ачальстве любил бывало задавать "Ляшкин". - Если сыро на Амуре, так, однако, промокнем! - бойко говорил Беломестнов. Все видели, что с этим капитаном можно пошутить, взор у него острый, но веселый. Невельской уехал. - Неужто он открыл? - говорили казаки после смотра. Говорили, что "проштой" и "славный капитан", "смотрел оружие и портянки", хотя Невельской делал то же, что обычно на таких смотрах, но казаки восторгались: "Везде прошел!", "Сам маленький!", "Ушами не хлопает!", "Вошел в Амур и открыл!" Невельской, уехав с "Охотска", думал: "Кажется, я шел сюда, чтобы покончить раз и навсегда, а я так огорчился! Значит, у меня была надежда? Я ничего не сделаю, если так будет продолжаться. Я должен все забыть, найти в себе силы..." Крепостной его Евлампий, заболевший и отставший под Якутском, когда капитан ехал сюда весной, ныне прибыл в Аян. Невельской сказал ему, что надо перебираться на "Охотск" и привести там в порядок капитанскую каюту. Гиляков на "Байкале" уже не было. Козмин сказал, что их тут встречали с большим почетом. Завойко послал к гилякам своего помощника Лохвицкого. Тот привел их с судна к себе домой, поместил каждого в отдельной комнате и приставил им в услужение двух казаков. На другой день гиляки были в церкви. После обедни Лохвицкий представил их Завойко и преосвященному. Все было необычно для гиляков. - Да что же понравилось вам у нас? - ласково улыбаясь, спрашивал Завойко. - Мне понравились лошади! - сказал добродушный Питкен.- Я сегодня их видел. - Понравилась служба в церкви! - сказал Позь. Лохвицкий про лошадей не стал писать. Он записал, что понравилась служба в церкви. Старый миссионер смотрел на гиляков зорким взглядом, как на богатство, у которого еще нет хозяина и в котором надо разобраться хорошенько. Он проверял, верно ли гиляки отвечают на те вопросы, что не раз задавались старым миссионером по им самим изобретенной уже давно системе,- так ли, как в других местах. Ведь писать об этой встрече придется в синод п ответы должны быть удобны для представления их в отчете, значит, на них надо наводить. - Ну, а чья же там у вас земля? - ласково и хитро спросил он, уверенный, что гиляки ответят как надо. - Там живут гиляки,- отвечал Позь. Завойко и Иннокентий переглянулись как счастливые родители, когда дитя подает надежды и отвечает, что и взрослому впору. - Как, чья земля? - переспросил у товарища Питкен. - Да, чья у вас земля? - спросил обрадованный епископ, но в голосе его послышалось понуждение отвечать поверней. 465 Питкен впервые в жизни услыхал такой вопрос и недоумевал. Он потрогал брови, поморщил лоб, но никак не мог сообразить, чего от него хотят, о какой земле речь, о песке? - Да, да! Чья у вас земля? - с ласковой назойливостью повторил Иннокентий. Завойко постарался растолковать вопрос, переглядываясь с епископом и изредка щуря в его сторону глаз, как бы показывая, что сейчас дело пойдет, ответят как надо! - Вода, земля - одинаково,- ответил Питкен. "Еще совсем дикари! - подумал епископ.- Сожаления заслуживают! - Но сердце его сжалось от восторга.- Не отличают своей земли от воды! Еще все у них ничье!" Даже островитяне Тихого океана, самые дикие, и те знали, какой остров свой, какой чужой. - Кто же живет на той земле? - попытался подойти Завойко другим путем. - На той земле живем мы. Больше никто не живет,- отвечали оба гиляка. - Там земля наша! - сказал наконец Позь. Завойко и епископ опять радостно переглянулись. Несмотря на преклонный возраст, епископ Иннокентий всегда впадал в радостное возбуждение, когда встречал племена, у которых миссионеры еще не были и которых можно впервые просвещать и вразумлять. Культурных и образованных по-своему китайцев они, видно, не знали, раз не понимают таких простых вещей, как собственность на землю. "Вот куда сына-то, сына-то Гаврилу - на Амур! - думал епископ Иннокентий.- Вот поле ему будет! Пусть катится дело, ком растет, а Гаврила съездит в Москву, женится, да и за дело! Приход ему тем временем поспеет!" - А платите ли вы дань? - спросил Завойко. - Мы? Нет! Никакой дани не даем! - Города, села китайские есть у вас? - Нету! - А были? - Выше были. Теперь нету. Все ушли. Города большого, как Аян, не было. Загородка была и фанзы в ней. А епископ радовался за Гаврилу. Он был взволнован, как старатель, нашедший богатую россыпь. И хотя по старости сам уж не мог мыть это золото, как надо бы, но сыну пригодится... И, конечно, нельзя оставлять такое богатство непромытым! Гиляки сказали, что они терпят насилия от пришельцев, 466 что они хотели бы жить спокойно, что от русских они плохою еще не видели и поэтому просят, чтобы Орлов и Невельской со своими людьми остались у них и защищали их, и что это не только они говорят от себя, но и все гиляки хотят того же. Теперь Иннокентий нахмурил брови и присматривался к гилякам сурово, как бы вглядываясь прямо в их души. - Ну, а скажите,- спросил он строго,- кто подучил вас сказать все это? - Кто подучил? - переспросил Позь. На этот раз он сморщил лоб.