открытым небом свой скудный хлеб. Сипай раздул огонь, подбросил в него ветвей. Потом подошел к пруду и, не снимая легкой одежды, быстро окунулся в воду для обязательного перед приготовлением пищи омовения. Вышел и, просыхая на солнце, начал месить у огня, на медном блюде, тесто из грубой пшеничной муки. Дженни огляделась. Все кругом месили тесто, раздували огонь. Райоты готовили пищу. Теперь у повстанцев было много муки: весь запас из обоза Бедфорда перешел к ним в руки. Сипай налепил из своего теста лепешек и поставил их печься на железном листе. У того же огня, сбоку, он поставил вариться чечевичный суп в медном котелке. Скоро лепешки были готовы. Сипай быстро свернул из большого пальмового листа что-то похожее на блюдо, обжигаясь, покидал на него лепешки и подал Дженни. Потом пододвинул к ней котелок с чечевичным супом. - Ешь! - сказал сипай. Сам он ел, макая лепешки в чечевичную жижу. Дженни смутил грязноватый цвет похлебки. Она съела свои лепешки всухомятку. Сипай убежал куда-то. Он не походил на того кроткого индуса-няньку, которого Дженни помнила с детства, но все же был добр к ней. Он принес ей молока буйволицы в чашке. - Пей, - сказал сипай, - и не бойся. Никто не тронет тебя, девочка. Индия с детьми не воюет. Дженни покорно выпила густое, горьковатое на вкус молоко. - Теперь в путь! - сказал сипай. Весь отряд уже собрался в путь. Дженни подвели к тем же носилкам, в которых она до сих пор совершала путешествие. Кто-то уже сидел внутри, какая-то девочка, закутанная в белую женскую шаль. Дженни торопливо подсадили. Носильщики взялись за бамбуковые шесты, и носилки, качнувшись, двинулись вперед. "Куда нас несут?" - Дженни хотела выглянуть из носилок, но шедший рядом сипай прикрикнул на нее. - Глядеть нельзя! - сурово сказал сипай. Сидевшая в носилках девушка приподняла платок. Она поглядела на Дженни блестящими глазами. - Нельзя! Тебе нельзя видеть дорогу!.. - сказала она. - Ты - наша пленница. Это была та самая девушка, которая приходила к Дженни в Калькутте. Дженни покорилась. Она слышала, как после захода солнца сменились носильщики, как новые, со свежими силами, быстро затопали босыми ногами. Их несли быстро, очень быстро. На ночном отдыхе Дженни нечаянно подслушала обрывок разговора. - Ни за что не хочет в носилки! - сказал чей-то голос. - Он готов всю дорогу идти пешком со своей собакой. - Не браман, - сказал второй голос, - и не мусульманин, а святой человек!.. - Он мудр, а мудрость дает святость. Разговор шел о Макфернее. Дженни поняла это сразу, и ей стало как-то покойнее на сердце. "Если мистер Макферней здесь, значит, ничего худого со мною случиться не может", - подумала Дженни. Еще около суток ее несли в носилках, торопливо, молча, неизвестно куда. Потом Дженни почувствовала, как под ногами носильщиков пружинит и качается дорога, точно они идут по зыбкому настилу, через плавучий мост. В узкую щель между полотнищами навеса Дженни увидела зубчатый край высокой стены и башню. Долгий скрип ворот, голоса, топот, потом босые ноги носильщиков зашлепали по камню. "Улица? - думала Дженни. - Город?.." Их долго еще несли среди заглушенного шума и непонятных возгласов. Потом остановились. Дженни вывели из носилок. Она успела увидеть сгрудившуюся вокруг толпу, услыхала приглушенный говор. Солнце ослепило ее. Ее ввели в какой-то полутемный дом, толпа разошлась, все стало тихо. - Где мы? - спросила Дженни. - В Дели, - ответили ей.  * ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. СИГНАЛ СЕЛИМГУРА *  Глава двадцать восьмая. НЕУЖЕЛИ ДЕЛИ ЕЩЕ НЕ ВЗЯТ? - Неужели Дели еще не взят? - спрашивали друг у друга англичане дома, в далекой Великобритании. - Неужели наши регулярные войска еще не сломили сопротивление повстанцев?.. Толпы народа собирались в Лондоне вокруг Дома Индии, при получении каждого нового известия. Вести приходили ошеломляющие. "Генерал Кольвин окружен... Генерал Уилер разбит..." - со страхом шептались в толпе. Вести шли долго: только двадцать третьего июня узнали в Лондоне о занятии повстанцами Дели, - через сорок два дня после того как первые восставшие полки ступили на плавучий мост, ведущий к воротам крепости. Войска для Индии поспешна грузились на суда. Почти каждый день из портов Великобритании отходили военные корабли и наемные транспорты с солдатами на борту. В Палате лордов длительно обсуждался вопрос: как быстрее переправить войска в Индию: вокруг африканского материка или Средиземным морем, через Александрию - Суэц. Первый путь был очень далек, но не требовал выгрузки и погрузки в дороге; второй был короче, но при втором задерживали многократная выгрузка и погрузка и трудный сухопутный переход по безводной пустыне: канал у Суэца еще не был прорыт. Как ни рассчитывай, раньше чем через три - три с половиной