Невельского. - Может быть, там ошибка? - Мы сомневаемся в истинности цифр, выставленных на карте Невельского, ваше сиятельство... Этого-то и надо было канцлеру. - Ах, так? Но есть ли у вас доказательства? - спросил он. Никаких доказательств пока не было. Политковский ссылался на какие-то письма частных лиц и служащих Компании, на мнение членов правления... Но все это было не то, что требовалось канцлеру. Нессельроде дал понять, что правительству нужны сведения, опровергающие открытие Невельского. Он сказал, что Компания должна представить свое письменное мнение несколько в ином виде, не такое, как доклад... Канцлеру известно было то, чего не знал Политковский: в основе отношения к открытию - тайные секретные сведения, секретные договоры и тайные опасения. Они-то важнее всего. Но нельзя пустить в ход их, нужны благопристойные доводы, которые можно выставить открыто, которые очень плотно покроют все тайны. Он знал, что важные секреты - основа отношений к человеку, который сам не должен ничего знать. В этом сила тайны. Политковский все чувствовал. Главное было не то, что решалось явно. Какой-то слух, тень, брошенная на доброе имя,- и человек лишался чинов, орденов, не продвигался по службе: его желания толковались превратно, он чах, более прозябал, чем жил, и все это было результатом тайн, которых он не знал и о существовании которых даже не предполагал... Но Муравьева нельзя было победить тайной. За него такие мастера секретов, как Перовский с его полицией, который на каждый ход ответит ходом. Поэтому нужно было начать с иного, хотя бы с малого. Кроме целей общегосударственных, у Нессельроде были и свои цели. Он обещал государю политику, обеспечивающую "европейское спокойствие". Это была основа основ. Но были тайны, которых не знал даже император. Это отношения Нессельроде с англичанами. Он умело выведывал тайны у английских дипломатов, но и сам иногда кое в чем оказывал им услуги. А открыто все делалось во имя рыцарских идеалов, легитимистических принципов и православной веры, и тут пускались в ход тайны, уже известные государю... ...Политковский подъезжал к зданию Компании. "Какой мерзавец Сенявин!" -думал он. Политковский - один из тех рыхлых людей, которых уважают за их вид, за рассудительность и за... полное бессилие, которое обнаруживается, если надо решить что-нибудь самостоятельно, а за спиной нет привычного советчика. Но на этот раз и он рассердился. Врангель был против Нессельроде, а Нессельроде не согласен с Врангелем! Кого слушать? Вместе с Гильомом он в тот же день поехал к Фердинанду Петровичу. - Невельской ищет встречи с вами, дядюшка,- говорил Гильом. - Я не имею ни малейшего желания встречаться,- отвечал дядя.- Я уже сказал Федору Петровичу. Рад буду, если его открытие подтвердится, но сначала надо проверить. Гильом стал уверять дядюшку, что открытия нет, есть подлог. - Это именно так, дядюшка! Политковский рассказал о своей беседе с канцлером. Решено было, что Компания потребует проверки всех открытий. - И тогда видно будет, что надо делать,- сказал старый Врангель. Молодой Врангель очень рад был, что дядя завтра уезжает. Уже все сделано, выяснены все возможности торговли спиртом, все известно о бочках, пошлинах, фрахте... Решен вопрос с пенсией... А Прасковья Врангель исполнила все поручения Елизаветы Васильевны. - Я представляю, дядюшка, ваше деревенское житье-бытье! Согласитесь, в этом есть своя прелесть. И летом и зимой вы совершенно свободны, окружающее общество боготворит вас, 367 вы всюду желанный, дорогой гость. И вместе с тем вы незримо вдохновляете нас... Старый адмирал потрогал свои узкие золотые очки, достал из кармана белый носовой платок, нервно покусал губы, вытер сухие усы. Гилюля надеялся, что с отъездом дяди можно будет свободнее ссылаться на его мнения, объяснить, почему Фердинанд Петрович сомневается, действовать решительнее. "Уж теперь я отомщу! Прихлопнем этого моряка... Я уничтожу Невельского". Как человек болезненный и раздражительный, молодой барон желал быть беспощадным с теми, кто шел против него или делал затруднения и неприятности его близким - Завойко, Юлии... Собственные страдания болезненного Гильома давали, по его мнению, право доставлять страдания и жестоко поступать с другими. Через несколько дней в Министерство иностранных дел к начальнику азиатского департамента Льву Григорьевичу Сенявину, который только что вернулся из Москвы, приехал родной брат бывшего председателя Российско-Американской компании - барон Георг Петрович Врангель. Он жил на Украине, где владел огромным поместьем. Он приехал в Петербург по своим делам. Георг не застал брата, который отправился обратно в Руиль. Гильом воспользовался этим. Он избрал дядюшку орудием своей мести. Он так разжег старика, что тот впал в бешенство и решил немедленно ехать к Льву Сенявину, с которым давно