еры весов, длины и объема, это наша денежная система, которая обеспечена золотом, как ни одна валюта в мире; традиция - это наш спикер в красной мантии в палате общин. Все это дорого моему сердцу, моему представлению об англичанине, - рассуждал доктор. - Вам, русским, трудно понять; вы поломали все традиции, вы хотите, чтобы люди в вашей стране были похожи друг на друга, как куриные яйца одно на другое. Елизавета Карповна рассмеялась: - Довольно примитивное представление о советском человеке. - Вы коммунистка? - в упор спросил ее доктор. Антошка насторожилась. Сейчас мама должна будет сказать неправду, чтобы не испортить англо-советских отношений. - Да, - спокойно ответила Елизавета Карповна. - И у вас нет выбора. Вы можете быть или членом коммунистической партии, или беспартийной, никаких других партий в вашей стране нет. Разве это демократия? - спросил мистер Чарльз. - У нас в стране было когда-то много партий, и народ выбрал себе одну-единственную - коммунистическую, выбрал право самому распоряжаться своей судьбой и за это право бился много лет и сейчас бьется, - ответила Елизавета Карповна. Антошка ликовала. Мама очень хорошо ответила. И не побоялась сказать, что она коммунистка. - Эта война воспитает другого человека, - вступил в разговор Джофри, - после войны народы всех стран поймут, что такое английская демократия, и, отвернувшись от фашизма, примут за образец нашу форму правления. Елизавета Карповна развела руками. - Это тоже в духе британской демократии - считать, что другие народы должны жить по вашему образцу? - Я решительно не согласен с вами, мистер Джофри, - вскочил доктор и зашагал по каюте. - Война не воспитывает. Война развращает, учит людей убивать и бездельничать. - Мне кажется, - мягко улыбнулась Елизавета Карповна, - что война прежде всего испытывает - испытывает каждого человека, силу и способность каждого государства, в войне проверяется дружба народов и несокрушимость крепостей, незыблемость традиций. Все проходит испытание во время войны. - Я признаю за русскими... - Вы хотите сказать - за советскими, - поправила старшего помощника Елизавета Карповна. - Да, да, но для нас Советский Союз - это прежде всего Россия. Так вот, я признаю за советскими один козырь - это умение сплотить народы разных национальностей. Черт возьми, если бы мы могли овладеть этим секретом, британская империя была бы неуязвима! - Тогда вам пришлось бы нарушить ваши традиции и принять наши, - парировала Елизавета Карповна. - А у вас тоже есть традиции? - спросил мистер Эндрю. - Безусловно, - ответила Елизавета Карповна, - и самая первейшая и святая - это дружба. Нашим обычаем стало, если в мире случилась беда, спешить на помощь. Так было всегда, так будет всегда. - Что правда, то правда, - заметил старший механик. - Русские дружить умеют, а наша империя трещит сейчас по всем швам. Индия уже фактически откололась, Африка тоже готова восстать против нас. - Англичане всегда любили подминать под себя, - сказал капитан, - мы, шотландцы, это испытали на своей шкуре. Елизавета Карповна видела, что разговор начинает вестись на высоких нервных тонах. - Тсс, тише, - приложила она палец к губам, - Джонни заснул... Малыш, прижав к себе куклу, которую смастерила ему Антошка из своей варежки, сладко спал, притулившись возле своей няньки. - Джонни знает свое время, - улыбнулась Елизавета Карповна. И эта улыбка погасила готовые сорваться резкие слова. Елизавета Карповна понесла на руках Джонни. Антошка пошла следом за ней. - Миссис Элизабет - отличный парень! - сказал доктор Чарльз. - Мама, - покачала головой Антошка, когда они пришли в свою каюту, - ты выдала тайну: сказала, что ты член партии. Ты не боишься испортить англо-советские отношения? - Нет. Глупо было сейчас скрывать это. Мы едем домой, и меня не могут заподозрить, что я веду коммунистическую пропаганду. А свои убеждения отстаивать можно и должно. Елизавета Карповна осторожно уложила Джонни на койку. Пикквик немедленно примостился рядом с мальчиком. - Пусть малыши поспят, а ты пойди прогуляйся по палубе, - предложила Елизавета Карповна. - Я зайду в лазарет. Антошка стоит на палубе, всматривается в серую пологую зыбь, переводит взгляд в туманную даль, где сливаются воедино море и небо - одинаково тусклые, холодные и непроглядные. Море для Антошки - огромная таинственная книга, которую она не умеет читать. И ей до слез стыдно признаться даже самой себе, что она не любит море. Эти свинцово-безбрежные воды страшны в штормовой ярости, неприветливы и сейчас, в тихую погоду. Почему же испокон веков, презирая опасность, люди, рожденные на земле, шли в море, многие находили там свою погибель, а на смену им приходили другие? Если бы древние пироги, парусные суда, рыбачьи шхуны и корабли оставляли следы на воде, моря