сор! - Ты любишь своего отца? - удивился Вад, - Еще как! Когда мы жили в Москве... - Вы жили в Москве? - Ну да. - А как же сюда попали? - Отца в Германию назначили, а мать он в Утиное сослал к ее матери. - Сослал? За что? - Значит, надо. Отец знает, что делает. Она теперь вот где у меня, - Виталька показал зажатый кулак. - Отец приказал перед отъездом: гляди в оба за ней. Чуть что - пиши. Мое слово - закон. Видели утром? Ходит тут один... агроном. Книжки носит. Стоит отцу намекнуть про эти книжки- он ей всыплет по первое число. - Здорово!- восхищенно сказал Вад. Перспектива захвата власти в семье волновала его давно. - Может быть, отец приедет зимой. Посмотришь тогда на него. Знаешь, какой красивый! - Еще красивей матери? - Хо! Сказал тоже! Мать на куклу похожа, а отец знаешь какой! Сильный, высокий, волосы курчавые, нос, как у грека. А умный! Все книги читал! Ты читал Жан-Жака Руссо? - Нет... - Про бесклассовое общество. Здорово! Живи как хочешь! Никто над тобой не хозяин. А "Женщины мира" читал? Я подавленно молчал. В Нижнеозерске я слыл самым начитанным человекам. - Я читал Вальтера Скотта! - пустил я свой главный козырь. Ни один мальчишка почему-то не может даже слышать про Вальтера Скотта, а я нарочно прочитал все, что было у нас в районной библиотеке. - Хо! Вальтер Скотт. Я прочитал его всего еще в детстве. Вот "Женщины мира" - это да. Еще с буквой "ять". Там про каждую нацию написано, даже про туземцев. А французские открытки видел? - Немецкие видел. Среди пацанов они ходили целыми пачками, цветные, отделанные золотом, на разные темы. - Немецкие - грубые. Я у отца из стола стащил. Он в министерстве работал. А потом его в Германию перевели. Какое они добро награбили, назад возвращать. Картины там всякие, золото, бриллианты. Он их как свои пять пальцев знает. - А на войне он был? - спросил я. -- Профессоров на войну не посылают. - А мой отец был... Два ордена дали. - Ну, твой - кузнец. Такое зазнайство мне не очень понравилось, но я промолчал: профессор есть профессор, а кузнец есть кузнец, и тут ничего не поделаешь. - Я бы и сейчас в Москве жил, - вздохнул Виталька. - Все через мать. Влюбилась в одного артиста. Цыган какой-то. Черный, страшный, а она, как ненормальная, на его концерты бегает, цветы дарит. Было бы на что смотреть! Ну отец узнал, рассердился и, когда уезжал, законопатил нас сюда. Хоть и велосипед мне прислал, и пугач, и жратва немецкая есть, райцентр под боком, но все равно не Москва. Там, как выйдешь на улицу... Виталька ударился в воспоминания. - Слышь, - сказал я. - Я деньги дома забыл. - У меня есть пятерка, - махнул рукой Виталька.- Хватит. Но мои слова навели его на какие-то размышления, и он через некоторое время спросил: - А сколько у тебя денег? - Двести, - сказал я. - Сколько?! - Виталька Ерманский был явно удивлен. - Где ты их взял? - Отец дал... на хозяйство... Ерманский оживился. - Это хорошо. Мы сможем сходить в чайную и кутнуть как следует. Ты знаешь, один раз в Москве завалились мы в "Метрополь"... - Так сбегать? - Дуй. Мы подождем здесь. Я побежал назад. По дороге я нарвал полевых цветов и спеленал их в тугой букет. Я подошел к Виталикиному дому. Все окна были открыты настежь. Из окон слышался смех. Я был сильно удивлен. Кто же мог смеяться в Виталькином доме? Я встал на завалинку и осторожно заглянул в окно. За чистым накрытым нарядной скатертью столом сидела Клара Семеновна и смеялась. Напротив нее с книгой в руках сидел высокий мужчина в белой рубашке и что-то читал вслух. Сбоку, на тумбочке, в стеклянной банке из-под консервов стоял большой букет полевых цветов. Там были, как и у меня, ромашки, васильки и донник - вполне понятно, других цветов вокруг Утиного не росло. Я соскочил с завалинки и пошел домой за деньгами. По дороге я бросил букет в траву. Вторая любовь (начало) - Принес? - спросил Виталька. - Ага. Тридцатка. -- Тридцатка- это вещь. Ерманский спрятал деньги в карман, вскочил на велосипед и дал команду: - Цепляйсь! Мы схватились за багажник и побежали за велосипедом. Часа через полтора мы были в райцентре. Райцентр сильно отличался от Нижнеозерска. Был он весь построен из белого камня и абсолютно не разрушен. Почти все дома были старинные с узкими окнами, похожими на бойницы, с какими-то башенками, с пузатыми балконами, которые доставали почти до середины улицы. В Нижнеозерске после дождя все улицы утопали в грязи, а потом неделю приходилось спотыкаться на кочках. Здесь же земля была песчаная, а кое-где даже вылощена булыжником. Да и люди здесь были какие-то другие: чище одеты, меньше нищих, раненых, совсем не было блатных и шпаны. Виталькину "кодлу" мы нашли на речке. Вокруг потрепанного патефона, стоящего прямо на песке, расположились человек пятнадцать мальчишек. В центре