оже... Дело в стенгазете. - При чем тут стенгазета? - удивился я. - Оказывается, их нельзя срывать. Их сдают в архив. Виталька был очень расстроен. Он считал, что его должны исключить из школы, а меня не принять. Да, это были очень плохие новости. Представляю, как воспримет их отец... Остался только один выход - бежать. Бежать завтра же! Мы долго молчали. - Мать плачет,- сказал вдруг Виталька. - Но не в этом дело. Отец узнает- убьет. Он меня один раз за то, что стащил в физкабинете батарейку, три дня бил. - Мне тоже достанется. - Есть только один выход... - Какой? - Сказать, что нас послал Комендант. А Коменданту что они сделают? Из школы он все равно исключен. Я покачал головой. - Нет. Так нельзя. - Он даже и не узнает. К нему никто и не пойдет. - Все равно. Так нечестно. - Честно... нечестно... Завтра с утра нас в школу вызывают... Узнаешь... Весь день Виталька Ерманский уговаривал меня свалить все на Коменданта. Он приводил всевозможные, довольно хитроумные доводы. Например, он сравнивал Коменданта с камнем. Дескать, нес ты глечик с молоком, засмотрелся на красивую девчонку и упал. Если расскажешь все, как было, здорово влетит: не засматривайся, сопляк, мал еще. Если же сказать, что ты споткнулся о камень, то влетит меньше, а может, и совсем не влетит- с каждым может случиться. Ты не наказан, а камень - ему что? - лежит себе да лежит. Пример с камнем меня не убедил. Тогда Виталька переключился на примеры из истории войн, на так называемые военные хитрости. Знал он их множество. Особенно он нажимал на троянского коня. Приволокли деревянного коня в город, а в животе садят вражеские воины. Честно? Не очень. Но цель достигнута. Но и троянский конь не убедил меня. Виталька выругался, махнул рукой, и ушел домой обиженный. Время тянулось ужасно медленно. Вад продолжал дуться, и я один сидел .на завалинке. Я думал про все эти беды, которые вдруг свалились на меня. Особенно была неприятна история с замазкой. У соседей скрипнула калитка. На улицу вышла Клара Семеновна с тазом в руках. Увидев меня, она улыбнулась, - Добрый вечер, Витечка. - Здравствуйте, Клара Семеновна. - Ты не поможешь мне донести белье? Мой лоботряс опять куда-то залился. Я взял таз с бельем за один край, а Клара Семеновна взялась за другой. Я оглянулся, не видит ли Вад, чем я занимаюсь, но Вада не было. Зато я заметил в окне Витальку Ерманского... Странно... - Как настроение? - спросила Клара Семеновна. Я сказал, что настроение у меня отличное, но сказал, видно, не очень убедительно, потому что Клара Семеновна вздохнула. Затем она спросила, нравится ли мне Утиное, и я ответил, что нет. Она немного поспорила со мной, доказывая, что здесь хороший воздух и нет шума. - И хороший пруд, - добавила она, когда мы взошли на плотину. - Речка лучше,- не согласился я. - Конечно,- засмеялась она. - А море еще лучше. Сказав про море, она немного загрустила. - Ты был, Витечка, на море?- спросила она. - Я видел его в кино. Она рассмеялась и начала мне рассказывать про море. Она рассказывала про штормы, цветущие каштаны, фиолетовые вечера, молодое вино, которое продают в киосках, как газировку, красивых девушек, стройных моряков с золотыми нашивками на рукавах и длинных белых кораблях. Она говорила, что она тогда была молодой и красивой и за ней ухаживали мужчины, и она каждый вечер каталась на машине по горам, и у нее кружилась голова, потому что повороты были крутые. И иногда ей хотелось упасть в пропасть. - Может быть, это было бы к лучшему. Хорошо умереть молодой и красивой и остаться такой навсегда в памяти людей. А когда вдруг замечаешь в волосах седину, а на лице морщины и не можешь помешать этому, не хочется жить. Я сказал, что она еще молодая и красивая. Она улыбнулась и, мне показалось, немного повеселела, во всяком случае больше не говорила о смерти. - Из тебя вырастет большой донжуан,- сказала она лукаво. - Давай искупаемся, пока не село солнце. Она скинула платье и оказалась в нарядном купальнике. Я сразу догадался, что это немецкий купальник, потому что у русалки, которая вышита сбоку, было лицо, как у женщин на трофейных открытках. Я снял штаны и вдруг увидел на себе безобразные, длинные, черные трусы. У всех мальчишек были такие трусы, и я как-то не задумывался, что они такие уродливые, криво сшитые, мешковатые, как юбки. Я поспешил надеть брюки. - Ты чего это? - Не хочется что-то. Холодно... - Надо закаляться. Она осторожно вошла в воду, с тихим ойканьем присела по горло и вдруг поплыла быстро и красиво. - Ух, хорошо! Дай мне руку! Я подал ей руку, и она легко вышла из воды. - Спасибо. Клара Семеновна быстро и ловко вытерлась толстым, мохнатым, тоже, видно, немецким полотенцем. - А теперь отвернись. Я покорно отвернулся. За моей спиной слышалось журчание воды из выжимаемого купальника. - Вот... А теперь можно и постирать. Ты посидишь со мной? А то одной скучно. Все одна да одна. Я вспомнил про то утро, когда я заглянул в окно, и мне захотелось сострить по поводу ее одиночества - зло, едко, как я очень хорошо умею. Так захотелось, что я даже прикусил губу, чтобы не сострить. Я сидел сзади нее, наблюдал, как умело она стирает и как изящно изгибается ее спина,- как у кошки, когда та умывается, и думал о том, что будь у меня такая мать, жизнь превратилась бы для меня в оплошную пытку, потому что я бы не смог перечить ей ни в чем... - Так как же вы влетели с этой дурацкой замазкой?