дружил, и доказать, что у него есть в столице связи, что он влиятелен. - Только умоляю вас, дядюшка, не проговоритесь! - провожая Георга Петровича, просил Гильом. - Как можно! - ответил дядя. С Сенявиным его связывала старая дружба... Георг Врангель - почтенный, тяжелый старик, с умными, острыми глазами,- сказал, что приехал объясниться по очень важному делу, не терпящему отлагательств. - Я полагаю себя обязанным, Лев, поставить тебя в известность. Я буду с тобой говорить совершенно откровенно и начистоту, как всегда... не тая ничего,- говорил он, несколько вол- 368 нуясь, так что тряслась его вспотевшая кожа, висевшая на шее мешками, как у старого яка,- скажу тебе, как старому приятелю, новая карта устьев Амура - совершеннейший обман! Это истина! Я понял сразу! Брат в ужаснейшем положении... Георг всегда вмешивался решительно во все дела Компании уже по одному тому, что во главе ее стояли родственники. И он знал, что Лев Григорьевич принимает большое участие в его родственниках. - Что ты говоришь? - изумился грузный Сенявин. - Он где-то видел карту описи Гаврилова - это просто удивительно - и, представь себе, ею воспользовался! Да, да, у нас есть данные, что Невельской выдал карту Гаврилова за свою! Вот в чем секрет! Прошу тебя, поставь в известность канцлера. Ведь он председательствует в комитете. - Какие же данные? Скажи мне. - Карта Невельского и карта Гаврилова как две капли воды похожи одна на другую! Лев Григорьевич молчал, колеблясь между желанием верить Георгу и опасением, что у того мало доказательств, чтобы подкрепить свое мнение. - Поверь мне, Лев! Клянусь тебе, что это правда! Лев Григорьевич Сенявин - правая рука графа Нессельроде - был глубоко возмущен поступком Невельского. Он сразу сказал, что дело грозит ссорой с Китаем, закрытием кях-тинского рынка. Теперь он видел, что Компания с опозданием кинулась отстаивать свои привилегии, наконец почувствовав, что открытие Амура моряками военного флота может оказаться страшным ударом по ней. - Пойми, Лев, ты сам акционер и знаешь, что значит дивиденды. Ведь все доходы Компании пойдут прахом, если колонии станут доступны всем и каждому! Ведь это подрывает все! В сферу ее деятельности вдруг врывается какой-то человек и делает открытие... А оно ложно, ну, ложно! У Сенявина было точно такое же положение. В сферу деятельности азиатского департамента ворвались точно так же, и тоже подрывали авторитет, и те же самые лица. - Пойми, пойми, Лев! Хотя Георг знал от Гильома, что брат Фердинанд Петрович показал Невельскому карту, но молчал об этом и уверял, что говорит все прямо и начистоту. - Офицер этот, видимо, где-то снял копию карты и потом привез ее и утверждает, что сам делал промеры. А Фердинанд Петрович молчит, хотя ему очень больно, ты сам знаешь, как он щепетилен. - Но где? Где и как могли видеть карту? Георг Врангель развел руками, глядя на Сенявина и как бы сам изумляясь этому обстоятельству. - Я просто не знаю и поражаюсь, где, действительно, могли ее видеть? Но видели, видели! Ну да! При всей своей дружбе с Сенявиным старый Георг совсем не собирался открывать семейного секрета и бросить тень на брата, который не смел открывать государственной тайны. - Но что всего поразительнее, так это то, что господин Невельской всюду на карте Гаврилова прибавил по десять футов к цифрам промера и объявил, что открыл Амур, тогда как это невозможно! Но ведь там Завойко, он сам исследовал, изучил все вопросы, и Невельской не ожидал, конечно, этого и нарвался. А у нас там есть люди! Василий Степанович, как человек прекрасно знающий условия, конечно, сразу понял, в чем дело. Он очень справедливый и честный человек... Сенявин слушал с большим интересом. - Мы верим карте Гаврилова и исследованиям великих мореплавателей Крузенштерна, Браутона и Лаперуза,- постарался успокоить он собеседника. - Ведь это ужас, ну ужас! - восклицал обнадеженный Врангель. - Туда надо было послать другого человека,- солидно заметил Сенявин. - Это авантюрист какой-то! Я точно знаю, что Василий Степанович прав! Ну, подумайте,- переходя на "вы" и как бы обращаясь ко многим людям, продолжал генерал, хотя, кроме Сенявина, в кабинете никого не было,- приехал туда и честно служит, прекрасно устроил все свои дела, построил новую дорогу и мы, акционеры, затраты сделали на основании того, что Амур недоступен, а является этот офицер и опровергает все наши многолетние исследования. Я отлично понимаю Завойко, он оскорблен! Он и так хочет уходить! Ведь его, как ты слышал, верно, хотят губернатором, и он уйдет, конечно... Кому приятно! Сенявин сейчас сам понимал отлично, что значит ломка карьеры. Его карьере также грозили опасности. З7О - Я доложу графу о твоих подозрениях,- сказал Сенявин.