябре и ноябре 1882 года привели к увольнению из высшей школы шестисот студентов. Суд, выносящий решения об исключении, то есть Совет профессоров университета, делит провинившихся студентов на несколько категорий. "Зачинщики" и "подстрекатели" исключаются навсегда и лишаются права когда-либо вновь поступить в высшую школу. Другие увольняются из университета на определенный срок - от года до трех лет. Самое легкое наказание в этих случаях - "отчисление", наказание, не препятствующее виновному сразу же поступить в другой университет. Однако в действительности едва ли есть разница между одной мерой наказания и другой. "Полиция рассматривает всякое нарушение порядка, допущенное в университете, как политическое движение", - говорится в приведенном выше докладе петербургских профессоров. Студент, присужденный даже к легкому наказанию, превращается в политически "подозрительного", а к каждому подозрительному человеку применяется лишь одна мера - высылка в административном порядке. Как показали беспорядки 18 и 20 марта 1869 года, наказание, налагаемое за самое простое нарушение учебной дисциплины, может быть отягчено административной высылкой. Все студенты, отчисленные на год, так же как исключенные навсегда, были немедленно высланы. А после последних беспорядков, в декабре 1878 года, ректору предложили сообщить начальнику полиции имена всех студентов, когда-либо представших перед Советом университета, даже если на них не было наложено никаких взысканий, с целью отправить их в ссылку. Если в других частях России полиция не свирепствует так, как в Петербурге, тем не менее и там делается все, чтобы помешать студентам, участвовавшим в университетских волнениях, возобновить свое академическое образование. Сам министр берет на себя труд преследовать и клеймить их. Приведу пример. В одном петербургском еженедельнике 9 ноября 1881 года под заголовком "Непонятное решение Совета Киевского университета" была напечатана следующая заметка: "Студенты, временно исключенные из Московского университета, подали прошение о принятии их в Киевский университет. Но совет, рассмотрев этот вопрос, отказал им в приеме. Это фактически означает отягчение по собственному усмотрению наказания, первоначально наложенного на этих студентов. Им отказывают в праве, предоставленном им их судьями". И печать в большей своей части осуждала Совет Киевского университета за жестокость, которую можно было назвать лишь чрезмерной и необъяснимой. Однако объяснялось все весьма просто. Министр особым циркуляром запретил всем университетам принимать исключенных московских студентов. Газетам это было известно лучше других, и их диатрибы, их резкий тон имели лишь одну цель: заставить Совет Киевского университета разоблачить двойную игру правительства, - цель, которая, разумеется, не была достигнута. Подобные же циркуляры почти неизменно рассылаются после очередных университетских беспорядков, где бы они ни происходили. Студенческие волнения и их последствия далеко не единственный повод для борьбы между министерством и университетами. Эти события носят все же исключительный характер, они происходят через сравнительно большие промежутки времени и сменяются периодами кажущегося спокойствия. Но спокойствие не освобождает студентов от шпионажа и репрессий. Полиция никогда не прекращает арестов. Когда на политическом небе надвигаются тучи и правительство по любому поводу или без всякого повода бьет тревогу, студентов сажают за решетку толпами. В такие времена на долю учащейся молодежи выпадают, конечно, самые тяжелые испытания, ибо, как я уже отмечал, наши студенты почти все страстные политики и потенциальные революционеры. Часть арестованных студентов присуждают, даже после суда, к различным мерам наказания. Процентов восемьдесят высылают в Сибирь или в одну из северных губерний и лишь немногим после кратковременного пребывания в тюрьме разрешают вернуться домой. Небольшой части приговоренных к определенному сроку тюремного заключения могут даже позволить возобновить свои занятия вместо высылки их в административном порядке. Но прощать не в правилах царской полиции, она отнимает одной рукой то, что дает другой. 