вглядываясь в Дмитрия, потребовал: - Давай, вождь, выкладывай, я же вижу, что у тебя за пазухой что-то есть. Кошелек или камень? - Этого я пока не знаю. - Но что-то есть? - Да. - Валяй, - милостиво разрешил Ольф и царственным движением склонил голову. - Кто занимался проверкой уравнений на неустойчивость? - Все понемногу, и ты тоже, кстати. - Я помню. - А что именно тебя интересует? - Все. Ольф с сомнением посмотрел на него и стал рыться в бумагах, приговаривая: - Ето мы ш-шас, кашатик, в один момент шпроворим... Ольф дурачился, гримасничал, по-старушечьи пришепетывал и держался гораздо спокойнее, чем раньше. Через минуту он подал Дмитрию бумаги и небрежно заметил: - По-моему, это не та степь. - Та не та, а съездить в нее не мешало бы. Ты что думаешь? - обратился Дмитрий к Мелентьеву. Тот неопределенно пожал плечами: - Смотри сам... Я просто не вижу, что там может быть. Мы же тогда все проверили. Дмитрий посмотрел на Жанну - взгляд у нее был откровенно беспомощный. - А какие у тебя основания подозревать неустойчивость? - спросил Мелентьев. - Довольно слабые, - признался Дмитрий. - А навело меня на эту мысль вот какое соображение: оба выброса - с изрядной, правда, натяжкой - почти симметричны относительно этого изгиба. Смотрите... - Ничего себе "почти", - недовольно заметил Ольф. - Натяжка-то чуть ли не полета процентов. - Не полета, а всего около тридцати. - Уже подсчитал? - Да, прикинул... Натяжка, конечно, недопустимая, если бы не одну обстоятельство: из двух уравнений симметрично только одно, вот это, - он показал, - относительно тау. - Ну и что? - наморщил лоб Мелентьев. - А то, что эти тридцать процентов могут объясняться вкладом второго уравнения. Мелентьев молча придвинул к себе листки и стал что-то писать. Ольф и Жанна смотрели на уравнения, и Ольф наконец сказал: - Не понимаю, почему так может быть. - А ты смотри на те переменные, которыми отличаются уравнения. По моим подсчетам, тэта и кси во втором уравнении должны давать больший вклад в суммарный рост функции, чем сигма и пси в первом. Этим и может объясняться несимметричность выбросов. - Доводы действительно шаткие, - сказал Мелентьев, - но в этом что-то есть. - Ну, допустим, вы правы, - сказал Ольф. - Но тогда почему эта неустойчивость не обнаружилась при проверке? - Чего не знаю, того не знаю... С каким шагом проверялись уравнения? - Одна сотая, - сказала Таня. - Ольф говорил, что это даже меньше, чем нужно по вашим теориям. - А наша теория гласит, что достаточно восемнадцати тысячных, - хмуро пробурчал Ольф. - Вот, смотрите сами. - Смотреть не будем, - взглянул на него Дмитрий. - Я и не сомневаюсь, что все сделано правильно... по теории. - Что, теория неверна? - А ты этого не допускаешь? - Этими методами проверки пользуются уже десятки лет. - Но и группы неустойчивых уравнений постоянно расширяются, - вмешался Мелентьев. - Так же, как, впрочем, и методы проверки. - Так что, попытаемся здесь? - спросил Дмитрий. - Попытка не пытка, - неопределенно сказал Ольф. - Надо сделать, - решительно поддержал Дмитрия Мелентьев. - Чует мое сердце, что тут мы кое-что выудим. - Ну, еще бы, - поддакнул Ольф. - Например, кильку. Или тюльку. Бирюльку. Сюсюльку. - Ну, хватит! - прервал его Дмитрий. - Так что, поедем в эту степь? - Поехали, Матильда. - Ольф потянулся и пропел: - Эх, да погоняй коней ретивых, черны гривы по ветру... - Он на минуту запнулся и закончил: - Эх, да нам начхать на все заливы, мы поедем в степь вон ту... Експромт. Собственного сочинения. - Оно и видно, - неодобрительно покосилась на него Жанна. Ольф продолжал дурачиться: - Все бы тебе хиханьки, все бы тебе хаханьки, а как времечко придет - будут тебе оханьки... Ымпровызацыя. - У тебя еще что-нибудь есть? - спросил Дмитрий. - У меня? Сколько угодно... - Он на секунду задумался и выдал: Неустойчивость Мы - настойчивостью! Мы - разбойничий Раз... - ...а дальше нецензурно. - Перестань дурака валять, - сердито оборвала Жанна. Но Ольфа это не смутило. - Хоть бы посмеялись, что ль, - возмутился он. - Чудаки! Ведь пять граммов смеха заменяют килограмм мяса... Все, молчу, молчу. - Он испуганно втянул голову в плечи под взглядом Жанны и аккуратно, как первоклассник, сложил на столе руки и с серьезной, вытянувшейся физиономией уставился на Дмитрия, с безмерным почтением в голосе проговорил: - Мэтр, я весь внимание... Таня зашлась в приступе смеха, не выдержала и Жанна. Дмитрий, сам едва сдерживаясь, чтобы не рассмеяться, сказал Ольфу: - Слушай, убирайся отсюда. Иди погуляй минутку, а то мы не остановимся. Ольф сокрушенно покачал головой и с обидой прошамкал - у него даже рот как будто по-старушечьи провалился: - Людям всю жизнь добро делаешь, а оне, неблагодарные, на улицу выгоняют, корки хлеба им жалко... Он с трудом поднялся - казалось, что вот-вот развалится прямо на глазах, - и зашаркал к