, а крутом было по-прежнему тихо. Я тоже начал думать, что Дерсу ошибся, как вдруг около месяца появилось матовое пятно с радужной окраской по наружному краю. Мало-помалу диск луны стал тускнеть, контуры его сделались расплывчатыми, неясными. Матовое пятно расширялось и поглотило наружное кольцо. Какая-то мгла быстро застилала небо, но откуда она взялась и куда двигалась, этого сказать было нельзя. Я полагал, что дело окончится небольшим дождем, и, убаюканный этой мыслью, заснул. Сколько я спал, не помню. Проснулся я оттого, что кто-то меня будил. Я открыл глаза, передо мной стоял Мурзин. - Снег идет, - доложил он мне. Я сбросил с себя одеяло. Кругом была темная ночь. Луна совершенно исчезла. С неба сыпался мелкий снег. Огонь горел ярко и освещал палатки, спящих людей и сложенные в стороне дрова. Я разбудил Дерсу. Он испугался спросонья, посмотрел по сторонам, на небо и стал закуривать свою трубку. Кругом было тихо, но в этой тишине чувствовалось что-то угрожающее. Через несколько минут снег пошел сильнее, он падал на землю с каким-то особенным шуршанием. Проснулись остальные люди и стали убирать свои вещи. Вдруг снег начал кружиться. - Начинай есть, - сказал Дерсу. И точно в ответ на его слова в горах послышался шум, потом налетел сильный порыв ветра с той стороны, откуда мы его не ожидали. Дрова разгорелись ярким пламенем. Вслед за первым порывом налетел второй, потом третий, пятый, десятый, и каждый порыв был продолжительнее предыдущего. Хорошо, что палатки наши были крепко привязаны, иначе их сорвало бы ветром. Я взглянул на Дерсу. Он спокойно курил трубку и равнодушно посматривал на огонь. Начавшаяся пурга его не пугала. Он так много их видел на своем веку, что эта не была для него новинкой. Дерсу как бы понял мои мысли и сказал: - Дрова много есть, палатка хорошо ставили. Ничего. Через час начало светать. Пурга - это снежный ураган, во время которого температура понижается до 15Ь. И ветер бывает так силен, что снимает с домов крыши и вырывает с корнями деревья. Идти во время пурги положительно нельзя: единственное спасение - отстаиваться на месте. Обыкновенно всякая снежная буря сопровождается человескими жертвами. Кругом нас творилось что-то невероятное. Ветер бушевал неистово, ломал сучья деревьев и переносил их по воздуху, словно легкие пушинки. Огромные старые кедры раскачивались из стороны в сторону, как тонкоствольный молодняк. Теперь уже ни гор, ни неба, ни земли - ничего не было видно. Все кружилось в снежном вихре. Порой сквозь снежную завесу чуть-чуть виднелись силуэты ближайших деревьев, но только на мгновение. Новый порыв ветра - и туманная картина пропадала. Мы забились в свои палатки и в страхе притихли. Дерсу посматривал на небо и что-то говорил сам с собой. Я напомнил ему пургу, которая захватила нас около озера Ханка в 1902 году. После полудня пурга разыгралась со всей силой. Хотя мы были и защищены утесами и палаткой, однако это была ненадежная защита. То становилось жарко и дымно, как на пожаре, когда ветер дул нам в лицо, то холодно, когда пламя отклонялось в противоположную сторону. Мы уже не ходили за водой, а набивали чайники снегом, благо в нем не было недостатка. К сумеркам пурга достигла своей наибольшей силы, и, по мере того как становилось темнее, страшнее казалась буря. Мало кто спал в эту ночь. Вся забота была только о том, чтобы согреться. Двадцать первого мы еще отстаивались от пурги. Теперь ветер переменился и дул с северо-востока, зато порывы его сделались сильнее. Даже вблизи бивака ничего нельзя было рассмотреть. - Чего его сердится? - говорил в досаде и со страхом Дерсу. - Неужели наша чего-нибудь худо делал? - Кто? - спросили казаки. - Моя не знаю, как по-русски говори, - отвечал гольд. - Его маломало бог, мало-мало люди, сопка постоянно живи, ветер могу гоняй, дерево ломай. Наша говори - Каньгу. "Горный или лесной дух", - подумал я. Больших трудов стоило нам поддерживать костер. Скверно то, что каждый порыв ветра выносил из него уголья и засыпал их снегом. Около палатки намело большие сугробы, после полудня появились вихри необычной силы. Они вздымали с земли тучи снега и вдруг рассыпались белой пылью, потом зарождались снова и с воем носились по лесу. Каждый такой вихрь оставлял после себя след из множества поваленных деревьев. Иногда на мгновенье наступала короткая пауза, и тотчас вслед за ней опять начиналась пляска снежных привидений. После полудня небо стало понемногу расчищаться, но вместе с тем стала понижаться температура. Сквозь густую завесу туч в виде неясного пятна чуть-чуть проглянуло солнце. Надо было позаботиться о дровах. Мы побежали и стали собирать тот бурелом, который находился поблизости. Работали мы долго, пока Дерсу не скомандовал "довольно". Никого не надо было уговаривать. Все разом бросились к палаткам и стали греть у огня руки. Так мы промаялись еще одну ночь. К утру погода мало изменилась к лучшему. Ветер был резкий