чуть не раскрыл себя, хотя все было задумано правильно. Я снял квартиру на четвертом этаже в доме на набережной рядом с отелем. Из окна прекрасно виден двор и гараж, где стоит его машина. В "Святой Марии" расположился какой-то штаб, он уже вовсю якшается с американцами, но так мне даже лучше следить за ним. После завтрака он вывел машину из гаража и начал заправлять бак. Я быстро спустился вниз - у меня все было готово. Мы выехали из города по люксембургской дороге, очевидно, он направлялся в горы. Я придерживался достаточного интервала, рассчитывая нагнать его за Маршем, когда начнутся леса. Но вдруг он затормозил и начал разворачиваться. Съезда не было, у дороги стоял дом, там играли дети, а навстречу шла колонна "студебеккеров", набитых солдатами. Стрелять в таких условиях было равносильно самоубийству. Мне не оставалось ничего другого, как ехать прямо. А он уже развернулся и медленно двигался навстречу, пропуская колонну. Я выжал из мотора все, что мог, и вихрем промчался мимо. Он пристально следил за мной, но вряд ли что можно было рассмотреть на такой бешеной скорости, к тому же на мне были черные очки. Почему же все-таки он остановился и стал разворачиваться, ведь мы отъехали не больше десяти километров? Могут быть два варианта: он забыл что-то дома или обнаружил, что я слежу за ним. В любом случае придется оставить квартиру в Намюре и действовать по новому плану. Буду ждать его на 34-й дороге, там есть хорошие места, рано или поздно он проедет по ней к Лошадиной скале. Тем не менее задача сильно усложнилась, хотя я продолжал уповать на бога, что это был лишь случайный эпизод. Денег после покупки машины осталось совсем немного". "26.III.45. Он скрылся. Сомнений нет: он узнал меня, когда я промчался мимо, или выследил мою квартиру каким-либо другим образом, и тот разворот не был случайным. Отель в Намюре продается через посредника, и он там больше не показывался. Несколько дней я просидел в укрытии на дороге, но он ни разу не проехал. Погода была ужасная, я заработал простуду. Теперь придется отлеживаться дома. Агнесса будет ухаживать за мной, пичкать горячим молоком. Меня бросает в дрожь, едва я подумаю об этом. Она уже стучится..." "29.III.45. Зачем я пишу все это? Какая польза от моих слезных записей, что дадут они мне? Я один - один в целом мире. Агнесса слишком мала, чтобы ей можно было довериться, отец стар и немощен, к тому же он всегда был против моего участия в Сопротивлении, он сумел неплохо прожить и при немцах. Друзья лежат в земле, нет Бориса, Василя, Семена, нет Марека, и Милана, и Роберта, и Мориса - никого. Виль скрылся в Конго и только раз прислал новогодний привет. Он вправе был обидеться на меня после того, как я отказался участвовать в реквизиции банка. Тогда я только оправился от раны, полученной в ту кошмарную ночь, и больше не мог оставаться в чужом доме. Союзники были уже близко, и хозяева опасались, что немцы начнут чистку прифронтовой полосы. Я послал за Вилем, и он тотчас явился. Виль тоже спешил, чтобы закончить все до прихода союзников. Мы говорили слишком откровенно, и оба осудили друг друга. Возможно, он был прав со своей точки зрения, ведь я давал ему свое согласие, и вся четверка была укомплектована. А за неделю до предприятия я отказался. Я пытался объяснить ему свои мотивы: нас предали, я должен отомстить, но он лишь расхохотался в ответ на это. Предательство кончается вместе с войной. Начинается новая эра, и каждый вправе позаботиться о себе. В нас нуждались лишь во время войны, чтобы мы погибали, преданными или не преданными - один черт! Ведь и те, что погибли в открытом бою - разве их не предали? Предали и мертвых и живых, нажились на нашей смерти, и после войны мы станем никому не нужны. Так говорил Виль, споря со мной, я, как сейчас, вижу его разгоряченное гневное лицо! Я отвечал, что буду мстить, таково мое окончательное решение. Он просил и умолял, куда девалась его гордость? Но я оставался непреклонным, и он ушел, хлопнув дверью, но оставив, однако, адрес, где я мог бы укрыться. А через пять дней он сделал все, что было задумано, но - без меня. Я даже не знал, кто был у него четвертым. Реквизиция была совершена блестяще. Виль умел работать чисто. Но разве он сам не предал всех нас этой своей акцией? Об этом я и сказал ему, когда он неожиданно появился у меня перед тем, как навсегда исчезнуть. Он рассмеялся, заявив, что я всегда был идеалистом, и предложил мне деньги. "Чью же долю ты мне предлагаешь?" - спросил я. "Ты можешь рассчитывать лишь на мою, - язвительно ответил он. - Мы поделились честно". - "Кто же тот "счастливчик", который заменил меня?" - "Об этом ты никогда не узнаешь. У меня не было особой веры в него, но он справился не хуже тебя и честно заработал свою долю. А тебе я скажу на прощанье: ты дурак. Я знаю, кто отговорил тебя. Это сделал тот русский, ты