ой. Фотокарточки были необходимы для розыска, и, чувствуя, что на этого человека сильнее всего действует страх, я с волчьим, наверное, выражением лица и откровенной угрозой сказал ему, что он, очевидно, захотел обмануть советскую власть, так вот, у него это не получится. Я заверил его, что все, о чем он мне рассказал, останется между нами, однако если он не будет помогать нам и дальше и не принесет немедля фотографии Павловского, то пусть пеняет на себя. Он даже не представляет, пригрозил я, что тогда с ним будет. Такое наглое запугивание, как я и рассчитывал, оказалось весьма действенным. Во всяком случае, спустя минуты он принес и отдал мне две хорошие отчетливые фотографии Павловского. Их следовало переснять и размножить -- это без труда сделали бы в отделе контрразведки авиакорпуса, -- но прежде надо было показать их Таманцеву. Я уже послал за ним машину в Лиду на станцию, как мы договаривались, и ждал его с нетерпением. Не только потому, что хотелось поделиться с ним своими соображениями и послушать его, но и потому, что требовалось засветло выбрать место, наиболее подходящее для засады, а решающее слово тут, конечно, было за ним. Относительно места для засады -- за ним, что же касается выбора объекта наблюдения -- за мной, и тут уж я не имел права ошибиться. Он должен был приехать с минуты на минуту, а я все еще раздумывал... 27. В ПАРИКМАХЕРСКОЙ От солнца и духоты разламывалась голова. Упрямо передвигая натруженными, зачугуневшими ногами, Андрей дошел до перекрестка. На противоположном углу в сколоченном из досок домике помещалась парикмахерская Военторга -- за день Андрей уже раз пять заглядывал в нее. Не хотелось переходить на солнечную сторону, и какие-то мгновения он колебался. Затем пересек улицу, поднялся на крыльцо, к порогу и... обнаружил того самого лейтенанта, которого видел вчера на хуторе у опушки Шиловичского леса. Лейтенант сидел в кресле, и мастер, чернявый узкогрудый старик с большим крючковатым носом, стриг его. Андрей невольно окинул взглядом улицу -- с кем бы посоветоваться?! -- хотя знал, что ни Алехина, ни Таман-цева поблизости нет. Затем сел на лавочку на крыльце и скосил глаза в раскрытую настежь дверь. У столиков с зеркалами помещались три обшарпанных деревянных кресла; кроме чернявого старика, работали еще две парикмахерши: толстая, уже в годах, но быстрая, с бесчисленными кудряшками на голове, и очень молодая хорошенькая девушка в чистом аккуратном халатике и сапожках. Слева у самого входа была прибита вешалка, далее на расставленных вдоль стены стульях ожидали своей очереди пятеро военнослужащих: худой длиннолицый военврач с погонами капитана медицинской службы (он читал газету); младший лейтенант -- летчик, миловидный, пухлощекий, совсем еще мальчик; старшина, тоже из авиации, одетый весьма нарядно, в летнем офицерском обмундировании, с планшеткой на длинном ремне, и два солдата-артиллериста. Шестой же -- сержант-танкист, за кем Андрей занял очередь, -- курил возле дверей. --... Павлик Федотов из Двадцать пятой, -- рассказывал старшина-авиатор молоденькому летчику, -- сбил вчера тридцатого фрица... Мужик! -- восторженно воскликнул он, подняв вверх большой палец. -- Выпьет два литра -- и как огурчик!.. -- Следующий! -- утирая потное лицо платочком и вздыхая, позвала полная парикмахерша; от жары она страдала, очевидно, более всех, но работала проворнее, чем старик или молоденькая. -- Ваша очередь, -- сказал военврач старшине. -- Я пас! -- ухмыляясь, небрежно сообщил старшина и указал глазами на хорошенькую девушку. -- Жду мастера. Военврач торопливо сложил газету и, сняв очки, уселся в кресло. Бриться он не пожелал и, брезгливо оглядывая не первой свежести простынку и халат толстой парикмахерши, подробно объяснил, как именно его постричь. Андрей потихоньку рассматривал в зеркале лейтенанта. Тот с довольно флегматичным видом, как-то расслабленно сидел под белой простынкой в кресле, откинувшись на спинку, положив руки на подлокотники и время от времени полуприкрывая веки; чернявый. мастер, не спеша действуя ножницами, подстригал его длинные белокурые волосы. У лейтенанта было славное простое лицо, большие светлые глаза -- как показалось Андрею, в них было что-то задумчиво-усталое. Андрей припомнил, что в дивизии, где он воевал, в соседнем полку был начхим, удивительно похожий на этого лейтенанта, -- бедняга подорвался на мине, его разнесло на части... В раскрытую дверь из парикмахерской плыл сладковатый запах дешевой парфюмерии; там, в духоте, было еще хуже, чем на улице, и дышалось с трудом. Назойливо жужжали десятки мух, норовя усесться на потные лица. Старшина из авиации негромко, но оживленно рассказывал юному летчику о воздушных боях. Тот слушал с явным интересом, больше молчал, лишь изредка поддакивая или понимающе улыбаясь. Это