к, штрихи гор и участков побережья, крайние восточные очертания материка Азии! Каждый прожитый день приносил новые успехи делу освоения Приамурья. Но экспедиция испытывала нужду и в снаряжении и в питании. Огромным препятствием в трудах экспедиции было отсутствие хотя бы маленького, но надежного судна. Офицеры и казаки пользовались для своих путешествий гиляцкими лодками, утлыми и не приспособленными для плавания в лимане и проливе. Даже на Амуре они годились только в хорошую погоду. Несмотря на то, что требования на плавучие средства для сообщения по реке, наблюдений и исследований в проливе были посланы своевременно, Невельской не надеялся что-либо получить в эту навигацию, зная недоброжелательное отношение к его экспедиции. Поэтому он в первых числах апреля заложил по составленным еще зимою чертежам палубный бот в 29 футов длиною и шестивесельный баркас. Работы подвигались быстро, постройка бота и баркаса летом могла закончиться. В середине апреля пришла вторая почта из Аяна. Муравьев писал, что сам он сочувствует действиям Невельского, но Петербург повелевает капитану входить только в торговые сношения с племенами, живущими в устье Амура, и никаких дальнейших проникновении в край не делать; каменные, якобы пограничные столбы, найденные Миддендорфом на протяжении от Охотского моря до истоков реки Уды и далее к западу по южному склону Станового хребта, считать границей с Китаем. Обращая внимание Невельского на эти обстоятельства, Муравьев тем не менее уведомлял его, что он все же предписывает начальнику Аянского порта и камчатскому губернатору усердно содействовать экспедиции. Вместе с письмом генерал-губернатора пришло письмо от начальника Аянского порта и фактории Российско-Американской компании Кашеварова. Оно ясно давало понять, что интерес Муравьева к амурскому делу упал и правление Российско-Американской компании не преминуло этим воспользоваться. Кашеваров сообщал, что главное правление компании поручило ему смотреть на Амурскую экспедицию как на торговое отделение аянской фактории, а Орлову, Березину и другим людям, числящимся на службе компании, дать надлежащие инструкции как лицам подчиненным; в снабжении же экспедиции запасами и товарами отнюдь не выходить из пределов той суммы, которая была определена правительством. Наконец, ни под каким видом и предлогом не посылать с этими запасами судов компании, так как все это якобы должно перевозиться на судах казенных. Кашеваров, видимо, был смущен враждебностью письма, так решительно и грубо проявленной по отношению к Невельскому и его задачам. От себя лично, как бы извиняясь, он добавлял, что вынужден отправить инструкции и предписания Орлову и Березину, хотя и сознает полную недостаточность снабжения экспедиции согласно упомянутым распоряжениям, но как лицо подчиненное и зависимое иначе действовать не может. Невельской был взбешен. Все, от канцлера империи до низшего чиновника, настроены против него и прилагают все усилия к тому, чтобы сорвать его планы! Задыхаясь от гнева, он читал полученные депеши. - Ну, нет-с, милостивые государи! Не так просто-с! Умру, а не сдамся я вам, департаментские крысы! - твердил он, стуча кулаком по столу. Распоряжения компании не только срывали широкие планы Невельского, но угрожали голодной смертью всем участникам экспедиции. Геннадий Иванович решил немедленно послать письмо Кашеварову и донесение генерал-губернатору. Екатерина Ивановна, зная неудержимую вспыльчивость Невельского, умоляла его подождать, не писать в гневе, чтобы еще больше не испортить свои отношения с компанией. - Не беспокойся, - сквозь стиснутые зубы отвечал Невельской. - Я эту породу знаю-с. Немало они выпили моей крови, но я им не мальчик-с. Не так просто. Я им не по зубам-с. И через день нарочный из тунгусов повез в Аян письма. Кашеварову Невельской предписывал именем генерал-губернатора не считаться с распоряжениями правления компании и, смотря по возможности, на казенных или компанейских судах снабдить экспедицию заблаговременно запасами и товарами по требованию, посланному еще прошлой осенью. Невельской ставил его в известность, что приказал Орлову и Березину продолжать свое дело, не обращая внимания на инструкции Российско-Американской компании. В депеше в адрес главного правления Невельской писал: "Получив ныне от г. Кашеварова уведомление о распоряжениях, сделанных ему главным правлением компании, я нахожу их не только оскорбительными для лиц, служащих в экспедиции, но и не соответствующими тем важным государственным целям, к достижению которых стремится экспедиция. Распоряжения эти могут поставить нас в самое критическое положение, почему я вынужден был, как лицо, ответственное здесь за все, дать вместе с сим же предложение г. Кашеварову, которое просил его сообщить главному правлению компании. Полагая, что подобное распоряжение правления, явно препятствующее достижению упомянутой государственной цели, произошло от каких-либо недоумений или от неизвестности встречаемых здесь обстоятельств, я остаюсь уверенным, что после этого главное правление даст немедленно приказание г. Кашеварову в точности исполнить мои требования по снабжению экспедиции товарами и запасами". Генерал-губернатору в подлинниках были посланы журналы исследований Бошняка и Орлова, записка Чихачева и донесение Березина. Подчеркнув всю важность этих материалов, Невельской сообщал генерал-губернатору. "Из сего, Ваше превосходительство, изволите видеть всю неосновательность и фальшивость убеждений в С.