ра! Дай мне тысячу ног, многоножка, поползу под землей. О, Сакра-Датта!.. Лела шла вдоль Большого Колесного Пути, тропкой для пешеходов, и навстречу ей, и мимо нее весь день шли люди, тащились телеги, скакали конные, с гулким топотом бежали слоны, позвякивая колокольцами под толстой шеей. Носильщики бегом проносили на длинных шестах носилки под ковровым навесом. Офицер-саиб скакал на коне, и слуги бежали рядом, не отставая от коня. - Дорогу саибу!.. Капитану-саибу! - кричали слуги. Завидев издали ковровые носилки саиба, Лела уходила подальше. "Не проси милостыни у саибов, они светлы лицом и темны сердцем", - помнила Лела слова кансамаха. - Дорогу саибу!.. Могущественному саибу!.. Стоял май - знойное время года. Дожди еще не начались. Пыль клубилась над Большим Колесным Путем, огромным дымным облаком постоянно висела над дорогой. Только в полдень приникала к земле пыль, затихали крики. Люди широким лагерем располагались по сторонам пути, отдыхали в тени повозок, спали. Когда жара спадала, шли и ехали дальше. Не раз пряталась Лела за дерево или большой камень, завидя издали старика в высокой факирской шапке. Не тот ли это старый страшный факир, который изуродовал ей лоб своим трезубцем?.. Навстречу шли факиры со змеями, с обезьянами, с медными шарами. Факир с цепью, факир с деревянным ящиком, факир без руки, - факира с трезубцем не было. Мешочек с рисом скоро опустел. "У крестьянина проси, у райота, он сам беден, - подаст", - наказал Леле кансамах. Долгий жаркий день она брела без еды, потом, решившись, свернула с дороги в поле. Крестьянская семья работала на вскопанном участке. Райот, согнув худую спину, осторожно выбирал руками сорные травинки с поля, чтобы ни один росток риса не пропал на его клочке земли. Две маленькие девочки, продев палку под дужку тяжелого деревянного ведра, с трудом тащили воду, чтобы полить драгоценные всходы. Крестьянка-мать сидела, отдыхая, прислонившись к высокому колесу арбы. Лела подошла и низко поклонилась крестьянке. Женщина вынула из тряпок плоский ячменный хлеб, коричневый от примеси пережженной травы. - Это все, что у нас осталось, - она нерешительно смотрела на мужа. Райот, худой, изможденный, с темным от усталости лицом, внимательно оглядел Лелу. - У тебя нет дома, девушка? - строго спросил крестьянин. - Нет. Моя мать умерла. - Отец? - Отец служит в полку у саибов. Крестьянин повернулся к жене. - Ее отец - сипай. Дай ей хлеба, - сказал крестьянин. Женщина отломила добрую треть своего каравая и подала Леле. Скоро Колесный Путь сравнялся с берегом реки. Лела шла дальше и дальше вперед, не зная, что отец ее давно бежал из Барракпура на север, в противоположную сторону, в глубь страны. Баржи, лодки под темными треугольными парусами плыли вниз по Гангу, к Бенаресу. Лела брела берегом, у самой воды. Все чаще видела Лела крестьянские семьи, надолго расположившиеся у края дороги. Другие путники, дождавшись прохлады, снимались с места и шли дальше, - эти оставались. Им некуда было итти. Дома у них больше не было хлеба. Две трети урожая забрали англичане, риса на посев не осталось, - райоты бросали родные деревни и уходили. Их возвращали и заковывали в цепи. Саибы сажали крестьян в джелхану - тюрьму для тех, кто не внес налога. Их пытали, зажимали им пальцы в надколотый ствол бамбука, подвешивали на брусе, сыпали красный перец в ноздри. Райоты убегали и снова ложились у края дороги. Там, под жестоким индийским солнцем они лежали помногу дней, - худые, истощенные. Как-то раз Лела села отдохнуть на берегу. Две женщины возились у лодочного причала. - Куда идешь? - спросила Лелу одна из женщин. - Моя мать умерла, я иду к отцу, - прошептала Лела. Женщины посадили ее в лодку, и несколько дней Лела плыла по великой реке. Она отдохнула от жары под тростниковым лодочным навесом. Ночью они плыли мимо города Бенареса, священного города индусов. Был праздник Девали - праздник света. Фонари качались на высоких и гибких бамбуковых шестах. Женщины на берегу пускали по воде зажженные светильники, вся широкая река светилась огнями. На ступеньках у воды молились люди. Лела видела темные фигуры вокруг огней. Люди молились Кали Тысячерукой - богине-мстительнице. Они призывали гнев Черной богини на головы саибов. Лела надолго запомнила запах трупов. Слишком много людей умирало в Бенгале; на Ступеньках Сожжения, вдоль берега Ганга, трупы были навалены, как поленья. Их не успевали сжигать. Трупы плыли по воде. - Голод! - сказали женщины. - Голод в стране!.. Лодка остановилась у чужого селения, Лела пошла дальше. Все реже подавали ей хлеб. Райоты сами выходили из своих домов и протягивали руку. В Нижнем Бенгале голодали так же, как голодали в Верхнем. Казалось, вся Индия бросила свои дома и вышла на дорогу: так много нищих было на Большом