рек дороги. - Ну, так я уеду сейчас, пустите! - Непослушными, дрожащими руками я попытался выключить зажигание и нажать стартер. - Погоди! - крепко обхватил меня человек. - Хватит баловаться. Вылезай. Переспишь ночь, а утром видно будет... Меня вытащили из кабины. - Отгоняй машину на обочину, Кемель, там разберемся! Он перекинул мою руку через плечо и потащил меня в темноте куда-то в сторону. Мы шли долго, пока добрались до какого-то двора. Человек помог мне войти в дом. В передней комнате горела керосиновая лампа. Человек посадил меня на табуретку, принялся стаскивать полушубок. И тогда я посмотрел на него. И вспомнил. Это был дорожный мастер Байтемир, тот самый, с которым мы буксировали когда-то машину на перевале. Стыдно стало, и все-таки я обрадовался, хотел было извиниться, поблагодарить его, но в это время грохот упавших на пол поленьев заставил меня обернуться. Я глянул и медленно, с усилием привстал с места, будто на плечи мне свалилось что-то непомерно тяжелое. В дверях возле рассыпанных дров стояла Асель. Она стояла неестественно прямая и как неживая смотрела на меня. - Что это? - тихо прошептала она. Я чуть было не крикнул "Асель!", но ее отчужденный, неподпускающий взгляд не дал проронить ни слова. Сгорая от позора, я опустил голову. В комнате на мгновение стало до жути тихо. Не знаю, чем бы все это кончилось, если бы не Байтемир. Он как ни в чем не бывало опять усадил меня на место. - Ничего, Асель, - спокойно сказал он. - Разбился немного шофер, отлежится... Ты бы лучше йод нам дала. - Йод? - голос ее потеплел, встревожился. - Йод соседи брали... Я сейчас! - спохватилась она и выбежала из дверей. Я сидел, не двигаясь, прикусив губу. Хмель точно вышибло из головы, протрезвел в мгновение ока. Только кровь с шумом колотилась в висках. - Обмывать надо сначала, - сказал Байтемир, разглядывая ссадины на моем лбу. Он взял ведро и вышел. Из соседней комнаты выглянул босоногий мальчик лет пяти в одной рубашонке. Он смотрел на меня большими любопытными глазами. Я сразу узнал его. Не пойму как, но узнал, сердце мое узнало. - Самат! - сдавленным голосом прошептал я и потянулся к сыну. В это время Байтемир появился в дверях, и я почему-то испугался. Он, кажется, услышал, как я назвал сына по имени. Стало очень неловко, будто поймали меня, как вора. Чтобы загладить смущение, я вдруг спросил, прикрывая рукой ссадину над глазом: - Это ваш сын? - Ну зачем мне надо было так спрашивать? До сих пор не могу простить себе. - Мой! - по-хозяйски уверенно ответил Байтемир. Поставил ведро на пол, поднял Самата на руки. - Мой, конечно, собственный, так ведь, Самат? - приговаривал он, целуя мальчонку и щекоча его шею усами. В голосе и поведении Байтемира не было ни тени фальши. - Ты почему не спишь? Ух ты, мой жеребенок, все тебе надо знать, ну-ка, беги в постель! - А мама где? - спросил Самат. - Сейчас придет. Вот она. Ты иди, сынок. Асель вбежала, молча окинула нас быстрым, настороженным взглядом, подала Байтемиру пузырек с йодом и увела сынишку спать. Байтемир намочил полотенце, вытер кровь с моего лица. - Терпи! - пошутил он, прижигая ссадины, и строго сказал: - Прижечь бы тебя за такое дело покрепче, да ладно, гость ты у нас... Ну вот и порядок, заживет. Асель, нам бы чайку. - Сейчас. Байтемир постелил на кошму ватное одеяло, положил подушку. - Пересаживайся сюда, отдохни немного, - сказал он. - Ничего, спасибо! - пробормотал я. - Садись, садись, будь как у себя дома, - настаивал Байтемир. Я делал все, как во сне. Сердце будто кто-то зажал в груди. Все во мне напряглось в тревоге и ожидании. Эх, зачем только родила меня мать на свет! Асель вышла и, стараясь не смотреть на нас, взяла самовар, унесла во двор. - Я сейчас помогу тебе, Асель, - сказал вслед Байтемир. Он пошел было за ней, но Самат снова прибежал. Он совсем не собирался спать. - Ты что, Самат? - добродушно покачал головой Байтемир. - Дядя, а ты прямо из кино вышел? - серьезно спросил меня сын, подбегая поближе. Я смекнул, в чем дело, а Байтемир расхохотался. - Ах ты, несмышленыш мой! - смеялся Байтемир, опустившись возле малыша на корточки. - Уморил... Мы ездим на рудник кино смотреть, - обернулся он ко мне. - Ну и он с нами... - Да, я из кино вышел! - поддержал я общее веселье. Но Самат нахмурился. - Неправда! - заявил он. - Почему же неправда? - А где сабля, которой ты сражался? - Оставил дома... - А ты мне покажешь? Завтра покажешь? - Покажу. Ну-ка, иди сюда. Как тебя звать, Самат, да? - Самат. А тебя как, дядя? - Меня... - я умолк. - Меня дядя Ильяс, - с трудом выдавил я. - Ты иди, Самат, ложись, поздно уж! - вмешался Байтемир. - Папа, можно я немножко побуду! - попросил Самат. - Ну ладно! - согласился Байтемир. - А мы сейчас чай принесем. Самат подошел ко мне. Я погладил его руку: он был похож на