был разговор избранных, густо пересыпанный специальными авиационными терминами и сопровождаемый выразительной жестикуляцией старшины: движениями ладоней он весьма наглядно изображал различные маневры воздушного боя. Судя по разговору, это был человек знающий и бывалый: ему доводилось сбивать "мессершмитты" и "юнкерсы", бомбить Кенигсберг и обстреливать с воздуха немецкие эшелоны. Об известном летчике он говорил так, словно тот был его близким приятелем и общался с ним повседневно; о различных системах самолетов он рассуждал свободно и уверенно, как пилот, самолично испытавший их летные и боевые качества. Он знал решительно все, и было только непонятно, в какой, собственно, авиации он служит: в истребительной, в штурмовой или бомбардировочной? Незаметно рассматривая в зеркале лицо лейтенанта, Андрей пытался определить, прислушивается ли он к разговору или нет. Было совершенно очевидно: лейтенант не проявляет интереса ни к тому, что происходит в парикмахерской, ни к тем, кто в ней находится. Выражение лица у него было безразлично-вялое и даже немного сонное -- может, оттого, что он тоже был разморен жарой. Временами, поворачивая голову, он разглядывал в зеркале свою прическу, дважды трогал рукой волосы на затылке и что-то говорил мастеру. Когда лейтенант смотрел в зеркало, Андрей, чтоб не встретиться с ним взглядом, рассматривал плакаты, расклеенные на стенах парикмахерской. Один из плакатов -- "Болтун -- находка для шпиона!", -- висевший на видном месте, меж зеркал, и, пожалуй, наиболее броский, привлек внимание Андрея. Пожилая работница, приставив палец к губам и гипнотизируя строгим неотступным взглядом, предостерегала: "Не болтай!" Эти два слова большими буквами были выведены внизу плаката, а в верхнем углу было написано: Будь начеку! В такие дни подслушивают стены. Недалеко от болтовни и сплетни до измены. Взяв гребень с ваткой, чернявый расчесал лейтенанту волосы, сделал еще несколько движений ножницами и, осмотрев свою работу с разных сторон, принес из чуланчика, где горела керосинка, алюминиевый стакан с кипятком, кисточку и так же неторопливо, как и все, что он делал, принялся править бритву на ремне. В парикмахерскую, запыхавшись, вошел и окинул всех хмурым взглядом пожилой капитан-артиллерист с палочкой в руках; как оказалось, заняв ранее очередь, он куда-то отлучался и, возвратившись как раз вовремя, тут же уселся в среднее кресло к полной парикмахерше. "И ничего в нем нет подозрительного", -- огорченно размышлял Андрей, глядя на лейтенанта. Рядом словоохотливый старшина не умолкая рассказывал молоденькому авиатору: -- Двадцать седьмую перебросили в Белосток. Вот это город! Правда, центр побит, но женщины! -- Старшина восторженно почмокал губами; только теперь Андрей заметил, что тот навеселе. -- Это с нашей Дунькой раз, два -- и в дамки, -- заявил он убежденно. -- А польки не-ет! Обхожденьице дай, ласку, подходец. Разные там: падам до нужек шановни пани, пшепрашем, пани, цалую рончики...* И еще вагон всякий галантерейности. Не раз вспотеешь. А иначе -- напрасные хлопоты. Это тебе не наша Дунька: погладил по шерстке -- и замурлыкала! Не-ет!.. Обхождение дай! Подходец тонкий требуется, с виражами! А так запросто не прошелестишь... Капитан-артиллерист (ему только намылили лицо) обернулся и угрюмо посмотрел на старшину; тот, не заметив, продолжал рассказывать об особенностях обхаживания женщин в Польше, о каком-то Березкине из 6-й истребительной и о случае, который произошел с этим летчиком, когда он, хлебнув "послеполетные" за всю эскадрилью, отправился с аэродрома в Белосток и спьяна "пустил пузыря"**. Старшина совершенно не умел молчать. Оставив Березкина, он заговорил о новых, только что полученных истребителях "ЯК-3". Если о некоторых других самолетах он был весьма невысокого мнения и называл их не иначе как "дубами", "гробами" и даже "дерьмом", то о новых истребителях он отзывался с похвалой и всячески расписывал их достоинства: ---------------------------------------- * Падам до нужек шановни пани, пшепрашем, пани, цалую рончики... -- Падаю к ножкам прекрасной пани, прошу прощения, пани, целую ручки... (польск.). ** Пустить пузыря- потерять ориентировку, заблудиться. --------------------------------------------------------------- --... Устойчивы, поворотливы, в управлении -- как перышко! Но главное -- скорость! Не машина -- молния! Как-нибудь шестьсот пятьдесят, а это не семечки -- абсолютное превосходство! И в маневре бесподобны. Ручку на себя -- в небе тает. И вооружение усилено. Скажи мне: есть у немцев такая машина?.. И не снилась!.. "Вот звонарь! -- с досадой подумал Андрей. -- Ну что его, за язык тянут, что ли?" -- Прыщичек тут у вас, -- виновато улыбаясь, сообщил чернявый лейтенанту, неосторожно задев его бритвой около уха и заметив