месяца королевские войска в Индию прибыть не могли. А оттуда приходили все новые и новые тревожные вести. Генерал Ансон, командующий, умер от холеры. Умер от холеры и сменивший его генерал Барнард. Двое командующих погибли от холеры, один за другим, за короткий срок. Умер Галифакс. Убит Честер. Невилль Чемберлен тяжело ранен. Командование над всеми британскими силами под Дели поручено полковнику Вильсону, наспех произведенному в генералы. В Лондоне с тревогой ждали дальнейших вестей. В церквах заказывали торжественные молебствия "о храбрых воинах, которые жизни свои кладут на то, чтобы спасти наши наследственные владения и наше имущество в Индии". Настал август. - Неужели Дели еще не взят? - с беспокойством спрашивали друг друга в Англии. "Дела в Дели обстоят, мне кажется, так, что англичане вынуждены будут начать отступление, как только действительно наступит период дождей..." - писал в августе того года Карл Маркс своему другу, Фридриху Энгельсу. - "Посылаю тебе... план Дели, который ты должен, однако, мне потом вернуть". "Нелепость нынешней политики англичан, обусловленная полным отсутствием какого бы то ни было действительного руководства, - отвечал Энгельс Марксу, - сказывается, главным образом... в том, что, раздробив свои силы, они дают блокировать себя в массе мелких, далеко отстоящих друг от друга постов, между тем как свою единственную подвижную колонну они укрепляют перед Дели, где она не только ничего не может сделать, но даже гибнет". Август кончался. Шел третий месяц осады. Дели стоял и был крепок, как никогда. "Здесь все полны тревоги за целость Индии", - писал один английский полковник из Лондона своим друзьям в Калькутту. - "Как мы все хотим услышать, что Дели уже взят и восстание подавлено". А по плавучему мосту через Джамну, недосягаемому для малых британских пушек, почти каждый день в полном боевом порядке, с развернутыми знаменами, с барабанным боем, проходили в ворота Дели новые подкрепления сипаев. Офицеры британского лагеря только смотрели на них с вышки Хребта, стараясь в полевой бинокль разглядеть, какого полка идут панди и из каких мест. "Панди" в город все прибывали. - Дели, как Севастополь, - говорили в британском лагере. - Чем дольше стоит, тем больше защитников приходит к нему на помощь. - Дели, как Севастополь! - сказал майор Бриггс, вглядываясь издали в белые башни и вышки делийских бастионов. - Даже в Крыму, в пятьдесят пятом году, я не слыхивал такой пальбы. Они подъезжали верхами вместе с капитаном Бедфордом, обходом, по Курнаульской дороге, к белым палаткам британского лагеря под Дели. Почти две недели провел капитан Бедфорд взаперти, в полной неизвестности, в доме раджи. Потом все вдруг сразу изменилось. Суматоха поднялась во дворе и в доме, изо всех конюшен выводили коней, кричали верблюды, становясь на колени и принимая на спину тяжелые вьюки. Раджа вдруг начал поспешно готовиться к отъезду. Гонцы раджи принесли ему тревожную весть: большой отряд саибов идет с юга. - Таких еще не видывала наша земля! - докладывали гонцы. - Это воины дикого, безобразного вида, на конях, в высоких шапках и в юбках, как британские леди. На голове у них растут перья вместо волос, и бьются они жестоко, всем режут глотки, кого ни встретят на пути. Они называют это "сыграть в старого Гарри" и смеются при этом; видно, матери их дружили с дьяволом... Гонцы докладывали о батальоне Хайлендского горного полка, выступившего вслед за орудийным поездом Бедфорда из Калькутты. Майор Бриггс вел своих горних стрелков на помощь британскому лагерю под Дели. Раджа не знал, что несут ему войска саибов, мир или войну, и потому бежал на север, захватив семью, слуг, сундуки, драгоценности, золотые и серебряные монеты. Майор Бриггс освободил запертых в доме раджи англичан и взял капитана Бедфорда с собой. Через два дня Генри Бедфорд жал руку своему старому другу, Ричарду Гаррису, среди палаток британского лагеря под Дели. - Дженни? - был первый вопрос Гарриса. Генри Бедфорд сообщил другу печальную весть: - Орудийный поезд перехвачен, бедная Дженни в руках повстанцев, неизвестно где. Глава двадцать девятая. ДЖЕННИ В ПЛЕНУ Дженни слушала пение муэдзинов на закате солнца, звон маленьких колоколов в индусских храмах. Каждый день ей приносили воду, рис, лепешки. Окон в просторной пустой комнате не было, вместо окон узкие прорезы высоко в стене, полуприкрытые снаружи легкими щитами из молодых стволов бамбука, расколотых вдоль на пустые желобки. Это был дом богатого делийского купца. Купец убежал из Дели, испугавшись событий, и весь его просторный дом был пуст. В комнате не было ни столов, ни стульев; Дженни подолгу сидела или лежала на пыльном ворсистом ковре посреди комнаты и слушала редкие шаги прохожих, голоса детей, протяжный крик носильщиков, иногда