хоже на то... Значит, вы говорите, донос пришел несколько часов назад... А скажите, Афраний, что все-таки было нужно этому провокатору? - В письме было лишь сказано, как и куда передать плату - достаточно скромную, всего тридцать серебреников, - если сообщенная информация окажется правдой; ну, и на каких условиях он (а может - она) будет работать на нас в дальнейшем. В конце концов, мы ведь ничего не теряли... Конечно, грубовато. А если откровенно, то просто-таки топорная работа. Мне, однако, сейчас не до филиграни, я - как Иуда шесть дней тому назад - пошел напролом и играю на опережение. В конце концов, как относиться к столь подозрительным способом "подаренной" информации - это личное дело Нафанаила. Тут весь фокус в том, чтобы через пару часов ему пришлось отчитываться о провале операции. И когда их внутренняя контрразведка примется рыть носом землю в поисках источника утечки, начальник Отдела специальных операций сможет отвести подозрения от собственной персоны одним-единственным способом: постараться поубедительнее ткнуть пальцем в тех, кто еще днем точно знал о предстоящей акции. А поскольку такой человек всего один, то Иуде - даже если он действительно кадровый иудейский разведчик - будет весьма непросто опровергнуть обвинение в двойной игре. А когда мы возвращались к нашим остановившимся в молчании отрядам, Нафанаил вдруг обронил: - Может быть, наконец, погасим факелы, трибун? Кому надо - те уже давно их увидели и выводы, небось, сделали... Я только хмыкнул про себя. Да уж конечно увидели, не сомневайтесь, коллега. Так что если все пойдет как задумано, то мы с вами не найдем сейчас в Гефсиманской пещере никого, кроме учеников, которых утром все равно придется отпустить - за недостатком улик и полной бесполезностью. Когда мы, пройдя еще локтей триста, достигли пещеры, нас действительно уже ждали. У входа горел костер, высвечивая замерших в напряженных позах учеников. Чуть поодаль стоял Иешуа; он, напротив, был совершенно спокоен и казался глубоко задумавшимся. Свету между тем сильно прибавилось: первосвященнические рабы зачем-то тоже запалили множество факелов, присоединяясь к моей праздничной иллюминации. Мои спецназовцы тем временем без суеты "разобрали" нафанаиловых коммандос, так что теперь почти все они стояли парочками - ну прямо детишки на праздничном утреннике. Узнав Иешуа, я не почувствовал ничего, кроме безмерной усталости - все оказалось попусту; хорошо хоть Никодим нигде поблизости не отсвечивал. Неужели Фабриций так и не успел передать предупреждение, ведь у него был люфт не менее пятнадцати минут? Как это ни смешно, но мне сейчас, похоже, действительно придется арестовать Назареянина и тем собственноручно подвести черту под "Рыбой". Впрочем, это все проблемы Империи, а мне нелишне позаботиться и о собственной шкуре. Здесь мой единственный шанс - полностью скомпрометировать Иуду в глазах Синедриона как двурушника, и тем самым дезавуировать любые его заявления по "Рыбе". А для этого мне сейчас нужно как минимум сорвать акцию Нафанаила по ликвидации Назареянина - только тогда у дражайшего коллеги возникнет необходимость не только дать ход моей дезинформации, но и сообщить ей должную убедительность. Мы теперь скованы одной цепью - я и уже утративший для меня всякую реальную ценность Иешуа; до следующего утра мне придется оберегать его жизнь, как свою. И едва лишь я просчитал этот неожиданно возникший расклад, как у меня возникло явственное предощущение опасности - то самое, что рождает кусачий холодок под сердцем и вздыбливает невидимую шерсть на загривке. Я привык распознавать это чувство и без раздумий повиноваться ему еще в ту пору, когда сопливым мальчишкой-оперативником охотился в портовых трущобах Тира за финикийскими гангстерами - а они, естественно, за мной; трудно сосчитать, сколько раз оно спасало мне жизнь. Почему-то вдруг - кипарисы в намерзших хлопьях лунного желе напомнили, что