, не пустить фашистов в родной город, уничтожить врага". Снова где-то внизу разорвался снаряд. Пастухов бросил книжку в угол и опять повернулся к пролому. Он увидел Суровцева, поднимающегося наверх в сопровождении трех командиров. Двое из них, лейтенанты Сухарев и Огарков, командовали ротами, третьего Пастухов не знал. "А где же командир третьей роты лейтенант Рыжов?" - тревожно подумал Пастухов. - Так вот, комиссар, - сказал, подходя, Суровцев, - еще бой не начался, а уже потери имеем. Рыжова убило. Пока бойцы окоп для ротного КП отрывали, его и убило. То ли пулей шальной, то ли осколком. Командир полка в это время в расположении роты находился, приказал принять командование вот ему... младшему лейтенанту... извините, запамятовал фамилию... Пастухов взглянул на нового ротного. Он был явно старше других командиров, небольшого роста, с рыжеватыми усами на морщинистом лице. Ротный выпрямился, прижал свои короткие, с несоразмерно широкими ладонями руки к бедрам и медленно, точно не отдавая рапорт, а начиная спокойную беседу, сказал: - Горелов я, Михаил Игнатьичем звать. - Из ополчения? - спросил Пастухов. - Из него. С "Электросилы", - может, слышали, такой завод есть. - Чем командовали? - настороженно спросил Пастухов, от которого не укрылось, что два других ротных, молодых, стройных, подтянутых, смотрели на Горелова несколько иронически. - Взводом командовал, - все так же спокойно и рассудительно ответил тот. - Да и ротой пришлось. Помене суток. Ротного у нас вчера миной убило. Прямое попадание. На клочки, можно сказать, разнесло человека. Вот я командование и принял. - Насколько я понимаю, вы из батальона, который мы сменили. Почему не ушли на переформирование? Горелов пожал плечами: - Да как же уйти-то? Комполка приказал в распоряжение комбата поступить. - Он кивнул на Суровцева. - Мог бы посоветоваться со мной, - вырвалось у Суровцева. - Приказы командования обсуждать прав не имею, - бесстрастно ответил Горелов. - Ладно, - махнул рукой Суровцев, - для разговоров времени нет. Он расстегнул планшет, вынул карту, огляделся, на чем бы ее расстелить, и крикнул: - Связной! Тащи эту библиотеку сюда! Воронихин приподнял кипу книг и рукописей, которые уже успел сложить и перевязать обрывком телефонного провода, и понес к Суровцеву. - Здорово, Воронихин! - сказал, увидев его, Горелов. - Ты здесь откуда? - А я ведь и вас о том же спросить бы мог, товарищ младший лейтенант, - усмехнувшись, ответил Воронихин. - Только знаю, по чину не полагается, вот и молчу. - Разговорчики! - пробурчал Суровцев и, дав знак Воронихину отойти, сказал, обращаясь к командирам: - Я привел вас сюда, товарищи, чтобы вы могли с высоты ознакомиться с местностью. Глядите... - Он подождал, пока командиры рот осмотрели район боев. - Теперь попрошу внимания, товарищи. Противник много раз атаковал эту высоту, и не исключено, что снова попытается захватить ее. Не только не исключено, - поправился он, - наверняка будет атаковать. Недавно здесь были командующий армией и член Военного совета фронта. Командующий сказал, что нас надежно поддержат и соседи и артиллерия. Если противник бросит танки, артиллерия поставит перед ними ПЗО. Да и ваши бойцы знают, что делать, - противотанковых бутылок в ротах достаточно. Командиры слушали Суровцева с напряженным вниманием. - Как только противник заляжет, - продолжал он, - а мы должны сбить его с ног! - рота Сухарева на правом фланге, а на левом рота Горелова - ваша рота, - обратился Суровцев непосредственно к младшему лейтенанту, точно опасаясь, что этот явно некадровый командир недостаточно ясно поймет его приказ, - начнут контратаку. Я буду находиться здесь, на НП. Вопросы есть? Последовало несколько обычных в подобных случаях вопросов: о снабжении боеприпасами, о соседях справа и слева. Когда все было выяснено, Суровцев приказал: - А теперь подойдите на минуту туда, - он кивнул на пролом в противоположной стене, - и посмотрите, что будете защищать. Командиры рот подошли к пролому и молча глядели на раскинувшийся перед ними Ленинград. - Можете отправляться в свои роты, - сказал комбат. - Младшего лейтенанта Горелова прошу задержаться. Командиры первой и второй рот ушли. Комбат испытующе посмотрел на стоявшего перед ним далеко уже не молодого человека. В душе Суровцев был уверен, что назначать его командиром роты, обороняющей ключевую высоту, даже если он и получил командирское звание, было неправильно. Суровцев с трудом сдерживал себя, чтобы не дать понять это самому Горелову: назначение уже состоялось, и показать подчиненному, что комбат ему не доверяет, значило посеять в его душе если не страх, то неуверенность в себе, во всяком случае. - Вам уже приходилось участвовать в боях? - спросил Суровцев и тут же понял нелепость вопроса, ведь батальон, в котором прежде служил Горелов, вел бои именно за эту высоту. - Приходилось, - спокойно ответил