-Петербурге о Приамурском и Уссурийском крае и острове Сахалине, которые, по изложенным данным, должны составлять не китайскую принадлежность, как то думают и настаивают в С.-Петербурге, а русскую. Полная несостоятельность с упомянутым обстоятельством данного мне повеления, повторяемого почти каждую почту, при ничтожных средствах, которыми располагает экспедиция, очевидна, а распоряжения главного правления могут поставить нас в самое критическое положение, которое повлечет за собою уничтожение экспедиции. Поставленный здесь в такое положение, при котором вся нравственная ответственность за недостаток самостоятельности пала бы на меня, и соображаясь единственно с упомянутыми обстоятельствами, несмотря на то, что они не согласны с данною мне инструкциею и влекут за собой строжайшую ответственность, я решился действовать вне повелений. Мне предстояло и ныне предстоит одно из двух: или, действуя согласно инструкции, потерять навсегда для России столь важные края, как Приамурский и Приуссурийский, или же действовать самостоятельно, приноравливаясь к местным обстоятельствам, и несогласно с данными мне инструкциями. Я избрал последнее". Отослав письмо, Невельской немного успокоился. - Будь что будет, - говорил он. - Пусть разжалуют в матросы. Но пока я здесь и есть у меня силы, я не поступлюсь ни на шаг. Уже на берегу растаял снег и на холмах появилась зеленая травка, но залив Счастья был забит льдом. Пришло известие, что 9 мая вскрылось устье Амура, а залив все еще был подо льдом. Однако весна уже чувствовалась, и, несмотря на новые невзгоды, у всех стало радостней на душе. Екатерина Ивановна с наступлением весны стала еще больше времени посвящать гилякам. Она решила научить их огородничеству, но это удалось не сразу. Гиляки избегали уроков. Она долго не могла понять причины. Один из наиболее любознательных, Паткен, видя, что русские копают землю для посадки картофеля и от этого не умирают,* пришел к Невельскому и просил, чтобы Екатерина Ивановна научила его жену сажать картофель и ухаживать за ним. Он же рассказал, почему до сих пор боялся брать в руки лопату. (* У гиляков было поверье, что всякий копающий землю должен умереть.) Екатерина Ивановна показала жене Паткена, как надо копать землю, сажать картофель, и потом все лето наблюдала, чтобы гилячка полола и окучивала его. И когда осенью картофель вырыли из земли, надобно было видеть, как благодарили Екатерину Ивановну Паткен и его супруга. Многие гиляки по примеру Паткена решили сами на будущий год завести огороды. Однажды с Амура приехал гиляк Накован и привез Екатерине Ивановне свою жену Сакони. - Подержи ее. Пусть поживет у тебя, - просил он. Выяснилось, что гиляки из селения Лянгр хотели украсть эту женщину. Пока Невельской принимал меры для обеспечения безопасности и семейной чести Накована, Сакони жила у Невельских. Ее вымыли, причесали и нарядили в сарафан и белую рубаху. Сакони, чистая и в новом наряде, оказалась очень миловидной. Она берегла свою одежду и следила за чистотой лица и рук. Видя такое превращение Сакони, многие гилячки пожелали тоже похорошеть. Матросские жены приняли в этом большое участие и оказывали им всяческую помощь. Восемнадцатого июня через льды северной части лимана пробился Бошняк, а через два дня в Петровском зимовье появились Чихачев и Афанасий, пробравшиеся через ропаки, торосы и озера талой воды. Лодку они бросили у ледяной кромки на произвол судьбы. Путешествие Чихачева и Афанасия охватывало огромный район в низовьях Амура. Оно было особенно ценно тем, что мичман, кроме обычного описания и глазомерных набросков карты пути, определил множество пунктов астрономически, сделал подробную опись залива Нангмар (Де-Кастри), а также путей к нему с Амура и через озеро Кизи. Добравшись до Амура через горы и тайгу, Чихачев и Афанасий свободно и легко побежали на лыжах, придерживаясь за нарты, груженные продовольствием на два месяца. Первое время сытые, неутомленные собаки тянули резво, так что за ними трудно было поспевать. Широкой, многоверстной долиной казался застывший Амур, по льду которого неслись две собачьи упряжки. Солнце красным негреющим шаром висело над розовым морозным