- Никто не подучил! У нас ум один, и мы все так думаем.- весело улыбаясь, сказал гиляк. - Дмитрий нам советовал,- сказал Питкен. - Как? - встревожился епископ. "Неосторожность! - подумал он.- Как можно посылать послов, а хорошо не объяснить, что можно говорить, а что нельзя". - Да он все звал, съездите посмотреть юрты наши на Аяне,- продолжал Питкен. - А капитан подговаривал? - Подарки давал? - спросил Завойко. - Подарки давал! - ответил Питкен. - Но не подговаривал. - Нет, нет, он не подговаривал,- подтвердил Позь. - А первый это придумал один парень с Амура, он все говорил: вот бы поехать на Аян... А потом говорил Дмитрию об этом, потом Позю и нам, поезжайте и просите, а то у Дмитрия силы мало, пусть большой начальник на Аяне еще даст силы и царю напишет. - Верно ли это? - Верно! Конечно! - отвечали оба гиляка спокойно. - А капитан пойдет на Амур? - спросил Питкен тревожно. - Вот тут все записано, что вы говорили,- кладя ладонь на бумаги, наклоняясь и как бы стараясь быть поближе к гилякам, громко, как с глухими, заговорил Завойко.- Все это мы пошлем царю. Он прочтет и узнает, о чем гиляки просят. А пока Невельской пойдет к вам. Я разрешаю ему! - А сколько до царя езды? - спросил Питкен.- Если быстро ехать? - Три месяца,- ответил Завойко. - А теперь я тебя спрошу,- заговорил Питкен, обращаясь к Иннокентию. - Спроси! - настораживаясь, с достоинством и улыбкой ответил епископ. - Кто тебе сказал, что будто нас подучили? - Никто не говорил,- ответил он. - А зачем же ты тогда спрашиваешь? Разве мы тебя обманули когда-нибудь, что ты нам не поверил? Зачем придумываешь? "Ну какие дикари, какие дикари!" - подумал священник, опять приходя в хорошее настроение. - Хотел узнать я, не подучил ли вас кто плохому, верно ли вы от себя все это говорите,- ласково сказал Иннокентий. - Да кто подучит? У нас были Дмитрий Иванович и капитан! Разве они учат обманывать? - сказал Питкен, глядя с недоверием на русского шамана. - Теперь я еще хочу спросить,- заговорил Позь. - Пожалуйста, спрашивай,- ответил епископ. - Русские придут к нам и будут жить, но они не будут теснить нас и прогонять с тех мест, где мы живем? Старики слыхали, что русские приходят, а потом обижают... Капитан обещал, что мы будем жить вольно. Правда это? - Конечно, правда! - поспешил ответить Завойко. - Да, это правда,- спокойно и твердо ответил епископ. Гиляки улыбнулись и стали кланяться. Завойко пригласил их на обед. Присутствовали епископ, аянский поп, Лохвицкий, Невельской, офицеры всех судов и чиновники, едущие на Камчатку. После обеда Лохвицкий водил гиляков по амбарам. Завойко одарил послов красным сукном, топорами, ножами, безделушками для женщин. Он еще раз беседовал с обоими гиляками, спрашивал, не бьет ли их кто из русских, не обижает ли, не плевал ли им кто-нибудь в лицо. - Никому никто не плевал,- отвечали гиляки. - Такого даже не знаем! - сказал удивленный Питкен. Невельской, услыхав от гиляков, как они довольны обхождением епископа и местного священника, в тот же день пришел к Иннокентию. Тот жил в домике аянского попа, своего родственника. Невельской не присутствовал во время бесед Завойко и епископа с гиляками, но знал, о чем шла речь, от гиляков и от Завойко. Епископ принял его очень радушно, сказал, что в восторге от гиляков. - Славное вы дело делаете, бог вас не забудет! Я знаю, знаю секрет вашего зимовья в заливе Счастья,- с деланной хитростью говорил епископ.- А один ваш гиляк посадил меня в галошу и осрамил! - Он шутливо передал разговор с Питкеном. 468 Невельской хохотал от души. - Ваше преосвященство! - сказал Невельской.- Гиляки тоже довольны и, я бы сказал, в восторге... Но не пора ли начать внедрять православие и просвещение в их народе, воспитать веру в бога и любовь к нашему государю? Невельской стал просить Иннокентия, чтобы тот послал на "Охотске" осенью священника на Петровскую косу на зимовку. - Солдаты и матросы тоже будут рады, если в праздники у них в пустыне будет служба, что можно будет исповедоваться... Невельской надеялся, что епископ охотно согласится. И хотя он говорил, что не желает ломать обычаи и образ жизни гиляков, но полагал, что раз гиляки довольны и служба в церкви им нравилась, то надо просить для них попа. Он даже подумывал, что дельный поп-миссионер мог бы быть секретарем экспедиции. Ничем не гнушаются настоящие миссионеры! Кроме того, Невельскому такой человек нужен был как свидетель, который бы, побывав в землях гиляков, подтвердил, что они независимы и что никакого влияния буддистов там нет. Невельской много читал о миссионерах-подвижниках и знал, что их влияние и в Африке и в нашей Америке - огромно. Новая религия, как он сам