и океаны были бы исполосованы глубокими бороздами, и если бы на месте гибели каждого мореходца со дна океана поднимался могильный холм, морская гладь выглядела бы сплошным кладбищем. Но равнодушные волны смывают следы кораблей; морские пучины глубоко прячут обломки судов, останки людей. А человек, осознав себя хозяином планеты, захотел заглянуть во все уголки своего обиталища, покорил землю, воды и устремился в небо. Нет следов на воде, но человек, познавая море, наносил на мореходные карты открытые им острова и земли, подводные архипелаги и морские впадины, измерил глубину океанов и морей, проложил невидимые для сухопутного обитателя земли точные и безопасные дороги. Имена исследователей стали островами, морями, проливами. Эти волны, что лениво плещутся сейчас вокруг парохода, на палубе которого пытливыми серыми глазами всматривается в мир советская девчонка, пятьдесят лет назад омывали крутые выпуклые борта корабля "Фрам". "Фрам" - значит "вперед". На корабле, носившем это имя, шел в неизведанную Арктику знаменитый норвежский ученый-океанограф Фритьоф Нансен. "Фрам", похожий на скорлупу грецкого ореха, избороздил заполярные моря и Ледовитый океан, и льды, пытавшиеся раздавить дерзкого пришельца, только выталкивали корабль наверх. И нет человека, который бы, приехав в Осло, не посетил бы павильон, в котором норвежский народ свято хранит эту реликвию мужества и пытливости. В 1928 году - это был год рождения Антошки - человечество, может быть, впервые за всю свою историю, познало радость и счастье бескорыстной взаимопомощи, братской солидарности. Итальянский дирижабль с экспедицией генерала Нобиле на борту вылетел в Арктику для проведения исследовательских работ. В ледяной пустыне дирижабль потерпел аварию. Сигналы SOS, повторенные трижды, принял русский радиолюбитель Шмидт из небольшого села Вознесенье-Вохма. Советское правительство немедленно снарядило мощную экспедицию для поисков и спасения потерпевших аварию. Спасательную экспедицию возглавил старый революционер, побывавший в царской тюрьме и ссылке, известный ученый, исследователь Севера Р. Л. Самойлович. Одновременно на призыв о помощи откликнулись норвежцы, шведы, затем финны, французы, итальянцы. В экспедициях по спасению маленькой группы людей приняло участие 16 кораблей, 22 самолета, не менее полутора тысяч людей. И это, не считая многих десятков тысяч, которые помогали снаряжать экспедиции, вели наземную службу. Здесь, над этими водами Баренцева моря, летел разыскивать итальянскую экспедицию отважный исследователь, суровый и мужественный человек Раул Амундсен; он погиб, не долетев до цели. Может быть, Антошка стоит сейчас над его незримым могильным холмом. Здесь по водам Норвежского и Баренцева моря шел на помощь пострадавшим легендарный советский ледокол "Красин". Это ему после тяжелейших испытаний, пробивая крепкие льды, удалось спасти от верной смерти две группы участников экспедиции, всего семь человек. Восьмого - начальника экспедиции Нобиле - снял со льдины шведский летчик. Многие сотни людей вышли на кораблях и вылетели на самолетах в Арктику, готовые пожертвовать своей жизнью ради спасения попавших в беду товарищей. Десятки тысяч добровольцев требовали направить их в ледяную пустыню для поисков экспедиции Нобиле. Мир подобрел тогда, люди стали ближе друг к другу, повеяло теплом. Каждый просыпался с мыслью: что слышно о них? Матерям участников экспедиции Нобиле летели со всех материков, изо всех стран письма. "Будьте спокойны, - писали женщины разных народов. - Их найдут. Они будут спасены. Никакие льды не устоят против горячих сердец, поспешивших на помощь". И их нашли. Обмороженных и полумертвых от голода подняли на борт советского ледокола. И трудно сказать, кто был счастливее тогда - сами спасенные или члены команды ледокола "Красин". Подвиг советских моряков и летчиков растопил лед недоверия ко всему советскому. Весь мир рукоплескал отважным красинцам. Было странно и непонятно только поведение итальянца Филиппо Цаппи. Его подобрали на льдине рядом с умирающим Мариано. Третий член группы, молодой и блистательный шведский ученый Финн Мальмгрен, по словам Цаппи, очень ослаб в пути и отказался идти дальше. Цаппи уложил его в прикопанную во льду ямку, забрал теплую рубашку Мальмгрена и долю его провизии ("Мальмгрен категорически отказался от пищи", - хладнокровно объяснил Цаппи), и они отправились дальше. Вскоре кончилась последняя порция продуктов, и двенадцать дней Цаппи и Мариано ничего не ели. ("Мариано завещал мне свое тело, чтобы я не умер с голода", - цинично усмехнулся Цаппи.) Цаппи был упитан и совершенно здоров, тогда как Мариано был чудовищно истощен, правая ступня отморожена. Раздевая обоих, чтобы выкупать в теплой ванне, советские моряки подивились: на Цаппи был