Горелов. - Только здесь? - Да в разных местах, товарищ капитан. Под Кингисеппом воевал, под Красным Селом. Как Воронихин говорит, "туды-сюды" мотался. А под этой горкой мне ногу перешибло. - Ногу? - с недоумением переспросил Суровцев: когда они шли сюда, на НП, Горелов ступал твердо, не хромая. - Давно это случилось? - Лет двадцать тому назад с гаком. - Что?! При чем здесь двадцать с гаком?! - раздраженно посмотрел на пожилого младшего лейтенанта Суровцев. - Постой, постой, капитан! - поспешно вмешался в разговор до сих пор молчавший Пастухов. Он понял, о чем говорит Горелов. - Михаил Игнатьевич, вы здесь дрались с Юденичем? - Именно здесь, - кивнул Горелов, - здесь мы его в гроб и вогнали. - Усмехнулся и добавил: - Молодежь этого, разумеется, не помнит. Вы Юденича-то только в тире видели. Фанерного. Пастухов, некогда заведовавший музеем, мгновенно вспомнил экспозицию, посвященную гражданской войне: карту, на которой синими стрелами были отмечены направления удара войск Юденича на Петроград, и висевшее рядом с ней воззвание Ленина к защитникам города. "Как же я не подумал об этом раньше! Кем теперь будет считать меня этот Горелов? - подумал Суровцев. - Тупым бурбоном, не знающим истории гражданской войны?.." Чтобы хоть как-то выйти из неловкого положения, он сказал: - Ну, Юденич - это еще не Гитлер. Сила не та. И понял, что опять сказал глупость. - Сила у него, конечно, была не та, что теперь у Гитлера, - спокойно и точно не замечая смущения Суровцева, ответил Горелов, - но ведь и наши силенки тогда тоже не те были... Так что выходит одно к одному... - Вот что, Михаил Игнатьевич, - снова называя младшего лейтенанта по имени-отчеству, решительно вмешался Пастухов, - я сейчас пойду в вашу роту. Вместе пойдем. Обо всем этом надо рассказать бойцам. Как жалко, что негде достать того воззвания Ленина! - Почему же? - все так же спокойно заметил Горелов. - Всего воззвания у меня нету, но кое-что имею при себе. Когда в ополчение собирался, попросил парткомовскую машинистку перепечатать. Он не спеша расстегнул нагрудный карман гимнастерки, вынул оттуда партбилет в красной обложке и, достав из него сложенный вчетверо, лоснящийся на сгибах листок бумаги, развернул его и протянул Пастухову. Пастухов пробежал листок глазами и стал читать вслух: - "Бейтесь до последней капли крови, товарищи, держитесь за каждую пядь земли, будьте стойки до конца, победа недалека! Победа будет за нами!.." Дочитав, он бережно сложил листок, вернул его Горелову. - Держи, Игнатыч! Храни, не потеряй! Горелов пожал плечами: - В партбилете храню. А партбилет терять не полагается. С ним живут, с ним и помирают... Он в первый раз в упор и с вызовом поглядел на Суровцева. Тот опустил глаза. - А теперь пошли вниз, товарищ Горелов, - сказал Пастухов. - Прощай, капитан! Связь буду держать... Пошли! 17 Части армии Кюхлера начали задуманную фельдмаршалом фон Леебом операцию. Ровно в одиннадцать часов утра на подступах к Пулковской высоте и южном ее склоне загрохотали разрывы артиллерийских снарядов. Одновременно на высоту обрушились десятки бомб. Командный пункт генерал-майора Федюнинского был оборудован в подземной галерее Пулковской высоты. Саперы пробили в толще ее вместительный туннель-убежище, где расположились командующий армией, начальник штаба и армейский узел связи. Из туннеля было два выхода, один вел к подножию высоты, через другой можно было по траншеям пробраться наверх, в развалины обсерватории, а также на огневые позиции артиллеристов. Как только немцы начали артподготовку, Федюнинский, которому Жуков приказал о любых акциях противника докладывать ему лично, немедленно сообщил командующему, что противник начал обстрел и бомбежку Пулковской гряды. - Следи за правым флангом! - напомнил Жуков. Он уже не раз за последние часы повторял это Федюнинскому. Невзирая на сильный обстрел, Федюнинский поднялся наверх, на свой наблюдательный пункт, внимательно осмотрел в бинокль южный и западный склоны Пулковского хребта. Вернувшись на КП, он снова соединился с Жуковым и доложил, что артобстрел высоты продолжается и, судя по доносящемуся гулу моторов, противник концентрирует танки на том же участке, что и раньше, - видимо, снова намереваясь штурмовать высоту в лоб. Жуков слушал его, не прерывая, и, когда Федюнинский кончил, сказал: - Возможно, ты и прав. А все же следи за правым флангом. Через сорок пять минут артиллерийский обстрел прекратился так же внезапно, как и начался. На немецкой стороне взвились две ракеты - красная и белая, и сразу же солдаты в серо-зеленых мундирах, лежавшие в укрытиях, поднялись и устремились к высоте, в атаку. Теперь сомнений не оставалось: противник - в который уже раз! - пытался штурмовать Пулковскую высоту с юга, а не обходить ее, как предполагал Жуков. Убедившись в этом окончательно, Федюнинский вздохнул с облегчением. Отбивая штурмующих в лоб немцев, советские войска пользовались всеми теми преимуществами, которые дает владение командной высотой. Кроме того, за истекшую неделю боев не только полевая артиллерия, но и дальнобойная морская, ведя огонь как по тылам противника, так и по его переднему краю, успела хорошо пристреляться. Со своего КП Федюнинский видел, что все происходит по разработанному им плану: заградительный огонь семи артиллерийских дивизионов заставил противника снова залечь. И тогда, отсекая наступавших цепями вражеских солдат от их тылов, открыла огонь тяжелая артиллерия. ...