15 октября 1881 года был издан закон о введении своего рода двойного судопроизводства и порядка наказания для студентов, попадающих под указанные категории. Статьи вторая и третья закона предписывают советам университетов действовать в качестве особых судов для разбора дел студентов, уже судившихся и оправданных обычным судом или уже искупивших свою вину, отбыв срок тюремного заключения. Если по удостоверению полиции студент, дело которого находится на рассмотрении, действовал "по чистому недомыслию и без злостных намерений", Совет университета по своему усмотрению волен либо допустить его к занятиям, либо исключить. Если же полиция вменяет юноше в вину "злонамеренность", хотя бы даже в столь бесконечно малой доле, что сама она не сочла нужным преследовать его судом, совет тем не менее должен вынести решение об исключении его из университета навсегда и лишении права поступать в другие высшие учебные заведения. Статья четвертая закона поясняет, что предыдущие статьи касаются не только студентов, подвергавшихся преследованию обычным судом, но и тех, кто спасся от чрезвычайного "закона об общественной безопасности", то есть закона о военном положении, превратившегося в одно из постоянных установлений в России. Если же юноша попал в руки полиции, то добиться смягчения его участи изгнанника представляет чрезвычайные и почти непреодолимые трудности. Прошение о помиловании надо подавать лично императору, а много ли студентов имеют связи при дворе? И оно удовлетворяется лишь в том случае, если подавший прошение может доказать, что в течение двух лет после освобождения или полного искупления своей вины он раскаялся в своих ошибках и окончательно порвал со старыми товарищами. Но помимо юридической несообразности, заключающейся в подобном положении, противоречащем признанной истине, что доказывать надо преступление, а не невиновность, как, спрашивается, можно доказать свое раскаяние иначе, как не изменой или предательством или, наконец, оказанием услуг полиции? И можно с уверенностью сказать, что закон, касающийся исключения студентов, оправданных судом или уже подвергавшихся наказанию, несмотря на кажущуюся умеренность, имеет абсолютную силу; полиция никогда не милует, а если даже сие учреждение и закон о военном положении позволили бы этим юношам жить свободно в обществе, академическое поприще все же осталось бы для них недоступным. Таковы формы, которые приняла настоящая война, уже более двадцати лет то явно, то скрытно ведущаяся между нашей молодежью в высшей школе и царским правительством. x x x Но все это только паллиативы, полумеры. Чего достигли за четверть века безжалостных гонений? Ровно ничего. Вопреки арестам и изгнаниям студенты питают столь же непримиримую вражду к правительству, как и раньше. Судьба тех, кто погиб в борьбе, нисколько не служит предостережением для тех, кто выжил. Больше, чем когда-либо, университеты являются рассадниками недовольства и центрами агитации. Очевидно, есть что-то в природе вещей, неизбежно приводящее к этим последствиям. Ибо что такое высшее образование, как не изучение европейской культуры - ее истории, законов, учреждений, ее литературы? Едва ли можно сохранить в юноше, прошедшем университетский курс и изучившем все эти предметы, веру в то, что Россия - счастливейшая из всех стран и ее правительство - вершина человеческой мудрости. Поэтому, чтобы уничтожить зло в корне, надо ударить не только по людям, но и по учреждениям. Граф Толстой, как проницательный человек, это давным-давно понял, хотя обстоятельства лишь недавно позволили ему практически осуществить свои дальновидные планы. В результате университеты служат теперь мишенью для нападок и сверху и снизу. Для начала граф Толстой приложил всемерные усилия, чтобы ограничить число студентов, увеличив плату за учение в высшей школе и сделав вступительные экзамены до нелепости трудными. Когда эти меры не уменьшили притока молодежи, стремящейся к высшему образованию, граф приказом министерства от 25 марта 1879 года произвольно запретил доступ в университеты вольнослушателям, составлявшим значительную часть всех студентов и пользовавшимся этим правом с незапамятных времен. В Одессе, например, число вольнослушателей достигало от трети до половины всех студентов. Так новый закон, изданный графом Толстым, сослужил ему верную службу. Однако граф