Оцените этот текст:


   -----------------------------------------------------------------------
   J.B.Priestley. The Other Place (1953). Пер. - В.Ашкенази.
   Авт.сб. "Затемнение в Грэтли". М., "Правда", 1988.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 1 December 2000
   -----------------------------------------------------------------------


   Неподалеку от Бакдена,  в  верховьях  Уорфа,  в  долине  среди  высоких
торфяных холмов лежит Хабберхолм - прелестное крошечное  местечко:  старая
церковь, паб и мост через Уорф, в пору таяния снегов довольно полноводный.
Летом он обычно мелеет, и тот, кто после двухчасовой  прогулки  дожидается
открытия паба, может скоротать время на мосту, глядя, как блестит и играет
вода. Когда я подошел, там уже стоял коренастый черноволосый  человек  лет
сорока, явно  чем-то  разочарованный;  он  мрачно  смотрел  вниз  и  жевал
потухшую сигару. "Неужели Хабберхолм ему не понравился?"  -  подумал  я  и
заговорил с незнакомцем.
   Мы обменялись мнениями о погоде и о красотах здешней природы, а затем я
попытался удовлетворить свое любопытство. Я  сказал,  что  Хабберхолм  моя
давняя любовь и я непременно приезжаю сюда хотя бы раз в год.
   - Правильно делаете, - отозвался он, - хорошо вас понимаю.
   - Между тем, - заметил я, - у вас  такой  вид,  словно  Хабберхолм  вас
разочаровал.
   - Вы знаете, так оно и есть, - медленно  ответил  незнакомец.  Голос  у
него был низкий, глуховатый, а  выговор  иностранный  -  американский  или
канадский. - Только не в том смысле, в каком вы думаете, сэр.  Тут  все  в
порядке. Лучше не бывает. Но мне его так описали,  что  я  решил:  это  то
самое место, которое я ищу. А оказалось совсем не то.
   Он умолк и принялся раскуривать  свою  сигару,  считая,  очевидно,  что
сказал вполне достаточно. Потом, чтобы  я  не  вздумал  усомниться  в  его
дружелюбии, спросил, где я остановился.
   Выяснилось, что мы оба будем ночевать по соседству, в чудной  деревушке
под названием Кеттлуэлл, но в разных гостиницах. Мы поболтали еще  немного
и направились в Кеттлуэлл; я предложил вместе пообедать, и он - правда, не
сразу: пришлось подчеркнуть, что я старше и, кроме  того,  я  дома,  а  он
все-таки за границей - согласился быть моим гостем.  На  обратном  пути  я
узнал, что его зовут Харви Линфилд, он инженер из Торонто; был  женат,  но
развелся; у него есть маленькая дочка, она  сейчас  живет  у  его  сестры.
Говорил он довольно охотно и, как видно, был рад собеседнику, но при  всем
том чувствовалось, что он разочарован или сбит с толку и на  душе  у  него
пасмурно.
   После обеда мы перешли в  небольшую  гостиную,  находившуюся  в  полном
нашем распоряжении, закурили сигары  и  выпили  отличного  ржаного  виски,
которое Линфилд принес к столу в  знак  благодарности  за  гостеприимство.
Тут, наконец, я осмелился намекнуть, что, по-моему, он чем-то расстроен. Я
не скрывал своего любопытства.
   - Значит, вы решили, - напомнил я ему, -  что  Хабберхолм  -  то  самое
место, которое вы ищете. - И я выжидающе посмотрел на него.
   - Это что-то невозможное, - признался он, разглядывая обгоревшую бумагу
на каминной решетке. - Я сам с трудом в это верю, так уж вы и  подавно  не
поверите. Попробовал однажды рассказать и запутался. Не будь вы  писатель,
я бы теперь  уже  не  взялся  во  второй  раз.  Но  вы  ездите  по  свету,
встречаетесь  с  людьми  и,  наверно,  много  слыхали  историй  о   всяких
удивительных  и  необъяснимых  штуках.  Ладно...  послушайте   еще   одну.
Совершенно невероятную. Мне такого никогда не выдумать, имейте в  виду,  -
продолжал он, устремив на меня серьезный взгляд. - Я бы даже  не  знал,  с
чего начать. Вот если бы вы мне это рассказывали, другое  дело.  Я  бы  не
поверил. Но я ведь не  писатель,  я  простой  инженер,  и  вы  должны  мне
поверить. Давайте еще выпьем, и я вам все расскажу.
   И вот что я услышал.
   Компания, в которой я работаю, начал  Линфилд,  заказала  машину  одной
фирме в Блэкли, и меня послали туда посмотреть, как идут дела. Выяснилось,
что неважно. Вас интересуют подробности? Я думаю, нет. В общем, они не так
уж много напороли, но все равно мне пришлось сидеть в Блэкли и  наблюдать,
как они это исправляют.  А  в  придачу  к  блэклейской  электротехнической
компании я получил и сам Блэкли. Это было в прошлом году в  ноябре,  забыл
вам сказать.
   Вы знаете Блэкли? Удивительный город - не успеешь приехать, уже хочется
бежать куда глаза глядят. Особенно в ноябре: дождь льет и  льет,  и  такое
впечатление, что солнце больше не светит;  во  всяком  случае,  я  его  не
видел. Такой город можно построить только в наказание самим  себе.  Блэкли
всегда рад самому темному и дождливому ноябрьскому дню. Когда  я  вставал,
было еще темно, а часам к четырем уже  темнело  снова,  и  непрерывно  шел
дождь. И даже если в помещении  опускали  шторы  и  включали  свет,  я  не
замечал, чтобы становилось светлее. Сначала  я  думал,  у  меня  что-то  с
глазами.
   Я  остановился  в  привокзальной  гостинице  с  прекрасным   видом   на
железнодорожные пути. Там тоже было темно и сыро. Я трижды менял номер, но
они все друг друга стоили. Кормили нас в кафе, где все - буфеты, крышки на
блюдах, судки с уксусом и маслом, ножи и вилки -  было  таких  исполинских
размеров, что сразу хотелось заказать  жареного  быка.  Но  жареного  быка
здесь не подавали - только жалкие  кусочки  мяса  с  вываренными  овощами.
Обслуживал нас старый больной официант - наверное, сердечник: весь синий -
и две угрюмые  официантки,  одна  длинная  и  тощая,  другая  маленькая  и
толстая. Постояльцев обе ненавидели лютой  ненавистью  и  довольны  бывали
только тогда, когда могли ответить, что того-то "нету" или что вы опоздали
и  все  уже  кончилось.  Остальной  контингент  составляли   коммивояжеры,
пожилые, неудачливые и не слишком оборотистые, а то разъезжали бы  они  на
машинах и не ночевали в блэклейской привокзальной гостинице.  После  ужина
они обычно сидели в темной дыре, именуемой "комнатой для отдыха", и писали
длинные отчеты, объясняя, почему им не удалось получить  никаких  заказов.
Внизу в баре было не лучше. Одни посетители  перешептывались  с  серьезным
видом, другие просто смотрели в пустоту.  Можно  было  подумать,  что  они
минуту назад узнали о смерти какого-то важного лица.
   Я не говорю, что таким был весь город, но таким он мне казался. Темным,
сырым и унылым. Делать нечего, пойти некуда. Я  вовсе  не  ожидал  увидеть
здесь море неоновых огней и погрузиться в атмосферу Большого Города. Мне и
раньше приходилось жить в маленьких городках, а Блэкли, кстати говоря,  не
такой уж маленький - тысяч семьдесят пять, я  думаю.  Но  мне  он  не  мог
предложить ничего, кроме этой машины, которой я любовался каждый  день  на
заводе блэклейской электротехнической компании. Местные  жители,  наверно,
считают Блэкли вполне приличным городом, но для человека со стороны, вроде
меня, это живой труп. Если кто-то здесь весело проводит время,  то  только
за закрытыми дверьми. Есть, конечно, и развлечения -  плохонькое  варьете,
три-четыре киношки, кафе, где собирается молодежь  в  промокшей  окутанной
паром  одежде,  и  большой  аляповато  разукрашенный  паб,   где   пожилые
сентиментальные проститутки в ожидании клиентов слушали слепого  пианиста.