и порывистый. На совете решено было попытаться перевалить через Сихотэ-Алинь, в надежде, что на западной стороне его будет тише. Решающее значение имел голос Дерсу. - Моя думай, его скоро кончай, - сказал он и начал первый собираться в дорогу. Сборы наши были недолги. Минут через двадцать мы с котомками за плечами уже лезли в гору. От бивака сразу начинался крутой подъем. За эти два дня выпало много снега. Местами он был глубиной до метра. На гребне мы остановились передохнуть. По барометрическим измерениям высота перевала оказалась равной 910 метрам. Мы назвали его перевалом Терпения. Жуткая картина представилась нам на Сихотэ-Алине. Здесь ветром были повалены целые полосы леса. Пришлось обходить их далеко стороной. Я уже говорил, что корни деревьев, растущих в горах, распространяются по поверхности земли: сверху они едва только прикрыты мхами. Некоторые из них были оторваны. Деревья качались и подымали всю корневую систему. Черные расщелины то открывались, то закрывались среди снежного покрова, словно гигантские пасти. На одном из корней вздумал было качаться Кожевников. В это время налетел сильный плевал, дерево наклонилось, и едва казак успел отскочить в сторону, как оно со страшным шумом рухнуло на землю, разбрасывая во все стороны комья мерзлой земли. Глава 27 К Иману Дерсу разбирается в следах. - Птицы. - Доставка продовольствия соболевщиками. - В верховьях Имана. - Корейцы. - Кабарожья лудева. - Удэгейцы. - Ночевка в юрте. - Река Кулумбе. - Река Иман. - Удэгейская лодка. - Охотничий поселок Сидатун и его обитатели. - Рабство Спуск с Сихотэ-Алиня к западу был пологий, заваленный глыбами камней и поросший густым лесом. Небольшой ручей, которым мы спустились, привел нас к реке Нанце. Она течет с северо-востока вдоль хребта Сихотэ-Алинь и постепенно склоняется к северо-западу. Долина Нанцы широкая, болотистая и покрыта густым хвойно-смешанным лесом. Охотничья тропа проложена здесь частью по краю долины, частью по горам, которые имеют в этих местах вид размытых холмов. По пути нам попалась юрта, сложенная из кедрового корья, с двускатной крышей, приспособленная под фанзу. Утомленные двумя предшествующими ночами, мы стали около нее биваком и, как только поужинали, тотчас легли спать. Двадцать третьего октября мы продолжали путь вниз по реке Нанце. На свежевыпавшем снегу был виден отчетливо каждый след. Тут были отпечатки ног лосей, кабарги, соболей, хорьков и т. д. Дерсу шел впереди и внимательно их рассматривал. Вдруг он остановился, посмотрел во все стороны и проговорил: - Кого она боялась? - Кто? - спросил я его. - Кабарга, - ответил он. Я посмотрел на следы и ничего особенного в них не заметил. Следы как следы, маленькие, частые... Дерсу удивительно внимательно разбирался в приметах. Он угадывал даже душевное состояние животных. Достаточно было небольшой неровности в следах, чтобы он усмотрел, что животное волновалось. Я просил Дерсу указать мне данные, на основании которых он заключил, что кабарга боялась. То, что рассказал он мне, было опять так просто и ясно. Кабарга шла ровным шагом, затем остановилась и пошла осторожней, потом шарахнулась в сторону и побежала прыжками. На свежевьшавшем снегу все это видно как на ладони. Я хотел идти дальше, но Дерсу остановил меня. - Погоди, капитан, - сказал он. - Наша надо посмотри, какой люди пугай кабаргу. Через минуту он крикнул мне, что кабарга боялась соболя. Я подошел к нему. На большом поваленном дереве, занесенном снегом, действительно виднелись его следы. Видно было, что маленький хищник крался тихонько, прятался за сук, затем бросился на кабаргу. Потом Дерсу нашел место, где кабарга валялась на земле. Капли крови указывали на то, что соболь прокусил ей кожу около затылка. Далее следы доказывали, что кабарге удалось сбросить с себя соболя. Она побежала дальше, а соболь погнался было за ней, но отстал, затем свернул в сторону и полез на дерево. Чувствую, что, если бы я подольше походил с Дерсу и если бы он был общительнее, вероятно, я научился бы разбираться в следах если и не так хорошо, как он, то все же лучше, чем другие охотники. Многое Дерсу видел и молчал. Молчал потому, что не хотел останавливаться, как ему казалось, на всяких мелочах. Только в исключительных случаях, когда на глаза ему попадалось что-нибудь особенно интересное, он рассуждал вслух, сам с собой. Километрах в двадцати пяти от Сихотэ-Алиня Нанца сливается с рекой Бейцой, текущей с севера. Отсюда собственно и начинается Кулумбе, которая должна была привести нас к Иману. Вода в реке стала уже замерзать, появились широкие забереги. Без труда мы переправились на другую ее сторону и пошли дальше. Река Кулумбе течет по широкой заболоченной долине в направлении с востока на запад. Тропа все время придерживается правой стороны долины. Лес, растущий в горах, исключительно хвойный, с большим процентом кедра, в болотистых низинах много замшистого сухостоя. После полудня