группы на охапке сена возлежал черный, как негр, детина с одной ногой. Сразу было видно, что он тут главный. Возле суетились несколько человек. Один поливал из ржавого котелка ему спину, другой делал массаж, третий что-то шептал на ухо. - Здравствуй, Комендант, - сказал Ерманский заискивающим голосом. - Я вот тут привел... Хорошие ребята... Примем? Я никогда не думал, что самоуверенный Виталька умеет так разговаривать. - Кто такие? - вяло спросил Комендант. - Недавно приехали... Хорошие ребята... Свои... - Я же сказал, чтоб никто не смел водить сюда всякую шваль. - Это не шваль, Комендант. Овчарка у них. Знаешь какая! Сила! Она на фронте была, раненых таскать может. - А ну, мелочь пузатая, подь сюда, - сказал Комендант без всякого интереса. Начало мне не очень понравилось, но я все-таки решил подойти. Комендант лежал черный, блестящий на солнце. - Ближе. Комендант даже глаза закрыл, так ему не хотелось смотреть на меня. - Что такое? - опросил я как можно независимее. Неожиданный сильный удар свалил меня на землю. Я вскочил, ничего не понимая. Комендант уже лежал как ни в чем не бывало, расслабленный и вялый, но глаза из-под прикрытых век следили за мной очень зорко. Я понял, что он выжидает момент для нового удара. Но в это время сзади на него кинулся Вад. Пока не ожидавший нападения с этой стороны Комендант принимал меры к отражению атаки, я поспешил Ваду на помощь. Он был очень сильный, этот Комендант, хотя и без одной ноги. Зато руки - как железные. И мускулы на животе катались, словно шарикоподшипники. Но все-таки нас было двое, и мы сумели ему несколько раз очень хорошо врезать. Вад даже успел укусить его за ухо, а он умел кусаться не хуже бульдога. Но тут на нас навалилась вся "кодла" во главе с парнем, который шептал Коменданту на ухо, в том числе и гад, скот, предатель Виталька Ерманский. Конечно, они вмиг скрутили нас. Кое-кому мы успели хорошо заехать, в частности предателю Ерманскому. Они положили нас возле ног Коменданта. На каждой нашей руке и ноге сидело по человеку. - Ну, что будем с ними делать, Комендант? - спросил Шептун, неприятный рыжий хлипкий тип. - Топить будем? Или на костре пяточки немножко погреем? - Отпусти. Все неуверенно поднялись с нас. Комендант лежал на сене, прикрыв глаза. - Действительно хорошие ребята, - сказал он. - А ты гад! - спокойно ответил Вад и врезал со всей силы Коменданту ребром своей железной ладони. Все опешили. Комендант удивленно открыл глаза и тут же прикрыл их. Он даже не пошевелился. - Хорошие ребята, - повторил он спокойно. - А ты подонок. Чихал я на тебя! Завтра приведу овчарку, она тебе горло перегрызет. Она всю вашу чесоточную шайку за десять минут перегрызет. Она много фашистов перегрызла, а вы хуже фашистов. Шептун так и завертелся на месте. - На костер их! - завопил он, как в былые времена кричали инквизиторы. Толпа зароптала, поглядывая на Коменданта. - Дай им самогону. Шептун застыл от удивления. - Чего? - переспросил он. - Самогону. Живо. Ну, - сказал Комендант, не повышая голоса. При всеобщем молчании Шептун сходил к реке и принес бутылку. - Я бы их не самогоном напоил, - проворчал он,- а... из-под лошади. - Ах ты... - возмутился Вад и отвесил в тощий зад Шептуна пинок. Тут, конечно, он хватил через край. Шептун, не зная, что ему делать, беспомощно глядел то на "кодлу", то на Коменданта. "Кодла" заворчала и придвинулась. Она ожидала лишь слова Коменданта, чтобы расправиться с нами. И тут вдруг Комендант рассмеялся. Все, в том числе и мы, уставились на него. - Хорошие ребята, - сказал он. - Большой пусть остается. Другой мал еще, немножко подрастет, тогда... Комендант потянулся к патефону и лениво стал накручивать пружину. Замелькала белая рентгеновская пленка с проглядывающими оттуда ребрами, послышалось хрипение, и кто-то неожиданно чисто и искренне сказал: - Студенточка, заря вечерняя... Нас обступили, стали рассматривать, похлопывать по плечу, задавать всякие вопросы. Все вдруг оказались очень хорошими пацанами. - Ты извини, - сказал Виталька Ерманский, наливая мне в кружку самогона. - Но у нас закон, все за одного. Даже если ты мне друг. - Извиняю, - великодушно сказал я. - Хоть ты и вывернул мне руку.... - А ты мне по шее врезал, - радостно перебил Виталька. - Знаешь, как больно! Аж искры полетели. Шептун крутился тут же. - Ну и молодцы,- вертел он своей рыжей башкой.