Колесном Пути. Лела шла через деревни. Целые семьи умирали на порогах затихших домов. Лела видела ребра, обтянутые кожей, лихорадящие глаза, почерневшие веки... Крестьянские ребята бродили по лесу, жевали траву, листья, молодые побеги бамбука. Третий месяц без хлеба, все запасы вышли, крестьяне умирали. Трупы плыли по реке, скоплялись в затонах, в изгибах и у островков огромной дельты Ганга, гнили под солнцем, отравляли воздух и воду. Ядовитые миазмы рождались в устье Ганга, и холера, страшная гостья, снова, как несколько лет назад, начинала шагать по полям Индии. Страшный торг увидела Лела на площади у одного большого селения. Крестьянские женщины вывели на базар своих детей. Доведенные голодом до отчаяния, матери продавали их в неволю. Афганские купцы бродили меж рядов, присматривались, ощупывали детям худые руки, спины, недовольно цокали языками. - Плохой товар!.. Совсем плохой товар!.. Они умрут в дороге!.. - сердились купцы. Лела шла дальше. Никто больше не подавал ей хлеба. Она искала съедобных плодов в лесу, откапывала в земле клубни дикого ямса1. Сил у нее становилось все меньше, она едва тащилась. "Дойду ли?" - думала девочка. 1 Ямс - растение с мучнистыми клубнями, которые употребляются в пищу. В одной деревне она долго искала ночлега. Дома были тихи, прорезы окон забиты. В одном доме, на самом краю деревни, Лела услышала слабый стон, какое-то движение... Она перешагнула порог. Очаг был пуст, на глиняном полу валялись черепки, обломки. Людей в доме не было. Две маленькие зеленые обезьянки возились в углу, над очагом. Повиснув на медных прутьях, обезьянки кидали друг в друга пучками соломы. Они были злы, как люди: им тоже нечего было есть. Все плоды, все корни, всю съедобную кору в лесу давно ободрали люди. Одна, сердито заворчав, швырнула в Лелу глиняным черепком. Кругом был мусор, запустенье, смерть. Здесь нечего было делать. Лела хотела уйти. Снова слабый стон донесся до нее, едва слышный голос... Ворох соломы в углу зашевелился, голова ребенка поднялась из него. Потухшие глаза глядели на Лелу, глаза мертвеца, глубоко запавшие на темном личике ребенка. Голова качнулась на слабой шейке и снова опустилась, - у ребенка не было сил. Лела подошла. Это был маленький мальчик, лет шести или семи. Лела подняла мальчика, - связка сухих костей, он был легче кролика. Лела уложила ребенка на скамью. - Кто ты, сестричка? - спросил мальчик. Больше он ничего не мог сказать. Лела растерла в пальцах немного мягкой съедобной коры, попыталась накормить его. Мальчик с усилием проглотил щепотку и сразу отдал обратно. Он уже не мог есть. Лела нашла воду в глиняном ведерке, смочила ребенку губы. Полежав, он начал говорить, торопясь, едва слышным, слабым голосом. Они все умерли с голоду, все, кто был с ним в хижине... Мать, старший брат, две младшие сестренки, отец... Он плакал первое время, когда остался один, потом замолчал. Он лежал в углу на соломе и смотрел в прорез окна. Сколько дней прошло так, - он не знает. Змеи шуршали в соломе, но змеи не трогали его, так тихо он лежал. Теперь ему недолго осталось ждать, - он умрет, как умерли его сестры, его отец и брат... - Нет, нет! - сказала Лела. Сердце у нее болезненно сжалось. Она подмела пол в хижине, убрала черепки, прогнала обезьянок. Отощавшие, злые, они могли обидеть ребенка. Потом снова взяла мальчика на руки, усадила его на порог. Она принесла ему свежей травы, цветов. Мальчик слабо улыбнулся ей, перебрал травинки тоненькими пальцами. - Иди, сестричка! - сказал мальчик. - Иди, куда идешь. - Я возьму тебя с собой! - с жаром сказала Лела. Слезы подступили ей к сердцу. - Я возьму тебя с собой, мы пойдем вместе... Мы достанем хлеба. Мальчик слабо качнул головой. - Я не могу идти, - сказал мальчик. - Я понесу тебя на руках! - Нет! - Мальчик качал головой. - Иди, сестричка! - сказал он. - Одна ты дойдешь как-нибудь... А я уж останусь здесь. Он был прав. Ничто не могло уже спасти мальчика, - даже если бы она достала для него хлеба. - Ты боса, сестричка? Возьми сандалии моего брата, вон там, под скамьей... Так тебе легче будет идти. Ребенок приник головой к бамбуковому косяку двери и замолчал. Леле показалось, что он дремлет. Но когда, час спустя, она окликнула его, мальчик не пошевелился. Он так и умер с открытыми глазами. Лела простилась с ним и пошла дальше. С каждым днем идти становилось все тяжелее. Все чаще садилась девочка на землю и сидела подолгу, смотрела на берег, на великую реку. Она уже не всегда понимала, куда она идет и зачем. Саибы проезжали мимо, в легких двуколках, на арабских скакунах. Они ни на кого не глядели, у них были недобрые, надменные лица, точно вся эта страна, и не только земля, но и воздух и небо над нею принадлежали им. Точно вся Индия, все золото Индии, и земля, и