всегда слушал его. Но русским нет дела до нас". - "Борис погиб на нашей земле, - напомнил я. - Ты прав, он был против того, что ты задумал, но теперь его нет, и я отомщу за его смерть". - "Конечно, ты дурак, у тебя было самое надежное в мире алиби - могильная плита, ведь все считают тебя погибшим. Но ты сам прозевал свой последний шанс. Однако я помню, чем обязан тебе, и, если ты в конце концов сам убедишься, что проиграл, обратись ко мне, я помогу тебе". Я сказал, что не нуждаюсь в помощи человека, который изменил нашему идеалу. Он был уязвлен и надменно бросил мне карточку своего брата: "Когда тебе станет совсем плохо, несчастный идеалист, ищи меня по этому адресу. Может, я и сам переберусь туда, теперь я могу выбирать любой материк и любой город. А чтобы я лучше понял тебя и поверил, ты начнешь свою телеграмму такими словами: "мне очень плохо". Это будет нашим паролем". Так я оказался один, и в целом мире у меня не стало никого и ничего, кроме этой тетради, она одна мой друг, собеседник, советчик. Ей одной могу поверить я свои мысли, и она отвечает мне верностью и сочувствием. Виль не дождется от меня просительной телеграммы на Веллингтон-стрит на имя Чарли". "31.III.45. За дни болезни я многое продумал и пришел к выводу, что действовал до сих пор неправильно. Я должен бить наверняка, больше я не имею права на ошибку, довольно их было в моей жизни! Мой расчет оказался неверным, я выбрал не то укрытие у Лошадиной скалы. Щеголь сознательно направил меня по ложному следу. Но рано или поздно он должен будет появиться в Намюре, чтобы покончить дела с отелем. Поэтому решено - буду ждать его там". "28.V.45. Прошло почти два месяца прежде, чем я оказался в состоянии снова вернуться к заветной тетради. Сколько событий случилось за это время! Он выследил меня, кончилась война, умер отец, я получил наследство. Агнесса подвела меня, невинная Агнесса. Едва я уехал из дома, как он явился к ней и, представившись моим довоенным другом, узнал все, что только хотел узнать. Ни о чем не подозревая, я ехал домой из Намюра. Мы сошлись на перекрестке, не доезжая Маню. Я увидел и узнал его машину издалека, но он все-таки выпустил очередь первым. Было еще слишком далеко, и пули не повредили машину - только в плечо ударило. Это не помешало мне всадить ответную очередь, его автомобиль уткнулся в кювет, а я помчался к Матье, потому что ранение было серьезным, и кровь хлестала вовсю. Не помню как я добрался до Льежа, но Матье оказался верным другом, он спас меня и даже отвез через несколько дней домой. Нет, я не сказал ему о том, в кого стрелял и кто стрелял в меня. Об этом знают только те, кого уже нет. Газеты оставили нашу встречу на пустынной дороге без внимания, значит, он тоже выбрался. Опять я промахнулся, второй раз в жизни. Другое событие я перенес куда легче. Отец умер сразу, упал за ужином со стула и не поднялся. Агнесса похоронила его без меня. Ресторан в Намюре и дом в Шервиле остались нам в наследство. Агнесса очень повзрослела за эти недели, ей исполнилось пятнадцать лет, и я решился рассказать ей обо всем. Она поклялась мне, что ни словом не обмолвилась об отце, Щеголь об этом не спрашивал ее. Значит, мы можем чувствовать себя в Намюре спокойно, и я буду ближе к нему. Рано или поздно он проедет мимо, проедет в последний раз. 8 мая завершилась эта величайшая война, а за неделю до этого Гитлер покончил с собой, приняв яд и приказав сжечь себя в огне на манер древних викингов. Бесславный финал! Мир пришел в обессиленную Европу, но моя война еще не закончилась. По ночам я слышу голоса мертвых друзей, они взывают к отмщению. И я верю, они слышат мою клятву: "Да, друзья, я отомщу за вас. Он оказался еще более подлым и хитрым, чем я предполагал, но он все равно не уйдет от меня, клянусь вам в этом!.." Антуан второпях полистал тетрадь, сказал "О ля-ля!" и умчался за Иваном. А я остался один на один с синей тетрадью. Тетрадь в моих руках, я вглядываюсь в страницы, но они молчат. Записи следуют одна за другой то с небольшими перерывами, то перескакивают через месяцы. Тетрадь должна дать мне ответ, соединить распавшиеся камни, ломчато сверкающие в глуби родника, но пока я не могу постичь ответа. Снова я должен ждать. Продолжаю листать тетрадь. Строки становятся более торопливыми и рваными, цепляются одна за другую, но мне удается разобрать лишь отдельные слова, имена и даты. Перелистываю несколько страниц. Только даты! "11.