- Весьма сожалею, но криминальная полиция не занимается такими делами, ничем не могу помочь вам, мсье, и прошу вас обоих проследовать за мной для составления протокола. - Инспектор был молод, едва за тридцать, и уж, конечно, не Мегрэ. Он тоже, как и я, не попал на войну и пороха не нюхал, но я-то хоть теперь узнал о прошлом, а он и вовсе знать не желал. У него ясные глаза с внимательным умным прищуром, он недавно назначен на этот пост, ему еще ползти и ползти по-пластунски вверх по лестнице, но он уже знает, как это делается - и он высоко выползет. А я карманы вывернул... Инспектор поманил меня. Я не двинулся с места. - Но прежде, чем мы уйдем, - продолжал он, глядя на меня доброжелательно и пытливо, - я хотел бы, чтобы вы объяснили мессиру Мариенвальду: с какой целью вы проникли под чужим паспортом в его отель и совершили нападение на его виллу? Похоже, вы не знаете наших законов... Так вот о чем хотел сказать мне Антуан, показывая глазами на мой паспорт. Наверное, обвинение в самом деле было нешуточным, и меня теперь можно упрятать в кутузку. Покато там разъяснится... Я сделал большие глаза. - Какой паспорт, господин комиссар? - удивился я на немецком языке. - Первый раз об этом слышу. Я вообще не знал, что в ваших гостиницах необходимы паспорта. И мой советский паспорт все время был при мне. В "Паласе" у меня никто паспорта не спрашивал. - Я подал сразу два паспорта, - тут же подхватил Антуан. - Виктор Маслов - мой гость в Бельгии, он даже не подходил к администратору, я сам заполнил обе анкеты, подал оба паспорта. За все отвечаю я сам. И мои паспорта не фальшивые... Мне все равно, господин инспектор, - продолжал Антуан, - что и как вы напишете в протоколе. Мы искали преступника, и у меня не было другого выхода. Я сделал вам свое заявление. Мишель Реклю - опасный преступник и собирается бежать. Могу добавить лишь, что Роберт Мариенвальд - его соучастник. - Прошу занести это в протокол, господин инспектор. Я обвиняю Антуана Форетье в клевете, - без всякого энтузиазма заявил фон-барон. - Вам дорого обойдутся эти слова, Форетье! - В тридцать семь миллионов двести пятьдесят тысяч, - любезно напомнил я по-русски. - Я сказал свои слова при свидетелях, - твердо продолжал Антуан, - и они всегда подтвердят это. Помните об этом, господин инспектор. - Вы, кажется, собираетесь учить меня... - Инспектор начал сердиться. - Год фердом! - снова закричал мужчина в зеленой рубахе, до этого внимательно слушавший нашу перепалку. - Есть ли справедливость в этой стране? Пусть сначала этот предатель ответит за то, что задавил ребенка и даже не остановился. Фон-барон недоуменно вскинул глаза на своего дружка. Тот развел руками. Инспектор недовольно поморщился. - Это правда, мсье де Ла Гранж? - спросил он. - Мишель Реклю, господин инспектор, - во второй раз любезно поправил я, но он и бровью не повел. - Это было не совсем так, господин инспектор. Девочка ехала на велосипеде... - с последними остатками своего достоинства пытался ответить эксвеликолепный экс-президент, однако не выдержал и тут же сорвался: - Она сама виновата, сама на меня наскочила, я могу подтвердить это под присягой. Но тем не менее я готов оплатить ее лечение... - Что с девочкой? - спросил инспектор у мужчины в рубахе. - Бедняжка, - ответил тот, сложив руки на груди. - Возможно, ей нужен уже не врач, а священник. - Где это случилось? - В Меткерке, господин инспектор. Все произошло на наших глазах, пять человек из нашей деревни видели это. Он мчался на огромной скорости и даже не дал сигнала. - Я задел ее задним крылом, значит, она сама виновата, - продолжал Щеголь. - Как бы не так, - отозвался мужчина в рубахе. - На переднем крыле тоже осталась отметка. Вы можете сами убедиться в этом, господин инспектор, вот она, его машина, у