капельку крови. --... Из Тринадцатой и Двадцать пятой тоже поехали за новыми машинами. Нагонят этих "ЯКов" или, может, "ЛА-7" получат -- и немцам неба не видать. Точно! Это тебе не сорок первый год... Отстранив брившую его толстую парикмахершу, капитан-артиллерист с мыльной пеной на лице и салфеткой на груди поднялся в этот миг из кресла и шагнул к старшине. -- Встаньте! -- потребовал он. Старшина, не понимая, поднялся, планшетка болталась у голенищ его щегольских сапожек. -- Трепач! -- вдруг резко сказал, вернее, выкрикнул капитан. -- С вашим языком не в авиации служить, а коров пасти!.. Идите отсюда!.. Мастера обернулись на шум; весь красный, старшина еще какое-то время продолжал стоять, затем медленно прошел к выходу и, поймав участливый взгляд смазливой парикмахерши, остановился вполоборота у двери и попытался улыбнуться: улыбка получилась растерянная и неестественная; вся развязность и бойкость сразу слетели с него. Постояв так секунды, он вышел. Младший лейтенант -- летчик, с которым он говорил, -- покраснел как кумач; все молчали. -- Вы мне йодом помажьте, -- негромко промолвил в наступившей тишине старому мастеру лейтенант; он менее других обратил внимание на это небольшое происшествие, он был занят осмотром пореза и заметно тревожился. -- А то, знаете... -- Не извольте беспокоиться, -- услужливо заметил чернявый. -- Сделаем в лучшем виде... Капитан-артиллерист снова сел в кресло и, подергивая головой и нервно поправляя салфетку у воротника, с возмущением говорил в это время парикмахерше: -- Трепется и трепется. Как баба! Противно слушать!.. -- И верно! Мы, женщины, куда как разговорчивы, -- вдруг не к месту певучим голосом сказала парикмахерша, игриво и весьма глупо улыбаясь. -- Все от простоты нашей, откровенности!.. И страдаем всегда за это... -- Уж вы откровенны! -- мрачно и с раздражением сказал капитан. -- Трепачишка чертов! Сопляк!.. -- Он никак Не мог успокоиться. -- Знаю я вашу простоту, -- он похлопал себя по шее, -- на своей шкуре испытал! И, проведя ладонью по выбритой щеке, тем же злым, возбужденным тоном спросил: -- Вы думаете, он летает?.. Писарюга какой-нибудь! Или на аэродроме самолетам хвосты вертит. А я вгорячах промашку дал: его, разгильдяя, в комендатуру отправить надо было!.. Между тем лейтенанту приложили к лицу горячую салфетку -- компресс. -- Я за вами, -- поднимаясь, напомнил Андрей сержанту. -- Сейчас п-приду... 28. ВОТ И ВТОРОЙ! Выйдя из парикмахерской, лейтенант, подстриженный и похорошевший, взглянул на часы, закурил и неторопливой походкой направился в сторону станции. Андрей на значительном расстоянии следовал за ним. Как и большинство его сверстников, лейтенант с откровенным интересом поглядывал на встречных девушек и молодых женщин; остановился у афиши кино, прочитал, попытался заговорить с худенькой блондинкой, впрочем, безуспешно. Пошел дальше, вид у него был довольно беззаботный, однако он не забывал отдавать честь, причем делал это четко, с той легкостью, какая отличает служащих в армии не первый год. У железнодорожного переезда он бросил окурок, который, как перед этим и спичка, был тут же украдкой подобран Андреем. Во всем облике лейтенанта, в его фигуре, лице, походке, поведении и обмундировании, не было ничего примечательного или необычного, как говорится, не на чем взгляд остановить; за годы войны Андрею приходилось видеть десятки, если не сотни, таких юношей в военной форме. Вслед за лейтенантом Андрей вышел на пристанционную площадь, где вдоль штакетника стояло несколько автомашин. -- Товарищ полковник, -- послышалось совсем рядом, -- разрешите... Андрей обернулся и буквально в двух метрах от себя увидел стоящего навытяжку возле полуторки Таманцева и рядом с ним двух незнакомых усмехающихся офицеров -- капитана и старшего лейтенанта, как догадался Андрей, прикомандированных. -- Виноват, -- дурачился Таманцев. -- Разрешите обратиться... -- Т-ты еще не уехал? -- не обращая внимания на подначку, удивился Андрей и, жестом подозвав Таманце-ва, указал взглядом на идущего впереди, метрах в сорока, лейтенанта. Таманцев посмотрел и сразу сделался серьезным. -- Где ты его достал? -- В п-парикмахерской. -- Молодчик! Таманцев уже принял решение и, оборотясь, велел двум офицерам: -- Ждите меня! Он и Андрей последовали за лейтенантом. Тот направился в конец станции, где возле столовой продпункта, очевидно, поджидая его-, стоял круглолицый капитан. -- Вот и второй, -- обрадованно сказал Таманцев и посмотрел на часы. -- Без трех минут четыре... Надо полагать, они условились здесь встретиться... x x x Капитан и лейтенант обедали долго, около часа, по-видимому никуда не торопясь. Тем временем Таманцев и Андрей лежали на траве за низкорослым крапивником метрах в пятидесяти от столовой. В тени места, пригодного для наблюдения, поблизости