Как-то раз я пошел с одной из них; перед этим я здорово выпил, но даже под
действием джина и виски не сумел себя превозмочь.  Пришлось  сказать,  что
мне надо встречать ночной поезд. Вместо этого я,  разумеется,  вернулся  в
привокзальную  гостиницу  и  снова  увидел  свой  номер,   холодный,   как
благотворительное общество... испытание не из легких, можете мне поверить!
А я бы пошел встречать кого угодно, с какого угодно поезда -  просто  ради
разнообразия. В будни было плохо, но по  воскресеньям  еще  хуже.  Если  я
когда-нибудь попаду в ад, там не будет пламени, серы и  рычащих  дьяволов;
там  будет  привокзальная  гостиница  в  Блэкли  и  дождливое   ноябрьское
воскресенье, которому нет конца.
   Вы сейчас, конечно, думаете - вот к чему приводит предвзятость, надо во
всем находить светлую сторону. Я пытался.  Но  мне  не  везло.  На  заводе
относились ко мне неплохо... как-никак, я представлял крупного  заказчика,
в котором  они  были  очень  заинтересованы...  но  в  человеческом  плане
отношения у нас не складывались. По работе со мной чаще всего  имели  дело
Баттеруорт и Доусон, славные ребята моих  лет.  Они  водили  меня  к  себе
домой, кормили, знакомили с соседями,  расспрашивали  о  Канаде,  включали
телевизор, предлагали сыграть в бридж - словом, из кожи вон  лезли,  и  их
жены тоже, но все без толку. Наверно, к тому  времени  я  так  озверел  от
одиночества, что всего этого мне было мало, а на большее я рассчитывать не
мог. Нас по-прежнему что-то разделяло, и я не знал, как к  ним  пробиться.
Если я делал шаг навстречу, они отступали. Так  бывает,  когда  придешь  в
дом, где все чем-то обеспокоены - болезнью, о которой при вас не  говорят,
или тем, что  дочь  связалась  с  неподходящим  человеком;  хозяева  очень
любезны и всячески ублажают гостя, но по-настоящему им не до вас. Уходя, я
чувствовал себя более чужим, чем переступая порог их дома. И все-таки даже
тогда...  скоро  вы  поймете,  почему  я  говорю  даже   тогда...   что-то
подсказывало мне,  что  мы  с  Баттеруортом  и  Доусоном  могли  бы  стать
настоящими друзьями, если бы только  нам  удалось  убрать  эту  стеклянную
стену, которая нас разделяет.
   Я по натуре не волокита...  и  потом,  вы  уже  знаете,  брак  мой  был
неудачным... и все же, когда тебе так одиноко и тоскливо, ищешь спасения в
женщине. Это ведь естественно. Многие думают, что дело только в сексе, но,
по-моему,  тут  есть  что-то  еще,  кроме  секса,  хотя  я  не   собираюсь
преуменьшать его значение. Короче говоря, я познакомился с  женщиной;  она
работала управляющей кадрами на другом  заводе  и  случайно  оказалась  на
заводе блэклейской электротехнической компании, когда и я был  там.  Звали
ее Мэвис Гилберт. Приятная спокойная женщина лет тридцати двух -  тридцати
трех, высокая, темноволосая, с  красивым  профилем.  Мы  с  ней  раза  два
сходили в кино, потом встретились где-то и выпили, а потом она  пригласила
меня к себе поужинать. Но и это тоже было без толку. Ничего  не  улучшило,
скорее наоборот. Она не могла  забыть  какого-то  человека,  и  стоило  ей
выпить немножко или расчувствоваться после  сентиментального  фильма,  как
она уже и не старалась его забыть. В половине одиннадцатого  глаза  у  нее
делались как у заблудившегося щенка. Наверно, она переспала  бы  со  мной,
если бы я настаивал, но я знал, что ничего хорошего из  этого  не  выйдет:
сначала будут неловкие извинения, а потом, уже без меня - тихие слезы, и я
ее не неволил... наверно, к большому ее облегчению, но мне-то самому легче
не стало. Даже наоборот: когда я смотрел на эту славную  женщину,  которой
положено быть счастливой, а она несчастлива, тоскует, мрачнеет и ничего не
может с собой поделать, - мне становилось еще хуже.  На  третью  неделю  я
перестал с ней встречаться  и  по  вечерам  убивал  время  смесью  крепких
напитков с  легким  чтением.  А  дождь  все  лил,  и  солнце,  как  видно,
окончательно потухло. Иногда я уже не понимал, жив я или умер.
   И вот, когда я решил, что ждать больше нечего, течение моей жизни  было
нарушено неожиданным происшествием. Однажды, часов в пять, я возвращался с
завода в гостиницу и шел через вокзальную площадь.  Вдруг  вижу:  какой-то
старикашка поскользнулся и чуть не угодил под грузовик. Не угодил  потому,
что я его вытащил уже из-под колес. Слава богу, старикашка был  легонький,
фунтов сто двадцать. Будь в нем на пятьдесят фунтов больше, я бы, конечно,
ничего не смог сделать. Я отвел его в гостиницу, заказал ему бренди, помог
вымыться и почиститься. Он представился:  сэр  Аларик  Фоден,  баронет.  Я
баронетов никогда не видел, но почему-то думал, что они не такие. До  того
как унаследовать титул и семейные владения, он почти всю жизнь жил в Индии
и на Дальнем Востоке, и, сдается мне, то ли мать, то ли бабка у него  была
из тех краев, потому что у англичан  таких  глаз  не  бывает:  две  черные
бусины в желтом масле. Волосы редкие, седые; небольшая бородка;  лицо  как
увядший лист. Говорил он очень медленно, с усилием, словно его разговорный
механизм заржавел; пока  я  дожидался  следующего  слова,  он,  не  мигая,
смотрел на меня своими  маленькими  черными  глазками,  и  мне  постепенно
начинало казаться, что я уже в Индии, в Китае,  где-то  там.  Он  долго  и
шумно благодарил меня за спасение, но больше,  я  думаю,  по  обязанности,
чем, так сказать, по  велению  сердца,  хотя,  знаете,  когда  поживешь  в
Блэкли, начинаешь очень болезненно  относиться  к  таким  вещам.  Довольно
быстро выяснилось, что на завтрашний вечер у меня нет  никаких  планов,  и
старик пригласил меня к себе обедать. Он жил в десяти милях от города,  но
туда ходил автобус, и остановка была  рядом  с  домом.  Последний  автобус
отправлялся в девять сорок пять, но старик полагал, что до этого мы вполне
успеем наговориться. Я тоже так считал.
   Теперь  пойдет  самое  странное,  так  что  надо  сбавить  скорость   и
сосредоточиться. Вы же знаете, я эту историю впервые рассказываю от начала
до конца. И вот даже не соображу, как быть  дальше  -  то  ли  выкладывать
подряд все, что помню,  то  ли  выбирать  главное.  Вам,  писателю,  такие
трудности, конечно, понятны, поэтому я с  вашего  позволения  буду  иногда
останавливаться, чтобы посмотреть, куда меня  занесло.  А  то  ведь  можно
что-нибудь важное пропустить, а на ерунде застрять на полчаса. Хотите  еще
выпить? Ну, и я тоже выпью. Спасибо.
   Так вот, сэр, на следующий вечер я  сел  в  автобус  и  поехал  к  сэру
Аларику Фодену в его загородный особняк. Если бы я выдумывал, я бы  сейчас
рассказал вам, какой это дворец и как меня там сказочно принимали - лакеи,
икра, шампанское в ведерках со льдом. Но ничего похожего вы  не  услышите.