- спросила она вдруг так добро и сочувственно, что я никогда бы не подумал, что так можно говорить о неприятных вещах, например о воровстве. - Да так... Виталька рассказывал, небось... Она не стала читать мне мораль, что обязательно сделала бы моя мать, а просто вздохнула и сказала, что нас ожидают неприятности, что завхоз ходит по квартирам учителей и потрясает сорванной стенгазетой. Замазка еще куда ни шло, а вот за стенгазету обязательно Витальку исключат, несмотря на то, что она учительница в этой школе. Мне же и думать нечего учиться там. Далее она сказала, что из-за меня у моего отца могут быть серьезные осложнения... - Какие? - удивился я. - Он-то тут при чем? - Ну как же... ты уже не маленький... должен понимать... он ведь... - Он партизан. - Разумеется, - поспешно согласилась она. - Но я слышала, ему не дали до сих пор паспорта... Люди такие жестокие, начнут болтать, что это он тебя так воспитал... Я похолодел. Такой неожиданный поворот не приходил мне в голову. - Он воевал во Франции. У него награды есть... даже благодарность французского правительства. Я сам видел. - Не сомневаюсь. Но лучше бы вы ее не срывали. - Что же вы посоветуете? Она долго молчала, только слышалось хлюпанье воды... - Вот если бы вы не сами пошли, а вас кто-то послал... - сказала она, не оборачиваясь. Я сразу понял все. Ее подослал Виталька. Это его работа. Я представил, как все было: он стал угрожать, что напишет отцу про этого... в белой рубашке, который принес полевые цветы, и заставил ее уговорить меня. - Нет! - сказал я. - Это подлость! Она уже кончила стирать и стала укладывать белье в таз. Она согласилась, что это не совсем красиво, но когда речь идет о благополучии стольких людей... В конце концов можно сделать механический подсчет: один человек или две семьи. Причем этот человек даже никогда не узнает. Она постарается сделать так, чтобы его не вызывали, не ходили домой... Бедный Комендант... Он и не знает, что вокруг него вдруг столько сплелось... - И потом, кто он такой? Известный в поселке бандит, вор, хулиган. - Нет, нет... Комендант не такой... - Ну сделай это ради меня,- сказала она совсем как девочка и заплакала. - Сделай... Она сидела на земле, поджав колени, и ее узкие плечи дрожали. Мокрые волосы рассыпались по плечам. И мне вдруг стало очень жалко ее... - Ну хорошо... Все равно завтра-послезавтра мы будем далеко отсюда Тевирп! - Я видел, как ты нес таз,- сказал Вад. -- Видел так видел. - Это она тебя попросила' - Да. Разговор зашел в тупик, и мы стали смотреть в окно. Ваду, видно, многое хотелось сказать мне, но он сдерживал себя, - Завтра надо бежать - сказал я. Вад подумал. Почему? - Так... надо... Вдруг отец вернется раньше. При слове "отец" Вад вздрогнул. - Может быть, он сопьется. - Он не сопьется. Он был во Франции, там сколько вина, и то не спился. -- Тогда, может быть, он влюбится... Видел, какая Виталькина мать красивая. Не то что у нас. Вад оживился. Ему очень понравилась эта мысль. - Вот здорово было бы! Ха-ха-ха! Виталька Ерманский... Вот бы покрутился, ложкой по лбу - р-раз! Я представил себе Витальку под пятой Диктатора, и мне тоже стало смешно. Смеясь, я машинально продолжал смотреть в окно. Кто-то подошел к нашей калитке и стал открывать ее. Калитка открылась, и я увидел дядю Авеса собственной персоной, тащившего чемоданы. Пока мы таращили на него глаза, дядя Авес пересек двор и поднялся на крыльцо. Я посмотрел на Вада, Вад посмотрел на меня. В это время дверь распахнулась и на пороге появился дядя. У него был очень сердитый вид. Авес Чивонави поставил на пол чемодан. Это был наш пропавший чемодан. - Д-з-з-з, - сказал дядя Авес. Я глянул дяде в рот и обомлел: рот был полон лошадиных железных зубов, в которых отражались наши окна. Дядюшка продолжал сердиться и что-то говорить, но ого челюсти издавали лишь скрежет, как забуксовавший трактор. Пробуксовав с минуту, Авес в сердцах плюнул и стал вытаскивать изо рта металлические челюсти. Челюсти не вытаскивались. Дядя злился. Я догадался принести нож, и дядя Авес, осторожно постукивая ручкой себе по зубам, освободился от челюстей. Без челюстей дядюшка шипел как гусь, но все-таки его можно было понять. - Тевирп! - сказал дядя сердито. - Река Хунцы. До самого Новороссийска искал вас по всему поезду, чертовы трюфели! Жрать нечего, денег нет, в руках чемодан с порохом. Избавиться от меня хотели? Диверсантом сделать? Где родители? Я им все выскажу! Узнав, что родители уехали за козой и мы тут хозяева, Авес Чивонави сразу пришел в хорошее расположение духа. - Ну ладно,- прошипел он.