двери. - Ой, не могу, - застонал Савин, и весь "штаб" еще минуты две сотрясался от хохота. И только стук "Консула", выдавшего результаты очередной итерации, привел их в себя. Вернулся Ольф, по-настоящему серьезный, деловито сообщил: - Первое отделение концерта окончено... Ну-с, что мы будем делать со своими подозрениями?. - Давайте подумаем, - сказал Дмитрий. - Программа проверки на неустойчивость сохранилась? - Конечно, - сказала Таня. Она явно избегала смотреть на Ольфа, и уголки ее губ подозрительно подрагивали. - Шаг изменить сложно? - Ну, это пустяки. - Тогда давайте его дробить. - На сколько? - На сколько? - задумался Дмитрий. - Этого я не знаю... А ширину пиков нельзя измерить? Таня, не задумываясь, сказала: - Очень сложно. Надо новую программу составлять. - Тогда решайте сами, я в этом не очень-то разбираюсь. - Надо взять сразу одну тысячную, - предложил Мелентьев. - Ловить, так наверняка. - Это займет много времени, - сказала Таня. - А именно? - Сейчас прикину. Таня подсчитала на бумажке и с сожалением вздохнула: - Часов восемь, не меньше. - А сколько у нас осталось? - Меньше четырех. - Можно, конечно, увеличить шаг, - сказал Мелентьев, - но нежелательно. - Будем просить у Ольховского? - предложил Ольф. - Подождите, - сказал Дмитрий. - А нельзя ли попытаться сначала выделить наиболее подозрительные участки? Они же наверняка найдутся. - А это идея, - подхватил Мелентьев. - Давайте-ка прикинем. Минут через сорок они отобрали три таких участка. Таня сказала, что для их проверки хватит и трех часов. - Тогда - с богом, - сказал Дмитрий. - А с какого начинать? - С любого. Какой больше понравится. Или не понравится. А мы пока вздремнем, - предложил Дмитрий и устроился в кресле. - А, корифеи? "Корифеи" не удостоили его ответом - до сна ли тут? И очень удивились, увидав, что Дмитрий и в самом деле заснул. "Корифеи" переглянулись, Мелентьев только головой покачал, Жанна вздохнула, а Воронов вполголоса сказал: - Вот нервы у нашего вождя... 56 Дмитрию снилось землетрясение. Он видел себя, сидящего в кресле, среди высокой каменной пустыни, мощные подземные толчки сотрясали его, камни угрожающе дыбились, медленно двигались, с грохотом сталкиваясь друг с другом, кресло скрипело, ноги мелко подрагивали. "Асса!" - вдруг взревело откуда-то сверху, и "вождь" проснулся и понял причину землетрясения. Причиной могла быть только победа. Победа заставляла неистовствовать Ольфа и Лешку, они заняли середину "штаба" и отплясывали какой-то немыслимый танец. Твист, чечетку, шейк? Всего тут хватало - Даже, пожалуй, пляски святого Витта. Ольф плясал стремительно, его руки и ноги образовывали живой, неуловимо мелькавший клубок, взрывавшийся хлопаньями и дробным перестуком каблуков. Лешка, как видно, вообще не умел танцевать. Его огромные туристические ботинки с блестящими подковами неутомимо грохали в пол, словно пытались проломить его, и в такт этим слоновьим па плясали стаканы на столе и пустые бутылки. Мелентьев курил и улыбался, Таня беззвучно давилась хохотом, Воронов пил воду прямо из графина и косил веселым блестящим глазом на танцующих. - Асса! - снова взревел Ольф, заметив, что Дмитрий проснулся, и кинулся к нему. - Лешка, подымай! И не успел Дмитрий сообразить, что они собираются делать, как Ольф и Лешка схватили его кресло и вздернули вверх. Дмитрий спрыгнул и молча покрутил пальцем у виска. - Димка! - орал Ольф. - Эввива! Банзай! Ты гений! Мецтакахубербиллер! Пик-то вот он, аззакатандер! Точно такой же, как на графике! М-ма! - Ольф смачно облобызал лист с решением и сунул Дмитрию. Тот посмотрел на решение и спокойно сказал: - Вот и отлично, можно ехать дальше. - Кретин! - завопил Ольф, трагически воздев руки к потолку. - Растакудыттер! Тебя в паноптикум, в долговую яму, в невесомость, в разбазараздер! Можно! Нужно! Должно! Других слов ты не знаешь?! Гр-р-ры-ы! - зарычал Ольф, не в силах выразить свое возмущение. - Уз-зы его! Смотрите на его рожу! Это же покойник! Покойник! Отстойник! Аб-бр-ре-виатур-р-ра! - даже зубами заскрежетал Ольф. - Дайте ему воды, - улыбнулся Дмитрий. - Воды?! - рассвирепел Ольф. - Водки! Спирту! Нефти неочищенной! Мазут! Где мазут, дайте сюда мазут! Я буду лакать его, ать, мать, бать! Лешка тем временем тихонько направился к двери, но Дмитрий остановил его: - Ты куда? - Так... это самое, Дмитрий Александрович... ребятам надо сказать. - Подожди. - Они же все равно не спят. - Да что ты слушаешь этого параноика! - вышел из себя Ольф. - Гони что есть духу! Пусть рвут сюда сломя голову! Головы новые привинтим! Дуй, валяй, бей! Но Лешка уже и так выскочил в коридор, а Ольф плюхнулся в кресло и шумно вздохнул: - Фу, мать моя владычица... А в самом деле, дайте-ка водицы испить. Но графин был пуст. Ольф изумленно повертел его в руках и захохотал: - Он же только что полный был! Ворон, ты что, все