думал, может возбудить большее расположение к русским. К тому же поп крестил бы, а крещеный человек считался русским. Да еще он чувствовал, что, заполучив миссионера, он втянет в амурское дело церковь, а уж тогда правительство будет смотреть на это по-другому. Хотя он, как и большинство моряков того времени, искренне верил в бога, но не любил попов и считал их дармоедами, такими же как чиновники, но полагал, что на этот раз от миссионеров будет польза. Но едва он заговорил об этом, как епископ стал холоден и серьезен. Иннокентий сказал, что не может дать миссионера. Невельской не столько удивился этому отказу, сколько перемене, которую он заметил в епископе. Тот сразу замкнулся и поджал губы. "Чем он недоволен?" Капитан мысленно сам поставил себя на место миссионера и стал с жаром доказывать, что есть возможность пострадать во имя церкви, понести божье слово не по приказу, а по собственному убеждению. "Ишь чего захотел!" - слушая его, с большим неудовольствием подумал Иннокентий. К тому же он хотел, чтобы там сначала все было подготов- 469 лено как следует, и вот уж тогда-то сын Гаврила поедет. Сам он намучился смолоду, а сыну того не желал. Сын приехал с ним из Америки, где жил год после окончания Иркутской духовной семинарии. Отцовское сердце при мысли о том, что амурский приход будет когда-нибудь его, сжималось от умиления. Но не хотел он Гавриле такой жизни, какую сам прожил, пусть Гаврила поедет, когда там все устроится хоть немного. Он не желал тягот для Гаврилы, но в то же время не хотел, чтобы сын пришел на все готовое. Надо, чтобы Гаврила считался зачинателем, открывателем, воздвигнувшим крест в диком народе, чтобы и у него была слава. Пока же Гаврила не был женат, не имел права на приход, то и речи быть не могло о посылке какого-нибудь другого священника на Амур. И, слушая, как капитан сказал, что служители церкви должны радоваться, когда представляется возможность пострадать за веру, подобно святым, он подумал, что Завойко, кажется, прав, говоря, что Невельской не от мира сего человек. А Невельской говорил искренне, допускал существование фанатиков веры, истинно верующих. Таким человеком считал он Иннокентия. Иннокентий смотрел на Невельского неодобрительно, подозревая недоброе, быть может, издевку над миссионерами. Он много слыхал плохого об этом человеке. "Видишь, какой прыткий! Нет, еще не время на Амур миссионеров посылать,- думал епископ.- Потрудись там еще, докажи, что там Россия, тогда получишь!" Он сказал Невельскому, что будет хлопотать обязательно о назначении священника и, скорей всего, в будущем году получит позволение, а тем временем найдет подходящего человека. - Но первая зимовка самая трудная, ваше преосвященство. Я много раз слыхал, что миссионеры творят чудеса, когда людям тягостно. Нужен священник осенью... Корабль пойдет еще раз, я приду сюда, и мог бы священник идти на зимовку. Как же крестить, совершать требы? - Право крестить там, где нет священника, дано каждому верующему. Можете и вы, Геннадий Иванович,- сказал епископ,- окрестить любого гиляка. "Вот мне теперь только не хватало еще стать попом!" - подумал капитан. Когда-то он ругал попов вместе с Александром Баласогло, а теперь самому придется... Епископ совсем не хотел ссориться с Невельским. Он рассказал ему за чашкой чая, как сам смолоду приехал на острова, 470 как дикари его боялись, как перевидал он на своем веку множество вот таких людей, вроде, как он выразился, "ваших гиляков", лечил их, учил, проповедовал им. А заодно чинил им чайники и обучал рыбу ловить. Капитан слушал и думал, что все относятся к его экспедиции как к рискованному опыту, "ждут" одобрения Петербурга и настоящей уверенности в том, что ему все удастся, нет ни у кого. "Что же, попом так попом сам стану!"-подумал Невельской, глядя на широкое, смуглое лицо старого, седого миссионера. Глава 10. ПОСЛЕДНЕЕ ПИСЬМО -Кашеваров приехал! - входя в комнату, доложил старик молоканин. Кашеваров - новый начальник Аянского порта - приехал служить на место Василия Степановича. Его ждали давно. Вошел низенький человек, с узким лицом, но с крупными скулами. На нем погоны капитана второго ранга. Кашеваров родился на Аляске. Отец его полуалеут, а мать - алеутка. Он первый из алеутов окончил штурманскую школу в Кронштадте. Впоследствии много лет служил в колониях, его считали способнейшим офицером и деятельным человеком. Он был автором нескольких интересных статей, помещенных в петербургских журналах. У Кашеварова были слабости. Он вырос в народе угнетенном и подавленном и всю жизнь страдал от желания показать, что он не хуже других и ни в чем русским не уступает. Но со временем, хотя он и говорил при всяком удобном случае, что все народы равны, сам стал презирать алеутов. Ставши офицером, он зазнался, особенно когда в печати появились его труды. Сам того не замечая, он перенимал все худшее от бюрократов и чиновников, среди которых жил и которых прежде ненавидел. Несколько последних лет он провел в Петербурге. Теперь стал капитаном второго ранга и был назначен начальником Аянского порта. - Где же ваша семья? - спросил Завойко. 