захватило, когда он рванул с места и понесся по Ленинградскому проспекту, потом, вспугивая кур, по Базарной площади. Проехали мимо проектного института - прямо за город. - Вон проектный! - крикнула она, но он даже не посмотрел, прибавил газу. Они мчались, оставляя за собой пыль и треск. Тамара вцепилась в борта коляски и смеялась, смеялась наперекор ветру. Он сидел злой и смотрел прямо на шоссе, которое вонзалось в тайгу. Перед этим Тамара сказала: - Как же я тут сяду? Я упаду. - А ты держись за меня. Со мной не упадешь. - Я лучше в коляску. - Садись сзади. За меня будешь держаться. - Здесь лучше. Она все-таки села в коляску, и тогда он рванул так, что она заойкала от страха. Алик сбросил газ. Мотоцикл прокатился, вздрагивая на неровностях шоссе, и встал. Он посмотрел на нее гневно и сказал: - Вот увезу на край света. - А бензина хватит? - сказала она и засмеялась. - Тогда едем в проектный, - сказал он и развернул мотоцикл. Всем, конечно, ясно, почему он выбрал проектный институт в первую очередь. Там же та, тощая, в очках. Она, говорят, кандидат геологических наук. Перед такой наукой ему ни за что не устоять. - Где Мария Исааковна? - спрашивает. Это та, тощая, значит. - К мужу в больницу ушла, - ответила секретарша. Он ничуть не удивился, говорит: - Передайте, что я был. Она в курсе. Так. Одной девицей меньше. Будь счастлива, Мария Исааковна. Пусть будет у тебя много детей, один лучше другого. Люби своего мужа. И очки у нее симпатичные, очень к лицу идут, честное слово. Тамара на всякий случай спросила: - Много в городе комсомольцев? - Около четырех тысяч. - А кого больше - парней или девчат? - Считай, пополам. А тебе зачем? - и на нее посмотрел строго. Они уже вышли из института и шагали к мотоциклу. Тамара забежала вперед. - Я лучше тут сяду. Там трясет. - И садится на заднее сиденье. Четыре тысячи пополам - значит, две тысячи комсомолок. Подумать - и то страшно. Ведь он с каждой познакомиться может, ведь он первый секретарь. Комсомолок две тысячи, а сколько еще несоюзных девчат? Вдруг он в несоюзную влюбится? Тамара обхватила Алика, прижалась - не отдам никому. Приехали на рудник. Директор отвалил им пятнадцать рублей. В автобазе дали десятку, а в Госбанке только три рубля - экономию наводят. - Ты записывай, - говорит Алик, - чтобы не забыть. Будешь теперь моим секретарем. В стройкомбинате самая большая комсомольская организация. Девчат там пруд пруди. Окружили мотоцикл - ни пройти, ни проехать. Зойка Веселова, ихний секретарь, двадцатку тащит, смеется: - Мы невесты богатые. - Он себе молоденькую нашел! - кричат "невесты" и в Тамару прутиком швыряют. - С образованием, видать. И в капроне. А он смеется: - Вот мы завтра на воскреснике покажем, кто чего стоит. Собираемся в восемь ноль-ноль. Не опаздывайте. Под твою ответственность, Зойка. Еле выбрались оттуда. Тамаре интересно - что за воскресник такой завтра? Спросила. Стройкомбинатовцы едут готовить пионерский лагерь - через неделю там открытие. Тамара сидит и думает: пригласит или не пригласит? Так задумалась, что Алика выпустила, чуть было не вывалилась на повороте. - Держись крепче! - кричит. Подъехали к горкому. Он спрашивает: - Что завтра делаешь? - Еще не знаю. Пригласит! - Когда призы покупать будем? Тут женская рука нужна. Хочешь, сейчас поедем? - Устала я. - Подвезти тебя? - Куда? На край света? Спасибо. Мне недалеко. Нет, не пригласит! - А то подвезу. - Не стоит беспокоиться... И пошла не оглядываясь. Сейчас окликнет, позовет, пригласит. А за спиной тихо-тихо. Потом мотоцикл затрещал. Домой поскакал. Тем