- Умеете драться. Особенно вот ты, шкетик! - Сам ты шкетик, - отрезал Вад, но было видно, что ему приятно. Мы разделись и пошли купаться. Река была неплохая: чистая, глубокая, и течения почти нет. Шептун полез следом. Он путался все время у меня под ногами и всячески пытался завоевать доверие. - У меня лук есть. Хочешь, дам пострелять? - Сегодня по садам рейд будем делать. Ты пойдешь с нами? - Слышь, а у тебя есть девчонка? Хочешь, познакомлю? Знаешь какая красивая! И так далее. Он не успокоился и на берегу. Рассказывал разные истории из жизни "кодлы", приставал с вопросами. Мое безразличие явно угнетало его. Есть такая порода пацанов: пока не примешь его в друзья - не отстанет. Он все кружился и кружился вокруг меня, а потом с загадочным видом исчез и через некоторое время появился с маленькой полной девчонкой. - Знакомься, - оказал он, показывая на меня грязным пальцем. - Страшно сильный парень. И овчарка у него есть. Я встал и пожал протянутую ладошку. - Виктор. - Лора. Она критически осмотрела меня. - Ты правда сильный? Я скромно пожал плечами. - И овчарка у тебя есть? - Да. - Злая? - Она на войне воевала. Запросто может загрызть человека. Лора тряхнула длинными, разбросанными по плечам волосами. - Пойдем купаться? - Ага, идите, идите, - потер руки рыжий парень и шепнул мне на ухо: - Ты ей понравился. Она знаешь уже скольких отшила! Лора плавала медленно, но красиво. Ее тень на дне была похожа на тень сорванной и плывущей по течению лилии. - Давай играть в прятки? - предложила она. Она ныряла неглубоко, производила страшно много шума, и я легко находил ее. - Ты, наверно, видишь в воде? - Да. - А у меня болят глаза. У тебя не болят? - Нет. Я привык. Там, где я жил, надо было плавать с открытыми глазами. Немцы наставили в воде много мин. Кто плавал с закрытыми глазами - подрывался. - Ты по-всякому умеешь? - Да. - А на высокие деревья ты умеешь влазить? - Да. - А прыгать со второго этажа? - Да. - А на лыжах с крутизны? - Умею. - Ты, наверно, все умеешь? - Там, где я жил, надо уметь все. Если не умеешь - подорвешься на мине или еще чего-нибудь... Это не то, что у вас, тихий край. Она перевернулась на спину и, раскинув руки, еле-еле водила ногами. Теперь ее тень на песке была похожа на тень самолета. - А целоваться ты умеешь? От неожиданности я хлебнул воды. - Тьфу... конечно... - Ты со многими девчонками дружил? - Да. - Со сколькими... приблизительно? - С восемью... нет, с двенадцатью... Она удивленно бултыхнулась со спины на живот. Я понял, что перехватил. - А ты? - Я ни с кем... Она явно врала. - Догоняй! Мы легли в тень, под куст. Она действительно была очень красива. Особенно волосы. Желтые, густые, длинные, до самых плеч. - У тебя, правда, было... двенадцать? - Конечно. - Поклянись. - Клянусь. - И ты их всех любил? - Разумеется. - Ты... наверно, не захочешь со мной ходить? - Нет, почему же... - Тогда давай. - Давай. - Без брехни. - Без брехни. - И чтоб больше ни с кем. - Хорошо. - Поклянись... - Клянусь. - Поцелуй меня. Я неловко чмокнул ее в лоб. Она поморщилась. - Так только покойников... А еще говоришь - двенадцать было. Она встала, отряхнулась от песка и ушла к визжавшим по соседству девчонкам. А я поплелся к "кодле". - Порядок? - спросил Шептун. Он все видел. Вторая любовь (продолжение) Судя по ручке ковша Большой Медведицы, было уже очень поздно, а мы все никак не могли выяснить отношения. Я уже, наверно, раз десять вставал со скамейки и начинал прощаться, потому что предстоял длинный путь и неподалеку в кустах мерз голодный, сонный Вад, но она удерживала меня. - Еще нет двенадцати... Моя сестра всегда в час приходит... - Но что делать так поздно? - Поцелуй меня еще раз... - Пожалуйста. - Расскажи, за что ты меня любишь. - Я тебя люблю за то, что ты красивая. - А что у меня красивое? - Ну5 волосы, например... - А еще? - Глаза. - А еще? - Ну не знаю... я особенно не разглядывал. - Значит, лицо у меня некрасивое? - Нет, почему же... Есть что-то. - Ах, только "что-то"! Ты даже не "разглядывал" меня, а говоришь, что любишь! Ты даже ни одного нежного слова не сказал. Вон сестру ее жених каждый вечер называет "милой", "дорогой". Она замолчала, опустив голову с длинными волосами. В лунном свете она была похожа на русалку. Я погладил ее по волосам. - Милая, дорогая... Она покачала головой. - Нет, ты меня не любишь. Когда любят, бывает все не так. Я читала, и сестра рассказывала.... Мне было очень жаль ее, но что я мог поделать: меня ждал сонный, голодный, продрогший Вад, а нам еще предстояло идти и идти... - До свиданья, - сказал я. - Увидимся завтра на речке... Я чувствовал - задержись я еще секунду, и она расплачется. Она догнала меня у самой калитки, какая-то взбудораженная. - Подожди... Я хотела сказать тебе. Я знаю, зачем ты захотел дружить со мной. Я знаю... - Ну зачем? Она вдруг ударила меня в шею. Наверно, она подражала какой-то героине кино и хотела ударить по щеке, но промахнулась. - До свиданья, - сказал я. Я отошел немного и оглянулся. Она стояла неподвижно, свесив руки вдоль тела, и о чем-то думала. - До свиданья, - повторил я. - До свиданья, - ответила Лора ровным голосом, не глядя на меня.