люди, и шелк, и рис, и жемчуг, - все принадлежало им. "Весь мир принадлежит нам! - словно говорили эти надменные лица. - А вы - грязные индусы, рабы!.. Ваше дело - носить нас на носилках, нянчить наших детей, сажать для нас рис, растить хлопок, копать землю, погонять верблюдов, петь, просить милостыню и подыхать с голоду..." Лела нашла на дороге брошенный кем-то недоеденный початок кукурузы и съела его весь, с зернами и со стержнем. Она научилась отличать съедобных муравьев от ядовитых, подбирала их в ладонь и ела. На сердце у нее было тяжело, ее мутило от голода, ноги дрожали. Так она брела еще день, еще два... Как во сне, шла она мимо большого пруда, зеленой ограды какого-то сада. Лела не знала, что это уже окрестности Калькутты. У зеленой ограды она остановилась. Сад был прекрасен: прозрачный бассейн, цветы, зеленая листва платанов. Большой белый дом прятался в тени деревьев. На скамье у ограды сидел мальчик, - нарядный, в белой куртке с атласным синим воротником. Но то, что мальчик держал в руках, было прекраснее и сада, и цветов, и фонтанов. Лела впилась глазами в руку мальчика. Он ел сандвич: большой кусок холодного мяса между двумя пухлыми ломтями хлеба. - Дай! - сказала Лела. Она забыла наставление кансамаха. Мальчик обернулся и вскрикнул от испуга. Он увидел глаза Лелы. - Бери! - сказал мальчик. Он отдал ей и хлеб и мясо. Потом побежал в дом и вынес большой кусок пирога. - Еще! - сказала Лела. - Я очень голодна. Мальчик кивнул головой. - Индусы всегда голодны, - сказал мальчик. Он принес ей еще пирога. - Теперь уснуть, - сказала Лела. В саду за оградой была тень. Лела перелезла через ограду, легла в тени и тотчас уснула. Мальчик побежал в дом. - Мама, у нас в саду лежит девочка, - сказал мальчик. - Большая, красивая, только очень худая. Нельзя ли оставить ее у нас? Миссис Пембертон вышла в сад. - Ты так добр, Фредди, ты всех жалеешь! - сказала миссис Пембертон. Она разбудила и внимательно осмотрела девочку. Живописные лохмотья вместо платья, пышные косы, белое сари, упавшее на смуглый правильный лоб... - Красивая девочка! - сказала миссис Пембертон. Лела поняла все, что ей сказала мем-саиб, и очень толково ответила. Ее взяли в дом, помощницей к няньке младшего ребенка. Грудная Бетси целый день спала в люльке, под белой кисеей. Лела подавала теплую воду для купанья Бетси, освежала глиняный пол ароматной эссенцией, дергала шнур большого веера, укрепленного над люлькой, когда нянька и кормилица засыпали. Лела была ловка, смышлена. Скоро ей надели кружевной передник и приставили к парадным комнатам. Хозяин, мистер Пембертон, был высокий носатый человек с громовым голосом и тяжелой походкой. Весь день, топоча, он ходил взад и вперед по кабинету и громко диктовал писцам деловые письма. - Рис, рис, рис, - слышала Лела. - Пятьсот мешков риса в Бристоль, две тысячи в Копенгаген. Мистер Пембертон торговал рисом, бенгальским рисом, лучшим в мире. Суда, груженные индийским рисом, отходили во все европейские порты. - Сто тысяч центнеров продано в прошлом году, - слышала Лела, - сто двадцать пять тысяч в нынешнем... Половину Бенгала можно было бы накормить тем рисом, который вывозил хозяин. Вокруг дома ходили голодные люди, у ограды останавливались нищие. Они просили хлеба. Хозяйка была добра, она подавала нищим. Хозяин качал головой. - Индусы всегда голодны, - говорил хозяин. Скоро хозяйскому мальчику привезли в подарок куклу из Бомбея. Увидев куклу, Лела побльднела: тот самый старик! Кукла-факир, искусно сшитая из шелковых тряпок. Высокая шапка, крючковатый нос, пестрые лохмотья... Когда куклу дергали за шнурок, факир поднимал руку. Фредди был счастлив. Лела две ночи не спала. Страшный старик с поднятой рукой стоял у нее перед глазами. Она встала ночью, пробралась в детскую, взяла куклу и унесла ее в сад. Здесь она спряталась в дальний угол, оторвала кукле-факиру руки, ноги, голову и закопала в разных местах. Ее поймали в саду и привели к хозяину. Фредди катался по полу и орал: - Моя кукла!.. Моя кукла!.. - Все слуги собрались в хозяйские комнаты. Хозяйка громко негодовала. Хозяин вышел в столовую в халате. Он брезгливо морщился: Лела украла куклу молодого саиба!.. Она посягнула на вещь, принадлежащую британскому подданному... В то же утро Лелу свели в тюрьму. Глава шестая. ДЖЕЛХАНА Весь первый день Лела просидела в углу тюремного двора, на раскаленных от солнца каменных плитах, у стены, прикрывшись платком, не смея глядеть на то, что происходит вокруг. "Джелхана!.. Неволя!.. - думала Лела, глотая слезы. - Теперь меня никогда не отпустят к отцу". Она слышала стоны, шорох; кто-то проходил мимо, кто-то толкнул ее и прошептал оскорбительное слово. Лела не шевельнулась. - Сними с меня сари! - услышала она подле себя чей-то голос. Рядом с нею, у