комбинезон, теплое белье, суконные, меховые и брезентовые брюки, две пары меховых мокасин и две пары носков, а на Мариано одни суконные брюки и пара носков, мокасин на нем не было вовсе, но под вязаной рубашкой на груди у Мариано был голубой вымпел с начертанным на нем девизом: "Ubi nec aquila" ("Куда и орел не залетал"). Цаппи и Мариано поместили в лучшей каюте, уложили их на белоснежные постели. Санитар Анатолий Иванович трогательно ухаживал за обоими. Принес им по чашке горячего кофе. - Пейте, товарищ Мариано, пейте, товарищ Цаппи, поправляйтесь... - со слезами на глазах говорил старый моряк. - Я для тебя не товарищ, а господин, запомни это, - грубо оборвал его Филиппj Цаппи. - Ну, господин не господин, а желанный гость. Будем звать вас по-русски Филиппом Ивановичем, - покладисто ответил Анатолий Иванович. - Да скажи капитану, чтобы он предоставил мне отдельную каюту и не помещал вместе с нижними чинами, - приказал "Филипп Иванович". Цаппи говорил по-русски. Неизвестно, с какими "научными" целями итальянский морской офицер Цаппи побывал до этого в Одессе, в Сибири, объездил Дальний Восток. ..."Где-то он сейчас, - подумала Антошка. - Наверно, в составе итальянских фашистских войск сражался против тех, кому обязан был жизнью, а может быть, был начальником лагеря смерти для военнопленных. И попадись ему в лапы добрый Анатолий Иванович, Цаппи припомнил бы ему "товарища". Да, тогда советские люди спасли жизнь горстке итальянских исследователей, пройдя длинный путь сквозь штормы, льды и туманы. И когда израненный "Красин" сдал спасенных на острове Шпицберген итальянским представителям и получил приказ идти в Норвегию для того, чтобы залечить свои собственные раны, в море прозвучал призыв SOS с тонущего немецкого корабля "Монте Сервантес". На корабле находилось 1500 пассажиров и 318 человек команды. Зайдя во льды у Шпицбергена, корабль напоролся на айсберги и, получив две огромные пробоины, медленно, но неотвратимо погружался в воду. "Красин" ответил коротко: "Иду!" - и подошел вовремя. Советские моряки и водолазы принялись спасать немецкий корабль. Семь дней проработали советские водолазы в ледяной воде, отрывали живые куски от собственного корабля, чтобы заделать пробоины "Монте Сервантеса". Спасенные не скупились на высокие слова благодарности. Где они теперь, эти 1818 немцев, обязанные своей жизнью советским морякам? Сейчас в этих водах бродят волчьи стаи фашистских субмарин, топят корабли, расстреливают плавающих на обломках людей, а на английском пароходе между тем советский врач спасает жизнь германскому разбойнику. "Не слишком ли мы добры?" - думает Антошка. Не выйди тогда советские люди на помощь экспедиции Нобиле, все члены экипажа дирижабля наверняка погибли бы. Только советскому ледоколу оказались по плечу тяжелые льды Арктики... И сейчас советский народ спасает весь мир. Он, как легендарный ледокол, прокладывает путь к свободе для всех народов, высвобождает из ледового плена фашизма миллионы людей. Но как много в мире цаппи, которые после войны постараются забыть, какой ценой и кровью они были спасены, и потребуют себе не только отдельную кадету, но и капитанский мостик. КУКЛА - Во что переодеть Джонни? Багаж матери и дочери продуман до мелочей. В самолет было разрешено взять всего по пятнадцати килограммов на человека. Самый большой чемодан наполнен шерстяными изделиями шведских женщин, подарками для ленинградских детей. В другом чемодане самые необходимые вещи для Елизаветы Карповны и Антошки. - Мамочка! Ну чего мы сидим и раздумываем, когда для Джонни едет с нами такой роскошный гардероб! Ведь шведки подарили это детям, потерявшим родителей. Джонни тоже потерял родителей. Ведь это будет честно? Правда? Мама покачала головой. - Нет, дочка, на это мы не имеем права. Джонни - наш, и одеть его должны мы сами. Подарки трогать не будем. Елизавета Карповна порылась в чемодане и решила распустить свой запасной свитер из голубой шерсти - хватит с нее и одного - и связать теплый костюм малышу. - Но ведь Джонни прежде всего нужны штанишки, он еще такой глупенький, - улыбнулась Антошка, - сколько ему надо штанишек на день. - Я думаю, на пароходе найдутся какие-нибудь старые тельняшки, из которых мы сделаем отличный гардероб для нашего Джонни. - Мамочка, ты умница, - чмокнула Антошка мать в щеку, - надо будет поговорить с мистером Мэтью. После обеда Антошка подошла к стюарду: - Мистер Мэтью, у меня к вам просьба. Не найдется ли у вас на складе старья, из которого можно сшить штанишки для моего Джонни. - Антошка с гордостью произнесла "для моего". Стюард развел руками: - Если бы вы видели, мисс, что это за старье, рваное и грязное. Но каждую вещь я должен сдать по акту в интендантскую контору по возвращении. Антошка помрачнела. - У, жадина, - по-русски