доносившийся снаружи. Улица была тихая, неторговая. Так прошло недели две в неизвестности, в ожидании. Потом настал такой день, когда весь город долго и грозно шумел, и до полуночи на улицах не гасили огней. Сторож Дженни, молодой индус, всегда улыбался ей, когда приносил еду, а на этот раз был хмур, озабочен. Сердце Дженни сжималось смутной тревогой, но ей не у кого было спросить, - что же происходит за стенами дома? Рано утром следующего дня ее разбудил шорох. Кто-то осторожно карабкался по наружной стене дома, раздвигая бамбуковые створки ставен. Дженни встала. В открывшемся прорезе окна медленно поднималась чья-то высокая шапка. Худые руки взялись за нижний край окна. Длинные загнутые ногти были длиннее самих пальцев... Кто это? Дженни стояла молча, не смея двинуться. В окне показались глаза, изъеденная язвами переносица... Глаза внимательно смотрели на Дженни. - Кто ты?.. - вскрикнула Дженни. И тотчас голова исчезла. Слышно было, как человек, обрываясь, скользнул вниз по стене. Потом все снова стало тихо. Скоро под окнами Дженни начала собираться толпа. Дженни слышала шаги, топот, недобрые возгласы, все усиливающийся грозный гул. - Здесь прячут ферингов!.. - раздался крик. - Убивайте неверных!.. - Убивайте неверных и их братьев неверных! - кричали на улице. - Смерть чужеземцам!.. Это был день поминовения святых у мусульман города. Верующие толпами ходили по улице, выкрикивали имена мучеников Корана, плясали в пыли и били себя в грудь. В такие дни ненависть к чужеземцам, к "ферингам", с особенной силой зажигала сердца мусульман. Кто-то шепнул им, будто брамины спрятали и доме купца нескольких знатных британцев. И держат их для того, чтобы получить богатый выкуп у британской королевы. - Мар феринги!.. Убивайте ферингов и их братьев ферингов!.. Дженни со страхом слушала непонятные крики. Толпа сдвигалась теснее, град камней посыпался в стену. - Там офицеры!.. Большие саибы среди саибов!.. Они снесутся со своими и продадут город!.. - Да!.. Да!.. Они нас всех погубят!.. - Давайте их сюда!.. Ломайте двери!.. Тяжелая наружная дверь застонала под ударами. Дженни бросилась во внутренние покои дома. Из задней комнаты выглянул сторож. Он был бледен. - И оттуда стучат!.. - сторож показывал на маленькую дверь, ведущую во внутренний закрытый двор дома. - Пусти!.. Пусти меня к ней!.. - услышала Дженни знакомый голос. Девушка-индуска в белом платке, та, которую Дженни видела в пути и еще раньше в Калькутте, оттолкнув сторожа, вбежала в комнату. Девушка сильно запыхалась. - Плохо! - сказала девушка. - Очень злы мусульмане. Им кто-то сказал, будто здесь прячут офицеров-саибов. Удары с новой силой посыпались в наружную дверь. - Мар!.. Мар!.. Феринги!.. Убивай чужеземцев! - Что мне делать? - сказала Дженни. - Они сейчас ворвутся!.. Девушка огляделась. - Иди за мной! - сказала она, взяв Дженни за руку. Вдвоем они пробежали через несколько пустых полутемных комнат, приподняли плотный матерчатый занавес и вошли в какой-то большой низкий зал, заставленный диванами. В богато разубранных нишах по стекам стояли раскрашенные сундуки, лежали подушки. Это была зенана - женская половина дома. - Я выведу тебя отсюда! - сказала Лела. - Не бойся, я одену тебя как надо. Лела раскрыла сундуки. На пол полетели пестрые платки, расшитые тюбетейки, шелковые шали, шаровары, бусы. - Гляди! - сказала Лела. Она торопливо натянула на Дженни длинную юбку с каймой на подоле. Потом достала расшитую тюбетейку и приладила на голову девочки. - Нехорошо! - сказала Лела и неодобрительно зацокала языком. Белокурые пряди Дженниных волос торчали из-под тюбетейки во все стороны. Лела сдернула тюбетейку с волос Дженни и швырнула ее на пол. - Желты у тебя волосы, как рисовая солома! - с огорчением сказала Лела, глядя на девочку. Лицо и руки Дженни сильно загорели под индийским солнцем, глаза у нее были карие, с темным ободком, какие часто бывают у индусских девушек. Но косы, светлые косы Дженни! Что было делать с ними? - Знаю! - сказала Лела. Она снова порылась в сундуке и достала из него небольшой треугольный платок-косынку, разрисованный мелкими розами по темно-зеленому полю. Лела повязала голову Дженни платком и, плотно притянув концы вперед, завязала их узелком под самым подбородком, как носят махраттские девушки. - Вот!.. - сказала Лела. - Теперь ты похожа ни наших индусских девушек... Пойдем! Дженни робко взялась за ее руку. - Не бойся ничего! - шепнула Лела. Она распахнула двери, ведущие на улицу. Толпа все еще стояла под дверьми дома. Мальчишки прыгали и вертелись под окнами, мужчины кричали и трясли кулаками. Лела шла прямо на толпу. - Что вы здесь собрались, пучеглазые! - храбро закричала Лела. - Кого вам тут надо в пустом доме? - Здесь прячут неверных! - закричал молодой парень