ен, я ее разбудил в семь, подал на завтрак гренки. К сожалению, кроме хлеба, в доме ничего не было. Но она мне оставила рубль, я сходил за молоком и в продмаг... Бородач обстоятельно отчитывался Володе о своей хозяйственной деятельности. Послушать со стороны - он у Киселевых свой человек. - Ваши приятели тоже здесь? - Нет, они в гостинице. - А вы зачем остались? - Вчера мы были на "ты", - мягко напомнил Саша. - Я бы не хотел переходить на официальный тон. Володя молча взял полотенце и вышел на крыльцо к рукомойнику. В сирени беззаботно чирикали воробьи, из бачка садового душа шлепались на дощатый настил звучные капли. Примитивист до того поусердствовал, что натаскал воды даже в душ. "Какой дурак в мае купается под садовым душем?" - раздраженно подумал Володя и, откинув кусок матрацного тика, заменявшего дверь, вошел в кабину, разделся и - наперекор трусливым содроганиям всего тощего тела - встал под ледяную струю. В дом он примчался весь синий, в куриной коже. Зато головной боли как не бывало. - Вот и отлично! Примитивист развернул газетный кочан и достал из него кастрюлю. Открыл крышку и вкусно, со слюнками втянул пар вареной картошки. - Сливочного масла у нас нет, но знатоки уверяют, что в ранешние времена картошку заправляли подсолнечным... Саша подвинул хозяину фирменную бутылочку с подсолнухом на этикетке, видимо тоже купленную сегодня утром. Володя ожесточенно навалил себе в тарелку картошки, размял, полил маслом и принялся за еду. - Нравится мне, как ты живешь! - болтал Саша с набитым ртом. - Твой ветхий кров и буйная сирень. Ты очень правильно, ты мудро живешь. Природа тебя одарила колоссальной чувствительностью. Это хорошо, это замечательно. Как ты вчера вспыхнул весь и задрожал! Ты ведь не был пьян, с тобой приключился нервный обморок. Значит, ты в нее влюблен! Не только Пушков, но и ты. Боже мой, как это прекрасно! - Саша блаженно помотал бородой. - Но ты когда-нибудь думал о ней, как о живой. Не о портрете, а о реальной Таисии Кубриной? Сколько ей сейчас лет? Должно быть, около восьмидесяти. Дряхлая старуха! Володя отшвырнул ложку. - Замолчи! Сейчас же замолчи! Саша в упоении схватился за голову: - Слушай, я непременно напишу твой портрет. Какие у тебя сейчас бешеные глаза!.. - Ты напишешь? - Володя захохотал довольно неестественно. Ему было не до смеха. - Ты бездарный мазила! Пошляк! Халтурщик! Вор! Саша осекся, лицо его перекосилось. - Ты меня совсем не знаешь, - тихо сказал он. - Почему ты себе позволяешь судить о человеке, не зная о нем буквально ничего? Володя смущенно зашарил по столу, отыскивая ложку. Третий раз ему бросили упрек в том, что он судит о людях без достаточных оснований. Первым был Фома, вторым - босс Юра. И вот теперь Саша. Как сговорились! Но раз они его загоняют в угол, он не станет миндальничать с ними. Володя привстал и нагнулся к примитивисту: - Где картина? Вернули Фомину? Сашино лицо прояснилось. - Ах, вот оно что... Ты так и не понял. А я-то думал, что ты разбираешься. Это ведь был не оригинал, а тоже копия. Понимаешь, я написал две копии. Плохую повесим в кафе, а ту, что получше... - Саша неопределенно пожал плечами. - Куда же ту, что получше? Собирались тайком подменить ею оригинал? - Опять ты торопишься! - огорчился Саша. - У тебя непомерно развито воображение, но житейская сообразительность стоит на нуле. Ты неглуп, талантлив, но наверх ты не пробьешься. Так и застрянешь в глубинке. - И пускай застряну! - отрезал Володя. - Тебе же самому так нравится моя жизнь, - он передразнил со злостью, - мой ветхий кров и буйная сирень! Но ты-то сам чем выбился из своей глубинки? И для чего выбился? Чтобы халтурить и подделывать картины? Саша помотал головой: - Если бы я работал подделку, на ней оказались бы подделанными и подпись художника и следы времени. А я писал обыкновенную копию, которая будет висеть в кафе. Но понимаешь, Юра мою копию забраковал. - Ту, слепую? Да ее забракует любой, даже ничего не смыслящий в живописи! - уничтожающе бросил Володя. - И опять торопишься. - Саша глядел с жалостью. - Юра забраковал ту, которая лучше. Он сказал, что я перестарался, что я нарушаю современный стиль кафе. Ну я и написал, как надо Юре. Володя понял, что Саша не врет. В конце концов, босс мог не посвятить его в свои замыслы. Скорее, он доверился тупому Толе, рабочей лошадке. Вот кто идеальный помощник в таком деле. Володя встал из-за стола: - Не беспокойся, посуду помою я сам. А ты иди, тебя ждут. Но от Саши не так-то легко было отделаться. Он проявлял к Володе родственную нежность. Из дома они вышли вместе. По дороге в музей Саша рассказывал про свою неустроенную жизнь. - Я слабый, я не умею толкаться, а в наше время нет купцов-меценатов, которые лезут в карман и вынимают пачку денег на поездку в Италию. В наше время надо жить трудом. Но никто