сказала она, зная, что стюард ее не поймет. - Я понимаю, что вы ругаетесь, - догадался Мэтью по злым глазам Антошки, - давайте спросим боцмана; он старший за хозяйство. Антошка побежала разыскивать боцмана, ее швыряло от переборки к переборке, а стюард шел за ней размеренным шагом, переваливаясь с ноги на ногу, не позволяя волне играть с ним. Боцман решил вопрос сразу. - Выдайте то, что отберет мисс, составьте акт и скрепите его подписями. Мистер Мэтью оказался прав. Тельняшки были так грязны, что на них только угадывались синие полоски, все в дырах и масляных пятнах. Но хорошо, что у человека есть спина, на которой меньше всего снашивается и пачкается одежда. Антошка отобрала кучу тельняшек. Мистер Мэтью долго выписывал квитанцию - видно, редко держал он карандаш в старых, негнущихся пальцах. Он внимательно пересчитал тряпье, словно это были драгоценные реликвии, и дал расписаться. Антошка прочитала, что она, мисс Анточка, получила для своего ребенка, подобранного в море, девять старых, пришедших в негодность моряцких тельняшек. И закипела работа. Сначала Антошка стирала тельняшки в ванне, стараясь смыть масляные пятна, пока Улаф не посоветовал ей отрезать все непригодное и стирать одни спинки. Потом мама сделала из жесткой упаковочной бумаги выкройки, и Антошка принялась шить. Не так-то легко шить, когда под тобой зыбкая палуба и иголка вдруг убегает в сторону вместе с рукой. Не легко шить, когда Джонни с одной стороны, а Пикквик - с другой тянут полосатые куски себе в рот. - У Джонни режутся зубки, - сказала Елизавета Карповна. - Ему хорошо бы дать погрызть валерьяновый корень, но где ею возьмешь? - Значит, у мистера Пикквика тоже режутся зубы, - сказала Антошка. Щенок грыз все, что попадалось ему на глаза: ножки кресел, лыжные башмаки, изорвал в клочья ленточку из косы Антошки, и теперь вместо двух ей пришлось заплетать одну косу. Весь день Антошка сидела на койке, шила и напевала песенки. А к обеду принесла Джонни в кают-компанию. Сняла с него шубку, которая после пребывания в воде высохла, заскорузла, и Джонни старался от нее поскорее освободиться. Маленький полосатый мальчик оглядывал всех веселыми глазами и, выпячивая нижнюю губу, пускал пузыри, весело смеялся. И все смеялись, и все рассказывали о своих детях. Оказывается, все дети в этом возрасте пускают пузыри, все тащат в рот что попало, и снова были извлечены из нагрудных карманов фотографии и в который уже раз обходили по кругу, и снова все хвастались своими самыми умными детьми и самыми красивыми женами. - У Джонни режутся зубки, ему нужен валерьяновый корень, - со знанием дела сказала Антошка. - А не может ли валерьяновая настойка заменить корень? - поинтересовался доктор Чарльз. Все громко рассмеялись, а Джонни решил, что смеются над ним, долго вытягивал нижнюю губу и расплакался. Антошка вытащила из кармана свитера картонного плясуна, и у Джонни сразу высохли слезы. Украинский хлопчик, в вышитой рубашке и в смушковой папахе набекрень, в сапогах, лихо отплясывал и поразил воображение не только Джонни, но вызвал настоящее восхищение всей кают-компании. Антошка немножко возгордилась и милостиво обещала сделать, если позволит время, каждому на память такого плясуна. - А позавчера было любопытное происшествие, - сказан капитан. - Я был на мостике и получил от впередсмотрящего сигнал: "Человек за бортом". Схватился за бинокль и вижу, на волне качается ребенок. Вот, думаю, везет нам на детей. Пригляделся, а это была большая кукла. Антошка схватила мать за руку. - Скажите, эта кукла была в голубом платье и белых башмаках? - срывающимся от волнения голосом спросила Антошка. - Вот этого я не разглядел. Кукла то исчезала, то появлялась на гребне волны. Антошка сидела с широко открытыми глазами; она видела эту куклу, мягкую, теплую, резиновую, которую купил Василий Сергеевич для своей Ленки. Кукла раскинула руки, и волны то подминали ее под себя, то вышвыривали наверх, и тогда с огромных открытых глаз скатывалась, как слезы, вода... А Алексей Антонович, Василий Сергеевич? Антошка схватила Джонни, натянула на него шубку и бросилась вон из каюты. - Что случилось? - спросил капитан. - Девочка обиделась, что я не велел поднять на борт эту куклу? - Нет, нет, - ответила Елизавета Карповна и, извинившись, пошла вслед за дочерью. Антошка лежала на койке и, обхватив Джонни, плакала. Малыш тоже ревел во все горло. - Мама, ты понимаешь, чья это кукла? - Да, Антошка, да, - гладила Елизавета Карповна руки дочери. - Как страшно... Мама, они погибли? Да? А кукла осталась? - Вещи всегда переживают людей, - с грустью сказала Елизавета Карповна. Она взяла на руки ребенка, который, всхлипывая, припал к теплой груди и скоро заснул. Елизавета Карповна уложила его, укрыла и принялась за вязанье. Сидела, низко опустив