Это действительно был настоящий особняк - правда, большей его части  я  не
видел... впрочем, и сам сэр Аларик, по-моему, туда редко заглядывал, -  но
такой сырой, холодный и запущенный, что я не согласился бы там жить ни  за
какие деньги. Вместо лакеев или хотя бы дворецкого нам  прислуживала  одна
астматическая  старуха.  Обед  оказался  вполне  на  уровне  привокзальной
гостиницы, зато вино было отличное; сэр Аларик сказал, что это один из его
лучших кларетов. Он налил себе полбокала, а мне оставил почти всю бутылку.
Я допил ее после обеда, когда мы из мрачной нетопленой столовой  поднялись
в большую библиотеку, где  горел  камин  и  стояли  тысячи  книг  и  такое
множество разных восточных безделушек, что хватило бы на целый антикварный
магазин. Во время обеда и после  него,  наверху,  сэр  Аларик  очень  мало
говорил о себе, а в основном расспрашивал меня, нравится ли мне  Блэкли  и
как там идут мои дела. Ответы я повторять не буду, вы все это уже слышали.
Наконец я выговорился и замолчал.
   - Итак, мистер Линфилд, - сказал он, - в Блэкли...  вы...  несчастливы.
Или... во всяком случае...  скучаете...  подавлены...  одиноки.  Хотите...
отправиться... в какое-нибудь другое место... гм?
   Я сказал, что хочу, но у меня нет ни времени, ни возможности - от  этой
машины далеко не уедешь.
   - Время - ничто, - сказал он и махнул рукой, как бы  отменяя  время,  а
заодно и старинные лакированные часы, стоящие в углу. -  А  возможность...
вот она. Да, здесь...  в  этой  комнате.  То  есть...  если  вы  готовы...
рискнуть... и отправиться... не  в  _какое-нибудь_  другое  место...  а  в
Другое Место.
   - Я что-то вас не совсем понимаю, сэр Аларик. - Пробило  девять,  но  я
подумал, что уже, наверно, пора сматываться. Потом из вежливости  добавил:
- Разве есть разница между _каким-нибудь_ другим местом  и  просто  другим
местом?
   Он хихикнул. Конечно, странно звучит: с чего  бы  семидесятипятилетнему
старикашке хихикать? Но ни "засмеялся", ни "фыркнул" тут не подходит,  так
что если не "хихикнул", то не знаю даже, как сказать. После этого он встал
и начал рыться в комоде за своим креслом.
   - Другое Место, - заговорил он, - рядом  с  нами...  мистер  Линфилд...
можно сказать, за  углом...  только  особого  рода.  Вы  заворачиваете  за
угол... сами того не замечая. Немного рискованно. Но если  вы  решитесь...
туда  отправиться...  я  буду  рад...  оказать  вам  услугу.  -  Он  резко
повернулся - очевидно, нашел то, что искал. Над спинкой кресла  заблестели
устремленные на меня черные глаза, но я ничего не мог в  них  прочесть.  -
Я...  облегчу  вам...  эту  задачу...  мистер  Линфилд.  Да...  дверь.  Вы
войдете... в Другое Место... просто через  дверь.  Вон  там...  в  книжных
полках... дверь... вы ее откроете. Да... вот  эта  дверь.  Вы  по-прежнему
хотите... побывать... в Другом Месте?
   - Почему же нет? - Чем бы старик ни тешился... У одного моего знакомого
в библиотеке была дверь в  уборную,  замаскированная  фальшивыми  книжными
корешками, и он постоянно всех разыгрывал. - Что я должен делать?
   Тут он показал мне то, что достал из комода.  Блестящий  черный  камень
вроде крупной гальки. Сэр Аларик сел, оперся локтями на колени  и  вытянул
вперед руку с камнем.
   - Все очень просто. Смотрите на камень... всматривайтесь  в  него...  и
считайте до ста... считайте медленно.
   Я стал смотреть на  камень,  всматриваться  в  него  и  считать.  Перед
глазами все поплыло. Когда  я  досчитал  до  двадцати,  поверхность  камня
превратилась в темную пустоту, которая ширилась и  ширилась.  Я  продолжал
считать.  Старинные  часы  пробили  четверть  десятого,  но  звук  донесся
откуда-то издалека. При счете восемьдесят у меня заболели  глаза,  а  чуть
позже началось головокружение.
   - Сто, - услышал я свой голос.
   - Теперь, мистер Линфилд, - сказал сэр Аларик словно  с  другого  конца
света, - встаньте... идите прямо к двери... откройте ее... и входите.
   Я шагнул к полкам, покачнулся, но сразу же  нашел  дверь  и  еще  успел
понять, что она в  точности  такая,  как  та,  замаскированная  фальшивыми
книжными корешками, которую я когда-то видел. Я открыл ее, и, кажется, сэр
Аларик пожелал мне счастливого пути. Войдя, я  закрыл  за  собой  дверь  и
очутился в узком темном коридоре; дальний  конец  его  освещали  несколько
слитков золота. При ближайшем  рассмотрении  оказалось,  однако,  что  это
яркие полоски солнечного света, проникавшего справа, сквозь широкие щели в
грубо сколоченной двери. Я открыл и эту дверь... даже  сейчас  слышу,  как
она заскрипела... и  зажмурился;  после  долгого  мрака  Блэкли  я  увидел
залитый солнцем сад и вечное лето.
   Скажу вам прямо: на сон это не походило. У меня сны всегда  обрывочные,
клочковатые, одно тут же сменяется другим, как будто на законченный эпизод
уже не хватает материала. И потом, во сне замечаешь только то, что  хочешь
заметить; а что не попало в фокус, того, значит,  там  вообще  нет  -  нет
множества вещей, которые есть в реальной жизни, где-то за краем  сознания,
и ждут, чтобы их заметили. Но этот сад  был  совсем  не  из  сна.  Никакой
обрывочности, незавершенности - самый настоящий сад. Я  знал,  что  он  не
растает  в  воздухе,  не  превратится  в  комнату,  или  корабль,  или   в
мастерскую. И что он существует дольше, чем любой обычный сад...  такая  в
нем была удивительная основательность.
   Над дорожкой, выложенной  плитняком,  сплетались  старомодные  вьющиеся
розы. Этот тоннель выходил на небольшую солнечную  лужайку,  а  дальше,  у
каменной стены, сверкали и переливались цветочные клумбы.  С  лужайки  был
виден другой берег реки - она напоминала реку в Хабберхолме, только пошире
и поглубже. По крутому берегу  тянулись  поля,  над  ними  нависали  леса,
каменистые осыпи и скалы, а еще выше я разглядел затянутые дымкой  вершины
холмов. Красивое место, и сразу чувствовалось, что оно  далеко  от  всяких
тревог и волнений. И еще  одно...  это  даже  трудно  определить.  Знаете,
иногда бывает: входишь  в  комнату  и  уже  с  порога  слышишь,  как  часы
отсчитывают время... твое время. А в другой раз войдешь, а часов  нет  или
они стоят, и никто не отсчитывает время твоей жизни. То же самое  ощущаешь
и в этом месте, только еще сильнее. Ощущаешь, что твои  внутренние  часики
остановились или их вообще больше нет.  Не  слышишь  привычного  "тик-так,
тик-так, торо-пись, спе-ши". Ничто не пропадает, не исчезает,  не  гибнет.
До меня это как-то  сразу  дошло,  и  все  вокруг  стало  таким  выпуклым,
отчетливым, таким настоящим, и все, от синего неба до пламенеющих  цветов,
жаждало быть замеченным.