ли? - всплыла в памяти вот такая же холодная весенняя ночь в Эдессе, игрушечном королевстве на парфянской границе, где я некогда готовил вполне всамделишный государственный переворот. И все уже было на мази, когда Фортуна вдруг расхохоталась нам в лицо: буквально за два дня до "времени Ч" ушел на Восток курировавший операцию сотрудник Антиохийского Управления, и контрразведчики Артабана, не имея уже времени наладить корректную контригру, вынуждены были просто _н_е_й_т_р_а_л_и_з_о_в_а_т_ь_ нашу резидентуру, работавшую под крышей торгпредства. Со мною одним у них вышла тогда накладка: решили брать непременно живым - ну, и в итоге упустили совсем. Что же, разминка, похоже, окончена, и сейчас начнется схватка с загнанным в угол Нафанаилом, который и без того-то опасен, как хорошо разогретая гюрза, охраняющая свою кладку. Я даже знал, что именно мне не нравится: дражайший коллега слишком уж легко уступил мне всякую инициативу. Разгадав мой трюк с факелами, он не потребовал их погасить и даже зажег свои. Его коммандос пока не только не сделали никаких попыток приблизиться к Назареянину, но напротив, рассредоточились по дальней периферии поляны, оставив в ее центре лишь толпу первосвященнических рабов. Неужто испугался приказа, громко отданного мною спецназовцам при подходе к пещере: "Любого, кто тронет арестованного - рубить на месте!" Кто испугался - этот матерый террорист, ценящий свою жизнь в копейку, а чужую - в плевок? Не смешите меня. Просто он явно чего-то ждет, а это означает, что его план (или один из планов), вопреки всем неожиданностям, пока развивается нормально. И если я за считанные минуты не разгадаю "домашнюю заготовку" дражайшего коллеги, то Назареянину конец, а вместе с ним - и мне; это - как дважды два. Первый ход, однако, сделал Иуда, которого я как-то упустил из виду. Опередив всех, он стремительно двинулся к Иешуа и, как будто прилипнув к нему, начал быстро шептать что-то на ухо. Я лишь усмехнулся про себя: "попытка к бегству", которую предатель наверняка сейчас предлагает любимому Равви - хороший способ, да только Назареянин явно видит его насквозь. Маневр этот мне не понравился, но особо и не взволновал: какой-нибудь авантюры (вроде удара кинжалом) ждать от Иуды не стоило, ибо за ним неотступной тенью следовал Петроний, не спускавший руки с эфеса меча. Иуда между тем так же быстро отошел в сторону, шагов на десять, но это меня, как ни странно, не успокоило; напротив, неслышные букцины в моем мозгу затрубили сигнал тревоги на полную мощь. А когда я, обернувшись, заметил, что Нафанаиловы коммандос вдруг начали на дальнем краю поляны какие-то странные, бессистемные перемещения, то понял: на размышление у меня остались секунды. Думай! Быстрее думай!! Так... А если Иуда в действительности просто _п_о_к_а_з_ы_в_а_л_ Назареянина? Кому? - да тому, кто прямо сейчас будет наносить удар, чтобы уж безо всяких накладок. Но что за перестраховка - быть того не может, чтобы Нафанаил не удосужился загодя показать Назареянина исполнителю, а света от факелов сейчас более чем достаточно для... И-ди-от!!! Ведь это для нас его достаточно - для тех, кто стоит _в_н_у_т_р_и_ освещенного пространства и видит лицо Иешуа, обращенное к костру и линии факелов. А сигнал-то, между тем, предназначен тому, кто скрывается сейчас в темноте, за границей светового круга! Он, конечно, абсолютно невидим для всех нас, но только - вот незадача! - сам тоже различает лишь _с_и_л_у_э_т_ы_ на фоне огней - и поди узнай, кто из них Иешуа. Теперь, впрочем, уже знает... Все это я додумывал уже на ходу, когда, заорав по-арамейски: - Всем стоять!! - рванулся к застывшему - как на грех, на самом краю освещенного пятна - Иешуа. И, разумеется, налетел на четко блокировавшего мне путь Иуду, который очень грамотно повис на мне, не давая извлечь оружие и истошно при этом вопя: - Свидетеля убираешь, гад?! Петроний, естественно, дернулся в нашем направлении