Не только генерал-майор Федюнинский, но и командир немецкой дивизии, брошенной на штурм высоты, не знал, что бой, который сейчас ведут его войска, имеет не решающее, а вспомогательное значение: ни фон Лееб, ни Кюхлер не посвятили его в свой замысел. Обходить высоту должно было другое соединение - ударная танковая группа, которая, пользуясь тем, что все внимание русских привлечено к частям, штурмующим высоту, заняла исходные позиции в мелколесье Финского Койрова. Приказ же Кюхлера атакующей высоту дивизии был короток и предельно ясен: захватить высоту, отрезать обороняющие ее части и подавить сопротивление советских войск, расположенных на южных подступах к городским кварталам. Когда наступающие цепи врага оказались меж двух огней, командир немецкой дивизии правильно решил, что только бросок вперед, непосредственная схватка с советскими солдатами могут спасти его войска, зажатые артиллерийскими клещами, от истребления. Он приказал начальнику штаба немедленно передать командирам полков приказ о новой атаке, но советские войска опередили его. Когда огонь артдивизионов заставил немцев залечь, Суровцев первым приказал ротам начать контратаку. Пастухов в это время находился на КП младшего лейтенанта Горелова. Выслушав приказ, Горелов спокойно сказал: - Что ж, значит, я и начну. И, схватив лежавший на дне окопа автомат, стал выбираться на бруствер. Пастухов хотел удержать его, напомнить, что лично вести бойцов в атаку должны командиры взводов, но не решился: после разговора в обсерватории он несколько робел перед необычным младшим лейтенантом. Пригнувшись, Горелов добежал до места, где залегли бойцы его роты, перепрыгнул через окоп и, повернувшись к бойцам, крикнул неожиданно звучным, молодым голосом: - Третья рота! За Родину, за Сталина впере-ед! Пастухов знал, как трудно подняться под свистом пуль и разрывами мин, знал, что именно первые секунды являются решающими: или бойцы, подчиняясь чувству долга и воле своего командира, находят в себе силы вскочить на ноги в в упор взглянуть в лицо смерти, или остаются в укрытиях. К радости своей, Пастухов увидел, что из окопов поднимаются десятки бойцов, что в контратаку поднимаются и соседние подразделения. Обгоняя Горелова, бойцы устремились вперед" Казалось, земля задрожала от выстрелов, грохота разрывов, топота сапог и криков, в которых слились воедино высокие призывные слова и рвущаяся из души ругань... Только тут Пастухов заметил, что и он бежит вперед, размахивая трофейным парабеллумом, бежит, обгоняя стреляющих на ходу бойцов, туда, где виднеются серо-зеленые фигурки вражеских солдат. Уже в который раз была перебита телефонная линия между наблюдательным пунктом Суровцева и КП полка, уже несколько связных погибло на склонах высоты, пробираясь с КП батальона к командирам рот, уже в груду камней и щебенки была превращена стена обсерватории, за которой расположился батальонный НП, а бой все продолжался. Казалось, не приказы, отдаваемые командирами, не почерпнутые из уставов и наставлений знания, а нечто иное руководит людьми в этом яростном бою. Суровцев давно покинул свой НП и, находясь в боевых порядках, пытался с помощью связных давать указания командирам рот. Бойцы ворвались в первую линию немецких окопов и сцепились с вражескими солдатами врукопашную. Теперь уже на слышно было ни лозунгов, ни призывов. Только самые страшные ругательства сотрясали воздух, который, казалось, стал раскаленным, как в пустыне, от жара пулеметных и минометных стволов, от горящих танков и бронетранспортеров, от ненависти, владеющей сотнями людей... Только когда оставшиеся в живых немцы отступили во вторую линию траншей, Пастухов словно очнулся. Он все еще сжимал в руке рукоять пистолета, хотя патроны давно были расстреляны. В ушах звенело, глаза запорошила пыль. Пастухов не знал ни где сейчас Суровцев, ни где командиры рот, ни каковы потери батальона. Одно он знал наверняка: враг отброшен. По крайней мере на их участке. Пастухов шел, почти не пригибаясь, в сползшей на затылок стальной каске и взмокшем от пота подшлемнике, в разорванной гимнастерке, сжимая рукоять бесполезного уже парабеллума, не думая о том, что шальная пуля или осколок могут задеть его. И вдруг он заметил, что Пулковскую высоту обволакивает туман. Это был какой-то странный туман грязно-желтого цвета. Он стелился по низине