- Тащите шаматье, а там видно будет, река Хунцы. Во дворе, моя чугун, мы стали с Вадом совещаться. Вопрос обсуждался старый: кто дядя Авес? Материн ли он брат или какой-то проходимец? Вад стоял за брата, я - за проходимца. - Все-таки ведь он приехал, - говорил Вад. - И чемодан притащил. - В чемодане все и дело. Сначала он его спер, а потом увидел, что там порох, и решил вернуться. - Зачем? - А что, ему плохо у нас было? Ел, спал, ничего не делал. Может быть, дядя Авес - особая разновидность бандита. Так сказать, бандит на пенсии. Сил уж нет, здоровье шалит. Вот он и удалился от дел, ездит, выискивает доверчивые семьи, прикидывается каким-нибудь родственником. Помнишь, отец говорил? А заметил, рожа какая подранная. А зу5ы куда делись? Мы еще немного поспорили о дяде Авесе и решили на всякий случай проверить у него документы. Побег мы отложили до выяснения дядиной личности. Обед прошел в молчании, так как дядя Авес мог есть, только вставив челюсти. Пообедав, дядя Авес Чивонави вынул челюсти, разобрал их, прополоскал в воде и поставил сушиться на печку. - У меня плохое здоровье,- сказал дядя.- Мне давно пора поправляться. На ужин сварите мне тройку яиц, только всмятку. Я люблю всмятку. А наутро зарубите курицу. Я охотно объяснил дяде Авесу, что курицы у нас нет. Нет даже петушка. И яиц нет. Осталось лишь немного постного масла (дядя Авес поморщился: он не любил постное масло), пшена и сала ("Сало - это хорошо", - заметил дядюшка), и то все это отец добыл с большим трудом, так как в Утином голод. Сообщение, что в Утином голод, произвело на дядю Авеса плохое впечатление. - Зачем же вы сюда приехали - спросил он и добавил, немного подумав: - Черт бы вас побрал. Впрочем, вскоре он успокоился - у дяди плохое настроение долго не задерживалось - и принялся нам рассказывать о своих железнодорожных приключениях. - Привязался, река Хунцы, какой-то тип в поезде. Давай, говорит, тебе зубы вставлю. Я ему отвечаю: "Отвяжись. Я своими зубами доволен", а он не отстает. Сначала сотню требовал, а потом так себя разгорячил, что сам заплатить готов, лишь бы вставить. Люблю, говорит, когда мой товар украшает человека. До самого Новороссийска, гад, приставал, а в Новороссийске затащил к себе, напоил, выбил мне зубы и вставил железные, шкура такая. Видите, я весь поцарапанный? История была неправдоподобной, но Авес Чивонави рассказывал ее с увлечением. Кончив рассказывать, дядя Авес сладко потянулся и сказал, что ему хочется спать, так как он очень устал. Затем дядя взобрался на родительскую кровать, даже не сняв сваи галифе, и тут же захрапел, правда, успев перед этим пробормотать: - Но я все равно вас не брошу, река Хунцы. Подождав, пока дядюшкин храп станет устойчивее мы принялись обыскивать его пальто и гимнастерку. Там никаких документов не было. - Может быть, они в галифе? - прошептал Вад. В это время Авес Чивонави храпанул особенно сильно и перевернулся на бок. Из брюк галифе высунулось дуло пистолета. Тевирп! (продолжение) Первой моей мыслью было кинуться на дядю и обезоружить его, но потом я просто-напросто испугался. Мне показалось, что Авес Чивонави вовсе не спит, а сладит за нами прищуренными глазами, и достаточно мне сделать движение, как он спокойно сунет руку в карман и наставит на меня пистолет. Я сделал безразличное лицо и вышел из дому. Вад выскочил следом. На крыльце мы уставились друг на друга. - Ты думаешь, он спит? - спросил я тихо - Да... - неуверенно ответил брат. - Мне показалось, он следил, когда мы проверяли карманы. - Ерунда! - сказал Вад. Он посмотрел на небо. - А сегодня теплая ночь будет. Давай спать в сарае. - Давай,- охотно согласился я. Ночь оказалась холодной, и мы дрожали, как цуцики. Только под утро, крепко прижавшись друг к другу, мы заснули. - Тевирп! - вдруг раздалось над ухом. Я вскочил и увидел прямо перед собой улыбающуюся скроенную из кусочков физиономию своего дяди. В руках дядя держал челюсти и полировал их суконкой. - Вы что ж это, трюфели, от меня удрали. Дверь не заперта, по дому чужие люди разгуливают. За спиной Авеса я увидел Витальку Ерманского. - Пора идти, - сказал он мрачно. - Мать уже ушла. - Куда идти? Куда идти? - забеспокоился дядя. - А завтрак кто будет готовить? Уже девятый час, а печка не растоплена. Мне врачи прописали регулярное питание. Иди топи печку. Я тебя никуда не пускаю. Мы двинулись к калитке. - Стой! - крикнул