ло в том, что у меня еще раньше возникло предположение, что дочка у Юлии Антонюк от Казимира Павловского. Эта догадка появилась у меня, когда, узнав, кто такая Юлия, я обдумывал текст записки, извлеченной из пирога в отделе госбезопасности. Зачем сидящему в тюрьме отнюдь не сентиментальному пожилому человеку в коротком тайном послании сообщать, что девочка его батрачки здорова? Мысль эта получила некоторое подтверждение, когда на одной из двух фотографий Павловского, принесенных Свиридом, я не без труда разобрал стертую кем-то надпись: "Самой дорогой от Казика". И ниже: "1943 год". Кто мог быть для Павловского-младшего "самой дорогой" в доме Свирида? Как попала туда эта карточка?.. Естественным было предположение, что фотография подарена Казимиром Юлии. И что полтора месяца назад после спешного отъезда Юлии карточка вместе с другими ее вещами попала в дом к Свириду. Кто же и когда стер надпись?.. Возможно, Юлия -- перед приходом наших войск, -- а может, и Свирид. Примечательно, что, когда я потребовал принести фото Павловского, он отправился к хате, зашел туда и тут же полез в погреб -- несомненно, там и были спрятаны карточки. Дорого бы я дал, чтобы узнать истину о взаимоотношениях Павловского и Юлии, чтобы знать доподлинно, кто отец девочки. Кстати, Эльзой, именем в этих местах весьма редким, звали, как мне запомнилось по следственному делу, мать Юзефа Павловского -- бабушку Казимира. Мое предположение об отцовстве Павловского-младшего представлялось вполне вероятным, но не более. Чтобы как-то проверить его, я до приезда Таманцева попытался установить дату рождения девочки. Она была зарегистрирована у каменского старосты как родившаяся 30 декабря 1942 года. В графе "Отец", естественно, красовался прочерк, свидетельницей при записи значилась Бронислава Свирид. Эта дата, к сожалению, не подтверждала мою догадку, наоборот. Так случается частенько: фактов нет, одни предположения, доказать или опровергнуть их практически невозможно, а надо тотчас принять решение. И ошибиться нельзя, а посоветоваться -- для уверенности -- не с кем. Был у меня, правда, еще небольшой довод против варианта с Зофией Басияда: Павловский переброшен, очевидно, в конце июля или в начале августа и за это время повидаться с теткой мог бы уже не раз. Юлия же появилась здесь всего два дня назад. Я вовсе не тешил себя иллюзией, что Павловского привели сюда только родственные чувства. Тут наверняка был случай невольного сочетания личного с нужным для дела, необходимым. Шиловичский лесной массив, безусловно, превосходное место и для выхода агентурного передатчика в эфир, и для устройства тайника, где эту рацию можно прятать, и для скрытной приемки грузов с самолета. Павловский же хорошо знал этот район, знал до тропинки лес, все подъезды и подступы; действовать здесь ему, естественно, было легче, удобнее, чем в другой, незнакомой местности. А нам следовало иметь в виду одно немаловажное для его поимки обстоятельство: человек он опытный и появляться здесь может только украдкой, с наступлением сумерек, преимущественно в ночное время. Таманцев, выслушав мои соображения относительно выбора объекта для наблюдения, задал несколько вопрос сов, а когда в заключение я поинтересовался его мнением, неопределенно хмыкнул: -- Занятно!.. Это, как я расшифровал, означало: "Ваши предположения я не разделяю и могу камня на камне от них не оставить. Но спорить не буду и слова не скажу, чтобы не размагничивать этих двух -- Фомченко и Лужнова..." Его отношение я определил правильно -- прощаясь со мной в кустах близ дома Павловских, он сказал то, что обычно говорил в подобных, сомнительных для него, ситуациях, когда не верил в успех: -- Что ж, наше дело маленькое... И, словно желая меня успокоить, напоследок добавил: -- Придут -- не уйдут. Мыслями я уже был в Лиде. Павловский, безусловно, тоже "наш хлеб", и постараться взять его -- наша прямая обязанность. Однако никаких данных о его причастности к работе разыскиваемого нами передатчика у нас не было, а рация с позывными КАО оставалась основным заданием группы, основной целью наших усилий, и я ни на минуту не забывал об этом. 33. ИХ НАДО ПОНАБЛЮДАТЬ... Предгрозовая полутьма становилась все более душной и тяжелой. Жители поспешили укрыться по домам. Улица была пустынна и тиха, и весь город словно замер в ожидании. Светомаскировка соблюдалась тщательно -- ни огонька, ни тусклой полоски света. Сумерки сгустились настолько, что, кроме темных силуэтов домов, разглядеть что-либо на расстоянии было уже почти невозможно. Андрей перебрался через мостик, прополз по-пластунски за кустами и залег метрах в двадцати напротив калитки. Вскоре, после того как он занял это весьма удобное для наблюдения место, из дома кто-то вышел и ходил за штакетником в палисаде; как ни старался Андрей, но рассмотреть, кто