тебе не доверит сразу расписывать дворец. Один мой однокурсник подрядился расписывать церковь под Москвой, хотя он не верит в бога, он вообще ни во что не верит, кроме денег. А я за что только не хватался! Одно время заголовочки рисовал в "Пионерской правде". Теперь вот работаю у Юры. Трактирная живопись, какой бы скверной она ни была, несет наименьший вред людям. Знаешь, сколько таких вот, как я, малюют на стенках по разным градам и весям, расписывают кафе под названиями "Романтики" и "Гвоздики" в стиле духанов Пиросмани... - Что ж, ты так и собираешься всю жизнь заниматься трактирной живописью? - сочувственно спросил Володя. - Денег, которые я заработаю у вас в Путятине, мне хватит на год. - Саша понизил голос. - Знаешь, я кое-что задумал. Я, конечно, не гений. Если бы я был гением, я бы не соглашался на халтуру, я бы предпочел честно и благородно умереть в нужде. Рассказ Саши вызывал у Володи искреннее сочувствие. И сразу явились тревожные мысли о Таньке. Оказывается, художника диплом не кормит. Как Володя об этом раньше не подумал? Вот и попробуй писать шедевры! Конечно, гению ничто не страшно. Только ведь Танька не гений! Уж пусть бы скромненько поступала в педагогический. Володя прекрасно понимал, насколько он сам виноват в том, что Танька возмечтала стать художницей. Он и его бесконечные разговоры о Пушкове. Гением Пушков, разумеется, не был. Про таких художников принято говорить: незаурядный талант. Как будто бывают заурядные таланты. Или говорят: большое, яркое дарование. На халтуру Пушков никогда не разменивался. В конторских книгах Кубрина Володя нашел записи, свидетельствующие, что художник перебрал у фабриканта немалые суммы - взаймы, но без надежды на отдачу. Положение неоплатного должника его, конечно, мучило. И вот, не видя иного выхода, Пушков согласился несколько раз выполнить узор для знаменитых кубринских ситцев. В те годы, как вычитал Володя в старых номерах "Биржевых ведомостей", хранящихся в музее, ситцы фабрики Кубрина вышли на первое место в российской торговле со Средней Азией, откуда приходили в Путятин тугие кипы хлопка. Кубрин вытеснил бы всех конкурентов с рынков русского Востока, но в этом ему помешала революция. Перелистывая в музейной кладовой альбомы с образцами кубринских ситцев, Володя пытался угадать те шесть узоров Вячеслава Павловича Пушкова, которыми художник заплатил долг Кубрину. Володя пробовал заинтересовать альбомами Веру Брониславовну, но она даже не пожелала взглянуть - так ненавидела все, связанное с Кубриным и его дочерью. Впрочем, чем она могла бы помочь Володе? Жены художников далеко не всегда разбираются в искусстве. Но вот Саша... Саша бы мог! Володя услышал взмах крыльев - на свет родилась блестящая идея. Саша не гений, но он, несомненно, талантлив. Даже халтурной бригаде требуется один талантливый художник. Босс Юра делает дело, Толя - черную работу, а Саше платят за талант. У дельца должен быть нюх на все незаурядное, как был этот нюх у Никанора Кубрина. Парадный подъезд музея оказался запертым. На бронзовой ручке болтался, как и вчера, плакатик: "Санитарный день". Володя и Саша вошли во двор, поднялись в кабинет директора. Там собрался весь небольшой коллектив. Ольга Порфирьевна консультировалась с отделом культуры, открывать сегодня музей или нет. - Открывать, и только открывать! - с порога выпалил Володя. - Ольга Порфирьевна, я нашел человека, который может определить узоры Пушкова. - Определить? - Она не понимала, о чем он говорит. - Чутьем! Понимаете? Чутьем! Сидящая у самой двери тетя Дена проворчала: - Лучше бы ты собаку привел с хорошим чутьем. Она бы нашла. Собаку полагается приводить, а никто не догадался. Но Володя сейчас совершенно не помнил о похищенной "Девушке в турецкой шали". Он держал в голове сложнейшую и вместе с тем простейшую систему поиска узоров Пушкова. Мысль Володи и на этот раз шла не шаблонными путями. Он будет показывать кубринские альбомы каждому приезжающему в Путятин одаренному художнику. Чем больше экспериментов удастся провести, тем точнее окажется результат. Все данные будут, разумеется, заложены в ЭВМ. Вопрос об авторстве Пушкова разрешится на современном научном уровне: интуиция талантливой личности плюс логика электронного мозга. Уступив Володиному напору, Ольга Порфирьевна протянула ключи от бывших каретных сараев. Володя доставал один за другим разбухшие альбомы. Саша на вытащенном во двор столе рассматривал листы и приговаривал: - Ты когда-нибудь, Володя, задумывался над тем, почему Пушков писал ее в турецкой шали? Старинные турецкие шали удивительно хороши. Вообще шаль живописна. - Саша мелкими шажками прошелся вдоль стола и изобразил, как женщина накидывает на плечи дорогую шаль. - Я как-то был на выставке русских шалей. На улице Станиславского, там есть старинные хоромы и в