лучше, туда ему и дорога. Мотоцикл выскочил на мостовую, обогнал Тамару. Алик затормозил: - Приходи завтра на воскресник. - Когда? - спросила она оробев. И ноги сразу ослабли. - В восемь. У горкома. Тамара прилетела в засыпушку сама не своя. Девоньки, выручайте. Соня пожертвовала свои брюки. Брюки синие, с накладными карманами, сшиты еще в Ангарске, в ателье индивидуального пошива. Таня дала к брюкам носки эластичные. Галя - шелковый платок с итальянским рисунком и туфли. Свитер у Тамары был свой - крупной вязки, с двумя синими полосами на груди; она его здесь еще ни разу не надевала, только Гале давала в кино сходить. Тамара встала чуть свет, вырядилась с иголочки и в 7 часов 45 минут отбыла на воскресник. У горкома стояли три грузовика. В кузове первого грузовика Катя сидела, та самая, с которой она на комсомольском собрании смеялась, когда Алик по проходу шел. - Давай к нам, - зовет Катя. Тамара уже ногу на колесо поставила, тут сам Алик выбегает из горкома: - Подожди, Дорошенко, у нас еще дело есть. А вы поезжайте, мы вас догоним. Тамара пошла к мотоциклу, села в коляску. Алик подходит. Она сделала вид, что поверила: - Какое у нас дело? - Хотел тебе сказать, что ты сегодня очень красивая, - и смеется. - Ну тогда я пошла, - и делает вид, будто хочет из коляски вылезти. Он испугался, бормочет: - Я пошутил. Прости. Куда ты? Они уже уехали. Она осталась. И снова тугой ветер захлестывал ее грудь, и она беспричинно и счастливо смеялась и махала своим итальянским платком, когда мотоцикл обгонял грузовики со стройкомбинатовцами. Как только мотоцикл остановился в лесу, на них набросились комары. "Ой", - сказала Тамара и стала совершать немыслимые прыжки и размахивать роскошным итальянским платком. Алик на нее смотрит, глаз отвести не может. Алик и Зоя начали расставлять людей. Тамаре и Кате досталось носилки носить. Они взялись сгоряча - и тут же присели. Комары тучами, а руки заняты - где уж думать о том, чтобы походка была к лицу. Алик посмотрел на них, крикнул: "Я сейчас!" - и умчался на мотоцикле. Тут подходит парень, с которым Тамара позавчера танцевала в клубе два танго подряд. Он ей говорит после первого танго: "Меня зовут Лева, инженер-строитель. Одинокий". - "А я неодинокая", - отвечает Тамара. "С кем же вы встречаетесь?" - спрашивает. А она: "С Белой встречаюсь да с Галей". - "Давайте встречаться", - говорит. "Меня душит смех", - отвечает Тамара. Отшила его. Так вот этот Лева одинокий подходит теперь к ним и заявляет: - Имеется чешская жидкость "Тайга", - и достает из кармана флакончик. - Берегите глаза. Едкая. Тамара и Катя намазались - стало легче. Тамара носит мусор с территории, а сама слушает - когда же затрещит мотоцикл? Алик примчался. Бежит, а в руках флакон "Тайги". Пришлось мазаться второй раз. Жидкость горькая - глаза ест. На губу попало - кто только такую горечь выдумал? Однако приходится терпеть во имя великой цели. - Легче? - Алик спрашивает. - Замечательно. После обеда Алик говорит: - Идите теперь в помещение. Там комаров нет. Они вымыли пол в двух комнатах. Тамара то и дело к окну подбегала - как там Алик? Кончили мыть, снова пошли на улицу убирать мусор. На улице все-таки лучше: с комарами, зато Алик у нее на глазах, и Тамара в любую минуту может принять экстренные меры. Она старалась работать лучше всех. И смеялась всех громче. Она знала, что у нее приятный смех, грудной, тревожный. Стоит ей засмеяться раз-другой - и парень готов. Лева одинокий услышал ее смех, подошел. Тамара с ним шуточки шутит и смеется тревожным смехом. Лева сбоку за носилки