дядюшка. - Стой! Я думал, он добавит: "Стрелять буду!" - но он не добавил. Он лишь вставил в рот челюсти, и сердито щелкнул ими. За околицей нас догнал Вад. - И я с вами! Мне было жалко брата: не очень приятно оставаться один на один с вооруженным человекам. - Иди и следа за ним в оба,- сказал я. - Не хочу! Это был уже прямой вызов. Такого за братом никогда не замечалось. - Иди,- сказал я. '- Мне очень сегодня некогда... Вад повернулся и ушел. Я побеждаю завхоза Я думал, что нами будет заниматься завхоз. Даст нахлобучку, может быть, даже трепанет за ухо, а потом поведет в кабинет директора. Директор станет долго укоризненно молчать или, наоборот, сразу же начнет кричать и топать ногами, в зависимости от характера, но потом, услышав имя Коменданта, еще немного помучает и отпустит домой. Однако все получилось иначе. В школе было много людей. Шел ремонт, кругом все было залито известкой, но люди отважно, не боясь запачкаться, сновали взад-вперед по проложенным доскам. Сначала мне и в голову не пришло, что они собрались сюда ради нас, но потом я догадался по взглядам, которые они бросали на меня с Виталькой, что это педсовет. М1ы ждали довольно долго и нудно под дверью. Наконец хождение прекратилось. Педсовет заперся в комнате и принялся галдеть. Мне совсем надоело ждать, но тут двери раскрылись и какой-то шустрый молодой человек поманил нас пальцем. Посреди комнаты стоял длинный стол, накрытый красной скатертью, вокруг которого сидело человек двадцать, мужчины - все в черных костюмах в полосочку (наверно, это первая послевоенная партия, завезенная в раймаг). Виталькина мать была в красивом белом платье, отороченном черными кружевами. Она выглядела очень огорченной. Я хотел ей потихоньку подмигнуть для ободрения, но сделать это не было никакой возможности, так как все, как только мы вошли, уставились на нас. Мне сразу бросились в глаза лежащие на столе вещественные доказательства: ком замазки и половина стенгазеты. - Ну-с? - сказал завхоз очень серьезным, почти безнадежным голосом, и я сразу понял, что он будет главным обвинителем. - Зачем вы сорвали газету с Первомаем? Я знал, что такой вопрос будет задан одним из первых, и поэтому давно заготовил на него контрвопрос. - А что, замазку голую, что ли, нести? Завхоз немного растерялся. Очевидно, он думал, что мы будем упорно молчать или сразу же начнем просить прощения. - Тэ-эк, - сказал он нехорошим голосом и нервно дернулся из костюма в полосочку, видно, он надел его в первый раз и еще не успел привыкнуть. - Тэ-эк... - Нас послал Комендант, - поспешил заполнить зловещую паузу Виталька. Но завхоз пропустил эту важную для следствия улику мимо ушей. По его потному красному лицу и шевелящимся ушам было видно, что он готовил подвох. - Рядом висело несколько газет: 1 "а", 3 "г", 5 "а" и плакат. Почему вы сорвали именно с Пермаем? - В темноте не было видно. Мы сорвали то, что подвернулось под руку,- спокойно ответил я. - Значит, вам все равно, что обычная газета, что с Пермаем? - сказал завхоз торопливо с видом человека, схватившего за руку вора, и посмотрел на педсовет. - Тогда нам было все равно,- подтвердил я. - Все равно? - Все равно. - Что с Пермаем, что просто? - Да. Наступило молчание. - Нас послал Комендант,- опять заныл Ерманский. В это время заворочался толстяк в центре стола. По всем признакам это был директор. - Но позвольте... это несколько другой вопрос... Первоначально же они ободрали замазку. Зачем вы ободрали замазку? - У нас окна не замазанные, - сказал я тоскливым голосом. Я умел, когда надо, говорить тоскливым голосом.- Зима придет, дуть начнет, а у нас маленький мальчик... (слышал бы Вад). - Но ведь это нехорошо... Это называется воровством - Мы больше не будем... - Это все Комендант,- упорно гнул свое Виталька. - На первый раз ограничимся...- начал директор с явным облегчением, но завхоз перебил его. - Почему вы сорвали именно с Пермаем? Завхоз осторожно, словно это была хрупкая, бесцветная вещь, поднял обрывки стенгазеты. - Мы толчем воду в ступе.- Меня начал злить этот завхоз.- В темноте, да еще в спешке, трудно, даже если очень захочешь, найти именно газету, посвященную Первому мая. Наступила тишина. Очевидно, никто не ожидал такой длинной и красивой фразы. Потом все разом недовольно задвигались. Они и раньше обращались только ко мне, но после этой фразы Виталька Ерманский совсем отошел в тень. Их вдруг заинтересовала моя биография, год рождения, место рождения, отношение к пионерской организации, есть ли у меня судимые или заграничные родственники, не участвовал ли дедушка с бабушкой в белой армии и т. д. Особенно их интересовал отец. Я почувствовал, что сразу вырос в их глазах, и даже завхоз стал обращаться ко мне на "вы". Речь о замазке как-то теперь не шла, и даже директор, попытавшись