туманом, окутывающим приамурские сопки. Через несколько дней путешественники свернули в долину реки Амгунь и, добравшись до селения Каур, сделали дневку. Продвижение вверх по течению Амгуни было очень нелегким. Неистовая пурга началась почти неожиданно, когда путники находились вдали от человеческого жилья. Ветер вздымал плотную пелену снега, обнажая лед реки. Сила ветра была такова, что снежная пыль проникала всюду, в мельчайшие щели одежды. Среди бела дня стало так темно, что Чихачев не знал, как повернуться, куда ступить. Где-то в свистящем воющем сумраке раздавались треск и грохот: это ветер с корнем выворачивал кедры и лиственницы. Ориентируясь непонятным образом, Афанасий сумел найти убежище среди бурелома. Здесь деревья были повалены на большом протяжении, и нечего было опасаться, что какой-нибудь лесной великан, падая, прихлопнет тебя, как муравья. Тунгус устроил застывающего мичмана в затишье, под корнями поваленного дерева. Нарты образовали дополнительную защиту. Скулящие, испуганные собаки, замерзающие люди сбились в тесную кучу, согревая друг друга. У мичмана почти не остались в памяти подробности страшных часов борьбы со смертью. Афанасий все время тормошил его, заставляя двигаться, не давая забыться; холод струйками проникал сквозь одежду. То и дело тунгус совал ему в рот кусок рыбы или хлеб, отогретые на собственной груди, и говорил: - Кушай, бачка, человек - печка есть. Еда - дрова есть. Дрова есть - печка живой, греет. Дрова нет - печка мертвый. Все время кушай, бачка, не спи. Шайтан во сне тебя задерет - мертвый станешь. Благополучно переждав пургу, путники двинулись дальше. Около трехсот сорока километров прошли по Амгуни Чихачев и Афанасий до селения Самар. Из расспросов им стало известно, что здесь Амгунь ближе всего подходит к реке Горин, по которой путешественники должны были спуститься обратно на Амур. Местные жители всюду встречали Чихачева с самым радушным гостеприимством. Это в значительной степени было заслугой Афанасия, знатока приамурских наречий; но, кроме того, уже начиная от селения Каур, местные жители знали о русских. Многие и сами бывали на Бурукане и в других обжитых русскими местах. В селениях Чальбано и Дульбико некоторые с гордостью показывали Чихачеву нательные кресты. Это были нейдальцы, крестившиеся на Бурукане. Они даже немного умели говорить по-русски. От селения Самар и до селения Оди Чихачев и Афанасий прошли еще около трехсот шестидесяти километров до залива Нангмар. "По очертанию берега и по определенной мною широте я увидел, что это тот самый залив, который Лаперуз назвал заливом Де-Кастри", - писал Чихачев. Сделав съемку залива, Чихачев решил отправиться навстречу Березину, так как дорога становилась все хуже, а запас провизии иссяк. Был конец апреля. Снег лежал только в лесу да по оврагам. Земля раскисла, всюду стояли озера мутной ледяной воды, бурой снеговой каши. Ручьи бежали по склонам. Чихачев и Афанасий, ослабевшие от лишений и трудностей путешествия, медленно пробирались по колена в грязи и воде. Измученные собаки (половина которых передохла) не могли тащить нарту. Верст за тридцать не доходя до Кизи, Чихачев и Афанасий убедились, что с нартой им дальше не пройти. Афанасий, выбрав на пригорке местечко посуше, остался, а Чихачев, с котомкой на плечах, через непроходимую грязь побрел дальше. Навстречу ему, на выручку, из Петровского зимовья, в невероятных условиях весенней распутицы пробивался Березин. Иной раз целый день ему приходилось брести по колена в ледяной воде, проваливаясь по пояс, спасать собак и груженые нарты. Холодный, ураганной силы ветер с океана налетал вместе с дождем. Трещали сломанные деревья, ветви толщиной в руку летели по воздуху. Дождевые струи неистово хлестали; собаки взвизгивали и завывали от их ударов. Ветер менял направление, надвигалась снеговая туча, и пурга с ревом обрушивалась на бесконечные пустыни Приамурья. Мокрый снег слепил глаза, тяжелыми пластами ложился на плечи. Изнемогая от холода или же обливаясь потом, когда приходилось обходить "непропуски", неуклонно и неудержимо день за днем пробивался Березин на выручку Чихачеву, жалея лишнюю минуту потратить на сон, на отдых в дымной гиляцкой юрте. Пройдено селение Кизи. Собаки то и дело останавливаются, выбившись из сил. ("Непропуски" - так называются скалы, вплотную подошедшие к реке. Обойти их берегам нельзя, - они не пропускают путников.) - Подь! Подь! - кричит приказчик, свистит бич, и животные, изогнувшись, высунув языки, налегают на лямки, и нарты, покачнувшись, двигаются дальше. Отчаяние охватывало Чихачева, силы покидали его, а до селения Кизи было еще больше 20 верст. С завистью смотрел он на перелетных птиц, тучами летевших над его головой. Кряканье уток, курлыканье журавлей стоном стояли во влажном весеннем воздухе. Как легко пронесся бы он эти 