не было, приходилось снова жариться на солнце. Таманцев внимательно рассмотрел окурок, затем сравнил две обгорелые спички -- брошенную лейтенантом и найденную в лесу на поляне, -- они оказались разными. -- Все это фактики... -- вздохнул он и, бережно завернув окурок и спички в старое письмо, уложил в плексигласовый портсигар и спрятал в карман. -- Топаешь целый день, -- заметил он погодя, -- и дела будто не делаешь, а устанешь как собака и проголодаешься. Ты ел чего? -- Нет. -- И я тоже. -- Таманцев жадно потянул носом, ему все казалось, что от столовой доносится запах мясного борща. -- Сейчас бы чего-нибудь кисленького... -- мечтательно произнес он, -- вроде жареного поросеночка!.. С хренком! И пивка бы пару бутылочек со льда... Андрей угодил рукой в крапиву и, растирая ожженное место, осматривал небо. -- Ну и ж-жарынь... Как бы грозы не было. -- Грозой сыт не будешь... А они обедают, -- кивая в сторону столовой, не унимался Таманцев. -- Сегодня там борщ мясной с помидорками и гуляшик с макаронами. Такой гуляшик -- пальчики оближешь! -- А ты откуда з-знаешь? -- А я не знаю, я только так думаю... Да-а, пожрать не мешало бы! Как говорил товарищ Мечников, еда -- самое интимное общение человека с окружающей средой. А уж он-то соображал... Таманцев дважды со стороны кухни подходил к продпункту и заглядывал в уставленный длинными столами большой зал, но зайти внутрь не решился: кормили маршевый эшелон, в столовой, как и вообще на станции, было многолюдно, но офицеров -- единицы. И рисковать -- вести наблюдение в самом помещении -- не стоило, тем более что круглолицый капитан и лейтенант сидели за столом одни. Когда же, пообедав, они вышли из столовой, закурил только лейтенант; капитан, очевидно, был некурящим. Медлительной походкой сытно пообедавших людей они направились в расположенный рядом агитпункт, где, сидя у открытого окна, минут пятнадцать читали газеты. Оставив Андрея наблюдать, Таманцев зашел к своему знакомому, помощнику коменданта станции, который находился неподалеку, в здании блокпоста. Дождавшись, когда наблюдаемые вышли из агитпункта, Таманцев подозвал помощника коменданта к окну и показал ему офицеров. Тот сказал, что лейтенанта он наверняка видит впервые, капитана же вроде встречал на станции, но не ручается, так как, мол, ежедневно проезжают "тысячи офицеров" и всех не упомнишь. -- А зачем они тебе? -- поинтересовался он. -- Хотел бы знать -- кто они. -- Всего-то?! -- хмыкнул помощник коменданта. -- Сейчас приглашу их-и все узнаем. --Нет, нет, это не годится... 29. НА СТАНЦИИ На путях станции, где находилось семь воинских эшелонов с людьми и техникой, царило обычное для прифронтового железнодорожного узла шумное оживление. Солдаты и сержанты кучками теснились меж составами, на перроне и окрест, гомонили, бегали с котелками и фляжками, таскали ведра и бачки с варевом, обедали, щелкали семечки, плясали, играли в "жучка", мылись и даже стирали. Пронзительно крича, двигался маневровый паровозик; около вагонов, обстукивая молоточками колеса и хлопая крышками букс, проворно суетились перепачканные потные смазчики; слышалось мощное дыхание и гудки паровозов. На платформах тесно, одна к другой, стояли прикрытые брезентами самоходные установки, затянутые маскировочными сетями длинноствольные пушки со следами еще заводской смазки, замаскированные ветками полевые кухни, легковые и специальные автомашины. Кое-где над эшелонами, как руки, прикрывающие от удара с воздуха, вытянулись стволы зенитных орудий. На одной из платформ у тупорылой, угроюмого вида гаубицы возились рослые, мокрые от жары и напряжения артиллеристы. Молодцеватые казаки-гвардейцы с обязательными чубами, в фуражках, где-то на самом затылке лихо заломленных набекрень, и шароварах с красными лампасами прямо в теплушках, откуда несло крепким запахом навоза и лошадиного пота, чистили и обливали водой коней. За их работой из соседнего состава с выражением на лицах высокого достоинства, превосходства и явного пренебрежения молча наблюдали молоденькие морячки в форменках и тельняшках. Бывалые солдаты с орденами, медалями, гвардейскими значками и нашивками за ранения на побелевших от солнца и стирки гимнастерках, молодые бойцы маршевых рот в новеньком, только со склада обмундировании, танкисты в надетых на голое тело замасленных комбинезонах, пехотные офицеры в полевых, с зелеными звездочками фуражках, морские лейтенанты в щегольских мичманках с золотистыми крабами, летчики в пилотках с голубым кантом и хромовых шлемофонах -- кого здесь только не было! Все это разнородное войско -- видавшие всякие виды гвардейские подразделения, одетые с иголочки маршевые роты и офицерские команды, вся эта новенькая, без царапинки техника -- все двигалось к фронту, навстречу тяжелым и для многих последним