471 Василий Степанович знал, как едет Кашеваров. Тридцать человек рабочих шли вперед и рубили тайгу, чтобы новый начальник Аяна мог проехать на тарантасе. Путешествие продолжалось в несколько раз дольше, чем обычно. Впервые в истории Аяна и всего побережья человек приезжал сюда таким способом. - Моя семья скоро будет, и к ее приезду я хотел бы видеть помещение начальника порта. - Вот дом, но покуда я не уехал, вы будете жить во флигеле. Завойко сказал, что через несколько дней уходит на Камчатку и что тогда Кашеваровы могут занять дом. - Да, завтра же начнете приемку дел! Завойко предупредил Кашеварова, что приехал Невельской с Амура и что на "Байкале" пришли послы гиляцкой нации просить русских остаться на их земле. Через несколько часов на тропе, по которой, кроме верховых, до сих пор никто не ездил, появился тарантас - невиданное чудо в Аяне. Толпа работников шла вокруг с топорами. В тарантасе сидела молодая полная белокурая женщина, с уставшим, но приятным лицом, и с ней группа черноглазых ребятишек. - Вы же свою семью могли погубить с этим тарантасом,- заметил Завойко.- За что вы их так трясете по корням да по кочкам? Куда бы проще ехать верхом или в носилках... - Я считаю унизительным, чтобы моя жена скакала на лошади,- ответил Кашеваров. Устроивши все с Кашеваровым, Завойко зашел в порт и встретил там Невельского. На "Охотске" заканчивались приготовления к плаванию. Невельской сказал, что привез письма для отправки в Иркутск и в Петербург. Завойко рассказал по дороге про Кашеварова. - Вот письма, Василий Степанович! Невельской написал губернатору, что пришел на "Байкале" в Аян из залива Счастья, где заложен краеугольный камень и строится пост. Он просит Муравьева разрешить действовать, глядя по обстоятельствам, и что, имея такой намек, он совершит то, что найдет нужным, и представит отчет губернатору, исходя из чрезвычайных обстоятельств и положения на месте... - Да вот еще письма Пехтерю и Зарину... Вот это я Пехтерю пишу, что если Николай Николаевич в отъезде, чтобы он переслал ему немедленно,- стал объяснять Невельской, чувствуя, что вот-вот покраснеет и что глупо объяснять Василию Степановичу, о чем и почему писано одному из чиновни- 472 ков губернатора. Он действительно писал об этом Пехтерю, но он писал еще и о другом. Писал он и Зарину про все, о чем думал на косе. А письмо Корсакову на Камчатку Невельской просил Василия Степановича передать лично. Завойко обещал это сделать. - А вы знаете, Геннадий Иванович, что, ссылаясь на вас, гиляки требуют, чтобы русские обещали не притеснять их? - сказал Василий Степанович. - Иначе они не стали бы помогать нам, Василий Степанович. Первое - не калечить их, как Фролов и чиновники калечат жизнь якутов, а предоставить им жить так, как они жили. - Но ведь рано или поздно попадут и к гилякам наши купчишки... Да и мужичок наш чего стоит... - Может быть! - ответил капитан. - Да уж обязательно... Поплачут и они и их потомки от нашего брата... Так, ей-богу, не стоило бы внушать... - Но пока наша сила, Василий Степанович, мы должны делать все возможное. Сами же вы хотите ограничить деятельность купчишек на Камчатке... И я постараюсь... Ведь это Дмитрий Иванович, его заслуга, он своим ласковым обхождением расположил гиляков к нам,- сказал Невельской.- А без их содействия и речи не могло бы быть об учреждении наших наблюдательных постов на их земле. Ночью капитан вернулся на судно. Он вошел в свою каюту и подумал: "Завтра мне идти на "Охотске". Прощай, мой "Байкал"!" Он вспомнил, как мечтал в этой каюте. Опять вспомнилась музыка, грохот бала, она в толпе, в бальном платье, вся в цветах, ее блестящие глаза, вызывающе гордое выражение лица... "Она вся в белом... В фате... А я завтра ухожу на "Охотске". А письма пошли! Не думал я, что мне так больно будет. Казалось, что уж забыл..." - Капитан наш что-то очень печален,- удивлялись подымавшиеся на палубу подвахтенные. - Что с ним сделали? - Был такой веселый! Утром Невельской простился с командой и перешел на "Охотск". Судно вышло на рейд. Невельской поехал проститься с Завойко и Кашеваровым. - Прощайте, Василий Степанович! - Прощайте, Геннадий Иванович... - Дороги наши расходятся, и мы долго не увидимся! - А вот посмотрите, Геннадий Иванович, что будет на 473 Камчатке через пять лет! Да... Камчатка будет процветать. И вот увидим, что будет через пять лет на Амуре... "Да, трудно сказать, что где будет",-подумал Невельской. - Посмотрим! - сказал он. Они пожали друг другу руки, обнялись. - Ну, дай вам бог, Василий Степанович! Я желаю вам счастья! Только не губите Амур Камчаткой, не отбирайте у него все средства и суда... "Не вытерпел, уязвил!" - подумал Завойко. "Я ждал от него содействия, а он формалист,- подумал Невельской.