- Если хочешь, приходи завтра в двенадцать ночи в лесок... в балке... Знаешь, по дороге к вам... Придешь? - Да. - Если ты не придешь, - сказала она тем же ровным голосом, - я буду презирать тебя, как никогда никого в жизни не презирала. - Я приду. - А если придешь, то я могу тебя ранить или убить. Я приду с кинжалом. У нас есть маленький кинжал... очень острый. Потому что я тебя ненавижу. И потому что таких, как ты, надо уничтожать. Придешь? - Приду. Она повернулась и ушла. Из кустов вылез дрожащий, окоченевший Вад. - И охота тебе с ними связываться, - сказал он. - Как наплетут, наплетут, уши вянут. Вторая любовь (продолжение) Рекс недоверчиво посмотрел на меня, когда я его отвязывал. Вад стоял тут же и следил за моими действиями - не то чтобы презрительно, но без должного уважения. - Запирайся получше и ложись спать, я приду не скоро. Постучу тогда в окно. - Ладно, - буркнул Вад. Улица, как всегда, была пустынной. Деревня спала, даже у Витальки Ерманского не было света. Мы с Рексом зашагали по дороге. Рекс держал себя очень важно. Он не носился, как все собаки, взад-вперед, не нюхал столбы и всякую дрянь на дороге и, разумеется, не лаял на непонятные предметы. Рекс шагал рядом, изредка поглядывая на меня. Ему, видно, очень хотелось знать, куда мы идем. Он даже был немного возбужден. Может быть, он думал, что мы идем за языком или что-нибудь в этом роде. Над степью вставала луна. Она была настолько похожа на раскаленную сковородку, что так и хотелось плюнуть на нее. Рекс тоже посматривал на луну. Разведчикам луна - помеха. Мне было немного стыдно перед Рексом. Знал бы он, что взят лишь для того, чтобы поразить воображение девчонки! В кармане у меня, как второе сердце, стучал немецкий будильник, который я нашел в окопе и который уже долго служил нам. Время от времени я вынимал его и смотрел на светящиеся зеленым светом стрелки. Мы пришли немного раньше. Было полчаса двенадцатого. Луна давно уже остыла и весело сияла высоко в небе, словно осыпая все вокруг хрустящей фольгой от трофейных конденсаторов. Глубокая степная балка, воя заросшая лесом, начиналась прямо от дороги и уходила в светлую лунную мглу насколько хватало глаз. Виталька Ерманский говорил, что это самый большой лес в районе и что в дождливый год там даже водятся грибы. Чуть в стороне мерцали огни райцентра. Оттуда должна была прийти эта ненормальная. Я присел на бугорок. Ждать надо было здесь, так как лес начинался именно в этом месте, дальше дорога делала резкий поворот и уходила в поля. Рекс лег рядом, положил морду на лапы и закрыл глаза. Так прошло, наверно, минут сорок, но дорога по-прежнему была пустынной. Иногда Рекс вздрагивал во сне, просыпался и смотрел на меня: скоро ли начнется операция, ради которой мы забрались так далеко от дому. Она не могла не прийти. Она обязательно должна прийти. И вдруг я вспомнил, что чуть дальше от дороги шла к лесу тропинка, которая намного сокращала путь. Там лежал большой черный валун. Она могла ждать там. Я вспомнил теперь, она говорила, что сестра встречается со своим женихом возле этого валуна. Ах, какой я дурак! Я вскочил. Рекс тоже вскочил и уставился на меня, ожидая команды. - Сиди здесь, - приказал я. - Если появится человек, дашь мне знать. Понял? Я побежал напрямик через кусты к валуну. Было очень тихо, и мои шали раздавались, наверно, на весь лес. Шуршала уже начавшая опадать с осин мелкая листва, похожая на медные монеты. На полянах лежали лунные пятна. Они шевелились и убегали в кусты, как живые, когда я задевал ветви деревьев. Ночью весь лес совсем не такой, как днем. Днем он приветливый, радостный. А ночью какой-то непонятный, особенно в лунную ночь Стоит вроде бы тихий, но зорко следит за тобой исподлобья и думает о чем-то не особенно хорошем. Он может так простоять всю ночь, а может и отмочить какую-нибудь шуточку. Например, закричать нечеловеческим голосом, или схватить тебя сзади за шиворот, или вытворить чертовщину: не поймешь, не то дерево, не то старик держит под мышкой свою голову с седой бородой, а то еще что-нибудь и похуже. Подбегая к тому месту, где лежал валун, я услышал треск сучка, как будто кто-то переступил с ноги на ногу. Неужели все-таки пришла? Она, конечно, слышала, как я бежал. Слышала и прячется. Ну так и есть, в кустах мелькнул огонек фонарика. - Лора! - крикнул л. - ... а, - ответил лес. Кто-то опять там переступил с ноги на ногу. Мне послышался даже смех. - Эй! Хватит валять дурака! Уже поздно! - о-о-о... - подхватил лес. Я сделал шаг. Она тоже сделала шаг. Я сделал вид, что бегу к тем кустам, она сделала вид, что убегает - Ну, держись! - крикнул я и кинулся напрямик через заросли. Там мелькнула тень, послышалось шуршание листвы. Меня взяла злость. Стоило отмахать столько километров, чтобы гоняться