и на миг упустил Иешуа из поля зрения. Вот тут-то мой мозг и выложил аккуратненько итоговую калькуляцию: "Все! Опоздал" - потому что шагах в пятнадцати за спиной Назареянина возникла, будто сгустившись из ночного мрака, фигура в сером плаще-невидимке, и каждое движение этого исполинского нетопыря выдавало в нем специалиста высшего класса. Я и заметить-то его сумел потому лишь, что точно предвидел - куда глядеть; остановленный же на полурывке Петроний - "Прикрывай Назареянина!" - этого не знал, и к тому же, постояв лицом к огням, он в эти первые мгновения ничего в темноте не видел, да и видеть не мог. Вот он - бросок гюрзы! Обыграл-таки меня коллега Нафанаил... Я так и не понял, откуда взялся за спиной у Назареянина тот ученик с мечом (но сделал тогда же мысленную пометку напротив имени "Петр" - на будущее). То ли он действительно проспал все на свете и лишь сейчас вскочил на ноги, то ли ловко спрятался в темноте, едва лишь запахло паленым - как бы то ни было, сейчас он возник именно там, где надо. Конечно, не Бог весть что за препятствие для профессионала - меч в руках рыбака. "Серый" молниеносно уклонился от неловкого тычка, который и выпадом-то не назовешь, и за какое-то мгновение буквально прошел сквозь Петра, оставив того лежать бесформенной грудой рухляди. Но именно этого-то мгновения и хватило другому профессионалу - декуриону спецназа Петронию - на то, чтобы оттолкнуть Иешуа в сторону и встретить "серого" лицом к лицу. За этот участок я мог теперь не беспокоиться, но переводить дух было явно рановато, ибо когда мне удалось наконец стряхнуть с себя Иуду, со всех сторон уже набегали размахивающие дрекольем рабы Первосвященника; мои спецназовцы же еще только поспешали к нам от краев поляны - наперегонки с Нафанаиловыми коммандос, а от учеников, понятное дело, проку было как от козла молока. И хотя у меня было выше крыши собственных проблем, я успел все же краем глаза срисовать "серого" - плащ-невидимка, короткая окованная дубинка и вытянутое костлявое лицо с залитой кровью щекой (ай да рыбак - зацепил-таки!). - Ни с места!! - вновь заорал я, вращая длинный испанский меч так, чтобы между Назареянином и иудеянами повис сплошной полог из лунных бликов. - Стоять, сучьи дети, всех изрублю на месте! Встали... И правильно: кому охота подставлять башку под меч, когда твое начальство уже загодя репетирует позу "я не я, и корова не моя". Вон достопочтенный Нафанаил - стоит сейчас в самом дальнем углу поляны и демонстративно изучает расположение небесных светил. Так вот, значит, что он удумал, сучий потрох: "При задержании Назареянина, имевшем целью последующую его депортацию в Галилею, между сектантами и слугами первосвященника возникла драка (обычные иудейско-галилейские разборки), в ходе которой глава секты получил удар колом по голове, от коего, к сожалению, скончался на месте". Что же, план был не лишен изящества; вот только, как известно, "на всякий кол есть свой коловорот"... Пользуясь тем, что все уставились на освещенный пятачок, где спецназовцы уже сомкнули кольцо вокруг Иешуа, я потихоньку скользнул в тень. Склонившись над лежащим без сознания Петром, я нашарил в траве оброненный им меч и зашвырнул его подальше в темноту: не хватает еще позволить Нафанаилу арестовать учеников за вооруженное сопротивление. Понадобятся ли они нам в будущем - это дело десятое, мне же сейчас важно просто не дать в руки дражайшему коллеге даже такого утешительного приза, как их арест: чем плачевнее будут его дела, тем активнее он будет топить Иуду. Самое смешное, что эти ребята, похоже, так и не успели понять, что же произошло прямо у них на глазах; будем надеяться, что и не поймут... - Ну что же, Нафанаил, я вижу, наш давешний "провокатор" написал в своем доносе чистую правду; надеюсь, вы понимаете, что ваша попытка ликвидировать Назареянина получит должное отражение и в моем рапорте, и в представлении прокуратора? - _М_о_я_ попытка?! О чем это вы, любезный Афраний? - О человеке с дубинкой, остановленном декурионом. - Гм... И вы можете предъявить этого человека? Все верно. "Серый", конечно, уже растворился в глубине сада, а приказа о его преследовании спецназовцы не получали - не до того было. Впрочем, нет худа без добра... - Боюсь, что вы переутомились, любезный Афраний, и у вас начались галлюцинации. Слишком много работаете... - Наверное, вы правы, достопочтенный Нафанаил, и нас с декурионом просто посетила коллективная галлюцинация; это бывает. Так значит, как я понимаю, мы сейчас отпустим этих оборванцев на все четыре стороны? - То есть как это отпустим? После прямого вооруженного сопротивления властям? - Постойте-постойте, Нафанаил. И что же вы собираетесь им инкриминировать? Отрубление уха у призрака? - Призрака?! - Ну да. Мы ведь с вами, кажется, пришли к выводу, что киллер с дубинкой мне примерещился, разве не так? До моего хитроумного диверсанта дошло, наконец, что он малость перемудрил. - Черт вас раздери, трибун! Остается еще, правда, такая "мелочь", как незаконное ношение оружия... - Оружия? Я вижу, любезный Нафанаил, что вы тоже переутомились и тоже страдаете галлюцинациями. Думаю, нам обоим пора в отпуск. Знаете, у меня есть на примете отличное местечко в горах - рыбалка, охота; махнем на пару, а? Взгляд начальника Отдела специальных операций отразил богатую гамму чувств, из коих преобладающим было бессильное бешенство. - Я не блефую, Нафанаил, тем более, что ваши люди наверняка уже обшарили место стычки. Меч пребывает там же, где и ваш киллер; давайте из этого и будем исходить. - Я все-таки никак не пойму, трибун, зачем вы хотите освободить этих бандитов? - Ну так, значит, вы вообще ничего не поняли в происходящем; какого же черта вы тогда лезете в эту чужую кашу? Ладно, Нафанаил: карты на стол. Я хочу получить в свои руки киллера в сером плаще, а эти "бандиты" - мой единственный, к сожалению, товар для торговли с вами. Или "серый" существовал - и тогда мы немедленно начнем его официальный розыск, а вы получите возможность повесить на сектантов дело о вооруженном сопротивлении; или весь этот эпизод - плод наших с вами галлюцинаций. Выбирайте. И помните при этом, что у вас, вообще-то говоря, нет никаких резонов покрывать этого самого... галлюцинацию с отрубленным ухом. - Что вы имеете в виду, трибун? - А то, что я успел достаточно хорошо срисовать его и готов биться об заклад, что не помню такого среди ваших коммандос. Зато, как мне сдается, я видел эту рожу в другом месте: в личной охране Первосвященника. - Это был выстрел наугад, но легкая тень, вспорхнувшая со дна зрачков дражайшего коллеги подсказала мне: прямое попадание! - Нет-нет, Нафанаил, если вы собираетесь сказать, что у меня, плюс к галлюцинациям, начались еще и провалы в памяти, то давайте обойдемся без этого. Ваше дело - выбирать; время пошло. И когда Нафанаил выбрал "галлюцинации" (а что ему еще оставалось?), я, всем своим видом выразив крайнее неудовольствие, слегка перевел дух. - Значит, не сторговались; ну что же, хозяин - барин. Декурион, распорядитесь отпустить задержанных. Ну вот, теперь все замотивировано как надо. Ученики на свободе, а Нафанаил при этом еще и поздравляет себя с тем, что удержался на краешке пропасти и уберег Первосвященника от грандиозного скандала. Впрочем, я отчетливо понимал, что и это, и даже живой-здоровый Иешуа - не более чем мелкие тактические успехи на фоне проигранной компании; одним словом - "пустые хлопоты по дороге в казенный дом". Ибо за все то время, что наш с Нафанаилом объединенный отряд тащился из Гефсимании, мне так и не пришло в голову никакой спасительной для Назареянина комбинации - кроме, разве что, такого шитого белыми нитками убожества, как "побег из под стражи". И вот, когда перед нами уже вставали во весь рост выбеленные луной стены Иерусалима, меня тихонько окликнули откуда-то из-за плеча: - Я здесь, экселенц. Мы не спеша выбрались из колонны и пошли по обочине. - Откуда ты взялся, центурион? - Вернулся из города, дождался вашу колонну и тихонько пристроился к ней - никто даже ухом не повел. Есть соображения, которые вам следует выслушать до того, как арестант попадет в город. - Ты знал, что Иешуа арестован? - Я это предвидел. - Предвидел... Оракул хренов... Ладно, докладывай. - Никодим уже в Синедрионе. Я довез его до города, и сам провел через римский караул в воротах; начальнику караула приказано немедленно забыть об этом эпизоде. Вся наша агентура в Синедрионе приведена в полную готовность... - Это все хорошо, но не о том! Почему ты не эвакуировал Назареянина, центурион? Опоздал? В общем, все оказалось даже хуже, чем я предполагал; то есть настолько хуже, что дальше просто некуда. Фабрицию удалось скрытно приблизиться к Иешуа, когда тот беседовал в глубине сада с Никодимом - ученики, на которых были возложены обязанности дозорных, тем временем дрыхли без задних ног (меня пот прошиб, когда я представил себе, что на месте Фабриция оказался "серый" или кто-нибудь еще из людей Нафанаила). Назареянин же, как выяснилось, из неких религиозных соображений твердо решил принять мученическую смерть, да не когда-нибудь, а чуть ли не завтра. При этом он был Совершенно уверен в том, что по прошествии трех дней воскреснет; вот тогда-то его божественная сущность и станет очевидна всем, а проповедуемое им учение овладеет миром. Никодим же понадобился ему из вполне прагматических соображений: необходимо, чтобы кто-нибудь достаточно влиятельный позаботился в ближайшие дни об осиротевших учениках, укрыв их от вполне вероятных преследований Синедриона. Фабриций начал было излагать какую-то возвышенную тягомотину насчет "искупления грехов человеческих", но мне было не до того. - Почему ты не провел насильственную эвакуацию, центурион? - Это бесполезно, экселенц. Он сейчас как мотылек, летящий на свечу; отгони его - и он просто подлетит к ней с другой стороны. А то, что это все совпало по времени с изменой Иуды - чистая случайность, сейчас это совершенно ясно. - Короче говоря, приплыли. Значит, у ключевого фигуранта поехала крыша, он стал совершенно неуправляем, да к тому же еще и оказался мазохистом. Правильно я тебя понял? - Нет, экселенц. Все дело в том, что Иешуа совершенно не хочет умирать и уж во всяком случае никакого удовольствия от грядущего он не ожидает; в этом смысле он абсолютно нормален. Когда я, наконец, вышел из тени и приблизился к ним со своим предупреждением, Иешуа велел нам обоим немедленно покинуть сад, и еще раз повторил Никодиму: позаботьтесь об учениках. Когда же я пытался уговорить его уйти с нами - ведь люди Каиафы, убив его самого, _о_б_я_з_а_н_ы_ будут ликвидировать и учеников, просто как свидетелей, - он явно заколебался на миг и произнес странную фразу: "Господи! Уж не проносишь ли ты мимо меня чашу сию?" - и тут же, сразу: "Отойди от меня, Сатана!" А потом начал буквально подталкивать нас - чтобы мы уходили скорее и оставили его одного. Я видел его лицо в этот момент... Одним словом, он вовсе не сумасшедший и не тупой религиозный фанатик, которому море по колено. - Ну так и что в результате? За каким хреном ты мне излагаешь всю эту лирику, центурион? - За тем самым, что это никакая не лирика, а крайне важные оперативные соображения. - Серьезно? Ну так и действуй в соответствии с ними - авось что-нибудь да выйдет. А мне, извини, и без этого есть чем заняться - например, надо за эту ночь подготовить дела к сдаче. Не забудь, что завтра я уже буду в лучшем случае в отставке, а скорее всего - под арестом. Сперва галилейская резидентура, теперь вот - "Рыба". Два таких провала за полмесяца - это для кого хочешь перебор, тут мне верный трибунал. Да еще надо посмотреть, что там к утру прояснится насчет Иуды; и если он все-таки не перебежчик, а проспанный мною _к_р_о_т_... Ну, в общем, тогда дожидаться