- II голова его набита глупостями и предрассудками! Ну, что же! Мне не детей с ним крестить! Мне терять нечего... Я понесу свой крест один". После полудня судно со всеми грузами, с казаками, матросами, матросскими женами, с пушками и с коровой для Петровского вышло в море. Гижигинские казаки приставали на баке к Евлампию. - Паря, че такое крепоштной? - Человек, такой же, как и все,- недовольно отвечал слуга Невельского. - В крепошти служит? - Нет, крепость на него составлена, бумага, по ней право барина володать человеком. Крепостной - значит барский. - Че, ваш продают, покупают? - Сибиряки заранее покачали головами, ожидая ответа, но крепостной умолчал. - Как в Рашее-то, а яблоки-то у ваш раштут? - спросил Аносов. - Растут... Это есть... - Гошпода важные у ваш! Ш крепоштными! - рассуждал Беломестнов.- И ты крепоштной? - Да. Сибиряки с удивлением смотрели на этого человека, как на зверя в клетке. - А мы вольные, у нас этого нет! - Тебя продавать и покупать можно? Евлампий плюнул и ушел. - Крепоштной ш нами едет! - удивлялись казаки. ЧАСТЬ ВТОРАЯ "ВСТРЕЧА НА ТЫРЕ" Николаевск был основан... в 1850 г., известным Геннадием Невельским, и это едва ли не единственное светлое место в истории города. А. II. Чехов, Остров Сахалин. Глава 11. МОЛОДАЯ ВДОВА Синел огромный горб горы Князя Меншикова. Шлюпка входила в амурский лиман. Вокруг - мели... Сильный ветер с юга стихает, отлив, сгон воды на баре. Невельского очень заботил Орлов, когда сказал, что, возможно, выхода из лимана при южном ветре и при отливе нет. Правда, согнало воду. Все же этот бар проклятое место! Действительно, в прошлом году было глубже. Позь тоже подтверждает, что глубины тут ежегодно меняются. "Как быть? Что делать? - думает капитан.- Конечно, двадцать футов - глубина достаточная..." Сейчас капитан чувствовал, что с этой рекой совладать не так просто, что не сразу дается она, тут надо сидеть годы и делать промеры тщательные. Здесь, в лимане, он еще ясней понял, как мало знает сам об этой стране, хотя знает больше всех других. Благополучно прибыв в залив Счастья, капитан оставил пост под начальством Орлова. Там рубили лес, возили, строили. "Охотск" стоял на рейде. У палаток выставлены две пушки, ходят часовые, развевается флаг. Капитан с шестью матросами, с Позем и Афоней отправился на Амур. Вчера весь день капитан просидел в юрте на отмели при входе в лиман. Слышно было, как метет песок и мелкую гальку. Видны желтые горбы воды. Дул ветер в одиннадцать баллов. Сегодня отлив, сделали промеры. Надо идти дальше в реку 477 и действовать, осматривать все. Хотя глубины есть, но ныне все не так, как в прошлом году. ...Шлюпка шла по лиману к входному мысу, который синел слабой, чуть припухшей у обрыва полоской за морем. А далеко слева, как облако на закате, остров Сахалин. Напротив Лангра берег его выступал ближе, даже вершины деревьев различались в трубу. С новой силой представилась старая забота... Вход в реку есть, конечно! И есть южный канал! Ото главное. Но не этим он утешал себя. "Амур еще не все. Главное - юг, те гавани, о которых слышал еще в прошлом году, о которых говорили нынче гиляки". Чем больше слышал он плохих отзывов об амурских устьях, тем страстней стремился к югу. "Амур - путь. Там, на юге,- колыбель флота... Если бы Амур был еще капризнее, еще недоступнее, и то я обязан бы был твердить, что он хорош. Как иначе добиться его занятия?! Если время такое, что этой толпе петербургских чиновников нельзя ничего втолковать! И флот вечно будет мне благодарен. И залив Счастья - поймут - заслуживает этого названия, хотя Завойко зовет его "заливом Несчастья". И Амур нужен, хоть тут и мели и вход в него есть, хоть и труден. Наши не займут, если я выкажу хоть долю своих сомнений, даже Николай Николаевич поколеблется!" Капитан спешил на реку. У него было много намерений. Он желал узнать, каковы пути из верховьев реки к гаваням на побережье. Изменения на фарватере, происшедшие за год, лишь убеждали его, что надо спешить. Гиляки не знали расстояний, хотя и довольно верно чертили, кроме них, никто не знает, где эти гавани. Одна, ближайшая к устью,- видимо, Де-Кастри, описанная в свое время Лаперузом. К ней есть путь с Амура, гиляки уверяют, что она недалеко. Ночевали под скатом берега. Утром было тихо и ясно. Природа девственная. Нигде ни лодки. Прошли под крутыми стенами входного мыса и в безветрие, при ясном небе поднялись на веслах вверх по течению. Парило. Над дальним берегом синела коническая гора. Облака зацепились за се вершину. К полудню подул ветер. Поставили паруса. Вскоре река разыгралась, к вечеру добрались до Константиновского полуострова. Утром осматривали полуостров. Судя по прошлогодней карте, большей части его не хватало. 