это был, не смог. Потом со стороны дома появился большущий кот; бесшумно ступая, он подошел прямо к кустам, где лежал юноша, и зелеными, зловеще блестевшими в темноте глазами с минуту разглядывал незнакомого человека, затем быстро вернулся к дому. "Разведал, сейчас все доложит, -- весело подумал Андрей. -- Слава богу, что не собака!" Прошумел в листьях свежий ветерок, пронесся и затих. Спустя минуты первые капли дождя, редкие и тяжелые, как горошины, зашлепали по траве, по листьям, застучали по плащ-накидке. Молния огненным зигзагом сверкнула невдалеке, и гроза началась. Андрей завернулся в плащ-накидку, но она была коротка, и ноги ниже колен скоро промокли. Гроза разыгрывалась не на шутку. Раздирая темную громаду неба, молнии на мгновение озаряли окрест, и снова все погружалось во мрак, и гром внушительно встряхивал землю. Дождь полил сплошной стеной, словно на небе у какого-то колоссального сосуда отвалилось дно и потоки воды низверглись на землю. Плащ-накидка пропиталась насквозь, затем постепенно намокло все, что было на Андрее: и гимнастерка, и брюки, и пилотка, даже в сапоги непонятно как набралась вода. От дневной жары не осталось и следа, холодная мглистая сырость плотно охватывала тело. Зубы у Андрея выбивали частую дробь, да и весь он дрожал. "Нужно в любых условиях ничего не упустить и себя не расшифровать", -- наставлял самого себя Андрей; на память ему пришел случай с Таманцевым в Смоленске. Зимой, после освобождения города, за одним из домов было установлено наблюдение: по агентурным данным, в нем находилась явочная квартира германской разведки. Таманцев, придя на смену, определил, что наиболее удобное место для наблюдения -- старая, заброшенная уборная посреди двора. Еще до рассвета он залез внутрь, и напарник запер его, заложив дверь доской -- так было прежде. Мороз был около двадцати градусов. Когда же Таманцев попытался греться, переступая с ноги на ногу, то оказалось, что ветхое сооружение от малейшего движения скрипит и шатается -- того и гляди развалится. По двору же беспрестанно ходили. Чтобы не обнаружить себя, Таманцев вынужден был простоять не шевелясь свыше десяти часов. Сведения о явочной квартире не подтвердились, и вспоминал он об этом приключении с улыбкой, хотя кончилось оно для него весьма печально: он так поморозил ноги, что месяца два провалялся в госпитале, где ему чуть было не ампутировали стопу. Меж тем гроза на какое-то время утихла, чтобы вскоре разразиться с еще большим ожесточением. Злостно нарушая маскировку, молнии блистали одна за другой, и где-то совсем над головой оглушающе гремело и грохотало. Казалось, разгулу стихии не будет конца. Однако в десятом часу ливень затих так же внезапно, как и начался. Гроза переместилась немного южнее, впрочем, на небе не было ни единой звездочки, и тихий обложной дождик не переставал. Отдаленные молнии полыхали чуть реже, каждый раз выхватывая на мгновение из мрака темные от дождя домики и палисады. При одной из вспышек Андрей увидел бредущую под дождем фигуру в плащ-накидке и, уже когда снова все погрузилось в темноту, сообразил, что это Алехин -- приехал и ищет его. Надо было как-то дать о себе знать. Условные сигналы для леса Андрей помнил, но как это сделать сейчас, в городе, не представлял. Лишь минут через десять капитан, искавший его в темноте чуть ли не ощупью, приблизился настолько, что Андрей решился и тихонько окликнул его. -- Ну как, они в доме? -- прежде всего осведомился Алехин. -- Д-да... -- силясь не стучать зубами, проговорил Андрей. -- Никто не выходил. -- Порядок... Тогда порядок, -- облегченно сказал Алехин, запахиваясь в плащ-накидку, и улегся на мокрую землю рядом с Андреем. Светящиеся зеленые стрелки показывали без четверти десять. "Неужто до утра придется валяться здесь в грязи, дрожа от холода и сырости?" -- сомнение в необходимости наблюдения за домом ночью одолевало Андрея. Время тянулось нестерпимо медленно; Андрею показалось, что часы остановились, -- он поднес их к уху, услышал ровное тиканье и снова всмотрелся в темноту. "Вот гадство, -- невесело подумал он. -- Они себе спят спокойненько, а ты -- мерзни!" Алехин недвижимо лежал в метре от него по ту сторону куста. При вспышках молнии был виден профиль его скуластого, прикрытого до самых глаз капюшоном лица. Наконец Андрею стало невмоготу, и дрожащим от холода голосом он нерешительно позвал: -- Т-товарищ к-капитан. Алехин шевельнулся и шепотом спросил: -- Чего? -- Вы д-думаете, к-кто-нибудь выйдет? -- Думаю, надо продолжать наблюдение, -- сказал капитан, и Андрей пожалел, что задал этот вопрос. -- Но до утра х-хождение з-запрещено, -- попытался как-то аргументировать он. -- Ты вчера ходил, тебя кто-нибудь задерживал?.. А в дождь тем более... Ты погрейся, -- предложил капитан. -- Только без шума! И не подымайся... Андрей, подумав, перевалился