голову. Молчала. Антошка смотрела в иллюминатор. Где-то в безбрежном море покачивается на волнах кукла, раскинув руки, глядя в небо большими круглыми глазами, и где-то в Куйбышеве живет маленькая девочка Лена, а ее папа и Алексей Антонович... - Нет, нет! - с отчаянием вскрикнула Антошка. - Ты что, девочка? - Так... - Это война, это война, - тихо сказала мать. МЕЧТА - Сегодня мы устроим стирку, - сказала утром Антошка, расчесывая реденькие волосы Джонни. - Ты пойдешь со мной в ванную и будешь там спокойно сидеть. Да? Джонни с Антошкой готов куда угодно, с ней всегда интересно, весело. - Дог ту? - высказывался Джонни, прижимаясь щекой к руке девочки. - Да, да, я буду стирать, ты будешь пускать мыльные пузыри, а мистер Пикквик будет нас караулить. В огромной ванне, заросшей толстым слоем ржавчины, плескалась вода. С подволока свисали крупные капли, и, когда пароход переваливался с одного бока на другой, капли сбегались и шлепались вниз, часто попадая на голову Джонни, на спину Пикквика. Джонни подставлял ладони, громко смеялся. Пикквик, как только ему на спину падала капля, сердито огрызался, стараясь схватить каплю зубами. Потом Джонни надоело ловить капли, он подошел к Антошке и заглянул в ванну. Пикквик тоже поднялся на задние лапы, оперся передними о край ванны и наблюдал, как быстро мелькают руки девочки. Антошка отжала последнюю рубашку и вытащила толстую пробку, чтобы спустить воду. - Ну, а теперь давайте пускать мыльные пузыри. - Антошка настругала мыло в стакан с пресной водой, поболтала и, осторожно обмакнув в стакан соломинку, стала выдувать мыльный пузырь. Из соломинки сначала показалась белая мутная шляпка, похожая на опенок, шляпка растягивалась, дрожала, становилась круглой, прозрачной, переливаясь цветами радуги. Джонни зачарованно смотрел на красивую игрушку, и Пикквик, присев на задние лапы, тоже зорко следил за диковинным живым существом, дрожавшим на конце соломинки. От удивления у Пикквика оба уха встали, как у взрослой собаки. Он не вытерпел искушения, прыгнул, лязгнул зубами - волшебный мяч исчез, на бакенбардах у щенка повисло несколько мутных капель. Джонни отчаянно закричал, заглядывая в пасть Пикквику; тот брезгливо отряхнулся. - Ну, не плачь, мы сейчас сделаем еще. Антошка, не выпуская соломинки изо рта, выдула целую гроздь пузырей. Джонни очень хотелось подержать их в руках, но, едва он касался пальцами, волшебные мячики исчезали. - А теперь попробуй сам, - предложила Антошка малышу. Джонни отчаянно дул в соломинку, но из нее вылетали только брызги. Пикквику надоело смотреть на это занятие, он выхватил у мальчишки соломинку и перегрыз ее. Джонни замахнулся на Пикквика рукой; щенок не понял этого жеста - его еще никогда не шлепали, - принял это за призыв помириться и лизнул малыша прямо в губы. - Ну, вот молодцы, помирились. Теперь посидите несколько минут смирно, а я выполоскаю белье. Джонни сидел на трубе, макал соломинку в стакан, надувал щеки и, когда возникал пузырь, проворно вытаскивал трубочку изо рта и радостно смеялся, а шар тем временем втягивался в тоненькую трубочку и исчезал. Антошка выполоскала бельишко, которое от морской воды стало жестким, уложила в ведро, взяла Джонни за руку, и они поднялись наверх. Пикквик стоял внизу перед трапом и жалобно скулил. Он не привык ходить по лестнице, но ему было так страшно остаться одному, что он поставил передние лапы на ступеньку, подтянул задние и так доскакал до ноги Антошки. - А теперь малыши будут есть кашу и спать... Антошка поднялась в камбуз. Улаф, ругаясь по-норвежски, размахивал полотенцем. По стенам и столам разбегались рыжие тараканы. - Боже мой! - взвизгнула Антошка. - Тараканы, какой ужас! - Она захлопнула дверь. Улаф вышел к ней. - Ну это же обыкновенные тараканы. Чего ты испугалась? - Боюсь. Больше всего на свете боюсь тараканов и лягушек. И откуда в море эти страшилища? Они ведь бывают только в деревне за печкой, и то если хозяйка нечистоплотная. Улаф был задет за живое. - Когда я пришел на пароход, их было здесь еще больше. Я не могу с ними справиться. - Теперь я понимаю, почему у ломтей консервированной колбасы такие зазубренные края - ее объедают тараканы? - спросила Антошка. - Ну да, - простодушно ответил Улаф, - но я стараюсь обравнивать края. - Давай кашу для Джонни, я покормлю его, уложу спать и тогда научу тебя, как вывести тараканов. А ты тем временем приготовь кипяток, да побольше. Улаф вынес кашу. Антошка кормила Джонни и внимательно просматривала кашу, и Джонни тоже смотрел в кастрюльку и не мог понять, что это ищет там его кормилица. Накормив и уложив Джонни, Антошка на цыпочках пошла из каюты, а Пикквик прыгнул на койку, устроился у ног Джонни. Антошка погрозила ему пальцем, но щенок закрыл глаза и притворился, что уже спит. Улаф вскипятил