о восклицаниями: - Ты жив, Инсур? А саибы прочитали нам приказ о твоей казни! Утром десятого мая, ровно за сутки до того как первые восставшие полки вступили в крепость, Тридцать восьмой туземный полк собрали на плацу. Офицеры прочитали им старый мартовский приказ, с большим опозданием дошедший из Калькутты. Военный трибунал штаба Бенгальской армии в Калькутте вынес решение по делу троих сипаев по имени Панди, зачинщиков Барракпурской смуты. "Все трое приговорены к смертной казни, и приговор приведен в исполнение", - так говорилось в приказе. - Мы не поверили, - смеется Шайтан-Ага. - Разве такой, как ты, поддастся саибам?.. Тебя и веревка не берет. - Всех Панди им не повесить, - отвечает Инсур. - Нас было трое, а сейчас тысячи тысяч. Инсур с товарищами идут к запасному оружейному складу, что у Кашмирских ворот, приставляют к нему охрану. - Никого не подпускать к погребам! - велит Инсур. Офицеров-саибов больше нет в крепости. Кто остался жив, - бежал пешком по Курнаульской дороге. - Радж ферингов кончился, - хрипит Шайтан-Ага. - Теперь у нас забота: как бы они снова не вернулись. Все идут осматривать укрепления городской стены, башни, бастионы, бойницы, боевые посты. С востока мощные стены крепости омывает река Джамна. С этой стороны город недоступен для осады. А настланный по лодкам через реку легкий разводной мост может постоянно держать связь со страной. Отсюда будут подходить и подкрепления, и продовольствие. К этому мосту не подступится враг: пушки с Морийского и Речного бастионов никому не дадут приблизиться к переправе и разбить связь. С юга и с запада, непосредственно примыкая к городской стене, начиналась путаница пригородных построек, дома и сады окрестных поселян. Ни с юга, ни с запада не рискнут англичане приблизиться к крепости. Оставалась северная сторона. Инсур внимательно осмотрел северный участок крепостной стены, Кашмирский, Аймерский, Бэрнейский бастионы, каменные завесы, бойницы, рвы. Высокий земляной вал до половины прикрывал толстую стену от орудийного обстрела. - Сами саибы приказали нам в прошлом году укрепить этот вал камнями и на четыре фута углубить крепостной ров, - усмехается Шайтан-Ага. - Хорошо, что теперь наша работа не пропадет даром. Если решатся англичане на осаду, - они будут искать подступов к крепости с северной стороны. Гряда невысоких холмов, легшая наискосок по равнине к северу от Дели, кой-где проходит здесь меньше чем в миле от городской стены. - Пускай саибы ищут укрытия за этими холмами, - сурово говорит старый Рунджит. - Силен Дели, им не замкнуть его в железное кольцо. До вечера ждали восставшие полки приказа из шахова дворца. Конные совары стали лагерем на Мусульманском Базаре. Коней давно расседлали, напоили у фонтанов. - Где же посланцы Бахадур-шаха? - Нет, еще нет вестей из шахова дворца. Только поздним вечером, в темноте, глашатай пошел по городу. Впереди побежали бегуны со смоляными факелами. - Слушайте, слушайте! Приказ Бахадур-шаха!.. - Бахт-хан назначен начальником над всеми войсками. - Бахт-хан из Рохильканда... Так повелел великий шах. - Слушайте, слушайте!.. - Глашатай поворачивает на улицу Садов. Отсветы факелов гаснут на листве платановых деревьев. - Бахт-хан? Так вот кто вошел в доверие к повелителю!.. - удивляются совары. Они хорошо знают офицера, он - дальний родственник шаха. - Бахт-хан покорен и льстив, он умеет говорить шаху сладкие слова. - У него душа лисы и храбрость полевого кролика. Как он будет вести нас в бой против ферингов? - Уже ночь, совары! Завтра все узнаем. Поздняя ночь. Тьма спустилась над крепостью. На улицах и площадях - тела, тела... У фонтанов, у Большой Мечети, на Томба-базаре, где по утрам шумно торгуют мусульмане. Это легли вповалку уставшие солдаты. Медленно остывают накалившиеся за день городские камни. Худые кошки бродят по улицам, перепрыгивают через головы, через раскинутые руки. Вороны каркают особенно хрипло, предвещая на утро жару. Инсуру не спится. Великая война началась. О ней мечтали деды, ее готовили отцы. Настал час, когда народы Индии вышли на бой за освобождение родной страны. Еще раз, взяв с собой товарищей, Инсур поднимается на высокий Кашмирский бастион. Взошедшая луна освещает голую каменистую равнину за городской стеной, темную линию Нуджуфгурского канала и гряду невысоких холмов в миле-полутора впереди. Рунджит, старый сержант-артиллерист, видевший войну с Персией, войну за Пенджаб, и Бирманскую войну, кладет руку на ствол самой большой пушки бастиона. - Много лет нас учили офицеры-саибы, - говорит Рунджит. - Учили обращению с пушкой, стрельбе по близкой и по дальней цели. Пускай теперь подступятся к Дели. Они узнают, что хорошо нас учили. Глава двенадцатая. ПЯТЬ МЕРТВЫХ ГЕНЕРАЛОВ Ходсон носился без отдыха из Лагора в Амбаллу, из Амбаллы в Лагор. Никто кроме Ходсона не мог