20 километров, будь у него крылья! А тут хоть ложись и ожидай смерти в этой бесконечной, страшной стихии грязи и воды. Но вот слух мичмана улавливает какие-то новые, знакомые звуки. Он еще боится верить себе, прислушивается... Нет, точно! Это собачий лай, хриплый крик каюра. Чихачев опирается спиной об одинокое дерево и стоит в изнеможении, устремив взгляд на пригорок, из-за которого слышны эти звуки. И вот появляются собаки. Они так напрягаются, натягивая лямки, что раскрытые пасти с красными языками почти касаются земли. Высокий человек, впрягшись рядом с псами, помогает им тянуть тяжело груженную нарту. Бич хлопает в воздухе, псы надрываются, человек кричит на них сорванным голосом, и нарта едва ползет по размокшей земле и ошметкам еще не стаявшего снега. - Березин... - шепчет Чихачев и, с усилием оторвавшись от дерева, к которому, казалось, приросла его спина, из последних сил идет навстречу приказчику. Но тот уже заметил мичмана и, бросив лямку, тяжелой побежкой, оскользаясь и пошатываясь, бежит ему навстречу. Собаки, обрадовавшиеся передышке, ложатся прямо в грязь. Березин и Чихачев молча обнимаются. Отдохнув немного и подкрепившись привезенной провизией, мичман поспешил обратно. Березину он приказал возвратиться в Кизи, отдохнуть, а потом добираться домой в Петровское. Собаки Березина едва могли тащить нарту, и только в сумерки добрался Чихачев до Афанасия, уже смастерившего шалаш и приготовившего все для ночевки. Третьего мая Чихачев и Афанасий после невероятно трудного пути возвратились к заливу Де-Кастри, уже свободному от льда. Там их ожидал топограф Попов. Следовало подумать о возвращении в Петровское. Из-за весенней распутицы решено было пробираться домой морем, на лодке. Этот маршрут был удобен во всех отношениях. Прежде всего плавание на лодке сберегало силы. Изнурительные походы и плохое питание уже достаточно ослабили путников. Кроме того, возвращаясь вдоль побережья, по пути, еще неизвестному, мичман к своей карте мог добавить новые материалы. Чихачев и Афанасий отправились к гилякам за лодкой. Среди знакомых гиляков было несколько человек, неизвестных и отличающихся своей одеждой от обитателей стойбища. Это оказались гольды, приехавшие сюда для меновой торговли с южной части побережья. Чихачев обрадовался случаю узнать подробности о стране, лежащей южнее исследованной им области. Охотно отвечая на вопросы, гольды рассказали, что на юге, в восьми днях пути отсюда, находится обширный и удобный залив. Они рисовали на песке очертания береговой линии, и из этого чертежа можно было понять, что залив этот очень велик, хорошо укрыт от ветров и представляет удобную гавань. Гольды утверждали, что дальше к югу есть еще несколько бухт и заливов и что живущие там их сородичи ни от кого не зависят и ясака никому не платят. Чихачев понимал всю важность этих сведений для Невельского. Быть может, в этом заливе можно будет основать порт, который станет главным портом России на Тихом океане? Гольды говорили, что по рекам Тыми и Сунгари они ездят из этого залива в селение Кизи и на Амур. Чихачеву очень хотелось отправиться на поиски залива Хаджи. Но следовало трезво подойти к делу. До залива Хаджи - восемь дней пути при хорошей погоде. Значит, реально, с учетом случайностей, путешествие туда и обратно займет дней двадцать - двадцать пять. Да после этого дней десять потребуется на дорогу до Петровского. Между тем провизия на исходе, сил мало, одежда износилась, ноги покрыты нарывами. Нет, экспедицию в залив Хаджи придется отложить до другого раза. Чихачев купил у гиляков лодку и, приведя ее, насколько позволили обстоятельства, в наилучший порядок, приготовился к походу на север, домой. С вечера лодка была загружена несложным имуществом экспедиции. А влажным, туманным утром путешественники двинулись вдоль извилистого берега. В разлоге между горами Чихачев заметил просеку, уходящую в глубь побережья. Он решил узнать, кем и для чего проделана она в этой дикой и пустынной местности. Лодку направили к отлогому берегу и через несколько минут вытащили на песок. Попов и Афанасий стали устраивать бивак, а Чихачев, взяв ружье и компас, отправился к просеке. Просека шириной до двух метров тянулась через лес. Она была устлана жердями. Мичман решил, что это волок, сделанный гиляками для перетаскивания лодок. Пройдя по просеке около трех километров, Чихачев вышел к реке и увидел двух нейдальцев, ловивших с лодки рыбу. От них он узнал, что река эта впадает в озеро Кизи и называется Таба. Просека же сделана действительно для перетаскивания лодок. Чихачев вернулся к своим. После короткого отдыха путешественники продолжали путь к северу вдоль гористого, заросшего непроходимой тайгой побережья. Холодный ветер, разводя волну, нагонял целые стада льдин, которые, сдвигаясь с треском и грохотом, грозили раздавить