выхлебал? - Да вроде бы, - неуверенно поморгал длинными девичьими ресницами Воронов. - Вот это финт, я понимаю... Вот это жажда... Ольф вдруг заметил Жанну, сидевшую в уголке, и осекся. Медленно поднялся с кресла и пошел к ней: - Жан, да ты что, никак плачешь? А ну-ка... Он легко поднял Жанну вместе со стулом и вынес на середину комнаты. - Вот она, возьмите ее за рупь двадцать. Все радуются, а она плачет! - Я тоже... от радости, - сквозь слезы улыбнулась Жанна. - Ну, это другой коленкор... А вот и наше племя несется. Вождь, приготовиться! "Племя" действительно неслось сломя голову. Оно, сотрясая двери, с грохотом влетело в "штаб" и окружило Ольфа, размахивающего листом с решением, как знаменем. - Братья славяне! - орал Ольф. - Мы спасены! Аллилуйя! Осанна! И хотя трудно им было что-то разглядеть на этом листе, да и не просто разобраться в густой вязи цифр, но они уже знали от Савина, что ошибка найдена, а вид Ольфа подтверждал это лучше всяких слов. И они толкались вокруг него, смеялись; но шум этот как-то уж очень быстро стал прекращаться - и совсем затих. И чей-то неуверенный голос спросил: - Дмитрий Александрович, это правда? - Что? - Дмитрий поднял голову - он небрежно перебирал листки на столе, искал что-то. - Что нашли ошибку? - Да. Они почему-то продолжали молча смотреть на него, и Дмитрий шутливо спросил: - А что вы так смотрите? Может, у меня нос в чернилах? Рассмеялись, но не слишком энергично, и стали рассаживаться. - Давайте думать, как убирать неустойчивость, - сказал Дмитрий и посмотрел на Мелентьева. - Как думаешь, это сложно? - Не очень. За час справимся, - уверенно сказал Мелентьев. - У меня уже есть мыслишка. "Мыслишка" Мелентьева попала в точку - проверка на машине показала, что неустойчивость исчезает. - Ну что ж, - сказал Дмитрий, - пересчитаем, благословясь. Ольф, ухватившись за его последнее слово, тут же принялся благословлять Таню, Он осенил ее широким крестом и с чувством сказал: - Отыди, женщина, в свое предназначение и принеси нам весть добрую, великую, благостную. Мир с великим и невозможным нетерпением ждет тебя... И мир дождался. В машинный зал их не пустили - там были только Ольф и Таня, - и они ждали в коридоре перед дверью. И когда дверь наконец открылась и показалась Таня, а за ней и Ольф, держа поднятый вверх большой палец, кто-то шепотом сказал: - Ура. И тихо повторили за ним: - Ура. И кто-то в одиночестве закончил: - Ура. И второй пик после пересчета исчез - как и не бывало его. Когда они стояли вокруг кульмана и смотрели, как Дмитрий наносит его на график, Костя Мальцев с изумлением сказал: - Братцы, а ведь излом тоже получился... Смотрите! Об этом главном, ради чего проводился эксперимент, они совсем забыли - неустойчивость заслонила все. И сейчас, не веря себе, смотрели они на два крестика, круто изогнувших плавную до сих пор кривую. - А кто наносил их на график? - спросил Полынин. - Я, - сказал Дмитрий. - А почему же сразу не сказали? - даже рассердился Мальцев. - Опасался за целость перекрытий, - неловко попытался отшутиться Дмитрий, но шутку не поддержали, и он подосадовал на себя: "Надо было сказать... Что они так смотрят? Обиделись?" Были в их взглядах и обида, и недоумение, и - как ни странно - что-то вроде жалости и сочувствия к нему. Эта жалость явственно промелькнула в глазах Игоря Воронова - он сразу отвел глаза, когда Дмитрий посмотрел на него, - а Дина Андреева прикусила губу и с таким страдальческим непониманием глядела на него, что Дмитрий окончательно смешался: "Почему они так?" Майя Синицына боязливо спросила: - Дмитрий Александрович, а теперь... все в порядке? - Конечно, - чуть-чуть удивился Дмитрий. - Вы же сами видите. - И никаких... неприятностей не будет? - Думаю, что нет. Самые сложные этапы уже закончились. Так что можете спокойно дожидаться конца... и веселиться. Но они и не думали веселиться. То ли израсходовали все веселье на победу над неустойчивостью, то ли что-то останавливало их. Может быть, его непонятное, ничем не объяснимое равнодушие к успеху? Потом Жанна говорила ему: - Ты знаешь, почему я тогда заплакала? Нет, не от радости. Я посмотрела на тебя и подумала, что у тебя что-то случилось. Это было так неожиданно... Хотя Ольф как-то и говорил мне, что ты не любишь показывать свою радость, но ведь тут другое было. А потом, когда ребята увидели, что излом получился, они просто не могли понять, почему ты сразу не сказал им и совсем не радуешься этому. По-моему, они до самого конца эксперимента думали, что ты что-то скрываешь от них, потому и сами не очень-то обрадовались. Глядя на тебя, никак нельзя было подумать, что все самое трудное позади. - Что, такой несчастный вид был у меня? - Не несчастный, конечно, а... неестественный, что ли. Я не знаю, как сказать. Во всяком случае, все поняли, что у тебя что-то неладно. И сначала думали, что это относится к эксперименту. То есть мне так кажется, - сказала Жанна и посмотрела на него так, словно ждала его объяснений. Дмитрий промолчал. 