Х.46. Опять он удрал от меня. Два месяца я ждал, когда он появится в Монсе, он появился и удрал. Я гнался за ним сорок километров. На этот раз я застал его врасплох, он был без оружия. Мы выскочили из Монса на полном газу, он был впереди метров на триста, я настигал его и уже приготовил автомат, но тут дорогу на перекрестке преградил грузовик, и я потерял драгоценное время. Мы неслись до самого Шарлеруа, дорога там прямая, и ему было некуда деться. Я был уже близко, но его выручил город, он ускользнул по улицам, которых я почти не знал. Из Шарлеруа выходят пять дорог, я мог караулить только одну. Тогда я начал методично прочесывать город и снова накрыл его на выезде к Монсу. Мы понеслись по той же самой дороге. Я был уверен, что дело сделано. Оставалось меньше ста метров, как вдруг начал глохнуть мотор. Я совсем забыл, что бензин у меня на исходе, я слишком долго колесил по Шарлеруа, надо было заправиться там. Я выскочил, схватил канистру, а он тем временем повернул на север в сторону Брюсселя. Я долго видел его машину, пока она не скрылась за лесом. Гнаться было бессмысленно; он ушел. Он нарочно не стал возвращаться в Монс, чтобы запутать следы, но и в Монсе он теперь не останется. Теперь он перейдет в Гент, я почти уверен в этом. В Генте тоже продается отель... Необходимо перекрасить машину". "25.I.47. По ночам они приходят ко мне, садятся в изголовье, терзают своими вопросами. "Ты отомстил за нас?" - спрашивает Василь. "Нет, - отвечает Борис, - он еще не успел отомстить за нас, но он сделает это, мы должны набраться терпенья". - "Но ты узнал, почему он предал нас?" - продолжает Василь терзать меня. "Я говорил тебе, не надо было отпускать его из хижины в то утро, - подхватывает Милан. - Он лишь притворился, что пойдет за фазаном, а сам пошел к бошам". - "Но ведь он все-таки принес двух фазанов. Он действительно ходил на охоту", - это Робер пытается защитить меня. "Ты прав, Робер, - отвечаю я ему. - Буханка не виновен, не он предал нас. Нас предал другой, которого зовут П.Д." Но они не слышат меня. Тогда и я умолкаю. Я молчу и слушаю шорохи за стеной. С той ночи, как он внезапно появился в старом отцовском доме, я жду его, но он больше не приходит: в тот раз у него ничего не вышло, и он не хочет больше рисковать. Но я все равно жду его, слушаю каждый шорох, и голоса друзей лишь мешают мне. "Разве имеет значение, почему он предал? - раздается глухой голос в углу, там Марек сидит на корточках и щиплет лучину. - Если предательство имеет конкретную причину, разве оно перестает быть предательством?" - "Я отомщу за вас, друзья, отомщу, - отвечаю я в темноту. - Еще и двух лет не прошло, как я его встретил, и у меня еще есть время". - "Борис прав, - это снова Робер, он всегда был самым великодушным среди нас. - Вы же знаете, что командир уже три раза почти настигал его, а наш командир никогда не промахивается. В четвертый раз он не уйдет от него, и тогда мы успокоимся навеки". - "Ха-xa, - смеется Василь. - А кто тогда промахнулся, в том доме, у Лошадиной скалы? Борису пришлось выручать его. Вот кто никогда не мазал - Борис. Если бы Борис был нашим командиром, мы не погибли бы". - "Тише, друзья, умоляю вас, вы мешаете мне слушать. Если вы будете мне мешать, вы погубите меня..." Под утро голоса становятся невнятными, а когда встает солнце, они уходят совсем, и я засыпаю. После таких разговоров я несколько дней хожу разбитым и обессиленным, хорошо еще, что они приходят не каждую ночь, и я могу отдохнуть от их осуждающих голосов". "3.II.47. Сегодня Агнесса видела, как он дважды проехал мимо нашего дома. Я в это время был в префектуре, и он, конечно, знал, что меня нет, иначе он не поехал бы так нагло и открыто. Не прошло и недели, как мы сюда перебрались, а он уже пронюхал про нас. Он наблюдает за мной откуда-то. Хитрая бестия, мертвые не тревожат его, он спит спокойно, утром выезжает на охоту за мной и следит за каждым моим шагом. Я забрался на чердак и тщательным образом исследовал окрестности. На ближнем холме стоит одинокий сарай - он может прятаться там. Дорога выходит из леса, делает крутой поворот и скрывается за церковью - он может караулить меня за оградой. Из мансарды видны два соседних дома - он и там может сидеть. Я еще не успел познакомиться с соседями. А что, если он подкупил их? Я спустился в спальню, чтобы проверить автомат, и вдруг увидел его машину. Он выехал из-за церковной ограды - так я и знал. Я выскочил, погнался за ним, но его и след простыл. Я проехал километров двадцать, исколесил все дороги, но все было напрасно. Неужто мне померещилось? Я же точно видел его машину, я могу узнать ее из тысячи других, она все время стоит перед моими глазами". "12.III.47. Они не дают мне покоя. Больше всех злобствует Василь. "Почему ты валяешься в постели? - кричит он. - Или ты ждешь, когда он сам придет к тебе под твою пулю? Поезжай в горы, он сейчас там. Немедленно поезжай! Мы не уйдем до тех пор, пока ты не поедешь". Борис успокаивает его, он всегда был добрым, хотя до самой смерти не знал об этом и любил казаться безжалостным. "Потерпи, Василь, - говорит Борис. - Теперь уже недолго ждать, а мы можем ждать вечно, потому что с нами уже ничего не сделается". - "Ты, верно, заодно с ним, Лесник! - кричит Семен, кажется, он впервые