меня, очень похож. Даже руки были такие же, и смеялся он так же, как я. - Ты кем будешь, когда вырастешь? - спросил я, чтобы как-то завязать разговор с сыном. - Шофером. - Любишь ездить на машине? - Очень-очень... Только меня никто не берет, когда я поднимаю руку... - А я покатаю тебя завтра. Хочешь? - Хочу. Я тебе альчики* дам свои! - Он побежал в комнату за альчиками. ______________ * Альчики - детские игральные кости (бабки). За окном выбивались из самоварной трубы языки пламени. Асель и Байтемир о чем-то разговаривали. Самат принес альчики в мешочке из шкуры архара*. ______________ * Архар - дикий баран. - Выбирай, дядя! - рассыпал он передо мною свое разноцветное, крашеное хозяйство. Я хотел взять один альчик на память, но не посмел. Дверь распахнулась, и вошел Байтемир с кипящим самоваром в руках. Вслед за ним появилась Асель. Она принялась заваривать чай, а Байтемир поставил на кошму круглый столик на низеньких ножках, накрыл скатертью. Мы с Саматом собрали альчики, положили их обратно в мешочек. - Богатство свое показывал, ох, и хвастунишка ты! - ласково потрепал Байтемир за ухо Самата. Через минуту мы все уже сидели за самоваром. Я и Асель делали вид, будто никогда не знали друг друга. Мы старались быть спокойными и, наверно, поэтому больше молчали. Самат, примостившись на коленях Байтемира, льнул к нему, вертел головой: - У-ух, всегда у тебя усы колются, папа! - и сам же лез, подставлял под усы щеки. Нелегко мне было сидеть рядом с сыном, не смея его так назвать и слушая, как он называет отцом другого человека. Нелегко знать, что Асель, моя любимая Асель, вот тут рядом, а я не имею права прямо взглянуть ей в глаза. Как она очутилась здесь? Полюбила и вышла замуж? Что я мог узнать, если она даже не подавала вида, будто знает меня, словно я был совершенно чужим, незнакомым человеком? Неужели она так возненавидела меня? А Байтемир? Разве он не догадывается, кто я на самом деле? Разве он не заметил нашего сходства с Саматом? Почему он даже не вспомнил о встрече на перевале, когда мы буксировали машину? Или вправду забыл? Еще тяжелей стало, когда легли спать. Постелили мне тут же на кошме. Я лежал, отвернувшись к стене, лампа была чуть пригашена, Асель убирала посуду. - Асель! - тихо позвал ее Байтемир через раскрытую дверь смежной комнаты. Асель подошла. - Ты бы постирала. Она взяла мою клетчатую рубашку, которая была вся в крови, и принялась стирать. Но тут же прекратила стирку. Слышу, прошла к Байтемиру. - А воду из радиатора слили? - тихо спросила она. - Вдруг мороз прихватит... - Слили, Кемель слил! - так же тихо ответил Байтемир. - Машина почти в целости... Утром поможем... А я и забыл: не до радиаторов, не до моторов мне было. Асель достирала рубашку и, развешивая ее над плитой, тяжело вздохнула. Потушила лампу, ушла. Стало темно. Я знаю, мы все не спали. Каждый из нас остался наедине со своими мыслями. Байтемир лежал с сыном на одной кровати. Он бормотал что-то ласковое, то и дело прикрывал Самата, когда тот беспокойно ворочался во сне. Асель изредка сдержанно вздыхала. Мне казалось, я видел в темноте ее глаза, влажно поблескивающие. Они, наверно, были залиты слезами. О чем она думала, о ком она думала? Нас было теперь у нее трое... Может быть, и она перебирала в памяти так же, как я, все то прекрасное и горестное, что связывало нас. Но теперь она была недоступна, недоступны были и ее мысли. Асель изменилась за эти годы, глаза ее изменились... Это были уже не те доверчивые, сияющие чистотой и простодушием глаза. Они стали строже. И все-таки Асель оставалась для меня все той же, тем же топольком степным в красной косынке. В каждой ее черте, в каждом движении я угадывал знакомое, родное. Тем горше, тем обидней и мучительней было у меня на душе. В отчаянии, прикусив зубами угол подушки, я лежал, не сомкнув глаз до утра. За окном в набегающих тучах плыла, ныряла луна. Ранним утром, когда Асель и Байтемир вышли во двор по хозяйству, я тоже встал. Надо было уезжать. Осторожно ступая, я подошел к Самату, поцеловал его и быстро вышел из комнаты. Асель грела во дворе воду в большом котле, установленном на камнях. Байтемир колол дрова. Мы отправились с ним к машине. Шли молча, курили. Машина, оказывается, натолкнулась вчера на придорожные надолбы. Две из них лежали сбитые вместе с бетонным основанием. У машины была разбита фара, погнуто крыло и передок, заклинило колесо. Все это мы кое-как выпрямили с помощью лома и молотка. А потом началась долгая, мучительная работа. Промерз мотор, занемел. Разогревали картер горящей паклей, в две руки крутили заводную рукоятку. Наши плечи соприкасались, ладони горели на одной рукоятке, мы дышали в лицо друг другу, мы делали одно дело и, может быть, думали об одном и том же. Мотор поддавался туго. Мы начали задыхаться. Тем