на спину и заелозил на плащ-накидке, быстро и с усилием двигая руками и ногами; но согреться ему не пришлось. -- Тихо! -- Алехин схватил его за плечо. Свет желтой неяркой полосой вырвался от дома и тут же погас. Сквозь реденькую пелену дождя капитан в какой-то миг успел заметить в дверном просвете фигуры двух человек -- кто-то вышел из дома. Алехин сжал Андрею руку. Но напрасно они напряженно вглядывались в темноту: в трех шагах ничего не было видно. Сквозь тихий мерный шум дождя чуть слышались шаги и совсем невнятно -- разговор вполголоса: кто-то шел от дома к калитке. Алехин до боли сжимал руку Андрея; шаги приближались. -- Успеете. До поезда почти час, -- послышался негромко, но явственно мужской голос. -- Може, на товарном пояду, -- с сильным польским акцентом отвечал другой. Заскрипела калитка. -- Счастливо доехать. -- Довидзеня! Спустя мгновения зарница медленным отблеском осветила за штакетником темную фигуру, возвращавшуюся к дому, и вышедшего из калитки. Это был низкий толстый человек в брезентовом плаще и черной фуражке; он шел, ощупывая дорогу палкой, воротник плаща был поднят. -- Иди за ним, -- быстро зашептал Алехин в ухо Андрею. -- До станции его не трогай. А когда сядет в поезд, нужно проверить у него документы. Сбегай к коменданту и от моего имени попроси проверить... Только весь вагон, а не у него одного, понимаешь? В любом случае надо установить его личность! Под благовидным предлогом и без шума. Он, видно, поляк и вроде железнодорожник... Будь осторожен! Иди! Андрей поднялся и, оставив плащ-накидку Алехину, осторожно двинулся вслед за неизвестным. Он шел вслепую, дрожа от холода; мокрые шаровары и гимнастерка плотно облегали тело, в набухших сапогах хлюпала вода. При каждой вспышке молнии он, поспешно пригибаясь, чуть ли не ложился на землю и видел, что человек в плаще, не оборачиваясь, идет шагах в пятидесяти впереди. Андрей слышал, как он, очевидно, упав или споткнувшись, крепко выругался по-польски; потом юноше стало казаться, что звук шагов делается все тише, удаляется... Андрей ускорил шаг и в тот же миг оскользнулся; пытаясь удержать равновесие, взмахнув руками, дернулся всем телом и полетел в канаву. Он больно ударился правой скулой и бровью; жидкая холодная грязь залепила лицо. Проклиная мысленно эту ночь и ненастье, отплевываясь, он ощупью отыскал лужу, обмыл лицо и утерся рукавом. Дождь почти перестал, где-то впереди прогудел паровоз, и все. Никаких шагов не было слышно. Андрей несколько мгновений постоял, вслушиваясь, и в сильном волнении бросился вперед. На небе в тучах обозначился просвет; теперь можно было различить темные силуэты домиков по обеим сторонам. Вдруг впереди и несколько правее отчетливо послышались шуршащие шаги. "Свернул!" -- сообразил Андрей и, дойдя до угла, пошел вправо, в ту сторону, откуда доносились шаги. Так он двигался минут пять, стараясь ступать нешумно и, чтобы сохранять дистанцию, дважды останавливаясь и вслушиваясь, как хрустит песок под ногами идущего впереди. Сверкнула молния, и-о ужас! -- Андрей увидел впереди статную фигуру в шинели; он бросился догонять. -- Как на с-станцию п-пройти?! -- крикнул Андрей. -- Прямо, -- раздался совсем близко, и что было совершенной неожиданностью, звонкий девичий голос. "Женщина!" -- К-кто вы? -- выговорил Андрей и, так как она не ответила, спросил: -- П-почему х-ходите ночью? -- А вы почему? -- Нужно! Я офицер. -- А я старшина! -- Она зажгла фонарик и осветила Андрея; в правой руке у нее он разглядел пистолет. -- Ну и вид же у вас! -- ахнула она. -- Идите вперед! -- Куда в-вперед? -- Я не терплю ночью незнакомых за спиной. Вперед! И быстрее, -- сказала она повелительно, -- я опаздываю на поезд!.. 34. ГВАРДИИ ЛЕЙТЕНАНТ БЛИНОВ На станции находилось несколько эшелонов и всего один пассажирский состав Минск -- Гродно. Неизвестный мог попытаться уехать и с эшелоном, но Андрей решил сначала осмотреть гродненский поезд: к составу уже подавали паровоз. У кубовой Андрей подставил голову под кран, обмыл гимнастерку, брюки и сапоги и приступил к делу. Света в вагонах не было. На счастье Андрея, луна выплыла из-за туч, и можно было разглядеть не только фигуры людей, но и некоторые лица. Почти все полки были заняты, в общем же пассажиров было немного: спали даже на нижних местах. "В любом случае установить его личность! В любом случае!" -- твердил сам себе Андрей, проходя по вагону и с лихорадочной поспешностью оглядывая пассажиров. Он начал с хвоста, просмотрев одиннадцатый и десятый вагоны, перешел в девятый и... чуть не наткнулся на человека в плаще. Тот стоял во втором купе вполоборота к проходу; отраженный свет луны освещал его; Андрей, не останавливаясь, прошел дальше, успев, однако, заметить скрещенные молоточки на черной железнодорожной фуражке, приподнятый воротник плаща и даже