била слушать, поскорее умолк. Но он не умолкал до тех пор, пока снизу не пришла гардеробщица и не сказала Роберту-организатору: - Я ваши вещи до утра караулить не собираюсь... Тогда вечер закончился. Ко мне подошел Лева и протянул руку за старинным дедушкиным футляром. Я спрятала футляр за спину и сказала: - Думаю, он тебе уже не пригодится. - В каком смысле? - В том смысле, что ты, кажется, собрался поступать в хореографическое училище? Но лучше поступи в цирковое: там учат на клоунов. Ты сегодня неплохо выступал в этом жанре. Может быть, я говорила с Левой слишком прямо и резко. Но я имею на это право. Ведь я решила посвятить ему всю свою жизнь. И я должна спасти его от Алины! Чему она может научить моего брата? Петь эстрадные песенки? Что между ними общего? Да и вообще Лева сейчас не имеет нрава влюбляться! Он должен готовиться к конкурсу. И заниматься с утра до вечера. А не влюбляться! Я должна спасти его, уберечь. И я это сделаю! Но спасти Леву будет не так легко. Ведь он "весь в себе". А когда люди, которые "все в себе", вобьют себе что-нибудь в голову, им невозможно ничего объяснить. - Алина одна. А сейчас уже поздно, - сказал Лева. - Мы проводим ее до дома. - Единственное, что ей не угрожает, - это одиночество! - воскликнула я. - Вот увидишь: все наши кавалеры за ней поплетутся... Зачем я произнесла эту дурацкую фразу? На мужчин, я заметила, ничто так сильно не действует, как успех женщины сразу у многих. Это и на мальчишек тоже распространяется. Поэтому-то, я заметила, почти в каждом классе обязательно есть какая-нибудь общепризнанная красавица. И чаще всего она ничуть не лучше других. Просто однажды в нее случайно влюбились двое мальчишек сразу. А остальные подумали: раз за ней бегают сразу двое, значит, она того заслуживает. И пошла цепная реакция! Когда я произнесла роковые слова о том, что Алине не грозит одиночесгво, Лева как-то болезненно улыбнулся, беспомощно развел руки в стороны (дескать, что тут поделаешь!) и сказал: - Да, я понимаю... Она пользуется успехом. - Дешевым успехом! - воскликнула я. Но исправить ошибку уже было нельзя. И мы пошли провожать Алину. А дом ее находится в совершенно противоположной стороне от нашего дома. Я почти всю дорогу молчала. По правде сказать, я в присутствии Алины почему-то робела. И даже помимо воли иногда ей поддакивала. И Лева поддакивал всякой ее ерунде. Я поглядывала на него с изумлением. И с испугом: мне казалось, что он поглупел и вообще стал каким-то совсем другим человеком. Впрочем, я вспомнила, что многие великие люди любили ничтожеств и в их присутствии изрядно глупели. Неужели и моего брата ждет такая судьба? Алина же просто не умолкала. Но говорила она в свой меховой воротник. - Берегу горло, - объяснила она. Вы слыхали? Значит, она воображает себя певицей! Ее горло представляет, видите ли, такую огромную ценность, что его надо беречь! В общем, мне пока что так и не посчастливилось услышать ее настоящий голос: пела она в микрофон, а говорила в меховой воротник. - В принципе вам всегда следует держать горло в тепле, - изрек мой брат Лева. Эта фраза Алине очень понравилась, и она в благодарность призналась Леве, что кларнет - ее самый любимый музыкальный инструмент. Представляете? Она, оказывается, может слушать кларнет с утра и до вечера. И еще может сутками слушать саксофон. Хорошо, что она не сравнила кларнет с барабаном. Или с какими-нибудь другими ударными инструментами. Я думала, Лева содрогнется оттого, что его любимый кларнет поставили в один ряд с саксофоном. Но Лева не содрогнулся. А, наоборот, согласился с Алиной: - Да, саксофон обладает оригинальными средствами музыкального выражения... Но самое непонятное было то, что и я зачем-то сказала, что люблю саксофон. У этих красивых девчонок удивительная власть над людьми! - Сразу после Нового года, - сказал Лева, - у