подъезда стоит. Ван Сервас послушливо кинулся к дверям, но инспектор раздраженно остановил его и что-то сказал полицейскому. Тот вышел. Инспектор задумался, пытливо поглядывая на меня. - Мне очень жаль, мсье, но я должен составить протокол об этом происшествии. - Мы не располагаем временем, - бросил фон-барон, тяжело поднимаясь со стула. - Через час мы должны быть в Остенде. - Ваш самолет отходит в четырнадцать часов, вы не опоздаете, мессир Мариенвальд, - учтиво, но твердо ответил инспектор. - Впрочем, вас я не задерживаю. Для составления протокола и выяснения обстоятельств мне понадобится лишь мсье де Ла Гранж. - Мишель Реклю, - поправил я в третий раз. На этот раз он, кажется, услышал и поглядел на меня. - Где ваша грамота на медаль? - спросил он. - Силь ву пле, - ответил я, доставая из папки обе грамоты. - Это моя. А вот указ на орден, подписан сорок четвертым годом. - Можете взглянуть и на это, - Антуан вытащил из пиджака газету и подал ее инспектору. - Мы аннулируем эти грамоты, - объявил черный монах, опять опускаясь в кресло. - Я немедленно звоню в Брюссель к господину депутату Лепле, чтобы там сегодня же приняли решение об отмене указа и объявили протест советскому посольству о преступном поведении этого русского фанатика. - К счастью, вы еще не наш король, мессир, - весело отозвался Антуан. - Пока не в вашей власти отменять королевские указы! Инспектор отдал мне грамоты и развернул газету. - Перед вами тот самый русский, господин инспектор, который уже нашел своего предателя, - галантно представился я, указывая на заголовок. Он читал и, казалось, пропустил мои слова мимо ушей. Но я-то видел насквозь весь его незатейливый ход мыслей: он уже прикидывал, не стоит ли ему сыграть на наших картах. Этот перелом начался в нем после того, как Антуан объявил мессира соучастником и напомнил о свидетелях. Инспектор прикрикнул на Антуана, а сам задумался. И теперь продолжал он взвешивать. Что выгоднее ему: задержать советского туриста с вздорными обвинениями в неких, требующих еще доказательства незаконных действиях и попытаться поднять вокруг этого газетную шумиху или же самому подключиться к разоблачению военного преступника? А вдруг мессир выйдет сухим из воды? Тогда и инспектору несдобровать: по головке не погладят, в глухую дыру сошлют. Что и говорить, сложная умственная деятельность была у инспектора! - Как, вы сказали, настоящее имя этого мсье? Мишель Реклю? - спрашивал он, все еще колеблясь и прикидывая. - Почему этого имени нет в газете? - Материал-то не я давал, - ответил я по-немецки. - Мои доказательства здесь, готов представить их в соответствующем месте, - я похлопал ладонью по заветной папке, но что там у меня осталось? Все это время я не выпускал из поля зрения портфель - там мои доказательства. Сначала портфель лежал у ног Храброго Тиля, но после ван Сервас поднял его и передал Щеголю. При этом они переглянулись, и старший управляющий указал глазами в потолок. Однако Щеголь помотал головой и портфеля не отдал. Эх, не ухватил я его сразу, в карманы, дурачок, полез. А теперь они начеку, и нет у меня в тесном холле оперативного простора. И еще кое-что высматривал я: белобрысого Якоба. Но того тоже не было видно. - Вы, разумеется, будете отрицать это? - спросил инспектор у Щеголя. Черный монах гневно и решительно поднялся со стула: - Господин инспектор, считаю своим долгом предупредить вас, что вы превышаете свои полномочия, задавая подобные вопросы. Я немедленно связываюсь со своим поверенным и вызываю адвоката мсье де Ла Гранжа. - Кстати, я вас ни о чем не спрашивал, мессир, - ответил инспектор не без некоторого ехидства. - А мсье прошу проследовать с нами... - У меня нет времени, я должен ехать по делам, - объявил Щеголь, становясь в позу. Лицо его постепенно