взялся: - Разрешите, девушки, я вам помогу. Алик увидел, вцепился в носилки с другой стороны, а глазами в Тамару стреляет. Тамара хохочет: - Бросай, Катя. Они носилки бросили. Алик и Лева держат, потом перехватились и вдвоем потащили мусор - потеха! Алик обратно пустые носилки тащит. Девчата кричат: "Пора кончать!" - Еще поработаем. - И сам к Тамаре подходит: - Понесем вместе. - Ох, устала... - говорит Тамара, ни к кому не обращаясь, и итальянским платком обмахивается. Алик носилки бросил: - Отбой! На мотоцикле они подкатили прямо к засыпушке Э 5. Увидев на пороге главного комсомольского вожака, девушки пришли в неизъяснимый восторг. - Ой, девоньки! - закричала Галя. - Тамара по вещевой лотерее мотоцикл выиграла. - Надо сказать, что все население засыпушки мечтало выиграть по лотерее проигрыватель или магнитофон: билеты они коллективно покупали. - Нет, - ответила Тамара, и глаза ее сияли, - я выиграла самый главный приз... Во вторник после работы они отправились покупать призы для вечера "Учись танцевать красиво". Накупили полную коляску. Поехали к Зое, сдали ей призы на хранение. Вдруг Алик говорит: - Теперь ко мне. Тамара испугалась: - Зачем? - Отчет надо составить. Поможешь. Никогда в жизни Тамара не была на квартире у одинокого мужчины. Ходила в общежитие к ребятам, бывала в семейных домах, встречалась с парнями на танцах, в кино, а чтобы на квартиру - никогда. Ей казалось, произойдет нечто ужасное, непоправимое. Она переступила порог его комнаты - и ничего не случилось. Только сердечко екнуло. - Садись, - сказал Алик. Тамара села на краешек стула, лицом к двери, чтобы в любую минуту можно было вскочить и убежать. Комната ей понравилась. Тахта с гобеленом. Над тахтой портрет Льва Николаевича Толстого. У окна письменный стол с прибором и перекидным календарем, у стола этажерка с книгами. На стенах тоже полки - очень много книг. Пол чисто вымыт. И посредине - кусок цветного линолеума. Очень красиво. Они писали отчет, разговаривали. Тамара вдруг вскочила: - Мне пора. - Сиди, время детское. - Нет, нет. Девять часов. Мне пора. - Я сейчас чайник поставлю. Чаем тебя угощу. - Чаем? С печеньем? - у Тамары даже ноги подкосились от страха; она села, чтобы унять дрожь в коленках. Вот оно, начинается. Точно так же было у Нинки с химкомбината, еще в Ангарске. Она к одному ходила на квартиру, чаи с печеньем распивала, а потом стала мать-одиночка. "Они в чай специальный порошок подсыпают, - рассказывала Нинка, выйдя из родильного дома. - Раз-два - и ты мать-одиночка". - Ты чего испугалась? - спросил Алик, глядя на нее. - Я же тебя не съем. Тамара потрогала рукой пылающий лоб и с трудом выговорила: - Мне надо на свежий воздух. Голова болит. На улице она пришла в себя и поклялась, что больше никогда не переступит порога этого дома. Она даже не разрешила Алику проводить ее до засыпушки. На другой день они пошли в кино, оттуда на танцверанду. Алика позвал дежурный, он отошел. Тамара танцевала со всеми, кто ее приглашал, ни одного танца не сидела на скамейке. К ней подошел Лева, одинокий инженер-строитель. Сбоку выскочил другой ухажер. Они начали препираться, кому танцевать с Тамарой. Тамаре смешно, а они уже друг друга за грудки хватают. Драться начали. Тамара испугалась, спряталась за чьи-то спины. Прибежали дружинники, привели все в порядок, будто ничего и не было - лишь валялась на полу вырванная с мясом пуговица. Ее наподдали ногой танцующие - и все. Нет, еще не все. Вдруг громко на всю танцверанду: - Комсомолка Дорошенко, к выходу! Тамара узнала родной голос, выходит. Он стоит и с ним вся дружина верная. - Хочешь, чтобы тебе на танцверанду запретили ходить? - это он, конечно, для виду спрашивает. - Что ты еще мне запретишь? - Запрещаю грубить мне. - А еще что? - Комсомолка Дорошенко, следуйте за мной. И она пошла за ним, как побитая собачка. А дружина верная осталась следить за порядком. Они ушли далеко-далеко в тайгу. И тогда он заговорил: - Выпить хочется. Из-за этой драки настроение испортилось. Она молчит. Все еще сердится. - Поздно уже. Магазины закрыты. Она молчит. - Где бы достать? - Алик свое тянет. Ей стало жалко его. - Давай лотерею пропьем. Они взялись за руки и побежали. Зоя была дома. Они взяли главный приз, раскупорили. Потом выпили вторую бутылку. Алик покопался в призах: пустые портсигары, безделушки, шоколад - ничего такого, что можно было бы выпить. - Я говорил - надо было покупать четыре бутылки. - Хватит с вас. - Эх, гулять так гулять. Зоя, Тамара, берите шоколад. Завтра все возмещу. Пошли гулять на Ленинградский проспект. Начал накрапывать дождик. Он отдал ей пиджак. Они гуляли под дождем и вели разговор "за жизнь" - ничего не поделаешь, именно так говорят теперь молодые люди и в Москве, и в Ростове, и в Сибири. - Главное, быть честным, - говорила Тамара. - Девушке трудно оставаться честной: со всех сторон пристают. А мы ведь слабый пол - так Пушкин сказал. Он посмотрел на нее, хотел что-то спросить, но не спросил. Лишь сказал: - Я тебя защищать буду. - Если человек честен - он уже наполовину счастлив. - А в чем вторая половина? - Во второй половине. - Откуда у тебя такие хорошие мысли? Тамара встала в позу, сделала глубокомысленное лицо и с выражением прочитала: Несчастен, кто берет, но не дает взаимно, Я счастлив оттого, что брал, но и даю. - Кто это сказал? - Рудаки, известный таджикский поэт. - Лауреат? - Что ты! Жил в десятом веке нашей эры. У них был тогда расцвет культуры. - Здорово! - Это я взяла из книги "В мире мудрых мыслей". - У тебя она есть? - Я у подруги брала. - А ты много знаешь. И про жизнь больше моего понимаешь. - Я же с девяти лет без матери. - И рассказала ему про отца и мачеху, про дом в Ростове, про то, как отец водил ее к нотариусу. Незаметно оказались у его дома. Он, конечно, позвал ее в гости. Она отказалась. - Ты с ума сошел. Первый час. И вообще я могу приходить к тебе только по делам. - Почему это? Мой дом всегда для тебя открыт. - А я не могу, - сказала Тамара и села на крыльцо. Алик вынес одеяло, прикрыл Тамару от дождя. Вдруг Тамара видит: к крыльцу идет женщина, идет, как в свой дом. Тамара испугалась и тут же узнала Марию Исааковну из проектного института. Оказывается, она соседка Алика, живет напротив, через кухню. Мария Исааковна остановилась, смотрит на них сверху: - Чего сидите под дождем? У меня бутылка шампанского есть. Пошли в дом. Тамара выпила полстакана. Алик еще наливает. - Алик, мне больше нельзя. - Почему? - Я буду пьяная, - и смеется тревожно. Тамара все-таки выпила - смотрит, а Марии в комнате нет. Тамаре стало весело-весело. Села на тахту, поджала под себя ноги и беспричинно смеется. Алик сел рядом. - Я хочу тебе сказать... - Давай лучше за жизнь говорить. Расскажи что-нибудь веселое или грустное. Они говорили и говорили. Потом Алик вышел на кухню, вернулся с раскладушкой. - Четыре часа утра. Ты у меня останешься. Тамара подумала и осталась. Ей было весело и ничуть не страшно. Алик постелил постель, потушил свет. - Раздевайся. Я не смотрю. Она юркнула под одеяло как была, не раздеваясь. Лежит в темноте, затаившись, и слушает. Алик лег. Она лежит и думает со страхом: "Сейчас полезет. Тогда все". А что "все" - она и сама не знала. Так и заснула. Теперь она его совсем не боялась. Бегала к нему, как в свою засыпушку Э 5. И подумать только, за все время они ни разу не целовались даже. Тамара решила подать заявление в заочный институт. Сначала думала на факультет журналистики: теперь мода такая - все идут в журналисты. Алик ее переубедил: "Иди в иняз. Я очень люблю иностранные языки". Она написала заявление, побежала к Алику за учебником английского языка. Он подошел к ней. - Сначала давай поговорим. - О чем? - Так дальше продолжаться не может. - Что - не может? - Она будто не понимала, а у самой туман в глазах сделался. - Или - или! - сказал он требовательно. - Что - или? - Она по-прежнему ничего не понимала. - Или мы расстаемся, или женимся. - Ах, вот как. Ты жаждешь со мной расстаться? - Эх, Тамарка, - сказал он с печалью и сел на тахту, - и зачем я только тебя встретил? Она тотчас перестала притворяться, села рядом с ним на гобелен, приказала жадно: - Говори! Он начал с первого дня творения: - У меня сразу сердце упало, как только я тебя увидел в горкоме. Я не хотел встречаться. У меня строгая программа жизни составлена: университет, потом диссертация. Моя семилетка. А ты все мои планы поломала - за тобой бегаю. Не хотел тебя на воскресник звать, а позвал. Выйду из горкома - надо заниматься. А ноги сами в засыпушку вашу проклятую идут... Тамара слушала, а в груди у нее прямо от сердца к горлу натянулась тугая звонкая струна, сердце запело на высокой стремительной ноте, а потом вылетело из груди и взвилось к звездам. Алик уже дошел до современного положения и строил планы на будущее. - Не могу бороться. Нам надо пожениться, чтобы от учебы не отвлекаться. Будем вместе учиться, вместе к экзаменам готовиться. Что же ты молчишь? Тамара ничего не ответила, и они стали целоваться. Струна обвилась вокруг ее шеи, захлестнула горло, и она почувствовала, что задыхается, задыхается, задыхается, вот уже совсем задохнулась, умирает, умирает - о боже, о такой смерти можно только мечтать. Вдруг она увидела над собой чужое воспаленное лицо, и ей стало страшно. Оттолкнула, хлопнула дверью. Алик догнал ее за углом и молча шагал позади. Она замедлила шаг. Он взял ее за руку. - Ты мне ничего не ответила, - сказал он. - Я согласна, - сказала она. - Ты мне очень нравишься. Очень, очень. С первого взгляда понравился. Но мы должны подождать. Сегодня двадцать пять дней, как мы познакомились. Это же мало. Надо проверить свои чувства и потом решить... Она стала приходить к нему каждый вечер, и они целовались до утра. Им становилось все труднее и труднее. Алика явно не устраивали такие отношения. - Зачем ты меня оскорбляешь? - спросила она как-то, чуть не плача от жалости к самой себе. - Я тебя не оскорбляю. А ты меня не любишь. - Я требую, чтобы ты меня уважал, - сказала она. - Отвернись, - и стала поправлять мятую кофту. - Ты холодная, - бросил он. - Никогда не думал, что ты будешь такой холодной. Тамара наконец привела кофту в порядок. - А теперь проводи меня, - потребовала она. Он подошел, положил руки на ее плечи: - Останься. - Как ты не понимаешь? Я не хочу тебя терять. Поэтому я должна идти. Нет, он не понимал, хотя это было так просто. Мужчины никогда ничего не понимают, как только речь заходит об их ущемленном самолюбии. - Ты не сердишься? Не сердись. Все будет хорошо. - Вот еще, - буркнул он. Они уже вышли на улицу и шли под дождем. - Ты холодная. В этом все дело. Тамара засмеялась. - Ты думаешь одно, а говоришь совсем другое. - Ты в этом уверена? - Сказать