боям... Простираясь широкой полосой своих оперативных тылов к северу и юго-западу, фронт, по существу, начинался уже здесь, только пушки еще молчали, а действовали паровозы. Но мысли о предстоящих боях и о смерти, должно быть, мало кого занимали. Со всех сторон слышались громкий разноголосый говор, веселые, а подчас соленые прибаутки, звуки гармошек и взрывы хохота. О противнике же было положено думать лишь тем, кто дежурил на платформах у зениток и счетверенных пулеметов, да еще летчикам-истребителям, что барражировали в знойном небе высоко над станцией. Андрей не без волнения ожидал, что круглолицый капитан и лейтенант затеряются в толпе и будут толкаться меж составами, прислушиваясь к разговорам и присматриваясь. Однако этого не произошло. Покинув агитпункт, они, не подходя к эшелонам, минут десять постояли на перроне, где в многолюдном, очень шумном кругу, распаленные азартными выкриками зрителей, обливаясь потом, состязались в веселом переплясе двое: пожилой, кряжистый, с бочкообразной грудью старшина-артиллерист (несмотря на возраст, вся его тучная фигура дышала здоровьем и силой) и маленький круглоголовый пехотинец, этакий задорный живчик, крепыш лет восемнадцати, с новеньким орденом Ленина на гимнастерке. Затесавшись в толпу увлеченных пляской зрителей, Та-манцев и Андрей могли теперь вблизи хорошенько рассмотреть наблюдаемых. У капитана было толстощекое, совершенно круглое, с утиным носом и мелкими щербинками бабье лицо, некрасивое, но очень доброе. За мочкой правого уха темнела родинка величиной с горошину. Большими зеленоватыми глазами он увлеченно следил за плясавшими и улыбался. Над правым карманом его гимнастерки желтела нашивка за ранение, над левым -- виднелась планка с ленточками ордена Красной Звезды и двух медалей. Лейтенант не сводил глаз с плясавшего и от души смеялся, показывая рот, полный ровных белых зубов. В его юношеском, мягкого очерка лице было что-то нежное, девичье, и Таманцеву он вдруг напомнил светловолосую артистку, певшую партию пастушка в единственной слышанной Таманцевым опере. На обоих офицерах было не новое, но чистое обмундирование, свежие подворотнички, а на ногах -- форменные, массового пошива яловые сапоги, отпечатки которых, как еще вчера определил Таманцев, несомненно, не имели сходства со следами, обнаруженными у родника. Если Андрей разглядывал офицеров главным образом с любопытством, то Таманцев сосредоточенно работал: на всякий случай составлял мысленно и запоминал словесные портреты обоих -- занятие сложное, требующее острого глаза, опыта и наблюдательности. По перрону пробегали два молоденьких лейтенанта -- рыжеволосый, коренастый, с забинтованной рукой на перевязи и тонкий, сутуловатый, с пачкой газет под мышкой. Увидав Андрея, стоявшего позади круга зрителей, они бросились к нему. -- Блинов, ты?! Вот это встреча!.. Здорово! -- вперебивку закричали они, пожимая Андрею руку и хлопая его по плечу. -- Ты где? -- 3-здесь... -- смущенно промолвил Андрей. -- Смотри!.. Мы-то думали, ты там... -- указал рукой на запад рыжеволосый, и оба продолжали: -- Говорили, ты после госпиталя в разведку попал... за линию фронта... А ты по тылам кантуешься... -- А вы к-как, р-ребята? -- попытался перевести разговор Андрей. -- Два месяца в боях... Видишь, по ордену прибавилось... До Восточной Пруссии дошли... -- тараторили лейтенанты. -- А ты свои чего не носишь?.. Три благодарности от Верховного... -- Как там, в б-батальоне? Васек К-косолапов, Терпя-чий, Скоков? -- Васек убит, а Терпячий в госпитале... И комбат убит, и замполит... Еще под Минском... Прямое попадание в капэ... -- перебивая друг друга, восклицали лейтенанты. -- Наумов на амбразуру лег -- посмертно Героя дали... И ротный твой погиб, и Фельдман... А Басову ноги оторвало... И меня тоже хватило. -- Рыжеволосый приподнял перебинтованную руку и радостно сообщил: -- Гангрена начиналась, чуть не оттяпали!.. Старого состава человек сорок, остальные из пополнения... Нас под Варшаву перебрасывают... Идем -- посмотришь!.. Наш эшелон на втором пути... Скоро отправляемся... -- На втором п-пути... Сейчас, ребята... -- Идем! -- Рыжеволосый ухватил Андрея за руку. -- Сейчас, р-ребята... Одну минуту... Сейчас п-приду... С тоской смотрел Блинов вслед убегавшим офицерам; он чувствовал, как слезы, навертываются на глаза. -- Ты что, Андрюша? -- подошел к нему Таманцев. -- Ничего, -- дрогнувшим голосом сказал Андрей. -- Мой п-полк... -- Я понял... -- Под Варшаву едут... В-васек убит... и ротный, и к-комбат... -- Андрей отвернул лицо: слеза все же выползла и заскользила по щеке. -- А я... ищи и с-собирай окурки... Не хочу! -- обиженно произнес Андрей. -- П-подозреваемые, проверяемые -- сам черт ногу сломит... П-пропади они в-все п-пропадом! -- Милый, да если окурок нужен для дела, за него