разглядел крупное мясистое лицо неизвестного. Палки в руках у него уже не было, и по его позе Андрей понял, что он решил расположиться в этом купе на средней свободной полке. "Он! -- радостно билось сердце Андрея. -- Это он! Теперь установить личность! Вагон номер девять". Андрей глянул на часы: до отхода поезда оставалось одиннадцать минут. Комендант станции помещался в небольшом бараке возле блокпоста на путях. Это был пожилой смуглолицый, с седыми висками и шрамом на щеке капитан -- Андрей его уже раза два видел. Теперь он, склонясь над массивным письменным столом, при свете лампы-молнии заносил какие-то сведения из блокнота на огромную, вполстола, таблицу. Слева на грязном, неопределенного цвета диване сидя, низко свесив голову и негромко всхрапывая, спал старший лейтенант -- судя по красной фуражке, офицер комендатуры. -- Т-товарищ капитан, -- приложив руку к пилотке, обратился Андрей, -- разрешите... -- Подождите, -- недовольно оборвал комендант, у него что-то не ладилось; он в волнении листал блокнот и поерзывал на стуле. -- Вы можете подождать, -- с раздражением не то спросил, не то приказал он. Андрей некоторое время стоял в нерешимости; одернув прилипшую к телу гимнастерку, потрогал пальцем распухшее подглазье и бровь, затем взглянул на часы: до отхода поезда оставалось пять минут. -- Я не могу ж-ждать! -- неожиданно для самого себя громко объявил Андрей. -- Что-о? -- удивленно вскинул голову комендант и посмотрел на Андрея. -- Что вам надо? Выложив на стол намокшее удостоверение, Андрей торопливо и сбивчиво изложил суть дела, дважды упомянув фамилию Алехина. -- Только девятый? -- переспросил комендант. -- Никитин! -- позвал он; спавший на диване офицер и не шевельнулся. -- Никитин! -- заорал комендант. -- Вот черт! Да разбудите же его! Старший лейтенант тяжело поднял голову и, протирая глаза и щурясь, сонно разглядывал Андрея. Он был низкоросл и молод, на вид лет двадцати трех, не более. -- Никитин, -- приказал комендант. -- Возьмешь двух патрулей, проверите в гродненском девятый вагон. Там едет один тип, надо узнать, кто он... Понимаешь?.. Осторожненько! Вот лейтенант объяснит. Проверяете с двух концов весь вагон. -- Комендант посмотрел на часы. -- Сейчас дадут отправление -- спешите! В крайнем случае задержишь минут на пять, но не больше!.. -- Вы откуда? -- выходя за Андреем из кабинета, громко зевая и подтягивая штаны, спросил Никитин. -- Из контрразведки... Все в шпионов играете,-- понимающе усмехнулся он, окидывая взглядом мокрое обмундирование юноши. -- И какого шута вам не спится?! -- с чувством подосадовал он. С двумя сержантами-патрулями они вышли из барака. Мимо по третьему от них пути, набирая скорость, катились вагоны пассажирского поезда. -- Тю-тю! Поехали, -- присвистнул Никитин, останавливаясь, и, указывая рукой, будто обрадованно сообщил: -- Вот он, гродненский! -- 3-за мной! -- крикнул Андрей, подбегая к составу. Он на ходу вскочил на подножку и, толчком распахнув дверь, поднялся в тамбур; оттолкнув женщину в платке, которая с перепугу кинулась в вагон, он нащупал в темноте ручку стоп-крана и рванул ее книзу. Поезд резко затормозил. В вагоне что-то упало, послышались тревожные возгласы, неистово закричал ребенок. Но Андрей ничего не слышал; спрыгнув на землю, он бежал к девятому вагону. Пока Никитин объяснялся с подоспевшим начальником поезда, Андрей заглянул в вагон. Железнодорожник сидел в том же купе; теперь он был без плаща и без фуражки. Андрей решил на всякий случай не лезть ему на глаза и, договорившись с Никитиным, начал проверку с другого конца вагона. Пассажиры в основном были гражданские. Все были разбужены резкой остановкой поезда и судачили по этому поводу; высказывались самые различные предположения. Сержант светил фонарем; Андрей машинально просматривал документы и так же машинально задавал положенные в таких случаях стереотипные вопросы: "Откуда едете?.. Куда?.. Кем выдан пропуск?.." и так далее. Мысленно же он находился в другом конце вагона. Мандата на право проверки никто не требовал. Андрей проверял уже третье купе, когда поезд снова тронулся. -- Лейтенант, -- крикнул Никитин, -- сходим! Андрей, поняв, что все уже сделано, поспешил вслед за патрулем покинуть вагон. x x x --... пропуск, броня -- все в порядке, -- докладывал коменданту Никитин, когда Андрей вошел в кабинет. -- Командирован со станции Котельнич, следует в Гродно к месту постоянной службы. С женой и двумя детьми... -- Откуда д-дети? К-какая жена? -- перебил Андрей изумленно и растерянно. -- Не может быть! -- Тот самый, что вы указали. Во втором купе. Невысокий, толстый. Железнодорожник. Других там не было! -- Он п-поляк? -- Поляк? -- Никитин от души расхохотался. -- Вятский!.. Его же видно -- наш брат, Ванька! -- Перестаньте, -- строго остановил комендант- -- Вас спрашивают серьезно. Фамилию вы установили? -- А как же?.. Шишков Федор Алексеевич, девяносто шестого года, родом из Зуевки Вятской губернии... Они сели в Минске -- проводница подтвердила... А здесь он вылезал за кипятком... -- Ты упустил его по дороге, -- заключил Алехин, выслушав Андрея. Они снова лежали в холодной мокрой траве, наблюдая за домом. Еще не светало. -- В поезде ты наткнулся на другого... наверно, похожего... -- невесело продолжал капитан. -- Все остальное было впустую... 