заговорил с тех пор, как они начали приходить ко мне. - Ты тоже виноват перед нами, что отпустил на охоту Буханку". - "Не перед вами я виноват, - отвечает Лесник, - я виноват лишь перед Жермен. Но она простила меня. Она зажгла факел в моей руке. Поэтому я говорю вам: мы можем ждать вечно". - "Все же он мог бы поторопиться, - вступает Марек, он уже кончил щепать лучину и разводит огонь в углу, - мы уже порядочно ждем и никак не дождемся". - "Разве вы не видите, что он болен? - Кто это говорит? Огня еще нет, и я не вижу его лица, а голоса не узнаю, наверное, это великодушный Робер. - Ему надо отдохнуть, он устал, гоняясь за ним по дорогам. Он устал и заболел. Мы лишь мешаем ему своими разговорами". - "Спасибо, Робер", - отвечаю я. "Ха-ха, болен? - теперь и Марек смеется. - Да он просто струсил, вот в чем причина. Почему он с утра до вечера валяется в постели? Он просто боится его, ха-ха! А мы считали его своим командиром. Мы доверяли ему". Солнце встает, но они не уходят, они издеваются надо мной, терзают и клевещут, а я не в силах им ответить потому, что они не слышат меня. Они говорят что хотят, а сами не желают слушать моих доводов. Я бросаюсь на них с кулаками. Они лишь смеются в ответ и тут же ускользают. Кулаки мои бьются в кровь о стены, я падаю обессиленный. "Борис, Борис, - кричу я в отчаянье, - приди, Борис, ты один можешь помочь мне. Буханка не виноват, скажи им об этом. Ты же знаешь, Борис". Агнесса появляется в комнате, пытаясь успокоить меня, голоса утихают, и я прогоняю Агнессу из комнаты. О, если бы я мог заснуть и выспаться! Но Василь прав: я должен освободиться от этого, иначе они никогда не оставят меня. Итак, решено. Завтра еду в "Остеллу". ГЛАВА 18 "Жермен Марке предательница" - я отложил бесполезную пока тетрадь, слепо глядел на карточку и ничего не понимал. Снова рассыпались белые камни, которые я вот-вот готов был собрать. Я не верил, что Жермен предала "кабанов", но не верить в написанное было нелегко. А может, и в тетради названо имя Жермен? Тогда все сойдется. Машинально взглянул на часы. Прошло десять минут, как Антуан уехал, и пройдет еще полчаса, прежде чем он вернется с Иваном. За это время я мог бы принять решение: взять мотоцикл, что стоит в сарае, дорога известна, десять минут - и я перед Жермен. Нет, я не имею права торопиться. Сейчас самое время побыть одному и попытаться собрать распавшиеся камни. В доме тишина. Сюзанна хлопочет у очага, негромкое пение доносится до моей комнаты. Как же это могло случиться? Зачем ей нужно было предавать "кабанов"? Она же любила отца. Матъе, конечно, прав, она не могла стрелять в Альфреда, но что ей стоило нанять убийцу? Мы доберемся и до него. Но мотив, мотив? Неужто из-за денег? За франки, обещанные немцами? Вопросы снова опутывали меня, только зачем они мне теперь, когда в записке ясно сказано - предала Жермен. Антуан лишь головой покачал, когда я втолковал ему, что написано на карточке. Антуан сказал: "Подожди". Ну что ж, подождем. "Са ва тре бьен, мадам де ля маркизе", - беззаботно напевала Сюзанна у своего очага. Действительно, "все хорошо, прекрасная маркиза, дела идут, и жизнь легка, ни одного печального сюрприза, за исключеньем пустяка". Какой пустяк - не хватает лишь мотива. А зачем мне мотив? Мотив выводит Сюзи, ей и карты в руки. А я одно знаю - отец был предан. И он сам назвал предателя. Конечно же, записку мог написать он. Он мог писать в темноте, впопыхах, вкривь и вкось. А как попала карточка к Альфреду? Я поискал в тетради, но конверта не нашел. Впрочем, Альфред и сам мог взять записку, когда уходил от раненого отца, а отец прикрыл отход. Помнится, Антуан говорил: когда он наутро нашел отца, то удивился, почему у того все карманы были вывернуты и очищены. Да, Антуан точно говорил это. А я в тоске и ярости катался по земле и пропустил такую деталь! В самом деле, это странно. А если обдумать еще раз то, что было на мосту? Они отходят, отец прикрывает. Но ведь и Альфред мог задержаться, он тоже мог быть ранен. Альфред наткнулся в темноте на убитого отца, вывернул у него карманы, чтобы забрать все бумаги. Альфред и взял карточку - чего тут гадать? Это не самое существенное. А главное то, что записку писал отец, писал в последнюю минуту жизни. И он написал слова, которые считал главными - только это и существенно. Отец не знал, к кому попадет записка, но верил, что она не затеряется. С этой верой он и писал. И записка попала к сыну - может ли быть вернее? Это его завещание мне. Вот почему Жермен пыталась скрыть от нас адрес Альфреда, вот почему она ездила в Марш. Она успокоилась, узнав, что Альфред там больше не живет, и тут же позвонила мне. Да, мы не нашли Альфреда, но синяя тетрадь в моих руках. Синяя тетрадь и записка. Ты крепко промахнулась, Жермен. "Шерше ля фам", - сказал черный монах. И я нашел ее. С женщины началась эта история, женщиной