менялось, делаясь то рассеянным и трусливым, то наглым. - Вы задавили ребенка, мсье, придется пройти в участок, - твердо сказал инспектор. - Прошу за мной. Лишним разойтись, - он сделал знак полицейскому, который снова появился в холле, и первым двинулся сквозь толпу. - Не волнуйтесь, мой друг, - по-светски проникновенно сказал фон-барон. - Я сейчас же вызову адвоката. Метр Ассо будет здесь через четверть часа... Щеголь хотел сказать ему что-то, но понуро промолчал и тронулся за полицейским инспектором. - Адью, фон-барон, - сказал я по-нашему. - Могу передать прощальную записку Терезе. Но передач она вам носить не будет. И пошел прочь. Мы с Антуаном, не сговариваясь, стали по обе стороны от Щеголя. Люди расступились, пропуская нас к выходу. Проходя мимо Виллема, я успел шепнуть: - Где Якоб? Надо найти его. - Я буду в машине, - ответил Виллем. - До моей границы двенадцать километров... Я в последний раз бросил взгляд на Храброго Тиля, высившегося в углу. Тиль стоял в той же непоколебимой позе, лицо его навек окаменело, но мне показалось, будто он горько усмехнулся мне вслед. На улице Щеголь поглядел на свою машину, возле нее уже стоял третий полицейский. - Ну-ну, шагай вперед, немецкая подметка, - шепнул Антуан с выражением. Мы двинулись по улице. Первый полицейский протиснулся между мной и Щеголем. Я отстал и пошел рядом с мужчиной в рубахе. Третий полицейский останавливал толпу, которая пыталась вылиться за нами из холла гостиницы. - Где Виллем? - испуганно спросила Ирма, поравнявшись с нами. Я оглянулся: "мерлина" у подъезда не было. Старинный фонарь болтался над входом, и Якоб бежал по улице. - Теперь ты довольна, Ирма? - спросил я. - По-твоему вышло: попали в полицию. - Но мы же свидетели, - бесстрашно сказала Ирма. - Я сама дам показания, как он наехал на бедную девочку. Улочка кончилась, выведя нас к каналу, и мы свернули на набережную. Запыхавшийся Якоб догнал нашу группу. Он был неглупый мальчик и не кричал. - Я дозвонился ей, - шепнул он. - Она уже выехала... - Спасибо, Якоб, - ответил я и посмотрел на горбатый мост, открывшийся впереди. Что было на мосту? Свидетельствует Виктор Маслов, сын Бориса. 12 часов ночи июля месяца 20 дня 1944 года. Мост через Амбле. "Кабаны" выходят на мост, чтобы последний раз обговорить детали и занять назначенные места. Над мостом тишина. И тогда взлетела ракета, ослепив партизан. Забили автоматы. Из-за поворота тут же выскочили мотоциклисты с пулеметами, за ними грузовой фургон. Но политических заключенных не было в том фургоне. Там сидели немецкие солдаты, а с ними и Дамере, он же Щеголь. Они стали стрелять прямо из машины. И Дамере стрелял. "Кабаны" отвечали разрозненно, успели бросить несколько гранат, но ракеты продолжали освещать их, и деваться им было некуда. "Прыгать и уходить!" - приказал Альфред Меланже. Немногим удалось спрыгнуть и спрятаться в спасительную темноту кустарника. У отца был ручной пулемет, поэтому он прыгнул неудачно и сломал ногу. Он залег в кустах и открыл огонь. Но силы были слишком неравны. Скоро сопротивление кончилось. Щеголь спустился вниз, чтобы опознать трупы. Тут и увидел его Альфред Меланже, укрывшийся в кустах. А немцы продолжали шарить по берегу, чтобы убедиться в том, что они убили всех. Щеголь нашел отца и вывернул ему карманы. До моста было далеко, он не осмелился тащить мертвого и оставил его в лесу. Ему хватило той записки, что он нашел в отцовском кармане. Немцы собрали раненых, и Щеголь уехал с ними в той же машине. Так было на мосту, и невесело мне сделалось оттого, что я узнал об этом. Как и кому доказать то, что было на мосту? Каков мотив? Еще не все было ясно с мотивом - мне бы только в портфель заглянуть. Куда у него билет? А теперь буду я рассказывать свою историю и тыкать пальцем в