большую кастрюлю воды. Антошка опасливо перешагнула порог в камбуз. Тараканы черными полчищами устроились в углах, под столом, возле плиты. - Вынь все продукты из шкафа, - приказала Антошка. - Из рундука, - поправил Улаф, послушно выполняя приказ. - Теперь набери в кружку кипящей воды и ошпарь рундук внутри. Кстати, как называются по-морскому тараканы? - Такого слова в морском словаре нет. Антошка зачерпнула кружкой кипяток и с замиранием сердца заглянула внутрь рундука. Он зарос тараканами, как мехом. Плеснула кипяток. Вода выливалась коричневыми потоками. - Кошмар! - восклицала Антошка. - Папа всегда говорил, что в доме должно быть чисто, как на корабле, а здесь? Фу! В камбузе стоял пар, как в бане. Улаф собирал совком тараканов в ведро. Из рундука, где хранился хлеб, извлекли целый совок продолговатых белых яиц, из которых еще не успели вылупиться новые. - Ты знаешь, под твоим командованием мы, кажется, уничтожили всю эту нечисть, - сказал Улаф. - Вот бы уничтожить всю нечисть на земле, - отозвалась Антошка. - Если бы это было так легко, как шпарить тараканов... - сказал Улаф, вынося ведро, полное тараканов. Вскоре камбуз блестел чистотой. Улаф и Антошка заглянули во все пазы, во все щели. - А теперь одевайся, пойдем на палубу повесим Джоннино белье. Я не знаю, на какие веревочки там можно вешать. - Антошка, на корабле нет веревочек, есть концы, тросы, канаты, в общем, такелаж. - Ну ладно, мне, кстати, надо с тобой посоветоваться. Улаф надвинул шапку с длинными ушами, надел меховую куртку и взял ведро с бельем. Был серый день. Тучи низко висели над морем. Ветер гнал с моря ледяную крупу. Антошка встряхивала белье, от которого шел пар, и развешивала на реях комбинезончики, рубашки, штанишки; они моментально застывали и превращались в твердые полосатые флажки. На пароходе жизнь словно замерла. Но это только казалось. На мостике грот-мачты сигнальщик не отрывал бинокля от глаз. Мерно работали машины. Море было пустынно и казалось очень мирным и очень скучным, серым, без признаков жизни, только время от времени возникали айсберги, то сияющие на солнце, то черные в ночи, а то похожие на серые каменные пирамиды. - Ты знаешь, Улаф, завтра мамин день рождения. Я всегда что-нибудь дарила ей или пекла пирог, а сейчас... просто не придумаю, чем ее порадовать. А у нее круглая дата. - Какая? - спросил Улаф. - Только, тсс, никому, - приложила палец к губам Антошка. - Мама не любит считать свои годы. Ей завтра будет сорок лет. Это много. Но она все равно красивая и молодая. Правда ведь, Улаф, правда? - Да, очень красивая, - согласился Улаф. - И ты на нее очень похожа. Но ведь и тебе когда-нибудь будет сорок лет и мне тоже. - О, - воскликнула Антошка, - это будет очень, очень не скоро, через четверть века! Мне будет сорок в тысяча девятьсот шестьдесят восьмом году. Интересно, какая будет тогда жизнь и какими будем мы? - А мне будет сорок в тысяча девятьсот шестьдесят пятом году. Я думаю, жизнь будет тогда красивая. - Уж тогда-то женщинам будет разрешено и плавать, и служить на военных кораблях, - сказала Антошка. Улаф свистнул. - Ого! Какие там военные корабли? Что ты говоришь, Антошка? Тогда все оружие будет сдано в музеи, никаких войн не будет. - Да, ты прав, - засмеялась Антошка. - Четверть века! Мир будет совсем иным. Если люди будут спорить и воевать, то это будет на ученых кафедрах, и самый главный вопрос будет, как сделать всех людей счастливыми. Тогда о войнах будут говорить так, как мы сейчас говорим о людоедах, нет, даже хуже... Хотя я сама себя буду считать самым несчастным человеком в мире, если мне не доведется убить ни одного фашиста. Всю жизнь буду попрекать себя за то, что во время войны уничтожала только тараканов. - Я сам часто думаю о том, как могут люди убивать друг друга... - Как страшно, Улаф, что мы слушаем, читаем, даже видим, как гибнут тысячи людей, как их сжигают в печах, вешаю, пытают, и после этого мы можем спать, пить, есть и даже смеяться. А когда я была маленькая, я увидела однажды, как мальчишки вспарывали голубя. Убили они его или нашли мертвым, не знаю. Я шла с бабушкой, увидела все это и закричала. Бабушка принялась стыдить мальчишек, а они ответили: "Это нам нужно для науки, мы проходим птиц по зоологии". Я не спала всю ночь я плакала, у меня даже температура повысилась. Тогда была жалость к голубю. А сейчас у меня такая ненависть к убийцам... Если я не убью ни одного фашиста, я не знаю, как буду жить дальше. По трапу зацокали подкованные башмаки, и из люка высунулась голова радиста Гарри. - Хэлло, мисс, - закричал он радостно, - у меня хорошие вести! Английское радио только сейчас передало сообщение, что... - Открыли второй фронт? - вскочила на ноги Антошка. - Нет, второй фронт еще не открыли, мисс, но вы и так побеждаете. Ваша