   Теперь я уже немного сориентировался. Грубо  сколоченная  дверь,  через
которую  я  попал  в  этот  сад,  оказалась  дверью  дровяного  сарая   за
деревенской   гостиницей   -   длинным   низким   строением   с   гладкими
бледно-розовыми стенами. Обогнув  ее,  я  вышел  к  фасаду.  Здесь  стояли
крепкие деревянные столы  и  скамьи,  и  аккуратно  подстриженная  лужайка
превращалась в пивную под  открытым  небом.  К  широко  распахнутой  двери
гостиницы вела дорожка, но эта дверь  у  меня  не  вызвала  интереса.  Мне
захотелось поглядеть на реку, и я направился к стене, возле  которой  были
разбиты клумбы. Я увидел берег  -  узкую  полоску  луга,  густо  усыпанную
лютиками и маргаритками. Какой-то молодой человек удил рыбу,  а  рядом,  а
рядом, прислонясь к нему головой, лежала темноволосая  молодая  женщина  в
зеленом платье. Она улыбнулась мне и помахала  рукой  -  просто  так,  как
делают люди, когда они счастливы. И тут я узнал Мэвис Гилберт.
   Сначала я удивился, но потом подумал: ничего, все нормально; и как же я
был рад встретить ее  здесь,  такую  счастливую!  Наконец-то  она  с  этим
парнем, о котором всегда при мне вспоминала. В добрый час! Я помахал ей  в
ответ, а она сказала своему парню, чтобы тот обернулся, и он тоже  помахал
рукой, а  потом  сделал  движение,  словно  опрокидывает  рюмку,  и  опять
уставился на поплавок.
   - Ты как раз вовремя, Линфилд! - И кто-то хватил меня кулаком по спине.
Это был Баттеруорт. Из гостиницы  вышел  Доусон  с  подносом,  на  котором
стояли кружки с пивом. Увидев меня, он  завопил  от  радости;  можно  было
подумать, что эти двое - мои лучшие друзья и они меня заждались. Оба  были
в старых рубашках  и  брюках,  загорелые  и  веселые,  как  матросы  после
плавания. Мы выпили  пива,  закурили  и  пошли  побродить  по  берегу.  Мы
рассказывали друг другу разные истории  и  смотрели  на  реку.  Стеклянная
стена между нами исчезла, как будто ее и не было.
   Потом  откуда-то  появились  их  жены;  они  держались  естественно   и
приветливо, и, когда я разговаривал с ними, мне не казалось, что они в эту
минуту думают о чем-то другом. Были, конечно, и еще разные  люди;  кого-то
из них я знал по Блэкли, - только теперь их словно подменили, - а  кого-то
вроде бы видел впервые. Мы говорили все, что придет в голову,  потому  что
там в голову не  могло  прийти  ничего  плохого  или  обидного.  День  был
длинный, но не скучный, а просто на все хватало времени, как в  детстве  в
летние дни. И каждый там становился немножко больше, чем  он  есть,  а  не
меньше, как в Блэкли и ему подобных местах. Нет, не могу я этого  передать
так, чтобы вы почувствовали... Во всяком случае, не думайте, что я попал в
рай, или в сказочную страну, или еще  куда-нибудь  -  совсем  нет.  Но  не
бросайтесь и в другую крайность - не думайте, что я  всего-навсего  провел
чудный день в кемпинге. Это, конечно, вне нашего мира, но  это  не  должно
быть вне... понимаете?
   А под вечер я встретил ее. Дочь добродушного старого толстяка,  хозяина
здешней гостиницы. Ее весь день не было дома. Ее звали Пола. Она  показала
мне комнату для ночлега, где уже стоял мой чемодан; как он  туда  попал  -
одному богу известно. Я об этом не думал, я думал только о Поле. На вид ей
было лет тридцать; довольно высокая для женщины, но не худая, а дородная и
крепкая, с круглым спокойным лицом, темно-каштановыми  волосами  и  серыми
глазами; едва увидев, я понял, что искал ее  всю  жизнь.  В  комнате  было
темновато: солнце уже зашло,  на  гостиницу  упала  тень  от  холмов,  все
погрузилось в зеленый сумрак, и мы словно опустились на  дно  морское.  Но
когда, показав мне комнату, она  секунду  помедлила,  мне  хватило  света,
чтобы увидеть ее взгляд. И я понял: она догадалась, что  я  искал  ее  всю
жизнь. Взгляд у нее был нежный и веселый - знаете, такой бывает у женщины,
когда ты ей нравишься и в твоей взаимности она не сомневается.
   - Целый день мне не хватало вас, - сказал я неожиданно для себя самого.
- Все было великолепно, замечательно, лучше некуда, только вот вас мне  не
хватало. Теперь вы здесь. Пола.
   - Да, Харви, - ответила она так, словно уже лет десять называла меня по
имени. - Я здесь.
   Не знаю, она ли подалась вперед, или я, или мы оба, но  я  обнял  ее  -
крепко, спокойно, как будто делал это тысячи раз, - и мы  поцеловались.  И
не таким поцелуем, когда женщина  вроде  бы  сопротивляется  или  наоборот
просит: "Еще, еще"; нет, так целуются только тогда,  когда  все  остальное
совсем хорошо.
   - Теперь я тебя не отпущу, - сказал я.
   Она улыбнулась и мягко высвободилась.
   - Придется. До половины одиннадцатого я занята. А потом приходи ко  мне
в маленькую гостиную за кухней. Туда ведет зеленая дверь, помнишь?  Но  не
раньше половины одиннадцатого. Не забудь, Харви! - Она тревожно посмотрела
на меня - в первый и последний раз посмотрела таким взглядом.
   Я пообещал, что не забуду, и она с озабоченным видом вышла из  комнаты.
Потом, следующие два часа, во время ужина и после, все было  замечательно.
Мы то и дело переглядывались,  и  при  каждом  взгляде  я  как  бы  ощущал
прикосновение ее руки. И так было бы хорошо - ужин  в  компании  добрых  и
счастливых друзей, а после ужина веселая  болтовня,  песни,  танцы,  -  но
когда я думал о том, что мы скоро будем вместе, у  меня  словно  вырастали
крылья. Вы знаете, как чувствуешь себя в такие минуты, а тут тысяча  таких
минут слились в одну.
   Но вдруг я потерял терпение и  разозлился.  Не  случись  этого,  я  бы,
наверно, остался там навсегда. Как, почему это случилось, не могу постичь;
с тех самых пор не могу... Люди  стали  расходиться,  все  больше  парами.
Нигде внутри ее не было видно; бродить же в одиночестве безлунной, хотя  и
звездной ночью не очень-то интересно. И я разозлился, не хотел  ни  в  чем
принимать участия, ни с кем не хотел говорить - кроме  нее,  разумеется...
Минуты ползли медленно, как больные слоны. Я накручивал себя,  подогревал,
- а это уж точно к беде. Черт знает что! Зачем она назначила такое  время?
Просто все должно быть, как она скажет, ну еще бы! Если она  ждет  меня  в
половине одиннадцатого, почему я не могу прийти в четверть одиннадцатого -
какая разница? Я еще несколько минут терпел эту  муку,  нарочно  не  давая
себе успокоиться, а потом бросился в кухню, к зеленой двери, и  попробовал
бы кто меня остановить.
   Никто, конечно,  и  не  пробовал;  когда  человек  ищет  беды,  его  не
останавливают. А вот и кухня - пустая, прибранная и  подметенная,  но  еще
теплая и пропитанная  вкусными  запахами.  Горела  только  одна  маленькая
лампочка, но я сразу увидел в дальнем конце зеленую дверь.  Наверно,  Пола
будет недовольна - до  половины  одиннадцатого  еще  десять  минут,  -  но
ничего, как-нибудь переживет. Ведь она же моя и знает это и знает,  что  я
это знаю. Зеленая дверь отворилась легко - они  всегда  отворяются  легко,
эти двери, - и я вошел.