несколько раз вспомнить о ней, замолчал и больше не вмешивался в ход заседания. Роль следователя окончательно перешла к завхозу. Он задавал вопросы путанно и бес- толково, но я чувствовал, куда он гнет. Он пытался установить связь между пленом отца и сорванной стенгазетой. Это было так неожиданно, что я в первый момент, когда понял скрытый смысл его вопросов, растерялся, но потом успокоился, потому что такой связи никогда и никому установить не удастся. Но завхоз все кружил около, неумело ставил ловушки, которые были видны за километр и в которые он сам же иногда попадался. Он не обличал меня, ничего не говорил прямо, он просто задавал вопросы. Он все гнул их, гнул к линии: "плен - стенгазета". За столом давно уже стояла тишина. На лицах у всех было какое-то новое выражение: смесь уважения и страха передо мной. А шустрый молодой человек, который оказался учителем истории, таращил на меня глаза с откровенным ужасом. На уроках он говорил о врагах, но настоящего, живого видел первый раз в жизни Иногда мне казалось, что я действительно шел в школу специально сорвать стенгазету, так нелепо не соответствовала наша цель - набрать замазки - и конечный результат - стол с красной скатертью и двадцать взрослых людей, ради меня прервавших свой летний отдых И чем удачнее я отбивал атаки завхоза, тем, я чувствовал, более шатким становилось мое положение, потому что ребенок не может перехитрить взрослого человека, и как-то сама собой из-за моей спины вырастала фигура отца, и получалось так, что завхоз вроде бы спорит не со мной, а с отцом, и ничего нет удивительного, что человек, прошедший огни и воды, хитер и коварен. Когда я окончательно его запутал, завхоз замолчал и долго с откровенной ненавистью смотрел на меня, дергаясь в костюме и шевеля ушами, и мне на секунду стало страшно за свое будущее. Даже если все уладится и я буду учиться в этой школе, он все равно найдет предлог расправиться со мной. Все молчали, не зная, что делать дальше. Собственно говоря, ничего доказано не было. Завхоз лишь выпятил два факта: плен отца и срыв его сыном стенгазеты. Связи между этими событиями не было. И, кроме того, я еще не подавал в их школу документы. Может быть, я вообще не собираюсь их подавать, поэтому что со мной можно делать - неизвестно. Другое дело- Виталька Ерманский, на нем-то можно отыграться. Я с тревогой посмотрел на Витальку. Он стоял, до неприличия раскрыв рот, очевидно пораженный всем происходящим. - Можете идти...- сказал директор и, немного подумав, добавил: - Пусть придет отец, когда вернется. Я пошел к двери. Виталька двинулся было за мной, но его остановили Закрывая дверь, я слышал, как ему сказали. - А ты чего с ним связался? А еще сын учительницы. "Сын учительницы" было сказано с особым ударением Я вышел па крыльцо и немного постоял глядя, как во дворе замешивали раствор женщины в заляпанных платьях. Потом я посидел на старой ободранной парте. Из школы никто не выходил: ни Виталька, ни Клара Семеновна. И вдруг я понял, что никакой победы я не одержал, а даже наоборот - все только началось и неизвестно, чем кончится. Только зря продали Коменданта. Первая любовь (окончание) Мне очень хотелось знать, что они потом говорили Витальке, и я ,решил дождаться его. Виталька вышел из школы вместе с матерью. Они о чем-то разговаривали. Виталька нес ее блестящий яркий плащ. Когда они проходили мимо, я выдвинулся из-за угла. - Здорово влетело? - спросил я. Виталька вздрогнул и оглянулся. Клара Семеновна тоже вздрогнула и оглянулась. - Ты что здесь делаешь? - Жду вас. Домой пойдем? Они замялись. Я сразу понял, что они не хотят, чтобы нас видели вместе. - Ты иди... у нас тут еще дела есть... Никаких дел у них не было. Не успел я выйти из райцентра, как меня обогнала школьная полуторка. Клара Семеновна сидела в кабинке, а Виталька весело прыгал, как орангутанг, в кузове. День был безветренный, и они здорово напылили. Мне долго пришлось брести, словно в густом тумане. И только стало можно дышать, как полуторка промчалась назад. Домой я пришел грязный и усталый. Они сидели я на скамейке под окнами и грызли семечки. - Га-га-га! - заржал Виталька, показывая на меня пальцем. - Трубочист. Она всплеснула руками: - Где же ты так? Я хотел пройти, но они загородили мне дорогу, охая и смеясь. Виталька был особенно веселым - Ты знаешь! Мне ничего не было! Даже не ругали! Сказали только, чтобы не дружил с тобой. Так что в райцентр давай ходить не вместе. А здесь, конечно, можно, здесь никто не увидит! - Увидеть кому надо и здесь могут, - сказала Клара Семеновна - Вы лучше дома играйте. Пойдемте пить чай, мальчики. Она положила мне руку на плечо. Она была очень красивая в своем белом платье с черными кружевами. Я не нашел в себе силы отказаться. Я пил чай, смотрел на нее, как