них выставочный зал. Знаешь, о чем я подумал? Я подумал, что современная женщина - ни одна! - не сумела бы покрасоваться в шали. И походка не та, и статности нет. Шаль на плечах - это совсем другой, ныне исчезнувший тип женщины. Человеческие типы так же исчезают, как исчезали археоптериксы... Саша рассеянно поднимал с земли щепку, закладывал страницу и перелистывал дальше. - Кстати, тебе не кажется, что походка полной женщины, матери семейства, в общем-то более естественна, более женственна, чем выделанный шаг тощей манекенщицы? Саша откусывал травинку, клал меж страниц и наборматывал какую-нибудь песенку. - Тебе не кажется, Володя, что есть мелодии, которые застревают у нас не в ушах, а в зубах, как жилистое мясо? Он методично перебрал все страницы, раздумчиво покопался в рыжей бороде и сообщил Володе свои соображения: - Где заложены щепки, там узор, которого Пушков никогда бы себе не позволил. Художник, совершивший такую пакость, погибает навеки. А вот где травинки, там, возможно, он. Я не утверждаю. Может быть, он, а может быть, и не он. Показывать фокусы я не собираюсь. Володя насчитал в альбомах около пятидесяти щепок. Травинок оказалось только шесть. Номера образцов, заложенных травинками, Володя переписал в блокнот и вытащил все закладки. В это время во дворе появилась Танька. - Четыре балла! - сообщила она небрежно. - Какой вопрос завалила? - строго осведомился брат. - Дополнительный, по Щедрину. - Самый трудный писатель, - поспешил на выручку Саша. Володя смотрел, как они уходят вдвоем. Пигалица Танька, выросшая из школьного платья - слава богу, что пришла мода на мини! - и бородатый Саша в заношенной ковбойке и вытертых штанах. "Он ее не прокормит, - мрачно размышлял Володя. - Они оба себя не сумеют прокормить. А мне их двоих не вытянуть на мою музейную зарплату. Хоть иди с кистенем на большую дорогу!" В вестибюле музея ему повстречался Фомин. Они молча кивнули друг другу. В распахнутые парадные двери проталкивалась крикливая детская экскурсия. Все ребята были в одинаковых красных пилотках. - Пройдем к тебе, - предложил Фомин. У себя в кабинете Володя по-хозяйски сел за стол. Следователю пришлось занять место в кресле. - Вопросы есть? - Володя решил держаться вызывающе. - Да нет, - благодушно ответствовал Фомин. - Хочу тебя успокоить. Сегодня вдова у вас не появится. И завтра тоже. - Надеешься? - Располагаю точными данными. - Ты не очень-то верь в ее хвори. Я эту даму знаю лучше, чем ты. У Веры Брониславовны богатырское здоровье. - И тем не менее... Фомин держался с поразительной самонадеянностью. Володя решил, что кто-то посолидней едет на подмогу этому путятинскому Мегрэ. - Меня ты все еще подозреваешь? - Тебя, Кисель, ни в чем нельзя заподозрить! - заявил Фомин с апломбом. - Видишь ли, у тебя нет никаких тайных пороков. Разумеется, кроме твоей тайной гордыни. Ведь любовь не порок? - Фомин засмеялся. Володя невольно схватился за верхний ящик стола. - Ты не имел права шарить в моих бумагах! - Я и не шарил! - весело заверил Фомин. - Я заглянул случайно краешком глаза. И к тому же вчера вечером... - Что вчера? - перебил Володя. Его злила милицейская самоуверенность Фомы. - Ты у них конфисковал вторую копию? - Не имею права. - А тебе не приходило в голову, что ты вчера держал в руках вовсе не копию, а оригинал? - Мне-то? Нет, не приходило. - Фомин зевнул лениво. - Я абсолютно уверен, что видел и держал вчера в руках не оригинал, а копию. Да, я не могу отличить Гогена от Ван-Гога, как ты вот тут вчера изощрялся. Но я сын ткача, внук ткача и правнук ткача. Старинную холстину от новенькой я уж как-нибудь могу отличить, не сомневайся. 12 Фомин вышел из музея. Навстречу по ступеням вприбежку поднимался Футболист. - Давненько не видались! - Футболист приподнял рыжую кепчонку. - Опять заглядывали к приятелю? В наше время редко встретишь такую трогательную мужскую дружбу. Это было уж слишком. Если Футболист не преступник, то кто же он? - Маленький город, узкий круг приятелей. - Фомин оправдывался вроде бы неловко. - Но кажется, и у вас завелось знакомство в здешнем музее? Вы вчера обронили, что хотите с кем-то повидаться. Сегодня никаких препятствий нет, музей открыт. - Спасибо за радостные вести! Повидаюсь на прощание - и в путь! Футболист скрылся за дверьми. Фомин в раздумье остался стоять на крыльце. Утром он узнал, что в Путятин выехал специалист по расследованию музейных краж. Ему и книги в руки. А Фомину теперь даже неудобно проявлять хоть какую-нибудь инициативу. Но все-таки... С кем там прощается Футболист перед отъездом? Фомин быстро перебрал в памяти все, что знал об этом человеке. При въезде в Путятин Футболист налетел на тумбу и помял дверцу машины. Поселился в получердачном номере гостиницы, из которого можно выбираться по ночам незаметно для гостиничной