и, медленно поднимаясь, прикрывал высоту. "Наверное, взорвались какие-нибудь старые склады с химикатами", - устало подумал комиссар. В сгущающемся желтом тумане сновали санитары с носилками, раздавались чьи-то стоны, кто-то кого-то звал... По рогатине стереотрубы, возвышающейся над бруствером, Пастухов узнал окоп, где недавно располагался командный пункт Горелова. Спрыгнув вниз, он увидел, что в углу окопа сидит какой-то боец, странно согнувшись и прижав руки к животу. Пастухов тронул его за плечо. Боец повалился на землю, и Пастухов понял, что боец мертв. Вылез из окопа и, пошатываясь от усталости, двинулся к едва различимым в тумане людям. - Товарищи! - громко позвал он. - Это я, комиссар батальона! Кто-нибудь знает, где командир третьей роты? - Убит! - донеслось до Пастухова в ответ. - Что?! - замер на месте Пастухов и тут же крикнул: - Ко мне! Через мгновение перед ним вырос рослый боец с карабином в руке. - Какой роты? - торопливо спросил Пастухов с безотчетной надеждой, что боец совсем из другого подразделения и что-то напутал. - Третьей, товарищ старший политрук. Второй взвод третьей роты. - Что с Гореловым, где он?! - прямо в лицо бойцу выкрикнул Пастухов. - Да убит же, - хрипло повторил боец. - Мы его в землянку перенесли, тут, неподалеку. Хотите, проведу? В тесной сырой землянке, едва освещенной тусклым огнем коптилки, на расстеленной прямо на земляном полу плащ-палатке лежал Горелов. Склонившийся над ним боец крикнул, не оборачиваясь: - Ну? Есть носилки? - Что с ним? - спросил с порога Пастухов. Боец повернул к нему голову и поспешно поднялся. - Связной командира третьей роты, - доложил он. - Извините, товарищ старший политрук, не признал. Носилки вот все прошу принести. "Если нужны носилки, значит, он жив!" - лихорадочно подумал Пастухов, выскочил из землянки и, схватив пробегавшего мимо бойца за рукав, проговорил, задыхаясь и глотая слова: - Я... Пастухов... комиссар! Немедленно раздобудь носилки! Быстро! Вот в эту землянку доставить! Боец исчез в темноте. Пастухов бросился обратно в землянку. - Жив? Я спрашиваю, жив он? - крикнул он связному, все еще стоявшему на коленях перед Гореловым. - Да вот разобрать не могу, товарищ комиссар, - ответил боец, - то, кажись, дышит, а то совсем нет... В медпункт его надо! Вот только носилки... - Сейчас принесут! Грудь Горелова была перебинтована поверх гимнастерки, на бинтах расплывались красные пятна. Лицо было черным от грязи и копоти. - Осколком в грудь, - тихо пояснил связной. - Он бойцов в атаку поднимал. Мы из первой линии окопов фрицев вышибли, а тут они из пулеметов ударили, головы не высунешь! Ну, комроты первым из окопа выскочил, за мной, кричит, товарищи, тут, кричит, белые банды смерть свою нашли!.. Бей контру! И один вперед побежал на врага! Минуты две, пожалуй, один бежал, а потом ребят наших, должно, стыд взял, все из окопов - и за ним... Вот в этот самый момент его осколком в грудь и садануло... - Осколком, говоришь? - волнуясь переспросил Пастухов связного. Где-то в глубине души у него еще теплилась надежда, что Горелов жив, что он просто потерял сознание. - Осколком в грудь, - повторил боец, понизив голос, точно боялся, что Горелов может его услышать. - Все, все разворотило! Легкое видать... Страсть! Я перебинтовал, как умел, только что толку... Пастухов уже не слушал связного. Склонившись над лицом Горелова, он тихо произнес: - Игнатыч, друг, ты слышишь меня?.. Отстояли мы высоту, слышишь? Закопченное лицо Горелова было неподвижно. Но Пастухов, словно не замечая этого, почти касаясь губами уха Горелова, продолжал с еще большей настойчивостью: - Ты, Игнатыч, молчи, не тревожь себя, только слушай. Отстояли мы высоту, понимаешь? И хрен теперь фашистам Ленинград увидеть! Лежать им теперь до скончания веков в этой земле вместе с теми беляками, слышишь?! Ни один мускул не дрогнул на лице Горелова. Но комиссар продолжал говорить, то возвышая голос, то снижая его до шепота: - Бойцы твои, Игнатыч, дрались геройски, слышишь? Ты держись, не смей помирать, дел впереди много, завтра, может, снова в бой. Ты меня слышишь? И вдруг Пастухову показалось, что окровавленные бинты на груди Горелова чуть шелохнулись. - Давай сюда свет! Ближе! - крикнул он я, выхватив коптилку из рук бойца, поднес ее к лицу Горелова. Но глаза ротного по-прежнему были закрыты. Смерть, казалось, уже наложила свою печать на его морщинистое, со впавшими щеками лицо. У входа послышался шорох осыпающейся земли, и в землянку поспешно вошли двое. Пастухов приподнял коптилку и увидел, что один из вошедших был рядовым, в петлицах другого зеленели два "кубика". В руке он держал маленький дерматиновый чемоданчик. - Товарищ комиссар, - доложил тот, что был с чемоданчиком, тщетно пытаясь выпрямиться и упираясь головой в потолок землянки, - военфельдшер Курбатов. Носилки там, у входа. Сейчас мы его... Не договорив, он склонился над