все еще не был удовлетворен. Он провел еще и другие мероприятия, варварство и цинизм которых трудно было бы превзойти, и таким образом привел систему высшего образования в России почти к полному упадку. Медико-хирургическая академия в Петербурге первой ощутила на себе последствия новых мер. Нет более полезного и нужного для государства учреждения, чем эта академия. Она подчинена военному министерству и готовит для армии хирургов, которых оказалось так катастрофически мало в турецкую кампанию. Но этот институт с его тысячей студентов превратился в центр политической агитации; императорским указом от 24 марта 1879 года было предписано преобразовать его, и это, по сути дела, означало его разгром. Число студентов было сокращено до пятисот, срок обучения уменьшен с пяти до трех лет; первые два курса, где учились наиболее горячие юноши, были закрыты. Отныне в академию принимают лишь тех, кто уже два года проучился в одном из провинциальных университетов. Всем студентам платят стипендию, они носят форму, присягают на верность, числятся в рядах армии и подчиняются военному уставу. По требованию военного министра пятилетний курс обучения недавно был восстановлен, но другие репрессивные меры сохранены во всей их суровости. 3 января 1880 года другим указом было предписано преобразование института гражданских инженеров. Искалечение столь необходимого учебного заведения еще более сократило немногие благоприятные возможности, имевшиеся у учеников неклассических гимназий. Затем наступила очередь женского медицинского института в Петербурге. Польза от этого института, основанного в 1872 году, была огромная, так как число врачей в стране совершенно недостаточно, чтобы удовлетворить потребности огромных масс населения. Кроме того, врачи, в которых ощущается большая нужда, естественно, предпочитают оставаться в городах, где их труд лучше вознаграждается, а сельские районы, за редкими исключениями, исстари служат добычей кровопускателей, костоправов, знахарей и колдунов. Однако женщины-врачи охотно едут в деревню, довольствуясь скромным жалованьем, которое земство может им предложить. Поэтому женский медицинский институт пользовался чрезвычайной популярностью, и просьбы прислать женщину-врача поступали со всех концов страны. Когда правительство в апреле 1882 года объявило, что "по финансовым причинам" оно вынуждено закрыть институт, это вызвало не только недоумение, но и глубокое сожаление в самых широких кругах общества. Газеты протестовали, насколько хватало смелости; земство возражало; петербургская городская дума и несколько научных обществ предложили ежегодные субсидии; частные лица, и богатые, и бедные, и даже захолустные деревни предлагали собрать средства в целях сохранения столь ценного учебного заведения. Но все было напрасно - женский медицинский институт был обречен, и в августе 1882 года вышел указ о его закрытии. Студенткам, уже допущенным к занятиям, дали возможность окончить курс, но новых студенток не принимали. Официальная причина закрытия института была, конечно, самой пустой из всех пустых отговорок, истинным поводом был страх, что институт может стать рассадником революционных идей. Не менее характерным для позиции правительства было его отношение к созданию политехнического института в Харькове. Единственным учебным заведением такого рода в России является Петербургский политехнический институт, и туда устремляются все юноши, желающие получить техническое образование. В такой огромной стране, как Россия, одной высшей технической школы, конечно, недостаточно, и в течение долгого времени Харьков мечтал построить свой собственный политехнический институт. Наконец после повторных обращений к министру народного просвещения и переговоров, продолжавшихся более десяти лет, разрешение было получено. Харьковская городская управа воздвигла прекрасное здание, назначили штат профессоров, и все было готово к началу занятий. Но внезапно правительство передумало, отменило данное им разрешение и запретило открывать институт на том основании, что оно не видит необходимости в учебном заведении подобного рода. Мало того. Вновь выстроенное здание, стоившее Харькову пятьдесят тысяч рублей, правительство преподнесло в дар университету. Но университет, боря