стены скорчились две женских фигуры под белыми платками. Одна из женщин громко стонала. Лела сдернула платок с лица соседки. Она увидела сидящую на корточках растрепанную молодую женщину со сведенными к груди руками. Кисти рук у женщины были зажаты двумя деревянными дощечками и крепко обвиты веревкой. Забитые в дощечки гвозди проходили насквозь через суставы. Из распухших пальцев сочилась темная кровь. - Что это? - испуганно спросила Лела. - Колодки, - ответила женщина. Вторая женщина, повидимому мать первой, тоже зашевелилась. - Посмотри! Она показала Леле свои руки: почерневшие суставы, обнаженное до костей гниющее мясо. - С меня только вчера сняли колодки! - сказала женщина. - За что их надели на тебя? - спросила Лела. - За то, что мы ткали шерсть. Мы родом из Бихара, а у нас в селениях ткут такую тонкую шерсть, какую не умеют ткать саибы. - Саибы не позволяют нам ткать шерсть на наших станках, - сказала вторая ткачиха. - Нас будут судить. Если судья добрый, - велит отрубить пальцы на одной руке. А если злой, - отрубит на обеих. Судья ведь тоже саиб. Ужас охватил Лелу, она не знала, что сказать. Тут раздались голоса. Вошли двое людей. Женщины замолчали. Один из вошедших, рослый афганец в зеленой чалме, в больших серьгах, оглядел двор. Все притихли. - Вот этого! - указал ему низенький саиб в белом пробковом шлеме, с недобрым бритым лицом. Он указал на скорчившегося у стены пожилого индуса в белом поварском колпаке, в полосатой тряпке вокруг бедер. Это был баберчи - повар. Афганец вытащил индуса на середину двора. Повар побелел и затрясся. - Бедный Рунбар! - сказала старшая ткачиха. Два тюремщика подошли на помощь к афганцу. Все трое потащили индуса куда-то за глиняную ограду, в угол двора. Маленький саиб бегал и распоряжался. - Кирпичи! - приказывал маленький саиб. Один из тюремщиков пробежал по двору с раскаленными кирпичами. - О-о!.. - Ужасный вой понесся из-за ограды. - Я посажу тебе мехтара, нечистого, на живот! - резким голосом кричал маленький саиб. По двору, подталкивая, провели мальчишку в коричневой повязке, с короткой метелкой за поясом. Это был мехтар, метельщик улиц. - Ай-ай!.. Какое бесчестие! - закричали женщины. - Метельщик улиц коснется его тела!.. Бедный повар, он потеряет свою касту... - Где пояс Гордон-саиба? - кричал за оградой маленький саиб. Повар только стонал в ответ. - У его хозяина, Гордон-саиба, пропал шелковый пояс, - объяснила младшая ткачиха. - Второй день мучают бедного Рунбара, хотят дознаться, не он ли взял пояс. - Мешки! - приказал саиб афганцу. Афганец пронес по двору два длинных мешка, скрепленных вместе и похожих на гигантские кожаные шаровары. Что-то живое билось в мешках, ворочалось и визжало. - Крысы! - расширив глаза, сказала Леле младшая ткачиха. - О-о!.. О-о!.. - Снова ужасный вой послышался за оградой. Мешки, набитые голодными крысами, натянули старику на ноги. - Отпустите! - вопил повар. - Где пояс Гордон-саиба?.. - Не знаю, клянусь, не знаю!.. - хрипел индус. Мешки ходили, как живые. Крысы, с визгом облепив ноги бедного повара, терзали его тело. Скоро стоны за оградой затихли. Повара протащили за ноги через весь двор. Он потерял сознание. Маленький саиб обошел заключенных. Люди стояли под солнцем долгие часы без пищи. У одного руки были скручены веревкой за спиной и к рукам подвешена тяжелая гиря. У другого веревка стягивала все тело, крепко прихватывая левую ногу. Он стоял на правой ноте, согнувшись, с кладью кирпичей на пояснице. На обнаженной спине у него запеклись раны от солнечных ожогов. Третий, самый крайний, висел, привязанный за руки к поперечному брусу. Свесив голову набок, он часто-часто дышал и изредка дергался, словно в судороге. - Третий день им не дают воды, - сказала старшая ткачиха. - Это крестьяне, не заплатившие налога. Маленький саиб обошел всех. Он велел посыпать солью спины самым упорным и ушел. "Скоро придут и за мной", - думала Лела. Она ждала до вечера. Но солнце зашло, и никто о ней не вспомнил. - Сиди тихо, девушка! - сказала ей ткачиха. Может быть, маленький саиб не так скоро вспомнит о тебе. Лела быстро изучила свою тюрьму. Скоро она знала все ее закоулки, места пыток, подвалы и глубокую нишу за решеткой, в толстой стене, где лежали больные. Один заключенный с первых дней привлек ее внимание. Он сидел в углу двора один, отделенный от всех невысокой глиняной оградой; сидел на корточках, равномерно покачиваясь взад и вперед, и тихо тянул одну и ту же ноту, не то мычал, не то пел без слов, точно немой. На лбу у него, из-под белой тряпки, которой была повязана голова, виднелись три поперечные черные стрелы. "Неприкасаемый!" - поняла Лела. Никто не подходил к заключенному. Метельщики улиц - мехтары низкой касты, - кожевники-чамары, пахнущие кожей убитых животных и потому