армия освободила сорок населенных пунктов, немцы потеряли пять тысяч солдат и офицеров только за последние три дня. Радиодиктор поздравил советский народ с выдающейся победой, и я поздравляю вас, мисс. - Спасибо! - Антошка внутренне сжалась. Неужели война закончится, а она так и не примет участия в ней Гарри присел на сверток канатов и закурил. От его трубки шел едкий желтый дым. Гарри закашлялся. - Ну и табак, от него акулы дохнут. - А зачем курить такую гадость? - наивно спросила Антошка. - Глупая привычка. Когда кончится война, я брошу курить. Дал себе слово. Теперь уже скоро. Я распрощаюсь с этим ненавистным пароходом, с этим серым, мрачным морем и заживу так, как мне хочется. - А как вам хочется, Гарри? Что вы будете делать после войны? - спросила Антошка. Гарри мечтательно выпустил рыжие кольца дыма. - Я женюсь - это раз. Возьму свою долю от отца и открою лавку колониальных товаров - это два. - А что такое колониальные товары? - поинтересовалась Антошка. - Товары, которые мы получаем из наших колоний и доминионов - Индии, Австралии, африканских стран. Куплю себе машину - это три. Каждый год буду путешествовать, но только не по морю. Когда я слушаю по радио о ваших победах, я понимаю, что счастье близко. Мне хочется кричать вашим солдатам давайте, давайте, молодцы, нажмите еще, и счастье улыбнется всем нам! - А что такое, по-вашему, счастье? Гарри удивленно посмотрел на девчонку. - Я же сказал вам - мир, семья, богатство. Я часто мечтаю о том, как это будет. Утром жена еще спит и дети спят. Я беру связку ключей и иду открывать свою лавочку. У меня будет настоящий магазин с большой зеркальной витриной. За стеклом огромный веселый мясник из папье-маше в белом фартуке и колпаке. Я включаю автомат - сверху сползает бесконечная гирлянда сосисок прямо в рот мяснику; он только лязгает зубами, а перед ним на столе дымится большая чашка золотистого индийского чая и свежие бисквиты. С одной стороны разложены горки ананасов из Африки, бананов из Индии, винограда, а с другой - колбасы, бекон, тяжелые сочные окорока, и все это утопает в зелени петрушки и пырея. Это манит, привлекает свежестью, красками. Эту рекламу я давно уже придумал. Антошке очень захотелось отрезать от окорока толстый, сочный кусок или, на крайний случай, съесть пару сосисок. И Улаф не выдержал. - Ох как вкусно! - почти простонал он. - Сюда еще бы норвежскую лососину, знаешь, розовую, нарезанную прозрачными ломтиками и завернутую в трубочку, а к ветчине кислую капусту с тмином. - Ой, хватит, - завопила Антошка, - не дразните! Ну, а дальше что? - спросила она заинтересованно Гарри, пытаясь понять ход его мыслей. - Каждый мой покупатель будет собирать оплаченные чеки и в конце года принесет эти чеки ко мне и получит на один процент от закупленных товаров бесплатно все, что он захочет. - Глаза у Гарри блестели, и блаженная улыбка озаряла его лицо. - Покупатель, который закупит в моей лавочке больше других, получит от меня к рождеству бесплатно жареного гуся и корзину с фруктами. Я найму себе Санта-Клауса, который будет в сочельник разносить детям моих покупателей маленькие сюрпризы. Тоже бесплатно. - Это принесет им большую радость, - согласилась Антошка. - Но для этого надо быть очень богатым. - Я им буду, - уверенно сказал Гарри. - Отец находит, что такие подарки очень выгодны. Они заинтересовывают покупателя, привязывают его к магазину. И так как товары в нем продаются немножко дороже, то бесплатные подарки в конечном счете окупаются с лихвой. Правда, здорово? У меня все предусмотрено, я умею вести счет деньгам. Вот только бы кончилась эта проклятая война... - Улаф, а ты тоже откроешь лавочку после войны? - чуть иронизируя, спросила Антошка. - Нет, я стану морским извозчиком. - Извозчиком? - удивилась девочка. - Да. Буду учиться на капитана или штурмана дальнего плавания. Буду водить по морям и океанам пароходы с грузами или пассажирами. Все мои предки были морскими извозчиками. Мне хочется посмотреть на мир после войны. - О, я буду фрахтовать твой пароход, и ты будешь возить мне товары из наших колоний. Я думаю, по-дружески ты будешь делать для меня это дешевле, - живо отозвался Гарри. Улаф рассмеялся. - Нет, я серьезно, - продолжал радист, - мы обменяемся адресами и будем всегда иметь друг друга в виду. - Радист растоптал окурок и зевнул. - Пойду отсыпаться. Через шесть часов мне снова на вахту. Антошка задумчиво проводила Гарри взглядом. - Как по-разному люди понимают свое счастье. - А в чем ты видишь свое счастье? Ты не сказала. Улаф пытливо смотрел на Антошку. Ветер трепал ее косу и вдувал в волосы ледяные крупинки, и скоро коса покрылась тонким ледяным панцирем; он оттаивал на теплых волосах, становился прозрачным, ресницы тоже отяжелели от инея. - В самом деле, что же такое