ветер стих окончательно. На небе не было ни единого облачка, яркие солнечные лучи отражались от снега, и от этого день казался еще светлее. Хвойные деревья оделись в зимний наряд, отяжелевшие от снега ветви пригнулись к земле. Кругом было тихо, безмолвно. Казалось, будто природа находилась в том дремотном состоянии, которое, как реакция, всегда наступает после пережитых треволнений. Из царства пернатых я видел здесь большеклювых ворон, красноголовых желн, пестрых дятлов и поползней. Раза два мы вспугивали белых крохалей, с черной головой и с красным носом. Птицы эти остаются на зимовку в Уссурийском крае и приобретают белую защитную окраску. Сплошь и рядом мы замечали их только тогда, когда подходили к ним вплотную. Следует еще упомянуть об одной симпатичной птичке, которая за свой игривый нрав заслужила у казаков название "веселушка". Это оляпка. Она величиной с дрозда и всегда держится около воды. Одна из них подпустила меня очень близко. Я остановился и стал за ней наблюдать. Оляпка была настороже, часто поворачивалась, кричала и в такт голоса покачивала своим хвостиком, но затем вдруг бросилась в воду и нырнула. Туземцы говорят, что она свободно ходит по дну реки, не обращая внимания на быстроту течения. Вынырнув на поверхность и увидев людей, оляпка с криком полетела к другой полынье, потом к третьей. Я следовал за ней до тех пор, пока река не отошла в сторону. В другом месте мы спугнули даурского бекаса. Он держался около воды, там, где еще не было снега. Я думал, что это отсталая птица, но вид у него был веселый и бодрый. Впоследствии я часто встречал их по берегам незамерзших проток. Из этого я заключаю, что бекасы держатся в Уссурийском крае до половины зимы и только после декабря перекочевывают к югу. В этот день мы прошли 12 километров и остановились у фанзочки Сиу-фу. Высота этого места определяется в 560 метров над уровнем моря. Обитатели фанзы, китайцы, занимались ловлей лосей ямами. Утром китайцы проснулись рано и стали собираться на охоту, а мы - в дорогу. Взятые с собой запасы продовольствия приходили к концу. Надо было пополнить их. Я купил у китайцев немного буды и заплатил за это 8 рублей. По их словам, в этих местах пуд муки стоит 16 рублей, а чумиза 12 рублей. Ценятся не столько сами продукты, сколько их доставка. За ночь река Кулумбе замерзла настолько, что явилась возможность идти по льду. Это очень облегчило наше путешествие. Сильным ветром снег с реки смело. Лед крепчал с каждым днем. Тем не менее на реке было много еще проталин. От них подымался густой туман. Через каких-нибудь километров пять мы подошли к двум корейским фанзам. Хозяева их - два старика и два молодых корейца - занимались охотой и звероловством. Фанзочки были новенькие, чистенькие, они так мне понравились, что я решил сделать здесь дневку. После полудня два корейца стали собираться в тайгу для осмотра кабарожьей лудевы. Я пошел вместе с ними. Лудева была недалеко от фанзы. Это была изгородь высотой 1,2 метра, сложенная из буреломного леса. Чтобы деревья нельзя было растащить, корейцы закрепляли их кольями. Такие лудевы ставятся всегда в горах на кабарожьих тропах. В изгороди местами оставляются проходы, а в них настораживаются веревочные петли. Попав головой в петлю, испуганная кабарга начинает метаться, и чем сильнее бьется, тем больше себя затягивает. В осматриваемой лудеве было двадцать две петли. В четырех из них корейцы нашли мертвых животных - трех самок и одного самца. Корейцы оттащили самок в сторону и бросили на съедение воронам. На вопрос, почему они бросили пойманных животных, корейцы ответили, что только одни самцы дают ценный мускус, который китайские купцы скупают у них по рублю за штуку. Что же касается до мяса, то и одного самца с них довольно, а завтра они поймают еще столько же. По словам корейцев, в зимний сезон они убивают до 125 кабарожек, из которых 75 процентов приходится на маток. Грустное впечатление вынес я из этой экскурсии. Куда ни взглянешь, всюду наталкиваешься на хищничество. В недалеком будущем богатый зверем и лесами Уссурийский край должен превратиться в пустыню. На следующий день мы нарочно выступили пораньше, чтобы наверстать то, что потеряли на дневке. Одну из кабарожек, брошенных корейцами, мы взяли с собой. От корейских фанз река Кулумбе течет в широтном направлении с небольшим отклонением к югу. Тотчас за фанзами начинается гарь, которая распространяется далеко по долине и по горам. Заметно, что горы стали выше и склоны их круче. Сплошные хвойные лесонасаждения теперь остались позади, а на смену им стали выступать тополь, ильм, береза, осина, дуб, осокорь, клен и т. д. В горах замшистая ель и пихта сменились великолепными кедровыми лесами. За день нам удалось пройти около 15 километров. В сумерки стрелки заметили в стороне на протоке одинокую юрту. Дым, выходящий из отверстия на крыше, указывал, что в ней есть люди. Около нее на стойках сушилось множество