тоже нечистые, даже люди касты "пасси" - чистильщики выгребных ям, - и те не смели коснуться его. Он был пария - человек самой низшей из всех каст Индии. Он не имел права напиться воды из общего арыка. Сторожа далеко обходили его, чтобы невзначай не коснуться краем одежды. Коснувшись парии, человек тотчас становился таким же парией. Хлеб ему кидали издали. Даже дыхание парии считалось нечистым. Пария казался немым. Он сидел молча, равномерно качаясь взад и вперед. Лела внимательно присматривалась к немому. Что-то в его лице показалось ей знакомо. Где она видела этого человека? Слегка тронутые оспой худые щеки и взгляд серых глаз, быстрый взгляд, которым заключенный как-то раз неожиданно зорко обвел тюремный двор!.. Глядел ли он на нее? Нет, не глядел. И все же Лела чувствовала, что он все видит и все замечает. Девочка плохо спала по ночам: все увиденное за день терзало ее воображение ночью. Как-то раз, устав лежать без сна на холодных каменных плитах, Лела встала и пошла вдоль стены. Она явственно услышала голоса за глиняной оградой неприкасаемого. Лела тихонько заглянула за ограду. Человек пятнадцать сидели вокруг парии, тесно сгрудившись на небольшом пространстве. Все слушали неприкасаемого. - Ворон принес мне вести с воли, - глухо говорил пария, и Лела вздрогнула, услышав его голос. - ... Узники, будьте готовы... Скоро раскроются тюрьмы! Этот чуть хриплый, точно слегка простуженный голос! Лела прикрыла глаза, воспоминание ослепило ее... Высокие черные ели, колокол на перекладине, хижина в горах и молодой путник, принесший ее матери вести из Барракпура. "Чандра-Синг!" - едва не вскрикнула Лела. - Власти саибов приходит конец... Коршуны кричат о том в небе, вороны каркают на кладбищах. Вся Индия поднимается, чтобы навсегда прогнать демона-притеснителя со своих полей. - Слушайте, слушайте! - Все сдвинулись тесным кругом, люди боялись шелохнуться, боялись проронить слово. - Мечи махраттов уже поднялись. Поднимаются копья раджпутов, полумесяц мусульман!.. За рекою Сатледж раскрываются тюрьмы... Двадцать тысяч заключенных по единому слову возьмутся за оружие. Ждите знака, узники!.. Теперь уже скоро!.. - Скоро, скоро! - нестройные голоса подхватили слова Чандра-Синга. - Скоро мы погоним злого демона из наших городов и деревень!.. Лела не слушала больше. Она тихонько ушла к себе. Утром снова подошла к глиняной ограде парии. Чандра-Синг качался взад и вперед, сидя на скрещенных ногах, глаза его были полузакрыты. - Чандра-Синг! - тихонько позвала Лела. Неприкасаемый вздрогнул, но век не поднял... - Чандра-Синг, ты помнишь Батму-Севани? - спросила Лела. Неприкасаемый открыл глаза. - Я ее дочь, - сказала Лела. - Где Батма? - быстро спросил Чандра-Синг. - Умерла. Я пришла сюда издалека, Большим Колесным Путем. Я ищу отца. - Твой отец уже ушел отсюда. - Где он? - спросила Лела. - До Дели далек путь, - загадочно ответил ей Чандра старой пословицей индусов. - Как мне найти его, Чандра-Синг? - Я скоро буду там, где он. - Возьми меня с собой, Чандра! Чандра-Синг помолчал. - Ты слыхала, о чем я говорил с людьми ночью? - спросил Чандра-Синг. - Слыхала, - ответила Лела. - Что ты мне скажешь в ответ? Лела вынула из-под женского платка небольшой изогнутый кинжал - подарок матери. - Мне еще немного лет, Чандра, - сказала Лела. - Но руки у меня сильные и удар верный. Чандра-Синг вгляделся в ее упрямое лицо, в потемневшие от внутреннего жара глаза. - Да, - сказал Чандра-Синг. - Ты - дочь нашего Панди. Тяжелые шаги послышались позади них. - Спрячь кинжал!- быстро сказал Чандра-Синг. Лела оглянулась. Два тюремщика несли по двору кадку с водой. Лела тотчас сунула обратно свой кинжал. От ее торопливого движения белый платок соскользнул на плечи, обнажив лоб и волосы. - О-о! - вдруг сказал Чандра-Синг и замолчал, точно ему что-то перехватило дыхание. Он увидел белый трехконечный знак на лбу Лелы. Краска прилила к смуглым щекам девушки. Лела сказала: - Да, я низкорожденная. Она натянула до самых глаз узорную кайму платка. - Кто видит этот знак, гонит меня прочь, - покорно сказала Лела. - И ты... - она не договорила. - Никто не гонит тебя, девушка! - торопливо сказал Чандра-Синг. - Нет, нет!.. Ты - дочь моего друга. И он улыбнулся ей неожиданной доброй улыбкой. - Не бойся ничего, Лела. Я уведу тебя отсюда. С того дня Лела стала более спокойна. Пембертоны, должно быть, забыли о ней. Маленький саиб, проходя по двору джелханы, даже не глядел в ее сторону. Чандра-Синг обещал ей избавление от тюрьмы. Лела снова вспомнила свои песни. По вечерам, усевшись у стены, на остывающих от дневного жара каменных плитах, она тихонько пела": Белым сари прикрою лоб, Белым сари закутаю плечи. Труден мой путь, долог мой путь, Далек мой путь до Дели. Глава седьмая. ГЛАВНЫЙ ПАНДИ Полковник