за ней тут по лесу. - Догоню - уши оторву! Вот не думал, что она такая верткая, скользит, как призрак, между деревьями. Наконец я запыхался и остановился на залитой луной лужайке. Она остановилась тоже. Я слышал ее дыхание и видел смутно платье. Края лужайки были обгрызаны черными тенями, как у льдины, что плывет лунной ночью в черной воде. Я достал будильник. Зеленые стрелки показывали четверть второго. - Ну и дура ты! Скоро уже рассветать будет. Как хочешь, я пошел! Я повернулся назад и увидел в кустах свет фонарика Это было странно. Я глянул туда, где стояла она, там тоже зажегся фонарик. И сбоку... И вдруг я понял: я гнался за волком. И вокруг - волки. Мои руки машинально сжали будильник - единственное оружие. - Рекс! - Крикнул я хрипло - Рекс... Вдруг что-то метнулось у меня из-за спины. Послышалось рычание и хруст. Это было последнее, что я услышал. Ноги со страшной скоростью уже несли меня через кусты. Конец ночи я провел на каком-то сеновале. Я не мог заснуть, мне все время казалось, что рядом кто-то ходит, осторожно хрустя ветками и посвечивая зеленым фонариком. Едва встало солнце, я пошел на речку. Не успела высохнуть на траве роса, как стала собираться "кодла". Первым пришел Комендант. Он отстегнул протез, швырнул его вместе с палкой на землю, разделся, небрежно кивнул мне и занял свое обычное место на охапке сена. Он ни о чем не спросил меня. Он просто лежал с закрытыми глазами, словно здесь никого не было. Сено было мокрым, но тело Коменданта даже не покрылось мурашками. Затем примчался Шептун. Этот, наоборот, заахал, увидев меня так рано. Он с ходу начал гадать: не выгнали ли меня из дому, не провел ли я всю ночь с Лоркой Лебедевой. Затем он вывалил мне кучу всяких новостей и стал разводить костер - печь картошку. Я подошел к Коменданту. - Комендант, - сказал я. - Ночью у меня была встреча с волками... В лесу... Я схожу с ребятами, похороню овчарку. Я думал, что он вскочит, начнет задавать вопросы. Но Комендант только открыл глаза. - Ладно... - Ты знаешь, если бы не она... - Хорошая собака лучше иного человека. Я подумал, нет ли здесь чего обидного, но вроде бы ничего не было. Похоронить овчарку вызвались Шептун и еще несколько пацанов. Шептун без конца сыпал вопросами. Особенно его волновал вопрос, зачем я ночью забрался в лес. - Неужели с Лоркой?- крутил он своей рыжей тыквой. - А? Она же трусиха страшная! Я однажды червяка ей за шиворот бросил - визжала на всю школу. Ну скажи, с Лоркой? Значит, ты ей здорово понравился. Как ты считаешь? Ну и что вы делали? - С волками дрались. - Ага! Вот ты и попался. Значит, она была? - А тебе какое дело? -- Да так просто. Интересно. Корчит из себя недотрогу, а сама по лесам шатается с первым встречным. - А ну-ка повтори! Шептун спохватился: - Я хотел сказать, что вы еще мало знакомы. Но ты сразу умеешь втере... произвести впечатление. Тебя даже Комендант сразу в "кодлу" принял. Другие знаешь сколько ходят, ходят, просят, просят. Я сам... Комендант строгий, но справедливый. Зазря не обидит. Сильней его нет в поселке. А знаешь, какая у него воля? Он ногу себе нарочно отрубил! Я так и остолбенел. - А ты не знаешь? - обрадовался Шептун. - Это давно было. У него отца на войне убили, а мать замуж собралась выходить. А он сказал: надо ждать отца, может, еще объявится. Мать - ни в какую. Тогда он говорит: выйдешь - отрублю себе пальцы на ноге. Ну и отрубил... Пока нашли его в сарае - заражение началось. Так ногу и отхватили. Он дома почти не живет. Целыми днями на речке, потому и Комендантом его прозвали. Он и зимой загорает. Выберет место против солнца, разденется и лежит. Одна старушка с хворостом наткнулась- чуть концы не отдала. Лес весело шумел под ветром и солнцем. Все кругом было светло, празднично, и я даже намека не находил на ночные ужасы. Мы долго плутали по тропинкам и полянам. В конце концов даже я начал сомневаться, было ли все это. Пацаны принялись подсмеиваться, как вдруг мы наткнулись на волка. Над ним уже вились зеленые мухи. Зрелище было настолько страшным, что мы не решились приблизиться, а смотрели издали. Рекса нигде не было. Мы очень долго искали его, но так и не нашли. Я увидел его сам, когда шел домой. Рекс полз по дороге, оставляя за собой в пыли кровавый след. Он полз очень медленно. Отдохнет, а потом опять ползет. Я снял брюки и устроил на них носилки. Я положил на них Рекса и потащил его по пыли, как по глубокому снегу. Так тащил я его очень долго, до самого обеда, и когда уже показалась деревня, я увидел Вада. - Что случилось? - бросился он ко мне. Мы сели на пыльную траву, и я рассказал ему о событиях этой ночи. В рассказе они выглядели еще более страшно. И только здесь я по-настоящему испугался. Брат покачал головой. Это было явное неодобрение. Еще