временем Асель принесла два ведра горячей воды. Молча поставила передо мной, отошла в сторону. Я вылил воду в радиатор. Крутанули с Байтемиром раз, еще раз, наконец мотор заработал. Я сел в кабину. Мотор работал неровно, с перебоями. Байтемир полез с молотком под капот проверить свечи. В этот момент прибежал Самат, запыхавшийся, в пальтишке нараспашку. Он забегал вокруг машины, прокатиться хотелось ему. Асель поймала сына и, не выпуская, стала у кабины. Она посмотрела на меня с укором, с такой болью и жалостью, что я готов был в ту минуту сделать все что угодно, лишь бы искупить вину, вернуть их себе. Я пригнулся к ней из раскрытой дверцы: - Асель! Бери сына, садись! Увезу, как тогда, навсегда! Садись! - взмолился я под шум мотора. Асель ничего не сказала, тихо отвела в сторону затуманенные слезами глаза, отрицательно покачала головой. - Поедем, мама! - потянул ее за руку Самат. - Покатаемся! Она шла, не оглядываясь, низко опустив голову. А Самат порывался назад, не хотел уходить. - Готово! - крикнул Байтемир, захлопнул капот, подал мне в кабину инструмент. И я поехал. Снова баранка в руках, снова дорога и горы - машина уносила меня, какое ей было дело... Так я нашел Асель с сыном на перевале, так мы встретились и расстались. Всю дорогу к границе и обратно я думал и ничего не мог придумать. Устал от безысходных дум... Теперь уже надо было уезжать, уезжать куда глаза глядят, я не должен был здесь оставаться. Это я решил твердо, с такими мыслями возвращался назад. Проезжая мимо дорожного участка, увидел Самата, он играл в стороне с мальчиком и девочкой чуть постарше себя в таш-каргон - строили из камней дворики, загоны для скота. Может быть, я и раньше замечал их у дороги... Выходит, почти каждый день проезжал неподалеку от своего сына, даже не подозревая об этом. Я остановил машину. - Самат! - крикнул я. Взглянуть захотел на него. Дети понеслись ко мне. - Дядя, ты приехал покатать нас? - подбежал Самат. - Да, чуть-чуть прокачу! - сказал я. Ребята дружно полезли в кабину. - Это наш знакомый дядя! - похвалился Самат перед друзьями. Я провез их совсем немного, но сколько счастья и радости испытал при этом, пожалуй, больше, чем сами дети. А потом высадил их. - Бегите теперь домой! Ребята побежали. Я остановил сына. - Постой, Самат, что-то скажу! - поднял его на руки, высоко вскинул над головой, долго смотрел сыну в лицо, потом прижал к груди, поцеловал и опустил на землю. - А где сабля, ты привез, дядя? - вспомнил Самат. - Ох, я и забыл, сынок, привезу в следующий раз! - пообещал я. - Теперь не забудешь, да, дядя? Мы будем играть на том же месте. - Хорошо, беги теперь быстрей! На автобазе в плотницкой мастерской я выстругал три игрушечные сабли и захватил их с собой. Дети действительно ждали меня. Я снова прокатил ребят в машине. Так началась дружба с сыном и его товарищами. Они быстро привыкли ко мне. Еще издали бежали к дороге наперегонки: - Машина, наша машина идет! Ожил я, человеком стал. Иду в рейс, и на душе светло: какое-то хорошее чувство везу с собой. Знаю, ждет меня сын у дороги. Хоть две минуты посижу рядом с ним в кабине. Теперь все мои заботы и помыслы были о том, как вовремя подоспеть к сыну. Я так рассчитывал время, чтобы проезжать перевал днем. Дни стояли теплые, весенние, дети постоянно играли на улице, так что я часто заставал их у дороги. Мне казалось, что ради этого только живу и работаю, до того я был счастлив. Но иногда сердце замирало от страха. Может быть, там, на дорожном участке, знали, что я катаю детей, может, нет, но сыну могли запретить встречаться со мной, не отпускать его к дороге. Я очень боялся, молил в душе Асель и Байтемира не делать этого, не отбирать у меня хотя бы этих коротеньких встреч. Но однажды так оно и случилось... Приближалось Первое мая. Я решил сделать сыну подарок к празднику. Купил заводную машину, грузовичок. В тот день я замешкался на автобазе, выехал позднее и очень спешил. Может быть, поэтому у меня было какое-то нехорошее предчувствие, волновался, тревожился без всякого повода. Подъезжая к дорожному участку, я достал сверток, положил с собой, представляя, как обрадуется Самат. Игрушки у него были и получше, но это особый подарок - от знакомого шофера с дороги мальчугану, мечтающему стать шофером. Однако Самата в этот раз на дороге не оказалось. Ребята подбежали без него. Я вышел из кабины. - А где Самат? - Дома, заболел он, - ответил мальчик. - Заболел? - Нет, он не заболел! - со знающим видом пояснила девочка. - Мама не пускает его сюда! - Почему? - Не знаю. Говорит, нельзя. Я помрачнел: вот и конец всему. - На, отнеси, - подал я было мальчику сверток, но тут же раздумал. - Или нет, не надо. - Взял назад, понуро пошел к машине. - А почему дядя не катает нас? - спросил мальчик у сестры. - Он болен, - хмуро