Гаррис был встревожен. Он застал у себя в солдатских линиях незнакомого человека. Все замолчали, когда Гаррис вошел в помещение артиллеристов. Он увидел замешательство на лицах. Чужой стоял вполоборота и не повернулся к полковнику. Он был грязен, хмур и не отвечал на вопросы. Гаррис велел задержать бродягу. Полковник шел к себе большими шагами, через всю военную станцию. Только что зашло солнце; земля, накалившаяся за день, жгла ему ступни сквозь тонкие подошвы сандалий. Крытый водоем, за ним бамбуковая роща и круглые каменные строения, где хранится оружие солдат, отдельно от жилых помещений. А там, дальше, широкая платановая аллея, нарядные офицерские дома по обеим ее сторонам. Полковник шагал не глядя, ему давно надоели и эта аллея, и роща, и дома. "Что означал этот неожиданный визит? Нехватало еще неприятностей у себя в полку". Гаррис был в дурном расположении духа. Не вовремя он затеял забирать свою дочь Дженни из спокойного пансиона в Лондоне и переправлять ее в Индию. Капитан Генри Бедфорд, старый друг полковника по индийской службе, обещал, возвращаясь из Англии после отпуска, взять Дженни с собой. Как теперь предупредить Генри? Писать уже поздно, письмо в Лондон идет три месяца. А Генри собирался отплыть в середине марта. Везти сейчас с собой в Центральную Индию, в это пекло, двенадцатилетнюю девочку - какое безумие!.. Нет, Индия в настоящий момент не место для женщин и детей. Мы не знаем, что с нами самими будет завтра. Гаррис на ходу нервно закурил сигару. Он снова возвращался мыслями к недавним тревожным событиям... Все началось с Барракпура. Точно вспышка молнии при ясном небе! Два полка на ученье вдруг отказались принять вновь розданные патроны. Кто-то сказал сипаям, что бумага, в которую завернуты патроны, смазана запрещенным жиром, - не то свиным, не то коровьим. - Жир священной коровы! - кричали индусы. - Мы не можем его коснуться. Отцы и деды повелели нам почитать корову и не убивать ее ни для жира, ни для мяса... Коснувшись патрона, мы потеряем касту!.. - Сало поганой свиньи! - волновались мусульмане. - Коран запретил мусульманину осквернять себя прикосновением к нечистому животному... Мы не изменим вере отцов и дедов! Дело обернулось серьезнее, чем можно было ожидать: туземный солдат Панди стрелял в британского офицера. Два туземных полка пришлось расформировать. И теперь разоруженные сипаи разбрелись по всей стране, мутят народ на военных станциях... Ружейный ствол блеснул среди перистой листвы. У крытого водоема - каменная будка и часовой. - Все ли спокойно на посту? - Все спокойно, полковник-саиб. "Спокойно"? А третьего дня лейтенант Франк принес ему хлебец с таинственным узором, обнаруженный в третьей роте. Эти хлебцы путешествуют из полка в полк, из деревни в деревню. Что она значит, эта условная весть? Если спросить Лалл-Синга, своего наика, туземного капрала, он улыбнется, как дитя, и скажет, что никогда в жизней не видел никаких хлебцев с узором, ни отец его, ни дед и что Гаррис-саибу, должно быть, почудилось или дьявол нашептал, - будь его нечистое имя трижды проклято среди людей! - С благословения божьего, Гаррис-саиб, с благословения божьего, у меня в роте все спокойно! "Все спокойно"? А на соседней станции вот уже две ночи подряд горят офицерские дома. По всему Верхнему Бенгалу офицеры второй месяц спят с пистолетами под подушкой. Туземные линии1 по ночам гудят, как растревоженные ульи... 1 Линия - улица на военной станции; в линиях располагаются Индийские войска, по тростниковым хижинам. Солдаты-европейцы живут в казармах. Полковник швырнул сигару. Дома, в Англии, еще ничего не знают: письма в Лондон идут слишком долго. И Бедфорд с Дженни, быть может, уже плывут в Индию. Луна взошла. Она осветила круглое каменное здание, полуприкрытое большими лапчатыми листьями банановых деревьев. Склад оружия, и туземная стража у склада. Кто дежурный? В свете луны полковник разглядел круглое веселое лицо Лалл-Синга, своего туземного капрала. - Все спокойно на посту? - Все спокойно, полковник-саиб! "Все спокойно" и эта улыбка, за которую полковнику хочется ударить Лалл-Синга в челюсть. - Доброй ночи, Лалл-Синг!.. - Доброй ночи, полковник-саиб!.. Полковник вышел на главную аллею. Справа, за деревьями, светились большие окна офицерского собрания. Там молодые офицеры, ошалевшие от дневной жары, пьют ром, пальмовую водку, играют в карты. Духота, скука!.. Сегодня в собрании ждут новостей: обещал приехать Ходсон. У Вильяма Ходсона всегда есть какие-нибудь особенные новости. Но полковник свернул к своему дому. В собрание - потом. Сперва надо допросить бродягу, пойманного сегодня. Полковник велел джемадару - туземному лейтенанту - привести человека к нему в бенгало. Вестовой принес светильник и поставил на стол. Всколыхнулась