478 - Вода снесла! - сказал Позь. Он показывал на следы наводнения; на берегу лежали, скрытые в траве, деревья с илом в голых ветвях. "Что же это за вода была! - думал капитан.- Устье чуть не занесло, острова и мысы смыло!" На устье речки, выбегавшей из сопок,- гиляцкая деревня. Когда шлюпка подошла к ней, навстречу выбежал по отмели молодой человек с косой. - Да это наш Чумбока! - обрадовался капитан. ...Возвратившись из Аяна на Петровский пост, Невельской огорчился, узнав, что Чумбока ушел. Он заметил Орлову, что тот напрасно отпустил амурского гольда. Невельской полагал, что Чумбока может оказать пользу экспедиции. К тому же гольд нравился ему. Сейчас при виде его капитан обрадовался. Сумрачное настроение как рукой сняло. Было что-то особенно приятное в том, что он встретил человека, об уходе которого пожалел. Это показалось хорошим предзнаменованием. Деревня, к которой подходила шлюпка, состояла из трех юрт со свайными амбарами, построенными под обрывом. Берег, крутой, высокий, выступал в реку гористым мысом, похожим издали на старого медведя с пегой головой, склоненной к воде. Над обрывом - хороший березовый лес. За мысом река шире, она образовывала там огромный залив, расположенный между сопок и во всю длину свою соединенный с Амуром. За юртами в чаще кустарников - речка. Позь сказал, что по берегу этой речки идет тропа до перевала через горы, что перевал низок, пройдя его, попадешь как раз к верховью речки Иски. По берегу тропа пойдет вниз до самого залива Иски. - Так из этой деревни сухой путь к нам в Петровское? - спросил капитан. - Да, отсюда... - Значит, сюда прибудут топограф и олени? Об этой прямой дороге от Петровского поста на Амур Невельской знал. Уходя с Иски, он приказал прислать по ней на Амур к первому августу топографа и двух матросов с тем, чтобы заснять полуостров Куэгда, на котором сегодня ночевали. Эта сухопутная экспедиция должна была прибыть на оленях, на которых приехал весной Орлов. Искийские гиляки прежде оленей не заводили. Орлов еще в позапрошлом году узнал, что в верховьях речки Иски есть ягель, и поэтому рискнул доби- 479 раться сюда на оленях. Он советовал капитану к зиме закупить для экспедиции у тунгусов целое стадо оленей. Позь сказал, что от залива Счастья сюда можно добраться горой за два дня, а можно и за день... Тут гораздо теплей. Сегодня жаркое солнце. Ярко-синяя река широка. На другой стороне ее тучные густо-зеленые сопки. После отъезда капитана из Петровского Чумбока перестал рубить лес. Ему уже рисовались картины изгнания маньчжурских купцов. Он мечтал о возвращении домой, в стойбище гольдов, в родную семью, туда, где похоронен отец, где живет брат. Дождаться, когда капитан вернется, он мог бы, но не желал сидеть сложа руки. Ему не терпелось. Он решил, что надо помогать капитану, и, явившись к Орлову, сказал, что хотел бы отправиться на Амур, и добавил полушутя, что надо взбунтовать там людей. Орлов, человек немало пострадавший в жизни, не склонен был к таким штукам. Он знал, что надо действовать очень осторожно. Речи Чумбоки показались ему опасными и сам он -личностью, от которой нужно держаться подальше. Он уклончиво ответил, что надо дождаться капитана. Чумбока обиделся. "Зачем же терять время даром? - думал он.- Надо идти на Амур, там сказать всем людям, что через несколько дней придет капитан". Чумбока ездил всю весну с Дмитрием Ивановичем и замечал, что тот не очень благоволил ему. Орлову больше нравился богатый и серьезный Позь... Пусть Позь ему нравится, это неплохо. Чумбока не завидовал. Он в душе был недоволен, что его не взяли в Аян, но понимал, что ведь он амурский, не гиляк, чужеземец, гиляки своих послали. Они всегда Позя слушают. "А ведь я придумал, я первый сказал Позю - съезди в Аян, попросись, скажи там капитану все... А Позь еще замялся, сначала не решился. Он тоже как Дмитрий. Только потом, когда сами русские до этого додумались, Позь стал говорить, что хочет ехать!" Чумбока обратился к Орлову не за разрешением. "Я сам могу без Дмитрия идти куда хочу". Ему хотелось, чтобы русские подкрепили добрым словом да снабдили его своими вещами, он хотя бы самым дряхлым старикам подарил бы по ножу. Но он лишний раз убедился, что люди не понимают и не слушают его. Чумбоке уже приходила в голову мысль, что русские не совсем понимают, какими они должны быть. 480 "Жаль, конечно, ехать без подарков для стариков! У русских так много хороших вещей. Но не беда!" -решил Чумбока. Он отдал Орлову топор, сказал, что уезжает, лес рубить больше не будет, и без лишних разговоров ушел из палатки. Свои вещи у него были собраны. Приятель перевез его через залив, и Чумбока, закрыв уши белым накомарником, пошел по долине речки Иски в горы. Через два дня он был в стойбище Новое Мео на Амуре, на устье речки Каморы. Там жили знакомые гиляки. Он сказал, что скоро маньчжурам конец, пришли на Иски русские и скоро будут здесь, начнут строить свой город. Речь Чумбоки полилась. Прорвалась вся его ненависть к маньчжурам. Он стал рассказывать про русских. Тут он заметил, что одна толстощекая румяная гилячка все ему улыбается. С ней - ребятишки... Оказалось, что она хозяйка одной из юрт, молодая вдова. У мужа братьев не было, и поэтому после его смерти она одинока. У нее гостили дядя и тетя с устья Амгуни. Дядя ее, старик Чедано, оказался очень почтенным человеком. Чумбока рад был познакомиться с таким хорошим семейством. - Ты, пожалуйста, скажи русским, когда они придут, чтобы приходили к нам,- сказал Чумбоке дядюшка Чедано.- Жаль только, что ты не привез ни одной русской вещи... Чумбока на мгновение смутился. Опять ему обидно стало, что Орлов поскупился... - Тут жил неподалеку Степка. Он ушел, говорил, что боится русских,- сказал один из старых гиляков. Степка Кудрявцев, беглый из России, скрылся. Это был верный признак, что приходят лоча. Уезжая, дядюшка Чедано посоветовал гилякам стойбища Мео быть порадушней с Чумбокой, а племяннице сказал, чтобы она пригласила его жить в свою юрту. Он серьезный человек и говорит так, что его ни в чем дурном невозможно заподозрить, у него не баловство на уме и поэтому пусть живет. Чумбока заметил, что его хозяйка хороша собой, очень весела. "Почему она так весела? - думал он.- Ведь у нее муж помер". Чумбока уехал из Мео, потом вернулся, потом опять уехал. Повсюду он вдохновенно рассказывал людям в соседних стойбищах о грядущих событиях. Накануне приезда Невельского он опять вернулся в Мео. Хозяйка пекла ему с утра лепешки из купленной у маньчжурских торгашей муки. Чумбока услышал от нее, что уж дней пятнадцать как на Иски пришел корабль, привез страшного зверя - корову, проезжали вчера люди с Иски... И еще, говорят, пушки на Иски привезли, солдат и двух, русских женщин. - Вот бы мне посмотреть на них! - говорила Мумтьгха. Утром, легок на помине, явился сам капитан. Он обнял и поцеловал Чумбоку. Вот и шлюпка его, паруса, матросы в куртках, даже маленькая пушка на шлюпке, товары с собой, красное сукно, ситец, ножи. Чумбока чуть не плакал от радости. Все так, как он говорил! Теперь люди видят, каковы русские, какой славный, добрый, веселый и простой человек их капитан! Он улыбается всегда, когда с гиляками говорит, он только в одиночестве печален... Даже сам Чумбока не ожидал, что Невельской привезет такие товары и что на шлюпке у него будет пушка. На отмели происходил торг. Конев уже набил руку в меновой с гиляками. Невельской сам, как простой приказчик, менял в доме старого гиляка топоры, ножи, иголки, зеркала, кричал, спорил, угощал, съел кусок собачины, рассматривал меха. - Забавный какой этот лоча! - удивлялись люди. Чумбока и Позь объяснили, что через несколько дней придут сюда русские на оленях. Один из меоских гиляков - Эль-тун - обещал проводить их на Куэгду, где топограф должен был производить съемки. На рассвете Чумбока вышел из юрты и разбудил Позя. Часовой с ружьем стоял у шлюпки, в которой закрыты парусиной пушка и товары. Там как большая постель - все укутано. Чумбока и Позь поехали в лодке, быстро наловили рыбы - сетка у Позя с собой,- зажгли костер, поставили варить уху. Разговор зашел о том, что видел Позь в Аяне. - А знаешь, русские не такие, как я думал,- сказал Чумбока. Позь немного удивился. Ему никогда не приходило в голову ничего подобного. Чумбока сказал, что среди русских есть трусы. "Но не все ли равно, есть среди них трусы или нет,- думал Позь,- важно, что они выгонят маньчжурских торгашей..." Позь судил по-деловому. Он сказал, что на полуострове Куэгда капитан хочет поставить такой же пост, как в Петровском, но сначала подымется вверх, хочет посмотреть все по Амуру. Через несколько лет здесь будет русский город, порт, торговля большая, сюда придут корабли, здесь будут строить большие суда. Капитан ищет, где кедр, где дуб. Для постройки кораблей ему надо. 482 Позь мечтал, что крестится и в этом городе построит себе большой бревенчатый дом с крашеным полом, с печами, откроет торговлю... Из палатки вышел Невельской. - Барометр хорошую погоду показывает, капитан,- сказал ему Позь. Проиграл горн. Матросы выстроились. Капитан поздоровался с ними. Потом матросы купались и завтракали. Капитан что-то писал. - Что такое барометр? - спросил Чумбока у Позя, сидя в шлюпке вместе с русскими и глядя на отплывающий берег с обрывами, лесом и юртами. Позь стал объяснять, что существует атмосфера, что воздух имеет вес. Чумбока слушал внимательно. - Я сам удивлялся, когда академик Миддендорф мне это объяснял! Глава 12 ТАЕЖНАЯ РЕКА АМГУНЬ На Амуре стояло настоящее лето. После Охотского моря капитан чувствовал себя тут, как