она и закончится. На кухне послышались голоса, нет, это не Антуан, ему еще рано. Сюзанна кому-то ответила, дверь распахнулась, и в комнату порывисто вошла молодая девушка. Она была в голубом свитере и короткой белой юбке, открывающей загорелые стройные ноги. Лицо без всяких следов косметики, но она и без того была чертовски хороша! На вид ей двадцать с малым хвостиком, и что-то знакомое чудится во всем ее облике. Может, я видел ее на церемонии? Нет, могу поручиться, что мы никогда не встречались: такую бы я запомнил. Она вошла в комнату и смотрела на меня с настойчивым интересом и каким-то непонятным мне волнением. Сюзи стояла в дверях, улыбаясь, и даже лукаво подмигнула мне из-за спины девушки, как бы говоря: "Ага, попался, голубчик!" Но я-то меньше всего на свете боялся женщин, даже самых распрекрасных. Я поднялся навстречу незнакомке. - Здравствуйте, - выжидательно проговорила та, оглядываясь на Сюзанну. - Вы Виктор Маслов? - Похоже, она и Сюзанну видит впервые, нет, не проходят сегодня мои варианты. Кто же это может быть? - Так точно, я Виктор, - я вспомнил женщину в черном и не торопился протягивать руку. - Я Николь, Николь Масло, - быстро говорила она, не сводя с меня напряженного взгляда. Чем я так ее взволновал? Не Тереза ли ее прислала? - Ты понимаешь?.. - Маслов? - переспросил я. - Чего ж тут понимать? Присядь-ка лучше, коль ты Маслов... - Николь, Николь Масло, - на лицо ее набежала облегченная улыбка, а взгляд был трепетным и зовущим. Непостижимым образом ее волнение передалось мне, и сердце заколотилось, потому что это все меняло. - Не торопись, Николь, сейчас мы во всем разберемся. Присядь же... Сюзанна подскочила ко мне и затараторила: - Николь э ля соер де Виктор. Виктор э фрер де Николь. Са ва тре бьен. Компри? Харашо-о, - и счастливо засмеялась от избытка чувств, переполнивших ее. - Ля соер, ля соер, что сие значит? - оторопело спрашивал я, потому что уже знал, что это такое. - Подожди-ка, сейчас проверим по словарю. Сюзанна подкинула книжицу. Николь продолжала ликующий стрекот: - Диксионер, диксионер, Николь ля соер, ля соер... Я лихорадочно перешвыривал страницы, еще не веря. Но так и есть: ля соер - сестра. - Взгляни, - сказал я, протягивая ей словарь. - Так? - Уи, уи, - она наскочила на меня и звонко чмокнула в щеку, это было убедительней всех "уи". - Я сестра. Николь Масло - сестра, - продолжала она, подлетела к Сюзанне и тоже на радостях поцеловала ее. - Николь - сестра Виктора. - Вот и познакомились, - перебил я, пытаясь поймать ее руку. - Теперь отвечай, откуда ты взялась? - Да, да, - она прильнула ко мне и снова чмокнула, на сей раз в ухо. - Виктор и Николь, брат и сестра, да, да. - Это я уже усвоил. Но откуда ты взялась? Кто твоя мать? - я снова потянулся к словарю, но она уже прочла мои мысли. - Жермен Марке, - радушно объявила она. - А я Николь Масло. Так что ж, пока все правильно, примерно так я и предполагал. Жермен предала отца, и моя сестра - дочь предательницы. "Са ва тре бьен, мадам де ля маркизе. За исключеньем, правда, пустяка". - Виктор, Виктор! - не успел я ни опомниться, ни подумать, как очутился перед зеркалом. Ни о чем не подозревая, Николь теребила меня, заставляя то повернуться, то наклониться, то приблизиться лицом к ее лицу, то, наоборот, встать затылком к затылку, чтобы помериться ростом, - и все это с неистовыми восклицаниями, задорными подмигиваниями, смешными гримасами, которые весьма шли ей, и она знала это. Я покорно поворачивался, пытаясь прикинуть между паузами хоть что-нибудь подходящее. Снова рассыпались мои камни. - Похожа, ну правда, похожа, Сюзи?! - вскрикивала она. Сюзанна поспешила к зеркалу, вставленному в шкаф. Я увидел возбужденно-дурашливое лицо Николь, открыто радостную Сюзанну и свою сосредоточенно-притворную физиономию. Слишком многое переменилось с появлением Николь в этой комнате, и я еще не мог предвидеть все последствия этого неожиданного явления. Сюзанна смотрела на нас, ободряюще переводя взгляд с Николь на меня, потом опять на Николь, - да, да, похожи, ну конечно, похожи, глаза немного разные, но нос - вылитый и губы - вылитые. Потом ойкнула и умчалась из комнаты. На кухне загремели кастрюли, оттуда сладко потянуло пригорелым тестом. Мы остались одни, и я попробовал улыбнуться. Эх, была не была, пока суд да дело, а сестру я теперь заимел, этого у меня уже не отнимешь. Такая длинноногая сестренка и все же младшая, недаром она так светозарно радуется вновь найденному старшему братцу. Похоже, неглупа. Но как все осложнилось с ее появлением... - Я хочу быть тебе хорошей сестрой, - щебетала Николь, не давая мне сосредоточиться. - Но я не знаю твоего языка. А мне так много хочется сказать тебе. - Еще наговоримся, не спеши. Скажи-ка лучше, когда ты родилась? - я протянул ей разговорник с этим вопросом. Николь тут же схватила карандаш. - 5 марта 