полжизни отдать не жалко! -- заверил Таманцев, поспешно соображая, как разрядить ситуацию, и вмиг настраиваясь "бутафорить"*. -- В п-полку я ч-человеком был... Лучшим взводом к-командовал! А з-здесь иждивенец ваш... и п-пользы от меня... -- Некачественно ты ко мне относишься! -- сделав обиженное лицо и раздувая ноздри, заявил Таманцев. -- И к Паше тоже! -- П-почему некачественно? -- запротестовал Блинов. -- Потому!.. Если ты серьезно считаешь, что от нас здесь меньше пользы, чем на передовой, то... извини... Это настолько оскорбительно -- нет слов! С обиженным видом и не без возмущения Таманцев развел руками и, чувствуя, что теперь надо смягчать, примиряюще продолжал: -- Ты эти завиральные мысли брось... Какой же ты иждивенец?.. А кто на этих двух наткнулся?.. Кто лейтенанта нашел?.. А след у родника?! Дурашка, да мысленно я тебе аплодирую! -- Т-толку-то что? -- Толк будет! Как говорил товарищ Христос: ищите и обрящете!.. Ты пойми... -- Таманцев неожиданно обнял Андрея и быстро доверительно зашептал: -- Я обучу тебя стрельбе по-македонски, силовому задержанию... Поднаберешься опыта, оперативная хватка появится -- да тебе же цены не будет!.. Мы с Пашей сделаем из тебя настоящего чистильщика!.. Волкодава!..** Да ты любого парша*** голыми руками брать сможешь!.. Пляска оборвалась внезапно. На путях у эшелонов призывно заиграл горн, зазвучала повторяемая громкими голосами команда: "По ваго-нам!.. По ва-го-он-ам!.." Многие оборачивались, высматривая, какой эшелон отправляется; гармошка умолкла. Маленький пехотинец, бросив плясать, с досадой сплюнул и, переводя дыхание и утирая платком мокрое лицо, вытянулся, став на цыпочки, чтобы разглядеть; ему крикнули из толпы и, махнув гармонисту рукой, он, одергивая гимнастерку, подошел к старшине-артиллеристу и, энергично пожимая ему руку, ломающимся баском, улыбаясь, но с огорчением громко сказал: ---------------------------------------- * Бутафорить -- играть, изображать что-нибудь с какой-либо целью. ** Волкодав -- розыскник, способный брать живьем сильного, хорошо вооруженного и оказывающего активное сопротивление противника. *** Парш -- агент-парашютист; более распространенно: сильный, способный оказать серьезное сопротивление противник. --------------------------------------------------------------- -- Ну... бывай! Свидимся -- допляшем!.. И вслед за гармонистом пошел из круга. Зрители неохотно расходились. Круглолицый капитан и лейтенант, словно что-то вдруг вспомнив, заторопились и, покинув перрон, направились в город. В их поведении не было ничего подозрительного или даже примечательного. Если на станции они не прислушивались к разговорам, не присматривались и не проявляли интереса к воинским эшелонам, то теперь они шли, разговаривая между собой, и ни разу не оглянулись. Тем не менее Таманцев, как всегда, действовал с большой осторожностью; он следовал за офицерами на предельно дальней дистанции, Андрей шел, отстав от него еще на полсотни метров. Двигаясь таким образом, они оставили вправо развалины древней крепости, миновали костел и вышли к восточной окраине города. Здесь, не доходя речушки, на тихой, совсем деревенской улочке офицеры, приблизясь к одному палисаднику, открыли калитку, зайдя, заперли ее и прошли в дом, причем сделали все это привычно: по-видимому, они здесь жили или не раз бывали. Знаком руки Таманцев подозвал Андрея. -- Слава богу, кажется, причалили, -- с облегчением сказал он. -- Ближе подходить нельзя. И здесь оставаться тоже. Сворачивая направо, он поспешно зашарил взглядом и, высмотрев укрытие, подходящее для наблюдения, повел глазами влево: -- Тебе придется обойти... за речку, вон в те кусты. Я объясню капитану, как тебя найти. Давай!.. 30. ОПЕРАТИВНЫЕ ДОКУМЕНТЫ ЗАПИСКА ПО "ВЧ" "Срочно! Егорову, Полякову По данным НКГБ СССР, на территории Южной Литвы и Западной Белоруссии действует подпольная организация польского эмигрантского правительства в Лондоне "Делегатура Жонду", имеющая одной из основных задач ведение оперативной разведки в тылах Красной Армии и на фронтовых коммуникациях. Для передачи сведении "Делагатура" располагает коротковолновыми радиопередатчиками и сложными цифровыми шифрами. Одним из руководителей этой организации является находящийся ныне на нелегальном положении в районе г. Вильнюса Мариан Квапинский 1906 или 1908 г. р., урож. г. Белосток, в прошлом офицер польской армии, по образованию адвокат, сын владельца крупной нотариальной конторы в Кракове. Содержание перехваченной 13.08.44 г. шифрограммы рации с позывными КАО соответствует информации, весьма интересующей лондонский и варшавский центры. Вполне допустима принадлежность разыскиваемого передатчика к "Делегатуре", не исключено, что Мариан Квапинский и есть "нотариус", упоминаемый в тексте перехвата. Устинов". ЗАПИСКА ПО "ВЧ" Егорову "Срочно! Управлением Контрразведки 1-го Прибалтийского фронта 2 августа с/г арестованы немецкие агенты-парашютисты Антанас Гогелис и Владас Жельнис, окончившие разведывательно-диверсионную школу, дислоцированную в 14 километрах от города Быдгощ (Бромберг), в имении Вальден. Органами контрразведки того же Управления 11 августа захвачена еще одна группа агентов в составе Люкайтиса, Сенкявичюса, Яцунскаса, которые окончили ту же самую школу. Обеим группам, переброшенным в тылы фронта под видом офицеров Красной Армии с заданием оперативной разведки, было предложено: а) связаться с действующими бандами литовско-немецких националистов, так называемой ЛЛА, для получения от них шпионской информации; б) с целью сбора сведений о передвижениях наших войск вести визуальное наблюдение на коммуникациях Прибалтийских и Белорусских фронтов, совершать челночные железнодорожные маршруты, в частности на линиях Даугавпилс -- Белосток (через Вильнюс, Гродно) и Вильнюс -- Брест (через Лиду и Барановичи или Волковыск). Согласно показаниям арестованных, в вальденской разведшколе создано специальное отделение, где обучаются лица литовской национальности, в основном скомпрометированные пособничеством оккупантам, как правило, свободно владеющие русским языком. Сведения, содержащиеся в перехваченной 13. 08.44 г. шифрограмме рации с позывными КАО, соответствуют заданиям, полученным группами А. Гогелиса и В. Люкайтиса. Вполне возможно, что разыскиваемый Вами передатчик используется одной из групп агентов, окончивших литовское отделение вальденской разведшколы и переброшенных в тылы фронта. Ваши соображения по поводу этой версии сообщите. Управлению Контрразведки 1-го Прибалтийского фронта даны указания немедленно подробно информировать Вас обо всех имеющихся у них материалах по вальденской разведшколе противника, а также передать Вам в случае необходимости опознавателя из числа арестованных ими агентов. Колыбанов". 31. ПРИ ЧЕМ ТУТ ЮЛИЯ? Таманцев с двумя офицерами должен был приехать еще полтора-два часа тому назад. Ожидая их в условленном месте, у мостика через крохотную речушку, Алехин лежал близ обочины мощенной булыжником пустынной дороги на успевшей остыть земле, размышлял о деле и терялся в догадках, почему они так задерживаются. Еще не стемнело, но от низких сумрачных туч повечерело раньше времени. Звук мотора полуторки он заслышал издалека и погодя, когда шум приблизился, вышел на дорогу. Как только машина остановилась, Таманцев и за ним двое прикомандированных выпрыгнули из кузова. -- Капитан Фомченко, -- представился плечистый, с головой, обожженной справа от виска до затылка. -- Старший лейтенант Лужнов, -- вытянулся перед Алехиным высокий, помоложе. Как и Таманцев, они были без головных уборов, в плащ-палатках, с автоматами ППШ и вещмешками в руках; только Таманцев дополнительно захватил еще "шмайссер"*. Обоих прикомандированных Алехин наверняка видел в отделе контрразведки авиакорпуса. Он даже припомнил, что у капитана на одной из медалей вмятина от пули или осколка. -- Развернись и стань сюда, -- указывая в кусты на отходящую перпендикулярно неторную дорогу, велел он Хижняку и позвал офицеров: -- Идемте. Широкой травянистой тропой, обжатой с обеих сторон кустарником, они направились к темнеющему вдали лесу -- Алехин и Таманцев впереди, Фомченко и Лужнов за ними. ---------------------------------------- * Немецкий автомат. --------------------------------------------------------------- -- Что так долго? -- справился Алехин у Таманцева. -- Можете проколоть себе дырочку для ордена, -- небрежно сообщил Таманцев. -- Мы нашли этих -- капитана и лейтенанта. -- Кто это? -- заинтригованный упоминанием об ордене, поинтересовался Фомченко. -- Подозреваемые, -- пояснил Алехин, -- точнее даже -- проверяемые... Где они? -- Зашли в дом шесть на улице Вызволенья. Судя по всему, они там уже бывали. Блинов наблюдает за ними. По данным комендатуры, фамилия капитана -- Николаев, лейтенанта -- Сенцов. Прибыли из воинской части тридцать один пятьсот восемнадцать... Цель командировки указана стандартно: выполнение задания командования. -- Блинову там не управиться, -- вздохнул Алехин. -- Тридцать один пятьсот восемнадцать -- это что за часть? -- Второго Белорусского фронта. Я сделал запрос. Подполковника не было, потому и задержался. -- Если они действительно из этой части... другого фронта, что же они лазят у нас по хуторам? Странно... Твои соображения? -- Ничего примечательного. Держатся спокойно, непринужденно... По виду в армии не новички... Их надо понаблюдать, -- заключил Таманцев. -- Вы же сами говорите -- проверяемые. Возможно, этим и ограничится... К утру будет ответ. -- Ну уж к утру. -- Будет, -- заверил Таманцев. -- Я сам звонил по вэ-че в Управление Второго Белорусского. И