рыбы. Юрта была сложена из кедрового корья и прикрыта сухой травой. Она имела 3 метра в длину и 1,5 метра в высоту. Вход в нее был завешен берестяным пологом. На берегу лежали две опрокинутые вверх дном лодки: одна большого размера, с каким-то странным носом вроде ковша, другая - легонькая, с заостренными концами спереди и сзади. Русские называют ее оморочкой. Когда мы подошли поближе, две собаки подняли лай. Из юрты вышло какое-то человекоподобное существо, которое я сперва принял было за мальчишку, но серьга в носу изобличала в нем женщину. Она была очень маленького роста, как двенадцатилетняя девочка, и одета в кожаную рубашку длиной до колен, штаны, сшитые из выделанной изюбриной кожи, наколенники, разукрашенные цветными вышивками, такие же расшитые унты и красивые цветистые нарукавники. На голове у нее было белое покрывало. Карие глаза, расположенные горизонтально, прикрывались сильно развитой монгольской складкой век, выдающиеся скулы, широкое переносье, вдавленный нос и узкие губы - все это придавало ее лицу выражение, чуждое европейцу: оно казалось плоским, пятиугольным и в действительности было шире черепа. Женщина с удивлением посмотрела на нас, и вдруг на лице ее изобразилась тревога. Какие русские могут прийти сюда? Порядочные люди не пойдут. "Это - чолдоны", - подумала она и спряталась обратно в юрту. Чтобы рассеять ее подозрения, Дерсу заговорил с ней по-удэгейски и представил меня как начальника экспедиции. Тогда она успокоилась. Этикет требовал, чтобы женщина не проявляла шумно своего любопытства. Она сдерживала себя и рассматривала нас тихонько, украдкой. Юрта, маленькая снаружи, внутри была еще меньше. В ней можно было только сидеть или лежать. Я распорядился, чтобы казаки ставили палатки. Переход от окитаенных тазов на берегу моря к тазам, у которых еще сохранилось так много первобытного, был очень резок. Женщина молча принялась готовить ужин. Она повесила над огнем котел, налила воды и положила в него две большие рыбины, затем достала свою трубку, набила ее табаком и принялась курить, время от времени задавая Дерсу вопросы. Когда ужин был готов, пришел сам хозяин. Это был мужчина лет тридцати, сухощавый, среднего роста. Одет он был тоже в длинную рубашку, подвязанную пояском так, что получался напуск в талии. По всему правому борту рубашки, вокруг шеи и по подолу тянулась широкая полоса, покрытая узорными вышивками. На ногах у него были надеты штаны, наколенники и унты из рыбьей кожи, а на голове белое покрывало и поверх него маленькая шапочка из козьего меха с торчащим кверху беличьим хвостиком. Красное, загорелое лицо, пестрота костюма, беличий хвостик на головном уборе, кольца и браслеты на руках делали этого дикаря похожим на краснокожего. Впечатление это еще более усилилось, когда он, почти не обращая на нас внимания, сел у огня и молча стал курить свою трубку. Этикет требовал, чтобы гости первыми нарушили молчание. Дерсу знал это и потому спросил его о дороге и о глубине выпавшего снега. Разговор завязался. Узнав, кто мы и откуда идем, удэгеец сказал, что ему известно было, что мы должны спуститься по Иману, - об этом он услыхал от своих сородичей, живущих ниже по реке, - и что там, внизу, нас давно уже ожидают. Это известие очень меня удивило. Вечером жена его осмотрела нашу одежду, починила ее, где надо, и взамен изношенных унтов дала новые. Хозяин дал мне для подстилки медвежью шкуру, сверху я покрылся одеялом и скоро уснул. Ночью я проснулся от страшного холода. Сбросив с головы одеяло, я увидел, что огня в юрте нет. В очаге тлело только несколько угольков. Через отверстие в крыше виднелось темное небо, усеянное звездами. С другой стороны юрты раздавался храп. Очевидно, ложась спать, удэгейцы, во избежании пожара, нарочно погасили огонь. Я попробовал было плотнее завернуться в одеяло, но ничто не помогло - холод проникал под каждую складку. Я поднялся, зажег спичку и посмотрел на термометр, он показывал - 17ЬС. Тогда я оторвал часть своей берестяной подстилки, положил ее на огонь и стал раздувать уголья. Через минуту вспыхнуло пламя. Собрав разбросанные головешки к огню, я оделся и вышел из юрты. В стороне под покровом палатки спали мои стрелки, около них горел костер. Я погрелся у огня и хотел уже было пойти назад в юрту, но в это время увидел в стороне, около реки, отсвет другого костра. Здесь, внизу, под яром, я нашел Дерсу. Водой подмыло берег, сверху нависла большая дерновина, под ней образовалось нечто вроде ниши. В этом углублении он устроил себе ложе из травы, а впереди разложил огонь. Во рту у Дерсу была трубка, а рядом лежало ружье. Я разбудил его. Гольд вскочил и, думая, что проспал, начал спешно собирать свою котомку. Узнав, в чем дело, он тотчас же уступил мне свое место и сам поместился рядом. Через несколько минут здесь, под яром, я находился в большем тепле и спал гораздо лучше, чем в юрте на шкуре медведя. Проснулся я тогда, когда все были