1945 года, - написала она цифрами. Хорошенькое дело, я покачал головой, выходит, отец был еще жив, когда Жермен могла знать, что ждет ребенка. И, зная об этом, она... Нет, такое даже в голове не укладывалось. А Николь не давала мне передышки. Ей тоже хотелось знать. Ну что ж, Николь, пора переходить на волапюк, попробуем сообща разобраться. Мы вооружились словарями, уселись рядышком на диван. Как мы коверкали слова и всячески ухищрялись, помогая руками, предметами, мимикой, чертя карандашом, строя самые нелепые фразы, чтобы лучше понять друг друга. Впрочем, я постараюсь передать наш разговор обычной речью. А говорили мы о том же. - Когда ты узнала, что Маслов твой отец? - Позавчера. На другой день после того, как вы приезжали к нам. Я удивилась: зачем русские пришли в наш дом? Я даже видела тебя на террасе, но мать меня прогнала. А когда вы уехали, мама плакала, и папа Ив ругал ее. - Кто же тебе сказал про твоего отца? Мать? - Наивный вопрос, но все же надо задать его для очистки совести. - Что ты? - Николь покраснела. - Она даже не знает, что я поехала к тебе. Мама всегда говорила, что мой отец Ив. Я так и думала до пятнадцати лет, пока не начала соображать. А потом узнала, что я родилась через месяц после того, как Ив вернулся из немецкого лагеря. Но я сделала вид, будто ничего не знаю, и продолжала называть его отцом. Он ко мне прекрасно относился. Но я верила: когда-нибудь я узнаю, кто мой отец. И позавчера Жорж сказал об этом. - Жорж? Кто такой Жорж? - Он работает в нашем магазине. Он говорил, что видел тебя внизу. - А Жорж откуда знает? - Он все время живет в Эвае. Он был в партизанах и знал твоего отца, то есть нашего. И когда он увидел тебя, он сказал, что мы с тобой очень похожи. Жорж сказал, что наш отец и моя мать любили друг друга. Расскажи же мне про отца. Все, что ты знаешь! - Расскажу, Николь. Я тебе расскажу, - но, бог мой, как трудно иногда сказать самые простые вещи. Любила и предала - каким коварством надо обладать, чтобы поступить так. Предала отца, предала неродившуюся дочь... А может, именно из-за Николь она и решилась на это. Да, именно так. Вот он, мотив, которого не хватало. Чтобы люди не узнали, что у нее будет ребенок от русского партизана, и решилась она на этот отчаянный шаг! Но разве это смягчает ее вину? Отнюдь! Бедная сестренка Николетт! Что станет с ней, когда она узнает о матери. Нет, этого нельзя допустить, надо как-то предупредить Антуана. А моя мать? Каково-то будет ей узнать об этом предательстве?.. Как я ей расскажу?.. Вот как все сделалось сложно. - Ты знаешь, как погиб отец? - продолжала вопрошать Николь себе на беду. - Нет, Николь, - твердо ответил я, глядя в ее заискивающие глаза. - Я многого еще не знаю. Давай подождем Антуана. - Я прилечу к тебе в Москву, - заявила Николь, беспечно перескакивая на новую тему. - Я ведь сестра, а сестра может поехать к брату, правда? - Она увидела визитную карточку, лежавшую на столе рядом с тетрадью, и потянулась к ней. Я хотел было перехватить, но рукой махнул, пусть читает, все равно не поймет. - Альфред Меланже, - прочитала она. - Кто это? - Он умер, - опустошенно ответил я. - Он был в одном отряде с отцом. - Он был "кабаном", да? - Откуда ты знаешь про "кабанов"? - куда бы ни уходил наш разговор, он любым путем возвращался к могильному камню. - Мне Жорж сказал. Он говорил, что у отца была кличка. Его звали Лесником, это верно? - Она взяла меня за руку и робко спросила: - Почему ты меня не поцелуешь? Разве я не сестра тебе? Или я тебе не нравлюсь? Может быть, у вас не принято целовать сестер? - Ты очень красивая, Николь, - я притянул ее, она приклеилась ко мне щекой, и сладкий холодок нежности пробежал по мне: вот когда я понял, что она мне сестра. - И ты красивый, - она обжигающе взглянула на меня. - Я так рада, что у меня такой красивый брат! На дворе послышался шум мотора. Я осторожно отодвинулся от Николь. Но в окне показался "ситроен" с бежевым верхом. За рулем сидела женщина. Я не сразу узнал ее, а когда узнал, кулаки у меня сами собой зачесались. Но, видит бог, я не хотел этого. - Я приеду к тебе в Москву, - тараторила Николь. - Интересно, как встретит меня твоя мать? - Держись, сестренка, - проговорил я, вставая. - Сейчас что-то будет. С неустрашимым видом Жермен вошла, нет, ворвалась в комнату. На меня она даже не глянула. Шаг, другой - и смачный шлепок пощечины звоном отдался в моих ушах. - Нет, нет! - закричала Николь, хватаясь за лицо. - Я все знаю. Я все сказала Виктору. Зачем ты бьешь меня? - Как вы смеете, мадам? - начал я по-русски, угрожающе надвигаясь на Жермен. - Вы, кажется, забыли, что находитесь не у себя за прилавком, - но она цепко ухватила Николь и потащила ее к двери, продолжая гневно ругаться. Николь все же вырвалась, отбежала за стол, загородившись от матери стулом. - Виктор мой брат, - кричала она в