35. ВСЕ ЖЕ ПОСТАВИМ ТОЧКУ... Оставив Блинова наблюдать, Алехин на полуторке -- Хижняк с вечера спал в машине на соседней улице -- помчал в предрассветной полутьме к аэродрому. Мокрое обмундирование холодным компрессом липло к телу. За ночь он так продрог, его било как в лихорадке. Сейчас бы пробежаться для согрева, да не было времени. Город еще не проснулся. За всю дорогу к аэродрому он повстречал лишь четырех одиночных военных -- ни одного гражданского -- да два грузовика с ночными пропусками на лобовых стеклах. Поляков, как и у себя в Управлении, в гимнастерке без ремня, с расстегнутым воротником сидел за столом в зашторенном кабинете начальника отдела контрразведки авиакорпуса и колдовал над листом бумаги. На приветствие Алехина он, подняв голову, рассеянно ответил: "Здравствуй... Садись..." -- Они в доме, -- сообщил Алехин. -- Застыл? -- Если бы не дрожал, то совсем бы замерз, -- отшутился Алехин. -- На вот, погрейся. -- Поляков подвинул к нему трофейный, с идиллическим баварским пейзажем розоватый термос, известный, наверно, всему Управлению. -- И булочку бери... Алехин налил из термоса в стакан крепкого душистого чая, завариваемого подполковником самолично по какой-то своей особой методе, опустился на стул у приставного столика и, положив в рот кусочек сахара, с удовольствием сделал несколько глотков. Перед Поляковым лежал лист бумаги с десятью, наверно, строчками, исчерканными, со вставками, исправлениями и двумя вопросительными знаками синим карандашом. Алехин взглянул мельком, подумал, что это, очевидно, текст для одной из точек радиоигры, дела столь конфиденциально-секретного, что и смотреть туда больше не стал. Он знал, что каждая буковка в таких документах утверждается Москвой, согласовывается, если содержит дезинформацию, с Генеральным штабом, но продумать и составить текст должен Поляков, вся ответственность на нем, и Алехин пожалел, что пришел не вовремя. Его восхищало в Полякове умение при любых обстоятельствах сосредоточиться, отключиться от всего в данную минуту второстепенного, а главным сейчас для подполковника были, очевидно, эти исчерканные строчки. Помедлив, Алехин взял сиротливо лежавшую на блюдце булочку, маленькую -- из офицерской столовой. Он так зазяб и проголодался, что съел бы сейчас десяток таких крохотулек, а то и больше. Подобные по форме пышечки пекли и дома, только не на противне, а в печи, тоже из пшеничной муки, но деревенского, не машинного помола. Те, разумеется, были несравненно вкусней, особенно со сметаной. Он вспомнил, как весной или осенью, продрогший, возвращался в сумерках с полей в тепло родной избы, и радостный крик дочки, и необыкновенные щи, и горячие блины, и соленые грузди, и квас... Все это казалось теперь призрачным, совершенно нереальным... -- Вчера они опять выходили в эфир, -- вдруг спокойно сообщил Поляков. -- Где?! -- От неожиданности Алехин поперхнулся куском булки. -- В тридцати -- сорока километрах к востоку от Шиловичского леса. -- Поляков поднял голову, и Алехин увидел, что он переключился и думает теперь о разыскиваемой рации. -- Передача велась с движения, очевидно с автомашины. Любопытно, что ни одного случая угона за последние трое суток не зафиксировано. -- Есть дешифровка? -- быстро спросил Алехин. -- Пока нет. Они каждый раз меняют ключ шифра. Ты пей. И наливай еще. -- Спасибо. Во сколько они выходили в эфир? -- Между семнадцатью двадцатью и семнадцатью сорока пятью. -- Николаев и Сенцов в этот час были в городе, -- констатировал Алехин, -- под нашим наблюдением. -- В данном случае у них железное алиби. Кстати, на них уже есть ответ. Как быстро исполнили, а?.. Сообщают сюда, в Лиду, но почему-то на имя генерала... Странно... "Когда-нибудь он нарвется!" -- разумея Таманцева, со злостью подумал Алехин и тут же про себя отметил, что если бы не "элементы авантюризма", ответ был бы не раньше чем еще через сутки. А Поляков уже достал из папки листок бумаги и прочел: -- "Проверяемые вами капитан Николаев и лейтенант Сенцов действительно проходят службу в воинской части 31518. В настоящее время командированы в район города Лида с целью децентрализованной заготовки сельхозпродуктов для штабной столовой". Так что их появление на хуторах вполне объяснимо, -- заметил Поляков. -- "Никакими компрматериалами на проверяемых вами лиц не располагаем". -- Вот