уже на ногах. Бочкарев варил кабарожье мясо. Когда мы стали собираться, удэгеец тоже оделся и заявил, что пойдет с нами до Сидатуна. За утренним чаем Г. И. Гранатман заспорил с Кожевниковым по вопросу, с какой стороны ночью дул ветер. Кожевников указывал на восток, Гранатман - на юг, а мне казалось, что ветер дул с севера. Мы не могли столковаться и потому обратились к Дерсу. Гольд сказал, что направление ветра ночью было с запада. При этом он указал на листья тростника (Phragmites communis Trin.). Утром с восходом солнца ветер стих, а листья так и остались загнутыми в ту сторону, куда их направил ветер. От юрты тропа стала забирать к правому краю долины и пошла косогорами на север, потом свернула к юго-западу. Километров через десять мы опять подошли к реке Кулумбе, которая здесь разбивается на протоки и достигает ширины до 2,4 и глубины по фарватеру до 1,8 метра. В этот день мы прошли немного. По мере того как уменьшались взятые с собой запасы продовольствия, котомки делались легче, а нести их становилось труднее: лямки сильно резали плечи, и я заметил, что HP я один, а все чувствовали это. От холодного ветра снег стал сухим и рассыпчатым, что в значительной степени затрудняло движение. В особенности трудно было подниматься в гору: люди часто падали и съезжали книзу. Силы были уже не те, стала появляться усталость, чувствовалась потребность в более продолжительном отдыхе, чем обыкновенная дневка. Около реки мы нашли еще одну пустую юрту. Казаки и Бочкарев устроились в ней, а китайцам пришлось спать снаружи, около огня. Дерсу сначала хотел было поместиться вместе с ними, но, увидев, что они заготовляли дрова, не разбирая, какие попадались под руку, решил спать отдельно. - Понимай нету, - говорил он. - Моя не хочу рубашка гори. Надо хорошие дрова искать. Пустая юрта, видимо, часто служила охотникам для ночевок. Кругом нее весь сухой лес давно уже был вырублен и пожжен. Дерсу это не смутило. Он ушел поглубже в тайгу и издалека приволок сухой ясень. До самых сумерек он таскал дрова, и я помогал ему, сколько мог. Зато всю ночь мы спали хорошо, не опасаясь за палатку и за одежду. Багровая заря вечером и мгла на горизонте перед рассветом были верными признаками того, что утром будет мороз. Так оно и случилось. Солнце взошло мутное, деформированное. Оно давало свет, но не тепло. От диска его кверху и книзу шли яркие лучи, а по сторонам были светящиеся радужные пятна, которые на языке полярных народов называются "ушами солнца". Удэгеец, сопровождавший нас, хорошо знал эти места. Он находил тропы там, где надо было сократить дорогу. Не доходя двух километров до устья Кулумбе, тропа свернула в лес, которым мы шли еще около часа. Вдруг лес сразу кончился и тропа оборвалась. Перед нами была река Иман. Теперь бросим беглый взгляд назад, на реку Кулумбе. Длина ее около 60 километров. Направление течения строго широтное. Вверху она слагается из трех рек: Бейцы, Нанцы и Санцазы. По Бейце в два дня можно достигнуть перевала на Арму, а по Санцазе - в три дня до Санхобе. С правой стороны Кулумбе принимает в себя реку Янху, а с левой - Дананцу с шестью зверовыми фанзами. По этой последней в три дня китайцы выходят к истокам реки Санхобе. Еще ниже слева будет река Дабейца ("большой северный приток") с перевалом на реку Нэйкуля (приток Арму). Этот путь измеряется двумя переходами. Последними кулумбейскими притоками в нижнем течении будут реки Сяобейца и Сяонанца. По всей долине Кулумбе развиты глинистые сланцы, которые продолжаются и дальше по Иману. Все древнеречные террасы состоят именно из этой породы. Весьма возможно, что сланцы эти придется отнести к архейским. Леса по реке Кулумбе такие же, как и в верховьях Имана: в горах растет кедр с большой примесью ели, а по долине - лиственница, белая береза, осина, ива, ольха, клен, пихта, липа, ясень, тополь, ильм и черемуха, встречается и тис, но одиночными деревьями. На старинных картах, составленных в 1854 году, река эта значится под именем Нимана. Слово это маньчжурское и означает "горный козел". Отсюда легко могло получиться и другое слово - "Иман". Удэгейцы называют ее сокращенно Има, а китайцы к этому названию прибавляют еще слово "хе" (река) - "Има-хе". Кулумбе встречает Иман уже большой рекой, шириной в 100 метров, глубиной в 3 метра, при быстроте течения 8 километров в час в малую воду. Долина Имана слагается из участков денудационных и тектонических, чередующихся между собою. Первые имеют широтное направление, вторые - меридиональное. Продолжением иманских денудационных долин будут долины притоков Тхетибе, Арму и Кулумбе. Иман еще не замерз и только по краям имел забереги. На другом берегу, как раз против того места, где мы стояли, копошились какие-то маленькие люди. Это оказались удэгейские дети. Немного дальше, в тальниках, виднелась юрта и около нее амбар на сваях. Дерсу крикнул ребятишкам, чтобы они подали лодку. Мальчики испуганно посмотрели в