Гореловым, приложил ухо к его забинтованной груди, поднял голову и почему-то шепотом сказал: - Дышит! Торопливо раскрыл чемоданчик, вытащил из продолговатой металлической коробки шприц и, закатав Горелову рукав гимнастерки, сделал укол. Несколько секунд глядел на по-прежнему неподвижно лежавшего Горелова, потом скомандовал: "Взяли!" - и добавил: - Пособите к носилкам вынести, товарищ комиссар. Поставив коптилку на пол, Пастухов приподнял Горелова за плечи и вдруг заметил, что тот открыл глаза. - Игнатыч! - не помня себя от радости, вскрикнул Пастухов. - Это я, комиссар! Лучше тебе? - Товарищ старший политрук, нести надо! - настойчиво сказал военфельдшер и скомандовал пришедшему с ним бойцу и связному: - Вы за ноги берите, а мы с товарищем комиссаром... Он не договорил, потому что в этот момент Горелов едва слышно, но отчетливо произнес: - Не трожьте!.. Все, невольно подчиняясь его приказу, опустили руки. - Михаил Игнатьевич, - снова склонясь над Гореловым, сказал Пастухов, чувствуя, что не может справиться с охватившим его волнением, - держись, все в порядке будет! Мы тебя сейчас в ПМП доставим, а ты лежи, спокойно лежи, ни о чем не думай, только лежи!.. Давайте, товарищи, взяли! - Оставьте! - на этот раз уже громче проговорил Горелов. Все опять застыли в нерешительности. Пастухов увидел, что губы Горелова снова зашевелились, но слов не было слышно. Комиссар опять склонился над раненым, почти касаясь ухом его запекшихся губ. И тогда услышал затухающий шепот: - Как... высота? - Отстояли, Игнатыч, наша высота! Как была, так и есть: наша! - на одном дыхании выпалил Пастухов. - Ну... вот... значит, и теперь то же... - Что он говорит, товарищ комиссар? - торопливо спросил военфельдшер. - Погоди, тихо! - перебил его Пастухов. Горелов снова пытался что-то сказать. Приникнув к его губам, Пастухов с трудом разобрал: - Партбилет возьми, комиссар, партбилет... Губы Горелова сомкнулись, глаза закрылись. - Просит взять партбилет, - нерешительно повторил Пастухов. И добавил: - Он у него в кармане лежал, в гимнастерке. - Какой уж там партбилет, товарищ комиссар! - наклоняясь, проговорил связной. - Я же докладывал, у него вся грудь разворочена! Что в груди и что в кармане - все теперь воедино смешано... "Да что же я делаю?! - растерянно подумал Пастухов. - Ведь каждая минута дорога..." - Быстро, взяли! - скомандовал он, приподнимая Горелова за плечи. С трудом развернувшись в тесной землянке, они вынесли ротного наружу и уложили на носилки. Странный желтый туман по-прежнему мешал что-либо разглядеть даже вблизи. - Под голову ему надо подложить, под голову! - бормотал Пастухов. Связной нырнул обратно в землянку и выбежал оттуда, держа в руке солдатскую стеганку. Военфельдшер сложил ее вчетверо, наклонился, чтобы подложить в изголовье, и вдруг припал ухом к груди Горелова. Выпрямился и сказал: - Все. Скончался. - Врешь! - яростно крикнул Пастухов. - Зачем врать, товарищ комиссар, - с обидой сказал военфельдшер. - Не дышит. Да и кровь ртом пошла, глядите. Но заставить себя снова заглянуть в лицо Горелова Пастухов не мог. Руки и ноги его онемели, в горле стоял ком. Наконец он проговорил: - Несите туда. К главной высоте. Похороним на вершине. Теперь Пастухов стоял один, окутанный желтым туманом. Где-то гудели самолеты. Слышались редкие орудийные выстрелы. 18 С того момента как командующий 42-й армией Федюнинский доложил Жукову, что немцы начали артподготовку в районе Пулковских высот, командующий фронтом не отходил от телефонов. Минут через двадцать к нему зашел Жданов. - Георгий Константинович, - сказал он, - вы, конечно, знаете, что противник снова обстреливает Пулковскую? - Да. - Сорок вторая просила штаб Балтфлота сосредоточить огонь Кронштадта на подступах к высоте. Жуков кивнул. - Но им ответили, - продолжал Жданов, - что вы приказали произвести все расчеты для ведения огня по району Финского Койрова. Словом, моряки утверждают, что им приказано держать на прицеле именно этот район и по другим объектам пока не стрелять. - Не знаю, кто именно вам пожаловался, - хмуро сказал Жуков, - но все действительно обстоит так, как вы сказали. В Кронштадте создалось трудное положение, немцы ведут бомбежку кораблей. Трибуц сообщает, что в налетах участвует до двухсот семидесяти самолетов. В этих условиях единственная задача, которую я мог поставить перед моряками, - это по первому требованию обеспечить массированный огонь по Финскому Койрову. Учтите и другое: запас тяжелых артиллерийских снарядов в Кронштадте не беспределен. Жданов опустился в кожаное кресло у стола, за которым сидел Жуков, побарабанил пальцами по массивному подлокотнику. - Георгий Константинович, вы по-прежнему придерживаетесь своей гипотезы? - спросил он. - Да, - сухо ответил Жуков. - Впрочем, теперь ждать уже недолго. Ближайшее будущее покажет. - Но оно может решить и судьбу Ленинграда, - тихо проговорил