ответила она. Да, угадала девочка. Хуже всякой болезни скрутило меня. Всю дорогу раздумывал я, как могло получиться, что Асель до того ожесточилась на меня. Неужели в ней не осталось ни капли хотя бы жалости, какой бы я ни был плохой? Нет, не верилось мне... Не походило это на Асель, тут что-то другое. А что? Откуда мне знать... Я старался уверить себя, что сын и правда приболел немного. Почему я не должен верить мальчику? Я так убедил себя в этом, что стало мерещиться, как мечется сын в жару и бреду. А вдруг надо помочь чем-нибудь, лекарство какое достать или повезти в больницу? Люди-то живут на перевале, а не на проспекте городском! Просто измучился, извелся. Спешил назад, не представлял, что могу сделать, как поступить, знал лишь одно: скорее увидеть сына, скорее... Я верил, что встречу его, сердце мне подсказывало. И как назло, кончилось горючее в баке, пришлось остановиться у бензоколонки на перевалочной базе... x x x Мой попутчик Ильяс замолчал. Потирая ладонью разгоряченное лицо, тяжело вздохнул, поднял до отказа окно и снова, в который раз, закурил. Время было уже далеко за полночь. Кроме нас, в поезде, наверно, все спали. Колеса выстукивали на рельсах свою бесконечную дорожную песню. За окнами бежала светлеющая летняя ночь, мелькали огоньки полустанков. Паровоз зычно гудел на бегу. - Вот тут вы подошли ко мне, агай, и я отказал вам. Теперь понятно почему? - задумчиво усмехнулся мой сосед. - Вы остались у бензоколонки, потом обогнали меня на "Победе". Это я заметил... Да, ехал, волновался страшно. Предчувствие не обмануло меня - Самат ждал у дороги. Завидев машину, побежал наперерез: - Дядя! Дядя шофер!.. Здоров мой мальчик! Ох, как я обрадовался, в охапку не вместить было моего счастья! Я остановился, выскочил из кабины, побежал навстречу сыну. - Ты что, болел? - Нет, мама не пускала. Она говорит, чтобы я не катался на твоей машине. А я плакал, - пожаловался Самат. - Ну, а как же ты пришел сейчас? - А папа сказал, что если хочется человеку катать детей, то пусть катает. - Вот как? - А я сказал, что буду шофером... - Да, ты и будешь, еще каким! А знаешь, что я привез тебе? - Я достал игрушечную машину. - Смотри, заводной грузовик, самое что ни на есть подходящее для маленьких шоферов! Мальчик заулыбался, засиял. - Я всегда-всегда буду ездить с тобой, да, дядя? - глянул он на меня просительными глазами. - Конечно, всегда! - заверил я его. - А хочешь, поедем со мной на Первое мая в город, мы машину флажками украсим, а потом я тебя привезу. Трудно сейчас объяснить, почему я так сказал, какое имел право и, главное, почему я сам вдруг поверил в это. Мало того, я пошел дальше. - А если понравится, останешься у меня насовсем! - предложил я сыну самым серьезным образом. - Мы будем жить в кабине, я тебя везде буду возить с собой и никуда не отпущу, не расстанусь. Хочешь? - Хочу! - сразу согласился Самат. Мы будем жить в машине! Поедем, дядя, поедем сейчас!.. Бывает, что и взрослый вроде ребенка становится. Мы сели в кабину. Я неуверенно включил зажигание, нажал на стартер. А Самат рад, теребит меня, ласкается, подпрыгивает на сиденье. Машина пошла. Самат обрадовался еще больше, смеется, говорит мне что-то, показывает на руль, на кнопки приборной доски. И я вместе с ним развеселился. Но опомнился, в жар кинуло. Что я делаю?! Притормозил, однако, Самат не дал мне остановиться. - Быстрей, дядя, быстрей поехали! - просил он. Как мне было отказать детским счастливым глазам? Я прибавил газу. Только разогнались, как впереди показался грейдер, подновляющий шоссе. Грейдер развернулся, пошел навстречу, а за ним в конце загона стоял Байтемир. Он перелопачивал грабаркой гудрон на развороте. Я растерялся. Хотел остановиться, но было уже поздно: далеко увез мальчишку. Я пригнулся пониже и отчаянно газанул. Байтемир ничего не заметил. Он работал, не поднимая головы: мало ли машин проходит каждую минуту. Но Самат увидел его: - А вон папа! Дядя, давай возьмем и папу, а? Останови, я позову папу! Я молчал. Остановиться теперь было невозможно, что я скажу? Самат вдруг оглянулся назад, перепугался, закричал, заплакал: - Я хочу к папе! Останови, я хочу к папе! Останови, не хочу! Ма-ма!.. Я затормозил, заводя машину за скалу на повороте. Бросился успокаивать сына: - Не плачь, Самат, ну, не надо! Я сейчас отвезу тебя обратно. Только не плачь! Но перепуганный мальчик ничего не хотел знать. - Нет, не хочу! Я к папе! Открой! - заколотил он в дверцу. - Открой, я побегу к папе! Открой! Вот ведь какая оказия приключилась. - Да ты не плачь! - умолял я. - Сейчас открою, только успокойся! Я сам отведу тебя к папе. Ну, выходи, пойдем! Самат спрыгнул на землю и с плачем побежал назад. Я задержал его: - Постой! Вытри слезы. Не надо плакать. Я прошу тебя, сынок мой родимый, не плачь! А машину