нашу сторону и убежали. Вслед за тем из юрты вышел мужчина с ружьем в руках. Он перекинулся с Дерсу несколькими словами и затем переехал в лодке на нашу сторону. Удэгейская лодка - длинный плоскодонный челнок, настолько легкий, что один человек может без труда вытащить ее на берег. Передняя часть его тупая, но дно выдается вперед, оно расширено и загнуто кверху, так что получается нечто вроде ковша или лопаты, вследствие чего вся лодка кажется несуразной. Благодаря такой конструкции она не разрезает воду, а, так сказать, взбирается на нее. Имея центр тяжести высоко поднятый, она кажется очень валкой. Когда мы вошли в лодку, она так закачалась, что я невольно ухватился руками за борта. Но как только мы успокоились и отчалили от берега, я убедился, насколько она была устойчива. Удэгеец управлял ею при помощи длинного шеста, стоя на ногах. Сильными толчками он продвигал лодку против воды, течение относило ее в сторону и постепенно прибивало к противоположному берегу. Наконец мы пристали к тому месту, где была юрта, и высадились на лед. Навстречу нам вышли женщина и трое ребятишек. Они испуганно прятались за свою мать. Пропустив нас, женщина тоже вошла в юрту, села на корточки у огня и закурила трубку, а дети остались на улице и принялись укладывать рыбу в амбар. В юрте было множество щелей. В них свистел ветер. Посредине помещения горел огонь. Время от времени ребятишки забегали в юрту и грели у огня свои озябшие ручонки. Я удивлялся, как легко они были одеты: с открытой грудью, без рукавиц и без головного убора, они работали и, казалось, нимало не страдали от стужи. Если который-нибудь из них дольше других засиживался у огня, отец прикрикивал на него и выгонял вон. - Он озяб, - сказал я Дерсу и просил его перевести слова мои удэгейцу. - Пусть привыкает, - отвечал тот, - иначе умрет с голоду. С этим нельзя было не согласиться. Кому приходится иметь дело с природой и пользоваться дарами ее в сыром виде, надо быть в общении с ней даже тогда, когда она не ласкает. Я принялся расспрашивать удэгейца об Имане и узнал, что в верхнем течении река имеет направление течения параллельно Сихотэ-Алиню, причем истоки ее находятся на высоте истоков Тютихе. Странное явление! Вода сбегает с водораздела в каких-нибудь 60 километрах от моря, течет на запад, совершает длинный кружной путь для того, чтобы в конце концов попасть в то же море. Верховья Имана покрыты густым смешанными лесами. Трудно себе представить местность более пустынную и дикую. Только в начале зимы она немного оживает. Сюда перекочевывают прибрежные китайцы для соболевания, но долго не остаются: они боятся быть застигнутыми глубокими снегами и потому рано уходят обратно. Расспросив удэгейцев о дороге, мы отправились дальше и очень скоро дошли до того места, где Иман поворачивает на северо-запад. Здесь в углу с левой стороны примыкает к реке большая поляна. Она длиной пять километров и шириной около двух километров. В конце ее находятся четыре фанзы. Это и есть китайский охотничий поселок Сидатун. На другой стороне Имана живут удэгейцы (пять семейств) в трех юртах. У них я и остановился. На Сидатуне мы простояли с 27 по 30 октября. За это время я успел осмотреть поселок и ознакомиться со всеми его обитателями. Это были большею частью различные преступники, беглые, уклоняющиеся от суда, и искатели приключений, бурные страсти которых не знали пределов. Они ничего не делали, курили опий, пили водку, играли в кости, ссорились и ругались между собой. Обитатели каждой фанзы делились на три группы: хозяев, работников и бездельников, живущих на средства, добытые грабежами и убийствами. Я вспомнил Чжан Бао. Он предупреждал меня не доверяться китайцам на Сидатуне. Как и везде, местное туземное население находилось в полном порабощении. Не имея никакого понятия о письменности, удэгейцы совершенно не знали, кто из них сколько должен китайцам. Тут можно было видеть рабство в буквальном смысле этого слова. Так, например, удэгеец Си Ба-юн за то, что к указанному сроку не доставил определенного числа соболей, был так избит палками, что на всю жизнь остался калекой. Жену и дочь у него отобрали, а самого его продали за 400 рублей в качестве бесплатного работника другому китайцу. Наблюдая все это, я горел негодованием. Но что могли сделать мы вшестером, находясь среди хорошо вооруженных людей? Я обещал помочь удэгейцам тотчас, как только возвращусь в Хабаровск. Тридцать первого числа морозы заметно усилились, по реке плыл лед. Несмотря на это, удэгейцы решили везти нас на лодке, сколько это будет возможно. Глава 28 Тяжелое положение Плаванье по Иману. - Пороги. - Ледоход. - Крушение лодки. - Река Арму. - Река Синанца. - Голодовка. - Остатки медвежьей трапезы. - Лапша из кожи. - Утомление. - Ли Тан-куй. - Ночное приключение в Сянь-ши-хеза. - Волнение удэгейцев. - Стойбище Вагунбе. - Восстание инородцев. - Пение шамана Первого ноября рано утром мы покинули Сидатун