тебе, о чем ты сейчас думаешь? - Попробуй скажи. - Ты думаешь: "А все-таки молодец Тамарка!" - Как ты догадалась? - усмехнулся он. - Вот мы и проверили наши чувства, - сказала она. - Придешь завтра? - спросил. - Пожалуй, нет. - Ну тогда пока... И они разошлись в разные стороны. Она пошла в засыпушку Э 5 - надо войти на цыпочках, чтобы не разбудить подруг, осторожно разложить в темноте кровать, неслышно лечь, а если плакать, то тоже неслышно, чтобы не проснулись подруги. - Как вы думаете? - допытывалась Тамара. - Правильно я поступила или нет? Она замедлила шаг и вздохнула: - Может быть, я была неправа? Может быть, я обидела его, не сумела объяснить? - она задумалась. Молчал и я, потому что советовать что-либо в таких делах бесполезно. Мы шли по Ленинградскому проспекту. За этот вечер мы, наверное, раз десять прошли по нему из конца в конец. Дождь перестал, но холодный ветер сделался еще холоднее и то толкал нас в спину, то задувал в лицо. Проспект был почти безлюден, уже давно схлынула волна, выкатившаяся из кинотеатра с последнего сеанса. Фасад с колоннами погрузился в темноту. Лишь окна междугородного телефона светились напротив. Молчание нарушила Тамара: - Неужели он не понимает? Я хочу, чтобы у нас с ним было навсегда, на всю жизнь. Конечно, у него были истории: двадцать восемь лет - возраст. А за мной ни одной истории нет. Он прямо спросил: "Ты была с кем-нибудь?" - "Что ты, Алик!" Он поверил мне. И я ему верила. Верила ему больше, чем себе. А он не понимает... - Она задумалась... Потом сказала очень горько: - А вдруг ему другая понравилась? Я на танцах видела - танцевал с другой. - А вы? - Я тоже с другим танцевала. - Вот видите, - сказал я, потому что не мог сказать ничего другого. - Я решила - уеду отсюда прочь. Поеду вожатой в лагерь, где мы на воскреснике были. Уже заявление подала. Послезавтра на бюро будут разбирать. А в субботу у нас вечеринка. Зоя со стройкомбината пельмени устраивает. Я уже пай внесла. И он внес. - Тамара, вы замечательная девушка. Вы даже не представляете, какая вы замечательная девушка. - Я - несчастная девушка. Вот кто я. Что я мог на это ответить? - Уже поздно. И холодно, - сказала она. Мы свернули с проспекта и пошли в темноте по палаточному городку. Тамара уверенно шла впереди, я двигался за темным пятном ее кофты. Тамара остановилась, я едва не наскочил на нее. Мы стояли у засыпушки. - Вот я и дома, - сказала Тамара шепотом. - Мы еще встретимся, - я пожал в темноте ее руку и пошел меж палаток. Пожар Спустя неделю, побывав по служебной надобности на соседней стройке, я вернулся в город. Опять шагаю к засыпушке. Иду по знакомой тропинке, а представляется мне, как тут шествует Тамара - среди прошлогоднего мусора, мимо куч железного лома, старой рухляди - в светлом капроновом платье, в туфлях спешит она в клуб "Строитель" на вечер "Учись танцевать красиво"; рано утром, чуть свет, в узких облегающих брюках индивидуального пошива, с итальянским платком на голове, торопится на воскресник в лагерь. Она идет среди мусора - влюбленная и гордая, счастливая и беспокойная. Я шел, глядя под ноги, потому что пробираться по неровностям почвы "нахаловки" было не просто даже днем. И вот я подошел к засыпушке. И поднял голову. Засыпушки не было. На том месте, где она стояла, виднелись жалкие остатки, черное пепелище. Я стоял, не веря глазам своим. Дощатая дверь прогорела насквозь, и я легко шагнул сквозь нее в засыпушку. Там было пусто и сумрачно. Обои на стенах сгорели, под ними проступали обуглившиеся доски. Окно пожелтело и треснуло. Потолок