тростниковая занавеска веранды, мошкара тучами зароилась вокруг света. Полковник сбросил китель - жарко. Сел в плетеное кресло-качалку и, оттолкнувшись ногой, слегка раскачал кресло. - Ввести! - приказал полковник. Индуса ввели. Стража встала по бокам двери. - Имя! Человек невнятно пробормотал что-то, не разжимая губ. Он смотрел куда-то вбок с бесстрастным, тупым выражением. - Откуда идешь? Опять невнятное бормотание и тупой, непонимающий взгляд. Чалма у человека была завязана, как у мусульманина, узлом с правой стороны, но из-под мусульманской чалмы виднелись длинные волосы индуса. - Мусульманин? - спросил полковник. Человек отрицательно мотнул головой. - Индуист? Опять неясное бормотание. - Патан? Перс? - полковник терял терпение. - Нет. - Кто же? Говори! - крикнул полковник, - Земледелец с гор, - равнодушно сказал человек. Он указал рукой куда-то на север. Услышав этот голос, глухой, невнятный, полковник насторожился. Человек говорил на языке урду, - на этом языке говорят по всей Верхней Индии. Но что-то в его произношении было необычно, - Гаррис не мог уловить, что именно. Он внимательно вгляделся в индуса. Тот осторожно перевел взгляд, и на секунду они встретились глазами, - индус и полковник, - точно померились силами. Дерзкая усмешка блеснула в глазах индуса, он отвел глаза. "Опасный дьявол!" - подумал полковник. - Откуда идешь? - еще раз резко спросил Гаррис. - Издалека! - Все тот же неопределенный кивок куда-то на север. - Пенджаб? Человек неохотно мотнул головой: - Да. Панчанада. И снова полковник насторожился. Человек сказал не "Пенджаб", как говорят персы и коренные жители Пятиречья, а "Панчанада", то есть "Страна Пяти Рек". Так называют Пятиречье индусы северо-западной Индии, живущие по соседству с Пенджабом. "Раджпутана!.." - подумал полковник. В том, как индус стоял, вытянувшись, у косяка двери, полковник узнавал привычную манеру солдата. Высок, статен, широк в плечах, - таких крестьян набирали в Синде, в Раджпутане, по всей Верхней Индии. Они обычно дюйма на два выше ростом, чем солдаты-европейцы, ловки на ученье, выносливы в походе и очень хороши на парадах. А эта непонятная смесь одежды: чалма, крестьянская патка, безрукавка и грязные лохмотья на бедрах!.. Гаррис готов был бы поклясться, что это - потерявшие цвет и форму обрывки солдатских панталон. - Обыскать! - сказал полковник. Голая волосатая грудь под безрукавкой, жалкая крестьянская сумка за плечами. - Ничего! - сказал джемадар. Человек улыбался, смотря в сторону. И вдруг Гаррис остановил раскачавшееся кресло. - Дай мне сумку! - сказал он. Сумка была пуста, несколько сухих хлебных крошек на дне, и ничего больше. Но полковник выдернул перевязывавшую ее полоску кожи и поднял над головой. - Сипай! Беглый сипай! Полоска кожи была ремешком от солдатского подсумка. На какую-то долю секунды лицо человека изменилось: стало опасливым, настороженным. И опять это притворно-тупое выражение. - Какого полка? - кричал полковник. Человек молчал. - Я тебя повешу, мерзавца! Зачем ты пришел ко мне в линии? - Земляков повидать. Незнакомец смотрел теперь прямо в лицо полковнику и, не скрываясь, широко, откровенно улыбался, показывая странно укороченные, точно стертые железом передние зубы. Полковник Гаррис соскочил со своего кресла. "Зубы!.." - Какое-то неясное воспоминание шевельнулось в сознании Гарриса. Где это он слышал недавно: "зубы, перетертые веревкой"?.. Но мысль так и ускользнула, не успев стать ясной ему самому. Гаррис махнул рукой джемадару. - Уведи... - Слушаю, полковник-саиб! - Двойную стражу, - сказал полковник. - Отвечаешь ты! - Слушаю, полковник-саиб! Еще не поздно было идти в дом офицерского собрания. Полковник натянул свежий китель. "Завтра допрошу еще раз", - решил он. Ходсон уже был в большой гостиной собрания. Его знали во всем Пенджабе, от Пешавара до Лагора. Длинный, худой, узкоплечий, "тощий саиб", как называли его индусы, офицер Ост-Индской компании Ходсон исходил на своем быстроходном верблюде все дороги Верхней Индии. - Верблюд мой крив, зато я хорошо вижу на оба глаза, - говорил Ходсон. Он всегда привозил самые свежие новости. Перед Ходсоном поставили стакан крепкой пальмовой водки, офицеры бросили карты, все слушали гостя. - Не явный враг страшен, а тайный! - говорил Ходсон, неторопливо оглядывая собеседников зоркими светлыми глазами. - Знаете ли вы, джентльмены, что в Индии с начала этого года уже идет война? Война тайная, творимая сотнями невидимых рук. Кто видел хлебец, который переносят из селения в селение? Он путешествует с непонятной быстротой. Сегодня знают шесть деревень, завтра - сто. Мои люди пробовали крошить эти хлебцы, резать их на куски, размешивать в воде, - ничего. Мы не смогли разгадать их язык. - Уж если вы не смогли, дорогой Ходсон, значит, никто