дежурной. Побывал в Нелюшке и положил гвоздички на могилы родителей Пушкова (???). Проявляет особый интерес к музею. Откуда-то знаком с тетей Деной. И наконец, сегодня утром он навестил больную Веру Брониславовну и уговорил ее отправиться вместе с ним на машине в Москву. При его-то умении попадать в дорожные происшествия! Фомин взглянул на часы. Две минуты прошло, как Футболист исчез за дверьми музея. Фомин взялся за бронзовую ручку, потянул на себя тяжелую резную створку и заглянул в вестибюль. Никого! Фомин вошел и крадучись стал подниматься по беломраморной лестнице с задастыми амурчиками наверху. Ребята в красных пилотках только что закончили осмотр зала, посвященного флоре и фауне Путятинского района. Сводчатый коридор вел отсюда в следующий, исторический зал. На переходе мальчишки устроили девчонкам засаду и поднялся визг. Фомин выждал, пока вожатая наводила порядок, и пробрался в коридорчик. Отсюда хорошо просматривался исторический зал музея. Экскурсию вела сама Ольга Порфирьевна. Экспозиция начиналась с зарождения в Путятине мануфактурного дела. У первого владельца, богатого помещика, фабрика прогорала, несмотря на все усилия управляющего, приглашенного из Англии. И тут вышел на сцену бывший крепостной Пантелеймон Кубрин. Никто не знает, откуда он взял деньги, чтобы купить фабрику и чтобы пустить ее в ход... Ольга Порфирьевна рассказывала с жаром. Ребята слушали вполуха. Никто из них не загорелся любопытством: где же все-таки разжился капиталом бывший крепостной? Хотя он мог, например, держать постоялый двор и мог прирезать какого-нибудь проезжего и завладеть его кубышкой. Но такие вопросы обычно задавали в музее пенсионеры. Оставаясь в коридорчике, Фомин прикидывал, куда же направился Футболист. Одна дверь вела из зала в анфиладу комнат, где была представлена современная история Путятина и продукция местных предприятий. Другая дверь, наполовину приоткрытая, вела в голубую гостиную. Пожалуй, Футболист находится где-то там. Фомин уже чуть было не вышел из своего удобного укрытия, но вовремя заметил того, кого искал. Футболист прятался за одной из боковых витрин у окна, завешенного белой присборенной шторой. Что ему здесь нужно? ...Ольга Порфирьевна перешла к рассказу о том, как жили до революции путятинские ткачи. - Ткачихи! - поправил уверенный детский голос. Ольга Порфирьевна победно вскинула седую голову. Наконец-то начинает устанавливаться связь со слушателями. Она добилась, что они ее поправили на этом слове. Фомин вспомнил, что, когда он с классом первый раз попал в музей, кто-то из его одноклассников вот так же поправил тогдашнего экскурсовода. - Нет, мальчик! Я правильно сказала - ткачей! Ольга Порфирьевна объяснила, что в старину работу ткачих выполняли мужчины, которые потому и назывались не ткачихами, а ткачами. Нынешнее поколение встретило эту новость куда сдержаннее, чем школьники из поколения Фомина. Нынешние, как замечал Фомин, вообще редко чему удивлялись. Зато Футболист старался не пропустить ни одного слова из объяснений Ольги Порфирьевны. Фомин не спускал с него глаз. Куда переходила Ольга Порфирьевна, туда незаметно, прячась за витринами, перемещался и Футболист. Но вот он не рассчитал и вышел прямо на нее. Ольга Порфирьевна, увидев его, вздрогнула и онемела. Однако она достаточно быстро справилась с испугом и стала рассказывать, как выглядела фабричная казарма. При этом полагалось задать слушателям вопрос, кто из них бывал в красном кирпичном здании бывшей казармы. Обычно выяснялось, что никто там не бывал, и экскурсовод подводил группу к бывшему камину, щелкал выключателем, и лампочка, помещенная в устье камина, освещала искусно сработанный макет мрачного жилища ткачей. Но сейчас совершенно непредвиденно ребята вытолкнули вперед одну из девочек. - Вот она живет в казарме! Возникло замешательство. Девочка стала красней пилотки. Даже сквозь белобрысые, туго зачесанные волосы светила краска стыда. Ребята или не замечали ее состояния, или действовали с обдуманной жестокостью. - К осени мы получим квартиру. Мама сказала, у нас первая очередь. Фомин из своего укрытия смотрел на смеющиеся, подмигивающие ребячьи лица. Что делают, а? Ничего же не понимают, хоть кол на голове теши! В казарме сейчас доживают только одинокие старухи. Девочка и ее мать могли там поселиться только по несчастью. Что-то у них в семье стряслось. Он перевел взгляд на Футболиста и увидел, что тот стоит как окаменелый. Ольга Порфирьевна щелкнула выключателем и призвала всех внимательно поглядеть на макет. - Перед вами комната бывшей рабочей казармы. Сейчас такую комнату занимает один человек или одна небольшая семья. А при Кубрине в каждой комнате жили три семьи. Видите, стоят две кровати? На каждой вповалку помещалась вся семья ткача. Итак, внизу жили две семьи. Но где же место для