57 А был ли он рад успеху? Конечно. Но его радость не шла ни в какое сравнение с радостью других. Дмитрий сам в первую минуту удивился этому и тут же нашел объяснение: а чего особенно прыгать-то? Случилось то, что и должно было быть. Но ведь другие прыгали... Еще раньше, когда узнали о том, что удалось найти ошибку. А ведь это еще и не было успехом - и все-таки они прыгали, кричали, танцевали, даже - он вспомнил Жанну - плакали... Или все дело в том, что он несравненно больше их был уверен в успехе? Чепуха какая-то... Он не стал слишком раздумывать об этом. Но реакция группы на его поведение озадачила Дмитрия. Он видел, что даже Мелентьев не скрывает своего удивления. А во взглядах Ольфа и Жанны была явная тревога. "Вся рота шагает не в ногу, один поручик шагает в ногу", - усмехнулся Дмитрий, но тут же погасил усмешку и нарочито будничным тоном сказал, ломая неловкую тишину: - Сварите кто-нибудь кофейку, что-то устал я. Он действительно очень устал и вялой походкой пошел к креслу. Пусть думают, что все дело в этом. Но они не очень-то поверили ему. То есть не тому, что он устал, - не поверить этому нельзя было, - а что все дело только в усталости, и тревожились за исход эксперимента. А он больше не подходил к кульману и даже не спрашивал о результатах. Но и эта уверенность воспринималась теперь, пожалуй, тоже как равнодушие. Они не понимали его. Утром Дмитрий позвонил Дубровину и коротко рассказал о том, что было. - Поздравляю, - сказал Дубровин. - Спасибо. - А что это голос у тебя... осенний? - Да так... - Теперь, насколько я понимаю, самое страшное позади? - Как будто. - Не слышу должного энтузиазма... Устал, что ли? - Да. - Постарайся уснуть. К концу приеду. Передай всем мои поздравления. - Хорошо. Дмитрий положил трубку и сказал: - Алексей Станиславович шлет вам свои поздравления. - И, глядя на сразу оживившиеся лица, добавил: - Теперь, надо полагать, вы немного успокоитесь? - Идите спать, Дмитрий Александрович, - сказал Воронов. - Пойду, - тут же согласился Дмитрий. И он ушел к себе в кабинет. На диване кем-то заботливо были положены подушка, аккуратно свернутый тяжелый плед, рядом, на стуле, стояли бутылки с лимонадом и нарзаном, до блеска вымытая пепельница, лежали сигареты и спички. А на столе - цветы. От неожиданной этой заботливости Дмитрий почувствовал себя неловко. "Ну, это уже зря", - подумал он и оглянулся: ему показалось, что по коридору кто-то тихо прошел. Он лег и быстро уснул. Разбудил его Дубровин. Дмитрий, поднимаясь, качнулся тяжелой головой вперед, отвернул лицо от яркого света за окном. - Нехорошо спишь, - сказал Дубровин. - Дергаешься весь, стонешь... Снилось что-нибудь? - Не помню, - пробормотал Дмитрий и осторожно провел руками по лицу - почему-то болели глаза и лоб. - Иди умойся, - сказал Дубровин. - Сейчас... Вы были там? - Да. Все в порядке. Осталось пять итераций. - Так мало? - Да ведь уже первый час. - Дубровин внимательно посмотрел на него. - Когда ты лег? - Часов в семь, что ли, - неуверенно сказал Дмитрий. - Двадцать минут восьмого ты звонил мне. - Разве? Значит, позже. - Ладно, иди умывайся. Дмитрий нетвердыми шагами - после тяжелого сна его покачивало - пошел в туалет, сунул голову под кран и долго держал так. От холодной воды боль внутри лба улеглась, но поворачивать глаза было все еще трудно. Он посмотрел на себя в зеркало - белки налились кровью, взгляд был мутный. "Заболеваю, что ли? - огорченно подумал он и вздохнул. - Как некстати..." Когда он вернулся, Дубровин окинул его пристальным взглядом и сказал: - Надо бы тебе врачу показаться. - Здоров я, - буркнул Дмитрий, открывая бутылку с лимонадом. - Вы будете? - Нет. Дмитрий выпил и жадно затянулся сигаретой. Дубровин продолжал бесцеремонно разглядывать его и неодобрительно качнул головой. - Все-таки сходи, пусть посмотрят тебя. - А, - отмахнулся Дмитрий, но Дубровин рассердился: - Не акай, ноги не отвалятся. Твое геройство никому не нужно. И не заставляй меня еще раз напоминать тебе об этом. Помолчали. Дубровин, постукивая пальцами по столу, нерешительно сказал: - Надо бы побыстрее обработать и подготовить публикацию, но с этим, в случае чего, и без тебя справятся. Так что, если скажут, чтобы ехал куда-нибудь, - поезжай. - Да куда мне ехать? - с досадой сказал Дмитрий. - Закончим все, дождусь Асиного отпуска - тогда и поедем. - А врачу все-таки покажись. Сейчас. - Я уже сказал - схожу, - с раздражением повел плечом Дмитрий. - Да и с чего вы взяли, что я так уж нуждаюсь в этом? Просто скверно спал - только и всего. - Нет, не только, я вижу... Да и другие не слепые. - Уже накапал кто-то? - Экий ты... - Дубровин поморщился. - Кое-кого очень беспокоит твое состояние, и я могу только