так, выходит, сутки впустую! -- огорченно сказал Алехин. -- Я должен сейчас выехать в Гродно, -- словно оправдываясь, сообщил Поляков, -- ночью, очевидно, вернусь в Управление. Позвони обязательно... Очень жду дешифровку первого и вчерашнего перехватов. Загляни сюда днем, -- посоветовал он, -- возможно, что-нибудь будет. -- А может, они вовсе не те, за кого себя выдают? Может, в группе четверо и передачу с движения вчера вели двое других?.. Все же поставим точку! Взгляну-ка я на них в упор и пощупаю документы, -- предложил Алехин; он смотрел на Полякова, ожидая одобрения, но тот, кажется, снова углубился в свои строчки. -- Децентрализованная заготовка сельхозпродуктов в тылах другого фронта -- это самодеятельность, причем незаконная. Интересно, что мне-то они скажут о цели командировки?.. Прихвачу кого-нибудь из комендатуры, -- упорно продолжал Алехин, -- для вида зайдем и в соседние дома... -- Разумно, -- подняв голову, согласился Поляков. -- Но время лишне не трать!.. 36. АЛЕХИН К хозяйке дома номер шесть по улице Вызволенья, пани Гролинской, я отправился с одним из офицеров городской комендатуры, немолодым, совершенно лысым и весьма толковым капитаном, понимавшим все с полуслова. Он свободно говорил по-польски, очевидно, много раз выполнял подобные роли, и, если бы еще относился ко мне без некоторого подобострастия, работать с ним было бы истинным удовольствием. Чтобы не вызвать подозрения, мы побывали и во всех соседних домах, в десяти или в одиннадцати, хотя, по комендантским учетам, лишь в трех из них размещались военнослужащие. Как и всегда, маскирование -- инсценировка общей сплошной проверки -- заняло большую часть времени. Раннее солнце миллионами капелек сверкало на траве, на листьях и на крышах, но еще нисколько не грело. Где-то там, в конце улочки, в мокрых холодных лопухах, за канавой, располагался Блинов. Лежал он хорошо: я раза четыре поглядывал в ту сторону, но определить, в каком месте он находится, так и не смог. Как и ночью, мыслями я то и дело возвращался к Таманцеву. Мы здесь, по сути, ничем не рисковали, ему же в случае появления хотя бы одного Павловского предстояла ожесточенная схватка. Я не мог не думать о Таманцеве; впрочем, сомнение, правильно ли там выбран объект для засады -- не пустышку ли тянем? -- и по сей час не оставляло меня. Пани Гролинская, для своих шестидесяти лет очень моложавая и подтянутая, в этот ранний час занималась уборкой: развесив на штакетнике половики, как раз принялась их выбивать. Мы поздоровались, капитан сообщил, что мы из комендатуры "по вопросам расквартирования", и поинтересовался, есть ли у пани на постое военные. -- Так, -- приветливо отвечала она. -- А разрешение комендатуры?.. Документ?.. -- почти одновременно осведомились мы. -- Проше пана. -- Она с улыбкой пригласила нас в дом. Когда мы подходили к ее палисаду, я заметил позади дома, на соседнем участке, пожилую женщину, возившуюся на огороде и что-то при этом недовольно бормотавшую по-польски. Завидев нас, она выпрямилась и, глядя недобро большими светлыми глазами, забормотала с возмущением еще громче. Вместе с пани Гролинской мы прошли в комнату, обставленную добротной старинной мебелью. Первое, что бросалось в глаза -- уже в кухне, -- чистота и аккуратность. Из лежавшей в ящике комода домовой книги хозяйка достала маленькую бумажку -- талон со штампом комендатуры -- и протянула ее капитану: "Проше пана"; тот посмотрел и передал мне. В верхней графе талона было вписано: "К-н Николаев, л-нт Сенцов". -- Срок разрешения истек в полночь, -- вполголоса напомнил мне капитан. -- А где они? -- справился я и посмотрел на дверь в другую комнату. Я не сомневался, что подлинные или мнимые Николаев и Сенцов слышат и слушают наш разговор -- не спят же они в такое прекрасное утро, в восьмом часу. -- Официэры?.. Уехали. "Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!" -- Как -- уехали? -- Я старался сохранить спокойствие. "Очевидно, в те полтора часа, когда я отсутствовал. Значит, Блинов пошел за ними. Это трудно и рискованно -- на безлюдных улицах..." -- Когда уехали? -- Ночью... Невероятно! Мы же лежали буквально в десяти метрах от калитки -- тут что-то не так... мы не могли их прозевать. А пани Гролинская рассказывала, что эти "официэры" вчера поздно вечером распрощались с ней, она вот и комнату после них уже убрала. Они перешли на другую квартиру (где однажды в июле уже останавливались), потому что у нее нет подходящего сарая, а им нужен на день сарай для скотины. Мол, эти "официэры" занимаются заготовкой продуктов для своей части, ездят по округе и закупают в основном овец и свиней, а вчера к ночи должна была прибыть машина, они соберут все из деревень в Лиду, погрузят и увезут. Она не преминула заметить, что никогда не держала никаких животных, кроме породных охотничьих собак, -- ими