она ходит по комнате, ощущал на своей голове прикосновение ее руки всякий раз, когда она проходила мимо, и все-таки мне было больше и больше жаль, что ради нее я продал Коменданта. Дядя Авес продолжает удивлять Я думал, что Вад и дядя Авес волнуются из-за моего ДОЛГОГО ОТСУТСТВИЯ, НО, открыв дверь, понял, что они и думать забыли про меня. Дяде и брату было страшно некогда. Они устроили на столе тараканьи бега. Они кричали, ссорились, трясли банками с тараканами и шумно праздновали победу; Вад визжал и скакал по полу, а дядя доставал из галифе пистолет и стрелял в потолок. В комнате нечем было дышать из-за порохового дыма. Ставкой в этой азартной игре было сало. Победитель отрезал кусок и тут же съедал с кашей и картошкой. Сначала они не обращали на меня никакого внимания, но потом Вад великодушно сунул мне свою банку: - Хватай вон того, серого. Знаешь как бегает! - Пусть он сам наловит! Это нечестно! - запротестовал Авес Чивонави. - А вообще, правда, - согласился Вад. - Иди лови ,за печкой, там их тьма. Игра возобновилась с новой силой. Они быстро прикончили сало Я сбегал в погреб. Там было пусто. Они съели всю картошку, пшено, а масла оставалось стакан, не больше Я ворвался в комнату. Они как раз спорили, чей таракан пришел первым, причем дядя размахивал перед носом Вада пистолетом - Вы что наделали! - закричал я. - Сожрали все. Игроки уставились на меня. - Ну и что?- недовольно спросил Авес. - А то! Теперь зубы на полку? Еще взрослый человек! Летчик! Два раза горел! - Три раза,- поправил дядя. Я схватил банки с тараканами и выбросил в окно. Я был очень разозлен. Воцарилось молчание. - Полегче на поворотах,- сказал дядя Авес.- Пойди и собери тараканов. - Ха! - Я соберу! - поспешил вмешаться Вад. Когда я вышел во двор, брат возился под окном. - Откуда у него пистолет? - Он раскопал фрица. У него и нож, и "Даймон" есть, и немецкий планшет. - Значит, он был в Нижнеозерске? - Да. Он думал, что мы вернулись и ждем его дома. - Ну и нахал!- удивился я. - Ничего не нахал. Свой парень. - За сутки этот "свой парень" истребил все запасы. А нам жить еще сколько дней. - Он больной. - Посмотрим, как ты завтра запоешь. Вечером я серьезно поговорил с дядюшкой о нашем положении. Я спросил, есть ли у дяди Авеса деньги. Денег, как я и думал, не оказалось. - А зачем они нужны? Без них легче жить!- беспечно махнул рукой дядя Авес. - Все равно пива здесь нет. - Что же завтра будем есть? Дядя задумался. - В самом деле...- пробормотал он. - Мне врачи приказали хорошо питаться... Но потом дядино лицо просияло. - Знаешь что, река Хунцы? Сходи к председателю! Скажи, мол, ко мне дядя приехал, фронтовик, летчик. Три раза, мол, горел, ему врачи сказали хорошо питаться. Попроси у него яичек, масла, сала, муки. Смотри, яички только свежие бери, а то они так и норовят сбыть залежалый товар. Понял? Ты определять умеешь? Надо одно разбить и понюхать. Если тухлым воняет, значит, они все тухлые. - Ясно. Большое спасибо, дядя Сева. Но дядя был чужд чувства юмора. Мою благодарность он принял за чистую монету, и, видно, она ему польстила, потому что Авес Чивонави впал в самовосхваление. - Держись меня, - разглагольствовал он. - Со мной не пропадешь. Я три раза горел, да не сгорел. - И так далее До пистолета мы добрались только поздно вечером. Я посоветовал сдать его в милицию .или в крайнем случае бросить в пруд, потому что дело это пахнет плохо. Услышав про пистолет, дядя стал неразговорчивым. - Пригодится, - лишь буркнул он. - Будем ворон стрелять. Я пытался настаивать, но Авес Чивонави достал с печки сушившиеся челюсти и намертво замкнулся. Они с Вадом ловили тараканов до поздней ночи, готовясь к завтрашнему сражению, и страшно мешали мне спать. Утром к нам пришел мыть чугун Иван. Выглядел он еще более худым и желтым, чем всегда. - Какой ты толстый, - с завистью вздохнул Иван, разглядывая меня. - Все, - сказал я - Кончилась сытая жизнь. Чугун больше мыть не требуется. Иван очень огорчился. Очевидно, он запланировал мытье чугуна, и теперь в его бюджете образовалась дыра. - Хиба ш так едять!-сказал он.