не сможет!.. Гаррис развел руками. - Да. Если не я, значит никто, - снисходительно подтвердил Ходсон. - Я расставил моих людей по базарам, молельням, по баням и торговым местам. Я нашел одного факира в Нуэирабаде. Замечательный факир! Старик не мылся с самого рождения - лет шестьдесят - и не стриг волос и ногтей на руках и ногах. Он спал на досках, утыканных острыми гвоздями, и в праздники подвешивался на несколько часов к столбу над жаровней с пылающими углями. Народ ходил смотреть на него и дивился его святости. За десять рупий старик принес мне целую груду перехваченных писем. Но я не смог прочесть ни одного. Непонятный восточный шифр, таинственные намеки, иносказания. "Закрытые глаза Вишну... Языки пламени над жертвенной чашей... Тысячерукая Кали, богиня мести..." Сам сатана сломит ногу в этой индийской чертовщине!.. Ходсон потянулся к водке, глотнул. - Я поймал несколько душителей детей, сжигателей вдов. Но это все пустяки. Старая Индия. Опасность в другом, джентльмены. Новая Индия страшна - та, которая идет на смену старой. Не изуверства фанатиков бояться надо нам в этой стране, а восстания народного. Что-то похожее на легкий озноб прошло по спине Гарриса. Он отставил от себя стакан с ромом. - Война уже идет. Уже льется кровь, - продолжал Ходсон. - Тайный сговор среди крестьян, условные знаки идут от деревни к деревне, сипаи шепчут непонятные слова, назначают сроки... О, этот тайный сговор, эта круговая порука, которой связаны все, кто идет против нас! О нем и представления не имеют в Европе... Надо разбить этот сговор! - Попробуйте! - предложил Гаррис. - Мусульман натравить на индусов. Пускай дерутся между собой, - усмехнулся лейтенант Франк. - Старый способ, - спокойно сказал Ходсон. - Но он не всегда действителен. Борясь с нами, они стараются действовать сообща, мусульмане и индусы. "Бхай банд" называется это у них, - "братья одного дыхания"... Маленькой нервной рукой Ходсон начертил на столе круг и замкнул его крепким решительным движением: - Бхай банд!.. Брат за брата!.. Круговая порука!.. На пытку идут, на казнь, а друг друга не выдают. Да вот, вспомните хоть эту историю в Барракпуре. Один сипай стрелял, другой покрывал, а третий весь полк призывал к неповиновению. И все трое назвались одним именем: Панди. Один - Мунгал-Панди, второй - Инсур-Панди, а третий - Баджонат-Панди. Поди разбери, кто главный зачинщик. В каждом полку не меньше десятка Панди, как у нас Джонсонов или Джэксонов. Панди - родовое индусское имя. Да вот странно: взяли троих Панди, а повесили только двоих. Третий исчез неизвестно куда. Произошла какая-то индусская путаница: кажется, казнили какого-то другого Панди, не того, кого надо было, или кто-то за него добровольно пошел на казнь, - разобрать невозможно. Известно только, что этот третий Панди бежал, и может быть, он и был главный смутьян. Он зубами перетер веревку - да, да, представьте себе, претвердую веревку из пальмовых волокон! - и бежал. И теперь ходит по деревням, по военным станциям, мутит райотов, солдат... Говорят, его только дней пять назад видели в Мируте. Каналью легко узнать по зубам, зубы у него... - Зубы! Легкий плетеный стул полетел в угол. Полковник Гаррис вдруг стремительно сорвался с места и побежал к двери. - Что случилось, полковник? Гаррис не отвечал. - Это он!.. Панди!.. Главный Панди! - бормотал полковник, сбегая со ступенек террасы. Задыхаясь, он бежал к солдатским линиям. Сержант-англичанин выскочил к нему навстречу. - Джонсон!.. - Да, сэр!.. - Скорее, Джонсон!.. Ведите ко мне этого бродягу! - С вашего позволения, сэр... Я хотел доложить сэр... Испуганный сержант едва шевелил губами. - Потом доложите. Ведите мерзавца сюда... - Он убежал, сэр!.. - Убежал?! - Кровь бросилась полковнику в лицо. Он схватился за пистолет. - Как он смог?.. А стража? .. Джемадара сюда!.. Застрелю джемадара!.. - Вся туземная стража убежала вместе с ним, сэр. - И стража? Будь я проклят!.. - Гаррис расстегнул ворот кителя: он задыхался от ярости. - Усильте посты! - приказал он. - И пригласите ко мне капитана Ходсона. Глава восьмая. КРАСНЫЙ ЛОТОС - Дорогу саибу!.. Могущественному саибу!.. Деревня открылась сразу, как это бывает в Индии, заросли бамбука незаметно сменились бамбуковыми кольями, натыканными в землю вокруг загородок для скота. Крытые потемневшей соломой дома обступили лесную поляну. - Дорогу саибу!.. Могущественному саибу!.. - Слуга бежал впереди, вровень с конем. Ходсон привстал на своей одноколке. - Саиб, саиб! - Ребятишки убегали прочь, увидев офицерскую упряжку. Смуглый англо-индус в белом парусиновом костюме вышел Ходсону навстречу. Это был мистер Форстер, английский коллектор. Он только недавно обосновался здесь, в глухой деревне Доаба. Ходсон велел собрать крестьян у круглого пр