провалился, только черные стропила торчали над головой. Опрокинутый "сервант" с выеденным черным боком, раскладушка с обугленным матрацем, закопченные книги, кастрюли, обгорелая туфля, рукав от платья, спекшийся кусок мыла - огонь сделал свое черное дело по всем правилам. Пахло гарью. Едкий запах щипал глаза. Я выбрался наружу и зашагал по следам бедствия. Сгоревшие ботинки из-под коньков, рваная сорочка, черная, с запекшимся ртом кукла, разбитая сковорода - горестная дорога привела меня к соседней засыпушке. Я постучал. Мне долго не открывали. Наконец дверь приоткрылась и показалась Тамара - прямо на нижнюю рубашку накинута телогрейка. Она увидела меня и тотчас захлопнула дверь. Я стоял долго. Тамара вышла и почему-то виновато улыбнулась. - Все живы? - Живы. Только засыпушки нашей нет. - Она снова улыбнулась виновато, и только сейчас я понял, почему она так улыбалась: на ней была чужая кофта, чужая юбка, на ногах несуразного вида ботинки. - Собрала с бору по сосенке. Пойдемте. Даже смотреть на это не хочется. Пожар начался в три часа ночи: загорелись провода, ведущие к засыпушке. Разбудила девушек маленькая Маринка. "Мама, мама, потуши огонь, - кричала она и плакала, - мне жарко!" Выскочили в чем были. Потом Галя бросилась в огонь и вытащила в охапке весь девичий гардероб: платья, юбки, кофты. Завернули все это в тюфяк, бросили на доски. Собрался народ, приехала пожарная машина. Через полчаса все было кончено. Радуясь, что удалось спасти вещи, они подошли к доскам, развернули тюфяк и увидели, что внутри тлеет огонь. Все прогорело насквозь, только то и осталось, что было надето на девушках. Тамара кончила рассказ. Следовало задавать вопросы, но я не мог произнести ни слова. Тамара словно угадала мои мысли. - Вы не думайте, - сказала она, - нам помогли. Мы ведь на весь город прославились. Все к нам приходили. Дали денег из кассы взаимопомощи. Маринку в детский сад устроили. А мы послезавтра перебираемся в общежитие: как только новый дом сдадут. В лагерь я не поеду. Бюро горкома не утвердило мое заявление. Алик был против. И как раз в тот день, когда был пожар, Зоя устраивала пельмени. - Алик был? - Конечно. Все было очень хорошо. Мы с ним танцевали, говорили о литературе. Он вышел со мной. Нам было по пути. Он говорит: "Пойдем ко мне". Нет, я не пошла к нему. Он проводил меня, а в три часа ночи пожар. Утром он узнал, примчался на мотоцикле: "Собирай вещи, поедем ко мне". - "А у меня и вещей нет. Одна зубная щетка осталась". - "Тогда бери зубную щетку и сама садись. Поедем!" - "Как же я поеду? Я не могу к тебе поехать". - "Ну, говорит, если ты так хочешь, хоть завтра пойдем в загс". - "Спасибо, говорю, я не нуждаюсь в твоих одолжениях". - "Что же ты хочешь?" - "Хочу, чтобы все было красиво". Он обиделся и уехал. Засыпушка сгорела и любовь моя вместе с нею. - Я думаю, засыпушку можно починить. Стены-то остались. Только крышу новую покрыть. И вообще, Тамара, вы должны... - Нет, нет, вы меня не жалейте, - торопливо перебила Тамара. - Меня не надо жалеть. Я все равно счастливая. Счастье ведь не в доме. Ведь у меня в Ростове дом есть, но я не хочу... Я сегодня всю ночь мечтала: получу комнату в общежитии. Будет у меня собственная тумбочка. Набью ее книгами и стану учиться. Ой! Это он! - Тамара больно вцепилась в мою руку. Нас обогнал мотоцикл. Однако это был не Алик, а другой парень. В коляске сидела девушка. Они мчались по Ленинградскому проспекту, и девушка в коляске смеялась и махала рукой подругам, стоявшим у кинотеатра. Мы медленно шли по Ленинградскому проспекту. 1963