свою, что ж ты, а? Смотри! - Я схватил игрушку, дрожащими руками закрутил завод. - Смотри, как она побежит к тебе, лови! - Машина покатилась по дороге, наткнулась на камень, опрокинулась и кувырком полетела в кювет. - Не хочу! - пуще прежнего залился Самат и побежал от меня без оглядки. Горячий ком подкатил к горлу. Я пустился догонять сына: - Постой, да ты не плачь, Самат! Постой, я твой... я твой... Ты знаешь!.. - но язык не повернулся сказать. Самат убегал не оглядываясь, скрылся за поворотом. Я добежал до скалы, остановился, глядя вслед сыну. Я видел, как Самат подбежал к работающему на дороге Байтемиру и бросился к нему. Байтемир присел, обнял его, прижал к себе. Мальчик тоже обнял его за шею, пугливо поглядывая в мою сторону. Потом Байтемир взял его за руку, перебросил грабарку через плечо, и они пошли по дороге - большой и маленький человек. Я долго стоял, притулившись к скале, затем повернул назад. Остановился возле игрушечной машинки. Она лежала в кювете колесами вверх. Слезы потекли по моему лицу. "Ну, вот и все!" - сказал я своей большой машине, поглаживая ее по капоту. Меня обдало тепло мотора. Что-то родное было теперь даже в машине, свидетельнице моего последнего свидания с сыном... x x x Ильяс поднялся, направился в коридор. - Подышу свежим воздухом, - сказал он в дверях. Я остался в купе. Предрассветное небо белеющей полосой качалось за окном. Смутно мелькали телеграфные столбы. Можно было погасить свет. Я лежал на полке и думал, рассказать ли Ильясу то, что мне было уже известно и чего он не знал? Но он не появлялся. Так я ему ничего и не рассказал. x x x С дорожным мастером Байтемиром мне довелось познакомиться в то время, когда Ильяс уже знал, что Асель и его сын живут на перевале. На Памир ждали делегацию дорожных работников Киргизии. В связи с этим таджикская республиканская газета поручила мне написать очерк о киргизских горных дорожниках. В числе делегатов был Байтемир Кулов, один из лучших дорожных мастеров. Я приехал на Долон, чтобы познакомиться с Байтемиром. Встретились мы неожиданно и поначалу очень удачно для меня. Где-то на самом перевале наш автобус остановил рабочий с красным флажком в руке. Оказывается, только что произошел обвал, и теперь ремонтники расчищали дорогу. Я вышел из автобуса, направился к месту обвала. Участок уже был взят в прочные опалубки. Бульдозер сбрасывал землю под откос. Там, где он не мог развернуться, орудовали рабочие с трамбовками и лопатами в руках. Человек в брезентовом плаще и кирзовых сапогах шагал вместе с бульдозером и подавал команду трактористу: - Возьми левей! Зайди еще разок! Пройдись над опалубкой! Так! Стоп! Назад!.. Дорога была почти восстановлена, проезд расчищен. Шоферы с двух сторон отчаянно сигналили, ругались, требуя открыть путь, а человек в плаще, не обращая внимания, спокойно распоряжался. Он снова и снова заставлял бульдозер прохаживаться по дороге, приминать грунт в опалубке. "Это, наверно, и есть Байтемир. Хозяин своего дела!" - решил я. И не ошибся, это оказался Байтемир Кулов. Наконец путь был открыт, машины разъехались. - А вы что же, автобус-то ушел? - сказал мне Байтемир. - А я к вам! Байтемир не показал своего удивления. Просто и с достоинством пожал мне руку: - Рад буду гостю. - У меня к вам дело, Баке, - обратился я, называя его уменьшительным именем. - Вы знаете, что наши дорожники должны поехать в Таджикистан? - Слышал. - Так вот, перед вашим отъездом на Памир я хотел поговорить. По мере того, как я объяснял цель своего приезда, Байтемир все больше хмурился, задумчиво поглаживая жесткие бурые усы. - Что вы приехали, это хорошо, - сказал он, - но на Памир я не поеду, и писать обо мне не стоит. - А почему? Дела? Или дома что? - Дела какие - дорога. Сами видите. А дома? - он примолк, доставая папиросы. - Дома... тоже, конечно, дела, как у всех, семья... Однако на Памир я не поеду. Я принялся убеждать его, разъяснять, как важно, чтобы в составе делегации был такой дорожный мастер, как он. Байтемир слушал больше из вежливости, уговорить его мне так и не удалось. Я был очень раздосадован, и прежде всего на себя. Изменило мне профессиональное чутье, не так я подошел к этому человеку. Мне предстояло уехать ни с чем, не выполнив задания редакции. - Что ж, Баке, извините, я поеду. Подойдет сейчас какая-нибудь попутная машина... Байтемир внимательно посмотрел на меня спокойными, умными глазами, улыбнулся в усы. - Городские киргизы забывают обычай. У меня есть дом, семья, дасторкон* и ночлег. Раз вы приехали ко мне, уедете завтра из дому, а не с дороги. Пойдемте, я отведу вас к жене и сыну. Не обижайтесь, мне еще обход надо сделать засветло. Я быстро вернусь. Работа такая... ______________ * Дасторкон - праздничная скатерть с угощением для гостя. - Погодите, Баке, - попросил я. - Пойду-ка