Жданов. - Из Ленинграда мы, пока живы, не уйдем. А убьют, так и уходить не придется, - со злой усмешкой сказал Жуков. - Но если враг захватит Пулковскую... - Андрей Александрович, - прервал его командующий, - Пулковскую высоту обороняют сейчас дивизия народного ополчения, морская бригада и часть сил дивизии НКВД. На этом рубеже сосредоточен огонь нашей полевой и железнодорожной артиллерии. Большего дать не можем. Впрочем... я слежу за обстановкой. - Хорошо. - Жданов встал. - Тогда я пойду. Сейчас должен приехать Козин с Кировского. В случае чего, буду у себя. Жуков остался один. Он посмотрел на часы, нажал кнопку звонка и, едва порученец появился в дверях, приказал: - Федюнинского! Услышав в трубке голос командующего 42-й, Жуков отрывисто проговорил: - Обстановку! По характерным звукам в трубке он понял, что обстрел Пулковской высоты продолжается, и, когда Федюнинский начал докладывать, что немцы вот уже тридцать минут ведут ураганный огонь, прервал его на полуслове: - Не глухой, слышу, как по тебе барабанят. В дальнейшем докладывай обстановку каждые полчаса. - Товарищ командующий, - поспешно заговорил Федюнинский, боясь, что Жуков положит трубку, - имею просьбу. Я звонил адмиралу Грену и просил огонька морской артиллерии. Но связь очень плохо работает. Кроме того, Грен вообще неважно слышит. Я вас прошу... - Не хитри, - остановил его Жуков. - Грен тут ни при чем. Ты ведь уже жаловался на меня Жданову?.. Нет, говоришь? Ну, значит, это член Военного совета у тебя больно прыткий. Так вот: огонь из Кронштадта получишь своевременно и в нужном месте. Пока обходись своими силами. И каждые полчаса на провод, понял? Повесив трубку, Жуков чуть усмехнулся - вспомнил ходивший в военных кругах анекдот о Грене, заслуженном морском артиллеристе, страдавшем недостатком слуха. Якобы на одном из совещаний по военно-морским вопросам Сталин обратил внимание на безучастно сидевшего морского командира и спросил наркома Кузнецова, кто это такой. Кузнецов дал Грену блестящую аттестацию. Сталин заметил вполголоса: "Тогда ему следует присвоить более высокое звание..." Сидевший в отдалении Грен немедленно вскочил и громко произнес: "Служу Советскому Союзу!.." Всплывший в памяти анекдот на какое-то мгновение вернул Жукова назад, в мирное время... Однако в следующую секунду он снова был в настоящем. "Что означает этот артобстрел? - уже в который раз за последние полчаса спрашивал себя Жуков. - Что это, подготовка к ставшей уже традиционной лобовой атаке высоты или отвлекающий маневр?" Жуков по-прежнему был убежден, что фон Лееб попытается обойти высоту, и отдал на этот случай необходимые распоряжения. Кронштадтская артиллерия ждала команды, чтобы открыть огонь по району Финского Койрова, летчики-штурмовики готовы были вылететь в тот же район. Но немцы меж тем продолжали ожесточенный обстрел Пулковской высоты и, казалось, даже не помышляли об ее обходе. "Может быть, я не прав? - с тревогой думал Жуков. - Может быть, немцы по-прежнему будут ломиться напролом? Нет. Сколько можно повторять бесплодные попытки! Фон Лееба поджимает время. Он в цейтноте!" Вошедший порученец доложил, что генерал Федюнинский просит командующего к телефону. Мельком взглянув на часы и отметив, что с момента их последнего разговора прошло менее получаса, Жуков схватил трубку. Федюнинский докладывал, что пять минут назад обстрел закончился и вражеская пехота поднялась в атаку. Активности противника на фланге не наблюдается. - Ладно, отбивай атаку! - приказал Жуков и повесил трубку. "Черт побери! - сжимая кулаки, мысленно произнес он. - Неужели фон Лееб настолько туп, что в состоянии действовать только тараном? Неужели ему не приходит в голову возможность маневра?.. Нет, нет, - ответил он себе. - Гитлер не разрешит Леебу столько времени топтаться на месте! Фельдмаршал должен что-то предпринять!" Бой за Пулковскую высоту подходил к концу, когда Федюнинскому позвонил командир дивизии народного ополчения генерал-майор Зайцев и доложил, что противник сосредоточивает огонь по его правому флангу. Федюнинский поспешно вышел из туннеля. Едва он приник к окулярам стереотрубы, как прибежал его адъютант: генерал Зайцев снова просил командующего к телефону. Комдив сообщил, что со стороны занятых противником деревень Кискино и Гонгози появилось нечто похожее на дымовую завесу. Федюнинский насторожился. "Что бы это могло значить? - думал он. - До сих пор противник не применял в этих местах никакой маскировки. Может быть, то, что Зайцев принял за дымовую завесу, просто клубы дыма от взорвавшегося у немцев склада с боеприпасами?.. Докладывать или не докладывать Жукову? Что, если это и в самом деле всего лишь пожар и я дезориентирую командующего? Нет, прежде всего надо убедиться самому". То, что Федюнинский увидел справа, сразу же уничтожило все его сомнения: из района Финского Койрова, юго-западнее высоты, поднималось грязно-желтое облако и, постепенно разрастаясь, надвигалось на Пулковскую гряду. ...