увлекался ее покойный муж. Говоря, что уже убрала за офицерами, она открыла дверь в соседнюю комнатку -- две аккуратно заправленные кровати, стол, цветы на окне, порядок и чистота. Сочинить с ходу эту историю про заготовку овец и свиней (что вполне соответствовало цели командировки подлинных Николаева и Сенцова) она, разумеется, не могла: несомненно, она повторяла то, что слышала от своих постояльцев. Вопрос только в том, правда это или всего-навсего легенда, прикрывающая другую их деятельность. Я знал немало случаев, когда вражеские агенты действовали в прифронтовой полосе под видом всякого рода интендантов, представителей армейских хозяйственных служб. Децентрализованная заготовка сельхозпродуктов -- отличное прикрытие для передвижения и разведки в оперативных тылах. Свеж у меня в памяти был и прошлогодний случай. Разыскивая по данным радиоперехвата немецкую разведгруппу, мы заподозрили трех человек, имевших безукоризненные экипировку и все офицерские документы. Сделали запрос, и нам подтвердили, что такие-то "действительно проходят службу в части" и что они девять дней назад выбыли в командировку сроком на месяц "в указанный вами район". Хорошо, что мы не удовлетворились этим ответом. Как впоследствии выяснилось, те, кто "проходил службу", были убиты на вторые сутки после отъезда из части. Их трупы спустили под лед, а документы, в частности командировочные предписания, до момента ареста успешно использовались тремя заподозренными нами лицами. (Удостоверения личности, продовольственные аттестаты и вещевые книжки на имя убитых они заполнили сами, используя запасные комплекты документов -- резервные чистые бланки, полученные от немцев.) Как и большинство пожилых поляков, пани Гролинская неплохо говорила по-русски, причем отвечала без пауз и обдумывания, держалась с достоинством и приятным кокетством. В светлом фартучке поверх темного строгого платья, не по возрасту гибкая, легкая в движениях, она походила на гимназистку. Лицо у нее было горделивое, тонкое и приятное. В городском отделе милиции, куда перед комендатурой я заскочил, мне, как иногда случается, повезло. Помощник дежурного по горотделу, немолодой лейтенант, обслуживал участок, куда входила улица Вызволенья, и вместо кратких установочных данных, на что я мог рассчитывать в столь ранний час, я узнал о хозяйке дома номер шесть, наверно, все, что было о ней известно местным органам. Гролинская Стефания, 1883 года рождения, уроженка Белостока, из семьи мелкопоместного шляхтича, образование -- женская гимназия, по профессии модистка, перед войной владела небольшим пошивочным ателье, сгоревшим в первую неделю военных действий. В период оккупации проживала в Лиде, подрабатывала шитьем женской одежды. Муж был моложе ее на десять или двенадцать лет -- эту деталь особо отметил участковый. В большой комнате, где мы разговаривали, на стене висело несколько фотографий; я успел потихоньку разглядеть изображенные на них лица, выделил и запомнил троих. На высоком берегу реки, опершись на локоть, лежал благообразный суровый старик; я без труда узнал в нем Пилсудского -- хозяйке дома, пожилой польке, он, по всей вероятности, представлялся национальным героем. На другом снимке над тушей убитого кабана красовался щеголеватый мужчина с усиками и прилизанными волосами, в охотничьем костюме, с ружьем и патронташем; фатоватое, самодовольное лицо -- как я предположил, муж пани, Тадеуш Гролинский. И еще были две фотографии юноши с задумчивым, невеселым лицом -- очевидно, сына хозяйки, находившегося якобы в подполье где-то под Варшавой, оккупированной немцами. То, что пани Гролинская не опасалась держать на стене фотографию Пилсудского, укрепило мое отношение к тому, что она говорила. Во многом я ей верил. Непонятно только, как эти двое, Николаев и Сенцов, прошли мимо нас незамеченными. Пани Гролинская вызывала уважение и, более того, симпатию. В сознании с трудом укладывалось, что муж этой обаятельной, отменно воспитанной, когда-то, без сомнения, на редкость красивой женщины был рядовой тюремный надзиратель, как поговаривали, малограмотный и глуповатый. Кроме выпивки и охоты, его в жизни якобы ничто не интересовало. Впрочем, погиб пан Тадеуш в сентябре 1939 года в боях с немцами, погиб, чуть ли не бросившись с гранатой под танк, и вспоминали о нем, по словам участкового, как о герое. -- А где вообще вы помещаете офицеров? -- поинтересовался я. -- Здесь... Проше пана... Мы прошли в только что убранную комнатку. Кровати были заправлены чистым, непользованным бельем. Половики отсюда висели на штакетнике. В пепельнице на столе -- ни окурка, ни пепла, ни соринки. И нигде никаких следов пребывания вчерашних постояльцев. Тем временем пожилая женщина на смежном участке -- она по-прежнему находилась на огороде прямо перед окном этой комнатки, -- завидя на улице