и я вместе с вами в обход. Байтемир лукаво прищурился, оглядывая мой городской костюм. - Да вроде бы неудобно вам бродить со мной. Концы далекие, пути крутые. - Ничего! И мы пошли. Останавливались возле каждого моста, поворота, возле обрывов и нависающих скал. Естественно, мы разговорились. До сего времени для меня загадка, с чего, с какого слова началось, каким образом я завоевал доверие и симпатию Байтемира. Он рассказал мне всю свою историю и историю своей семьи. РАССКАЗ ДОРОЖНОГО МАСТЕРА Вы спросили, почему я не желаю ехать на Памир. Я сам памирский киргиз, а очутился здесь, на Тянь-Шане. Чуть ли не мальчишкой попал я на строительство Памирского тракта. Пошел по комсомольскому призыву. Работали мы горячо, с охотой, особенно молодежь. Еще бы, дорога шла на недоступный Памир! Вышел я в ударники, получал премии, награды. Но это так, к слову. Там, на стройке, встретил я одну девушку. Полюбил ее, крепко полюбил. Была она хороша и умна. Пришла из аила на стройку; в ту пору для киргизской девушки это была не простая задача. И сейчас не так легка девичья дорога, сами знаете, обычаи еще сковывают. Прошло около года. Строительство тракта подходило к концу. Нужны были кадры для эксплуатации дороги. Построить - полдела, это можно одолеть общими силами, а вот потом следить надо за дорогой умеючи. Был у нас один молодой инженер - Хусаинов, он и сейчас по дорожной части, крупный работник. Дружили мы с ним. Хусаинов и надоумил меня поехать на курсы. Думал я, не дождется Гульбара, увезут ее в аил, но нет, дождалась. Мы поженились и остались там, на дорожном участке. Жили хорошо, дружно. Надо сказать, для дорожников, живущих в горах, на перевалах, крепкая семья, жена особенно много значат. Позднее я испытал это на себе. И если я полюбил на всю жизнь свою работу, то немалая заслуга в этом была жены. Родилась у нас девочка, а потом вторая, и тут как раз грянула война. Памирский тракт стал как река во время ливня. Хлынул народ вниз - уходил в армию. Мне тоже пришел черед. Утром мы все вышли из дому к дороге. Маленькую дочурку я нес на руках, старшенькая шла рядом, уцепившись за меня. Гульбара моя, бедная Гульбара! Она крепилась, старалась быть спокойной, несла мой походный мешок, но я-то зная, каково ей оставаться в безлюдных горах, на дорожном участке с двумя малыми детьми. Я собирался отправить их в аил, к своим родственникам, но Гульбара не захотела. "Перебьемся, - говорит, - будем ждать тебя, да и дорогу нельзя оставить без присмотра..." Последний раз мы стояли у обочины шоссе, я смотрел на жену, на детей, прощался. Совсем-совсем молодыми были мы тогда с Гульбарой, только начинали жить... Попал я в саперный батальон. Сколько понаделали мы на военной земле дорог, переправ, мостов! Счету нет! Через Дон, через Вислу и Дунай шли. Стынешь, бывало, в ледяной воде, горишь в дыму и пламени, снаряды рвутся кругом, разносят переправу, люди гибнут, и уж сил нет никаких, убили бы, что ли, поскорей! Но как вспомнишь своих, что ждут в горах, и откуда только силы берутся. Нет, думаешь, не за тем я пришел с Памира, чтобы погибнуть здесь под мостом. Зубами крутил проволоку на разъезжающихся крепях, не сдавался... И не погиб, дошел почти до Берлина. Жена мне писала часто, благо почта мимо по тракту шла. Писала все подробно, и о дороге тоже - она осталась мастером вместо меня. Знал, тяжело ей, дорога-то не где-нибудь, а на Памире. Только весной сорок пятого перестал я вдруг получать вести. "Ну, известно, на фронте все бывает" - успокаивал себя. И вот однажды вызывают меня в штаб полка. Так и так, мол, старшина, повоевал, благодарность тебе, награды. Возвращайся домой, ты там сейчас нужнее. Я, конечно, обрадовался. Телеграмму даже послал. На радостях и не задумался над тем, почему меня отпустили домой раньше срока... Прибыл я в свои места, в военкомат не стал заезжать, успеется, никуда не денусь. Домой! Домой скорее! Встретилась попутная полуторка, и двинул я вверх по Памирскому тракту. Крылья бы мне, привык на фронтовых машинах разъезжать, кричу шоферу в кабину: - Поднажми, браток, не жалей ты свою дребезжалку! Домой еду! И вот уже близко. За поворотом мой участок. Не утерпел. Спрыгнул на ходу с машины, вещмешок за плечо - и бегом. Бегу, бегу, миновал поворот и... не узнаю ничего. Все будто на месте. И горы стоят там же и дорога та же, только нет жилья. Ни души кругом. Одни только камни лежат навалом. Двор наш был чуть на отшибе, под самой горой. Места там тесные. Как глянул я на гору - обомлел. Снежная лавина сорвалась с крутизны. Все снесло на своем пути подчистую, ничего не оставила, точно когтистой лапой сорвала землю со склона и далеко вниз по ложбине пропахала огромный овраг. Жена писала в последнем письме, что снегопады были глубокие и вдруг начались дожди. Надо было заранее