приветствовать такое беспокойство. - Я пока еще вполне вменяем, и хватит об этом, - сердито сказал Дмитрий, прикидывая, кто мог нажаловаться Дубровину: Ольф, Жанна? Наверняка кто-то из них. Не Ася же, конечно, - она никогда не вмешивалась в его дела, связанные с работой. (А во что она вообще вмешивается?) - Хватит так хватит, - согласился Дубровин и, улыбаясь, спросил: - А знаешь, с кем я приехал сюда? - С кем? - безразлично осведомился Дмитрий. - С Шумиловым. Дмитрий удивленно взглянул на него: - А что ему понадобилось здесь в воскресенье? - Не знаю, - уклончиво ответил Дубровин. - Он позвонил мне утром и спросил, не знаю ли я, как у тебя обстоят дела. Я сказал, что все в порядке, и нельзя сказать, чтобы это его огорчило. Скорее наоборот... - Даже так, - невнятно сказал Дмитрий. - А когда я сказал, что собираюсь поехать к тебе, он предложил подвезти. - Дмитрий промолчал, и Дубровин продолжал: - По-моему, он хочет поговорить с тобой. Как ты на это смотришь? - Вообще-то надо бы... Он у себя? - Да. - Пойти сейчас? - Как хочешь. Дмитрий подумал немного - и отказался: - Нет, потом. - Ну, пошли тогда к ребятам. В "штабе" была атмосфера будничной усталости - дремали в креслах, вяло переговаривались, лениво дымили сигаретами, позевывали. Теперь, кажется, уже все были уверены в успехе эксперимента. Дмитрий подошел к кульману. Кривая строчка синих крестиков цепочкой куриных следов послушно тянулась за красными точками. Оставалось всего три итерации. Вообще-то говоря, вполне можно было обойтись и без них. Дмитрий предлагал брать всего шестьдесят точек, продолжительность эксперимента сократилась бы на два часа, но его не поддержали - ни свои, ни в Ученом совете. Избыточная защита - так это называется. Или - защита от "дураков". "Дураки", а точнее, просто чересчур осторожные люди могли оказаться везде. Приходилось на всякий случай защищаться от них. Тихо подошла Жанна, молча встала рядом с ним - и вдруг легонько погладила его по руке. Дмитрий улыбнулся ей и спросил: - Устала? - Очень. А ты спал? - Как младенец. 58 И вот сейчас, когда его спросили, как он спал, и все почему-то смотрели на него, словно им очень важно было знать это, - не смотрела только Ася, она разделывала курицу, - он чуть не сказал: "Как младенец". Но, взглянув на Жанну, сказал другое: - Нормально. - И скомандовал на другой конец стола: - А ну, наливайте там! - Да налито уже! - Тост, Дмитрий Александрович! - Тост! - требовало застолье. - Тосты по части Ольфа, - отмахнулся Дмитрий. - Он вам сейчас такое загнет, что полдня будете разбираться, что к чему. - Ах так! - рассердился Ольф. - Тогда назло тебе ничего не буду загибать. Сам говори, посмотрим на твое ораторие! - И я не буду. - Нет, Дмитрий Александрович, тост! - Не умею я, так пейте. - Тост! - Ну хорошо, - сдался Дмитрий. - Всего три слова. За нашу удачу! И он торопливо выпил, забыв чокнуться. За столами недовольно зашумели: - Мы не чокнулись! - Так не пойдет! - Налейте ему еще! - Вот недотепа! - ругнулся Ольф. - Да закуси хоть! - Я же говорил вам - не умею, - расстроился Дмитрий, глядя, как ему снова наливают. - Сами говорите. - Можно мне? - сказала Майя - Можно! - Давай, Майя! - Реки, богиня плодородия! Майя вышла из-за стола и зашептала что-то на ухо Асе. Та, улыбаясь, кивнула. Майя подошла к Дмитрию, стала рядом и повернулась к столу. - Я предлагаю выпить... конечно, и за нашу удачу, но в первую очередь за того, кому мы обязаны ей... За вас, Дмитрий Александрович! Майя поставила рюмку на стол - и вдруг обняла Дмитрия и поцеловала его. - Браво, Майка! - Вот это тост! - Молодчина! - За вас, Дмитрий Александрович! Тянулись через стол руки; гремя стульями, вставали из-за дальнего конца стола, шли к нему, тонко звенели рюмками: - Будьте здоровы, Дмитрий Александрович! - Многая лета! - За вас! Смотрели на него признательными, почти влюбленными глазами, говорили добрые, ласковые слова. Он, растерянно улыбаясь, молча выпил, постоял, крутя рюмку в пальцах; кто-то взял ее у него, поставил на стол. - Да-да, - почему-то сказал Дмитрий, оглядывая всех, и, торопливо нашарив спинку стула, сел, быстро сказал: - Да садитесь вы, ешьте, а то опьянеете. - Сегодня можно, - засмеялся Савин. - Сегодня все можно! - Атлеты, налетай! Налетели атлеты, только сейчас сообразив, что изрядно проголодались. Неверными от усталости и водки движениями тыкали вилками, толкали друг друга локтями - сидели тесно, в ход пошли даже детские стульчики из квартиры Ольфа - и говорили: - Хорошо-с! - Особенно после рюмашечки. - А что это мы, братцы, так окосели? - И вообще - хорошо-с! - Смени пластинку, Савва. - Братцы, а ведь отпуск скоро! - Не торопись, коза, в лес, все твои волки будут. - Надо еще обработать все. - А долго это? - Не знаю. - Недели три, наверно. - Надо у Дмитрия Александровича спросить. Дмит... - Тихо, горлопан! Дай