человек, долго работавший на сквозняках в холодном подвале и вырвавшийся на прокаленный солнцем и закрытый высокими стенами маленький двор. Здесь континентальная жара, эти места нельзя сравнить с гнилым, туманным и вечно холодным побережьем Охотского моря. Амур спокоен. Целый день идти приходилось на веслах. Люди выбивались из сил. Но стоило пристать к берегу, как ни о каком отдыхе никто и слышать не хотел. В песок вбивали колья, натягивали палатку. Рубили дрова. Раздевшись, матросы ловили неводом рыбу. Позь, Конев и Шестаков, поставив палатку, ушли в тайгу. Афоня хозяйничал на стану - помогал Фомину, исполнявшему должность кока. Козлов сидел с ружьем. Капитан сам рубил дрова. Он тоже греб наравне с матросами и тоже выбивался из сил. Теперь, наработавшись топором, он уселся и спокойно глядел на реку. Воображение стремилось дальше. Оно рисовало те места, откуда бегут эти воды, хребты, покрытые буйной растительностью, нетронутые плодородные земли. Там еще теплей, там юг, там гавани или совсем не замерзают, или замерзают ненадолго. Ему казалось, что есть и такие, что не замерзают. Только воображение открывателя могло с такой силой рисовать страну, в которой он никогда не был. Но признаки этой страны он видел, чувствовал повсюду, она уже начиналась. За время путешествия из Аяна в Петербург и обратно, а также в плавание по Охотскому морю он досыта насмотрелся на кожи, шкуры, чапаны, меха, ватники, в которых и зиму и весну закутана была северная Сибирь. Между Аяном и Якутском, как он слыхал, и летом все ездили в коже и мехах, там и летом стояли туманы на болотах, и летом был север суровый и невеселый, хотя земля полна ископаемых и золота и лес хорош, в Якутии пастбища прекрасные, скота много и хлеб растет. ...На берегах и тут сыро. Но от этих болот идет теплый пар, и трава буйная, как джунгли, растет выше человеческого роста. На склонах высоких сопок, над крутыми берегами густой зеленью стояли леса. Климат и тут суров. Но давно наступило лето... А что же южней?.. В тайге раздались выстрелы. Это матросы охотятся. После зимовки на Камчатке, после Аяна и тяжелого плавания, в этом лесу, на отмелях у тихой теплой реки - отдых. "Чего бы мне это ни стоило,- думал Невельской,- я проложу дорогу на юг". Гавани на юге не давали ему покоя, снились по ночам, одна другой удобней, но только ветер и шторм мешали в них войти, приходилось ждать, пока стихнет... Наяву была лишь шлюпка, шесть матросов и гиляки, а на Иски - транспорт "Охотск". В кармане - повеление правительства не сметь касаться устьев. А он оставил Орлову объявления на нескольких языках о том, что устье занято русскими, и велел эти документы предъявлять иностранцам, если в залив Счастья придут их корабли набирать пресную воду. Утром пристали к гиляцкой деревне. Едва вышли на берег, как собрались гиляки. Началась торговля и взаимные расспросы. Подошел седой, лысый гиляк небольшого роста. С ним целое семейство: старуха, двое сыновей, молодая женщина, девушка и ребятишки. 484 Старик держал в руках широкий туес с желтой нельмовой икрой и медную бутылку водки, а молодые гиляки по осетру и туес с рисом. - Капитан, вот хороший старик дедушка Чедано к тебе пришел,- сказал Позь, подходя к Невельскому.- Это мой знакомый. Он жил на Мео и слыхал о тебе от Чумбоки. Он гостинцев принес. Гиляк положил подарки перед капитаном и стал опускаться на колено, но Невельской поднял и обнял старика и сказал, что перед ним не надо на колени становиться. Парни и ребятишки стали подходить к капитану, уверенно обхватывали его шею смуглыми руками и целовали в щеки, а он - их. Матросы, готовившие обед у костра, принялись на доске ножами пластать осетров. Невельской пригласил гиляков к обеду. Их угощали ухой, осетриной с уксусом и гречневой кашей с маслом. Все выпили водки, принесенной стариком. "Какой гиляк славный!" - думал чуть захмелевший Фомин, подавая старику еще одну мутовку с кашей. - Мы радуемся, что лоча с нами торгуют и нас защищают! - заискивающе улыбаясь, говорил капитану Чедано.- Теперь маньчжуры будут бояться нас обижать! Правда? - пристально взглянул старик. - Как же они вас обижают? - спросил капитан. Чедано всхлипнул. - Вверх по Амуру, за устьем Амгуни, на той стороне, есть камни на правом берегу. Эти камни давно-давно упали с неба. Мы их бережем... - Они там богу молятся,- пояснил Позь. - А маньчжуры говорят, что, если не будем платить им албан,- продолжал Чедано,- столкнут эти камни в воду и река сделается бурлива, рыба ловиться не будет. Другие старики, сидевшие тут же, стали спорить с Чедано, что камни не с неба упали, а их поставили амба-лоча, когда жили здесь. - Кто такие амба-лоча? - спросил капитан. Все смутились. Даже Позь прикусил язык. - Это лоча? - спросил Невельской. - Вот не знаю, лоча это или нет,- ответил Позь.- Что такое амба-лоча? - спросил он