с крашеной кудрявой бородкой. - Давай их сюда, мы расправимся с ними!.. - Что? Вы не умеете отличить своих от чужих? - держа Дженни за руку, Лела шла прямо на толпу. - Или вы уже набрасываетесь на махраттских детей? - Нет, детей мы не трогаем, - несмело сказал парень с кудрявой бородой. - Так чего же вам тут надо, сыны лягушек?.. Идите прочь!.. Но толпа не расходилась. - Девчонка чересчур смела! - закричала в толпе мусульманская женщина. Из прореза в белой кисее, прикрывающей ее лицо, на Лелу глядели черные, расширенные ненавистью глаза. - Девчонка чересчур смела!.. Нам верные люди говорили: в этом доме прячут ферингов. - Кто вам сказал это? - Один старик на базаре. - И вы знаете этого старика? - Нет! - раздались голоса. - Нет, нет, он недавно в нашем городе... Мы его не знаем. - И верите чужому старику? - звонче прежнего закричала Лела. - Верьте лучше своим глазам!.. Она распахнула двери дома на обе половинки. Несколько человек заглянуло внутрь. - Нет! Там никого нет! - раздались голоса. Но Лела не отступала. - Смотрите лучше! - кричала Лела. - Разве наши брамины станут прятать англичан? Они ненавидят их так же, как вы, мусульмане, и еще больше. Разве у нас, индусов, саибы не душили голодом детей, не угоняли наших отцов в чужие земли так же, как и у вас? Разве в храмах у нас на головы саибов весь народ не призывает чуму, язвы и всяческую погибель? - И слепоту, и спазмы, и трясучую болезнь!.. - подхватили в толпе. - Мы молимся о том же в нашей мечети. - Будь они прокляты, губители наших детей! - заплакала женщина в кисейной чадре. - Девушка права! - сказал пожилой мусульманин. - Какой человек в нашей стране, будь он индус или магометанин, по своей воле даст приют офицеру ферингов? Идите с миром, люди!.. Здесь нет наших врагов. Толпа расступилась. Лела вывела Дженни из тихой улицы на широкую площадь. Они прошли напрямик через площадь и свернули в боковую улицу. И тут Дженни увидела того самого старика в высокой шапке, который показался в ее окне утром. Он стоял в конце улицы и смотрел на них. Дженни остановилась. Старик тотчас свернул в какой-то переулок. - Тот самый! Тот самый старик! - сказала Дженни. - В высокой шапке? Белые язвы на щеках? - спросила Лела. Страх, настоящий страх проступил в глазах девушки. Но она тотчас поборола себя. - Пойдем! - сказала Лела. Она провела Дженни пустынными переулками в большой сад, оттуда - во двор европейского здания. Это был дом английской резиденции, занятый повстанцами. - Здесь стоит наша стража, - сказала Лела. - Не бойся ничего, тебя здесь никто не тронет. Как потерянная, бродила Лела в тот день по улицам Дели. "Старик здесь!.. Зачем он пришел в Дели? Что ему здесь надо?" Процессия мусульман шла через площадь. Закутанные в белую ткань люди били себя в грудь, падали на землю, вскакивали и кружились на месте. - Ал-ла-а-лиллах-ияхсан!.. - Ияхсан-ияхсен... Ал-ла-ла!.. Лела видела блестящие воспаленные глаза молящихся, слушала их резкий гортанный крик. Может быть, это старик шепнул мусульманам, будто индусы прячут англичан в оставленном доме?.. Народ в Дели горяч и легковерен. Довольно иногда одной малой искры, одного неосторожного слова, чтобы поссорить горожан между собою. "Зачем старик пришел в крепость?" - Все та же мысль томила Лелу. "Сказать отцу?.." Но, боже мой, до меня ли отцу сейчас?.. У него довольно дела и без этого старика". Глава тридцатая. СНОВА ШОТЛАНДЕЦ Дженни осталась одна. Она посидела, прислушиваясь. Кругом было тихо. Кажется, больше никого не было в этом легком бамбуковом домике садовника или слуги, куда привела ее девочка-индуска. Ползучие растения заплели стену домика до самой крыши. Дикий виноград перебросил ветви с крыши на белую каменную ограду, замыкающую сад бывшей резиденции с южной стороны. Над этой оградой Дженни видела мощную стену из темно-красного песчаника и угол высокой башни. Какое-то большое здание примыкало непосредственно к саду резидента. Это был дворец Бахадур-шаха. В домике было тихо. "Неужели я тут одна?" - подумала Дженни. Тихий визг послышался за бамбуковой дверью. Кто-то осторожно царапался под дверью, тихо, но настойчиво раздвигал полые бамбуковые дверных створок. Потом какой-то большой уродливый черный комок подкатился к самым ногам Дженни. - Сам! - обрадовалась девочка. - Значит, и мистер Макферней близко!.. - Где же твой хозяин, Сам? Пес выскочил во двор, оглядываясь на Дженни. Она пошла следом за собакой. Сам побежал во второй двор, большой, нарядный, с фонтаном и солнечными часами посередине. Несколько сипаев сидело у фонтана. Сам бежал дальше, на мраморную террасу, к высоким резным дверям в большой двусветный зал. Дженни увидела носилки для раненых, сложенные у входа, белые мраморные колонны с золотой росписью и ряды легких бамбуковых коек между