лодку. Путешественники шестами расталкивали льдины, лавировали между ними. Волны заплескивали в лодку, руки стыли, кожа трескалась от холода, и соленая вода разъедала трещины. Одежда не просыхала. Короткие ночевки почти не восстанавливали сил. На пятый день путники подле мыса Сущева едва избежали гибели, спасаясь от надвигающихся ледяных полей в бухточку. С грохотом и треском наползали льдины на берег и виднелись в море, сколько хватал глаз. Похоже было, что плавание окончено. Несмотря на давно уменьшенный рацион, запас сухарей уже истощился. Решено было бросить здесь лодку и идти дальше пешком, захватив инструменты и карты. Пробирались через лес без дороги, положась на компас да на советы Афанасия. Ценою невероятных усилий Чихачев и его товарищи преодолели два горных отрога и снова увидели море. За время, что они брели по лесам и через горы, сильный шторм разбил и отогнал от берега ледяные поля. Море освободилось. Надо было возвращаться к лодке и продолжать плавание. Чихачев и Попов понимали, что пешее путешествие, подобное только что проделанному, им больше не по силам. В обратный путь двинулись вдоль берега, по камням, под отвесными обрывами, по скользкому и изломанному ледяному припаю. Когда путники дошли до полного изнеможения и, напрягая остатки сил, обогнули последний мысок, то наконец увидели бухточку и свою лодку, чернеющую на серой гальке. Переночевав еще раз в этой бухте, они снова поплыли к северу. Провизия кончилась совершенно, но, к счастью, они добрались до Амурского лимана и остановились в гиляцкой деревне Чеме. Два дня путешественники отдыхали в этом селении, подкрепляя свои силы юколой и тюлениной, а через две недели невообразимых трудов и опасностей добрались до мыса Тэбах. Вся северная часть лимана оказалась забитой льдами. С лодкой можно было распроститься на этот раз окончательно. Через озера талой воды и ледяные нагромождения пешком побрели они дальше. 20 июня вдали показались дымки над трубами домов. Это было Петровское. Наконец-то они дома! Пока Чихачев пробирался из залива Де-Кастри в Петровское, Березин лежал больной в селении Кизи, в юрте мангуна Ганкина. Даже его могучее здоровье не выдержало трудностей, перенесенных по пути из Петровского к Де-Кастри, когда он, не жалея себя, спешил на выручку Чихачеву. Мангуны необыкновенно заботливо отнеслись к больному. Они варили ему пищу, лечили настоями каких-то трав. Березин знал, что на Амуре, в селении Ухта, находится Бошняк, изучающий условия вскрытия реки Он попросил мангунов известить лейтенанта о своем местопребывании и состоянии здоровья. Мангуны немедленно отправили гонца к Бошняку. В это время лейтенант находился уже не в селении, а на озере Ухдыль, в шести днях пути от Кизи. Тридцатого мая он отправился на помощь к Березину и 5 июня был у него. Время, проведенное в селении, лейтенант употребил на промеры протоки из Амура в озеро Кизи и прилегающей к этой протоке части озера. Убедившись, что Березин находится на пути к выздоровлению, Бошняк отправился продолжать порученные ему исследования Амура. Лед в заливе Счастья словно ждал, чтобы все члены экспедиции собрались вместе: 22 июня залив очистился ото льда, и вновь выстроенный бот торжественно был спущен на воду при ружейном и пушечном салюте. Чихачева назначили командиром бота. Так был отмечен первый период исследовательской деятельности экспедиции. Несмотря на недостатки всякого рода средств и малое количество людей, экспедиция за зиму успела обследовать огромные территории на материке и острове Сахалин, а также установила, что право на обладание Сахалином сохраняется за Россией, что залив Де-Кастри представляет ближайший к лиману рейд, и выяснила сухопутные пути оттуда к Амуру и в Петровское, нашла, что на прибрежье Татарского пролива есть закрытые бухты, более или менее связанные с реками Амуром и Уссури. Для окончательного разрешения морского вопроса и дальнейшего укрепления русского влияния теперь следовало поставить посты: в верховьях рек Амгунь и Горин, в селениях Кизи и Сунгари, в устье Уссури, в протоке Вияхту на Сахалине, на берегу залива Де-Кастри и в бухтах южнее этого залива. XVIII. АМУРСКАЯ ЭКСПЕДИЦИЯ ОБРЕКАЕТСЯ НА ГИБЕЛЬ Восемнадцатого июля в Петровское пришел корвет "Оливуца", которым командовал теперь лейтенант Лихачев. Лихачев привез бумаги от главного правления Российско-Американской компании, от Завойко, от генерал-губернатора и Кашеварова. Лейтенант заявил, что для экспедиции ничего не привез и что ему строжайше приказано не позднее 1 августа быть в Петропавловске. От Завойко была коротенькая и резкая записка: "По неимению судов в Петропавловске, корвет должен быть возвращен немедленно, а казенное довольствие в экспедицию будет доставлено осенью на боте "Кадьяк", который прежде всего должен развезти это довольствие в Гижигу и Тигиль. Казенных судов