человеку поесть. Успеешь, все узнаешь. - Тоже нашел когда спрашивать. - А что, если всем вместе поехать? - Идея! Только не на паршивый юг. - Лиса, на скатерть ляпаешь. - Дина, дай селедочки, жажда одолела. - Слушай, братва, а Дмитрий Александрович что-то очень уж невеселый. - Устал... - Да нет, не то. - Да, тебе бы так... Мы, как щенки, повизгивали, а он... - Да не о том я. - Не лезьте вы к нему. - Нет, братцы, что ни говори, а с начальником нам дико повезло. - Это уж точно. - Не дай бог, если бы Мелентьев был. - Я бы с ним и дня работать не стал. - Да куда бы ты делся? Работал бы как миленький. - Тише вы! Услышит. - Пусть услышит. - А ведь он остановил бы эксперимент. - Это уж как пить дать. - А ты на его месте не остановил бы? - Ну, я... Не обо мне речь. Дмитрий Александрович не остановил же. - Так то Дмитрий Александрович... Нам до него ехать да ехать, пахать да пахать. - Ольф говорил, что на эту идею он еще в университете наткнулся, на втором курсе... - На третьем. - Все равно. А что ты умел на третьем курсе? - Тихо, Дмитрий Александрович будет говорить! - Просим! - Да тише вы! Он действительно хотел говорить. Встал и, дождавшись тишины, медленно заговорил: - Благодарю за все добрые слова, сказанные в мой адрес, но не могу принять их на свой счет... - Так не пойдет! - А то снова придется повторить! - Да тише, охломоны, дайте сказать! - ...не могу принять их на свой счет, - повторил Дмитрий. - Возможно, не все из сидящих здесь знают, что судьба нашей работы в самом зародыше висела на волоске, и тем, что этот волосок не оборвался, да и вообще - самим существованием нашей группы мы обязаны одному человеку, сидящему здесь. Человеку, которого я считаю своим учителем и чья неизменная поддержка не раз спасала нас от тяжелых неприятностей. Вы этой поддержки непосредственно ощутить не могли, но, поверьте, она была так велика, что... В общем, как вы, наверно, уже догадались, я предлагаю выпить за Алексея Станиславовича. За столом неистово захлопали и потянулись к Дубровину: - Алексей Станиславович, ваше здоровье! Дубровин постучал вилкой по бокалу и встал: - Ну что ж, друзья, приятные речи приятно слышать. С вашего позволения, мне придется ограничиться этой бледной водичкой... - Он поднял бокал с нарзаном. - С удовольствием и благодарностью принимаю ваш тост, но сначала позвольте мне сказать несколько слов... Я действительно с самого начала, когда вас здесь еще и не было, - а говорю я в основном для вас, мои молодые коллеги, - наклонил голову Дубровин, - помогал Дмитрию Александровичу в его работе. И сейчас, когда эта работа закончена, мне приятно сознавать, что мои усилия вознаградились сторицей... Еще раз поздравляю вас со столь успешным началом вашей научной деятельности. Поверьте, очень немногим удается начинать так внушительно... - Дубровин переждал взрыв радостного гула и продолжил: - Дмитрий Александрович только что говорил о моих заслугах и совершенно справедливо заметил, что вы не могли непосредственно ощутить моей поддержки. Это, так сказать, наши внутренние счеты, и сводить их - наше личное дело... Засмеялись, захлопали, Дубровин улыбнулся и продолжал: - Должен сказать, что мой друг - а я считаю Дмитрия Александровича не столько своим учеником, сколько другом, товарищем по работе, - явно преувеличил мои заслуги. Я при всем желании не мог оказать ему столь внушительной помощи, как это можно заключить из его слов. Моя помощь имела в основном административный характер... - И моральный, - вставил Дмитрий, - Пусть так... Но все, что касается чисто научной стороны этой работы, - целиком ваше. А уж вам лучше судить, кто что сделал. Это уж ваши счеты, и лавры извольте делить сами... Очень не хотелось им расставаться, но время шло к двенадцати, и они разошлись. Дмитрий, не раздеваясь, прилег на диване, решив дождаться, когда Ася уберет на кухне и постелет. Но так и уснул одетым. Проснулся среди ночи, прошел в ванную и долго пил воду прямо из-под крана. Ася спала. Дмитрий постоял немного у ее постели и снова лег на диван. Раздеваться не хотелось, да и смысла не было - Асе через полтора часа вставать. Но когда он проснулся, Аси уже не было. Не было даже записки. 