- Но есть ли у тебя доказательства? - Мое честное слово - порука! Сличите карты - вот доказательство! Да, да,- подтвердил Врангель с таким чувством, словно хотел сказать, что надо, надо наказать этого офицера. - Ведь есть же наука, авторитеты! - восклицал он.- При сличении карт оказалось, что такая же карта висит в Аяне! - Но где он достал эту карту? - Я просто не понимаю! - восклицал Георг. Сам Сенявин уже собрал карты английских, французских и немецких путешественников, книги и ученые труды, донесения Пекинской миссии, достал позапрошлогодний доклад графа Нессельроде на высочайшее имя, который сам когда-то писал за графа. Груды карт и документов были приготовлены к бою. Тучное тело Сенявина разбирала дрожь при мысли, что будет, если китайцы закроют кяхтинскую торговлю. Сенявин обещал Георгу доложить обо всем канцлеру. - Я очень прошу тебя, Лев! Ты знаешь, какое участие я принимаю в семье Завойко. ...Сенявин принес министру целую кучу разных бумаг. - Доклад, представленный Компанией, свидетельствует против открытия "Байкала". Нессельроде просмотрел бумаги. - А есть ли письменное мнение Фердинанда Петровича? - Нет, ваше сиятельство... Адмирал Врангель выехал из Петербурга! - А есть ли какие-нибудь документы, подтверждающие, что там подлог? Все ссылаются на Завойко. Есть ли хоть одно его письмо об этом? - Нет, ваше сиятельство. Завойко сам, видимо, из щепетильности и благородства, ничего не написал об этом. Сенявин рассказал о своем разговоре с генералом Врангелем. Нессельроде, выслушавши его, быстро снял свои очки и улыбнулся. - Ах, Георг Врангель! Наш Георг Врангель! - воскликнул он иронически.- Где же это мог видеть Невельской карту? Да конечно, только в правлении Компании у Фердинанда Петровича! Где же еще? Не у меня же в Министерстве! Фердинанд Петрович показал ему карту! Вот теперь понятно, почему наши Врангели забегали! Маленьким дитятей притворяется наш Георг Врангель. Посоветуйте ему быть поосторожней,- добавил канцлер серьезно,- если он не хочет бросить тень на доброе имя Фердинанда Петровича. А кто этот Завойко? - Зять Фердинанда Петровича! - ответил Сенявин. Нессельроде умолк, подняв брови и как бы что-то обдумывая. - Конечно, свидетельство подлинного знатока и местного человека было бы важно,- сказал канцлер.- Но его мнения нет. Он, видно, предпочитает действовать предположительно... Нессельроде видел, что все уклоняются. Адмирал Врангель не решается заявить открыто, прячется за спину правления, которое представляет бумагу о своем несогласии с открытием Невельского, но не опровергает факта, упоминает о необходимости тщательной проверки. Завойко тоже прячется. Прямых улик нет. Все Врангели возмущены, но все действуют предположительно. - Мы не можем привлечь офицера за подлог, не поставив Фердинанда Петровича в невыгодное положение! Сенявин почтительно поклонился. Нессельроде чувствовал: в душе, кажется, все боятся, что устье действительно открыто. Очень похоже на это, в самом деле! Он сам это понимал. И если Врангель показал Невельскому карту, то, значит, уже тогда за спиной Невельского стояли сильные люди. - Этот Невельской, видно, большой хитрец! - сказал канцлер.- Вот и надо передать его в распоряжение тех, кого он пытается опровергнуть. Пусть он будет проверен Компанией. Пусть они воспользуются и еще раз исследуют землю гиляков, торгуют там под компанейским флагом, но не касаясь устьев Амура. Компания была почти филиалом министерства Нессельроде. Она не ступала шагу без спроса. Канцлер надеялся, что правление Компании не поставит его в глупое положение. Но открыто о подлоге нет оснований говорить на комитете. - Ну, а что Пекин? - спросил граф, имея в виду, что Китай должен заявить протест за опись устьев Амура русским судном. - Молчит, ваше сиятельство...- как бы извиняясь, отвечал Сенявин. Он знал, что граф ждет из Китая протеста. Но протеста не было. Глава 42 ПРАВИТЕЛЬСТВЕННЫЙ КОМИТЕТ От Зимнего дворца расстилались широкие просторы, вымощенные булыжником, который уложен был в виде больших квадратов, и поэтому петербургские площади похожи на грандиозные паркетные полы. Перед Зимним - плацпарад, в другую сторону - Дворцовая площадь, а дальше, вдоль Адмиралтейства,- громадная Адмиралтейская. Масленица еще не скоро, на Адмиралтейской балаганы не начинали ставить. Площадь пуста. Стоит сумрак и жестокий мороз. Множеством мостов, улиц и переулков эти при дворцовые просторы соединяются с Сенатской, Исаакиевской, Покровской площадями, со всем Петербургом, с Марсовым полем, утекают к Конногвардейским казармам, к Гвардейскому экипажу, к Измайловскому, Павловскому, Семеновскому, Конногренадерскому полкам... Здесь все приспособлено для парадов, разводов караулов и шагистики. С раннего утра на этих площадях начинается маршировка и учение. Потом гремит музыка. Здесь можно шагать и по пять и по пятьдесят человек в ряд. Целые корпуса маршировали тут в царские дни, вытягиваясь в "нить полков блестящих, стройных". Площади