нас будет концерт студентов второго курса. В Малом зале Консерватории... Меня раздражает Левина манера все уточнять. Ну какая разница, в Малом или Большом зале будет концерт! Можно было просто сказать: "В зале Консерватории". И обязательно надо уточнить, что он учится на втором курсе, а то, не дай бог, подумают, что на пятом! И свой будущий конкурс он всегда величает полным именем: Всероссийский конкурс музыкантов-исполнителей на духовых инструментах. Хотя можно сказать просто и гораздо короче: конкурс музыкантов-исполнителей. Пусть думают, что вообще всех музыкантов, и не всероссийский, а всесоюзный или даже международный! Нет, Лева должен сказать все точно, как есть. Странный характер! - Для меня будет большим подарком, если вы придете на этот концерт, - сказал Лева. Можно было подумать, что он приглашает Антонину Васильевну Нежданову: "Большим подарком"! - Дайте мне свой телефон: я позвоню накануне, - сказала Алина. Как всякая красавица, она, конечно, очень занята! - Нет, вы можете не дозвониться. Лучше договоримся прямо сейчас, - настаивал Лева. - Правда, Женя, так лучше? - Конечно, - сказала я. Мне хотелось обругать брата за его приглашение, а я сказала: "Конечно". Мой язык просто сошел с ума! Я была под сильным гипнозом. Наконец Алина согласилась прийти. Еще бы: ведь она так любит кларнет! - Мы будем ждать вас у входа, - сказал Лева. Сомнений не оставалось: он был влюблен! - А вы мне преподнесите ответный подарок! - уже прощаясь, кокетливо сказала Алина. Лева сделал такое лицо, словно готов был отдать ей все, что она пожелает. - Согласитесь солировать в нашем эстрадном оркестре! Это будет так оригинально: музыкант-профессионал выступает со школьным джазом!.. Я поперхнулась холодным воздухом. А Лева преспокойно ответил: - В принципе это возможно... - Заметано! - сказала она. И скрылась в дверях. Я тут же освободилась от ее гипноза. - Ты еще будешь играть в фойе! Как наш бедный дедушка! - крикнула я Леве. - Помяни мое слово: этим все кончится!.. 29 декабря Вся моя жизнь под смертельной угрозой. Вся моя жизнь! Если Лева станет играть в школьном джазе, ему это может понравиться: ведь у него такая опасная наследственность по линии дедушки. И потом, он в самом деле может захотеть выступать в фойе, перед началом сеансов. А люди будут жевать бутерброды. Тогда я уже не смогу посвятить ему всю свою жизнь. Музыканты, которые играют в фойе, не имеют права быть "не от мира сего", и им как-то не принято посвящать свою жизнь. На это имеют право только великие музыканты! А если Лева не станет великим или, по крайней мере, известным? Что я тогда буду делать? Тогда все мои планы летят кувырком. Я, как мои одноклассницы, должна буду придумывать себе будущую профессию, и зубрить, и гоняться за отметками. Я должна буду стать такой же, как все... Но я думаю, конечно, не о себе. Дело в Леве! Ради него я пойду на все! Настоящие сестры часто вмешиваются в личную жизнь своих братьев. И не требуют благодарности. Я тоже вмешаюсь! Лева забудет Алину, и хорошо подготовится к конкурсу, и завоюет там первое место! И тогда я смогу посвятить ему всю себя, без остатка! - Неужели ты не видишь, что она вся неискренняя и фальшивая? Вся насквозь! - сказала я Леве. - Кларнет - ее любимейший инструмент! Да есть ли на свете хоть один нормальный человек, для которого кларнет был бы самым любимым инструментом? Есть ли такой человек? Нету такого! - Это твоя личная точка зрения, - сказал Лева. - Это факт, а не точка зрения! Я надеялась, что ты станешь первым в мире великим кларнетистом! Но напрасно... И неужели ты думаешь, что она в самом деле знает... разные языки? Просто выучивает слова и бессмысленно их повторяет. Сейчас любой певец, даже откуда-нибудь из Гваделупы, поет "Подмосковные вечера" по-русски. И что же, по-твоему, он знает русский язык?.. Так и она. И волосы у нее