59 Потом их поздравляли. Как говорил Ольф - оптом и в розницу... Самым значительным, конечно, было красочное поздравление от имени директора и Ученого совета, вывешенное у входа в институт на специальной доске. Такой чести удостаивались не многие. Потом стали приходить телеграммы из Москвы, Дубны, Новосибирска - от бывших однокурсников, от Калинина, от деканата физфака. - Как это они так быстро узнали? - недоумевал Дмитрий, разглядывая телеграфные бланки. - Наверно, Дубровин сообщил, - предположил Ольф. Дубровин на вопрос Дмитрия хмыкнул и уклончиво ответил: - Да кое-кому действительно говорил... - И уже серьезно пояснил: - Сообщение о вашем эксперименте было включено в "Экспресс-информацию". Так что я тут ни при чем. - А кто же составлял его? - Ваш покорный слуга. Вы недовольны? Кстати, у врача ты был? - Нет. - Почему? - Некогда. - Ах вот как, некогда... - Дубровин посмотрел на него, снял телефонную трубку и стал набирать номер. - Ну что ж, если тебе очень некогда... Олег? Здравствуй. Да, Алексей. У меня к тебе просьба. Надо посмотреть одного молодого человека. Кайданов, Дмитрий Александрович, я как-то говорил тебе о нем. Когда? Хорошо. Потом позвони мне. - Дубровин положил трубку и, сердито глядя на Дмитрия, сказал: - Завтра к пяти в тридцать четвертый кабинет; к Олегу Константиновичу Грибову. В регистратуру обращаться не нужно. Человек он деликатнейший, так что советую быть с ним пооткровеннее. Запомнишь или записать? - Запомню, - буркнул Дмитрий и уныло подумал, глядя на Дубровина: "Придется идти..." Увидев на двери тридцать четвертого кабинета табличку с надписью "психоневролог", Дмитрий рассердился на Дубровина и уже повернулся, чтобы уйти, но, подумав о том, что придется снова объясняться с Дубровиным, постучал в дверь, заранее решив, что ни в какие откровения с Грибовым пускаться не станет, будь тот человеком хоть трижды деликатнейшим. Но Грибов, тщательно осмотрев и выслушав его, стал задавать вопросы самые обыкновенные. Дмитрий нехотя отвечал на них, сумрачно смотрел перед собой в стол, готовый тут же пресечь всякие попытки вызвать его на откровенность. Но Грибов, видимо, понял его и, помолчав, сказал: - Мне хотелось бы задать вам еще несколько вопросов, но, похоже, вы не склонны отвечать на них. Ну что ж, отложим пока... - Пока? - Дмитрий поднял на него глаза. - Что значит пока? Грибов, тщательно подбирая слова, мягко заговорил: - Пожалуйста, не волнуйтесь, я не собираюсь выпытывать у вас то, о чем вы сами не захотите говорить. Но ваше состояние... - А что мое состояние? - перебил Дмитрий. - Вы считаете, что я болен? - Несомненно, - уверенно сказал Грибов. - Чем же? - сузил глаза Дмитрий. - Пока что ничего серьезного, но если немедленно не начать лечиться... - Чем я, по-вашему, болен? - нетерпеливо переспросил Дмитрий. - Во-первых, вы явно переутомлены... Вам, насколько мне известно, приходится много работать? - Допустим... А во-вторых? - Есть и во-вторых. Депрессия, которая одним переутомлением необъяснима. - Чем же она, по-вашему, вызвана? - Не знаю. И вряд ли узнаю, если вы не захотите мне помочь. - Ну хорошо, - с усилием сказал Дмитрий. - Какие вопросы вы мне хотели задать? Грибов испытывающе посмотрел на него. - Для вас они, возможно, будут не слишком приятны, и если не хотите отвечать - не насилуйте себя. Разговор имеет смысл только в том случае, если вы будете откровенны. - Спрашивайте. - Какие у вас отношения с женой? Дмитрий помолчал и, избегая взгляда Грибова, сказал: - Пожалуй, я и в самом деле не готов к такому разговору. - Хорошо, оставим, - сразу согласился Грибов. - А вы сами... ничего не хотите сказать мне? - Нет. - Дмитрий Александрович, поверьте, что я хочу вам помочь. И не только потому, что Алексей Станиславович так озабочен вашим здоровьем. К сожалению, для опасений у него есть все основания. Естественно, что вы не хотите считать себя больным и надеетесь сами справиться со своим состоянием. Но это удается далеко не всегда и не всем. Депрессия, случается, принимает крайне тяжелые формы и, если не принять никаких мер, может надолго вывести вас из строя. - Что вы предлагаете? - По возможности ничего не скрывать от меня и постараться откровенно рассказать о том, что вас угнетает. Не сейчас, я уже сказал, что не настаиваю на этом. Но, может быть, со временем у вас появится такое желание - тогда, прошу вас, придите ко мне, и мы вместе попытаемся разобраться... - Хорошо, - нетерпеливо сказал Дмитрий. У него было одно желание - поскорее уйти. - А пока, - продолжал Грибов, - непременно сократите ваши нагрузки. Лучше всего уехать куда-нибудь, отключиться от всех забот и как следует отдохнуть. - Сейчас не могу, - сказал Дмитрий, решив не упоминать о том, что работает он сейчас и без того немного. - Как знаете. Приказывать не могу, а советовать... советую настоятельно. Это в ваших же интересах. - Разумеется. Кончилось все тем, что Грибов прописал ему таблетки и Дмитрий, пообещав "зайти как-нибудь", ушел, удрученный разговором. Он и сам чувствовал, что заболевает. Тяжело и неохотно просыпался по утрам, уезжал в институт и сразу шел к себе в кабинет, но еще долго не мог заставить себя взяться за работу. Сначала к нему шли с вопросами, предложениями, ждали от него совета, а он порой никак не мог понять, что от него требуется. Потом хождения как-то сразу прекратились, - видимо, кто-то подсказал, что его лучше оставить в покое. И если и заходили, то лишь спросить, не пойдет ли он обедать, приносили кофе, - и на долгие часы он оставался