Услышав от Федюнинского, что немцы ставят в районе Финского Койрова дымовую завесу, Жуков с размаху грохнул кулаком по столу. - Что я говорил?! - крикнул он в трубку. В этом восклицании слились воедино и торжество от сознания сбывшегося предвидения, и тревога в связи с новой опасностью, и призыв к немедленному действию. - Теперь тебе ясно, что они хотят обойти высоту под прикрытием дыма?! Немедленно прикажи своим артиллеристам ставить заградительный огонь перед Кискином и Финским Койровом! Вам поможет Кронштадт и авиация. Дашь врагу прорваться - лучше не жить тебе на свете!.. Прошли считанные минуты, и сотни снарядов обрушились на немецкие танки, двинувшиеся в обход высоты. Часть из них была уничтожена сразу, а уцелевшие и продолжавшие рваться вперед - намертво отсечены от живой силы, от тех солдат, которые должны были вслед за танками подняться в атаку. Два артиллерийских полка и кронштадтская морская артиллерия в течение часа вели огонь по плацдарму, с которого немцы попытались обойти высоту, одновременно этот плацдарм бомбила авиация. Командующий ВВС фронта Новиков доложил Жукову, что летчики наблюдают в Финском Койрове настоящий хаос: горящие машины, разбитые орудия и разбегающихся в панике немецких пехотинцев. Попытка фашистских войск обойти Пулковскую высоту была сорвана. Но в тот же день новая страшная опасность нависла над Ленинградом: в одиннадцать часов вечера Жуков получил донесение, что противник полностью овладел Петергофом. Занявшие Петергоф немецкие части соединились со стрельнинской группировкой. Никто в Смольном, естественно, не знал, что 41-му моторизованному корпусу, который фон Лееб тоже намеревался ввести в действие на этом направлении, предстояло уже завтра быть отправленным на Московское направление, что фельдмаршал делал последнюю отчаянную попытку прорваться в Ленинград. Жуков и Жданов исходили из одного: если врагу, сосредоточившему на побережье Финского залива крупные силы, удастся преодолеть еще несколько километров, бои перекинутся на Кировский район города. Поэтому Военный совет на экстренно созванном заседании, длившемся всего несколько минут, принял постановление немедленно подготовить к разрушению Ленинградский железнодорожный узел и подходы к нему, после чего командующий фронтом сам выехал в Кировский укрепленный узел. ...Когда полковнику Бычевскому, находившемуся в 42-й армии, передали приказ немедленно явиться в штаб фронта, он решил, что его сейчас же направят куда-либо на строительство новых оборонительных укреплений. Прибыв в Смольный, он направился прямо к начальнику штаба. Однако адъютант генерала Хозина сказал, что ему следует пройти к секретарю Военного совета. Невысокий молчаливый майор при появлении полковника поднялся, раскрыл, не говоря ни слова, одну из лежавших на столе папок, вынул оттуда листок бумаги и протянул ему. До Бычевского, измученного двумя бессонными ночами, проведенными на передовой, не сразу дошел смысл отпечатанных на машинке строк. Он ошеломленно читал и перечитывал короткое постановление Военного совета. На него, а также на начальника отдела военных сообщений комбрига Тулупова и уполномоченного НКПС Бещева возлагалась подготовка к разрушению Ленинградского железнодорожного узла!.. Бычевский лихорадочно подумал о том, что, видимо, в последние часы произошло нечто катастрофическое. Узнав, что Жукова нет на месте, он бросился к генералу Хозину. Начальник штаба говорил с кем-то по телефону. На столе лежала трубка, снятая с другого телефонного аппарата. Увидев Бычевского, он прикрыл рукой микрофон и сердито бросил: - Я занят! - Извините, товарищ генерал, - настойчиво сказал Бычевский. - Я только что получил важнейший приказ... Мне надо уточнить. - Выполняйте приказ! - резко сказал Хозин и, уже не глядя на Бычевского, заговорил в трубку; - Да, да, слушаю вас... В это самое время в приемную Жданова быстро вошел начальник разведотдела штаба фронта Евстигнеев и, обратившись к полковому комиссару Кузнецову, попросил доложить, что у него неотложное дело. Жданов сидел за письменным столом и что-то торопливо писал. Недопитый стакан крепкого, почти черного чая стоял в стороне. Когда Евстигнеев вошел, он поднял голову и настороженно спросил: - У вас что-нибудь новое? - Андрей Александрович, - сказал, подходя к столу, Евстигнеев, - я заходил к командующему, но его нет на месте... - Жуков на передовой, в районе больницы Фореля, - ответил Жданов, - я только что говорил с ним по телефону... - Каково положение? - не смог удержаться от вопроса Евстигнеев. - Танковая атака отбита, - все так же, скороговоркой, ответил Жданов, - но положение остается очень серьезным... Так что у вас, товарищ Евстигнеев? Садитесь. Слушаю. Евстигнеев сел, машинально пригладил волосы. - Андрей Александрович, - как всегда, неторопливо начал он, - вы