предателя. Ну, составят на него протокол, заплатит он пятьсот или сколько там франков за разбитый велосипед, отвалит несколько тысяч на лечение - и будет восстановлена справедливость, как ее понимает уважаемый господин инспектор, который не Мегрэ. И даже если он хоть на полпроцента поверит в мою историю, все равно пойдет волокита. Если и задержат Щеголя, он тут же выйдет под залог и смотается, у него миллионы, и есть куда сматываться. Он снова переменит имя, перекрасится, перелицуется - еще на двадцать лет, - а там и срок давности выйдет, и станет он снова почетным пенсионером, попечителем, президентом какого-либо нового общества и, чего доброго, за мемуары примется. Дудки! Не затем я так мучительно шел по следу и собирал ускользающие камни. Зашумел мотор. По каналу неспешно проплыл катер, лохматя застойную воду. Островерхие дома с черепичными крышами тесно жались один к другому. Бабуся из Фастова сидела в нижнем окошке, греясь на утреннем солнышке. Бабусе было хорошо, она нашла все, что искала. Она скользнула взглядом по нашей группе и не узнала меня. Что я бабусе? За горбатым мостом поднимались кроны деревьев, игольчатый шпиль колокольни. Прошли мимо лестницы. Стершиеся ступени уходили под воду, тень от низкого парапета ложилась на поверхность канала. Парапет за лестницей стал еще ниже. Я шагал, и глаза мои притягивались к воде. Виллем медленно выехал из улочки, подходящей к мосту, и остановился возле углового дома. Он опустил стекло и сделал знак рукой, указав на заднее сиденье. А что? До голландской границы в самом деле двенадцать километров. Виллем сумеет там проскочить, коль обещал. Раз-два, и мы в Амстердаме с Мишелем Реклю в багажнике. Завтра в это же время в Амстердаме приземлится мой самолет. Три-четыре-пять, и мы в Москве с Мишелем. Громкий показательный процесс над военным преступником, бельгийская нота протеста, шум-гам-тарарам. Я усмехнулся, тоже мне деятель из Шин-бета, подумал я невесело про самого себя, да и Щеголь опять же не Эйхман. Подумаешь, мелкий предатель, перелезший через стену и выдавший всего-навсего девять хороших ребят! Да Бельгия и ухом не поведет из-за такой пустяковины. Самому придется... Антуан перехватил мое переглядыванье с Виллемом и незаметно покачал головой: отставить, Виктор, наша игра не того стоит. А мы почти дошли до моста. Что же все-таки стоит? Ради чего стоит рисковать головой? Ведь отец сложил голову, не колеблясь, когда на его пути встретился его мост. А где мой мост? Пройду я мирно по мосту и сверну восвояси в участок. Щеголь шагал, то и дело оглядываясь на меня и крепко прижимая портфель к себе. Он тоже увидел серый "мерлин" - надолго он его запомнит, - догнал инспектора и что-то сказал ему. Полицейский инспектор сделал успокаивающий жест. Щеголь отстал. Я тихонько присвистнул и перебежал вперед. Теперь Щеголь был между мной и Антуаном, полицейский вышагивал сбоку. С той стороны моста показалась извозчичья пролетка с высоко поднятым черным верхом. Там сидели две парочки, глазея на умиротворенный, особо оберегаемый государством средневековый пейзаж. Вороной мерин натужно тянул туристов на взгорок перед мостом. Извозчик в черном цилиндре изваянно сидел на облучке. Из-под моста, взбивая струю, выплывал катер. Часы на дальней колокольне мелодично начали отбивать удары. Завтра в это время я буду над облаками, а суд мой еще не исполнился. Набережная пошла на подъем, смыкаясь с мостом. Пролетка добралась до вершины горба и покатилась вниз. Инспектор повернул на мост. Послышался шум мотора. Из-за угла, где стоял Виллем, медленно выполз фургон с белыми крестами. Завидев туристов и наше шествие, автопоп тут же включил свою технику. - Зачем предал ты, Иуда окаянный, господа нашего... - во всю гулкую мощь разнеслось над омертвевшим