- Надо было нэ кашу варить, а похлебку. И трошки крупы идэ и вкуснее. А сало надо было поменять на отрубя. Якой дурак ист сало? Все это было абсолютно верно, но и абсолютно бесполезно. Я сказал об этом Ивану. Самый сильный человек в Утином грустно покачал головой. - Придэ батько - вам здорово влетит. Продукты извели, огород не вскопан. Уси в деревне давно вскопали. Кизяков не наделали. Чем же вы будете зимой топить? Траву вы тоже не рвитэ. Приведет батька козу - ни клочка сена нэма. Я удивился этому прокурорскому тону. Раньше Иван разговаривал не так. Очевидно, немытый чугун держал его в должной почтительности. - Ты нас еще не знаешь, - оборвал я нахала. - Мы отцу можем такую сдачу дать - закачается. Я не думал, что мои слова произведут на Ивана такое большое впечатление. - Отцу?! Сдачи?! - выпучил он глаза. - А ты думал что? Мы уже не раз всыпали ему, когда он нас не слушался. Наверно, самый сильный человек в Утином ни разу не слышал таких страшных речей. Он замахал на меня руками. - Окстись! Окстись! - забормотал он непонятное слово. Потом он ушел, смешно на меня оглядываясь. Из дому вышел, зевая и почесывая грудь, дядя Авес. Его разноцветное тело переливалось всеми цветами радуги. Дядя, прищурившись, посмотрел на солнце. - Тевирп, - приветствовал он меня на птичьем языке. - Лыб у ялетадесдерп? - Говорите по-нормальному, - попросил я. - Был у председателя? - перевел дядюшка добродушно. - И не собирался. - Почему? - удивился Авес. - Река Хунцы. - Потому что в деревне голод. - Ну и что? У них всегда есть НЗ. Фронтовику они должны дать. А будут упрямиться - ты тех припугни маршалом Чухрадзеновским. Я с ним лично знаком. - Вот сами идите и путайте. Мои слова не понравились дяде. - Ты стал очень упрямым, - сказал он. - Ты же знаешь, что мне нельзя таскать тяжести. - Вы уверены, что вам придется их таскать? Дядя Авес нахмурился, но потом передумал и подмигнул мне. - Не будем ссориться. Ты ведь любишь своего дядюшку и не дашь ему помереть с голоду. Вслед за Авесом, тоже зевая и почесываясь, показался Вад. Он также осведомился, не был ли я у председателя и, получив отрицательный ответ, что-то недовольно буркнул. Затем они вступили с дядюшкой в оживленную беседу на тему: что бы поесть. В каком бы направлении они ни думали, их пути неизменно сходились на подсолнечном масле. Вопрос был лишь, с чем его есть. Наконец дядюшка придумал поджарить на нем сохранившиеся по счастливой случайности, а вернее по нашей лености, картофельные очистки. Придя к такому решению, они стали немедленно воплощать его в жизнь. Дядюшка с неожиданным для него проворством принялся чистить сковороду, распушив над ней свое галифе, а брат побежал в погреб за маслом, но я перехватил его на полпути. - Стой! А чем лебеду приправлять будем? - Видно будет, - ответил Вад беспечным голосом. - Нет. Масла вы не получите. Хватит с вас крупы и сала. Живите теперь, как верблюды. Верблюд один раз нажрется, а потом ему не хочется есть целую неделю. - Но мне очень хочется, - возразил Вад. - Надо было это предусмотреть вчера. Это логично. Презрев законы логики, брат юркнул мне под мышку и припустил к погребу. Я еле догнал его. - Нет! - Да! - Нет! - Дядя Авес! Он не дает масла! Итак, Вад вышел из повиновения. Во время тараканьих бегов они здорово спелись с Авесом. - Иду! Дядя Авес спешил на помощь, издавая своими галифе хлопающие звуки. - Что здесь происходит? Я вежливо объяснил, что происходит экономия масла. Дядя принялся горячо убеждать меня дать ему масла, так как уже десять часов, а он еще не завтракал, а врачи прописали ему принимать пищу в строго определенное время. Видя, что этот довод не действует, Авес Чивонави попытался соблазнить меня описанием румяных, шипящих на сковородке картофельных очисток, но я, хоть и глотал слюни, все же устоял. Тогда дядюшка надумал применить физическую силу. Вроде бы в шутку, подмигивая и сыпля разными шуточками, он попытался отодвинуть меня от двери погреба, но тоже безуспешно. Я лишь слегка толкнул его плечом, и дядюшка отлетел и закачался как камыш. Все-таки он был действительно больным человеком Авес постоял немного, держась за бок и морщась, а потом рассмеялся. - А если мы вот гак, река Хунцы? Он вытащил из галифе пистолет и, продолжая смеяться, стал целиться в меня дрожащей рукой. Не знаю, чем бы кончилась дядина шуточка, но в этот момент калитка заскрипела и во двор ввалилась толпа во главе с Иваном. Очевидно, это была его "мала куча", потому что все они очень походили на Ивана: такие же костлявые и длинные. "Мала куча" несла ведра, солому и дырявые решета. - Мы тово...- сказал Иван смущаясь. - Покажем, як кизяки делать... А то позамерзаетэ без топки. Дядя Авес бросил пистолет в карман своих необъятных галифе. - Тевирп! - приветствовал он Ивана. - Идохдоп адюс. Иван остолбенел. - Чиво? Дядюшка был доволен произведенным впечатлением. - Отк ыт? У дядюшки был просто талант выкручивать слова шиворот-навыворот. Иван растерянно моргал белыми ресницами. Вся его "мала куча" делала то же самое. - Он спрашивает, кто ты есть, - перевел Вад с птичьего языка на человеческий. - Не бойся. Это наш дядя. Иван нерешительно продвинулся в сторону Авеса.. Мелюзга повалила следом, как цыплята за наседкой. - У сав ястусен ырук? - У вас несутся куры? - Нет,- отрицательно замотал головой Иван, пяля глаза на дядюшку. - У нас нет курей... - А олас? - Авес выкручивал слова почти мгновенно. - Есть ли сало? - Ваду очень нравилась роль переводчика, хотя и давалась она ему с трудом. - Нэма... - А что есть?