третьей? Третья семья, ребята, помещалась на деревянных антресолях, куда лазили по приставной лестнице. Слово "антресоли" вам, конечно, знакомо. Они есть и в новых домах, там ваши мамы держат разные ненужные вещи... А теперь прошу всех перейти к следующей витрине. Здесь показано, как эксплуатировался детский труд. С восьми лет ребенок попадал в кабалу к Кубрину... Лишь немногие из ребят последовали за Ольгой Порфирьевной. Среди остальных начался разлад. Мальчишки отошли в сторону, пошептались и стали разглядывать развешанные в простенке казачью шашку, нагайку и ружье - орудия подавления Путятинской стачки. А что Футболист? Он не отставал от Ольги Порфирьевны. Из исторического зала Ольга Порфирьевна повела экскурсию знакомиться с современным Путятином. Но на этот раз Футболист не последовал за ней. Он еще немного постоял в зале, как-то странно его оглядел и направился к полуотворенной двери в голубую гостиную. Когда он скрылся, Фомин неслышно пересек зал и заглянул в дверь. Футболист в раздумье остановился посреди гостиной. Затем быстрыми шагами подошел к балконной двери, открыл ее и вышел на балкон. Постоял там, посмотрел во все стороны, вернулся в гостиную и запер дверь на оба шпингалета. Как бы бесцельно прошелся по гостиной и присел к майоликовому столу. На дорогостоящую датскую вазу не обратил никакого внимания. Встал и медленно, в раздумье двинулся в зал Пушкова. Следом за Футболистом в зал Пушкова решительно шагнул Фомин. Футболист оглянулся и спросил его, как старого, доброго знакомого: - Послушайте, куда они девали "Девушку в турецкой шали"? - Спокойно! - негромко приказал Фомин. - И давайте разберемся. - В чем? - Прежде всего в том, почему вы проявили такой интерес к этой картине Пушкова? - К ней проявляют интерес все посетители музея. - Не темните! - строго посоветовал Фомин.- И не прячьтесь за многих. Вы проявили особый интерес, уважаемый Спартак Тимофеевич! - Простите, а ваше имя и отчество? - учтиво полюбопытствовал Футболист. - Николай Павлович. Вот мое удостоверение. Футболист внимательно изучил удостоверение и вернул Фомину. - Так в чем же дело? "Недурно держится", - подумал Фомин. - Зачем вы пришли сегодня в музей? - Я не буду отвечать на ваши вопросы, пока вы мне не объясните, чем вызвано ваше... м-м-м... служебное любопытство. И учтите, я спешу. Меня ждет дама. Фомин предложил Футболисту продолжить разговор в другом месте и привел его в кабинет заместителя директора. Володя, увидев Футболиста, вскочил, чем-то крайне изумленный. - Киселев, - быстро спросил Фомин, - вам знаком этот человек? - Да, - ответил Володя, - этого человека я знаю, он Кубрин. Фомин разозлился: - Глупая шутка. Я тебя спрашиваю без дураков. Вместо Володи ответил сам Футболист: - Ваш приятель не ошибся. Я действительно родной внук бывшего владельца этого дома. - Откуда у вас советские документы? - спросил Фомин, вспомнив красную книжечку, предъявленную инспектору ГАИ. Футболист рассмеялся: - У меня, молодой человек, советская метрика, советский диплом и советский военный билет, в котором записано, что я участник войны, капитан запаса, награжденный боевыми орденами и медалями. - Но ведь Кубрины эмигрировали из России! - вскричал Володя. - Ничего подобного! - возразил Футболист. - Мой дед действительно успел перевести деньги в швейцарский банк, но сам не спешил покинуть Россию. У него были давние связи с Ташкентом, с тамошними торговыми кругами. Мой дед даже не менял фамилию, он остался Кубриным и работал бухгалтером в хлопковом тресте. - А Таисия Никаноровна? - волнуясь, спросил Володя. - Она уехала в Париж? - Мама? - Футболист очень удивился. - Мама закончила в Ташкенте университет по естественному факультету и всю жизнь занималась изучением Голодной степи. - Он помолчал и добавил: - Одна старушка меня уже здесь спрашивала про маму. "Где, говорит, Тася?" Оказывается, маленькими вместе играли. Я ей рассказал. - Вот оно что! - обрадовался Фомин. - Значит, тетя Дена вас узнала! Володя с отвращением разглядывал лысого человечка с чуть косящими черными глазками. И это сын загадочной прекрасной Таисии! Ему вспомнились слова Саши: "Ты когданибудь думал о ней, как о живой?" Володя нехотя взял протянутую ему фотографию седой женщины с темным, как у степнячки, лицом. Она стояла возле каких-то приборов на фоне голой, выжженной солнцем степи. Ее сын продолжал рассказывать о ней и о своем отце, красном кавалеристе Тимофее Коваленке. Старый Кубрин умер незадолго до войны. А в первый военный год Таисии Никаноровне удалось получить отцовские деньги, она их отдала в фонд обороны. Фомин понимал, что ему выкладывают чистую правду. - Почему же вы никому не назвались? Так бы и уехали? - Так бы и уехал, - признался Спартак Тимофеевич. - Не вижу никакой необходимости докладывать людям, и особенно здесь, в Путятине, что