в Петровское более не будет". В письме Невельскому от 14 июля 1852 года Кашеваров писал: "Предписание Ваше от 14 апреля я препроводил генерал-губернатору и в главное правление компании. Впредь до распоряжения правления я, как начальник аянской фактории, не имею права сделать каких-либо распоряжений по этому предписанию и не могу выходить из той нормы по снабжению экспедиции запасами и товарами, какая определена правлением. Ныне же, по неприбытии еще из колоний в Аян судна, ничего не могу Вам отпустить с корветом "Оливуца" и долгом своим считаю предупредить, что в нынешнем году едва ли буду иметь возможность снабдить экспедицию даже и тем количеством запасов и товаров, которое прежде было определено правительством. Запасы и товары эти, вследствие строгого мне предписания главного правления, никак не могут быть отправлены на компанейском судне, а должны быть доставлены Вам на казенном. Что же касается до офицеров, то они следуют в Камчатку на корвете "Оливуца" и Вы, следовательно, сами распорядитесь". Главное правление Российско-Американской компании было недовольно деятельностью Невельского, которая приносила результаты, компрометирующие как это правление, так и лично Врангеля и Завойко. А после резкого письма Невельского сановные лица в правлении и вовсе возмутились и ответили ему так: "Распространение круга действия экспедиции за пределы высочайшего повеления не сходствует намерениям главного правления, тем более, что, включая убытки, понесенные уже компаниею по случаю затонувшего барка "Шелехов", простирающиеся до 36000 рублей, вместе с отправленными в 1851 году товарами достигли уже до 59000 рублей, т. е. суммы, определенной на экспедицию до 1854 года. Поэтому представление Ваше об увеличении средств экспедиции товарами и жизненными запасами правление не признает ныне своевременным, впредь до получения от торговли прибылей, могущих покрыть издержки компании. Но, однако, останавливаясь ныне исполнением Ваших требований, главное правление представляет оное на благоусмотрение генерал-губернатора". Экспедиция оказалась в бедственном положении. Сахару и чаю оставалось только до 1 августа, белой муки, крупы и других продуктов совсем не было, "казенного довольствия" могло бы хватить до 1 октября, но этот минимум пищи при условиях жизни в Петровском и Николаевском обрекал членов экспедиции на болезни и голод. Мало было надежды на то, что "Кадьяк" доставит муку и крупу, так как он должен был сначала снабдить Гижигу, а вход в реку Гижигу возможен только в полнолуние во время наибольшего прилива и при попутном ветре. Нередко суда должны были оставаться там на зимовку из-за мелководья. Невельской снял с корвета "Оливуца" мичманов Разградского и Петрова, а также 10 человек команды, - их он оставил в распоряжении экспедиции. Лихачеву же предписал немедленно следовать в Аян и требовать от Кашеварова, чтобы на корвете "Оливуца" тотчас же отправили в Петровское муку, крупу, соль и различные запасы и товары, какие только найдутся в Аяне, имея в виду, что в случае нужды Аянский порт может быть снабжен из Якутска. В донесении Муравьеву Невельской изложил важность добытых экспедицией сведений, а затем критическое положение, в которое ставится экспедиция в связи с распоряжениями Российско-Американской компании. В это время в Петровском у Екатерины Ивановны начались роды. В небольшом поселке некому было оказать молодой женщине надлежащую помощь (доктор находился в командировке в Николаевске). Тогда Невельской обратился к женам матросов, но ни одна из них не рискнула взять на себя обязанности акушерки. В отчаянии Невельской вызвал всю команду и спросил, не может ли кто помочь его жене. Пожилой, бывалый матрос вышел из строя, перекрестился и пошел с Невельским. Матрос успешно справился с делом, столь далеким от его профессии, и на свет благополучно появилась маленькая Екатерина. Этот же матрос стал ее крестным отцом.* (* Из устных преданий семьи Невельских. Передало автору Верой Львовной Невельской.) У матери было мало молока. Ребенок голодал, хирел. Невельской терял голову от горя, а тут пришло известие, что из Николаевска ночью на вельботе дезертировало пять матросов. Беды рушились одна за другой, но Невельской не сдавался, находя в себе силы для борьбы и работы. Двадцать восьмого июля пришел из Аяна корвет с незначительным количеством запасов и товаров. Кашеваров уведомлял, что больше прислать не мог, так как в Аян еще не прибыло компанейское судно. Невельской отправил корвет снова в Аян. Чихачев был послан на нем с тем, чтобы лично добиться у Кашеварова товаров и продовольствия, необходимых Амурской экспедиции. Затем он должен был с подробным отчетом ехать в Иркутск к Муравьеву Невельской прекрасно понимал, насколько серьезна ответственность, лежавшая на нем. Он видел, как болеют и слабеют люди, жизнь и благополучие