и поплыли вниз по Иману. К плаванию по горным рекам туземцы привыкают с детства. Надо далеко смотреть вперед, надо знать, где следует придержать лодку, где повернуть ее носом против воды или, наоборот, разогнать елико возможно и проскочить опасное место. Все это надо учитывать и быстро принимать соответствующие меры. Малейший промах - и лодка, подхваченная быстрым течением, в один миг будет разбита о камни. На порогах вода находится в волнении, лодка качается, и потому сохранять равновесие в ней еще труднее. Для нас трудность плавания увеличилась еще тем, что по реке плыл лед и фарватер ее был стеснен заберегами. Льды заставляли плыть не там, где нам хотелось, а там, где это было возможно. Особенно это было заметно в тех случаях, когда порог находился на месте поворота. Чем больше увеличивались забереги, тем быстрее становилось течение посредине реки. От Сидатуна долина Имана носит резко выраженный денудационный характер. Из мелких притоков ее в этом месте замечательны: с правой стороны Дандагоу (с перевалом на Арму), потом - Хуангзегоу и Юпигоу, далее - Могеудзгоу и Туфангоу. Немного ниже Сидатуна можно наблюдать высокие древнеречные террасы, слагающиеся из сильно перемятых глинистых сланцев, среди которых попадаются слои красновато-бурых песчаников с прожилками кварца. За террасами километрах в десяти от реки высится гора Яммудинзцы. По рассказам удэгейцев, китайцы тайком моют там золото. По пути около устьев рек Мацангоу, Сыфангоу и Гадала виднелись пустые удэгейские летники. В некоторых местах рыба еще не была убрана. Для укарауливания ее от ворон туземцы оставили собак. Последние несли сторожевую службу очень исправно. Каждый раз, как только показывались пернатые воровки, они бросались на них с лаем и отгоняли прочь. Леса, растущие по Иману, превосходного качества. В горах преимущественно кедровики и пихтачи, в долине преобладают лиственные породы. На Имане, как на всех горных речках, много порогов. Один из них, тот самый, который находится на половине пути между Сидатуном и Арму, считается самым опасным. Здесь шум воды слышен еще издали, уклон дна реки заметен прямо на глаз. С противоположного берега нависла скала. Вода с пеной бьет под нее. От брызг она вся обмерзла. Удэгейцы задержали лодку и посоветовались между собой, затем поставили ее поперек воды и тихонько стали спускать по течению. В тот момент, когда сильная струя воды понесла лодку к скале, они ловким толчком вывели ее в новом направлении. По глазам удэгейцев я увидел, что мы подверглись большой опасности. Спокойнее всех был Дерсу. Я поделился с ним своими впечатлениями. - Ничего, капитан, - отвечал он мне. - Удэгей все равно рыба. Шибко хорошо понимай в лодке ходи. Наша так не могу. Чем дальше, тем плыть было труднее. Льдов становилось больше, забереги делались шире. Вся эта часть Имана покрыта хвойно-смешанным лесом, на островах преобладают лиственные породы с примесью строевого кедра, а по берегам реки и по галечниковым отмелям - заросли тальника, дающего неисчерпаемый материал туземцам для лыж, юрт, острог, нарт и т. д. На лодках нам удалось проехать немного. Начавшая с утра хмуриться погода опять разразилась пургой. Удэгейцы очень искусно лавировали между льдами, отталкивая их в сторону шестами. За рекой Гадала Иман делает крутой поворот. Здесь скопилось много плавучего льда. Посередине шел узкий проход. Был ли он сквозной или замыкался - этого не знали наши проводники. Удэгейцы задержали лодку и обратились ко мне с вопросом, рисковать или нет. Путешествие с котомкой на плечах до того надоело, что я решил попытать счастья. Дерсу начал было меня отговаривать, но я не согласился с ним, думая, что в случае неудачи нам все же удастся выбраться на берег. Стоять на одном месте долго было нельзя. Мы тронулись вперед, но не успели сделать и 40 метров, как увидели, что проход был закрыт. Дальше шел сплошной лед. Подходить к нему вплотную было опасно. Если нашу тяжело нагруженную лодку течение прижало бы ко льду, она сразу наполнилась бы водой. Надо было спешно выходить назад, но это оказалось не так просто. Повернуть лодку в узком проходе тоже было нельзя. Пришлось двигаться кормой против воды. Как на грех, мы находились на самом фарватере, и шесты едва доставали дно. С большими усилиями мы прошли половину. Вдруг один удэгеец что-то закричал. По тревожному тону его голоса я понял, что нам грозит опасность, и оглянулся назад. Навстречу нам неслась огромная льдина. Она должна была закупорить проход раньше, чем мы успеем из него выйти. Удэгейцы напрягли все свои силы, но льдина не ждала. Она с шумом ударилась об один край прохода и затем о другой. В это время случилось еще худшее - то, чего мы вовсе не ожидали. От сильных толчков все льды пришли в движение. Проход начал суживаться. - Лед скоро лодку ломай! - закричал Дерсу не своим голосом. - Скорей надо ходи! Он выскочил из лодки и по плавучему льду побежал к берегу, таща за