я внук того знаменитого Кубрина. Правда, сейчас среди определенной публики могут пользоваться успехом те, кто когда-то скрывал свое дворянское происхождение или дедушкину фабрику. Есть, знаете ли, у нынешних мещан мода на всяких бывших, но человек интеллигентный не может быть ей подвержен. Вы согласны? Фомин кивнул. - На меня произвел гнетущее впечатление исторический зал вашего музея. - Спартак Тимофеевич обратился к Володе: - Теперь я могу понять, почему маму никогда не тянуло повидать родные места. А вот о Пушкове она мне в детстве много рассказывала. Мама считала его очень талантливым и жалела, что судьба его сложилась неудачно. Она долгие годы считала, что Пушкова уже нет в живых или нет в России. Мама и он были когда-то большими друзьями. - А о портрете она вам рассказывала? - спросил Володя. - О портрете?.. - Спартак Тимофеевич замялся. - Нет, о "Девушке в турецкой шали" мама мне никогда не говорила. Я был просто поражен, когда увидел этот ее портрет. - Он поглядел на Фомина: - Очевидно, тут-то я и привлек к себе особое внимание. А вскоре что-то случилось с портретом - ведь так? Да? Он переводил взгляд с Фомина на Володю. Оба не спешили с ответом. Володя витал мыслями где-то далеко. Наконец он произнес: - Знаешь, Фома, я теперь точно высчитал, кто украл "Девушку в турецкой шали". Фомин отмахнулся: - Опять дедукция? И слушать не хочу, - и пошел из кабинета, уводя с собой Спартака Тимофеевича. - Вы извините, товарищ, так уж получилось. Можете отправляться, счастливого пути. С порога Спартак Тимофеевич обернулся к Володе: - Я понимаю, исследователей творчества Пушкова интересуют факты личной жизни, относящиеся к созданию шедевра, но я ничем не могу быть полезен, мама никогда не рассказывала... - Он виновато поморгал черными, чуть косящими глазами. - А шаль я хорошо помню. Мама мне писала на фронт, что за шаль ей дали на базаре целый мешок риса. По тем временам огромная цена. В Ташкенте были знатоки на такие сокровища. Оставшись один, Володя достал из ящика письменного стола цветную фотографию с портрета Таисии Кубриной. Рядом мысленно поместил выцветший любительский снимок седой темнолицей женщины, стоящей возле своих приборов на иссохшей, потрескавшейся земле. И хмыкнул: - Значит, вылитая Настасья Филипповна? Ну, ну, посмотрим... 13 У подъезда гостиницы синий "Москвич" растопырил капот и багажник. Трезвый дядя Вася в чистой рубашке возился с зажиганием. Тетя Дена приказала ему обслужить этого заказчика по совести. И вот теперь совесть дяди Васи разрывалась на части - доносить или не доносить следователю о теткином подозрительном приказе? Возле распахнутого багажника суетились женщины из гостиницы, укладывали вещи Веры Брониславовны: с десяток всяческих сумочек и чемодан примечательной формы, большой и плоский. Без такой дробной упаковки не обходится ни одна путешествующая женщина. Чего бы проще - взять в дорогу еще один чемодан или вместительную сумку. Нет, навяжет узелков и узелочков. У себя в номере одетая в дорогу Вера Брониславовна раздаривала на прощание сотрудницам гостиницы разные мелочи: салфеточки, платочки. Ее отъезд, как и приезд, всегда вызывал общее приятное волнение. - Если буду жива, через год опять увидимся, - говорила она. - А вы пишите, не забывайте. Если что понадобится, не стесняйтесь, напишите. - Непременно приезжайте на будущий год! - просили ее все от души. Кое-кто из женщин прослезился. Позвонил председатель горсовета Колосков, извинился, что не может лично проводить, и тоже просил приезжать. Вера Брониславовна продиктовала ему свой московский адрес и, положив трубку, оповестила всех, кто был в номере: - Он так настаивал - разве откажешь! Прекрасный человек ваш председатель. - Это прозвучало в лучшем виде и для председателя, и для самой Веры Брониславовны, и для сотрудниц гостиницы, имеющих такое милое начальство. Постучавшись в дверь лишь для проформы, с видом своего человека, вошел, не снимая кепчонки, оживленный Спартак Тимофеевич: - Лошади поданы! Я на минутку за своими вещичками - и в путь! Поддерживаемая с обеих сторон Вера Брониславовна вышла из номера. Позади дежурная несла шотландский плед и палку. Процессия направилась к лестнице. Навстречу, шагая через две ступеньки, поднимались торжествующие Юра и Толя. Они только что одержали победу над городскими отделами торговли и культуры, доказали свое право продолжать работу согласно договору. Мимо старой дамы победители прошли с издевательскими ухмылками. Никто из ее спутниц не догадался, в чем тут соль, но Вера Брониславовна все сразу поняла. - На минутку! Мальчики, вернитесь! В несколько прыжков они спустились к ней, нисколько не боясь услышать слезливые старушечьи попреки. Однако старая дама одарила их лучшей из улыбок: - Я на вас не в обиде. Молодость всегда права. Не так ли? - и, не