каналом. Мерин на горбине моста взвился на дыбы, Виллем поддал его длинным сигналом и распахнул дверцу. Полицейский с недоумением смотрел то на автопопа, то на вздыбившуюся лошадь. Женщины в пролетке завизжали. Инспектор кинулся к ним на помощь. Антуан обернулся. Я присел на колени, прихватил Щеголя за левую ляжку и несильно перекинул его через парапет. Он болезненно вскрикнул и, выронив портфель, полетел в канал. Напуганный автопоп выключил магнитофон, и проповедь оборвалась на полуслове. Инспектор схватил лошадь под уздцы. Часы на далеком соборе продолжали отбивать удары. Колокольный звон ликующе плыл над каналом. - Держи его! - заорал Антуан, срывая с себя пиджак. Полицейский добежал до парапета. А там только тихий всплеск раздался. Он болтался в канале и пускал пузыри, цепляясь за осклизлые камни. Я сделал ему ручкой: аривидерчи - и расстегнул портфель. Синяя тетрадь перекочевала в мою папку, остальное я оставил на месте, мигом все разглядев. Катер, вынырнувший из-под моста, развернулся к парапету. Моторист с озабоченным лицом крутил штурвал. Инспектор на мосту никак не мог управиться с лошадью. - Ловите его, господин инспектор! - кричал Антуан, продолжая усиленно срывать пиджак. - Он хотел скрыться и прыгнул в канал! - Что случилось? - набежала на меня Ирма. Часы на колокольне ударили в последний, одиннадцатый раз. - Кто его знает? - ответил я, доставая сигарету. - Я в этот исторический момент проповедь слушал. Не ныряй за ним, Антуан, сам выплывет. Эти современные предатели хорошо плавают. - Конечно, он сам прыгнул, - заявил подошедший Виллем. - Он хотел удрать. Я видел это собственными глазами и готов подтвердить под присягой. Я тронул полицейского за плечо и всучил ему портфель: - Тут важные документы, я их спас. Инспектор оставил лошадь и свесился через парапет моста. Все так же внезапно улеглось, как и случилось. Лишь Щеголь продолжал барахтаться и вскрикивать. Катер подошел к нему почти вплотную. Мужчина в белой шляпе протянул Щеголю руку, но тот, похоже, перестал соображать и ничего не видел. Я посмотрел на инспектора. Тот глянул на меня. Я ему улыбнулся. Он поднял палец и погрозил. - Мсье, - сказал он, - вы напрасно стараетесь играть в Тиля Уленшпигеля. - Мерси, мсье, - ответил я. - Но ведь и вы не Мегрэ. - Ты меня уморишь, Виктор. - Это засмеялся Антуан, - но все-таки я верю в бельгийских полицейских. Может, когда-нибудь из нашего господина инспектора все-таки получится хотя бы пол-Мегрэ. - Я отправлю вас в кутузку, - пригрозил инспектор вовсе не грозно. А мужчина в белой шляпе продолжал тянуться с катера и никак не мог ухватить скользкого Щеголя. Наконец он поймал его за шиворот, но выловил лишь пиджак, который сполз с экс-президента, как шкура со змеи. Мужчина с досадой отшвырнул пиджак в канал и продолжал шарить по воде. На помощь ему подоспел моторист. Вдвоем они таки умудрились схватить Щеголя и втащили его. Он немного нахлебался, глаза вытаращены, но ничего не видят. Пиджак некоторое время плыл по воде, потом ушел на глубину. Я услышал нетерпеливые гудки за спиной и оторвался от парапета. За фургоном с белыми крестами, пытаясь объехать его, стоял вишневый "фольксваген", и за рулем сидела женщина. Я галантно распахнул дверцу: - Мадам Констант, вас-то мне и надо. Ищу вас по всем морским телефонам. Но вы не опоздали, мадам. Где ваш фотоаппарат? Тут найдется интересная натура... - Неужели вы все-таки нашли его? - обрадовалась она. - Покажите же его скорее! - Силь ву пле, сударыня! А инспектор и полицейский уже тянули Щеголя через парапет. Когда Констант увидела Щеголя, она тихо ахнула: - Это же президент Поль Батист! - Экс-президент, - уточнил я. - И не Поль, а Мишель... - А ведь он был в понедельник в архиве генерала Пирра, вы оказались правы. Кто бы мог