отчаянье. - Я Николь Масло! Жермен продолжала кричать. "Ты Николь Марке! Жорж ничего не знает", - выхватывал я из ее быстрой речи. Жермен отрекается от отца. Опять она готова предать его. Тем хуже для нее. Тогда и я молчать не стану. Мотив я ухватил. Нечего в благородство играть, Николь - взрослый человек и вправе сама сделать выбор, поэтому она должна знать правду. - Сейчас же едем домой, - кричала Жермен, стоя против Николь по другую сторону стола. - Тебе здесь нечего делать! У тебя здесь никого нет! - Здесь Виктор. Он мой брат, - твердила Николь, не трогаясь с места. - Я хочу знать об отце. - Я расскажу, - мрачно пообещал я Жермен. - Николь узнает правду. И сейчас же. Но Жермен было не до того, чтобы вникать в смысл моих слов, даже если она и поняла их. Жермен подступила к дочери, но Николь снова увернулась и повисла на моей руке. - Ах так! - Жермен скривилась в бессильной ярости. - Я вижу, вы уже сговорились. Можешь оставаться здесь. Но помни, тогда мой дом будет закрыт для тебя, - она повернулась к двери. Я оставил Николь, подскочил к двери первым. Надо задержать ее до прихода Антуана. Так просто ты не уйдешь, Жермен! Сейчас ты узнаешь такое!.. Жермен остановилась, с недоумением смотря на меня. - Одну минуту, мадам, - неудержимо начал я, доставая бумажник. - Вот! Взгляните на это. - Я поднес карточку к ее лицу. - Жермен Марке делала визит в Марш-ан-Фамен. Вы надеялись, мадам, что мы не найдем Альфреда. Но мы его нашли. Жермен продолжала смотреть на меня с гордым недоумением, но, видно, то, что было написано на моем лице, говорило ей больше, чем мои слова. Она поняла! Лицо ее сделалось жалким и старым. - Не понимаю, о чем вы говорите, - пробормотала она, стараясь сохранить остатки своей надменности. - Ты ездила в Марш? Зачем? - удивилась Николь. - Сейчас вы поймете, мадам. И ты, Николь, узнаешь то, что хотела узнать. Здесь все написано. Сезам, откройся! - Я поднял карточку над головой и клятвенно произнес: - Отец писал это перед смертью. Понимаете? Борис писал про Жермен. Небольшой "презент" пур мадам, для вас, Жермен. Но он стоит многого. Больше двадцати лет об этом никто не знал, теперь мертвый Альфред передал мне карточку, и завтра об этом узнает вся Бельгия. Здесь написано все! Николь бросилась ко мне: - Там написано про меня, да? - Сейчас я все скажу, - торопился я. - Сначала я хотел проверить и уточнить, но раз она отрекается, я скажу сам. Вот что отец написал: "Жермен Марке предательница", - я с наслаждением бросал слова в ее испуганно окаменевшее лицо. - А, вы не понимаете? Но я могу сказать и так, что вы поймете... Сейчас вы узнаете, сейчас. Диксионер, сестренка? - Николь с готовностью схватила словарь, наши руки неловко столкнулись, и словарь выпал, завалившись под стол. Я нырнул за ним, судорожно листал страницы, стоя на коленях, потому что у меня уже не оставалось времени. Боже, сколько слов придумали люди, чтобы оградить себя от правды. А мне необходимо одно-единственное слово, только оно и существует на свете: предчувствие, не то, предсказание, предикат, предбанник, не то, не то, кто же мог знать, что мне придется учить такие слова, вот оно - предать! Но в словаре уже не стало нужды. Дверь распахнулась, в комнату вошел Антуан, из-за его спины выглядывало любопытствующее лицо Ивана. Я так увлекся, что даже не слышал, как подъехала машина. Тем лучше - сейчас при них скажу. Антуан с удивлением поздоровался с Жермен. Та несколько смутилась, но все же попыталась ответить с достоинством. Николь сделала реверанс. Иван уставился на меня: - Что ты делаешь под столом? - Ищу справедливость, Иван, - отвечал я сконфуженно. - Но ее не оказалось и там. Это Николь, познакомьтесь. Николь улыбнулась и снова сделала кокетливый реверанс перед Иваном. - Привез к себе свою бельгийскую невесту? - неуклюже пошутил Иван. - На большее твоя фантазия не способна? Сейчас все узнаешь. Читай! - я протянул ему карточку. Но Иван и бровью не повел. - Слышал от Антуана, - бросил он, - это надо еще проверять. Антуан уже безмятежно разговаривал с женщинами, изредка бросая на меня пытливые взгляды. - Внимание. Атансьон, - выкликнул я устало. - Кончайте разводить китайские церемонии, мы не на королевском приеме. У нас есть дела поважнее. Иван, сейчас же скажи Николь, что ее мать предала нашего отца и виновна в его смерти. - Почему ты говоришь "нашего отца"? - удивился Иван. - Я не могу так переводить. - Да разве в этом дело? - я лишь рукой потерянно махнул. - Неужто ты не понимаешь: предала, предала. Вот она перед тобой сидит. - Ты говоришь серьезные слова, - настаивал Иван. - Я хочу переводить точно. Так я только помешаю своей родине. Николь смотрела на меня с тревогой и надеждой, пытаясь понять наш разговор. Я нагнулся, поднял словарь, который так и остался лежать раскрытым, и захлопнул его. - Ну разумеется, Иван, - только и сказал я. - Не