дожидаясь ответа, двинулась вниз, увлекая за собой всю процессию. Юра и Толя остались стоять на лестнице. - Один - ноль в ее пользу! - изрек наконец Толя. Володя наблюдал всю сцену снизу, с диванчика в вестибюле, и оценил по достоинству: "Ай да Вера Брониславовна!" Он рванулся ей навстречу и поздоровался по-школьному - все заранее продумал: - Здрасте, Вера Брониславовна! - даже головой мотнул. Она ему обрадовалась непритворно: - Как хорошо, что вы пришли меня проводить. Именно вы! Я ведь знаю ваше ко мне суровое отношение. Вы не прощаете мне даже самые простительные слабости. И вот за это я вас особенно люблю. Вы, Володя, чем-то напоминаете мне Вячеслава Павловича. - Она протянула руку и заботливо поправила ему галстук. - Вы... Только, пожалуйста, не обижайтесь. Вы, Володя, замечательно провинциальны! Поверьте, это очень высокая похвала. Русская провинция дает особое воспитание. Володе пришлось взять ее под руку и вести к машине. - Я вас очень прошу, - продолжала сердечно Вера Брониславовна, - не отменяйте вечера в голубой гостиной. Слово о Вячеславе Павловиче скажете вы. Я в вас верю. И не забывайте каждый вечер приносить в гостиную букет белой сирени. Володя видел у себя на рукаве синюшные старушечьи пальцы с распухшими суставами, острые алые коготки, дорогие кольца. Его обдавал мерзкий запах французских духов - одна склянка за его месячную зарплату, - и он думал только о том, как поскорее избавиться от всего этого ненавистного. Но, избавившись, Володя тут же сам напросился проводить Веру Брониславовну до большого шоссе. И сел впереди, рядом со Спартаком Тимофеевичем. Прощание Веры Брониславовны с подоспевшей Ольгой Порфирьевной заняло еще минут пять. Тем временем на заднем сиденье "Москвича" постелили плед, чтобы путешественница не замерзла дорогой. С самолетным ревом "Москвич" рванул с места и покатил, оставляя позади струю синего дыма. Дядя Вася с полквартала бежал за машиной с криком: "Дроссель! Дроссель!", непонятным для пешеходов. Не догнав, он вернулся к гостинице и на все охи и ахи провожавших женщин ответил флегматично: - Ничего опасного. Ну, перекачает бензина - только и всего. Как-нибудь доедет. Такие крупных аварий не делают. Максимум в кювет завалится. А чтобы всю машину в лепешку? Да никогда! Утешив женщин, дядя Вася постоял, подумал и - делать нечего! - пошел искать следователя Фомина, чтобы сообщить ему, какую заботу проявила тетя Дена об отъезжавшем единоверце. Вот они как действуют, сектанты! И Ольга Порфирьевна, глядя вслед синему "Москвичу", тоже подумала о Фомине. Ее опять охватило тревожное, гнетущее предчувствие. Нет, эта поездка добром не кончится, что-то должно непременно случиться. Из гостиницы звонить в милицию не хотелось, и Ольга Порфирьевна поспешила к себе в музей. ...Володя еще загодя наметил, что попросит остановить машину на пятом километре. Там шоссе взлетает на холм, с которого можно кинуть прощальный взгляд на Путятин. Рядом с ним Спартак Тимофеевич философствовал на вечные темы: - Почему так? В Путятине все улицы разбиты, годами не ремонтируются, а выедешь за город - глядите! - асфальт целый, лоснится. В городе мосты через речку старые, деревянные, а за городом через железную дорогу построен великолепный виадук. И так, знаете ли, всюду, во всех центральных областях. Въезжаешь в город - прощайся с гладким асфальтом. Вера Брониславовна вовремя бросала восхищенные реплики, и Спартак Тимофеевич исполнялся уверенности, что сегодня он на редкость красноречив, умен и обаятелен. А машину ведет - залюбуешься! На третьем километре Спартак Тимофеевич заметил, что забыл задвинуть рукоятку воздушной заслонки, но и это не испортило ему настроения - он затолкал рукоятку ладонью, мотор перестал реветь, перешел на тонкое жужжание, машина покатила веселей, и разговор делался все интересней. Володю после километрового столба с цифрой "4" одолела нервная дрожь. Он не успел ее побороть, как дорога пошла на холм. Наверху была оборудована смотровая площадка с ротондой на кургузых толстеньких колоннах. - Остановитесь, пожалуйста, - попросил Володя, - Вера Брониславовна хочет полюбоваться. Отсюда открывается прекрасный вид. Спартак Тимофеевич лихо притормозил у самых ступенек, ведущих к ротонде. - Володя, вы чудо! - восхитилась Вера Брониславовна. - Но удобно ли задерживаться здесь из-за меня? Я ведь дала себе слово не обременять Спартака Тимофеевича просьбами. - Что вы! Что вы! - возразил тот. - Конечно, полюбуйтесь. Володя подал руку старой даме и повел ее вверх по шершавым бетонным ступеням, обрамленным с обеих сторон бетонными шарами, выкрашенными в голубой цвет. Обернувшись, он увидел, что Спартак Тимофеевич остался пока внизу, открыл капот и что-то там ощупывает с озабоченным видом. - Я все знаю! - сказал Володя, крепче взяв ее под руку. - Портрет у