помните, я в вашем присутствии докладывал командующему о донесении нашей разведгруппы из-под Луги?.. - Но ведь командующий уже высказал вам свое мнение, Петр Петрович, - раздраженно сказал Жданов. - И я с ним вполне согласен. Как можно в такой обстановке вести разговоры о каком-то отходе противника! Пока не будет весомых подтверждений, внушать себе подобные мысли просто опасно! - Так точно, Андрей Александрович, - согласился Евстигнеев. - Но дело в том, что речь идет именно о новых подтверждениях. - Неужели?! - взволнованно проговорил Жданов, но взял себя в руки и сухо и требовательно спросил: - Каковы они в от кого? - Подтверждений два. Одно от нашей разведгруппы. Другое - от товарищей из НКВД. - Что именно сообщает НКВД? Доложите подробнее. - Слушаюсь, - кивнул Евстигнеев. - Еще в начале июля погиб сотрудник НКВД капитан госбезопасности Кравцов. Он инспектировал разведывательно-диверсионные группы, создаваемые в районах Острова и Пскова, на территории, которая была тогда еще в наших руках. Поезд, в котором этот капитан ехал, попал под бомбежку, Кравцову пришлось добираться пешком. Как раз в это время немцы прорвались к Острову. Кравцов был схвачен и расстрелян. - Какое это имеет отношение?.. - перебил его Жданов. - Сейчас доложу, Андрей Александрович, - опять кивнул Евстигнеев. - Так вот, этот Кравцов успел объехать группы, проверить их боеспособность, передать шифры, пароли - словом, все, что полагается. В одной из групп, перешедшей уже на нелегальное положение, обнаружились какие-то неполадки с питанием для рации. Кравцов обещал достать батареи в Белокаменске и завезти их в группу на обратном пути в Ленинград. Как я уже доложил, доехать ему не удалось. Однако он успел через своего случайного попутчика, ленинградского студента, передать шифрованную фразу, означавшую, что в районе Пскова группа существует и заслуживает полного доверия. Студент добрался до Ленинграда, явился в управление НКВД и сообщил то, что ему было поручено. - Я снова спрашиваю: какое все это имеет отношение к делу?.. - раздраженно повторил Жданов. - Сейчас объясню, Андрей Александрович. Ведь вы приказали докладывать подробно... Так вот, несмотря на то что шифрованная фраза была передана, у чекистов оставались сомнения насчет той разведгруппы. Обстоятельства гибели Кравцова были туманны. Настораживал и тот факт, что студенту удалось прибыть в Ленинград целым и невредимым, хотя, судя по его словам, они после бомбежки добирались вместе с Кравцовым. Короче говоря, прежде чем полагаться на псковскую группу, надо было как-то перепроверить показания студента, убедиться в том, что он получил задание именно от Кравцова... Жданов бросил взгляд на часы, но слушал внимательно. - Студент утверждал, - продолжал Евстигнеев, - что у Кравцова был с собой тяжелый чемодан, который ему пришлось бросить в озеро. Месторасположение этого озера студент более или менее точно указал на карте. В середине августа чекисты поручили партизанскому отряду, начавшему действовать в том районе, отыскать этот пруд или озеро и постараться выловить чемодан. Вскоре поступило сообщение, что чемодан извлечен из воды. В нем действительно оказались батареи для питания рации. - И что же из этого следует? - А то, что студент говорил правду, поручение он получил действительно от Кравцова, и, следовательно, на информацию псковской группы полагаться можно. - Но ведь у них не было питания для рации? - Очевидно, удалось раздобыть на месте. Так вот, только что от них поступило сообщение, в точности совпадающее с донесениями наших разведчиков из-под Луги: колонны немецких войск движутся от Ленинграда к Пскову. Евстигнеев умолк. Молчал и Жданов. "Неужели это правда?! - думал Жданов. - Неужели Гитлер пришел к выводу, что не в силах овладеть Ленинградом, и перебрасывает войска на другой фронт, для другой операции?! Но что тогда означает сегодняшнее наступление в районе Петергофа? Главное - не принять желаемое за действительное! Может быть, то, о чем сообщает Евстигнеев, - всего лишь смена частей и взамен войск, отводимых на юг, сюда посланы другие соединения? Но в таком случае трудно объяснить, почему колонны, движущиеся от Ленинграда, обнаружены нашей разведкой, а части, идущие им на смену, остались совершенно незамеченными! Вряд ли можно перебросить значительные танковые и моторизованные соединения скрытно, в обход, по бездорожью". - Значит, вы полагаете, - тихо произнес наконец Жданов, - что немцы отказываются от своей цели и... - Нет, Андрей Александрович, - твердо ответил Евстигнеев, - такой вывод был бы преждевременным. Тем более что я только что получил донесение от разведчиков сорок второй армии: на петергофском участке фронта обнаружены убитые и захвачены пленные из двести пятьдесят первой и пятьдесят восьмой дивизий противника. - Как? Позвольте!.. - воскликнул Жданов и, вскочив из-за стола, подошел к висящей на стене