крашеные... - А может быть, у нее вообще парик? - с улыбкой перебил меня Лева. Он готов был ее защищать. Это было ужасно. - Раньше ты говорила другое: и про волосы и про песни. Нельзя же так быстро менять свое мнение. И поддакивала ей, когда мы ее провожали. - Я иронически ей поддакивала. Как бы в насмешку... - Прости, я не почувствовал этой иронии. К тому же она бы была неуместной. - Ты ее любишь?! - воскликнула я. Он ничего не ответил. Но я понимаю: разговаривать с ним бесполезно. Я должна действовать! И я буду... 30 декабря Сегодня последний день второй четверти. Мы, конечно, написали на доске мелом: "Последний день - учиться лень!" Учителя читают и делают вид, что сердятся. Завтра каникулы! Я обожаю каникулы. Учителя отдохнут от нас, а мы отдохнем от них. И у всех поэтому хорошее настроение. На переменках старшеклассницы носятся по коридору, шушукаются, договариваются, кто с кем будет встречать Новый год. Я давно заметила, что о самых простых вещах они почему-то любят говорить шепотом и с таинственным видом. Так им интереснее! И учителя, конечно, тоже будут встречать Новый год. На уроке литературы я старалась представить себе, как они это будут делать. Я вообще часто стараюсь представить себе жизнь наших учителей. Особенно учительниц. Какие у них мужья? И как у них дома? Неужели даже наша химичка, которая ни разу за два года не улыбнулась и называет нас всех на "вы", дома тоже целует мужа? И он целует ее?.. Интересно, как это все происходит? Но это же происходит, потому что у нее на руке кольцо. Толстое, старомодное, но все-таки обручальное! Значит, дома она целуется... Представляете? И у нее, может быть, даже есть дети... У всех хорошее настроение. Даже химичка пожелала нам полезного отдыха. Не счастливого, а полезного! Но у меня на душе тяжело. Что-то висит. Это висит Алина! Я ведь нарочно развлекаю себя разными посторонними мыслями, чтобы забыться. Но забыться я не могу: Лева будет играть с нашим школьным джазом! Солировать! А потом докатится до фойе. Если я его не спасу! Пишу на уроке... Я заметила: последние дни и часы в пионерлагере, или в поезде, или в школе всегда тянутся страшно медленно. Просто сил нет. Но вот наконец звонок! Не забыл нас, родименький! Иду на перемену... Начался последний урок. Математичка терпеть не может, когда отвлекаются. Если заметит, тут же вызывает. Конечно, обидно погибнуть в последнем бою, но я должна немедленно записать все в свой дневник. Я должна рассказать о том, что произошло буквально минуту тому назад, на перемене. Я сделала смелый, решительный шаг! Ради Левы, ради его музыкального будущего! Оценит ли он это когда-нибудь? На последней перемене старшеклассницы продолжали носиться по коридору, шушукаться и обниматься. Алина ни к кому не подбегала: все подбегали к ней, потому что она у нас прима, она вне конкурса. Но ко мне Алина направилась сама, и я даже не шелохнулась, ни одного шага не сделала ей навстречу. Она улыбалась мне своим длинным и красивым глазом, который почему-то напоминал мне вытянутую голубую раковину. А второго ее глаза я никогда не видела: он всегда закрыт прямой, золотистой прядью волос. Она притянула меня к себе, чуть-чуть нагнулась и прижалась ко мне щекой. Представляете? Наши семиклассницы просто попадали от зависти. Мысленно, конечно, попадали. А я даже не шелохнулась. - Какие у нас показатели? Дед-Мороз будет доволен? - спросила Алина. Я решила на этот раз ни за что не поддаваться ее гипнозу. Ни за что! Показатели, то есть отметки за вторую четверть, у меня очень неважные. - Какое это имеет значение? - ответила я. Она снова прижалась ко мне щекой. И наши девчонки снова попадали. Но я была холодна и спокойна. Я знаю, что невесты обычно хотят подружиться с родителями своих женихов, заполучить их себе в союзники. Алина до мамы с папой еще не добралась, она начала с