ни разу брат не сомневался во мне. Презрение Я очень боялся, что посмотреть на нас сбегутся люди, но улица была пуста: все работали в поле. Только возле одного из домов стоял очень толстый человек и смотрел на нас из-под руки. - Он туберкулезный и ест собак, - сказал Вад. Видно, в мое отсутствие браг не терял времени даром. Толстяк вышел на дорогу. - Подожди, ребята, - сказал он. - Это чья собака? - Наша, - ответил Вад довольно грубо. - Что с ней? - Ничего. Но толстяк не обиделся. - Крепко ее отделали. Сдохнет. Мы не ответили и налегли на ремень. Толстяк пошел следом. - А здоровая, - бубнил он сзади. - Что твой телок. Кило на сорок потянет. И жиру до хрена. Возле нашей калитки он сказал напрямую: - Слышь, братва, отдайте ее мне, все равно сдохнет. Яму копать надо, возня. Я три сотни заплачу. - Не продается, - сказал я. - Поищите в другом месте. - Я уже их всех в поселке съел. Больной я, ребята, мне собачий жир нужен... Неужели вам жалко дохлятины? - Жалко!- сказал Вад, и мы ушли в дом. Из окна мы видели, как толстяк постоял еще немного, глядя на Рекса, потом взял палку и ткнул овчарку в бок. Рекс оскалил зубы. Толстяк бросил палку и ушел. - Вари кулеш с салом, я пойду Рекса напою. Я налил в миску воды и вышел во двор. Рекс лежал на животе, положив морду на лапу, и тяжело дышал. С его языка капала пена. - Пей, - оказал я. Рекс открыл глаза, посмотрел на меня и отвернулся - Пей, пей, - удивился я. Но овчарка продолжала смотреть в сторону. Вышел Вад с чугуном. - День не пил и не хочет - Ну-ка! Дай! - Брат взял у меня миску и протянул ее Рексу. Рекс набросился на воду. Вад принес еще. Рекс выпил и ее. Тут у меня появилась одна мысль. - Принеси хлеба, - попросил я. Вад принес. Я протянул овчарке кусок. Она отвернулась. Тогда дал хлеб Вад. Рекс жадно съел. Вад уставился на меня. - Понимаешь, - невесело рассмеялся я, - этот чудак воображает, что мы ходили на какое-то боевое задание, Ну и что я... вроде струсил... оставил одного с волками. . Он привык там, у партизан, что они всегда подоспевали ему на помощь. Но у них были ножи или автоматы, а у меня один будильник. - Ясное дело, - сказал Вад. - Посмотрел бы я, кто бы бросился на волков с голыми руками. - Конечно, - сказал Вад. - Но разве собаке объяснишь? - Собака есть собака, - сказал Вад. Но все-таки было неприятно проходить через двор и видеть устремленные на тебя презирающие глаза. Пусть даже собачьи. Меня еще никогда никто не презирал. Сладкое бремя славы Утром мы не пошли в райцентр, так как надо было ухаживать за Рексом. Мы промыли его раны, залили йодом и забинтовали. Рекс чувствовал себя лучше, аппетит у него был неплохой, и он свободно управился с кулешом, который мы ему сварили. Но ел он по-прежнему лишь из рук Вада. Я думал, что его презрение за ночь пройдет, и был удивлен таким злопамятством. Я даже пошел на не очень хороший прием. Я поджарил кусок сала и сунул его под нос овчарке. Рекс корчился и глотал слюни, глядя на сало, но так и не съел, пока я стоял рядом. Стоило мне отвернуться - сало исчезло. Мы с Вадом хорошо позавтракали и отправились на пруд. Там по-прежнему торчал лишь один Иван. Он ловил рубашкой селявок. - Привет! - крикнул Вад. Иван выронил рубашку. - А... это вы... - Ты чего ж это не заходишь? Чугун я за тебя мыть, что ли, буду? - Та ж вы сами голодные. - Чудак! Мы сало с кашей каждый день давим. Понял? А обмывки выливаем! - Выливаете?! - ужаснулся Иван. - Чи вы дурные? Так я буду... Иван не успел сказать, что он будет всегда мыть чугун. С околицы деревни донесся странный звук. Мы все разом посмотрели туда. В деревню торжественно входила средневековая процессия. Четверо негров несли украшенные зелеными ветвями носилки, на которых возлежал не кто-нибудь, а сам Комендант. Впереди него шел горнист и изо всех сил трубил в пионерский горн. Сзади валила толпа. Наверно, Утиное не видело никогда такого. Из домов повылезали старики и старухи, высыпала мелюзга. Процессия направилась прямо к нашему дому. Показывал дорогу "кодле" Виталька Ерманский. Мне стало немножко не по себе. Что это все значит? Носильщики опустили Коменданта перед нашей калиткой. Он взял палку и пошел к нам во двор. Увидев нас, горнист схватился за горн, и дикие звуки пронеслись над деревней. Потрясенный Рекс хотел вскочить, но не смог. Он лишь пошевелился и оскалил зубы. Вперед выступил Шептун. Он вытащил из кармана бумажку и стал читать торжественным голосом: 1 - За исключительное мужество, выразивши... шееся в борьбе с волком, оказать Виктору... гм ... не знаю, как фамилия... высшие почести. Комендант сделал знак, двое кинулись на меня и уложили на носилки. Горнист затрубил, мелюзга завизжала и меня потащили по улице. Сзади, держась одной рукой за носилки, ковылял Комендант, за ним все