бойся! Моя родина выдержит, когда узнает, что Николь мне сестра. Ля соер. Или тебе по-китайски сказать, чтобы ты понял? - Николь ля соер, - подтвердила Николь. - Сейчас я проверю, - Иван невозмутимо отвернулся от меня и перешел на французский. Разговором правил Антуан: удерживал порывающегося Ивана, терпеливо втолковывал, обращаясь к Жермен, мягко улыбался Николь. Мне он сделал выразительный жест, призывая к терпению. Жермен, конечно, темнила. Антуан внимательно слушал. Николь не верила матери и порывалась вмешаться. Даже Сюзанна, расставив посуду, молвила слово, пытаясь убедить Жермен. Иван сокрушенно качал головой. А Жермен все отрицала. - Кончай, Иван, - перебил я, не выдержав. - Брат, сестра - сейчас это дело десятое. Ты лучше записку прочти: пусть она узнает, кто она есть. Только ты Николь это скажи, а я на них посмотрю, на обеих. - Я не могу так для тебя переводить, - настаивал Иван. - Ты на кого работаешь? - я изумился. - На них или на свою родину ты работаешь? Здесь же черным по белому написано... Жермен замолчала и слушала наш разговор. - Ты не знаешь ихних законов, - ответил Иван. - Если ты скажешь, и это будет неправда, Жермен будет писать на тебя в суд. Она сделает тебе сатисфаксьон и спрячет тебя в тюрьму. Я невесело усмехнулся: - Хорошие перспективочки ты мне сулишь, о Иван, закованный в капиталистические цепи. То сватаешь меня хозяином бистро, то в тюрьму запрятать грозишь. Давай, Иван, трудись. А то, что отец здесь написал, тебе плевать, это же не твой отец. - А как попала визитная карта к Альфреду, ты знаешь? - Спроси что-нибудь полегче. Альфред сам и взял ее у отца, когда тот был убит. - Напрасно ты так рассуждаешь, - желчно произнес Иван. - А где та карта лежала? - Один-ноль в твою пользу, Иван, - льстиво признался я. - Гордись, Шульга. Нашел конверт на полу кабины? Ты крупный следопыт. - Николь подошла ко мне и стала за спиной. Я облегченно взял ее руку. - Не тревожься за меня, сестренка, кажется, мы обойдемся без сатисфакции. - Пожалуйста, мы от тебя ничего не скрываем, - с торжеством продолжал Иван. - Конверт нашел Антуан. Он не будет его прятать от тебя. - Остается взглянуть на штемпель. Значит, ты считаешь... - Я с вами не ездил, - уязвленно перебил Иван. - Это Антуан так считает. А я с ним лишь говорил, когда мы сюда ехали. Антуан достал из пиджака конверт. Штемпель в самом деле поблек от времени, но разобрать его все же можно было. Я вгляделся: 15 марта 1947 года. В какой же шкатулке почти два года беспросветно таилась отцовская записка? И как стремительно она выскочила на свет - через два дня после смерти Альфреда. Подходящую загадку задал мне Антуан. - Что это за конверт? - спросила Николь, настороженно отступая от меня. - Ты что-то скрываешь от меня? Я должна знать. - Сейчас Антуан тебе все объяснит. Слушай его, Николетт. Жермен уже не хорохорилась и сидела притихнув. Она поняла: происходит нечто серьезное, и она имеет к этому прямое отношение. Антуан начал. Иван великодушно переводил на своем языке: - Эту карту писал Борис, но попала она в чужой адрес. Помнишь, Антуан говорил на мосту, что у Бориса все карманы были вывернуты. Значит, кто-то обшарил Бориса, когда тот был уже мертвый. Антуан не думает, что это был Альфред, карточка два года лежала в чужих руках. Но вот Альфреда не стало, и через два дня послали карточку на его убитое имя. Конверт был послан из Ла-Роша, тут и штемпель отеля есть. Кто же послал этот конверт? Тот, кто шарил отца, владел карточкой и убил Альфреда. Это был один и тот же человек. Он думал, что власти или друзья Альфреда начнут искать автора этой пули, и потому хотел сделать так, чтобы не быть на следу у искателей. - Замести следы он должен был, это верно, - машинально поправил я. - О вывернутых карманах я и сам думал. - Кроме того, Антуан говорит, что в синей тетради написано, кто стрелял в Альфреда первый раз, когда он ездил к Матье Ру. - Еще бы. Синяя тетрадь молчать не будет, - я воодушевился. - Кто же это? Я же не мог без вас прочитать тетради... - Надо мне самому почитать, - объявил Иван. - Пока Антуан видел там только буквы, как это сказать? - Инициалы. - Да, те самые твои инициалы, которые ты нашел на ноже и на дереве: "М" и "R". А потом тот человек их переменил. Но Антуан думает, может, Альфред написал хотя бы его имя. - Значит, тетрадь зашифрована? Интересный винегрет, - насмешливо начал я. - Какие вы все великие конспираторы: пароли, клички, шифр. Как я могу работать в таких условиях? Вот они, ваши распрекрасные законы! Отряд был предан, а предателя нет. Но ведь только три человека знали, что "кабаны" пойдут на мост: Альфред, отец и Жермен. Опять мы вернулись к нашим баранам. Выходит, если Жермен тут ни при чем, они сами себя предали. Сами пошли к немцам и сказали: в среду мы нападем на мост через Амбле, встречайте нас. Рандеву назначаем вам на двенадц