   Но, конечно, не в  маленькую  гостиную  к  Поле.  Я  очутился  снова  в
библиотеке сэра  Аларика.  На  душе  было  тяжко.  Я  далее  не  попытался
повернуть обратно -  понимал,  что  это  бессмысленно.  Я  ненавидел  сэра
Аларика и его библиотеку, похожую на захудалую лавку старьевщика, и самого
себя.
   Чтобы не смотреть на сэра Аларика, я взглянул на  часы.  Было  двадцать
минут десятого; значит, мой день там продолжался около трех минут здесь.
   - Можно мне туда вернуться? - спросил я.
   - Не сегодня, мистер Линфилд.
   - Почему же? - Противно было смотреть на его довольную физиономию, но я
сдерживался. - Меня тут не было всего три минуты. И  я  не  собирался  так
быстро возвращаться. Это ошибка.
   - Это всегда ошибка. Наверное... мне следовало... предостеречь вас.  Но
я ведь... говорил вам... что это связано... с некоторым риском.
   Ни на что не надеясь, просто от отчаяния, я подошел к двери и распахнул
ее. Там оказалась умывальная раковина и полки со всяким хламом. Сэр Аларик
тихонько хихикнул, и мне захотелось  швырнуть  в  него  большой  банкой  с
клеем.
   - Насколько я понимаю... мистер Линфилд... наш маленький эксперимент...
увенчался успехом. Вы побывали... в Другом Месте... гм?
   - Я побывал там, где я бы хотел быть и сейчас, - мрачно ответил я.
   - Тогда... несомненно... это было Другое Место. - Он помолчал. -  Вы...
встретили там... друзей... гм?
   Я кивнул. Да, он отправил меня туда, но разговаривать с ним об этом мне
не хотелось. Хотелось поговорить о другом.
   - Скажите, сэр Аларик, что это за черный камень, на который  вы  велели
мне смотреть? И как он проделывает этот фокус?
   - Вы могли бы... еще... спросить... как... его проделывает... дверь,  -
сказал он укоризненно.
   - Ладно, _как вы_ его проделываете?
   То ли старику захотелось спать, то ли я ему просто надоел, не знаю;  во
всяком случае, он покачал головой в знак того,  что  ответа  не  будет,  и
принялся зевать во весь рот.
   Но мне нужно было непременно узнать кое-что.
   - Вы говорили, это все равно что повернуть за  угол,  только,  конечно,
угол особого рода. Четвертое измерение или что-то такое.  Послушайте,  сэр
Аларик, я не хочу вам больше надоедать, поэтому скажите:  могу  я  сделать
это сам? Сидеть в своем номере в гостинице и вот так же повернуть за угол?
   - Вы... можете попытаться, мистер Линфилд, - уклончиво ответил он.
   Я не отставал.
   - Тут, наверно, любая дверь годится, сэр Аларик?
   - Разумеется. Любая дверь.
   -  А  черный  полированный  камень  -  на  него  надо  смотреть,  чтобы
сосредоточиться, и все?
   - Вы... конечно... должны... на что-то смотреть...  мистер  Линфилд.  -
Опять довольно уклончиво. Затем он встал, и я понял,  что  вечер  окончен,
хотя было только полдесятого. Почему-то мое путешествие в Другое Место - я
тоже решил называть его так - сразу прекратило наши отношения. Может быть,
он решил, что  теперь  рассчитался  со  мной  за  спасение  на  вокзальной
площади. А может, я ему просто не нравился - но и он мне тоже, так что все
было по-честному.
   - Мне показалось, что я провел там как минимум часов десять, -  добавил
я, чтобы поддержать разговор. - А на самом деле я пробыл три минуты в этом
чулане. Такое, конечно, бывает во сне. Но все-таки на сон это не похоже.
   - Это не сон.
   - А что же тогда?
   Он снова зевнул.
   - Простите... мистер Линфилд... иногда я никак не могу... заснуть... но
как раз сегодня... вы видите...
   Иначе говоря, выметайтесь, Линфилд.
   Дождь в тот вечер сменился туманом, и,  пока  автобус  полз  обратно  в
Блэкли, я совсем скис. В конце пути меня ждала привокзальная гостиница,  и
вы сами понимаете, как приятно мне было туда вернуться после  гостиницы  в
Другом Месте. Без четверти одиннадцать я уже лежал в постели и  в  течение
следующих четырех часов слушал лязганье и грохот  железнодорожных  вагонов
на подъездных путях. Наутро Блэкли выглядел  еще  более  мрачно,  мокро  и
уныло, чем всегда.
   А днем на заводе электротехнической компании выяснилось, что они до сих
пор не сделали нового подшипника, который был мне обещан, и я их  чуть  не
поубивал.  Баттеруорт  пришел  объясняться  и  долго  говорил   о   разных
министерствах и лицензиях, а потом сказал:
   - Так что сам видишь, старик. Мы их торопим, а они ни с места. Но мы-то
чем виноваты? А что случилось? Может, ты мне не веришь?
   - Верю, - успокоил я его  и  вдруг  решился.  -  Слушай,  я  все  хотел
спросить: а что позавчера было после того,  как  я  расстался  с  тобой  и
Доусоном и пошел к Поле? Или это было вчера?
   - Позавчера? К какой Поле? - Он ничего не понимал.
   Продолжать не имело смысла, но я все же сделал еще одну попытку:
   - Ну, помнишь, мы с тобой и Доусоном  пили  пиво  перед  гостиницей,  а
потом пошли на реку...
   Баттеруорт из тех англичан, у которых голова соображает неплохо, но  по
виду этого никак не скажешь. Физиономия у него большая, круглая, как луна,
и похожа на сырое филе, а в середине что-то мелкое и  неопределенное.  Это
его  так  называемые  черты  лица.  И  сейчас  это  лицо  было   до   того
бессмысленным, что я чуть не набросился на Баттеруорта с кулаками.
   - Прости, старик, - сказал он, - здесь какая-то ошибка.
   - Да, верно, - ответил я. - Можешь об  этом  забыть.  Я  вас  просто  с
кем-то спутал. Но с подшипником вы все-таки поднажмите.
   - Поднажмем, поднажмем. - Баттеруорт обрадовался, что я снова  в  своем
уме. - Только вот долго тебе тут приходится слоняться без дела. Это плохо.
Слушай, старик, приходи  к  нам  завтра  обедать.  Будет  восемь  человек,
сыграем в бридж - как раз два стола.
   Я  пришел.  Был  Доусон  с  женой,  Мэвис  Гилберт  и  еще  одна  пара,
Дженнингсы; их я тоже видел в Другом Месте. Итак, нас было восемь человек,
и все мы побывали в Другом Месте, а некоторые даже  провели  вместе  много
чудесных часов. Я ни на что особенно не надеялся, но все же надо  было  их
проверить. Начал я с миссис Баттеруорт, которая посадила  меня  за  обедом
рядом с собой. Я спросил, не знаком ли ей один  сказочный  уголок,  где  у
реки среди холмов стоит  деревенская  гостиница...  и  я  подробно  описал
Другое Место. Я был уверен, что она слушает вполуха, потому что она из тех
беспокойных хозяек, которые мыслями всегда на кухне; но когда  я  закончил
свой монотонный, как мне казалось, и утомительный рассказ,  она,  к  моему
удивлению, ответила:
   - Нет, я такого места не знаю. Где это? А-а,  и  вы  не  знаете!  -  Ее
озабоченно  прищуренные  глаза  расширились,  ожили,   помолодели   и   из
бесцветных сделались синими. -  Мистер  Линфилд,  давайте  поищем  его,  -
прошептала она и на секунду стала совсем такой, как тогда, в Другом Месте.
   Во время перерыва в бридже я занялся Доусонами и миссис Дженнингс, но в
этот раз говорил только о гостинице - будто  бы  я  в  ней  останавливался
много лет назад и теперь забыл, где она находится. Доусон сказал, что  она
в Северном Девоне; жена его уверяла,  что  в  Глостершире  и  что  ее  уже
снесли, а миссис Дженнингс объявила, что в  Дорсете  есть  один  маленький
паб, так он гораздо лучше. Все было ясно: эти трое - пустой номер.  Они  и
близко не подходили к Другому Месту. Но беда в том, что я-то их там видел!