превращались в сплошную лавину медных касок, киверов, штыков, усов, разноцветных мундиров, накрест перепоясанных белыми лосиными ремнями. Сейчас дует морозный ветер, площадь бела, но подметена чисто, поэтому ясно проступают все линии, по которым выложены камни, и вся мостовая кажется расчерченной. По Адмиралтейской площади перед зданием Адмиралтейства тянется кажущийся бесконечно длинным двойной ряд низких деревьев с колючей стриженой гущей ветвей. Деревья вблизи императорского дворца подчиняются строгой дисциплине. Их стригут. Они стоят, как солдаты, стройно, слитно, двумя шеренгами. Было время - еще недавно - деревья были выше. Тогда войска еще носили старую форму. Нынче переменили мундиры, и штаны другие, и решено было, что такой бульвар подходит лишь к брюкам в обтяжку. Деревьям приказали осесть. Гуще ветви! Стрижка шаром! Весь двойной ряд их, тянущийся далеко-далеко, к манежу, что за площадью, приосел, и кажется, 373 что осел и сам манеж - огромное здание: отсюда оно кажется маленьким портиком за бесконечным пустым плацем. Кажется, что этот плац тянется до горизонта. Очень тонкая лесть архитекторов государю России, если плац его гвардии так велик, а вдали, как маленькая беседка для отдыха, колоннада огромного манежа, который отсюда кажется грациозной безделушкой. Среди людной столицы создана площадь с иллюзией бесконечности. Но вот решили, что деревья низки. Бетанкур предложил не запрещать им расти. Но ни о какой самостоятельности не могло быть речи. Деревьям приказали вытянуться, и они вытянулись. Они были довольно высоки, когда капитан уходил в плаванье. Но, как заметил он, теперь император, видно, опять преобразовывал природу. Они снова низки, и ветви каждого, как еж или гнездо аиста, в трезубых деревянных вилах. Подъехав к зданию Министерства, Невельской быстро вошел, наклонив слегка голову, с видом опоздавшего человека, доложился чиновнику и разделся. Он заходил по комнате, как бы ожидая чего-то с нетерпением. Он не допускал неприятных мыслей, но отчетливо представлял опасность... Все эти дни - встреча за встречей, разговоры... Опять писал записки и письма в Иркутск, занимался в Географическом обществе, помогал Литке, читал, делал выписки... Вид плафонов, паркета с цветами был неприятен. Ему казалось, что можно возненавидеть Росси за эту роскошь, за эту торжественную красоту, созданную для людей, которые совсем не заслужили от России всего этого... Но надо крепиться. "Тяжелый у меня характер,- думал он,- зачем беситься, глядя на то, чего другие и не замечают. Плетью обуха не перешибешь". Потом мелькнуло, что существует масса разных взглядов на жизнь. "Теперь, после разгрома петрашевцев, ничего не поймешь, что можно, чего нельзя. Одни правы, но бессильны, как Александр, и если веришь им - губишь себя. Другие мертвы мыслью, но хоть что-то можно сделать под их покровительством... Вот какова моя философия! Меншиков и Перовский покровительствуют мне, хотя, быть может, в их-то покровительстве и есть опасность. Черт знает, как они понимают вопрос, ц могут все загубить полумерами... Константин еще юн, "моя надежда"! Дай бог! Что-то он сделал?" В это время в кабинете канцлера тоже шла подготовка к заседанию. - Ну как, все еще нет листа из Пекина? - спросил Нес- 374 сельроде у Сенявина. Разговор происходил в Зеленом кабинете. - Нет, ваше сиятельство! - отвечал почтительно тучный Сенявин. - Как нет, как нет? Что они думают? - пробормотал канцлер. В глубине души он удивлялся, как плохо поставлена у китайского императора дипломатическая часть. - Наши министры и Муравьев сами не понимают, на что хотят толкнуть Россию,- говорил граф, проходя с Сенявиным но длинной галерее, соединявшей его квартиру с кабинетом и парадными залами Министерства иностранных дел. Эта галерея без окон, вернее, коридор с полусводчатым потолком, увешана картинами и освещена множеством свечей, горевших в бра. Нессельроде надеялся, что рано или поздно государь вполне согласится с ним и откажется от Амура вообще. Всюду считалось, что страной правит сам царь. Но в случаях, грозивших опасностью, канцлер умело сеял страх. В семье Романовых не было душевного спокойствия с тех пор, как задушен Петр III, задушен Павел, ходят тайные слухи, что не своей смертью кончила Екатерина, а дворянство достаточно выказало себя в декабре двадцать пятого года... У Нессельроде были очень веские доводы и были союзники. Они представляли подоплеку дела об Амуре по-своему и знали все не хуже Перовского. Дворцовая площадь полузамыкается с трех сторон огромным зданием Главного штаба, с колесницей и шестеркой бронзовых лошадей над въездной аркой. В крыле этого здания, выходившем на Мойку, помещалось Министерство иностранных дел. Здесь, в этом совершенно новом, желтом, как бы вызолоченном здании, должно было решиться сегодня, будет или нет возвращена