взорвать лавину, спустить ее, да разве это женское дело... Вот тебе и встретился со своей семьей! Тысячу раз смотрел смерти в глаза, живой вернулся из ада, а их здесь как не было... Стою и двинуться не могу. Хочу закричать, заорать так, чтоб горы вздрогнули, - не могу. Закаменело во мне все, будто и не живой я уже. Слышу только, вещмешок сползает с плеча и падает у ног. Так я бросил его там, подарки вез дочкам, жене, обменял по пути кое-что из барахла на леденцы... Долго стоял я, все будто ждал какого-то чуда. Потом повернулся и пошел назад. Остановился раз, глянул: горы раскачиваются из стороны в сторону, сдвигаются, наваливаются на меня. Закричал я и пустился бежать. Прочь! Прочь от проклятого места! Вот тогда я и заплакал... Не помню, как и куда я шел, на третий день очутился на станции. Брожу среди народа как потерянный. Окликнул меня по имени какой-то офицер. Смотрю - Хусаинов, возвращается домой, демобилизовался. Я ему рассказал о своем несчастье. "Куда же, - говорит, - ты теперь?" А я и сам не знаю! "Нет, - говорит, - не годится так, перетерпи. Не позволю тебе слоняться одному. Поедем-ка на Тянь-Шань строить дорогу, а там видно будет..." Так я и попал сюда. Первые годы мосты строил на трассе. Время шло, надо было определяться куда-нибудь на постоянное жилье. Хусаинов в то время работал уже в министерстве. Он часто заезжал ко мне, советовал пойти на прежнюю работу дорожным мастером на участок. Я не решался. Страшно было. На стройке я не один, с народом, все легче. А там, кто его знает, пропаду с тоски. Я все не мог прийти в себя, прошлое не забывалось. Будто кончилась на том жизнь и нет ничего впереди. О женитьбе и мыслей не было. Слишком любил я свою Гульбару и детишек. Казалось, что никогда и никто не заменит мне их. А жениться так, лишь бы жить - это не дело. Лучше оставаться одному. Ну, надумал я все же пойти на участок мастером: попробую, не получится - уеду куда-нибудь. Дали мне участок здесь, на самом перевале. И ничего, постепенно прижился, привык. Может, потому, что участок хлопотливый: перевал. А мне даже лучше. Со временем приутихла боль в душе, притупилась. Иногда только снилось: стою окаменевший перед тем местом, где был двор, и чувствую, как сползает вещмешок с плеча... В такие дни с утра уходил на дорогу и не возвращался домой до позднего вечера. Так я и оставался один. Кое-где, правда, шевельнется грустная мысль: "А может, еще будет мне счастье?" И пришло оно, трудное, мучительное, когда меньше всего я этого ждал. Как-то раз года четыре назад у соседа мать заболела. Самому ему трудно вырваться из дому: работа, семья, дети, а старушке день ото дня все хуже и хуже. Я и решил показать ее врачам. Пришла как раз на участок машина из дорожного управления, привезла что-то. На ней мы и поехали в город. Врачи хотели было устроить старушку в больницу, да куда там. "Помирать, - говорит, - буду дома, не хочу оставаться. Увози меня, а то прокляну". Так и пришлось везти назад. Время было уже позднее. Миновали перевалочную базу. Вдруг шофер остановил машину. Слышу, спрашивает: - Куда вам? Женский голос ответил что-то, послышались шаги. - Садитесь! - сказал шофер. - Что же вы? - и подогнал машину. К борту подошла молоденькая женщина с ребенком на руках и с небольшим узелком. Я помог ей забраться в кузов, уступил место у кабины, чтоб ветер поменьше лютовал, сам пристроился в углу. Мы поехали. Холодина стояла страшная. Ветер дул сырой, промозглый. Ребенок расплакался. Она его укачивала, нянчила, а тот и не думал успокаиваться. Вот беда! В кабину бы ее посадить, да там старуха едва живая. Тогда я притронулся к ее плечу: - А ну, дайте мне его, может, успокоится, а сами пригнитесь ниже, все ветра меньше. Я запрятал малыша под полушубок, прижал к себе. Он утих, засопел носиком. Хорошенький такой, месяцев десяти примерно. Я держал его под левым боком. И вдруг ворохнулось мое сердце в груди, сам не знаю почему, забилось, как подбитая птица. Горестно и радостно стало мне. "Эх, неужели никогда не быть мне отцом?" - подумал я. А малыш приткнулся, и дела ему никакого. - Мальчик? - спросил я. Она кивнула головой. Вижу, замерзла, бедняжка, пальто на ней тонкое. А я и зимой плащ ношу поверх полушубка, нельзя в нашей работе без него. Придерживая малыша, я протянул ей свободный рукав: - Тяните с меня плащ. Так простыть можно. - Нет, что вы, не беспокойтесь, - отказалась она. - Тяните, тяните! - потребовал я. - Укрывайтесь от ветра. Она укуталась в плащ, я подоткнул полы ей под ноги. - Согрелись немного? - Согрелась. - А что же вы так поздно? - Так уж пришлось, - тихо ответила она. Тем временем мы пошли по ущелью. Здесь был рудничный поселок. Все уже спали, в окнах темно. Собаки с лаем бежали за машиной. И тут я спохватился: куда она едет? Я почему-то думал, что на