этого трибунала мне нет смысла. Такие дела. - Ну, если "Рыба" окажется провалом, тогда конечно... - Шутить изволите, центурион? - Напротив, экселенц, я серьезен как никогда. В этой позиции у белых есть один ход, приводящий к победе, и я, похоже, его нашел... Насчет победы - это, конечно, было сильно сказано. Однако по мере того, как Фабриций излагал свой план, я вновь начал чувствовать себя готовым к борьбе: глухая стена дала трещину, по ней в принципе можно карабкаться наверх, ну а уж что из этого выйдет - "будем посмотреть". Конечно, задуманная центурионом комбинация была очень сложной по технике, а риск был просто запредельным, однако в моем положении привередничать не приходилось. Вся надежда на то, что первосвященники сейчас тоже побывают в нокдауне - когда Нафанаил доложит им, что вместо вожделенного трупа имеется в наличии живой Иешуа, с которым возни не оберешься. Синедрион, в результате всех своих маневров, получил-таки именно то, чего всеми силами пытался избежать - открытый процесс; к тому же, по случаю Пасхи, действовать ему придется в сильнейшем цейтноте. - ...А теперь, экселенц - самый рискованный момент во всей комбинации: нам придется передать арестованного в руки Синедриона. Избежать этого невозможно, иначе они никогда не поверят в наш нейтралитет и полную незаинтересованность в деле Назареянина. Продемонстрировать, что во всей этой истории наше дело - сторона и тем усыпить их бдительность - единственный шанс на спасение и для нас с вами, и для Иешуа. Однако они могут удариться в панику, и, вместо вынесения Назареянину смертного приговора, попросту ликвидируют его нынешней ночью "при попытке к бегству"; в этом случае воспрепятствовать им мы не сможем. Я, правда, уже задействовал наших агентов в Синедрионе и сориентировал Никодима, но их возможностей явно недостаточно. А вот если наутро приговоренного к смерти Назареянина передадут в руки прокуратора, то, считай, полдела - да нет, три четверти дела! - сделано. Так что еще до вступления в город нам следует передать Назареянина храмовой страже, а после этого - только молиться всем известным богам. - А вот в этом пункте, Фабриций, нам нежданно-негаданно повезло, - и тут я в двух словах поведал центуриону о неудачном Гефсиманском покушении. - Не думаю, чтобы они решились пойти на второй заход после такого позорного прогара. Так оно и оказалось. Во всяком случае, коллега Нафанаил, которому я тут же и передал - под расписку - арестанта, явно перестал вообще что-либо понимать в происходящем; что нам и требовалось. Фабриций же, провожая взглядом удаляющийся отряд Нафанаила, вдруг небрежно _п_р_о_б_р_о_с_и_л_: - Вообще-то план действительно крайне рискованный. Знаете что, экселенц: назначьте-ка меня официальным руководителем этой фазы операции - со всеми отсюда вытекающими... - Официальный руководитель официально не существующей операции - это неплохо придумано! Скажи мне лучше вот что, центурион: вся эта комбинация - она ведь в действительности придумана тобой ради того, чтобы спасти жизнь Иешуа, а затем - вывести его из операции. Или я не прав? - Я полагаю, что означенная комбинация весьма целесообразна в плане долгосрочных интересов Империи, - и по тому, с какой непривычной тщательностью Фабриций взвешивал слова, я понял, что угадал. - М-да... Хреново тебе будет работать с другим начальником тайной службы, центурион. - Затем и стараюсь, - буркнул тот. - Разрешите приступать? Да, что и говорить, ночка выдалась - не соскучишься. Не прошло и часа, как во дворе дома Каиафы, где в тот момент находился арестованный Иешуа, бдительные слуги схватили лазутчика - одного из учеников. Хвала Юпитеру, что поблизости случился римский патруль ("А ну, расступись! Осади назад, кому говорят! А ты давай, двигайся поживее, а то ползешь, как вошь по трупу... Ученик-не ученик - нам это без разницы. Органы разберутся!..") - иначе парня наверняка линчевали бы на месте. Я