России огромная территория па востоке, с протекающей по ней одной из величайших рек мира. Кони цокали копытами по огромной, почти пустой площади, с часовыми в касках и с одиноким ангелом на гранитной колонне, который то скрывался, то появлялся в глубине низкого петербургского неба, в сумрачном облаке. Лакированная карета выехала через арку, мимо рыцарских доспехов в желтых нишах. Другая - вся в зеркальных стеклах и со стеклянной дверью - подкатила к подъезду со стороны широкого и выгнутого Певческого моста, накинутого на узкий, в грязном снегу канал, сжатый двумя стенами гранита. Входя в здание нового Министерства иностранных дел и 375 подымаясь среди огней и позолоты по коврам лестницы, встречаясь наверху, в зале, вельможи разговаривали друг с другом любезно, со слабым оживлением. Все чувствовали, что сегодня быть бою. Кажется, что в новых открытиях, о которых пойдет речь, таится опасность... Есть какое-то странное совпадение в намерениях молодых путешественников, упорно стремящихся на восток, со взглядами только что уничтоженных революционеров во главе с Петрашевским, которые тоже толковали о грядущем пробуждении Азии и стремились туда. Все это настораживает. Ведь колоннады, созданные знаменитыми мастерами, и так величественны, и никто не заподозрит в слабости империю, если она откажется от странных предложений, побуждающих страну стремиться в круг иных государств, к иному океану, а быть может, и к новому, иному будущему. Вошел граф Нессельроде и занял место в конце длинного стола, уходившего зеленым полем к полуарке с торжественными лепными украшениями. Несмотря на несколько неприятную внешность и очень малый рост, сейчас этот старик вызывал чувство почтительности и уважения, и, едва он появился, все смолкли. Заседание началось. Директор азиатского департамента тучный белолицый Сенявин изложил суть дела. Потом стали читать документы. - Его долг был ожидать императорского повеления! - сказал, когда чтение закончилось, военный министр Чернышев, плотный и рослый, в сюртуке с эполетами на толстых плечах и с выпуклой грудью, которая покрыта была звездами и орденами. - Пригласите сюда капитан-лейтенанта Невельского,- сказал Нессельроде. Невельской вошел, встал, вытянувшись в конце длинного стола. Небольшая, стройная фигура его в черном мундире, с орденами на груди и на шее, выражала готовность исполнять повеления, и тут не к чему было придраться, но глаза смотрели остро, возбужденно и зорко, осмеливаясь присматриваться, словно в этот единый для армии и флота образец офицерской персоны по ошибке вмещена какая-то не соответствующая уставу душа. Стоял- полудневный петербургский сумрак. Заседание шло при свете множества свечей, ярко горевших, как на балу, в бра на стенах, в люстре над столом и в подсвечниках. В глубоких креслах сидели важные старики в лентах и звездах. Тут было 376 почти все русское правительство. Невельской подумал, что эти почтенные старики не могут быть несправедливы... - Капитан-лейтенант Невельской, на основании чего вы произвели опись? - при общей тишине обратился к нему граф Чернышев. У военного министра властное белое лицо с тяжелыми, чуть обрюзгшими щеками, пышные усы, светлые глаза и темные редкие волосы, зачесанные с пробора на лысину. Он смотрел на Невельского с тем видом надутой профессиональной свирепости, которая так свойственна людям, привыкшим грубо повелевать и попирать человеческое достоинство по долгу службы. Но лицо его было не только свирепо. Чернышев по примеру царя умел одновременно придавать ему выражение снисхождения. Именно с этим видом свирепости и лицемерной милостивости обратился он к капитану. Теперь Невельской уже видел перед собой не русское правительство. Перед ним был Чернышев, которого, как он знал давно, страшились почти все, а многие ненавидели. Это он пытал декабристов, вел допросы и гарцевал на коне у виселицы, когда вешали... Невельской хотел отвечать, но почувствовал, что заикнется, и замер. Моложавый Перовский с пышными черными бакенбардами метнул на него выразительный холодный взор, как бы призывая: "В бой!" В этом взгляде были и гнев, и опасение, что офицер струсит. Взгляды враждебные и взгляды ободряющие скрестились, они были подобны ударам бича в воздухе. Одни требовали мужества, другие угрожали. Невельской почувствовал весь ужас своего положения. В грозное время он стоял перед лицом жестоких п бессердечных судей, которые уже многих уничтожили без всякого сожаления, он, осмелившийся пренебречь их приказаниями и законами. - Отвечайте, откуда вы могли знать суть императорского указа до получения его,- продолжал военный министр, как бы беря допрос на себя и желая сбить с толку того, к кому обращался. Это было ему привычно, он гордился тем, что умеет допрашивать. Хотя Чернышев был министр военный, но, как и каждый близкий царю Николаю, чувствовал себя и деятелем Третьего отделения, изобличал, раскрывал, доносил и преследовал, чему научился еще в дни допросов декабристов. - Отправляясь на опись, я исполнил долг мой, ваше сиятельство,- слегка дрожащим голосом заговорил Невельской и тотчас взял себя в руки.