остальные. Сделав круг почета, мы вернулись к дому. Это означало "отдать высшие почести". - А теперь - пир! - распорядился Комендант. Вскоре наш двор превратился в цыганский табор. Горел костер, пеклась картошка, варилась каша. Заготовительная группа ушла в глубокий рейд по тылам Утиного и вернулась не с пустыми руками. Шептун хоть и ворчал, что такой бедности ему не приходилось видывать, однако вывалил из мешка дикие яблоки и двух сусликов. Сусликами занялся сам Комендант. Он приготовил из них великолепные шашлыки. Во время пира я вновь описывал встречу с волками, и каждый раз она обрастала все новыми и новыми подробностями, совершенно независимо от меня. Я с ужасом видел, что от рассказа к рассказу я становлюсь все храбрее, волки трусливее, а роль Рекса все больше и больше сводится на нет. Видел, но ничего не мог с этим поделать. Когда же я изобразил в лицах, как душил вожака, то понял, что надо остановиться во что бы то пи стало. Рассказ об удушении вожака произвел сильное впечатление. Часть "кодлы" стала кричать, что оказать высшие почести - слишком мало. Надо назначить меня по крайней мере заместителем Коменданта. Это уж было, конечно, слишком. Заместителем Коменданта был Шептун. Он занимал этот пост давно и много сделал для процветания "кодлы". Разгорелись жаркие споры. Комендант сидел подле костра и жарил шашлыки, нахмурив лоб, видно что-то обдумывал. - Надо голосовать, - сказал он наконец. Те, кто был за меня, отошли в правую сторону, кто за Шептуна - в левую. Возле костра остались лишь Комендант, я, Шептун и Вад. Борьба развернулась не на шутку. Она шла с переменным успехом около часа и собрала возле нашего дома большое количество любопытных. Привыкшие к тишине утиновцы с изумлением смотрели на это светопреставление. Наконец мои сторонники победили. Группа Шептуна, ободранная, растерзанная, была загнана в угол двора и безоговорочно капитулировала. В результате всеобщего, прямого, но отнюдь не тайного голосования я стал заместителем Коменданта. Шептун пожал мне руку. - Поздравляю,- сказал он. - Достанется теперь тебе. Порастрясешь жирок. Кодловцы - народ балованный. Тут нужны способности. Это тебе не с Лоркой любовь крутить. - Что-то она не дает тебе покоя. - Зачем было корчить недотрогу? - А она корчила? - Еще как. - И ты нарочно познакомил со мной, чтобы испытать? - Ну да. - Уж не ухлестывал ты сам за нею? - За ней многие ухлестывали - И Комендант? Шептун оглянулся. - А ты думаешь что? Я б на его месте давно тебе морду набил. А он даже вида не показывает. Вот выдержка! Виталька Ерманский во время перевыборов сражался на стороне Шептуна. - Тебе будет трудно,- объяснил он свое предательство. - Придется каждый день в райцентр ходить... Но после, видно, он почувствовал угрызения совести. На следующее утро Виталька не отходил от меня ни на шаг. Его голова была набита разными планами, которые он предлагал осуществить с ним вдвоем, не вмешивая "кодлу". Было видно, что он разочаровался в этой организации. - В "кодле" зайцы,- говорил он, склоняя меня на один из планов - содрать со школьных окон замазку.- Мы бы с тобой это дело чистенько обделали. Замазка - вещь замечательная. Из нее можно лепить всякие штучки. Ею очень удобно кидаться на уроках или просто так, от нечего делать, мять в руках на зависть другим. Не говоря уже о том, что окна, обмазанные ею, совершенно непроницаемы для холода. Замазку очень трудно достать, почти так же, как хром на сапоги. Даже в Нижнеозерске только лишь райисполком обмазывался замазкой, да и то потому, что он находился на втором этаже и охранялся милиционером. Виталька узнал, что школу обмажут сегодня днем, так что замазка будет абсолютно свежая и отодрать ее не составит труда. Виталька Ерманский сказал также, что в школе двадцать окон, и если нам удастся ободрать хотя бы десять, это даст килограмма по три на душу. При этих словах я почувствовал в руках чудесно пахнущий желтый ком. В райцентр мы решили идти под вечер, чтобы не попасться никому на глаза. Ерманский взял с меня клятву не говорить, куда мы идем, даже Ваду, так как дело серьезное, наверняка будет расследование, и надо крепко держать язык за зубами. Наше счастье, что мы живем далеко, и на нас, конечно, подозрение никогда не падет. Вад с большой неохотой согласился на вторичное мое ночное путешествие. Хотя я заварил его, что не собираюсь опять сражаться с волками, он смотрел на меня с большим сомнением. - Это плохо кончится,- буркнул он. - Что "это"? - Девчонки, вот что. Самый гадкий народ. Операция прошла как нельзя лучше. Мы ободрали двенадцать окон. Теперь замазку надо было во что-то завернуть. Ерманский сдернул с гвоздя стенную газету - Все равно она старая,- сказал он. - С первого мая висит. Мы разорвали стенную газету пополам и разделили замазку. - А теперь жмем на полную катушку,- сказал Виталька. Вторая любовь (продолжение) Мы бежали темными улицами, и вдруг словно кто-то ударил меня в грудь. Я узнал ее дом. - Подожди, - сказал я Витальке. - Я на пять минут. Ерманский заворчал, но остановился. Я открыл заскрипевшую калитку. Мне захотелось посмотреть на ту скамейку. На скамейке сидела она с каким-то парнем. Они отпрянули друг от друга. - Тебе чего, мальчик? - Ее голос, ее платье, ее движения. Но это была не она. Наверное, это была ее сестра. - Тебе чего, мальчик? - Мне Лору... - Лора спит. - Мне по важному делу. - Что это за важные дела в первом часу ночи?