бы выдержать такой езды: по двадцать четыре часа в седле, без дневного привала, без сна. Он заездил двоих прекрасных арабских коней и сейчас загонял третьего. Ходсон возил бумаги - срочные тайные донесения, от генерала Ансона к сэру Джону Лоуренсу и от сэра Джона Лоуренса обратно к Ансону. Десять дней назад, одиннадцатого мая, по телеграфным проводам полетела весть из Дели в Амбаллу - Лагор - Пешавар. Два сигнальщика чудом продержались на телеграфной станции в Дели почти до трех часов дня и по единственной неперерезанной повстанцами линии дали знать обо всем случившемся в Пенджаб. "Ко всем станциям Пенджаба..." - полетела по телеграфу ошеломляющая весть. - "Бенгальская армия восстала... Дели в руках врага. Британские офицеры покинули крепость". И теперь Ходсон носился из Лагора в Амбаллу, из Амбаллы в Лагор... Командующий армией генерал Ансон обласкал Ходсона. Он дал ему личную охрану - полсотни конных сикхов. Он допустил его в Военный совет... И теперь капитан Ходсон сидел в кругу пяти старых генералов и подавал смелые советы. Положение было серьезно. Слишком поздно в своем гималайском уединении Ансон узнал о событиях, не сразу двинулся из Симлы в Амбаллу и упустил драгоценное время. Старый офицер, видавший еще битву при Ватерлоо, в делах Индии Ансон был новичком. Все оказалось неподготовленным в решающую минуту. Палаток нет. Прибывающие войска расквартированы под открытым небом. Вьючных мулов нет, - погонщики разбежались. Фуража нет, - крестьяне бунтуют. Нет ни повозок, ни лекарств, ни перевязочных средств. Гражданские власти растерялись и ничем не могут помочь. Положение отчаянное. Пять старых седых генералов день и ночь заседали в наспех раскинутых походных палатках Ансонова штаба. Пенджаб, соседний Пенджаб, еще мог спасти Индию для британцев. В Пенджабе большие пушки, осадная артиллерия, много европейских войск. В одном Пешаваре, у границы, до восьми тысяч британских солдат. Лучшие люди, самые способные, решительные офицеры - в Пенджабе. Пенджаб и только Пенджаб сейчас решал: быть или не быть англичанам в Индии. Хозяин Пенджаба Лоуренс понимал это очень хорошо. Но Джон Лоуренс хотел спасать Пенджаб в самом Пенджабе. Тревожные вести доходили к нему; Пенджаб мог подняться, как поднялись Центральные провинции. "Я полагаю, что это самый опасный кризис британской власти, какой до сей поры случался в Индии", - писал он Ансону. Лоуренс был за решительные меры. - Брожение в Пенджабе должно быть подавлено любой ценой, - твердил он своим подчиненным. По близким и далеким военным станциям давно стоявшие в бездействии пушки вдруг увидели перед собой непривычно-близкую цель: спину привязанного к жерлу туземного солдата. Невилль Чемберлен, помощник командующего пограничными силами Пенджаба, воскресил в Верхней Индии этот старый вид казни, позабытый за последние годы. Начались волнения и в самом Лагоре. В одну ночь по городу и окрестностям, по подозрению в готовящемся мятеже, взяли до семисот человек. Управитель города, Роберт Монгомери, правая рука Лоуренса, человек плотного сложения, - за румяное добродушное лицо и приятную округлость стана получивший прозвище мистер Пиквик, - в нужный момент проявил нужные качества. - Какие меры приняты по отношению к бунтовщикам? - запросил его старый Лоуренс. - Приказал всех повесить, - коротко отписал "мистер Пиквик". - Прекрасно сделали, - соревнуясь со своим подчиненным в лаконизме, ответил Лоуренс. Генералу Ансону Лоуренс обещал помощь, но не сразу, а когда покончит с "брожением" в самом Пенджабе. - Что же мне делать сейчас? - запрашивал совета Ансон. - Идти на Дели с теми силами, какие у вас есть, генерал, - отвечал Лоуренс. Агент королевы в Пенджабе, вице-король Верхней Индии, в эти дни, когда прервалась связь с Калькуттой, осуществлял всю власть в стране, и военную и гражданскую. "Идти на Дели сейчас, немедленно, пока пожар восстания еще не охватил всю Индию", - писал он Ансону в Амбаллу. "Я склонен выждать, - отвечал Ансон. - Дели хорошо укреплен, а орудия в моем распоряжении - только малые полевые, непригодные для штурма городских стен. Вся страна сочувствует повстанцам. Под стенами Дели мы, британцы, при наших малых силах можем оказаться в положении не осаждающих, а осажденных"... Но Лоуренс и слушать не хотел об отсрочке. "Прошу вас, генерал, припомните всю историю нашего управления в Индии. Случилось ли вам выигрывать битвы, следуя трусливым советам?.. Зато мы всегда одерживали победы, следуя смелым!" Ходсон возил эти письма из Лагора в Амбаллу, из Амбаллы в Курнаул. Он натер себе до пузырей кожу на ляжках, сжег под солнцем лицо и руки, но пощады у генерала не просил. Ходсон не знал усталости. Охранявшие его сикхи, прирожденные конники, на иных переходах едва поспевали за ним. Ходсон носился по военным станциям, собирал сведения, налаживал коммуникации. Сикхи бросались, по слову Ходсона, туда, куда он указывал им. Ходсон сказал сикхам, что мусульмане Дели ополчились на их веру. - Шах делийский пробует свою силу, - объяснил им Ходсон, - он хочет восстановить свой трон в его прежнем великолепии. Но шах не остановится на Дели. Мусульмане готовят поход на Пенджаб. Они задушат народ сикхов, опоганят их землю, заберут их пастбища и места для охоты. Мусульмане ограбят жилища, осквернят храмы, а женщин увезут к себе и запрут в свою мусульманскую неволю. Сикхи молча кивали головами. Они верили Ходсон-саибу, он был храбрый воин, он метко стрелял, рубил шашкой как прирожденный конник и, когда говорил с ними, смотрел им прямо в глаза своими светлыми немигающими глазами. Они верили ему. С молчаливой свирепостью они бросались выполнять его приказания. По одному его слову, они снимались с места и неслись вперед. Ходсон был счастлив. Такой он любил войну: буря, поднимающаяся по слову команды и по слову команды затихающая. Амбалла - Мирут - Курнаул... Сипаи, разбив оружейные склады, выходили из линий и поднимали знамя восстания. Крестьяне, построившись в отряды и взяв пики, бросали свои деревни и присоединялись к сипаям. - Убивайте англичан, спасайте страну и веру!.. Власть британской короны объявили низложенной, индусы объединялись с мусульманами в этой народной войне. Индусы, молясь, возливали воду Ганга, мусульмане клялись на Коране: "Джехад, джехад, священная война!" Вся Индия поднималась, чтобы навсегда изгнать чужеземцев из пределов страны. Совет генералов в Амбалле все еще заседал. Людей нет. Британская пехота - человек пятьсот, больше не соберешь. Власти на местах растерялись. С военных станций приходят тревожные вести. Оружейные склады под охраной одних лишь инвалидов. Кавалерии мало, лошади измучены. Провианта нет, ничего не готово. В одном месте орудия без людей, в другом - артиллеристы без пушек. Генералы потели в палатках, курили до теми в глазах и не могли прийти ни к какому решению. Удивительное дело: все пять генералов, заседавших при штабе, в Амбалле, спустя короткий срок были мертвы. Четыре из них умерли от холеры, и только один - на поле брани. Этот хоровод смерти открыл сам командующий Ансон. Едва прибыв в Курнаул, он почувствовал недомогание. Вызвали лекаря, в штабе началось смятение. Симптомы болезни не предвещали ничего хорошего. - Холера! - определил штабной лекарь. К полудню Ансон был мертв. Командование армией временно перешло к следующему за Ансоном по старшинству и чину офицеру, человеку нерешительному и вялому, - генералу Барнарду. Холера и Барнарду приготовила саван, но отсрочила развязку на пять недель. Военный совет решил соединиться с колонной полковника Вильсона в Мируте и идти на Дели. Известие об этом Ходсон повез Вильсону в Мирут и привез ровно тридцать часов спустя, не сделав ни одного привала в дороге. С огромными усилиями колонна Барнарда двинулась дальше. Повстанцы передвигались быстрее английских регулярных войск: они не были обременены ни штабным багажом, ни походной канцелярией. Жаркий бой задали войску Барнарда райоты двух безвестных деревень на Курнаульской дороге: в самый разгар дневной жары подожгли по обеим сторонам шоссе соломенные хижины своих селений. И на британцев обрушились сразу ружейный огонь, дыхание пожара и невыносимый жар полуденного индийского солнца. Не столько солдат погибло от пуль, сколько легло на дороге от солнечного удара. Все же колонна Барнарда двинулась дальше и после двух мучительных переходов соединилась с колонной Вильсона. Восьмого июня 1857 года, почти месяц спустя после занятия Дели восставшими полками, британцы разбили палатки своего лагеря за грядой невысоких холмов на север от городской стены. Так начались бои за Дели.  * ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ВСЕ ДОРОГИ ВЕДУТ В ДЕЛИ *  Глава тринадцатая. ДЖЕННИ ГАРРИС Сырым и сумрачным мартовским утром старое транспортное судно "Оливия" отвалило от деревянных стен Арсенальной набережной в Лондоне. Две полевые батареи везла на борту "Оливия" и стрелков Восемьдесят восьмого ее величества пехотного полка - регулярное годовое пополнение Королевской армии в Индии. "Оливия" торопилась: капитан хотел обогнуть мыс Доброй Надежды, до того как наступит период бурь и жестоких штормов у мыса. На борту военного транспорта был необычный пассажир - девочка двенадцати лет, Дженни Гаррис. Дженни ехала в Индию к отцу, полковнику Гаррису. Капитан "Оливии" уступил Дженни каюту своей жены, и Дженни нравилась ее маленькая каюта с круглым оконцем и с подвесной койкой, которую вечером спускали, а на утро подтягивали под самый потолок. В сильную качку подвесная постель Дженни отчаянно моталась из стороны в сторону и едва не ударялась о металлические скрепы стен. Детей, кроме Дженни, на судне не было, и девочка сильно грустила вначале. Она не любила ни рукодельничать, ни шить, а разговаривать со взрослыми не смела. Дженни бродила по судну, скучала, глядела на море, а иногда плакала, забравшись в подвесную койку своей маленькой каюты. Майор Бриггс, старый офицер колониальной службы, начальник всего воинского состава на "Оливии", считал себя и свой состав на мирном положении, а потому весь день пил ром и брэнди, запершись у себя в каюте, или поднимался на палубу стрелять морских чаек, летевших за кормой. Капитан Генри Бедфорд рома не пил, не читал книг, скучал безбожно всю дорогу и за обеденным столом подолгу рассказывал соседям о своем уютном доме в Бомбее, у Малабарского холма, где в большом бассейне в саду плавают удивительные рыбы, полосатые и звездчатые, тридцати четырех тропических пород. Бедфорд возвращался из Лондона в Индию после долгосрочного отпуска. "Оливия" шла проливом, навстречу западному ветру, навстречу океанской волне. Маленькие острокрылые чайки летели за ее кормой и кричали резкими голосами. На рассвете тусклого мартовского дня, ветреного и бурного, они вышли из пролива в океан, в жестокую качку Атлантики. В этот рейс на "Оливии" был еще один необычный пассажир: невысокий человек в гражданском платье, с несколько странным для европейца цветом лица, в белой войлочной шляпе шотландского горца. При нем была собака Сам - уродливая, черная, с пригнутой книзу тяжелой квадратной мордой, со злобным взглядом исподлобья и короткими кривыми ногами. Человек в шотландской шляпе - его звали Аллан Макферней - постоянно носился по палубе с плотно набитым кожаным дорожным мешком и все хлопотал о том, чтобы этот мешок как-нибудь невзначай не подмочило водою. Оба старших офицера, Бедфорд и Бриггс, с первого дня невзлюбили Макфернея. - Заметили ли вы, Бриггс... - с беспокойством спросил капитан Бедфорд майора еще в первый день плавания. - Заметили ли вы, дорогой Бриггс, какая у этого человека шляпа? - Заметил, Бедфорд! Безобразная шотландская шляпа. - А фамилия, - сказал Бедфорд, - вы приметьте, какова фамилия; Макферней... - Бесспорно, - сказал майор, - этот человек - шотландец. - И значит, - не джентльмен. Шотландец не может быть настоящим джентльменом. - Никогда! - с глубоким убеждением сказал майор Бриггс. - А цвет его кожи, Бедфорд!.. - Да, - сказал Бедфорд, - удивительная окраска кожи. - Это не загар. Это печень... - Конечно, - сказал Бедфорд. - Печень. Этот человек долго жил в тропиках. - Представьте себе, Бедфорд, он пешком исходил всю Индию и весь ближний Восток. Мне рассказал об этом помощник капитана... Майор приблизил к самому лицу капитана Бедфорда свои короткие седые, насквозь прокуренные бакенбарды. - С какой целью, - вот что я хотел бы узнать! - хриплым шепотом сказал майор. Бедфорд нахмурился. - Мы с вами отвечаем, дорогой Бриггс, за воинский состав, перевозимый на "Оливии", за двести пятьдесят человек, за две батареи. Надо узнать, что это за человек. - Да, и что он везет в своем дорожном мешке, - дополнил Бриггс. Все первые дни путешествия дул резкий ветер, было холодно. Тучи легли на западе сплошной темной полосой. Солдаты зябли на своей нижней палубе, не защищенной от ветра и сырости; они шагали, ежась от холода, или лежали вповалку, прижавшись друг к другу. Дженни не отпускали на верхнюю палубу без теплого кашемирового платка или шали. К вечеру поднимался туман, такой густой, что колокол на носу "Оливии" непрерывно звонил, предупреждая идущие навстречу суда. Каждый вечер Дженни засыпала под этот звон, глухой, настойчивый и тревожный. Скоро Дженни привыкла к "Оливии" и начала веселеть. Понемногу она приглядывалась к пассажирам. Ей сразу понравился Макферней. У него было темное, как пальмовая кора, лицо и синие глаза северянина. Глуховатым спокойным голосом шотландец часами беседовал со своим Самом, негромко, терпеливо, точно объяснял ему что-то, и пес в ответ тихонько повизгивал. Иногда Сам с хозяином спускались вниз, к корабельным кладовым, и здесь беседа шла уже среди коз и кроликов. Шотландец учил Сама не злиться понапрасну и равнодушно смотреть, как кролики кружатся в своей деревянной клетке, как худые корабельные козы тычут мордами в жерди загородки. Сам тихонько ворчал и старался не лаять даже на поросят. Часто шотландец спускался на нижнюю палубу, где расположились стрелки. Здесь у него скоро завелись друзья. Макферней подолгу разговаривал с матросами, с солдатами, с корабельными юнгами. Зато почти никогда не задерживался для беседы за обеденным столом, в кают-компании. А когда как-то раз здесь зашел разговор о генерал-губернаторе Индии, лорде Каннинге, и Макферней громко, на всю кают-компанию, объявил, что генерал-губернатор понимает в индийских делах ровно столько же, сколько его пес Сам в райских яблоках, - оба офицера, Бедфорд и Бриггс, окончательно возненавидели шотландца. Западный ветер утих. Поднялся норд-ост. Огромные океанские волны обрушились на "Оливию". Судно то несло со страшной силой куда-то вниз, в провал между вод, то снова выкидывало наверх; старая шхуна скрипела и стонала, как перед страшным судом, пена и соленые брызги поминутно обдавали палубу. Ночью волненье усилилось. Ветер ревел, в снастях, подвесные койки в каютах судорожно мотались из стороны в сторону. Дженни то соскакивала вниз, на пол, садилась на саквояж; и ее начинало носить по полу вместе с саквояжем и швырять о стенки; то снова забиралась наверх, в койку. Устав прыгать, как заяц, то вниз, то вверх, Дженни вышла в узенький коридор. Глуховатый голос слышался из-за соседней двери. Это была каюта Макфернея. Шотландец не то читал книгу вслух, не то разговаривал с кем-то. С кем он так беседует? Дженни долго стояла в коридоре. Вдруг откатом волны судно сильно рвануло куда-то вбок, дверь каюты мистера Макфернея распахнулась сама собой, и Дженни неожиданно для себя влетела в каюту. Мистер Макферней сидел у стола, склонившись над мелко исписанными листками. Он даже не оглянулся. Внимательно глядя на свои листки, шотландец бормотал вслух какие-то непонятные слова: "Санда... Сакра-Чунда..." - Простите, мистер Макферней!.. - сказала Дженни. Макферней обернулся и увидал ее смущенные глаза. Он улыбнулся. - Отлично! - сказал Макферней. - Вы можете заходить ко мне и без качки, мисс Гаррис. - Спасибо, мистер Макферней! - Дженни убежала. Только на десятый день утихло волнение на море. Ветер спал. Небо на закате было сине-оранжевое, воздух заметно потеплел. Когда зашло солнце, в море заплясали светящиеся рыбы. Дженни долгими часами теперь сидела на палубе, глядела на море. Так недавно оставленная Англия уже казалась ей чужой, бесконечно далекой, ушедшей куда-то далеко за пятидесятую параллель, за грань холода и бурь. Все чаще вспоминала она Индию, места, где родилась и провела первые годы жизни. Дженни помнила белую ленту каменистой дороги, уходившей от стен их форта вниз по склону горы, темный мох на ребрах невысоких гор, плоские крыши горного селения. Она помнила большой внутренний двор их индийского дома, бассейн во дворе и индийских прачек у бассейна, - говорливых полуголых парней, весь день бивших у воды вальками. Она помнила свою няньку - пожилого индуса в синей чалме, с кроткими глазами, и кормилицу с убором из стеклянных бус на лбу и на груди; и как нянька и кормилица до четырех лет таскали ее на руках, а ординарец отца, суровый сикх с черной бородой, сажал ее в седло и водил на коне по двору. Дженни помнила волан - твердый маленький мяч, которым она играла в детстве, и круглую площадку перед домом, обсаженную платанами. Она помнила праздник "рождения непорочного Кришны", так походивший на христианский праздник рождества, белые сахарные фигурки слонов, пони и обезьян, которыми индусы в этот день дарили друг друга, и порошок, которым они по обычаю обсыпали детей, пряный розовый порошок, так сладко пахнувший... Она помнила мохнатые рубашки пальм, колючую преграду кактусов позади сада, горячий ветер из степи, от которого прятались все в доме, и бледное лицо матери. Мать всегда грустила в Индии, у нее никого не было в этих местах, ни родных, ни знакомых; ее мучил горячий воздух Азии и пыль, она всегда мечтала о родине, о зеленых лугах Англии, о свежести и прохладе родного Норфолька. Мать грустила и кашляла: у нее была чахотка. Отца перевели в Аллигур, британский форт в самом сердце Индии, вблизи Дели, а они с матерью уехали в Англию; Дженни тогда было девять лет. Мать уже ничего не могло спасти, - она скоро умерла. Дженни осталась в Англии одна, без родных. Два с лишним года она провела в холодном, неуютном пансионе миссис Честер, где ее мучили длинными наставлениями за столом, из окон тянуло холодом и скукой, деревья в парке были так долго в снегу, и к концу зимы начинало казаться, что весна уже никогда не придет. А теперь капитан Бедфорд, старый друг отца, вез ее в Аллигур, в Индию. Дженни часами сидела на палубе и смотрела на море, на отсветы солнца на воде. Март кончался. "Оливия" прошла Канарские острова. Становилось все теплее, море было нежно-изумрудного цвета, ветер с суши полон ароматов. "Еще два месяца, - думала Дженни. - Два месяца, и я увижу отца". Глава четырнадцатая. ШОТЛАНДЕЦ МАКФЕРНЕЙ Много дней "Оливия" шла в виду африканских берегов. У Фритауна их снова трепала буря. Огромные волны перекатывались через палубу "Оливии". Все, кто мог, попрятались по каютам. Обедали сидя на саквояжах, тарелки с бараниной держали на коленях. Все злились: качка надоела. К тому же кормить стали прескверно, - запас свежих овощей на "Оливии" кончился. Один лишь майор Бриггс пребывал в прекрасном самочувствии. В качку он пил столько же, сколько в тихую погоду. Хмелея, Бриггс еще сильнее багровел; лоб и щеки у него наливались кровью, но в ногах майор оставался тверд. Ровным громыхающим шагом он проходил вдоль всей верхней палубы, от носа к корме, и, уверенно подняв пистолет, целился в чаек, улетающих от бури. - Одна!.. Две... - считал майор сбитую выстрелом птицу. Бах! Бах-бах!.. - Три... Четыре... Вот так он расстреливал кафров в Южной Африке, когда еще молодым лейтенантом начинал свою службу королеве. Потом Индия, поход 1848 года. Замиренных индусов Бенгала майор вел на немирных индусов Пятиречья. Брал крепость Мултан, а потом расстреливал и вешал одинаково и мирных и немирных. После Индии - Крым, Восточная война. С Девяносто третьим шотландским горнострелковым полком Бриггс, в чине капитана, проделал всю Крымскую кампанию. Выдерживал натиск храбрых русских матросов под Балаклавой, был тяжело ранен в ногу под Севастополем и долго потом отлеживался в госпитале, в Дувре, где квартировал его полк. Весною 1857 года шотландских горных стрелков послали в Шанхай усмирять несговорчивых китайцев, поддержать на дальнем азиатском востоке престиж Британской империи, так сильно подорванный на Черном море во время Крымской войны. Бриггс не захотел ехать в Китай и запросился в Индию. И вот, в марте 1857 года его назначили сопровождать на борту наемного транспорта "Оливия" батальон пехотного полка, направляемый в Бомбей, на постоянную службу. - Бомбей? Отлично! - хрипел майор, беседуя с длинным унылым пастором Ленгстоном и с капитаном Бедфордом в корабельной столовой за трубкой крепкого зеленого табаку. Качка то утихала, то снова усиливалась, граненые судовые стаканы, подпрыгивая, ездили по столу. - Бомбейская армия - лучшая в Индии. Это не Бенгал, где офицеры с сорок второго года спят с пистолетами под подушкой! Вспомните, кто не хотел стрелять в сикхов под Мултаном и развалил даже бомбейские полки, прибывшие нам на выручку?.. Бенгальцы!.. Кто в бирманский поход отказался ехать морем в Бирму? Опять они, бенгальцы, Тридцать восьмой пехотный!.. И вышли сухие из воды; только тринадцать человек повесили из всего полка... Рота за роту, полк за полк - у них одна круговая порука. Я счастлив, что нас назначают в Бомбей! Капитан Бедфорд согласно кивал головой. Он тоже был доволен. Генри Бедфорд сумел дослужиться до чина капитана, ни разу за пятнадцать лет не перешагнув ров, отделяющий город Бомбей от окрестных джунглей. Все убранство его бомбейского дома, ливреи слуг, блюда, подающиеся к обеду, - ничем не отличалось от убранства любого среднего дворянского дома на родине, в Англии. На рождество к столу подавался пудинг, точно такой же, как в доброй старой Англии - настоящий рождественский пудинг с миндалем и изюмом и жирный гусь с яблоками. Капитан привык к своей спокойной жизни в Бомбее, к уютному дому, к тому, чтобы слуга-индус на обходах нес над ним зонтик, а двое босых слуг бежали впереди, для защиты от змей. Он любил обеды в офицерском собрании, где повар с изумительным искусством умел сочетать добрый британский бифштекс с пряной индийской приправой, а после обеда подавали такое вино, какое подают только в Бомбейском артиллерийском... Капитан думал: "Эта жизнь будет тянуться бесконечно, безоблачной, радостной, спокойной полосой..." А Индия?.. Индусы?.. Бедфорд глубоко был уверен, что вся Индия существует только для того, чтобы доставлять англичанам изюм и рис для их рождественского пирога. - Спокойствие, Дженни! - любил повторять капитан Бедфорд. - Скоро приедем на место. Теплые капли сырости оседали на платье, на снастях, на разогретых медных поручнях палубы; по ночам в море светились летающие рыбы. Большая Медведица пропала в небе, и Дженни долго искала Южный Крест; ей показали несколько ярких крупных звезд прямо по курсу корабля. На палубе было скользко от сырости; капитан велел разостлать от борта к борту веревочную сеть, чтобы нога не скользила при ходьбе. Легкий, как тень, шотландец Макферней, в своей белой войлочной шляпе с завернутыми назад полями, с мешком и палкой, как путешественник в походе, шагал от борта к борту. Пес Сам плелся вслед за ним на коротких кривых ногах, тыкаясь в палубу уродливой мордой. Легким размашистым шагом, маленький, сухой и ловкий Макферней мерял "Оливию" много раз от носа к корме и обратно. Как-то раз Дженни попалась ему навстречу и отступила в сторону, чтобы дать дорогу. "Что у вас там, в вашем дорожном мешке, мистер Макферней?" - хотела спросить Дженни, и не решилась... Она стояла перед ним, тоненькая, робкая, в зеленом платьице, в светлых косах, аккуратно перетянутых шелковой клетчатой лентой. Макферней успел разглядеть ее глаза, застенчивые и любопытные. - Добрый день, мисс Гаррис! - сказал Макферней и улыбнулся ей приветливо, как улыбался своим друзьям на нижней палубе. Только поздно ночью, когда поднималась к зениту молодая луна и светящиеся полосы и брызги на море начинали бледнеть в ее белом, непривычно ярком для северян свете, Макферней спускался к себе. И тогда Дженни вновь слышала странные слова, доносившиеся из его каюты: "Дар-Чунда... - слышала Дженни, - Сакра-Чунда - Дар... Бхатта-Бхаратта"... Скоро ветер стих. Паруса бессильно повисли. "Оливия" колыхалась на слабой волне, почти не подвигаясь вперед. Настали мертвые дни, штиль. Неизвестно откуда на палубе появились крысы. Может быть, на крыс оказывала действие теплая погода, духота, безветрие, оскудение продовольственных запасов на судне, - кто знает? Но только каждый день их становилось все больше. Крысы ползли изо всех щелей и скоро так осмелели, что начали нападать на людей. Каждое утро в кают-компании рассказывали друг другу страшные истории: крыса откусила поваренку ухо, две огромные седые крысы напали на самого помощника капитана и обратили его в бегство; всю ночь крысы резвились в кубрике и объели у боцмана сапоги и кожаную куртку. Бедного Макфернея тоже одолевали крысы. Он боялся не за себя: крысы грозили проесть его таинственный мешок. Кожу крысы грызли с особенной охотой. Макферней стал брать свой мешок даже в кают-компанию и за обедом пристраивал подле себя. - Что вы так усердно бережете? - сухо спросил его майор Бриггс. - Это мои корни, - рассеянно ответил шотландец. Бриггс с презрением посмотрел на толстый кожаный мешок, набитый, должно быть, сухими корнями. "Ботаник!" - подумал майор. Как-то ночью Дженни услышала спросонок, что кто-то хлопает дверьми и ходит по коридору. Сам повизгивал тихонько, стучал когтями по полу; потом все затихло. Дженни не спалось, она встала, вышла в коридор... В соседней каюте никого не было. Дженни поднялась по лесенке наверх. На палубе было пусто, молодая луна светила ярко, как в Англии на севере в полнолуние. Неожиданный порыв ветра бросил Дженни прямо в лицо несколько белых квадратиков плотной бумаги, исписанной какими-то значками. Сбоку, из-за судовых шлюпок, до нее донеслось глухое рычание. Дженни повернула туда. Она увидела бедного Макфернея, мирно уснувшего подле шлюпки. Его кожаный мешок лежал рядом. Шотландец хотел уберечь свой мешок от крыс, но не уберег его от ветра. Неожиданно налетевший ветер шевелил листками бумаги, выпавшими из мешка, и разносил их по палубе. Сам глухо рычал у ног хозяина, не смея будить его. - Мистер Макферней! - сказала Дженни и легко коснулась плеча шотландца. - Мистер Макферней, проснитесь, пожалуйста! Макферней проснулся и сразу сел. Палуба вокруг него, точно хлопьями снега, была усыпана белыми листками. - Мои корни!.. - сказал Макферней. - Великий бог, мои корни!.. Он бросился собирать листки. - Я вам помогу, мистер Макферней, - сказала Дженни. - Благодарю, мисс Гаррис, благодарю!.. - Руки у Макфериея дрожали. - Корни, мои корни!.. Он торопливо складывал листки обратно в мешок. - Какие корни?.. - Дженни ничего не понимала. Она видела только плотные квадратики белой бумаги, исписанные непонятными значками: точки, кружки, стрелы, короткие и длинные черточки. - С каким трудом я добывал их, мисс Гаррис! - сказал Макферней. - Я исходил все дороги и тропы Верхней Индии, пробирался сквозь леса и джунгли от селения к селению Пятиречья, ночевал у пастушеских костров, в лесных хижинах, в кочевьях гуджуров. Я слушал песни народа, я заставлял стариков пересказывать мне древние предания. Вот что я записал! Макферней протянул свои бумаги, исчерченные непонятными значками. - Двенадцать лет работы и скитаний заключены в этих листках, мисс Гаррис!.. Я записывал слова разных племен условными значками, понятными только филологам. "Небо", "земля", "отец", "облако", "воин", "огонь", "путь", "человек", "дерево"... Слова эти почти совпадают у многих индийских народов и все вместе восходят к санскриту, древнему языку Индостана. Англичане, придя завоевателями в Индию, думают, что они покорили полудикое невежественное племя. Они ничего не хотят знать о культуре того народа, который обокрали. Мои листки расскажут им правду. Тысячевековая культура отразилась в этом языке... Санскрит - язык, более богатый, чем латынь, более совершенный, чем греческий, и родной брат и тому и другому!.. Вот они, корни слов!.. Листки дрожали в руках у Макфернея. - Я все соберу! - сказала Дженни. - Не беспокойтесь, мистер Макферней, ни один не пропадет. Она побежала к борту за разлетевшимися листками. Майор Бриггс в эту минуту вышел на палубу. Ровным громыхающим шагом он прошел к носу и остановился. - Что за чертовщина? - спросил майор. Он поднял с палубы маленький квадратик бумаги и поднес его к самому носу. - Это что за значки? - Транскрипция, - объяснил Макферней. - Это мои записи. - Он хотел взять у майора свой листок. - Что? Транскрипция? - майор отвел за спину руку с крепко зажатым в ней кусочком бумаги. - Извините, мистер Макферней, но я вам вашей транскрипции не отдам. Я отвечаю за судно, уважаемый мистер Макферней, и я должен знать, что означают эти значки. Я должен прежде выяснить, не угрожают ли они престижу королевы и целостности Британской империи. И майор, повернувшись по-военному, загромыхал по доскам палубы обратно к себе. Дженни неспокойно спалось остаток ночи. Смутная тревога томила ее. Бриггса Дженни возненавидела с первого дня: хриплый голос майора, его тяжелая громыхающая походка и красные, как непрожаренный бифштекс, щеки приводили ее в трепет. Утром Дженни долго бродила по судну. С кем поговорить о том, что случилось вчера на палубе? Она постучалась к Бедфорду. Генри Бедфорд сидел за походным столиком и писал. Он поднял на девочку удивленные глаза. - Что такое, Дженни? - спросил Бедфорд. Карие глаза Дженни были полны беспокойства, а косы - в непривычном беспорядке. - Ехать наскучило? - Нет, мистер Бедфорд, не то. Девочка рассказала капитану о шотландце и о майоре Бриггсе. - Спокойствие, Дженни! - сказал Бедфорд. - Просто ночная суматоха из-за крыс. Он прошел в каюту майора. Бриггс сидел над листком бумаги и яростно курил трубку. - Дорогой Бедфорд, не можете ли вы объяснить мне, что это значит? Он протянул Бедфорду листок, исписанный непонятными значками. - Я все узнал, - сказал педфорд. - Этот Макферней не ботаник. Он филолог. - Филолог? Тем хуже для него! А что, собственно говоря, это значит, Бедфорд? - Филолог... - Бедфорд помедлил. - Это... это человек, который изучает разные языки... разные слова, что ли. - Вот-вот, разные слова!.. Он разговаривает с матросами. Он беседует с поварами!.. Третьего дня он весь вечер провел на нижней палубе, говорил с моим ординарцем, и на его собственном языке!.. На ирландском!.. - Опасный человек! - сказал Бедфорд. Майор взмахнул в воздухе таинственным листком. - Ни одного дня! - сказал майор. - Ни одного дня я не потерплю больше присутствия этого человека на судне. Мы заходим в Кэптаун. Я велю капитану ссадить шотландца на берег, а начальник порта задержит его впредь до выяснения. С начальником поговорю я сам. И майор решительно сплюнул на пол горькую табачную жижу. Через два дня пассажиры "Оливии" увидели черные скалы, сильный прибой и пустынную бухту Кэптауна. Майор Бриггс самолично съехал на берег, вместе с помощником капитана судна. Он вернулся очень скоро, и сильно взволнованный. Новости, сообщенные ему начальником порта, были так неожиданны, что решительно все иные мысли, даже мысль о ненавистном шотландце, вылетели из головы майора. Он заперся с офицерами у себя в каюте. - Бунт, - объявил майор. - Туземные войска взбунтовались в Индии. Вместо Бомбея нам приказано идти в Калькутту. - В Калькутту? - Да, в распоряжение командования Бенгальской армии. Глава пятнадцатая. КАЛЬКУТТА Теплый серый туман надолго скрыл из виду близкую землю. Когда туман рассеялся, пассажиры "Оливии" увидели красный глинистый срез высокого берега и буйную тропическую зелень над ним. Они были у Коморинского мыса. Древняя бревенчатая деревянная башня пряталась в зелени на берегу - остаток старой фактории, выстроенной в этом месте португальцами почти три века назад. "Оливия" стала на рейде. Большой правительственный пароход, дымя широкой черной трубой, двинулся ей навстречу от берегового мола. - Идут ли еще вслед за вами суда с войсками на борту? - спросили с парохода. - Нет, - ответили с "Оливии". - Приготовьтесь, мы берем вас на буксир, - просигналили с парохода. Пароход пыхтел и стучал, посылал "Оливии" клубы грязного дыма, но все же шел быстро. Недели через три "Оливия" вошла в устье Хуггли, одного из рукавов огромной дельты Ганга. Они шли у правого берега и не видели левого, - так широк был Хуггли. Пассажиры "Оливии" столпились на палубе, глядя на незнакомые места. Дженни видела однообразный плоский берег, песчаные отмели, заваленные водорослями, омытые морским прибоем, кой-где хижины, как большие снопы лежалой соломы. "Это ли Индия? - думала Дженни. - Где же пальмы?" Показались и пальмы на другом берегу. Хуггли стал уже, извилистее, пальмы веселой рощей столпились у воды, среди зелени замелькали белые европейские дома. "Оливия" долго шла вверх по Хуггли, вслед за пароходом. Потом показались низкие индийские бенгало, сады, еще поворот, - голые беленые стены восьмиугольного форта, пушки и военные суда в порту. - Вот и Калькутта! - сказал капитан Бедфорд. В первый день Дженни ничего не увидала в Калькутте: ее пронесли в закрытых носилках, сквозь тесноту, говор и крик центральных улиц, в европейскую часть города. Капитан Бедфорд отправил Дженни к своей дальней калькуттской родственнице миссис Пембертон, а сам поехал в штаб. Дом Пембертонов стоял в большом саду за зеленой оградой. По англо-индийскому обычаю все слуги в доме вышли гостье навстречу. Миссис Пембертон и ее сын Ф