меня. Это мне было понятно. И я к ней прижиматься не стала. - Поздравляю тебя с Новым годом, - сказала Алина. - И всех наших о б щ и х з н а к о м ы х! На общих знакомых она сделала такое ударение, что мне стало просто не по себе. Никаких общих знакомых у нас не было: она говорила о Леве. - Увидимся в новом году, - продолжала она. - Место встречи и время все те же? Тут я сделала свой решительный шаг. - Вы знаете, Лева очень просил извиниться... - сказала я ей тихо, чтобы не слышал никто другой. - Наша встреча не состоится. - Не состоится? - Словно желая разглядеть меня получше, она отбросила золотистую прядь, и я первый раз увидела оба ее глаза одновременно. Но они в этот миг не были похожи на голубые вытянутые раковины. Они были круглыми от удивления. И мне ее стадо даже немножко жаль. Но я подавила в себе эту слабость. Если Лева действительно нравится ей, то тем хуже: не хватало еще, чтоб у них началась любовь накануне конкурса музыкантов-исполнителей! - У него есть невеста, - сказала я. - И ей было бы неприятно... Вы понимаете? - Он обручен? - спросила она уже с насмешкой. Но эта насмешка была какая-то неспокойная, нервная. - Ну да... Можно сказать, обручен. Очень давно, прямо с детского возраста. Со своей аккомпаниаторшей. - С этой... - Ну да, - перебила я, - она некрасива. Но у них общие идеалы! Их сблизила музыка. Они любят друг друга... Это была ложь во имя спасения брата. Оценит ли он это когда-нибудь? 3 января Вчера был концерт студентов Консерватории... Он начался в семь тридцать вечера, но мы с Левой пришли на час раньше и мерзли на улице. Лева, видите ли, боялся, что Алина может перепутать и тоже прийти на час раньше, потому что некоторые концерты начинаются в шесть тридцать. Представляете? Мы бы, наверно, совсем окоченели, если бы Леве не казалось, что каждая со вкусом одетая девчонка, которая появлялась вдали, это Алина. Мы бежали навстречу, девчонки испуганно останавливались или шарахались в сторону. А мы извинялись и возвращались на свой пост к подъезду. Так мы хоть немного согрелись. - Интересно, как ты будешь держать кларнет замерзшими пальцами? - сказала я. - Хорошо еще, что ты играешь не на рояле. И не на скрипке. Иди!.. Я сама ее встречу. Куда там! Лева и слышать об этом не хотел. Мама всегда говорит, что он очень цельный человек. Вообще-то это неплохо. И даже хорошо. Но когда цельный человек влюбляется, с ним ничего не возможно поделать. Ему ничего нельзя объяснить. Великие люди имеют право на странности, и эти странности им надо прощать. Потому что великий человек, с одной стороны, "весь в себе", а с другой - немножечко не в себе. Это я понимаю. Но ведь Лева вчера был не в себе не как выдающийся человек, а так же, как все наши мальчишки-десятиклассники, которые тоже влюблены в Алину. Вот почему я не хотела прощать! У необычных людей должны быть необычные странности. Когда у Левы появятся такие странности, я их сразу буду прощать! Не задумываясь... Честное слово! А вчера я не прощала... Лиля считает, что настоящий артист не должен появляться среди зрителей в день своего выступления. А Лева прямо-таки бежал навстречу зрителям, чуть не сшибая их с ног, если ему казалось, что вдали появилась Алнна. Среди зрителей было много Левиных знакомых, и все они спрашивали: - Кого ты тут ждешь? И Лева начинал подробно объяснять, что ждет одну десятиклассницу, которая учится в моей школе. Знакомые ухмылялись и глупо подмигивали. Но Лева и в следующий раз отвечал подробно и точно. Он всегда говорит чистую правду, одну только правду. Как будто нельзя было сказать, что мы ждем тетю, дядю или каких-нибудь других родственников. Или, например, маму с папой. Если Леве звонят по телефону, он всегда подходит, как бы ужасно он ни был занят. Я ему говорю иногда: "Можно сказать, что тебя нет дома?" - "Но я ведь дома", - отвечает он. И подходит, хоть