- забывшись, нетерпеливо спросил дядя. - Мука... трошки... Авес оживился. - Это хорошо... это очень хорошо... Напечем оладьев.... с маслом. Иван замялся. - Но у нас трошки. На каждый день по пригоршни... - Иди. Иди, - поддержал Авеса Вад. - Чугун лизал? Иван беспомощно посмотрел на меня. Я вступился за него. - Они сами с голоду пухнут. Надо и совесть знать. - Река Хунцы, - сказал дядюшка Авес и удалился, хлопая галифе. По дороге он вставил челюсти и жутко, по-волчьи, оглянулся на меня. До обеда мы делали кизяки. Из окон нашего дома несся хохот: дядя и Вад гоняли тараканов. Бутерброд Я сидел на завалинке. У меня невыносимо ныла спина. Вся площадь возле дома и двор были устланы кизяками, На улицу вышел Виталька Ерманский, жуя бутерброд с сыром. Сегодня им принесли большую посылку. - Хочешь? - спросил он - Нет. Я наелся. Виталька почему-то обиделся. Он доел бутерброд. Корку от сыра он бросил в пыль. Потом Ерманский ушел, а я остался один на один с коркой. Она лежала от меня в трех шагах и отчаянно пахла. Она могла пропахнуть под нашими окнами весь вечер и ночь. Я раздавил ее пяткой. Пятка Они не спали и разговаривали про еду. Они разговаривали про нее, хотя все-таки взяли из погреба масло и поджарили на нем очистки. - Я в своем самолете, - шипел дядя Авес, - возил живую курицу. Она неслась каждый день. Потом в самолет попал снаряд, и курица изжарилась. Я ее взял с собой. Летел на парашюте и ел... Проклятый дом. Не уснешь. Пахнет каким-то сыром. Река Хунцы. Это пахла моя пятка, несмотря на то, что перед сном я вымыл ноги Полпуда ржи Я не мог заснуть из-за разговора про курицу, которая неслась в самолете, и из-за пятки, пахнущей сыром. Я оделся и пошел к председателю. Несмотря на поздний час, в правлении было много людей. Они разговаривали и крутили самокрутки. Как я понял, шло совещание об уборке соломы. Мой приход не прервал совещания. Сидевший за обшарпанным столом председатель, у которого все было по одному: одна нога, одна рука, один глаз - и иссеченное осколками лицо, лишь посмотрел на меня и продолжал обсуждать соломенный вопрос. Я назвал свою фамилию и сказал, зачем пришел. Все сразу замолчали и стали смотреть на меня. - Я же только что дал вам пшена, сала и масла, - удивился председатель. Мне было очень неловко. - К нам приехал дядя - летчик... Он три раза горел в самолете... У него очень плохое здоровье... Я боялся, что они, не дослушав меня, скажут "нет". В деревне ведь голод. Но они не торопились. Они стали припоминать все, что знали обо мне. - Эт кузнецов сын? - Который школу обворовал? - С Ерманским дружит? - Собака не сдохла еще? Какую псину загубили, чертенята. Ее на отару бы. Они знали все и даже немножко больше. - Тетка Мотря ест лебеду, а у ней трое роблят в колхозе. Нехай не балуется, тут ему не город. Но меня взял под защиту председатель Он сказал, что у нас долго не было отца, поэтому мы подраспустилисъ, что отец скоро приедет и возьмет нас в ежовые рукавицы. А отец у нас хороший парень. Он пришел с войны весь целый и будет ковать немецких лошадей, которые должны скоро поступить. Отца многие знали, и правление, немного поспорив, вынесло резолюцию: "Хрен с ним, полпуда ему ржи и двести граммов сала, но пусть завтра выходит на солому, нечего дурака валять. И пусть летчика своего берет. Он, хоть и раненый, но трос на быках таскать сможет. Тут все раненые". Кладовщик пошел в амбар и по всем правилам отвесил мне теплого, пыльного пахнущего зерна из огромного, до самого потолка, закрома. Зерна было на донышке, и кладовщику пришлось делать кросс с препятствиями. Потом он отрезал мне кусок сала. Я пошел домой. Мешок с рожью шевелился у меня на спине, живой и теплый. Гражданская война Когда я вошел, они еще не спали. У дяди Авеса заклинило челюсти, и Вад осторожно расшатывал их ножом. Дядюшка сердился и хлопал ногами в галифе. Я положил мешок в изголовье и стал делать из него подушку, сало я еще на улице закопал в зерно. Я боялся, что они, увидев у меня продукты, опять станут приставать, но они слишком были увлечены своим делом. Я уже начал было засыпать, как вдруг дядя Авес шумно втянул воздух, и у него сами собой выпали челюсти, - Река Хунцы, что за проклятым дом, - выругался он - Теперь салом пахнет. Вад тоже, видно, учуял запах. Он пробормотал. - Да... Свинина... Затем до них дошел запах ржи. Дядя тут же откликнулся: - Странно. Очень странно. Я чувствую муку. - И я. Они задумались, и постепенно им стала открываться истина. - Он ходил к председателю! - воскликнул вдруг Авес. - Принес сала и муки! Они повскакивали со своих коек. - Да, я ходил к председателю, - сказал я - И принес сало и рожь. - Здорово! Молодец! Авес Чивонави соскочил с кровати и принялся чистить сковороду. - Сейчас мы напечем ола