рудник, дальше некуда: перевал, а там наш участок. - Вы, наверное, приехали? - сказал я ей и постучал в кабину. - Осталось недалеко до перевала, а дальше машина не пойдет. - А здесь что? - спросила она. - Рудник. Вам разве не сюда? - Я... я сюда ехала, - неуверенно сказала она. Но затем быстро встала, подала мне плащ, взяла на руки ребенка. Он сразу начал хныкать. Что-то тут было неладно, беда у нее. Оставить ее одну ночью, в холод? - Вам некуда ехать! - без обиняков сказал я. - Не подумайте плохое. Дайте сюда малыша! - Я почти силой взял его. - Не отказывайтесь. Переночуете у нас на участке, а там дело ваше. Все! Поехали! - крикнул я шоферу. Машина тронулась. Она сидела молча, уткнув лицо в ладони. Не знаю, может быть, плакала. - Не бойтесь! - успокоил я. - Я вам ничего худого не сделаю... Я дорожный мастер - Байтемир Кулов. Можете верить мне. Устроил их у себя. Была у нас свободная комнатушка в пристройке во дворе, улегся я там на топчане. Долго не засыпал. Раздумывал. Неспокойно мне было. Расспрашивать неудобно, я сам не люблю этого, а все же пришлось кое-что спросить: вдруг человеку помощь нужна. Отвечала она скованно, неохотно. Однако я угадывал то, что она не договаривала. Когда человек в горе, за каждым словом его - десять невысказанных. Ушла она из дому, от мужа. Гордая, должно быть. Заметно, что страдает, убивается, но не сдается. Ну что ж, каждый волен поступать, как хочет. Ей виднее. И все же жалко мне было ее, совсем молодая женщина. На девушку похожа, стройная такая. Ласковая, наверно, душевная. Как мог человек допустить, чтобы она бросила все и ушла? Ну, да это их дело. Посажу завтра на какую-нибудь попутную машину - и до свидания. Устал я в тот день, засыпаю, и кажется мне, что еду в машине, а под полушубком у меня малыш. Пригрелся, прижимается под сердцем. Поднялся я на рассвете. Пошел в обход, да что-то быстро вернулся. "Как там, - думаю, - мои гости?" Осторожно, чтобы не разбудить, затопил печку, поставил самовар. А она, оказывается, уже встала и собиралась уезжать. Благодарит меня. Без чая я их не отпустил, заставил немного подождать. Мой ночной попутчик-малыш оказался забавным мальчуганом. Большой радостью было повозиться с ним... За чаем я спросил: - Вам куда ехать? Она подумала и сказала: - В Рыбачье. - Родные там? - Нет. Родители мои в аиле, за Тосором. - О, так это вам с пересадкой придется. Неудобно. - А я и не еду туда. Нельзя нам в аил, - задумчиво сказала она сыну. - Мы сами виноваты. Я предположил, что она, наверно, вышла замуж против воли родителей. Так оно потом и оказалось. Собралась она идти на дорогу, но я уговорил повременить, посидеть пока дома, чтобы не стоять с ребенком на ветру. Машину мог и я остановить. Я шел к дороге с тяжелой душой. Не знаю отчего, грустно и тоскливо становилось при мысли, что они сейчас уедут, а мне опять оставаться одному. Сначала попутные машины не попадались. А потом я пропустил одну, не поднял руку. И сам перепугался. Зачем я это делаю? Вот тут и начались мои мучения. Машины шли, а я все откладывал. "Сейчас, - думаю, - следующую машину остановлю", и снова рука не поднималась. В жар бросило меня. Она ждет там, надеется. Противен стал сам себе, а поделать ничего с собой не могу. Шагаю по дороге взад-вперед. Какие-то оправдания, причины нахожу. То кабина холодная - стекла выбиты, то машина не та, то шофер не приглянулся - лихач, а может, подвыпивший. А когда машины шли с занятыми кабинами, радовался, как мальчишка. Только не сейчас, только бы еще немного, еще минут пять побыли бы дома. "А куда ей ехать? - подумал я. - В аил нельзя, сама сказала. В Рыбачье, где приткнется она там с ребенком? Погубит его - зима. Так пусть лучше остается здесь. Поживет немного, поразмыслит что к чему. Может, вернется назад к мужу. Или он ее разыщет..." Эх, наказанье, лучше бы я сразу привел ее к дороге и отправил! Часа три я так шагал и топтался на месте. Возненавидел себя. "Нет, - думаю, - приведу ее и при ней остановлю машину. Иначе ничего не получится". Пошел назад к дому. А она уже выходит из дверей, истомилась в ожидании. Мне стало стыдно, глянул на нее, как провинившийся мальчишка. - Заждались? - пробормотал я. - Машин нет попутных, не то что нет, неподходящие вроде. Вы извините... Не подумайте чего-нибудь... Ради бога, зайдите на минуту в дом. Очень прошу вас! Она удивленно и грустно посмотрела на меня. Молча вернулась в дом. - Вы жалеете меня? - спросила она. - Нет, не потому. Понимаете... Боюсь за вас. Трудно придется. Как жить будете? - Работать буду. Мне не привыкать. - Где? - Где-нибудь устроюсь. Но назад не вернусь и в аил не поеду. Буду работать и жить. Я замолчал. Что я мог возразить? Она сейчас ни о чем не думала. В ней говорили обида, гордость. Эти чувства гнали ее неизвестно куда. Но ведь легко сказать - б