Из-за этого наш вечер  напоминал  игру  в  шарады,  когда  все  изображают
ходячих мертвецов зомби.
   Разошлись довольно рано. Мэвис Гилберт подвезла меня до центра в  своем
автомобильчике  и  пригласила  к   себе   выпить.   Мы   выпили,   немного
расслабились, и тут она сказала:
   - С тобой что-то стряслось. Я заметила, и миссис Баттеруорт тоже. В чем
дело? Или ты не можешь сказать?
   - Кое-что могу, - ответил я, - но ты не поймешь,  о  чем  я  говорю.  Я
видел тебя на берегу реки ясным теплым утром... ты была в зеленом платье.
   - Как я выглядела? - Мэвис улыбнулась, и эта улыбка означала:  понятно,
ты видел меня во сне.
   - Ты прекрасно выглядела.  И  была  счастлива.  С  тобой  был  какой-то
парень... сейчас я попробую его описать...
   - Ну! Что же ты замолчал?
   - Нескладный, рыжеватый, глаза зеленые, как  у  всякого  рыжего,  а  на
левой щеке шрам...
   - Родни! - вскрикнула она. Потом взглянула  на  меня  и  побледнела  от
гнева. - Это совсем не смешно. Кто-то тебе насплетничал про меня и  Родни,
и ты решил таким способом сообщить мне, что ты все знаешь. По-твоему,  это
очень остроумно? По-моему, нет.
   - Погоди, Мэвис, ты все неправильно поняла. - Я взял ее руку и  удержал
в своей. - Я и не думал ни с кем о тебе говорить. И о Родни я в первый раз
слышу. Я просто описал парня, с которым я тебя видел у реки. Ты тогда была
в зеленом платье...
   - У какой реки?
   - Я сам бы хотел знать, - ответил я. -  Там  было  много  народу,  были
Баттеруорты, Доусоны, и ты с этим парнем. И еще девушка по  имени  Пола  -
дочь хозяина гостиницы, где мы все остановились. - И я как можно подробнее
описал Полу. - Она тебе никого не напоминает?
   - Одну мою  знакомую.  Норму  Блейк,  -  сказала  Мэвис.  -  Но  она  к
гостиницам никакого отношения  не  имеет.  Она  занимается  трудотерапией.
Просто случайное сходство. А Пола - человек особенный, это я  уже  поняла.
Но где все это происходило?
   Пришлось описать  и  гостиницу,  и  реку,  и  холмы,  а  потом  вкратце
рассказать о том, что там было. Умолчал я только о сэре Аларике, о  черном
камне и о двери.
   - Не знаю я такого места, - медленно проговорила Мэвис, и глаза  у  нее
затуманились. - И ни в каком таком месте я с Родни, к несчастью, не  была.
Неужели  тебе  это  приснилось?  -  Женщины  воспринимают  подобные   рода
серьезно, без всяких там "брось трепаться, старик".
   Но тем не менее мне не хотелось рассказывать ей всего.
   - Трудно объяснить почему, - сказал я, - но я не  думаю,  что  мне  это
приснилось. Я попал туда... встретил всех вас, таких  счастливых...  нашел
Полу... а потом потерял ее из-за того, что поспешил. А  вы,  которые  были
там, теперь не понимаете, о чем я говорю. Значит, одно из двух:  либо  вас
там не было и я все это выдумал, либо  вы  отправляетесь  туда,  но  потом
забываете...
   - Нет, это невыносимо! - воскликнула она. - Зачем ты мне  рассказал!  Я
ведь только об одном всегда и мечтала - побыть с Родни где-нибудь в  таком
месте... и каждую ночь я представляла себе... А теперь  ты  говоришь,  что
видел меня там. Какая я несчастная! Это ты виноват!
   - Я и в своем собственном несчастье виноват. Давай  лучше  поговорим  о
чем-нибудь другом.
   - Нет, - сказала она, - теперь я должна рассказать тебе о Родни.
   И Мэвис, то и дело останавливаясь,  чтобы  всплакнуть  или  посмеяться,
рассказала мне свою удивительную, душераздирающую, захватывающую историю -
такой она ей представлялась; для меня же, хоть и сама Мэвис мне нравилась,
и против Родни я ничего не имел, - для меня все это  означало  только  два
часа борьбы с дремотой. Когда я вернулся в привокзальную  гостиницу,  меня
уже не хотели впускать, и чувствовал я себя куда хуже,  чем  уходя  отсюда
для приятного времяпрепровождения.
   Следующие несколько дней напоминали ходьбу по мокрому вспаханному  полю
в свинцовых сапогах. Я изо всех сил  старался  не  поддаваться  жалости  к
самому себе; вы скажете - давно пора, и я с вами  согласен,  но  когда  вы
далеко от дома, это  не  так-то  легко.  Пошел  в  справочную  библиотеку,
поискал, нет ли чего о магии сэра Аларика, но ничего не нашел. Заодно стал
наводить справки и о самом сэре Аларике. Но одни о нем  даже  не  слышали,
другие знали, что есть  такой,  но  это  их  совершенно  не  интересовало.
По-моему, прошлой зимой обитателей Блэкли вообще  мало  что  интересовало.
Они просто продолжали жить, но зачем - и сами не знали.  Я  иногда  думал:
подожгите свой городишко и начинайте все сначала - в конечном счете вам же
будет лучше.
   Потом как-то вечером - дело было в понедельник,  стало  быть,  накануне
мне пришлось пережить очередное блэклейское воскресенье, и, по-моему,  это
имеет некоторое отношение к тому, что случилось, - я  за  неимением  виски
выпил хорошую порцию джина и сказал себе:  пора  действовать.  Сэр  Аларик
отправил меня в Другое Место,  и  теперь  он  может  отправить  меня  туда
снова... хотя бы для того, чтобы я больше не болтался как  неприкаянный  в
этой дыре. К телефону старик не подходил, но я понадеялся, что он дома,  и
поехал к нему на автобусе. Это, наверно, был один из  последних  рейсов  -
десятичасовой, для Блэкли поздний. Как я буду добираться обратно,  меня  в
моем  тогдашнем  состоянии  не  волновало.  Сэру  Аларику  придется   меня
впустить, даже если он уже лег, иначе я такое устрою... Нет, я не был пьян
в стельку, но, конечно, и трезвым тоже не был.
   Однако сэр Аларик еще не лег и достаточно учтиво пригласил меня  войти,
хотя мой приход его не слишком обрадовал. Мы поднялись в  библиотеку,  где
старик до  этого  дремал  у  камина,  и  там  он  без  всяких  старомодных
любезностей спросил, что мне нужно. Делать вид, что я  решил  узнать,  как
его здоровье, не имело смысла - старик сразу увидел, на  каком  я  взводе,
так что он бы мне все равно не поверил.
   - Я хочу вернуться в Другое Место, - ответил я. - И  не  говорите  мне,
чтобы я убирался и попробовал сделать это сам. Я уже пробовал, и ничего не
вышло. И потом, мне сейчас очень скверно. Я разговаривал с людьми, которых
встретил там... со всеми, кроме самого важного для меня человека... и  они
просто не понимают, о чем речь. Я даже пытался выбросить из головы  Другое
Место, но мне это удается  самое  большее  на  несколько  минут.  Так  что
теперь, сэр Аларик, с вашей помощью я возвращаюсь обратно.
   - Мистер Линфилд... вы слишком много... себе... позволяете.
   - Потому что я доведен до отчаяния, сэр Аларик.
   - Люди... доведенные до  отчаяния...  мистер  Линфилд...  не  должны...