- Наказывать или миловать меня за это может один государь! - глухо и гордо добавил он. 377 Чернышев поднял изогнутые брови. - Почему же вы не ждали инструкции? - Если бы я ждал утвержденной инструкции, время, нужное для описи, было бы упущено,- почтительно отвечал Невельской.- У меня на руках была копия указа... - Вы получили неутвержденную копию, а не указ! - перебил его Чернышев.- А это значит,- обратился он к членам комитета, а всего более к Перовскому,- что исследования незаконны! Это значит также... - Господа! - угрожающе перебил граф Перовский. Надо было пояснить намек Невельского, а то все делают вид, что не понимают.- Есть высочайшее мнение. Его величество все-милостивейше простил капитан-лейтенанта Невельского за опись без инструкции. Все стихли, услыхав произнесенное имя того, кто властен был над этими людьми и кто был тут неподалеку, за площадью с ангелом на колонне, чей золотой штандарт с черным орлом торжественно полоскался на ветру за окном на крыше дворца. Теперь надо было уравновесить силы и влияние. - Величайшие ученые всех европейских народов сошлись на том, что Амур с устьев недоступен,- заговорил Нессельроде. Он маленький, с очками, блестевшими при свете свечей и полускрывавшими глаза и крупный нос с маленькой горбинкой. Потоки буйных черных с проседью волос зачесаны со щек и висков вверх и взбиты искусно на голове, видимо, для того, чтобы придать канцлеру роста. Нессельроде держится просто. Движения его полны изящества и достоинства.- А капитан-лейтенант...- Тут, как бы запнувшись, канцлер поискал на бумаге фамилию офицера, но, казалось, не мог найти и сделал почти незаметный жест рукой, который, однако, все заметили и который как бы означал: "Ну, бог с ней, какая бы ни была у него фамилия". Он продолжал: - А капитан-лейтенант не согласен с ними и утверждает, что Сахалин остров, из чего выводится заключение, что необходимы политические действия... Мы рассмотрели все карты и документы и находим сведения, представленные нам, сомнительными... Глаза канцлера, живые и острые, поблескивали, а говорил он сухо и то, что все уже слыхали. - Ваши карты противоречат всем документам,- строго и ласково обратился канцлер к Невельскому,- а также докладу, представленному на высочайшее имя... - Так не высочайшему мнению, а вашему докладу они 378 противоречат,- саркастически заметил до того молчавший, сухой и прямой как палка, седоусый князь Меншиков. Все оживились и стали переглядываться, покачивая головами. Дело завязывалось. Ударила тяжелая пушка. У Невельского отлегло на душе. - Мало ли что у него в докладах пишется! - как бы про себя пробубнил в усы князь, и на этот раз раздался взрыв откровенного смеха. - Я уверен, что вы грубо ошиблись,- продолжал Нессельроде, не обращая внимания на Меншикова.- Может быть, следует вовремя отказаться от ваших утверждений,- добавил он назидательно.- Вы совершили опись самовольно, наспех, кое-как, без надлежащей научной подготовки. Ученые не согласны с вами, и вы заслуживаете строгого наказания. Поднялся генерал Берг. Он небольшого роста, со щуплым лицом, на котором ввалились темные ямки, с узким подбородком, с черными, закрученными вверх усами и с острыми маленькими глазками. Эти глазки выражали опьянение собственным величием. К его закрученным усам, верно, очень идет каска. Берг - генерал-квартирмейстер русской армии. Карты, планы, розыски путей - по его части. В былые же годы он подавлял восстание в Польше и залил кровью Варшаву: за это одарен и обласкан царем Николаем, и с тех пор во взоре Берга величие и выражение пресыщенности и равнодушия. Он сух, заносчиво горд, точен: он отправляет экспедиции, значится в числе членов-учредителей Географического общества, хотя приглашен туда лишь для "благонадежности", и считает себя покровителем ученых и ученым. - Вот у нас есть современные карты...- заговорил он, выпуская из-под черных усов, как жало, острие маленькой верхней губы.- Вот тут стоит на устье Амура китайская крепость. Посмотрите, как все показано подробно. В крепости имеется десятитысячный гарнизон и флот. Есть также карта Крузенштерна и карта штурмана Гаврилова с приложенным к ней донесением нашего достопочтенного адмирала и ученого Фердинанда Петровича Врангеля... Мы также располагаем рядом новейших сведений, представленных Российско-Американской компанией... Есть также мнение Компании... Есть мнение ее председателя адмирала Врангеля... - Господа, надо заслушать капитан-лейтенанта,- сказал граф Лев Алексеевич Перовский, показывая, что не собирается слушать Берга. Перовский в комитетах слов на ветер не бросал. 