ему очень не хочется. Представляете? Человек не может всю жизнь говорить одну только правду. Мало ли какие бывают случаи! Я уже твердо решила, что во всех этих случаях я буду врать за брата. Раз он сам не умеет! Что тут поделаешь? Пусть это будет еще одной жертвой! - С ней что-то случилось, - сказал мне Лева. - С ней что-то случилось... А? Как ты думаешь? - Ничего не случилось! - ответила я. - Она терпеть не может классическую музыку. И кларнет! Ведь я говорила тебе. Предупреждала! Я была уверена, что она не придет... В этот момент появились мама и папа. Они были торжественные, нарядные и так гордо поглядывали по сторонам, будто все вокруг должны были знать, что их Лева выступает сегодня в Малом зале Консерватории. А этот Лева, которым они гордились, прыгал на одном месте, как воробей. Папа, когда волнуется, всегда начинает шутить. Но волнение мешает ему быть остроумным. - Боюсь, твой кларнет будет сегодня чихать и кашлять, - сказал он. - В чем дело? - воскликнула мама. Что бы стоило Леве сказать, что мы ждали на улице своих любимых родителей! Что мы продрогли, но ждали! Как бы им это было приятно. Но, к несчастью, Лева всегда говорит одну только правду. И он снова стал объяснять, что мы ждем одну десятиклассницу, которая учится в моей школе. Мама ничего не поняла. Но она была в ужасе от того, что Лева еще на улице. Ему пришлось отправиться за кулисы. А я обещала подождать Алину. - Она не придет! - сказала я Леве. - Ей противны классическая музыка, и твой кларнет, и Малый зал Консерватории... И даже Большой тоже противен! Но я подожду. Раз ты просишь, я подожду! Я постояла на улице еще минут пять или десять. Мне очень хотелось, чтобы кто-нибудь спросил: "У вас есть лишний билетик?" Мне очень хотелось, чтобы на концерт, в котором участвует Лева, стремилась попасть вся Москва. Но никто за билетами не охотился, и мне оставалось только мечтать. Я мечтала о том дне, когда Лева будет выступать не в общем концерте, а один, в сопровождении большого оркестра. Государственного оркестра СССР! Мы подъедем с Левой к служебному подъезду, там будут его поклонники (не какие-нибудь девицы, которые охотятся за тенорами, а серьезные пожилые люди - ценители музыки!), и я услышу за спиной шепот: "Это его сестра! Она посвятила ему всю свою жизнь. Он без нее, как без кларнета!" Представляете?! Но вчера "лишних билетов" никто не искал. Хотя когда я вошла в зал, он уже был абсолютно полон. Ни одного свободного места! Нет, одно свободное было... Рядом со мной, где должна была сидеть Алина. Мама, конечно, стала тут же упрекать меня за то, что я заставила Леву ждать на улице какую-то свою подругу. Я заставила... С ума можно сойти! И еще она возмущалась тем, что из-за меня в зале "зияет пустое место". Так она и сказала: "Зияет"! Я, конечно, ничего ей объяснять не стала. Ей вчера вообще ничего нельзя было объяснить. Она была очень напряжена. И все делала неестественно: неестественно долго и внимательно читала программу, в которой было указано, что Лева выступает предпоследним в первом отделении, неестественно улыбалась родителям других участников концерта, которые все сидели в нашем ряду. Весь ряд состоял из одних только родственников. И это было как-то противно. Не могли уж рассадить нас по разным углам. Мама все время, словно какой-нибудь гид в музее, сообщала мне: "Вон там сидит лауреат! А там сидит трижды лауреат! А там профессор Консерватории..." Мамочка очень волновалась. И мне хотелось успокоить ее. Но я не могла ее успокоить, потому что она ничего не слышала и не воспринимала. И вдруг она схватила меня за руку: - Что это? Что это значит?! Я увидела, что из-за кулис выглядывает наш Лева. Он искал нас глазами. Потом нашел, увидел рядом со мной пустое место... Помрачнел, то есть буквально изменился в лице. И скрылся. Мама взглянула на меня. Но что я могла