предположить! Но хорош, хорош. Таким она и сфотографировала его: и как его тащили под выкрики полицейских, и как наконец поставили на набережной. С него текло, и под ногами тотчас набежала лужица. Подтяжки вздулись на животе. Он был смешон и жалок. Констант восторженно крутилась, снимая его со всех сторон, пока не кончилась пленка. Он понемногу пришел в себя и начал закрываться, прятать лицо и отмахиваться. Обхватил руками плечи - и тут до него дошло! - Мой пиджак! - вскрикнул он. - Мои ключи! Ключи - это неплохо. - Мой паспорт, мой билет! Он стоил сорок две тысячи! Паспорт и билет - это замечательно, это как раз то, что надо! Хороший был у тебя билет - на сорок две тысячи, это же восемьсот долларов, дальний билет - и весьма. Я постарался припомнить расписание рейсов, которые видел в "Паласе", там стояли и цены. Нет, сегодня ты уже не улетишь, Щеголь! - Мой адрес! - продолжал он взвизгивать все громче. Я что-то не понял, как тут реагировать - радоваться или дивиться. Вот когда все сцепилось до последнего камушка. Вопли над затхлым каналом сошлись со знаком Альфреда. Я подошел к Антуану. - У него был билет на рейс КЛМ - 843 Амстердам - Сидней. Спроси-ка у него, Тото, про этот адрес. Но... с подходцем. Антуан всегда понимал меня с полуслова. Он сунул руки в карманы, вразвалочку подошел к Щеголю. Потом нагнулся над ним и ласково шепнул: - Если ты забыл адрес, Щеголь, я тебе помогу, но только - молчок! Запомни раз и навсегда: Веллингтон-стрит, двенадцать. - Тридцать четыре, - машинально отозвался Щеголь. - Привет от Чарли! - Антуан щелкнул его по кончику носа. - А телеграмму ты уже дал? Не забыл ли ты пароль, Щеголь? Могу напомнить. Каково-то тебе сейчас, "дружочек"? - Мне очень плохо! - И только тогда до него дошло, что он сболтнул. Он закрыл лицо руками и, наверное, попробовал проглотить свой язык, но у него и это не вышло. Колени его подогнулись, и он присел в натекшую с него лужу. Я подошел, чтобы рассмотреть его поближе. Я глядел на него даже с нежностью. Слабоват ты стал, Щеголь. В тираж пора. А то что же получается: Луи на пенсии, Антуан ишачит на тебя, как вол, бедного Ивана ты прижимаешь. А сам позваниваешь колокольчиком и шатаешься по всему свету вплоть до иностранного города Сиднея? Да здравствует неравенство! Да? Так больше не пойдет, мой миленький! Констант ничего не поняла из разговора Антуана со Щеголем. - Привет от Виля, господин инспектор. - Кто это такой? - спросил он. - Мне, право, неудобно, господин инспектор. Я же иностранец... Спросите у своих соотечественников, об этом Виле вся Бельгия знает. Констант захлопала в ладоши. Я подошел к Щеголю и приподнял его за подтяжки. - Примите, господин инспектор, этот ценный груз. Перед вами четвертый участник ограбления льежского банка, совершенного в сентябре сорок четвертого года полковником Вилем. Не так ли, мсье экс-президент? Тот помалкивал. - Се ля ви, - сказал Антуан. - Папку "кабанов", похищенную из архива генерала Пирра, вы можете взять в портфеле, господин инспектор. У кого есть вопросы? - Но мотив, мотив? - с улыбкой подивилась Констант. Я просвистел ей песенку "Как прекрасно пахнут ананасы". За меня ответил Антуан. - Он очень хотел разбогатеть. Сорок лет, а он все еще рядовой учитель. И война уже кончается. На войне он тоже не стал героем. И тут он узнает, что полковник Виль собирается совершить налет на банк, но вся четверка уже укомплектована. Двое рядом с Вилем, они ближайшие его помощники, их не тронешь. А четвертый, Альфред Меланже, в лесу. И он предает "кабанов" вместе с их командиром, чтобы занять вакансию. Заодно он получает самое надежное в мире алиби - могильную плиту, потому что тут ему еще раз повезло: в день освобождения Льежа погибает его кузен Поль Делагранж, и Мишель берет себе его имя, надежно и