379 Сейчас все увидели в этом выхоленном барине с приятным, располагающим и моложавым лицом всесильного министра. Усы Берга, казалось, встопорщились еще круче. "Меня перебивают?" - выражал его взгляд, в котором сквозь опьянение собственным величием засквозила обида. Перовский даже не посмотрел на него. Капитан подошел ближе к графу Нессельроде, где на стене над зеленым сукном стола висела знакомая карта, вычерченная штурманскими офицерами "Байкала", - При подходе с юга глубина уменьшается, и видимая картина Сахалина и материкового берега такова, словно они составляют единое целое,- начал Невельской,- таков вид с юга, откуда подходил Крузенштерн. А жители тех мест - гиляки, когда я просил их чертить план, в знак того, что между берегами можно проходить на лодке, проводили черту. Можно понять, что они рисуют перешеек, тогда как на самом деле они показывали, что тут вода. Эти объяснения могли ввести в заблуждение предыдущих исследователей.- Говоря это, капитан несколько раз провел нервно по карте, между берегом Сибири и Сахалином.-А тут вода! Вода! - воскликнул он, увлекаясь и как бы желая обрадовать членов комитета. Он продолжал с сияющим видом, которого не мог подавить, обращаясь ко всем присутствующим.- Лаперуз, видимо, не понял их объяснений и решил, что эти черты означают перешеек! - Лаперуз не понял? - подняв брови, спросил тенором Берг. - Да, нами найден тут пролив... В самом узком месте его ширина семь миль. Мы прошли между вот этими мысами. Оказалось, что никакого перешейка нет, и нам открылся вид на Японское море. Все стихли и невольно слушали Невельского. Тот успокоился, заговорив о любимом деле. Всем видно было, что это человек живой, и рассказывал он, радуясь искренне. Для него уж более не имела значения страшная власть его слушателей, пх звезды, чины и заслуги. Он говорил складно, а эти почтенные старики всю жизнь ценили тех, кто складно рассказывает. Лишь Нессельроде заерзал в своем высоком кресле, видимо не желая поддаваться общему чувству интереса. Радость Невельского была так видима и неподдельна, что сильнее всех доказательств располагала в его пользу. - Что же касается крепостей и вооруженной силы на ус- 380 тье Амура,-продолжал он, сияя от того, что дорвался наконец и выкладывает все правительству, и блеснул взором через стол прямо на Берга,- то сведения об этом неверны! Никаких сил там нет! Мы поднялись на шестьдесят миль вверх от входного мыса и, кроме гиляков и одного торговца-маньчжура, никого не видели. Деревни их указаны на карте. Гиляки объяснили нам, что они никакой и ничьей власти над собой не признают и дани никому не платят. Нас всюду встречали дружески... Гиляки брались быть проводниками... Не только никаких войск и укреплений, но и вообще ничьего правительственного влияния там нет и, видимо, никогда не было. И это так же верно, как то, что я стою здесь. Теперь, когда вековое заблуждение рассеяно п стало известно, что вход в лиман и в реку Амур возможен с севера и с юга, опасность чрезвычайно велика...- Он на миг умолк, видимо чувствуя, что надо собраться с духом, прежде чем выложить все остальное.- В Охотском море мне непрестанно встречались китобойные суда как американцев, так и европейских наций, которые, пользуясь полной безнаказанностью, не только считают себя вправе вести лов и охоту в наших водах и грабить прибрежное наше население, но и не признают там за нами никаких прав.- Он заговорил быстрее, опасаясь, что перебьют, а сказать надо было.- По рассказам русских жителей Аяна и Охотска и служащих Российско-Американской компании, граждане Соединенных Штатов очень желали бы основать где-либо там станцию для своих китобойных судов. Гиляки утверждают, что американцы в этом году пытались пройти Южным проливом в лиман. Подробные сведения о том, какие действия предполагает там начать эта нация, помещены также в этом году в европейских газетах... Весь край, при возможности проникнуть в лиман Амура с юга, может стать добычей смелого пришельца, если же ныне мы не сможем принять решительных мер... Я сказал все, и в справедливости мной сказанного правительство легко может удостовериться. Чернышев вздохнул. - Я не верю всему этому,- проговорил он, как бы отгоняя мираж и обращаясь к Бергу за содействием. Он желал заглушить собственный интерес, Тут князь Меншиков сказал, что карты тщательно рассмотрены. - Полагаю, господа, что следует послать крейсер для охраны морей, а также продолжать исследования... - Капитан-лейтенант нарисовал нам яркую картину,- за- 381 говорил тучный Сенявин,- но документами и картами предыдущих исследований доказывается, что картина там совершенно противоположная той. - Ваши документы, Лев Григорьевич, составлены понаслышке пьяными попами-миссионерами в Пекине,- заметил Меншиков, и фигуры в креслах опять закачались. - Документы Министерства иностранных дел не могут быть неверны,- ответил Сенявин с обидой и достоинством. Граф Чернышев решил еще раз рвануться в бой со старых позиций. Он оттолкнул лежавшую на столе малую карту Невельского и, придвинув к себе старую министерскую карту, рассматривал ее. - Как же вы прошли между Сахалином и Татарским берегом? Ведь здесь перешеек. - Н-нет, ваше сиятельство, там п-пролив,- чуть заикаясь, ответил капитан. Мускулы лица его нервно задрожали.