вас. Я видел ваши вещи, когда их укладывали в багажник. Портрет в большом чемодане. Она тяжело дышала от нелегкого для нее подъема, а он все говорил. - Вы ее ненавидите - я знаю! Вы придумали, будто бы она была рада скандальным слухам. Это все неправда. Я уверен, что ее возмутили все эти выдумки газетных репортеров и дешевый вымысел бездарного критика, охотно подхваченный публикой. Вот причина их ссоры. Ну и наверное, она его не любила. Но что теперь докажешь? Ничего... - Володя чувствовал, как все тяжелее опирается о его руку старая дама. - Верните "Девушку в турецкой шали", - сказал он, понижая голос. - Я знаю, как вы ее вынесли из музея. То есть, конечно, не вынесли, а сбросили, да? Вы остались одна в зале, никого поблизости не было - вы прошли в голубую гостиную, открыли балконную дверь... Так? Под балконом растет сирень, картина упала в кусты. Вы ведь любите гулять перед сном? Вы пришли и унесли картину к себе в номер. Так? - Он отпустил локоть Веры Брониславны. Они остановились. Внизу раскинулся город, над ним возвышался на холме обнесенный крепостными стенами монастырь. Речка, обогнув холм, сделала поворот и подошла к мрачным красно-черным корпусам Путятинской мануфактуры. - Верните картину! - негромко и уверенно сказал Володя. - Верните, и я никому не скажу. Даю честное слово. Вера Брониславовна, прищурясь, глядела на лежащий внизу Путятин, будто что-то искала среди крыш и макушек деревьев. Володя ожидал, что она станет изворачиваться и, быть может, заплачет, но она спросила жестко и деловито: - Как вы собираетесь объяснить там? - она показала в сторону города. - Даю вам честное слово, - со всей силой повторил Володя, - никто не узнает, что это вы. - Хорошо, - сухо и бесцветно проговорила она, - можете его взять. Я вам верю. Идите. - Спасибо! - радостно выпалил он. Вера Брониславовна осталась в ротонде, а Володя побежал к машине, открыл багажник и достал большой плоский чемодан. Замочки были заперты, но ключик болтался на золотом шнурке, привязанном к ручке чемодана. Володя отпер чемодан и поднял крышку. Картина, завернутая во что-то легкое, пестрое, лежала наверху. Володя на ощупь узнал раму и решил было не разворачивать, но все же не удержался и с одного угла откинул пестрый шелк. Она... Таисия Кубрина, своенравная купеческая дочка, жена красного кавалериста, замечательный исследователь Голодной степи. Вера Брониславовна недвижно стояла в ротонде, опершись на тяжелую мужскую палку. - Все любуетесь? Не наглядитесь? - К ней подошел улыбающийся Спартак Тимофеевич. - И правда, вид великолепный. Но поберегите восторги, я вам еще покажу Торжок. Вот где красота! И древний кремль, и дворянские особняки. И к тому же знаменитые пожарские котлеты! На эту неуместную болтовню ничего не подозревающего человека Вера Брониславовна ответила милейшей улыбкой. Володя сейчас восхищался выдержкой старой дамы. Прежде ему казалось, что уж он-то в совершенстве изучил ее характер. А выяснилось, нет, он Веру Брониславовну совсем не знал. Ему удалось дойти путем сложных оригинальных расчетов, что портрет Таисии Кубриной похитила именно она, и сделала это из противоречивых чувств, вызванных дурацкой шумихой вокруг "Девушки в турецкой шали", в которой отчасти была повинна и сама Вера Брониславовна. Но почему старая дама так вот сразу отдала похищенную картину? Испугалась, что Володя сообщит в милицию? Но кто бы там прислушался к его "дедуктивным выводам"? Посмеялись бы, и только. Володя больше не испытывал ненависти к Вере Брониславовне, к ее кольцам и парижским духам, ко всем ее дамским и светским претензиям - вплоть до белой сирени, создающей творческую атмосферу. Володя сейчас очень искренне жалел старую даму. И кажется, он начинал ее уважать. Как ни говори, а Вера Брониславовна оказалась человеком с сильными чувствами. Он подошел к ней, когда она спустилась к машине с помощью Спартака Тимофеевича. Кажется, Вера Брониславовна подумала, что Володя намеревается отдать ей то пестрое шелковое, во что была завернута картина. - Это оставьте у себя, - сказала она. - Оставляю до будущей весны, - ответил Володя и поклонился на прощание. Спартак Тимофеевич усадил старую даму в машину, и они покатили. Володя подумал, что где-то в пути она все же узнает, кто ее везет - сын Таисии. Но у Веры Брониславовны хватит силы воли и на это. Володя сел на бетонную ступеньку и стал дожидаться попутной машины в город. Он еще не придумал, как объяснит Ольге Порфирьевне - а главное, Фомину - внезапное возвращение "Девушки в турецкой шали". Ладно, еще есть время изобрести нешаблонный сюжет. Хорошо бы незаметно пронести картину в музей и повесить на стену. Порожний самосвал промчался мимо Володи и резко притормозил. - Кисель! Садись, подвезу! - Из кабины высунулся знакомый парень. Бережно прижимая к себе портрет, Володя