казалось бы навеки прикрыв свое преступление могильной плитой. О том, как он переменил имя, я уже рассказывал, для большей безопасности он разделил чужую фамилию на три части. И полковник Виль безбоязненно оставляет его в Бельгии, потому что ему надо иметь тут своего человека. Мишель заработал свою долю: тридцать семь миллионов двести пятьдесят тысяч. Капитал требует вложений, и тогда он вступает в сговор с бароном Мариенвальдом... Остальное, как говорится, дело техники. Я надеюсь, что наш инспектор достойно справится с этой задачей. - Ну что, ж друзья, - я обнял Антуана и Виллема, - дело о "кабанах" можно считать завершенным. - Дело об особом диверсионном отряде "Кабан" и полковнике Виле только начинается, - возразила Констант, деловито защелкивая футляр аппарата. - Это будет лучший заголовок года, но я вам его не скажу. - Мерси, сударыня, - я поклонился. - А теперь мы пойдем в кабачок, - предложил Антуан. - Я знаю тут одно местечко, куда, бывало, хаживали Тиль и Ламме Гудзак. Там и поговорим. Кажется, мы сегодня еще не завтракали. - Сначала вы пройдете в полицию, - сурово заявил инспектор, - и я составлю протокол. - Кончай тянуть резину, инспектор, - сказал я ему. - Мы приглашаем. - Все-таки вы хулиганы, - сказала Ирма по-русски, но ее никто не понял. ГЛАВА 28 - Салют, Серж! С бонжуром, ребята... - Чао, Витторио. С благополучным. - А-а, привет! Выражаю тебе свое полное. Как съездишенз? - Банзай гезунд, Витю-сан. Кахен твейн делахт? - Комси комса, или, по-нашему, абсолюман. А каки васи делаете? - Токанава тояма, что означает в переводе: на том же уровне плюс пять процентози. - Значит, у тебя все о'кэй? - Ах, ребята. Если бы вы только видели! Этого ни в сказке сказать, ни пером написать, вы никогда не поверите, вы никогда не узнаете. Это надо видеть, это надо чувствовать, это надо обонять; какие шампиньоны я ел в сметане, это же умереть! - Смотрите на него - он уцелел! - Как же ты выжил, бедненький? Аж осунулся. Просто глядеть на него невозможно, до чего он осунулся. - А нам оставил? - Нам он выдаст сухим пайком. - Честно говорю, ребята. Какие шампиньоны! Такие и в сладком сне не приснятся. Сюзанна, жена Антуана, готовила. - Я всегда знал: в нем погиб великий чревоугодник. - Значит, он еще и насюзанился? Вот это парень! - А что? Осанка у него вполне. Сразу заметно: человек ел шампиньоны. - Клокочете мелкой завистью? Насчет Сюзанны ты мимо дал, Сержик. Я же вам от души рассказываю. Этот Антуан, знаете, какой парень! Антуан - это человек. - Партизан? - Что за вопрос! - А как по-ихнему партизан? - Так и будет - партизан. Это же французское слово. - А я-то думал, что партизаны только у нас были. Выходит, мы их у французов позаимствовали? - Что же сие означает? - Партизан - это буквально соратник. - Значит, мы твои партизаны? - Нет, ребята, это я ваш партизан. - Смотрите, как скромничает! Я его буквально не узнаю. - Перед нами новый человек! - А что? Нашампиньонился и сделался скромным - закономерная деградация. - Скромность украшает даже штурманов. - Наш Коля, к примеру, третьего дня не то что шампиньоны. - Комара съел. И ничего - помалкивает. - Коля съел Комара? И вы молчите?! - Наш Коля теперь в финале. Об этом знает весь мир и ближайшие планеты. - Так он же в деревню ездил? - Виват, Николя! Как же это произошло? Чистая или по очкам? - По чистой положил его наш Коля. В третьем раунде. Комар и пикнуть не успел. - Вот это номер! Коля в финале, а я про шампиньоны вам заливаю. - Скромность, скромность... - Комар для меня не проблема. А вот теперь в финале с Эдиком придется, это уже кое-что. - Эдик - это штучка. Он гармоничен. - Неужто в финале с Эдиком? А кто его сейчас тренирует? Когда финал? - У Эдика правосторонняя стойка. И реакция у него на уровне. Берегись его левой. - И вообще Эдик гармоничен. - Зато с Эдиком интереснее. Будет на что поглядеть. - Что вы, ребята? Коля самого Комара уложил. Да после этого Эдик сразу лапки поднимет. Он сдаст психологически. - Эдик психологически не сдаст. Эдик гармоничен. - Заладил. А Коля наш что - не гармоничен? - У Коли коронка - встречный прямой. Садись на него в ближний бой, Коля, и все будет в ажуре. - А чего же ты про Веру не спросишь? Скромность заела? - Спрашивается, где Вера? - Очнулся. Верочка отгул взяла по уходу за отцом. - Волнующе и непонятно... - Отцу операцию делали. "Излишки" какие-то вырезали. Так она теперь у него днюет и ночует. - Сплошные чудеса. Что же толкнуло ее на этот героический шаг? - Ты и толкнул, дольче Вита. Уж больно она задумчивая стала, когда ты ее в щечку чмокнул. - О чем нашептывал ей у трапа? Признавайся открыто. - Ребята, вы меня знаете. Я вас тоже. И я со всей ответственностью заявляю: я славы не ищу. Я рядовой советский труженик. Зачем я буду присваивать себе то, чего не совершал? - Вот к чему приводят поцелуи в запрещенном месте. - Здравствуй, Тиль. В дверях стоял Командир, и в руках у него брюссельская газета. Я вскочил. - Разрешите доложить, Командир. Штурман Виктор Маслов явился из краткосрочного отпуска. Готов приступить к своим обязанностям. - Вы только поглядите, товарищи, что пишут тут про нашего штурмана. - Командир развернул газету. - Узнаете? Там я стоял в рост и сурово указывал пальцем. Фотография занимала два столбца. А по соседству в таком же формате был выставлен обмокший Щеголь. Он стоял на полусогнутых, изо всех сил закрываясь от меня руками, смешно у него получалось. Даже на застывшем снимке видно было, как у него поджилки трясутся. - Так это же наш Витторио. Напартизанился он у них, как я погляжу. - Насюзанился, напартизанился, наобонялся... - "Русский Тиль мстит за отца", - с выражением сказал Командир, указывая на заголовок, набранный аршинными буквами. - Смотрите, и медаль на кителе какая-то. - Что вы, ребята, это не он. Он в это время питался шампиньонами. - Первый раз вижу, ребята, честно говорю. Я тут совершенно ни при чем. Это все Антуан. - Предварительный диагноз отменяется. Это не скромность, это корень кубический из скромности. Это святой наив. - Я же говорил: перед нами другой человек. Перед нами - Тиль Уленшпигель. - И мы ему верили... - Ну зачем вы, ребята... - взмолился я. - Да еще при Командире. - Приедем - разберемся в твоем поведении, - отрезал Командир. - Доложишь в экипаже, что ты там творил... - Я больше не буду, Командир, - ответил я. - Ведь и повода больше нет, отец-то у меня был один... - Борт ноль сорок один слушает, - сказал Николай. - Командир, порт запрашивает вылет. - По местам, - приказал Командир. - Правый готов, - сказал Виктор-старший. - Левый готов, - сказал Командир. - Приступить к проверке системы, - сказал Сергей. - Вас понял, - продолжал Николай. - Видимость пять километров, ветер северо-северо-западный, до трех баллов. - Скорректировать маршрут, - сказал командир. - Ветер северо-северо-западный, до трех баллов, маршрут принимаю, - ответил я. - Выходим на ВПП, - сказал Командир. Ведомая тягачом машина беззвучно качнулась и тронулась с места, заносясь правым крылом. Мы разворачивались, и я увидел здание вокзала с галереей. Антуан стоял в стороне от прочих, у меня сердце защемило, когда я увидел его одинокую фигуру на верхней галерее, вот так и мать стояла на краю поля, провожая меня. Антуан заметил, как мы тронулись, и поднял руку. Машина продолжала разворачиваться, вокзал проплыл и начал уходить за срез иллюминатора. А мы пойдем с полосы прямо на север, и я не увижу Антуана сверху, там только вата облаков и общие планы. Я на секунду оторвался от карты, чтобы последний раз глянуть в окошко: - Оревуар, Антуан! 1968-1971