счастье? - задумалась Антошка. - По-моему, есть маленькое счастье, когда тебе хорошо и радостно, и есть большое счастье, настоящее... - Антошка пыталась осмыслить глубину и величие этого слова. Улаф пришел на помощь: - Большое счастье - это счастье родины, не так ли? - Да... конечно, счастье родины, но чтобы в это счастье была вложена твоя доля, тогда счастье родины становится и твоим счастьем. По-моему, все люди после войны снова обретут родину и все будут счастливы. - Ты знаешь, - сказал Улаф, - у нас был замечательный поэт Нурдаль Григ. Он служил в английской армии капитаном, в декабре прошлого года полетел бомбить Берлин и там погиб. Нурдаль написал стихи для нас, молодых. Я всегда их помню. Но вы, молодые, живые, Стойте на страже мира - Того, о котором мечтали Мы по соседству со смертью... Вон где-то там, - Улаф протянул руку на юг, - моя Норвегия, самая красивая страна в мире. Нигде нет таких синих фиордов и сиреневого вереска, нигде нет таких лесистых гор и таких ярких цветов. Я люблю ее, мою страну, и не могу там жить. И тысячи норвежцев скрываются в своей стране в лесах или сидят в тюрьмах, и человек не может вырастить у себя в палисаднике красную гвоздику, потому что она красная, потому что этот цветок - символ борьбы и свободы. И все это будет, когда наступит мир. Но вы, молодые, живые, Стойте на страже мира, - повторил он слова поэта. И не знал Улаф, и не знала Антошка, что Нурдаль Григ написал еще стихи, которые просил опубликовать только после окончания войны. В них он предостерегал, что после победы над фашизмом найдутся такие люди, которые Землю очистят от мертвых, Ею снова начнут торговать, Все низкое вызовут к жизни И объявят "высоким" опять. Забудут громкие клятвы, Могилы борцов осквернят... Улаф и Антошка верили только в хорошее, светлое. Антошка собрала полосатые комбинезончики, из которых ветер высушил воду. На море было тихо и спокойно. Плавание походило на прогулку. ТАЙНА В эту ночь на пароходе никто не спал. Безмятежно спали только Антошка, Джонни и Пикквик. А смерть в железном рогатом шлеме ходила вокруг корабля, порой терлась шершавой щекой о борт, покачивалась на пологой волне. Елизавета Карповна лежала с открытыми глазами, чутко прислушиваясь. Вечером она была невольным свидетелем разговора капитана со своими помощниками. Пароход попал на минное поле. Это были мины, очевидно сброшенные с германских самолетов в море, а возможно, сорванные штормом с якорей и теперь разгуливающие по волнам. Заметили их еще засветло. Срочно была усилена вахта, команда приведена в боевую готовность. Матросы, вооружившись баграми, биноклями, свистками, лежали на палубе у фальшборта и зорко вглядывались в волны. От резкого свистка впередсмотрящего все превращались в слух и зрение. Матросы, завидев рогатую гостью, осторожненько отводили ее баграми к корме, и огромная чугунная голова медленно уходила за корму, покачивая рогами. Матросы бегали по палубе на цыпочках, говорили вполголоса. Елизавета Карповна не видела такой тревоги даже во время торпедной атаки. Матросы, не стесняясь присутствия женщины, высказывали самые страшные прогнозы. Для них Елизавета Карповна была не женщиной, а доктором, который умеет бороться со смертью. И они с грубоватым прямодушием старательно объясняли русскому доктору, что стоит такой мине стукнуться как следует о борт корабля, как сработают взрыватели и двести пятьдесят килограммов взрывчатки разнесут судно вдребезги. Елизавета Карповна обучалась моряцкой грамоте и холодела от ужаса. Лучше бы не знать. Уходя в каюту, она просила матросов пощадить Антошку и не говорить ей об опасности. Капитан с наступлением темноты приказал заглушить машины и положил корабль в дрейф. С обоих бортов на воду были спущены шлюпки, и матросы до боли в глазах вглядывались в черные волны - не покажется ли страшная морда мины, а завидев ее круглую макушку на волне, осторожненько протягивали багры и с ласковыми словами провожали ее за корму, а потом пускали вслед страшные проклятия, вытирая со лба холодный пот. Утром, когда на востоке обозначилась бледная полоска рассвета, вахтенный сигнальщик доложил, что прямо по носу на горизонте видит судно. Капитан схватился за бинокль. В предутренней дымке на горизонте появилась мачта, но это мог быть и перископ подводной лодки. Зазвенели колокола громкого боя. Расчехлили пушки. Утро протирало небо на востоке, бледная полоска ширилась, разгоралась бескровная заря, и на ее фоне все ярче и выше вырисовывалась мачта. Прошло не меньше пятнадцати - двадцати томительных минут, пока четко обозначился силуэт мостика, за ним труба, и теперь уже простым глазом было видно, что на волнах покачивается рыбачья шхуна. Капитан дал команду сигнальщику запросить о национальной принадлежности шхуны. Замигал фонарь, и во мглу