которых были вверены в его руки. Жестокая кара грозила Невельскому, если действия его послужили бы поводом к столкновению с Китаем. И это столкновение давно бы случилось, если бы были затронуты интересы Китайской империи. Но до сих пор действия Невельского не вызывали никакого протеста со стороны Китая. И Геннадий Иванович считал, что имеет полное моральное право продолжать свою деятельность, направленную на пользу отечеству. Всем членам экспедиции даны были задания по обследованию новых районов. Штурман Воронин был командирован на Сахалин для обследования протоки Виахту и залива Дуэ в обстановке навигации. Он пошел на шлюпке и, помимо этого основного поручения, должен был посетить залив Де-Кастри, чтобы подготовить его к занятию военным постом. Мичман Разградский оставался в Николаевске, а Бошняку была дана инструкция: "Следуя вверх по реке Амур, через озеро Кизи, в залив Де-Кастри сухим путем, делать по пути съемку местности и промер реки". Назначением этих экспедиций Невельской имел в виду приготовиться к занятию Кизи и залива Де-Кастри распространить на обследованном пространстве русское влияние и по мере возможности отстранить всякие покушения иностранцев на Приамурский край. В конце августа сотрудники возвращались из командировок. 24 августа жители селения Пуль на лодке привезли совершенно больного Березина. Здоровье его никак не могло наладиться с тех пор, когда он в весеннюю распутицу по ледяной воде, талому снегу и грязи, не жалея себя, в течение двух с лишним недель пробивался на выручку терпевшему бедствие Чихачеву. Вслед за Березиным прибыл на шлюпке Воронин, выполнивший свое поручение и привезший карты заснятых местностей и новые данные о Сахалине. Штурман Орлов возвратился с Амурского лимана. Он убедился, что без парового судна обследовать лиманские фарватеры невозможно. В половине сентября пришел в Петровское бот "Кадьяк" с казенным продовольствием. Он был так расшатан и гнил, что отправляться в обратное плавание на нем было рискованно, и его оставили на зимовку в Петровском. Чихачев между тем в Аяне сражался с представителями Российско-Американской компании и портовым начальством, стараясь получить от них продовольствие для бедствующих своих товарищей. Старания его были бы безуспешны, если бы в Аяне, на счастье Амурской экспедиции, не оказался Б. В. Струве, чиновник по особым поручениям при генерал-губернаторе. Он приехал в Аян из Якутска для того, чтобы найти новую дорогу в обход скалистого Джугджурского хребта. Муравьев не отказывал в некоторой поддержке Невельскому, но очень скупился на средства, имевшиеся в его распоряжении. Зато генерал-губернатор не жалел усилий на улучшение сообщений с Камчаткою через Аян. На это было уже истрачено несколько сот тысяч рублей. Струве, побывавший на Камчатке и на обратном пути познакомившийся с Невельским, сочувствовал его стремлению воссоединить Амур с Россией. Как человек, превосходно знающий все тайные пружины сибирских дел, он давно заметил неприязнь Завойко к Невельскому, еще при самом ее зарождении, в 1849 году, когда своими открытиями Невельской скомпрометировал сведения, за два года до того поступившие через Завойко на высочайшее имя. В безвыходном положении Невельского и его экспедиции Струве винил Завойко. Вот как описывает он обстоятельства, при которых Невельскому удалось получить хоть немногое из того, что было необходимо для спасения от голодной смерти вверенных ему людей: "Здесь же я встретился с крайне грустным фактом, угрожавшим весьма прискорбными последствиями, если бы не удалось отстранить их: с отсутствием единодушия между главными нашими морскими деятелями на Восточном океане, Северо-Американской компанией, камчатским губернатором Завойко, начальником Аянского порта Кашеваровым и трудившимся с величайшим самоотвержением на устье Амура капитаном Невельским, фактом, доказывающим, до какой степени личное, жалкое самолюбие иногда ослепляет лучших деятелей во вред важному государственному делу. Несмотря на то, что генерал-губернатор предписал начальнику Аянского порта и камчатскому губернатору, во-первых, усердно содействовать экспедиции Невельского, который должен был распоряжаться совершенно самостоятельно всеми лицами и средствами, состоявшими в его ведении, и, во-вторых, приказать всем казенным и компанейским судам, следующим из Аяна в Петропавловск и Ситху, заходить в Петровское зимовье, - главное правление компании поручило начальнику Аянского порта смотреть на экспедицию Невельского как на торговую экспедицию аянской фактории и предписало ему, Кашеварову, дать необходимые инструкции лицам, находившимся в непосредственном распоряжении Невельского, а с запасами для Петровского зимовья ни под каким видом и предлогом не посылать туда компанейских судов. Это распоряжение, не говоря уже о том, что оно не соответствовало