один. И вечерние собрания в его квартире тоже как-то сами собой прекратились. Ольф и Жанна по-прежнему заходили, но ненадолго, сказать или спросить что-то нестоящее, не относящееся к работе. Все чаще охватывали Дмитрия приступы глубокой и острой тоски, накатывавшейся вдруг, беспричинно, - и несколько раз он ловил себя на том, что ему почему-то хочется плакать. Неотвязно мучили воспоминания - и почему-то все больше печальные, горькие: мать, Ольга... К приездам Аси он как-то пытался взбодриться, заранее глотал таблетки, приходило обманчивое успокоение, а вместе с ним вялость и сонливость. Но Ася, кажется, ничего не замечала, - да и сама она была измучена работой настолько, что большую часть времени проводила в постели. И оба инстинктивно избегали даже намеков на какой-нибудь значительный разговор. "Почему так?" - поразился однажды Дмитрий, заметив, что уже полчаса бездумно стоит у окна, смотрит на темное холодное небо за стеклами - лето выдалось на редкость скверное, - и нет у него никаких желаний, совсем никаких. Разве что уехать куда-нибудь, где никто не знает его. Уже не впервые думал он об этом - удручали его недоумевающие, сочувствующие взгляды, раздражало непрошеное внимание. Думать-то думал, но как только представлял, сколько хлопот будет с предстоящим отъездом, что придется с кем-то объясняться, - и пропадало всякое желание ехать. Нездоровье еще позволяло ему работать несколько часов в день, и Дмитрий, догадываясь, что скоро и этих часов может не быть, ежедневно садился за стол. Но странная была эта работа. То, что выводила его рука, что с готовностью подсказывал мозг, порой ему самому казалось бредом. Он помнил, что однажды с ним уже было такое, осенью шестьдесят третьего года. Тогда закачался весь мир знакомых уравнений и формул, стало вызывать сомнение любое элементарное явление, едва ли не каждая строчка простейших математических выкладок. Но сейчас, когда он знает намного больше, когда позади значительная, уверенно проведенная работа, - откуда эти сомнения? Даже не сомнения, а твердое ощущение непрочности, недостоверности того, что установлено работами сотен, тысяч людей... Откуда это, зачем? Порой он сам боялся того, что сейчас начнет писать. И все-таки садился и писал. А потом, в отчаянии оглядывая написанное, думал: "Что это? Неужели действительно схожу с ума? А если все это - правда и никто до меня не видел ее? Ну пусть не все, а только часть? Тогда - какая часть? Может быть, это? Или вот это?" Выбора сделать не удавалось, все казалось одинаково важным и значительным, хотя многое противоречило давно установленным физическим законам. Сходить к Грибову? Но как объяснить ему свое состояние? И разве только в этом дело? "Какие у вас отношения с женой?" Он наверняка задаст этот вопрос, а что отвечать? Что он не знает, не понимает? Он действительно ничего не понимал - ни своего отношения к Асе, ни, в еще большей степени, ее отношения к нему. Было лишь ясное ощущение того, что что-то изменилось. И теперь Дмитрий уже почти со страхом ждал ее приезда и думал иногда: лучше, если бы она сейчас не приезжала... А в группе работа шла полным ходом. Дмитрий почти не принимал в ней участия. Его просто информировали о том, что сделано. Оставалось совсем немного, и теперь Дмитрия пугало уже другое - что дальше? Закончат обработку результатов, ну, еще на месяц разъедутся в отпуск, а потом? Он - руководитель группы, и в первую очередь ему придется решать, над чем работать дальше. А что он может им предложить? Одну из своих бредовых идей? Сообщить, например, что вся, или почти вся, ныне существующая теория элементарных частиц представляется ему в корне неверной и надо искать какие-то другие пути? То-то физиономии у них будут. Или предложить одну из тех куцых побочных идеек, которые в изобилии появляются во всякой значительной работе? Но это же только отходы, и уж он-то сам в любом случае заниматься этим не станет... 60 В начале июня пришел к нему Мелентьев и сказал: - Разговор есть, Кайданов. - Садись. Мелентьев сел, вытащил бумагу, медленными движениями развернул ее и положил на стол: - Вот, читай. Это было заявление об уходе. Дмитрий несколько секунд молча разглядывал его. - Самое сложное в обработке я сделал, - сказал Мелентьев. - С остальным Ольф справится. Дмитрий, не поднимая на него глаз, кивнул, написал внизу "не возражаю", поставил число, подпись и только тогда спросил: - Куда думаешь идти? - Еще не знаю, - сказал Мелентьев, внимательно разглядывая его. - Наверно, в Москву вернусь... А ты, я гляжу, не очень-то удивлен. - Нет. Мелентьев усмехнулся. - Считаешь, что так все и должно было кончиться? - Вероятно. - Вон как... - Мелентьев покрутил головой и полез за сигаретами. - Это почему же, если не секрет? Дмитрий промолчал, устало подпер рукой тяжелую голову. - И давно ты так думаешь? - продолжал допытываться