никуда... ходить... Они  должны...  сидеть  дома...  и  избавляться...  от
своего отчаяния.
   - Наверно, вы правы, не будем об этом спорить. Мы вообще ни  о  чем  не
будем спорить. Я возвращаюсь обратно, сэр Аларик, и вы меня не остановите.
Где ваш черный камень? - Я встал и подошел к нему. Гордиться тут нечем, но
раз уж я начал, то расскажу вам все.
   Я думал, что он испугается,  но  ошибся.  Он  только  покачал  головой,
словно перед ним был десятилетний ребенок.
   - Вы... очень глупо... себя ведете... мистер Линфилд. Вы пришли сюда...
без приглашения... кажется, не совсем трезвый...
   - Да, в этом роде, - сказал я. - И вы совершенно  правы,  я  веду  себя
плохо. У меня есть тысячи оправданий, но я  не  буду  вам  ими  надоедать.
Просто достаньте тот черный камень, сэр Аларик, а я сделаю  остальное.  Да
живее! - прикрикнул я, видя, что старик не двигается с места.
   Мы довольно долго смотрели друг на друга;  потом  он,  сверкнув  своими
черными глазами-бусинами, подошел к комоду и достал камень. На этот раз он
не держал его сам, а протянул мне.
   - Все... так же... как раньше, - сказал он холодно. - Но  непременно...
положите... камень... прежде чем пойдете... к двери. Послушайтесь... моего
совета... не делайте этого.
   - Оставьте при себе ваши советы. - Я уставился на камень и сосчитал  до
ста. Как и в первый раз, перед  глазами  поплыло,  потом  возникла  темная
пустота, она все ширилась и ширилась; началось головокружение.  Я  положил
камень на ковер и медленно пошел к двери в книжных полках. Дверь я  открыл
очень осторожно, словно что-то могло  сломаться  -  наверно,  боялся,  что
магия не сработает и я увижу за дверью только умывальную раковину да полки
со всяким хламом. Но нет, я снова вернулся обратно. Я был в том  же  узком
темном коридоре и видел в конце его полоски солнечного света, проникавшего
сквозь щели в грубо сколоченной двери. Я  прошел  по  коридору,  распахнул
дверь и бросился в сад, но, прежде чем  ступить  на  выложенную  плитняком
дорожку среди роз, остановился перевести дух.
   Пожалуй, я не обману вас, если скажу, что уже тогда,  в  самом  начале,
почуял  что-то  неладное.  Сам  не  знаю  почему.  Давайте-ка  я  попробую
разобраться, а вы  пока  что  налейте  себе  еще  виски.  О'кей,  спасибо,
составлю вам компанию. Хватит, спасибо. Так вот, начать с  того,  что  все
кругом - а видел я еще не так много - словно бы сузилось, изменило  форму.
Солнечный свет  едкий,  щиплющий,  а  не  мягкий,  как  тот,  который  мне
помнился. И со временем тоже что-то произошло. Время остановилось, как и в
прошлый раз,  но  _неправильно_  остановилось,  я  чувствовал.  Черт  меня
побери, если я знаю, как это понимать, поэтому лучше  не  спрашивайте.  Но
остановилось оно как-то зловеще. Точнее не могу определить.
   Через тоннель из вьющихся роз _я вышел на_ лужайку. Теперь я уже  знал,
что увижу реку, холмы, гостиницу, а перед ней пивную под  открытым  небом.
На первый взгляд ничего  не  изменилось,  только,  пожалуй,  краски  стали
резче, а у предметов форма не совсем такая, как прежде - усохли,  что  ли.
Ну, вроде копии с картины - все похоже, а не то, понимаете. И не было того
ощущения счастья, вот ни на столько.
   А потом началось. Река, например. Когда я увидел ее краешком глаза, еще
не  обращая  на  нее  особого  внимания,  это  был  все  тот  же  плавный,
полноводный поток. Но едва я  захотел  ею  полюбоваться,  она  обмелела  и
превратилась  в  маленький  ручеек  среди  потрескавшейся   бурой   грязи.
Отвернулся - и сразу же почувствовал, что  это  снова  спокойная,  широкая
водная гладь. Взглянул по-настоящему - она опять высохла.
   Но с людьми было еще хуже. Пока я на лужайке играл в  прятки  с  рекой,
слева, перед гостиницей, где стояли столы и скамьи,  люди,  как  и  тогда,
пили, болтали и смеялись, - я это знал. Но когда  я  крикнул  "Привет!"  и
направился к ним, они все застыли, словно восковые куклы. И последнее - от
этого меня  прямо  затрясло:  они  смотрели  на  меня  не  с  каким-нибудь
особенным выражением, а просто смотрели, как манекены. Я  и  разозлился  и
испугался, но шел дальше. Ни звука. Ни жеста. Восковые куклы  под  палящим
солнцем. Я остановился, взглянул на реку - она снова превратилась в жалкий
ручеек, - но краем глаза видел людей: они возвращались к жизни,  я  слышал
их разговоры, смех. Я в ярости повернулся к ним, и  они  опять  застыли  и
смотрели на меня, молчаливые как смерть.
   - Какого черта вы прикидываетесь? - заорал я.
   Ни слова, ни движения. И все вокруг, будь оно проклято, было не то и не
так -  синева  неба,  свет  солнца,  цветы,  которые  вяли  на  глазах.  Я
чувствовал, что я снова вне времени, но на этот раз не там,  где  надо.  Я
должен сделать так, чтобы здесь что-то произошло, и  пусть  гром  небесный
поразит меня.
   Я пошел напрямик к пучеглазым манекенам,  которые  стояли  и  сидели  в
пивной под открытым небом. Первым мне попался Дженнингс, - тот, что вместе
со мной обедал у Баттеруортов. Я хлопнул его по плечу и закричал:
   - Слушайте, Дженнингс, вы же знаете меня, я - Линфилд!
   Теперь, когда я сосредоточился на нем, все остальные снова ожили, и, не
считая меня, Дженнингс был здесь единственным пучеглазым манекеном.
   - В чем дело? Что с вами со всеми стряслось?
   Он ничего не ответил, даже не пошевельнулся, и я почувствовал, что если
не сниму руку с его плеча, то он упадет. Я убрал  руку  и  вдруг  до  того
разозлился на молчуна Дженнингса, что дал ему пощечину. В ту же секунду  я
лежал на траве  в  нокауте.  Как  это  случилось,  не  понимаю,  но  после
окончания Торонтского университета, где я боксировал в полусреднем весе, я
уже успел забыть, что бывают такие удары. А пока я лежал, ожидая  счета  и
гонга, я будто издалека слышал смех и  болтовню  всех  этих  людей.  Харви
Линфилд не мог  обратить  на  них  внимание,  и  они  снова  веселились  и
проводили время в свое удовольствие.
   Через несколько минут я  с  трудом  встал  и  огляделся.  На  этот  раз
сидевшие за столами не застыли, а продолжали  двигаться,  точно  водоросли
под водой, и даже издавали какие-то звуки, но лучше бы я их не слышал. Они
смеялись - медленным, тусклым, подводным смехом, - и смеялись надо мной. Я
подумал: зачем тратить время на этих людей - если  их  еще  можно  назвать
людьми, - ведь они мне в сущности безразличны, и я  вернулся  сюда,  чтобы
найти одного-единственного человека - Полу. Я знал, что среди них ее  нет.
Она могла быть только в гостинице.
   Она стояла одна в большой комнате, сейчас тихой,  как  склеп,  и  почти
такой же темной. Она не  была  манекеном  с  вытаращенными  глазами,  а  я
пожалел об этом, потому что, когда я увидел, как она  там  стоит,  у  меня
сердце заледенело. Я шел к ней, а она тихо качала головой, по щекам  текли
слезы, и все горе, обида, разочарование - все, что разделяло  и  разделяет
мужчину и женщину, стояло сейчас между нами.