собой веревку. Раза два он проваливался, но скоро опять взбирался на лед. К счастью, до берега было недалеко. Следуя его примеру, выскочили и казаки. Кожевников и Бочкарев достигли берега благополучно, но Мурзин провалился. Он начал карабкаться на льдину, но она перевернулась. Чем больше он карабкался, тем глубже погружался в воду. Еще минута, и он опустился бы на дно. Тогда на выручку ему бросился Дерсу. Был момент, когда он сам мог погибнуть. В это время я вместе с орочами перебирался с одной льдины на другую. Мы тащили лодку и в то же время держались за нее. К счастью, нос лодки скоро оказался вблизи Дерсу и Мурзина, и это спасло их обоих. Лодка опять загрузла. Она стала поперек реки, и ее повлекло по течению вместе со льдом. Тогда мы стали бросать на берег наши котомки и затем вылезли сами. Через несколько минут лодку прижало к утесу. Словно живое существо, она некоторое время еще сопротивлялась льдам и вздрагивала, потом вдруг треснула и сломалась пополам. Раздался еще один хруст, из воды показался один обломок, и затем все исчезло. Выбравшись на берег, первое, что мы сделали, - разложили костер. Надо было обсушиться. Кто-то подал мысль, что следует согреть чай и поесть. Начали искать мешок с продовольствием, но его не оказалось. Не досчитались также одной винтовки. Нечего делать, мы закусили тем, что было у каждого в кармане, и пошли дальше. Удэгейцы говорили, что к вечеру мы дойдем до фанзы Сехозегоуза. Там в амбаре они надеялись найти мороженую рыбу. В сумерки мы действительно дошли до фанзы. Она оказалась пустой. В амбаре ее казаки нашли две сухие рыбины. Пришлось довольствоваться этим скудным ужином. От горного ключа Таухомиору Иман поворачивает на северо-запад и делает большую петлю. Здесь он принимает в себя с правой стороны один из самых больших своих притоков - Арму. Река эта длиной более 160 километров, имеет истоки в горах Сихотэ-Алиня, на широте мыса Арак. В верховьях она слагается из трех речек, каждая длиной километров по тридцать. От места слияния их Арму направляется на запад, потом круто поворачивает на север, затем склоняется к юго-западу и наконец в нижнем течении снова принимает широтное направление. Уже из этой схемы видно, что долина Арму состоит из ряда продольных и поперечных долин. Последние являются наиболее извилистыми. Некоторые извилины описывают почти полную окружность. При знании местности зимой можно пользоваться перешейками и значительно сокращать дорогу. Ширина Арму в нижнем течении около 80 метров, глубина от 2 до 3 метров, быстрота течения 10 километров в час. В долине Арму сильно развиты речные террасы. Особенно их много в среднем течении реки, преимущественно с левой стороны. Террасы эти высотой до 10 метров; основание их массивное и состоит из плотных глинистых сланцев, поверх которых лежит мощный слой наносного обломочного материала. В двух километрах от устья ее с правой стороны издавна живут удэгейцы. Стойбище их состоит из четырех фанз. В 1906 году их тут было только 15 человек обоего пола. В одном переходе от Арму, ниже по Иману, есть другое удэгейское стойбище, Лаолю, с населением в восемь человек. Лаолю представляет собой поляну с правой стороны реки длиной 4 километра и шириной 1,5 километра. После принятия в себя Арму Иман вдруг суживается и течет без протоков в виде одного русла шириной от 80 до 100 метров, отчего быстрота течения его значительно увеличивается. Здесь горы подходят вплотную к реке и теснят ее то с одной, то с другой стороны. На всем этом протяжении преобладающая горная порода - все те же глинистые сланцы. От места нашей стоянки до Арму, по словам проводников, было три дня хода. Но можно сократить расстояние, если пересечь иманскую петлю напрямик горами. Тогда можно выйти прямо к местности Сянь-ши-хеза, находящейся низке Арму по течению километров на пятьдесят. Ввиду недостатка продовольствия сокращение пути теперь было особенно важно. Удэгейцы обещали проводить нас до того места, где нужно было свернуть с Имана. На следующий день к полудню, 2 ноября, мы дошли до реки Хутадо текущей по кривой от запада к югу. По ней нам надлежало подняться до перевала через горный хребет, являющийся причиной петли Имана. Эта речка длиной 3,5 километра. Подъем на хребет и спуск с него одинаковой крутизны, приблизительно в 30 градусов, а высота перевала относительно Имана равна 350 метрам. Теперь перед нами было два ключа: один шел к северу, другой_ к западу. Нам, вероятно, следовало идти по правому, но я по ошибке взял северное направление. Сейчас же за перевалом мы стали на биваке, как только нашли дрова и более или менее ровное место. Утром 3 ноября мы съели последнюю юколу и пошли в путь с легкими котомками. Теперь единственная надежда осталась на охоту. Поэтому было решено, что Дерсу пойдет вперед, а мы, чтобы не пугать зверя, пойдем сзади шагах в трехстах от него. Наш путь лежал по неизвестной нам речке, которая, насколько это можн