ей объяснить? Наконец начался концерт. На сцену вышел мужчина с утомленным лицом. - Он всегда ведет симфонические концерты, - шепнула мне мама. - Ты видела, наверно, по телевизору? Вид у мужчины был такой, будто он являлся главным участником концерта. И фамилии знаменитых композиторов он выговаривал так, что я не сразу их узнавала. Скрипки, рояли и виолончели казались мне в тот вечер просто невыносимыми. Я впервые заметила, что великие композиторы ужасно затягивали свои музыкальные произведения. Их вполне можно было бы сократить! Когда раздавались аплодисменты, я злилась и думала: "Не хватает, чтобы упросили играть еще!" И стоило только мне так подумать, как обязательно играли еще. Мне казалось, что никогда не дойдет очередь до нашего Левы. Но она наконец дошла. Седой, усталый мужчина произнес и нашу фамилию так, будто это была чужая фамилия. Вышел Лева, а через несколько секунд после него вышла Лиля. Она держалась как настоящая аккомпаниаторша: не спеша разложила ноты, поправила под собой стул и устремила глаза на Леву, ожидая его команды. А наш Лева выглядел, как и на школьной сцене, слишком домашним. В нем не было никакой недоступности и загадочности. И костюм его опять казался не новым, а мятым, хотя я вчера полдня чистила и отглаживала его. Я не слышала, как он играл, потому что все время тайком разглядывала зрителей. Но трудно было чтонибудь угадать: смотрели внимательно на Леву - и все... А некоторые закатывали глаза. Потом раздались аплодисменты. Хлопали не очень сильно, как всегда бывает после первого номера. Все и так знали, что Лева будет играть еще. Но когда аплодисменты затихли, я услышала сзади глухой мужской голос: - Он сегодня не в форме... И другой голос, тоже старческий, глуховатый: - Да, как говорят шахматисты, играет не лучшим образом. Мама еще до концерта успела мне сообщить, что сзади сидели Левины профессора. Я боялась взглянуть на маму. Но увидела, как она схватилась за ручку кресла. Мне хотелось обернуться к Левиным профессорам и сказать: "Поверьте, это я во всем виновата. - Я!.." Ночью я слышала, как Лева ворочался и даже что-то шептал. Вроде бы рассуждал сам с собой. Потом встал и пошел на кухню. Когда он вернулся, я спросила: - Что? Ты плохо себя чувствуешь? - Нет... Просто хочется пить. Жажда какая-то... А почему она не пришла? Как ты думаешь, Женька? И тут я не выдержала. - Все это по моей вине, Лева... - сказала я. - По твоей?.. Мне показалось, что в его голосе была радость. Или, вернее, надежда. - По моей! По моей! - подтвердила я. И все рассказала. В комнате было темно. Я не видела Левиного лица - и так было легче рассказывать. - В принципе ты поступила подло, - сказал Лева. Когда резкие слова произносят громко, это значит, что их говорят сгоряча. И, может быть, вовсе не думают то, что говорят. А Лева сказал совсем тихо, спокойно... Значит, он был уверен, что я совершила подлость. Он был уверен... Мне стало холодно под одеялом. - Но ведь я хочу посвятить тебе всю свою жизнь, - прошептала я. - Я готова пожертвовать... - Это манера деспотов, - перебил меня Лева. - Какая манера? - не поняла я. - При чем же тут деспоты? - Они превращают в свои жертвы тех, ради которых хотят всем на свете пожертвовать. - Значит, я не имела права вмешаться?! - А может быть разве такое право? - спросил Лева как бы себя самого. - Хоть у кого-нибудь... Может быть разве такое право? Лева снова лег и поплотней укрылся одеялом. Я села к нему на постель. - Все-таки хорошо, что она не пришла из-за меня... А не сама по себе. Все-таки хорошо?.. Лева пожал плечами. Это было под одеялом, но я почувствовала, что он ими пожал... Потом он вдруг улыбнулся. Было темно, но я увидела, что он улыбнулся. И пошла к себе... Я больше не буду вести дневник. А то, пожалуй, в книге о брате могут не поместить мой портрет, с подписью "Сестра музыканта".