- Эта карта ош-шибочная, в-вот карта описи.- Он показал на свою карту. - Ваша карта мне не нужна,- спокойно заметил военный министр, но за этим спокойствием таилось угрозы и ненависти больше, чем в любом самом свирепом ответе,- Браутон и Крузенштерн утверждают, что тут перешеек! - Там пролив, ваше сиятельство,- спокойно и почтительно ответил Невельской и еще добавил: - И это т-так же верно, как т-то, что я стою здесь. - Шарлатан! - откидываясь к Бергу, пробормотал Чернышев, не спуская с капитана своего зоркого полицейского взора. - Наш русский великий исследователь Крузенштерн утверждает, что Сахалин полуостров! -снова начал свою речь усатый Берг, и в глазах его опять расплылось выражение надменности, словно не его только что обрывали.- Донесения нашей православной миссии говорят о том, что на устье Амура четыре тысячи войска, а также флотилия. А капитан-лейтенант Невельской утверждает, что он входил в устье Амура, но крепости не видел. Что же это значит? Это значит, что капитан грубо ошибся! Если бы там не было перешейка, то Крузенштерн вошел бы в лиман с юга. А если он не мог войти в лиман с юга, то это значит,- с торжествующим видом объявил генерал-квартирмейстер,- это значит...- еще торжественней повторил он,- что перешеек есть! - Да и как это возможно! Занять силой в семьдесят человек устье реки! - вдруг вспылил Чернышев, который, вопреки 382 собственному намерению, все сильней убеждался в правоте Невельского.- Где мы возьмем силы, как войска перебросим в такую даль, если иностранцы пошлют армию? Перовский, как бы молчаливо повелевая, взглянул на капитана. - Я объяснил причину, по которой могло сложиться ошибочное убеждение. Повторяю, что Сахалин остров... - Так значит Крузенштерн ошибся! - заговорил Чернышев,- Лаперуз ошибся, Браутон ошибся, Министерство иностранных дел составило ложные документы, Миддендорф, ныне всеевропейский признанный ученый, произвел ошибочные исследования! Наш достопочтеннейший адмирал Врангель и Российско-Американская компания ошиблись и ложно действуют, научно опровергая открытия "Байкала", один капитан-лейтенант произвел все самовольно, наспех и не ошибся! Раздался общий презрительный шумок, а Чернышев бросил на капитана из-под изогнутых бровей гневный взор, который очень шел к его сильному и мужественному лицу. Возмущались ошибкой, якобы совершенной при описи. Но подоплека была другая. В действиях Невельского усматривали крамолу, но доказать этого нельзя. Знали, что арестованный петрашевец Черносвитов вел разговоры, будто восстание против правительства вспыхнет в Сибири и что по Амуру будут снабжать революционные войска оружием... "Конечно,- полагал Чернышев,- если бы оказалось, что устье доступно и есть пролив,- благодать для этих прохвостов!" Чернышев считал, что надо этот пролив закрыть, если он даже и открыт. Он знал по протоколам допросов, что Невельской был знаком с революционерами. Но больше всего военный министр подозревал Муравьева, которого выгородил Перовский. Могло быть, что все исследования Амура вообще обман. Им не фарватер нужен, а просто они хотели поставить там своих людей. Их цель свить там гнездо, а потом по Амуру возить оружие и контрабанду. Хитрый и подлый заговор, вот что надо доказать! Да и какое может быть исследование в такой короткий срок! Правда, Чернышев сам не совсем верил в свои домыслы, но они хороши как тайные доводы, и он полагал, что кашу маслом не испортишь. Перовский ручался за Муравьева и Невельского, и Третье отделение тоже никаких претензий не имело, но в Третьем отделении - Орлов, родня ссыльных Волконских, за которыми Муравьев ухаживает в Иркутске. Все переплелось. Чернышев 383 уж говорил однажды канцлеру, что крамола, кажется, пробралась и в Третье отделение. - Мы можем проверить произведенные исследования,- наконец заговорил Нессельроде.- Здравый смысл, предшествующие солидные исследования и карты убеждают нас как раз в обратном: капитан-лейтенант ошибся! - улыбаясь, обратился он к Чернышеву, словно успокаивая его, и добавил как бы между прочим: - Может быть произвел не там исследования... - Попал не на ту реку,- подхватил Чернышев. - Или прошел не тем проливом...- добавил Сенявин. - Не извольте сомневаться, Карл Васильевич,- Меншиков махнул ладонью,- прошлые исследования ошибочны... Чего не бывает! Ведь там океан, а не Маркизова лужа. Это был оскорбительный намек. Нессельроде когда-то у