важности государственного дела, порученного Невельскому, и к тому же было оскорбительно для него и всех служивших в экспедиции, прямо-таки угрожало голодною смертью всем без исключения находившимся в Амурской экспедиции. К счастью, 18 июля пришел на Петровский рейд корвет "Оливуца" под командою замечательно рассудительного лейтенанта Лихачева, но с предписанием от камчатского губернатора более не заходить никуда и быть обратно в Петропавловске никак не позже 1 августа. Лихачев, однако, послушался Невельского и вернулся в Аян. Кашеваров, по неприбытию еще в Аян компанейского судна, сначала не хотел было ничего отпустить из имевшихся в аянских магазинах запасов для Петровского зимовья. Лихачев обратился тогда к моему посредничеству, объяснив мне действительно ужасающее положение Амурской экспедиции, если требование Невельского не будет исполнено. С величайшим трудом удалось мне убедить Кашеварова погрузить на корвет "Оливуца" из запасов аянских если не все, то часть того, что требовал Невельской; при этом для убеждения Кашеварова я обязался, если на имеющем прибыть в Аян компанейском судне не будет доставлено ему то, что он отпустил для Петровского зимовья, пополнить все каким бы ни было способом из Якутска. Хотя Невельской и был отчасти удовлетворен, тем не менее он счел необходимым командировать мичмана Н. М Чихачева через Аян и Якутск в Иркутск к генерал-губернатору для личного доклада о затруднительном положении, в которое была поставлена и еще находилась Амурская экспедиция".* (* Б. В. Струве. Воспоминания о Сибири. 1848-1854 гг. СПБ, 1889, стр. 147-149.) Невельской, Екатерина Ивановна и все участники Амурской экспедиции с нетерпением ожидали прихода корабля из Аяна. Наконец он появился на Петровском рейде, но с малоутешительными вестями. Кашеваров писал, что посылает всего в малом количестве, но и это делает на свой страх, опасаясь взыскания за самовольство. Он просил не задерживать корабль в Петровском более двух дней. Когда все полученное было учтено, то оказалось, что чаю, сахару и муки недостаточно для полного обеспечения всех до следующей навигации. Водки, крупы и медикаментов не было вовсе, а товаров для торговли имелось столько, что нечего было думать о "прибылях", на которые рассчитывало правление Российско-Американской компании, чтобы возместить расходы на экспедицию. Их могло только хватить для обмена с гиляками на корм собакам, пищу людям да получение у маньчжуров проса и водки, необходимых для питания команды. Как ни тяжело было, но обстоятельства вынудили Геннадия Ивановича на мероприятие, против которого восставала вся его душа. Весь провиант разделили на порции, причем принималось в расчет, что те, кто должен был зиму провести в командировках, то есть Орлов, Бошняк, Березин, Разградский, Воронин, Петров и казаки, их сопровождающие, получили рацион полностью, но всем остальным, не исключая самого Невельского, давались сокращенные порции, едва достаточные для поддержания жизни. Такого рода экономия быстро дала себя знать. Около одной трети людей заболели цингой. Гиляки в большинстве случаев очень хорошо относились к Невельскому и его подчиненным. Бедственное положение экспедиции особенно подчеркнуло дружественное их расположение. Они привозили для заболевших свежую рыбу, черемшу и другие растения, помогающие при цинге, и делали это охотно, по собственной инициативе, причем бескорыстно, ибо средства экспедиции были так ограничены, что наградить их чем-либо за услуги не было возможности. Мрачная и грозная, надвигалась вторая зимовка для горстки русских людей, брошенных на краю света в жертву голоду и смерти интригами мстительных, себялюбивых и недальновидных бюрократов. "Несмотря на невзгоды,- пишет Невельской об этом тяжелом времени, - дух в командах и особенно в офицерах не ослабевал. Мы надеялись, что после важных результатов наших исследований правительство даст наконец экспедиции надлежащие средства для достижения предположенной цели". Невельской прилагал все усилия к тому, чтобы план исследований, намеченный им вместе со своими помощниками, был выполнен за зиму. Бошняк в сопровождении казака отправился вверх по течению Амгуни до ее истоков. Мичман Разградский и Березин, оправившийся от болезни, поднялись по Амуру до Кизи. Березин должен был остаться и основать там склад товаров. Ему было поручено покупать у маньчжуров водку и просо для экспедиции и отправлять купленное в Петровское и Николаевск. Разградскому надлежало подняться до устья Сунгари и войти в сношения с местными жителями, чтобы подготовить все для устройства в этом пункте военного поста. Кроме того, он должен был представить сведения о реках, лесах и о путях, ведущих к морскому берегу и лежащим на нем заливам. Ограничившись пока этими двумя командировками, Невельской занялся приведением в порядок официальной