соседку, принялась с новой энергией возмущенно выкрикивать что-то по-польски. Капитан прислушивался и незаметно подал мне знак. Но я при всем желании не мог понять, о чем там шла речь. -- Пшепрашем паньства, -- с улыбкой извинилась Гролинская; она выглянула в окно и сказала: -- Hex щен пани юш успокои. Пшез быле глупство денервуе щен пани пшешло годинен*. -- И, оборотясь к нам, с улыбкой снова извинилась: -- Пшепрашем паньства. -- Ну что ж, -- оглядев исподволь все в комнате, сказал я, -- условия для двух человек хорошие. -- Вполне, -- подтвердил капитан, делая для видимости какие-то пометки в служебном блокноте. -- А больше двоих сюда и не направляли... Так и записываю: комната светлая, чистая... Сколько здесь метров? -- Двенадцать, -- сказала хозяйка. Женщина на соседнем участке продолжала ругаться, и я демонстративно посмотрел в окно. ---------------------------------------- * Успокойтесь, наконец, пани. Из-за такой мелочи вы волнуетесь целый час (польск.). --------------------------------------------------------------- -- Проше пана, слышите, как она волнуется? -- пытаясь улыбнуться, проговорила Гролинская. -- Что там случилось? -- спросил я. -- Ничего... Они же не бандиты, а радецкие официэры! Подумайте, наступили на огород... Ночью темно! -- Повредили грядки... -- подсказал капитан. -- Они что, ушли через ее участок? -- Так!.. Там ближе к центру. Почему я виновата?.. Мусить, так надо... Они же военные!.. x x x В голове у меня вертелось немало вопросов. Мне бы очень хотелось знать и что собой представляют в действительности те, кто значились в комендатуре как Николаев и Сенцов, и, разумеется, где они сейчас, и все подробности их поведения и разговоров в этом доме, и почему они ушли ночью через соседний участок, и кто был тот железнодорожник в плаще, зачем он приходил и где теперь, и что за отношения между ним и этими двумя офицерами. И еще очень многое мне бы хотелось узнать, и о многом я бы желал поговорить с пани Гролинской, но сейчас я мог интересоваться лишь определенным кругом вопросов, только тем, что положено знать офицеру комендатуры, проверяющему порядок размещения военнослужащих на частных квартирах. Мы уже выходили -- вслед за капитаном я переступил порог комнаты, размышляя над тем, что услышал и увидел в этом доме, -- и тут на кухне у меня от волнения буквально заняло дух: возле кафельной печки, в углу, в плоском ящичке для мусора рядом с совком я увидел смятый листок целлофана, хорошо мне знакомую целлофановую обертку... 37. ТАМАНЦЕВ Первая ночь в засаде была не из приятных и тянулась чертовски медленно. Мы вымокли до нитки еще вечером, обсушиться было негде, согреться нечем, и до утра мы дрожали в кустах как цуцики. Когда начало светать, мы перебрались потихоньку в дом Павловских. Добротный, с большой мансардой, он стоял заколоченный в сотне метров от хатки Юлии Антонюк, и с чердака отлично просматривались все подступы к ней -- наверняка никто бы не смог подойти незамеченным. Мы развесили обмундирование сушиться под крышей, Фомченко и Лужнов завернулись в старое тряпье и уснули, я же расположился с биноклем у чердачного окна, также забитого досками. Хатенка Юлии Антонюк смотрелась отсюда как на ладошке. Лучшее место для наблюдения трудно было придумать. Я решил так: светлую часть суток будем находиться здесь, а с наступлением сумерек перебираться ближе к хатке, располагаясь в кустарнике с двух сторон от нее. До полудня наблюдал я. Юлия Антонюк возилась около хаты по хозяйству, прибиралась, вытряхивала какие-то облезлые овчины, тяжелым, не по ее силенкам ржавым колуном рубила дрова. Потом прошла с корзиной на огород Павловских и нарыла картошки. Там уже немало повыкапывали то ли Свириды, то ли Зофия Басияда, то ли еще кто. И я подумал, что и нам не мешает в сумерках набрать там с ведерко -- вопрос только, как ее сварить? Я отметил, что одета Юлия бедно и лицо у нее нерадостное, но даже издалека можно было без труда разглядеть, что она красивая, складненькая и богата женственностью или еще чем-то, как это там называется, из-за чего женщины нравятся мужчинам. Ее дочка -- занятная пацаночка, веселая и очень подвижная -- играла возле дверей хатенки, что-то распевала и ежеминутно почесывалась, что, впрочем, ничуть не портило ей настроения. Уж если блохи жрали нас здесь, на чердаке, представляю, как они свирепствовали там: в хатах с земляными полами их обычно полным-полно. Хозяйство Антонюк из-за отсутствия какой-либо живности, хотя бы кошки или курицы, выглядело не просто бедным, но и запустелым. Я даже поймал себя на чувстве жалости к этой девахе, по дурости прижившей от кого-то ребенка, -- житуха у нее получилась несладкая. Рассмотрев в бинокль лицо девочки, я вполне допускал, что она от немца, а вот с Павловским, как я его представлял по словесному портрету и фотограф