   - Пола, - сказал я, - прошлый раз это я был виноват, но вот я здесь,  я
вернулся, пробился сюда ради тебя... - Я мог бы продолжать, но  знал,  что
она не ответит, а будет только качать  головой  и  плакать,  как  женщина,
которая чувствует, что все ушло безвозвратно.
   Наконец она пошла прочь, я следом за ней; хотел сказать что-нибудь,  но
не знал что. Вокруг  никого  не  было  -  пустота,  тишина  и  бесконечное
страдание. Она пересекла кухню, холодную,  ничем  больше  не  пахнущую,  и
приблизилась к зеленой двери. Там она остановилась, взглянула на  меня,  и
по лицу ее пробежала тень улыбки. Дверь медленно закрывалась за ней, и тут
подошел я, сильный, уверенный, да поможет мне бог! Я рванул дверь и шагнул
туда, как Александр Македонский.
   Но, разумеется, на сэра Аларика это не произвело никакого  впечатления,
и я его не порицаю. В этот раз я отсутствовал всего полторы минуты, и  ему
было безразлично,  выйду  я  из  его  чулана  победным  маршем  Александра
Македонского или выползу, как горбун Собора Парижской Богоматери. Он хотел
одного - поскорее выпроводить меня, пока я  не  разбушевался  и  не  начал
ломать мебель. Поэтому он торопливо сообщил  мне,  что  тут  по  соседству
живет человек, который за фунт может отвезти меня в Блэкли. Правда, старик
волновался напрасно: последнее посещение Другого Места  -  если  это  было
Другое Место - выбило из меня всю воинственность.
   Проводив меня до дверей, сэр Аларик немного успокоился.
   - На этот раз... было... не так приятно, мистер Линфилд... гм?
   - Было очень неприятно, - сердито ответил я. - Но поделом  мне,  раз  я
сам настаивал. И вел я себя не больно-то хорошо. Но  признайтесь  -  и  вы
тоже.
   - Нет, мистер Линфилд, - сказал он серьезно (я как  сейчас  вижу  этого
хилого бело-коричневого старичка, очень английского, но с  индийскими  или
китайскими глазами), - вы несправедливы  ко  мне...  и  к  себе  тоже.  Вы
побывали... в Другом Месте. Забудьте... это последнее посещение... помните
первое. Теперь... конечно...  вы  недовольны.  Но  у  вас...  есть...  мне
кажется... причина... быть недовольным... сейчас.
   - И раньше была, - проворчал я. - У всех у нас есть. В Блэкли от  этого
просто умирают. А вы в благодарность за  то,  что  я  вытащил  вас  из-под
грузовика, только прибавили мне недовольства.
   - Нет, - сказал он мягко, - не прибавил. В  конечном  счете.  Нет...  я
думаю... напротив... убавил. Вы сами убедитесь.
   Не могу сказать, чтобы я убедился, хотя время от  времени  я,  кажется,
понимаю, что он имел в виду. Нет, больше мы с ним не встречались. Я  снова
поехал к нему через несколько дней, но дом  стоял  закрытый  и  темный,  а
потом мне сказали, что сэр Аларик уехал -  наверно,  стоять  на  голове  в
Бомбее или крутить молитвенное колесо в  Тибете.  Я  пригласил  Дженнингса
позавтракать: хотел посмотреть, как он будет реагировать,  когда  я  скажу
ему, что несколько дней назад в одном  месте,  где  люди  под  пристальным
взглядом превращаются в пучеглазые манекены, он дал мне такой хук  справа,
какого я в жизни не получал. И, конечно, он никак не отреагировал,  только
сказал, что перестал видеть сны с тех пор, как не ест сыра по  вечерам,  и
что британский бокс и вообще спорт теперь совсем не тот, что был раньше.
   Перед отъездом из Блэкли я провел вечер с Мэвис Гилберт; она рассказала
мне еще кое-что о Родни и заставила меня снова описать ей Полу, хотя  я  и
не упоминал о Другом Месте; потом мы здорово захмелели, расчувствовались и
нерешительно попытались утешить друг друга любовью, но вышло это у нас  не
лучше, чем у пары подслеповатых медведей. В общем все закончилось так, как
я и предполагал, - недаром мне хотелось  обойтись  без  этого  прощального
вечера.
   Блэклейская электротехническая компания к тому времени привела машину в
соответствие с нашими требованиями, и после двухдневных испытаний  ее  под
моим наблюдением разобрали, упаковали и отправили в  Ливерпуль,  а  дальше
она пошла морем. Мне давно уже пора было  возвращаться  домой;  я  заказал
билет на самолет и туманным печальным зимним днем  оказался  в  лондонском
аэропорту. Я потому об этом говорю, что там я увидел Полу.
   Вы знаете, как пасутся пассажиры в аэропортах -  как  будто  школу  для
дефективных вывели на прогулку. Наше стадо погнали на  самолет,  а  другое
стадо - с самолета, так что мы шли двумя встречными вереницами.  И  тут  я
увидел Полу - это была она, никакого сомнения, скорее я готов сомневаться,
что меня зовут Харви.
   - Пола! - закричал я и бросился к ней.
   Она остановилась, но вид у нее был удивленный и нельзя  сказать,  чтобы
приятно удивленный.
   - Это какая-то ошибка, - ответила она. - Я миссис Эндерсли, меня  зовут
не Пола, и мы с вами незнакомы.
   - Ну, в чем дело? - Здоровый детина недовольно посмотрел на  меня.  Она
принадлежала ему. Ему принадлежал весь мир. Есть такие люди на свете.
   - Просто ошибка, дорогой, -  ответила  она  и  улыбнулась  мне,  словно
извиняясь - наверно, потому, что я был похож на потерявшуюся собачонку.
   И вдруг меня словно подбросило и вывернуло наизнанку:  в  ее  глазах  я
увидел сигнал, пришедший из их  бездонных  серых  глубин.  И  вот  что  он
означал: "Да, там я была Полой, и теперь я вспомнила тебя, Харви  Линфилд,
но один бог знает, где мы были и что нам  делать!"  Я  пробормотал  что-то
невнятное и вместе с остальным стадом потащился к самолету.
   И вот я здесь,  вернулся  при  первой  же  возможности,  но  сейчас  я,
разумеется, в  отпуске  -  без  Блэкли  под  дождем  и  без  привокзальной
гостиницы. Продолжаю рассказывать людям  о  Другом  Месте,  и,  когда  они
говорят, что знают что-то похожее, я еду туда и  смотрю,  и  это  приводит
меня в ваши красивейшие места  -  например,  Хабберхолм,  где  мы  с  вами
сегодня познакомились. Корнуолл, Девон, Дорсет, Котсуолдс, Озерный округ -
я всюду побывал. Да, я пытался найти сэра Аларика, но он  умер  в  феврале
где-то за границей. Да, я спрашивал об этом черном камне, но все имущество
продано или роздано, и о камне никто ничего не  знает.  Наверно,  все-таки
можно напасть на его след, я уже думал об этом.
   Но время от времени меня тревожит еще одно - вы это,  конечно,  и  сами
наблюдали. То и дело незнакомые люди вглядываются в вас и кричат: "Где  мы
с вами могли встречаться?" И когда отвечаешь, что вы нигде не встречались,
их лица тускнеют. Знаете, что не дает мне покоя - может, эти люди  были  в
каком-то своем Другом Месте и встретили там меня, как я  встретил  жителей
Блэкли и, конечно. Полу. Это  ведь  ужасно,  если  мы  все  встречаемся  в
каком-нибудь Другом Месте, а потом не можем никому ничего объяснить.  Боже
мой! Посмотрите-ка на часы! Мне ведь завтра утром ехать в Нортумберленд  -
я слыхал, там есть место... может быть, это Оно, кто знает?

Last-modified: Fri, 01 Dec 2000 18:40:51 GMT
Оцените этот текст: