сильевич криво усмехнулся, а Елизавета Карповна просто возмутилась - как это могла прийти дочери такая дикая мысль! Отец чуть сбавил газ. - Завидую? Не то слово! Завидовать можно хорошему, достойному уважения. Да, я хочу, чтобы люди побольше покупали нашего бензина, нашего керосина, наших масел. Все это нам на пользу, но дело не только в этом. Анатолий Васильевич не отрывал глаз от дороги, и Антошка, слушая отца, как-то сразу поняла, что и в торговле все не так просто, если имеешь дело с мировыми акулами, которые войнами, подкупами, обманом захватили нефтеносные земли и стали хозяевами мирового нефтяного рынка. "Шелл" и "Стандард" захватывали нефтеносные источники, порабощали страны, где эти источники находились, участвовали в походе против нашей молодой республики, мечтали захватить и наши нефтяные запасы. И впервые потерпели поражение. Советская Республика отбила атаки всех мировых хищников, восстановила хозяйство, и вот на мировой рынок вышел наш советский "Нефтесиндикат". Он не захватывал чужих нефтеносных земель, не устраивал государственных переворотов, не подкупал правительства, не превращал людей в рабов. Чего только ни делали капиталисты, чтобы не дать Советскому Союзу торговать с другими странами, - ничто им не помогло. На советских торговых представителей клеветали, их арестовывали, а бывали случаи - и убивали из-за угла. Но товары, изготовленные советскими людьми, говорили сами за себя, и за границей стали убеждаться в том, что Советский Союз честно выполняет свои обязательства. Антошка слушала, и шелловская раковина теперь вовсе не казалась ей уже такой нарядной и красивой, как сперва. Анатолий Васильевич замолчал и, погруженный в свои думы, казалось, не замечал ни прекрасных пейзажей, ни того, как основательно пригревает июньское солнце. Из задумчивости его вывел жалобный голос Антошки: - Ой, пап, жарко, мне хочется пить. Почему я не захватила с собой воды? - Не беспокойся, у нас в багажнике несколько бутылок лимонада. Потерпи, скоро приедем, - сказала Елизавета Карповна. - Давайте передохнем в лесу, на свежем воздухе, - сжалился над дочкой Анатолий Васильевич. Он выбрал тенистое место вблизи от дороги, съехал на зеленую поляну, заглушил мотор. В наступившей тишине послышалось пение птиц. Анатолий Васильевич расправил затекшие ноги и с наслаждением растянулся на прохладной траве. Елизавета Карповна откупорила лимонад, разлила в целлулоидовые стаканчики. Антошка выпила лимонад, осмотрелась кругом и ахнула: в густой траве под кустами, как белые звезды, сверкали ландыши. Она раздвинула ветви орешника. Вокруг небольшой рыжеватой кочки покачивались на стеблях красивые белые колокольчики. Не успела Антошка протянуть руку, как вдруг кочка взмахнула крыльями и с громким писком пролетела мимо Антошкиного лица, а на том месте, где была эта кочка, оказавшаяся птицей, заковыляли маленькие буро-серые цыплята. Без труда поймала она четыре комочка и ладонями прижала к груди. Под ее пальцами колотились маленькие сердечки. - Смотри-ка, что я поймала! - показала Антошка отцу свою находку. - Это называется поймала? Перепелята еще не умеют летать. Слышишь, как тревожно кричит их мать, вот она совсем близко. Она хочет, чтобы ты оставила ее детенышей и побежала за ней. Она отвлекает опасность на себя. - Анатолий Васильевич снял с плеча ремешок с фотоаппаратом. - Стой спокойно. Сфотографирую на память. Антошка прижала цыплят к лицу. Отец щелкнул затвором. - А теперь отнеси их на место, хотя я не знаю, признает ли их мать - от них пахнет твоими руками. Антошка отнесла цыплят под куст, но они не хотели сидеть на месте и разбегались. Перепелка продолжала метаться по кустам и отчаянно пищала. Девочка отошла подальше и притаилась за деревом. Цыплята сбежались к перепелке, и она, ныряя в густой траве, повела свой выводок в другое, более безопасное место. Анатолий Васильевич взглянул на бензиномер - стрелка клонилась к нулю. - Боюсь, что не дотянем до колонки, придется пройти около километра пешком. А пока поедем. И действительно, через некоторое время мотор зафыркал, зачихал и заглох. Оставив машину на обочине дороги, пошли через лес пешком. В шум леса вплелся равномерный гул, словно за лесом кто-то дышал - большой и сонный. - Море шумит, - сказал Анатолий Васильевич. - Теперь недалеко. Вскоре сквозь поредевшие деревья сверкнуло море. Песок под ногами становился глубже. Антошка вспомнила Азовское море, в котором сейчас купаются ребята, и у нее опять защемило сердце. Возле дороги из зарослей цветущей сирени выглядывал угол крыши с красной трубой. Казалось, что дом засунули в огромный букет сирени. - Что же это такое? - озабоченно воскликнул Анатолий Васильевич. - Где же наша колонка? Он прибавил шагу. Елизавета Карповна и Антошка еле поспевали за ним. Завернули за угол дома. На площадке, подмяв под себя куст сирени, лежала колонка. На боках у нее были большие вмятины, красная эмаль облупилась. К поверженной колонке вела широкая чешуйчатая колея. Молодой человек в синем берете, сидя на корточках, старательно стирал мокрой тряпкой знаки фашистской свастики, которыми была испещрена красная эмаль. Он не сразу заметил подошедших. - Добрый день, господин Свенсон, - приветствовал его Анатолий Васильевич. - Что тут произошло? Свенсон поднял голову и узнал советского генерального директора. - О, день совсем не добрый, господин генерал-директор. Беда! Это дело рук "Шелла", - погрозил он кулаком в сторону дороги, - и наших фашистских молодчиков. Анатолий Васильевич снял шляпу, вытер платком вспотевший лоб. Антошка испуганными глазами смотрела на следы погрома: смятые ведра, битые стекла, раздавленные цветы. Свенсон предложил сесть на скамейку под кустом сирени и, вздохнув, начал свой сбивчивый рассказ. - С первых дней работать было трудно. Я стал получать анонимные письма, с угрозами и требованием закрыть колонку и убираться восвояси. Но не обратил на это внимания - мало ли завистников на свете? На прошлой неделе отправился к местным рыбакам, у них есть моторные лодки. Принес им образцы нашего, вернее, вашего советского тракторного керосина. Просил испытать. Через два дня рыбаки один за другим стали приходить за керосином. Позавчера был у шоферов, которые работают поблизости на строительстве консервного завода. Объяснил им, что на советском бензине ездить выгодно, что мотор любит советский бензин и работает на нем, как здоровое сердце: меньше тарахтит, дольше служит. Вчера вечером я, как всегда, запер колонку, спустил собаку. Мы с женой сели ужинать и мечтали о том, что в одной из наших комнат откроем кафе. Спорили, как назвать его, какие газеты выписать. Спать легли поздно. Разбудил меня страшный грохот. Я вскочил с кровати, быстро накинул на себя что-то из одежды и выбежал на крыльцо. Ночи сейчас светлые, видно как днем. У крыльца лежала моя овчарка - мертвая. Вижу, выезжает задним ходом грузовик. Я побежал следом, кричу: "Стой!" Но грузовик развернулся, дал полный ход и скрылся. Номера на машине не было. Возвращаюсь обратно и вижу - все хозяйство разворочено. Я огородил колею, чтобы полиция разобралась, чья это была машина. Но уверен, что виновного они не найдут. - Да-а, - ероша на голове густые кудри, сказал Анатолий Васильевич. - Почему же вы решили, что это дело рук "Шелла"? - Больше некому. Раньше в этом районе торговал только "Шелл", все - и рыбаки и шоферы с консервного завода - заправлялись у него. Недавно ко мне приходил агент шелловской колонки, бандит и фашист, его вся округа знает, у него еще шрам такой через всю щеку. Анатолию Васильевичу стало понятно, почему владелец "Райского уголка" предупредил, что советская колонка не работает. - Ну-ну, что же он от вас хотел? - Спрашивал, как идет торговля, и предлагал перейти на работу к "Шеллу", говорил, там платят больше, а за каждого клиента, которого я приведу с собой, обещал особое вознаграждение. Я, конечно, выпроводил его. Анатолий Васильевич зорко посматривал на Свенсона. Швед был не только огорчен, но и чем-то смущен. - Теперь вы, видимо, откажетесь торговать советским бензином? - спросил Анатолий Васильевич. - Пойдете к "Шеллу", там спокойнее. Шелловским колонкам не угрожает разбой с нашей стороны. - Что вы, господин директор! Если вы сами от меня не откажетесь за то, что я советское добро не сумел сохранить, я буду и дальше работать. - Свенсон вздохнул. - Вот только собаку мою они отравили. Надо покупать новую, да позлее, а не такую доверчивую, как эта. - Ну, в этом мы вам поможем, - успокоил Анатолий Васильевич. К заправочной станции подъехал грузовик. Плотный пожилой шофер открыл дверцу машины и свистнул. - Это что же, фашисты поработали? - По почерку видно, - кивнул головой Свенсон на разбитую колонку. - Пока не приведем хозяйство в порядок, придется тебе к "Шеллу" податься. Но запомни, на советском бензине дальше уедешь. Правда, у русских он не такой прозрачный, как у "Шелла", но зато в нем серы нет. - В советском бензине крови нет - это главное, - возразил шофер. - Ты мне накачай бензин прямо из резервуара, вон у тебя и мера есть,- показал шофер на канистру. - И других не отваживай, а после работы мы приедем и поможем все на место поставить. Советская колонка должна работать. К станции стали подъезжать шоферы. Они шумно негодовали, видя результаты погрома. Антошка с мамой, взявшись за руки, сидели на скамейке и слышали весь разговор. Антошка отстегнула ожерелье из ракушек и украдкой, чтобы не заметили шоферы, сунула его в карман. Ракушки с Азовского моря были тут ни при чем, но ей не хотелось, чтобы эти добрые люди увидели у нее на шее белые раковины, похожие на фирменный знак "Шелла". НЕСОСТОЯВШАЯСЯ ПРОГУЛКА Не часто выпадает человеку удовольствие провести целый день в море, на большой парусной яхте, устроить на острове пикник, вдоволь поиграть в волейбол, пошуметь и без оглядки посмеяться среди своих людей, без посторонних глаз. День обещал быть интересным и веселым. Антошка шагала с папой и мамой по тихим, еще сонным улицам Стокгольма и с удовольствием ощущала на плече ремешок от сумки, в которую был уложен новехонький купальный костюм и резиновая шапочка, а в сетке покачивался волейбольный мяч. С моря дул прохладный ветер, и Антошка, придерживая на голове панаму, мечтала вслух: - Как мне хочется, чтобы сегодня на море разыгралась буря - целых двенадцать баллов... - Многовато, - перебил, смеясь, папа. - Я хочу, чтобы море грохотало и бушевало и чтобы мы к вечеру пристали к необитаемому острову и провели там несколько дней. - Нет, буря вовсе не обязательна, - возразила мама. - Ну что-нибудь такое, о чем можно будет рассказать ребятам, какое-нибудь необыкновенное приключение, - не унималась Антошка. Через месяц они с мамой уедут в Москву. Так решено на семейном совете. "Иначе Антошка без сверстников, без настоящей школы здесь одичает", - сказала мама. И мама стосковалась по белому врачебному халату, по своей больнице. Папа останется здесь пока один. Город словно спал. Все магазины по воскресеньям закрыты, и только по дорогам, ведущим за город, тянулась бесконечная вереница велосипедистов с рюкзаками за плечами, люди ехали за город отдыхать в прохладных лесах, на берегу озер. - Мы с тобой будем плавать вперегонки, - предложила Антошка папе. - Согласен, но давай договоримся с мамой, чтобы она нас не компрометировала и не кричала бы: "Не заплывайте далеко, утонете". - Боюсь, что ваши соревнования не состоятся! - смеялась мама. - Папа просидит с удочками и смотает их, когда яхта будет готова к отплытию. Навстречу по пустынной улице стремительно шагал мужчина. Полы пальто развевались от быстрой ходьбы, тени от каштанов плясали по его лицу. Антошкин папа остановился. - Господин Кляус! Куда вы так спешите? Уж не на рыбную ли ловлю? Кляус замедлил быстрый ход, рубанул рукой вверх и хрипло прокричал: - Хайль Гитлер! Антошкин папа добродушно рассмеялся: - Ну, это уж слишком! С каких это пор я стал вам товарищем по вашей партии? Кляус сощурил большие серые глаза, и что-то злобное, торжествующее мелькнуло в них. Скороговоркой, словно отдавая команду, он сказал какие-то немецкие фразы, затем снова вскинул руку, еще громче крикнул: "Хайль Гитлер!" - и помчался дальше. Антошкин папа посмотрел ему вслед и пожал плечами. - С ума, что ли, спятил? Отлично говорит по-русски, а сейчас забормотал по-немецки, и это фашистское приветствие... - Кто он? - спросила Елизавета Карповна. - Работник германского торгового представительства, часто бывает в нашем торгпредстве, хорошо говорит по-русски. Позавчера схватил меня за пуговицу пиджака и целый час убеждал, что пакт о ненападении связал Германию и Советский Союз на вечные времена, а потом принялся доказывать, что национал-социалистская партия и коммунистическая добиваются одних и тех же целей. Я еле спас свою пуговицу и ответил ему, что деловые отношения и государственные пакты - одно, а цели у наших партий разные. - Противный тип, - с презрением сказала Антошка. - Как он смеет лезть со своим "хайльгитлером"? - Может, выпил лишнее, - махнул рукой папа. - Черт с ним! Завтра придет извиняться. - Он что-то говорил о Гитлере и России, - сказала мама, - но что именно, я не могла разобрать. - Наверно, о пламенной любви Гитлера к России,- насмешливо сказал отец. С улицы Карлавеген свернули на Виллагатан. В этот ранний час Виллагатан была самой оживленной. На этой улице был дом представительства Советского Союза, и советские люди с детьми, празднично одетые, шли к своему дому, где был назначен сбор. Малыши тащили надувных резиновых крокодилов, черепах, сачки для ловли бабочек. Мужчины запаслись удочками и спиннингами; у одного на руке болталось ведро для будущей ухи; женщины несли в плетеных корзиночках бутерброды, консервы, лимонад. Предстоял веселый праздник всей советской колонии. Небольшой четырехэтажный дом Советского полпредства на Виллагатан стоит в окружении высоких тополей. На фронтоне здания в лучах солнца сверкает квадратная медная доска с выгравированным на ней гербом Советского Союза и надписью: "Полномочное представительство Союза Советских Социалистических Республик". Еще на тротуаре, перед самой калиткой полпредства, человек стоит на шведской земле, но достаточно ему сделать один шаг, переступить за калитку, и он уже на советской земле, где действуют советские законы, куда без приглашения и разрешения не может ступить никто из посторонних. Это кусочек советской земли, особенно дорогой и почитаемой на чужбине. Дом Советского полпредства с двором и палисадником экстерриториальны, то есть неприкосновенны, и кажется, что здесь и солнце светит по-иному, и воздух другой... Советские люди заполнили дворик полпредства. Со второго этажа сквозь закрытые окна пробивался дробный стук пишущей машинки. Какая-то срочная работа была в этот ранний час у полпреда. Наверное, Александра Михайловна Коллонтай диктовала какую-нибудь докладную записку и спешила закончить ее, чтобы вместе со всей советской колонией отдохнуть в этот погожий июньский день. Уборщица полпредства Анна Федоровна унимала ребятишек. "Тсс, тише вы, всю Швецию разбудите! Не думайте, что раз вы на экстерриториальном дворе, так вас за забором не слышно". Слово "экстерриториальный" Анна Федоровна произносила четко, и звучало оно особенно торжественно и значительно. Женщины допытывались, чем Анна Федоровна моет окна, - стекла сверкают на солнце, как хрустальные. "Известно чем, - отвечала она, - руками, ну, а в воду добавляю нашатырный спирт и протираю мягкими льняными тряпками. Как же иначе - ведь это не какое-нибудь там буржуйское, а Советское представительство. Наш дом должен сиять!" - говорила она, оглядывая любовным хозяйским глазом сверкающие медные ручки и гранитный цоколь здания, вымытый накануне мылом и щетками. Анна Федоровна была первой певуньей в советской колонии, но пела редко, чаще мурлыкала себе под нос, убирая по утрам комнаты полпредства. "Голос у меня очень сильный, ему нашей экстерриториальности мало", - говорила она и мечтала в день отдыха где-нибудь в открытом море на яхте отвести душеньку, перепеть все "страданья". Окно, за которым стрекотала пишущая машинка, распахнулось, и выглянула Александра Михайловна Коллонтай. - Товарищи, прошу зайти ко мне в приемную. Всех, всех - и женщин и детей. - Голос полпреда звучал как-то странно: обычно Александра Михайловна здоровалась со всеми, каждого малыша окликала по имени, спрашивала, все ли здоровы, у всех ли хорошее настроение... ...На втором этаже - рабочий кабинет полпреда и приемные комнаты. Дежурный пригласил всех в голубую гостиную. Здесь действительно было все голубое: и обтянутая атласом мебель, и пушистый ковер, и портьеры. Над белым роялем висел портрет Александры Михайловны, написанный в синих тонах. По стенам картины, в которых много синего неба, воды и прозрачного голубого воздуха. Все с тревогой смотрели на высокую двустворчатую дверь, ведущую в кабинет полпреда. Александра Михайловна вышла стремительной походкой. Антошка отметила, что синие глаза Александры Михайловны были сегодня совсем темные, рука теребила цепочку от лорнета. Александре Михайловне шел семидесятый год, но Антошка, которой даже тридцатилетние женщины казались очень пожилыми, Александру Михайловну не считала бабушкой. Было в этой невысокой улыбчивой женщине особое обаяние, которое влекло к ней сердца детей и стариков, мужчин и женщин. "Ленинская школа у Александры Михайловны, потому и любят ее", - говорила Елизавета Карповна, которая часто заходила к ней, чтобы послушать сердце, измерить давление и просто по душам поговорить. Но сейчас Александра Михайловна была иная - строгая и сильная - и показалась Антошке высокого роста. Коллонтай подошла к столику и тяжело оперлась на него. Ей предложили стул, но она покачала головой и обвела собравшихся внимательным взглядом больших синих глаз, в которых притаилась тревога. - Дорогие мои, - начала она и сделала длинную паузу. Елизавета Карповна поняла, что Александра Михайловна справляется сейчас с сердечным приступом. Красные пятна зардели на ее щеках и шее. Елизавета Карповна сделала движение к ней, но Александра Михайловна уже оправилась, выпрямилась и продолжала: - Товарищи дорогие, беда разразилась над нашей Родиной... В зале наступила такая тишина, что зазвенело в ушах. - Сегодня на рассвете фашистская Германия совершила злодейское нападение на нашу страну. По всему фронту, от Балтики до Черного моря, идут бои. Германская авиация бомбардировала наши аэродромы, города и деревни. Наш народ понес первые жертвы. Антошка прижалась к отцу. Все не отрываясь смотрели на своего полпреда и хотели по ее лицу, по движению пальцев, по тону ее голоса узнать больше, чем она сказала. - Да, - словно отвечая на мысли людей, продолжала Александра Михайловна, - мы выстоим, мы победим - не победить мы не можем, но борьба будет тяжелая, и победа теперь зависит от усилий каждого советского человека. Заплакали малыши - почувствовали тревогу взрослых. Потом стали выступать. Говорили коротко и гневно. Зашелестела бумага. Мужчины, словно сговорившись, что-то писали в блокнотах, притулившись на подоконниках, разложив листки на рояле или просто приложив их к стене. И все протягивали свои листки Александре Михайловне. Это были заявления о посылке на фронт. Коллонтай знаком руки остановила их. - Мы здесь тоже на фронте, и наша работа здесь очень нужна Родине. Встревоженные бедой люди пытались уяснить себе и размеры опасности, и кто будут нашими друзьями в этой войне, и кто пойдет против нас вместе с фашистской Германией. Александра Михайловна объяснила обстановку. Западный сосед Швеции - Норвегия вот уже полтора года оккупирована немцами. Норвежский король Хокон VII и правительство эмигрировали в Англию. Немцы нашли в Норвегии уголовника и авантюриста Квислинга и сделали его "премьер-министром". Восточный сосед Швеции - Финляндия, очевидно, выступит на стороне Германии. Сама Швеция будет придерживаться своей старой политики нейтралитета, то есть не примет участия в войне ни на чьей стороне. Может ли Германия оккупировать Швецию? Едва ли. Все силы гитлеровцев брошены против Советского Союза, и вряд ли у них найдется тридцать лишних дивизий, чтобы направить против шведов. Как поведут себя Англия и Америка? Будем надеяться, что они станут нашими союзниками. Англия уже около двух лет находится в состоянии войны с Германией, ее народ сильно пострадал от фашистских бомбардировок. - В городе сейчас поползут слухи, самые невероятные, - предупредила Коллонтай, - буржуазные газеты будут полны лживых сообщений. Не поддавайтесь панике, друзья, ведите себя с достоинством. Я каждый день буду информировать вас. Слушайте московское радио. Александра Михайловна ушла к себе в кабинет. Люди не расходились. Сердце у Антошки гулко билось. Война - это страшно! Но взрослым свойственно преувеличивать опасность. Неужели они не понимают, что Красная Армия встанет сейчас грозной стеной на пути врага?.. Пионервожатый Костя не раз объяснял им в школе, что, если фашисты попробуют сунуть свой поганый нос в наш советский огород, мы им так ответим, что от них одна пыль останется. А то нет? Пытались же четырнадцать держав уничтожить молодую Советскую Республику - не вышло. А тогда и оружия было мало, и не все сознательные были. А сейчас каждый комсомолец будет Чапаевым, а оружия у нас ого-го-го! А у фашистов что? На геройские подвиги они не способны, и оружия больше нашего у них быть не может. Это факт! Напрасно беспокоятся люди. Антошка твердо знает, что Красная Армия одолеет гитлеровские полчища, и очень скоро. А германские рабочие? Они должны восстать и смести фашизм так же, как русские рабочие в Октябрьскую революцию смели царизм. Может быть, в Берлине уже идут баррикадные бои. Пройдет неделя, две, и Гитлер отдаст ключи от Берлина главнокомандующему Красной Армии. Ведь были даже в древности такие случаи. Уж что-что, а по истории у Антошки всегда была пятерка. Но ведь и Александра Михайловна историю не хуже Антошки знает. Почему же она так встревожена? Почему она говорит, что война будет трудной? И у всех взрослых лица такие суровые и напряженные. Может быть, высказать им свои соображения? Но кто будет слушать ее, девчонку? Расходились из полпредства поздно вечером. Продавцы газет визгливо выкрикивали новости о победном марше гитлеровских войск в России, люди расхватывали вечерние газеты. Сияли, подмигивали яркие огни рекламы. Из ресторанов неслись звуки джаза. НОЧНОЙ ДИКТАНТ Недели шли за неделями. Прошло уже три месяца, а война все не кончалась. Советское радио каждый день сообщало одно и то же: "Ожесточенные бои с противником идут на всех фронтах". А где эти фронты? Некоторые шведские газеты не раз сдавали немцам и Москву и Ленинград. Этому, конечно, никто не верил. Сегодня Совинформбюро сообщило, что "бои идут под Киевом". Вот куда уже фрицы докатились! Все не так просто, как говорил пионервожатый Костя. Анатолий Васильевич уходил каждый день на работу, но через два-три часа хмурый возвращался обратно. Торговля со Швецией прекратилась, колонки, продававшие советские нефтепродукты, закрывались одна за другой. Антошка осаждала отца вопросами: почему Гитлер побеждает, почему наши не дадут им как следует, почему не восстают германские рабочие? Отец терпеливо объяснял: немцы напали на нашу сарану внезапно, у них больше оружия - они захватили все европейские страны, военные заводы всей Европы работают на гитлеровскую армию. Швеция хотя и не воюет, но вся ее руда идет тоже в Германию. У фашистской Германии есть союзники: Италия, Финляндия, Венгрия, Румыния, Испания. Гитлер распоряжается солдатами этих стран, как своими собственными. У нас, по совести говоря, нет еще настоящих союзников - государств, которые бы с оружием в руках сражались против фашизма. Самые верные и надежные союзники - это трудовые люди во всех странах. Они поднимаются на борьбу, но нужно время, чтобы они сорганизовались, вооружились. Мы ведем борьбу в одиночку, своими силами. А кто поднимет германских рабочих на борьбу? Товарищ Тельман, большинство коммунистов заключены фашистами в тюрьмы. Анатолий Васильевич теперь уже не насвистывал "Мы кузнецы" и даже в плохом настроении не напевал "Кирпичики". Он о чем-то все время усиленно думал, шагая из угла в угол по комнате, потирая виски. По ночам просиживал за статистическими справочниками, что-то высчитывал, составлял таблицы. "Чем заняты все время твои мысли?" - спросила его как-то Елизавета Карповна. "Подсчитываю возможные запасы нефтепродуктов гитлеровцев", - ответил он и объяснил, что у Германии нет своей собственной нефти, а награбленные и накопленные накануне войны запасы не пополняются, а истощаются. Нефть - это самый слабый участок германской военной машины, и каждый взорванный склад нефтепродуктов наносил бы чувствительный удар по боеспособности гитлеровцев. "Уж я-то знаю, как обнаружить нефтехранилища, как к ним подобраться. А партия, Лизонька, призывает, чтобы у гитлеровцев земля горела под ногами. И она будет гореть. Будет!" Елизавета Карповна знала характер своего мужа и понимала, чего он добивается, посылая в Москву телеграмму за телеграммой с просьбой разрешить ему выехать. Однажды он явился домой оживленный. Обнял одной рукой Антошку, другой маму и сказал, что ему наконец-то разрешили вылететь в Москву. - А мы? - в отчаянии воскликнула Антошка. - Вы с мамой пока останетесь здесь. Место на самолете получить очень сложно. При первой возможности вы тоже отправитесь в Москву... Отец улетел темной ночью, улетел в Англию, а как он будет добираться до Москвы - никто не знал, и Елизавета Карповна с Антошкой жили в постоянной тревоге. Учеба в школе продолжалась, но Антошка учила уроки скрепя сердце, учила только для того, чтобы не огорчать маму, которая в ожидании известий от отца осунулась, побледнела. Наконец в октябре от Анатолия Васильевича была получена коротенькая телеграмма из Москвы: "Прибыл благополучно. Целую". И все. Письма и газеты из Советского Союза перестали прибывать с первых же дней войны. Московское радио заглушалось немецкими трещотками, и слушать его можно было только глубокой ночью. А советским людям позарез нужно было знать правду, как обстоят дела на фронте, как живет и борется родная страна. Ночью в советском пресс-бюро включались два радиоприемника, и члены советской колонии, дежуря по очереди, ловили вести из Москвы, записывали сводки Совинформбюро. Сводки перепечатывались на машинке, вывешивались во всех служебных помещениях. Потом стали выпускать бюллетень советских новостей и печатали его на ротаторе. Не только советские люди, пусть и шведы знают правду о нашей стране, знают из советских источников, а не по немецким лживым сообщениям. Советское полпредство стало выпускать бюллетень на шведском языке и на английском. А источник информации один - радио. Сегодня у Антошки ночная вахта. Она дежурит напарником с военным атташе Николаем Петровичем. Они будут сидеть в разных комнатах и записывать одну и ту же передачу, а потом сверять. Николай Петрович шагает по комнате, курит одну папиросу за другой. Как всегда, молчаливый, непроницаемый, и Антошка его побаивается. Николай Петрович представляет в Швеции Красную Армию, поэтому его должность и называется военный атташе. Обычно он ходит в штатском костюме, но иногда появляется в полной форме полковника Красной Армии с орденом Боевого Красного Знамени на груди. Этим орденом он награжден за геройские подвиги в гражданской войне. Надевает он военную форму только тогда, когда едет по делам в шведское министерство обороны, на военный парад или на маневры шведской армии. Когда Советский Союз закупает военные материалы, то переговоры о закупке ведет военный атташе, и он же наблюдает за тем, как выполняются эти заказы. Николай Петрович читает шведскую военную литературу, газеты и журналы, изучает жизнь шведской армии. Коллонтай советуется с ним по всем военным вопросам, и, наверно, это Николай Петрович подсчитал, что гитлеровцам понадобится по меньшей мере тридцать дивизий, чтобы оккупировать Швецию. Живет Николай Петрович один, его семья осталась в Ленинграде. Антошке кажется, что строгий он только с виду. Она не раз замечала, как он останавливался возле советской школы и предлагал ребятам, у кого нет велосипедов, подвезти на машине до дому. У Антошки нет велосипеда, и Николай Петрович часто завозит ее домой, но в машине сидит всегда молча и ни о чем не спрашивает. В окна колотит крупными каплями дождь, осенний, октябрьский. На большом письменном столе стоит радиоприемник, рядом лампа под зеленым абажуром. Антошка сидит, ждет команды и боится обернуться. Позади нее шагает Николай Петрович и курит папиросы - одну за другой! - Ну давай настраиваться на московскую волну, - говорит он, садится рядом с Антошкой и подкручивает ручки приемника. И вдруг в комнату словно врывается сонмище колдунов и ведьм из страшных сказок: завизжали, застонали, залязгали железными зубами, топают, гогочут. Это германские трещотки заглушают голос Москвы. - Вот так, - говорит Николай Петрович, - постарайся не слышать этих глушителей, а слушай только Москву. После боя кремлевских курантов начнется передача для районных и областных газет. Если что не разберешь, не останавливайся, записывай дальше. Потом мы соединим обе наши записи - что-нибудь получится. Понятно? - Да, понятно, - говорит Антошка, вовсе не уверенная в том, что она что-нибудь сумеет расслышать. Николай Петрович ушел в другую комнату, сел за свой радиоприемник и закрыл дверь. Антошка осталась одна среди хаоса звуков, визга и грохота. Сейчас будут бить кремлевские куранты. Двенадцать часов по московскому времени. Бой кремлевских курантов! Живя в Москве, их даже не слышишь и о них не думаешь. Но вдали от Родины, на чужбине, в какой бы точке земного шара ни находился советский человек, всегда, когда московское время приближается к двенадцати, он включает радиоприемник и с большим волнением ждет этого размеренного и спокойного сигнала Родины. Прижмет человек наушники покрепче к ушам и слышит стук сердца матери-родины и знает, что это тебе она подает сигнал, напоминает о том, что ты сын великой страны, что Родина помнит о тебе, верит и знает, что ты выполнишь свой священный долг. Антошка ждет, напрягает слух. Московская волна! Она катит к ней, к Антошке, смывает на пути грязные потоки лжи и клеветы и сейчас чистой струей забьет в радиоприемник. Вот он, стук большого сильного сердца... Гудки автомобилей... Нежный перезвон курантов... Тишина... И, уверенный, спокойный, разносится над планетой бой кремлевских часов. Плывет над землей величественный, крепнущий с каждым ударом звон курантов. Антошка замерла. После двенадцатого удара сквозь вой трещоток прорывается голос усталого, но сильного человека - мягкий баритон московского диктора. "Здравствуйте, товарищи!" - слышит Антошка. - Здравствуйте, товарищ диктор! - радостно откликается она. "Приготовьтесь записывать". - Готова! - отвечает Антошка, подвигает поближе бумагу, выравнивает отточенные карандаши. "В течение семнадцатого октября продолжались упорные бои с противником на всем фронте... Немецко-фашистские войска продолжали вводить в бой новые части... Храбро и мужественно сражаются советские летчики против озверелого фашизма. Под Москвой сбито шестнадцать немецких самолетов..." Антошка пытается представить себе картину воздушного боя под Москвой, а в памяти возникает воздушный парад на Тушинском аэродроме, куда она каждый год ходила с папой и мамой. Кувыркаются под солнцем, как воздушные гимнасты, серебряные самолеты, выделывая фигуры высшего пилотажа - "бочка", "штопор", "мертвая петля"... Медленно плывут тяжелые самолеты. Разноцветные парашюты плавно опускаются на зеленый луг, и из них, как Дюймовочки, возникают парашютисты и парашютистки в голубых комбинезонах. А как все это происходит на войне? Как сбивают самолеты? "Образцы мужества и героизма показывают артиллеристы, танкисты..." - записывает Антошка. И ей представляется парад на Красной площади. Прошли слушатели военных академий, боевые марши сменил вальс, прогарцевали кавалеристы. На площади наступает торжественная пауза, и вдруг тишину разрывают грохочущие, дымящие, украшенные флажками танки, за ними катят зеленые пушки, площадь заполняется чадом, но его быстро разгоняет майский ветер. На войне все не так. Антошка это понимает. Но как? Как загораются эти бронированные чудовища - танки? Как стреляют нарядные зеленые пушки? Этого Антошка не знает. "Эвакуация советских войск из Одессы закончилась в срок и в полном порядке..." - Раз в срок и в порядке, значит, хорошо, - облегченно вздыхает Антошка. "Ожесточенные бои в направлении..." Диктор передает название города по буквам: "Мария, Ольга, Женя, Анна, Иван Краткий..." Антошка улыбается. "Иван Краткий" - это буква "й", и Антошка представляет себе этого "Ивана Краткого" добродушным и рослым красноармейцем, добрым и улыбчивым, но беспощадным в бою с врагом. Вой и скрежет заглушают московскую передачу. "Успешно действуют партизанские отряды... - снова выбрался из хаоса звуков голос диктора. - Рабочие предприятий переходят работать с одного на несколько станков, заменяют товарищей, ушедших на фронт... Учащиеся ремесленных училищ помогают нашей промышленности выполнять заказы фронта. Отличник учебы Ваня Шарафьев выполняет две с половиной нормы..." "Молодец Ваня, - думает Антошка, - молодцы ребята, а я вот ничем похвастаться не могу". "...Народный артист Глиэр написал марш "Красная Армия", композитор Хачатурян создал песню о капитане Гастелло..." Все ради победы. "Женщины овладевают мужскими профессиями..." Ради победы. Антошка записывает новости с Родины, завтра о них узнают тысячи шведов. Ни один диктант в жизни Антошка не писала так старательно и с таким волнением, как этот ночной диктант из Москвы. Диктор закончил. В опустевшем эфире воют глушители. Подошел Николай Петрович и выключил радио. - Давай сверять, у меня есть пропуски. Скрипнула дверь, и послышался звонкий голос Александры Михайловны: - Ну как, записали? - Да, Александра Михайловна, вот сейчас сверим. - Как дела там? - спросила Коллонтай. - Очень хорошо! - горячо воскликнула Антошка. - Наши под Москвой сбили шестнадцать самолетов. Одесса эвакуирована в полном порядке. Александра Михайловна помрачнела и взглянула на военного атташе. Николай Петрович кивнул головой. - Да, к сожалению, это правда. Бои идут на подступах к Москве. Наши оставили Одессу. Немцы усилили натиск. И Антошка поняла, что дела не так уж хороши. Она видела, что Александра Михайловна и Николай Петрович очень встревожены тем, что Одесса захвачена немцами и что фронт теперь под самой Москвой. Николай Петрович сказал, что его машина стоит у подъезда и Антошка может ехать домой, а сводку сверит он сам. Александра Михайловна поблагодарила Антошку и передала привет маме. Елизавета Карповна ждала Антошку с ужином. Взглянув на дочь, она поняла, что новости плохие. Забыв об ужине и о сне, они всю ночь говорили о Москве. Рано утром пришел хозяин дома. Это был уже не тот вежливый господин, который раз в месяц заходил и спрашивал, довольны ли жильцы квартирой, достаточно ли хорошо топят и не нужно ли прислать мойщика окон. Он повесил палку на спинку стула, не сняв пальто, сел у стола и положил шляпу на колени. Без всяких предисловии и разговоров о погоде, здоровье он потребовал, чтобы Елизавета Карповна заплатила квартирную плату за полгода вперед. - Но мы обязаны по договору платить только за месяц вперед, - возразила она. - А сейчас я требую за полгода вперед. - Но у меня нет таких денег, я получаю свою зарплату только раз в месяц, - пыталась объяснить Елизавета Карповна. - Гитлер назначил на седьмое ноября парад своих войск в Москве. Вы скоро перейдете на положение эмигрантов, как эти всякие французы, бельгийцы, поляки. Не могу же я содержать всех эмигрантов! Слишком много их развелось в нашей стране. Лицо Елизаветы Карповны залила краска гнева. - Мы оставим вашу квартиру! - сказала она и встала, давая понять, что разговор окончен и хозяин может уходить. - Вы не дождетесь победы Гитлера, и никакого фашистского парада на Красной площади не будет! - выкрикнула Антошка, глядя злющими глазами на упитанное лицо шведа. - Мин готт! - вскочил как ужаленный господин Графстрем. - Вы слишком плохо воспитаны, фрекен, вы не умеете разговаривать со старшими. Антошка взглянула на мать, готовая отразить ее упреки, но Елизавета Карповна подтвердила: - Господин Графстрем напрасно надеется на победу Гитлера. Моя дочь права... И через неделю Антошка с мамой переехали на новую квартиру в большом доме, где жило много иностранцев. Антошке понравилось новое обиталище. Это была почти игрушечная квартира. В комнате помещались диван-кровать, кресло-кровать, стол и несколько стульев. Продолговатая кухня разделялась раздвижной стеклянной перегородкой: в одной части плита, раковина для мытья посуды и стенной шкаф, за перегородкой стол и четыре стула - эта часть заменяла им столовую, или, по-шведски, "матрум". В передней большой стенной шкаф и напротив маленькая душевая комната. Два окна квартиры выходили во двор. Мама теперь работает с утра до ночи: утром в школе, затем она отправляется на практику в клинику, а вечером - в пресс-бюро. Антошка ведет все домашнее хозяйство и заведует продовольственными карточками. Карточек много, они похожи на крохотные почтовые марки, и их легко потерять. Хлеба выдают двести граммов в день на человека, мяса - четыреста граммов в месяц и на каждое яйцо отдельная карточка, карточки надо беречь, продукты экономить и умудряться каждый день готовить завтрак, обед и ужин. Продавщицы в магазинах уже не те. Когда продавали без карточек, все были ласковые и очень вежливые, а сейчас уговаривать покупателя не надо: каждый выкупит все продукты по карточкам. И продавщицы перестали улыбаться. А может быть, не улыбаются потому, что боятся войны? Все в Швеции сейчас боятся войны. МАЛЬЧИК С ЗАКОЛКОЙ Сегодня на обед запеканка из картошки с рыбой и кисель из ревеня. Кисель кислый-прекислый, но мама сказала, чтобы Антошка не вздумала роскошествовать, иначе вторую половину месяца будут сидеть без сахара. Антошка приготовила обед, выключила газ, разлила прозрачный, с зелеными и розовыми прожилками кисель в мисочки, протерла мокрой шваброй линолеум на кухне. Все дела сделаны. Читать? Нет, не хочется. Вот если бы погулять... Она подошла к окну и выглянула во двор. Освещенный солнцем большой квадратный двор жил своей жизнью. С трех сторон высятся жилые корпуса с многочисленными балконами, затянутыми полосатыми яркими тентами, за аркой - заросли тополей и лип, сбегающих от двора вниз по откосу, к железн