- спросила сестра строгим голосом. - Иди, иди, завтра придешь. - Завтра будет поздно. Парень засмеялся и что-то шепнул ей на ухо. Я расслышал слова: "А ты сама..." Сестра нехотя поднялась и пошла к дому. Сзади она еще больше походила на Лору, лишь чуть повыше. - Закуришь? - спросил парень. На нем была фуражка с огромным козырьком. С плеча свисал пиджак. - Некурящий. Парень, насвистывая, принялся разглядывать звезды. Делал он это очень небрежно, словно перед ним были не далекие миры, а какие-нибудь стекляшки. - Поссорились, что ли? - Да так... - С ними, брат, надо построже, не давать особой воли. Понял? - Понял. В доме хлопнула дверь. Сестра прибежала, слегка запыхавшись. - Сейчас выйдет. Хорошо, что мама спит. - Что делают дочки, когда мама спит? - сострил парень, набрасывая на Лорину сестру пиджак. Лора вышла на крыльцо заспанная и удивленная - кому это потребовалось поднимать ее с постели? Из-под накинутого халата белела рубашка. - Привет,- сказал я. - Не ожидала? - Нет... - Ты уже спала? - Да... - Извини, что побеспокоил. Шел мимо, дай, думаю, зайду, - Ага... Мы разговаривали, не глядя друг на друга. Между нами была кадушка. Очень неудобно разговаривать через кадушку. Я сделал шаг в сторону, но Лора тоже сделала, и между нами опять очутилась кадушка. - Что ты несешь? - спросила она, когда молчание уже стало невыносимым. - Замазку. - Зачем? - Так... окна замажу. Дать тебе? - Мы уже замазали. - На... возьми... Мне почему-то очень захотелось, чтобы она взяла замазку. Я протянул ей ком через кадушку. Она поколебалась, но взяла. - Я хочу спать, - сказала она. - До свидания. В калитке показался Виталька. - Вы скоро тут кончите любовь крутить? - Уже кончили! - Она взялась за дверь. - Подожди... ты почему тогда не пришла? - Потому, что оканчивается на "у". - Очень остроумно. - Как умею. - Меня чуть волки не съели. - Жаль. Хлопнула дверь. Виталька потянул меня за рукав - Побежали, поздно уже. Мы опять помчались по темным улицам. Когда райцентр остался далеко позади, Ерманский вдруг спохватился: - А где твоя замазка? - Отдал, - сказал я мрачно. Мне было жалко замазки. Ни любви, ни замазки... Виталька остановился на полном скаку, словно конь, увидевший перед собой стену. - Кому? - шепотом спросил он. - Ей... - Идиот! - закричал Виталька. - Ты знаешь, кто она? Дочь школьного завхоза! Первая любовь (продолжение) Все утро мы думали, как выкрутиться, и ничего не могли придумать. И так и этак выходило, что мы влипли, и влипли крепко. Правда, у меня была слабая надежда, что Лора не придаст должного значения замазке, выбросит, например, куда-нибудь ее или, узнав, что замазка со школьных окон, не продаст нас. Но Ерманский на этот счет держался другого мнения. - Ты не знаешь девчонок,- сказал он. - Они ябеды от рождения. Вот посмотришь, выдаст с потрохами. Завхоз появился после обеда. Это был угрюмый, черный, тощий дядька. Из нашего окна было видно, как он тщательно вытирал ноги о траву (утром прошел сильный дождь), а затем снял на крыльце сапоги и вошел в ерманский дом Мы повесили снаружи на нашу дверь замок, залезли в комнату через окно и притаились, ожидая, что же будет. У Ерманских завхоз пробыл недолго. Надев сапоги, он вошел в нашу калитку, осмотрел внимательно замок, дом, особенно рамы окон, словно поковырял на них старую замазку, и неторопливо зашагал в сторону райцентра, держа под мышкой ком, завернутый в стенгазету. - У-у, гад! - выругался Виталька. - Сколько на нем пацанов погорело... Кулак чертов! Пойду узнаю, что он там говорил. Виталька побежал домой. Его не было очень долго. Мы с Вадом уже успели сварить картошку и съесть ее, а Ерманский все не показывался. Наконец он пришел очень мрачный. Я никогда не видел его таким мрачным. Виталька поманил меня пальцем, и мы вышли во двор. Вад обиженно засопел. Он уже с утра дулся на меня из-за того, что я не рассказывал ему, где мы были ночью. - Дело дрянь,- сказал Виталька, усаживаясь на влажное после дождя бревно. - Переполох подняли страшный. Твоя продала и тебя и меня. Вызывали милицию, написали акт. - Но ведь они нашли замазку... - Дело не в замазке, хотя и это т