колоннами. Это был зал британского резидента, превращенный повстанцами в лазарет. У одной из коек, наклонившись над раненым, стоял Макферней. Он копался зондом в глубокой ране под коленом сипая. Свернутые в тугие трубочки полотняные бинты лежали на табурете у койки. - Хорошо, что я в молодости, хоть и недолго, был лекарским учеником в Эдинбурге... - бормотал сквозь зубы шотландец. Он взялся за бинт. - Мистер Макферней! - дрожа, проговорила Дженни. Макферней обернулся. - Мисс Гаррис! Дженни схватила его за рукав и заплакала. - Не плачьте, мисс Гаррис! - мягко сказал шотландец. - Здесь вам ничего дурного не сделают. Война кончится, и повстанцы обменяют вас на своих пленных. Раненый застонал и заворочался на своей койке. - Покой! - сердито закричал Макферней. - Колено держать в полном покое!.. И он начал туго бинтовать ногу сипая. Дженни пошла к выходу. Сам уже стоял у дверей снаружи, на своем посту: входить в зал лазарета ему строго запрещалось. - Спасибо, Сам! - сказала Дженни и погладила черную блестящую шерсть на шее собаки. Точно камень свалился с сердца Дженни. "Теперь я уже не одна, - думала девочка. - Мистер Макферней здесь, значит, мне нечего бояться". Глава тридцать первая. БАХАДУР-ШАХ Молодая индуска в белой кисейной повязке каждой утро приходила к Дженни. Индуска молча ставила на порог кувшин со свежей водой, чашку вареной чечевицы или риса, приветливо улыбалась Дженни и уходила. Женщину звали Даринат. Дженни часто потом, в более поздние часы дня, видела Даринат в просторном дворе резиденции с маленькой полуголой девочкой на руках. Индуска кормила девочку, купала ее в теплой, нагретой солнцем воде бассейна, перекликалась с соседками и была очень говорлива. Но приходя к Дженни, всегда умолкала и только кивала ей головой и улыбалась. Даринат никогда не служила в домах саибов и не знала их языка. Помногу дней Дженни не с кем было перекинуться словом. Мистер Макферней был занят у себя в лазарете: раненые все прибывали. Все чаще доносился до Дженни грохот пальбы, то отдаленная, то близкая канонада. С каждым днем все упорнее обстреливали крепость из британского лагеря, все яростнее отвечали с бастионов крепостные пушки. Не молчали и те пушки, которые повстанцы отбили у капитана Бедфорда, - большие гаубицы и скорострельные мортиры капитана били по лагерю и не одну палатку разметали и разбили за холмами. У Инсура и его товарищей был верный прицел. По ночам Дженни смотрела на небо, следила за дальними отсветами пожаров. На широкой площади перед домом резиденции зажигались костры, повстанцы шумели вокруг костров, радуясь новой удачной вылазке из стен крепости. Подолгу не утихал шум вокруг повстанческих шатров, веселые крики доносились оттуда, ликующее гудение труб, музыка. Повстанцы праздновали свои победы над британскими войсками. Из других городов долетали добрые вести. В Сахранпуре, невдалеке от Дели, мусульмане и индусы, все, как один, по примеру делийцев, поднялись на борьбу с иноземцами. Повстанцы Морадабада прогнали британского резидента, весь британский гарнизон взяли в плен, а казну англичан конфисковали для нужд восстания, накупили и хлеба для голодных, и пороха для солдат. Посланцы из Дели ходили и в княжество Битхур, и в Джанси, и узнали, что Нана-саиб успешно бьет британского генерала близ Канпура, а рани1 Джансийская Лакшми-бай собрала большое войско и ведет его на англичан. 1 Рани - правительница. - Наш Дели - гора над горами! - с гордостью говорили повстанцы. - Здесь зажглось великое пламя, которое скоро охватит все индийские земли. И шах делийский радовался удаче повстанцев. Он праздновал их победы на торжественных приемах - дурбарах - в своем дворце. По дворцовому саду светились розовые и желтые фонари, фокусники кидали шары у главного фонтана; до поздней ночи в саду свистели и выли флейты, стучали барабаны. У бассейна на заднем дворе ужинали плясуны, факиры, заклинатели змей, фокусники. Шах приказывал выносить им остатки от своего стола. Старый шах спал на этих приемах, уткнув седую бороду в шелковый халат. Когда-то Бахадур-шах был молод, силен и жесток. Он любил славу и торжественные дворцовые дурбары, любил восточную пышность, политую кровью, и расправы с непокорными, достойные его великих предков. Но сейчас все это было позади. Достигнув восьмидесяти лет, Бахадур-шах начал писать стихи. Он чертил строки двустиший кончиком своего резного посоха на песке сада, как позже, став пленником британской королевы, чертил слова любовных песнопений концом обгорелой палки на стенах своей темницы. Правителю Дели было восемьдесят два года, он был кроток, неразумен и стар. Сквозь пролом в каменной ограде сада Дженни видела западный угол двора, пристройки, конюшни, помещения для слуг. Дымились жаровни, детский плач доносился из-под навесов, женщины звенели кувшинами у большого фонтана. Как-то раз Дженни удалось издали увидеть Бахадур-шаха. Он был невысокий, согнувшийся, в белой чалме, и весь белый от старости. Рядом с ним, в открытых носилках, несли нарядную старуху с насурмленными бровями. Нижняя часть лица у старухи была небрежно прикрыта белым шелком. Старуха что-то сердито говорила шаху. Это была Зейнаб-Махал - старшая из шахских жен. У них шел спор о наследнике престола. - Твой старший сын, Факируддин, был скромен и благочестив, - говорила Зейнаб. - Он знал двадцать четыре главы Корана наизусть и совершил путешествие в святую Мекку... Но аллах не дал ему долгой жизни. Вот уже больше года, свет души, мы плачем о твоем сыне Факируддине... Старуха сама отравила наследника престола искусно приготовленным блюдом из дичи и пряностей, с примесью ядовитой куркумы; Факируддин был сыном от другой жены. Все остальные принцы, запуганные, подкупленные, поставили свою подпись на бумаге, в которой говорилось, что они отказываются от престола в пользу сына старухи, Джевен-Бахта. Воспротивился только один, первый по старшинству после погибшего, - Мирза-Могул. Началась борьба партий, подкупы, угрозы, оговоры. Британский резидент узнал о разногласиях и сообщил в Лондон, в совет Ост-Индской компании. - Никаких наследников! - постановили в совете. - Бахадур-шах будет последним в династии, никто из сыновей не наследует престола. Ост-Индскую компанию давно смущал этот царственный двор в самом сердце Индии, блеск древней династии, ее престиж среди мусульман, смущал старый неразумный шах, требовательные принцы, игра восточной дипломатии, интриги, а больше всего таинственные письма, которые Бахадур-шах, пользуясь относительной свободой сношений, засылал и к персидскому двору, и к самому египетскому султану. "На Бахадур-шахе положить конец династии потомков Тимура!" - порешили лондонские купцы. С началом восстания все изменилось. Восставший народ объявил делийского шаха главой возрождающейся Индии. С первого дня занятия крепости повстанческими войсками старый шах снова стал правителем Дели. И вновь получил право избирать себе шах-задэ - наследника престола. - Мирза горяч, жаден, необуздан, - шептала старуха Зейнаб. - Он станет причиной многих несчастий и гибели трона. - Будущее нам не открыто, а Мирза - старший, - возражал Бахадур-шах. - У него шрам на левом ухе, а увечные не наследуют престола!.. - Разрезанное ухо не есть увечье... Сам Мирза, мрачный пятидесятилетний принц, в тяжелой парчовой одежде, с неподвижным, точно навсегда остановившимся взглядом тусклых черных глаз, проводил в праздности свои дни в покойных залах отцовского дворца. - Тяжко мне, Ассан-Улла!.. - жаловался принц своему единственному доверенному другу, придворному лекарю Ассан-Улле. - Тяжко мне... Зейнаб, своевольная старуха, властвует над моим отцом. Пока она здесь, я - пленник в своих собственных покоях. Я, старший из сыновей шаха, неволен в своих поступках. Принц знал, что Зейнаб не уступит, что блюдо с куркумой, пока Зейнаб жива, каждый день может быть поднесено и ему и что тот же Ассан-Улла, если повелит старуха, будет лечить его так же, как он лечил отравленного Факируддина: от лечения яд подействовал на два часа быстрее. Принц не хотел ждать. - Терпение, свет души! - твердил ему лекарь. - Аллах велик. Никто не знает, когда он призовет к себе того, кто уже отмечен в книге судеб. Пока во дворце шли празднества, приемы и споры, британцы укрепляли свои позиции. Растерянность первых недель давно прошла, слабосильный Барнард умер, полковник Вильсон, получивший к тому времени чин бригадного генерала, успешно собирал силы. Своих солдат мало? Путь из Великобритании далек? Но есть старый, не раз испытанный способ: добывать солдат у соседей. Одним платили деньгами, другим - обещаниями или угрозами. Князек соседнего Непала дал две тысячи гурок - диких кочевых воинов. Непальцы уже вышли в поход частью в кибитках, частью на косматых низкорослых лошадях, с самодельными щитами и копьями. Из Пенджаба, отряд за отрядом, прибывали сикхи на своих добрых конях. Пехота из Кашмира, конники из Белуджистана, - многоплеменный лагерь за Хребтом все шире раскидывал палатки. По ночам огненный круг костров охватывал уже почти всю равнину за холмами. Все злее становилась канонада, вылазки сипаев из крепости все чаще и кровопролитнее. Глава тридцать вторая. ПЯТЬСОТ РУПИЙ ЗА ГОЛОВУ ПАНДИ В большом дворе резиденции, у фонтана, на исходе ночи, Инсур допрашивал пленных. Их было много после большой ночной вылазки за стены города. К фонтану, неуверенно ступая, вышел раненный в руку солдат-индус. Он смущенно глядел на Инсура, ожидая вопросов. - Полк? - спросил Инсур. - Семьдесят четвертый, - ответил пленник. - Пенджабской пехоты. - Давно у саибов? - Всего несколько недель. Пригнали из Лагора. Инсур оглядел пленника. Молод, очень молод и очень истощен, - должно быть, только недавно взят из деревни. Темный провал, похожий на синий трехлепестковый лотос, - след пендзинской язвы, - уродовал щеку человека. Он стоял, бледный, не поднимая взгляда. - Как же ты пошел против своих? - в упор спросил Инсур. Сипай задрожал. - Офицеры грозили нам! Пистолет в спину, и гнали вперед. "Пускай идут в бой первыми! - кричали, - под пули, против своих же панди". - Что? - спросил Инсур. - Против своих же панди!.. - Да! Да! Они всех восставших сипаев называют "панди", - подхватили другие. - Саибы говорят, - несмело продолжал первый пленный, - что здесь, в Дели, скрывается первый Панди, из первого восставшего полка, и будто бы этот Панди не человек, а дьявол. - Вот как? - сказал Инсур. - Да, да, саибы говорят: он большой и страшный дьявол или оборотень, со стальными зубами... и будто бы его петля не берет. Так что повесить его невозможно. - Его можно только расстрелять из пушки! - Ходсон-саиб прискакал в лагерь, - сказал другой пленник. - Он объявил большую награду тому, кто поймает этого Панди и приведет к нему живого. - Пятьсот серебряных рупий!.. - Ого!.. - Инсур усмехнулся. - Дорого же они ценят этого Панди. - Они очень злы на него. - На всех панди злы саибы! - Им никак не пробить ваши крепкие стены. - Людей у них теперь много, а больших пушек нет. - Они ждут сильных пушек из Пенджаба. Вся надежда саибов на эти пушки. - Большой поезд осадных орудий скоро придет из Лагора, - торопился досказать первый пленный. "Вот когда, - говорят саибы, - мы пробьем наконец брешь в высоких стенах Дели и пойдем штурмом на город". Тень легла на лицо Инсура. - Так, - сказал Инсур. - Важные новости. - Он помолчал. - Можешь идти. В нашем лазарете тебе перевяжут руку. Пленник побрел на террасу, поддерживая здоровой правой раненую левую руку. "Значит, здесь не убивают пленных? - думал он. - А саибы говорили нам, что панди закалывают всех, без разбора". Он вошел в лазарет. Женщина, повязанная белым, потушила бронзовый светильник - уже рассвело - и указала раненому койку. "Значит, здесь не только не убивают пленных, а даже лечат? - продолжал удивляться раненый. - Зачем же нам лгали саибы?" Там, в лагере англичан, раненые из туземной пехоты по много дней валялись на голой земле, без навеса, под солнцем, и никто не оказывал им помощи. Индус-санитар принес корпию, бинты, приготовил мазь. - Сейчас придет наш хаким, он тебя перевяжет. "Хаким"? - пленный ожидал увидеть арабского ученого лекаря с седой бородой, в хитро повязанной чалме. В зал вошел маленький сухой темнолицый человек с синими глазами европейца. - Ты тоже пленный? - удивленно спросил сипай. Хаким не отвечал. - Покажи рану, - сказал Макферней. Он ловко отодрал присохший рукав, разрезал ткань, омыл рану и уверенно начал накладывать повязку. - А это что? - строго спросил хаким. Он увидел вздувшиеся темно-лиловые полосы на шее сипая и присохши гной. - Избили, - неохотно ответил сипай. - Зачем загноил? Зачем раньше не пришел? - рассердился Макферней. - Это еще там. У них... - Сипай показал в сторону британского лагеря. Макферней достал пузырек и протер загноившиеся рубцы раствором лекарства. - Кто избил? - спросил он. - Полковник. Ручкой пистолета, - покорно ответил пленный. - Какой полковник? Как его зовут? - Гаррис-саиб. Хаким чуть-чуть изменился в лице. - Гаррис? - спросил Макферней. - Ты твердо помнишь? - Да, хаким, помню. Гаррис-саиб из Аллигура. - Так, - сказал Макферней. - Так. - Он молча протирал раствором карболовой кислоты свои маленькие, обожженные лекарством руки. "Значит, отец Дженни там, в лагере осаждающих..." - Пальцы Макфернея слегка дрожали. - Скажи, хаким! - решился пленный. - Скажи, тебя силой привели сюда? Макферней улыбнулся. - Нет, - сказал Макферней. - Я мог и уйти. Но я не хотел. - И ты по своей воле лечишь раненых панди? Макферней кивнул головой. - Значит, ты с ними заодно? - спросил пленный. - Да, - просто сказал Макферней. - Я с ними заодно. Панди бьются за правое дело. Раненый замолчал. Боль в руке утихла, но он не уснул. Он лежал на койке и думал. "Даже и саибы с ними. Когда саибы честны", - думал пленник. В час первой утренней еды женщина, повязанная белым, вошла и поставила перед ним чашку вареного риса. - Я не хочу есть. Я хочу говорить с тем человеком, который допрашивал меня у фонтана, - сказал пленный. Он был взволнован. - Тот человек ушел, - сказала женщина. Пленный лег на своей койке. - Я буду ждать, - сказал пленный. Допрос кончился. Инсур пошел осматривать посты. По земляному скату, потом по каменным ступенькам, обложенным мешками с песком, он поднялся на вышку своего бастиона. Солнце взошло. Широким взглядом охватил Инсур крепость и небо над крепостью. Облака плыли над Дели. Дым трепетал над листвой, над плоскими крышами зданий. За садами теснились дома, храмы, голуби кружились над синим куполом Большой Мечети. Большой прекрасный город лежал по эту сторону крепостной стены. За грядой холмов, по ту сторону стены, широким полукругом раскинулись палатки британского лагеря. Склоны холмов, обращенные к городу, были почти обнажены, ни один человек не мог бы приблизиться к городской стене. Но в самом центре хребта, чуть правее Флагстафской вышки, довольно глубокий овраг пересекал гряду холмов и бежал наискосок по равнине. В этом месте Инсур видел какое-то движение. Черные фигурки шевелились по краю оврага, под прикрытием редких кустов. Британцы начинали в этом месте какие-то большие земляные работы. Долго смотрел Инсур на склон холма. Что замыслили саибы?.. Скоро на помощь им придут большие пушки из Пенджаба, - такие, которые смогут пробить брешь в могучих стенах Дели. И тогда настанет день штурма - решающий день. Старый сержант Рунджит копался у своей пушки. - Ты озабочен, Инсур, - сказал Рунджит. - Плохие вести оттуда? Он указал на белые островерхие палатки за холмами. - Вести добрые, - усмехнулся Инсур. - Саибы назначили за меня хорошую цену: пятьсот серебряных рупий. Старые артиллеристы переглянулись. - У нас с саибами другой счет: чугунной монетой, - сказал Рунджит и положил руку на ствол своей большой пушки. - А сдачу даем картечью! - подхватил Шайтан-Ага, глядя веселыми озорными глазами прямо в глаза Инсуру. Инсур улыбнулся. Он знал, что эти не подведут. Пока сердца повстанцев сплочены единой волей, единым желанием отстоять крепость, до тех пор Дели стоит крепко. Только бы злые силы не разбили этого единства. В самом Дели есть враги восстания. Сипайская вольница досаждает богатым горожанам. Все чаще слышатся недовольные разговоры. Надо кормить и содержать многотысячное войско. Купцы не любят войны, если на ней нельзя наживаться. И еще... Инсур поглядел в сторону высоких стен красного камня над самой рекой. Как крепость в крепости, огражденное стенами, укрепленное фортами, высилось над водами Джамны великолепное здание шахского дворца. Там затевались интриги, споры то одной придворной партией, то другой. Многочисленная челядь, советники, слуги, огромная разросшаяся семья, враждующие друг с другом принцы, и в центре всего этого - старый, выживший из ума шах - игрушка в руках тех, кто его окружает. Гнездо предателей, откуда рано или поздно попытаются нанести удар. Обходной дорогой, мимо развалин Арсенала, Инсур пошел обратно к дому резиденции. Повстанческий табор шумел, просыпаясь. На майдане перекликались первые утренние голоса. Из раскрытых дверей кузницы летела сажа, слышались гулкие удары железа по железу. У входа в Большую Мечеть толпились нищие. Из ворот большого дома, брошенного своим владельцем, с звонким цоканьем копыт выезжали конные совары. Слуги несли в нарядных носилках знатную женщину-мусульманку, и ханум, отогнув уголок ковра, со страхом глядела, как скачут через площадь молодцы-совары, как пробуют остроту своих шашек на связках свежего тростника. Скоро начнется бой, решающий бой за Дели. Будут ли сердца горожан едины, когда начнется бой?.. Две плетельщицы циновок сидели под навесом своего дома. Одна сучила в ладонях толстую травяную нить, вторая натягивала ее на колышки и переплетала другими. Обе поглядели на Инсура. - Вон идет Инсур-Панди, - сказала одна. - Саибы назначили за его голову пятьсот рупий... Он идет, не прячась: должно быть, не боится. - Чего ему бояться? - сказала вторая. - Разве есть в Дели хоть одна плетельщица циновок, которая отдаст саибам Инсура-Панди?.. Инсур свернул в тесную улицу Оружейников. Из раскрытых дверей низкого каменного строения на него пахнула волна жара, более сильная, чем накаленный солнцем воздух улицы. Это была оружейная мастерская. Молодой оружейник Застра склонился над изогнутым клинком. Пламя горна освещало его худое красивое горбоносое лицо, темное от копоти, и блестящие глаза. - Привет тебе, Застра! - сказал Инсур. - Слыхал о новостях? - Слыхал, - сказал оружейник. - За тебя назначили большую цену. Застра улыбнулся. - Ты можешь ходить открыто, Инсур, - сказал оружейник. - Нет в городе Дели кузнеца, медника, жестяника или оружейника, который выдаст тебя саибам. В восточном тупике Серебряного Базара шумел Девятый артиллерийский полк. В этом углу сипайского стана распоряжался Лалл-Синг. Он вышел из рядов к Инсуру, разгоряченный, потный, полный забот и веселья, со смеющимися глазами, как всегда. - Саибы назначили за меня пятьсот рупий, - сказал ему Инсур. - Слыхал! - ответил Лалл-Синг. Он хитро улыбнулся. - Я скажу тебе: никто в Дели не получит этих денег. - Почему же? Я хожу не прячась, все знают меня. - Нет такого сипая в кре