передал с литером "Весьма срочно"... За подписью генерала. -- Плачет по тебе гауптвахта, -- покачал головой Алехин. -- Кончится война, посадить на полгодика -- вполне по заслугам! -- Уж я бы там отоспался. И ряшку бы наел -- во! -- Таманцев развел руками. -- Есть элементы авантюризма, -- со вздохом признал он, -- но исключительно для пользы дела. -- Там гроза... -- оборачиваясь в сторону Лиды, помолчав, проговорил Алехин. -- Уж это точно!.. Веселенькая ночка вам предстоит... Таманцев осмотрел темное небо, потом лес впереди -- выглядело все вокруг мрачно, диковато -- и заметил: -- Прекрасное место для отдыха. В каком отеле для нас приготовлены номера? Алехин, будто не слыша, молчал. -- Распорядитесь доставить туда багаж, -- не унимался Таманцев, -- массажистку и педикюрных операторов. -- Ожидают тебя с нетерпением, -- принимая тон Таманцева, сказал Алехин. -- Очень мило... А каков приказ Родины? -- Взять Казимира Павловского и тех, кто с ним, -- вполне серьезно сказал Алехин. -- Кто это -- Павловский? -- спросил Фомченко; он, видно, был любознателен и, во всяком случае, хотел быть в курсе дела; а Лужнов молчал. -- Агент германской разведки, -- оборачиваясь, сказал Алехин. -- Милейший парень, -- добавил Таманцев. -- Девять успешных перебросок и четыре железки от немцев... Особо опасен при задержании. Как-то под настроение ухлопал трех лопухов из комендатуры. -- Понятно, -- несколько озадаченно проговорил Фомченко. -- Ну уж -- лопухов, -- не согласился Алехин. -- Офицера и двух патрулей. С ним надо ухо держать востро. Я ознакомлю вас с ориентировкой и фотографиями, -- пообещал он. -- Нам сказали... -- наконец произнес Лужнов, -- здесь полно банд. Правда? -- Говорят, убивают, -- Таманцев пожал плечами, -- но мы не видели. Лужнов держал автомат наизготове, время от времени утыкаясь стволом в спину Таманцеву. -- Поставьте на предохранитель, -- посоветовал ему Алехин и улыбнулся. -- Вы летчик? -- Летчик, -- покраснев, подтвердил Лужнов и сдвинул шишечку. -- Восемьдесят семь боевых вылетов, -- сказал за него Фомченко. -- Комиссован после ранения. Как и я, грешный... "Вот так... Восемьдесят семь боевых вылетов, а автомата, возможно, в руках не держал. Летчики... Ладно, скажи спасибо, что этих дали". Они вышли к всполью и все четверо встали за кустами. На поле, метрах в двухстах от них, виднелся добротный дом с мансардой, левее -- две бедноватые хаты, за ними зловеще чернел лес. -- Это дом Павловских, -- показал Алехин. -- Он заколочен, -- заметил Таманцев. -- Да... Сам хозяин, Павловский-старший, арестован как фольксдойче... сидит в Лиде, -- объяснил Алехин Фомченко и Лужнову. -- В меньшей хате, -- Алехин указал рукой, -- проживает Юлия Антонюк. -- А это кто? -- нетерпеливо осведомился Таманцев. -- Сирота... Она с детства в услужении у Павловских; то ли батрачка, то ли служанка -- не поймсшь. Имеет дочку полутора лет. -- От кого? -- спросил Таманцев. -- Поговаривают, что от немца, но я думаю иначе... Эта Юлия -- родная сестра жены Свирида. Кстати, вон его хата... -- А кто это -- Свирид? -- вступился Фомченко. -- Приятель капитана, -- с иронией заметил Таманцев. -- Он и подарил нам Павловского. -- Вот именно... -- улыбнулся Алехин и пояснил Фомченко: -- Обездоленный человек, горбун. -- А тетка? -- озабоченно спросил Таманцев. -- У Казимира тут где-то есть родная тетка. -- Не здесь, а в Каменке... Я отдаю предпочтение Юлии. На две засады у нас просто нет сил. -- Нам-то все равно, где блох кормить -- там или тут. -- Таманцев сплюнул. -- Только просветите. Не дайте помереть дурой! При чем тут Юлия? Почему Павловский должен появиться здесь?.. 32. АЛЕХИН Трудно было допустить, что, попав в эти места после многих месяцев отсутствия, Павловский не попытается встретиться с кем-либо из родных или близких ему людей. Но с кем? Отец, которого он, по словам крестьян, уважал и любил, находился в тюрьме, дом стоял заколоченный, и со стороны издалека было видно, что там никто не живет. Следовало предполагать, что Павловский через кого-нибудь (скорей всего через свою родную тетку Зофию Басияда) постарается узнать о судьбе отца. Как я выяснил, Басияда, истовая католичка, без симпатии относилась к немцам, запрещавшим религиозные службы на польском языке и жестоко притеснявшим не только рядовых верующих, но и "наместников божьих" -- ксендзов. Фактом было, что она, наполовину немка, не подписала фолькслист, как это сделали ее брат и племянник, хотя в тяжелых условиях оккупации германское гражданство давало немалые блага. Своего единственного брата она любила, с племянником же отношения у нее, как я понял, были не лучшие. Обдумывая все, что мне удалось узнать о Павловских, Свиридах, о их родственниках, я из двух вариантов -- Зофия Басияда и Юлия Антонюк -- постепенно склонился ко второму. Де