же, едва получив этот рапорт, сразу подумал, что задержанным непременно окажется Петр - и был прав. Будучи же задержан, тот повел себя абсолютно правильно - ушел в глухую несознанку, и это дало нам вполне законную возможность ближе к утру, с третьими петухами, выпустить его из-под стражи - якобы "за недостатком улик". Положительно, к этому парню стоило присмотреться как следует. А еще через полчаса Фабриций получил от своих агентов то самое, давно ожидаемое и единственно спасительное для меня сообщение. Иуда покинул Синедрион (как установила служба наружного наблюдения - безо всякого сопровождения) после краткой беседы с Первосвященником и сотрудниками внутренней контрразведки, завершившейся вручением ему небольшой суммы денег, а именно - _т_р_и_д_ц_а_т_и_ _с_е_р_е_б_р_е_н_и_к_о_в_... Значит, мне удалось-таки руками Нафанаила пропихнуть свою _д_е_з_у_, и Иуда теперь сгорел дотла. Меня не слишком расстроило даже то, что ему и на этот раз удалось обрубить хвост и раствориться в закоулках Нижнего города. Черт с ним; непосредственной угрозы он уже не представляет, так что его поиском и ликвидацией можно будет заняться и чуть позже, а пока есть дела поважнее. Лишь получив это сообщение, я счел, что заслужил пару часов сна, необходимых мне как воздух: утром предстояло объяснение с прокуратором Иудеи, и тут следовало иметь исключительно ясную голову. Ибо верно говорят: самая опасная драка - это драка со своими... Должен заметить, что "своим" я могу назвать прокуратора с полным на то основанием. Иудеи в бесчисленных доносах - и вам, проконсул, и в метрополию - пишут о нем как о кровожадном чудовище, погрязшем в коррупции; и то, и другое - вранье. Это все-таки третий прокуратор на моей памяти (а службу я, если вы помните, начал еще при Валерии Грате), так что мне есть с чем сравнивать. Что до иудеев, так им каждый следующий прокуратор кажется хуже предыдущего - это естественно; я же могу честно сказать, что впервые вижу на этом посту человека, озабоченного не только восточными наслаждениями и наполнением собственных карманов. Жил-был боевой генерал, честный, но простоватый, как мне поначалу казалось, мужик, потом и кровью выслуживший на германской границе погоны с зигзагами. И вот его - от большого, видать, ума - бросили на руководящую работу в этот, как он изволил выражаться, "гребаный Чуркестан", где местным чукчам неведомо зачем даровали все блага цивилизации - от римского права до водопровода, а эти азиатские свиньи, ясное дело, спят и видят, как бы им залечь обратно в канаву. Ну уж хрен им - он, Понтий Пилат, всадник Золотое Копье, поставлен сюда насаждать цивилизацию, и насадит, будьте покойны - хоть бы вся эта Палестина провалилась в тартарары. Одним словом, "не умеешь - научим, не хочешь - заставим". Как легко догадаться, первые результаты деятельности прокуратора были совершенно чудовищны - чего стоила одна только конфискация храмовых сокровищ на нужды строительства нового акведука, приведшая к грандиозному бунту. Тем интереснее была стремительная эволюция бравого генерала. Во-первых, прокуратор сохранил армейскую привычку - до принятия окончательного решения выяснить мнение подчиненных, начиная с младшего по званию. Во-вторых, привыкши рачительно относиться к вверенным ему личному составу и казенному имуществу, и раз обжегшись на фронтальной атаке, он незамедлительно перешел к правильной осаде; прогресс в его понимании местной обстановки и тонкостей восточной политики за эти годы был просто поразителен. Короче говоря, прокуратор продемонстрировал не просто умение не наступать дважды на одни и те же грабли, а истинный административный талант; достаточно сказать, что деятельность нашей службы он стал оценивать не по количеству обезвреженных террористов, а по качеству аналитических обзоров. Было здесь и еще одно, достаточно забавное, привходящее обстоятельство. Всю жизнь прокуратору исподтишка тыкали в нос пятым пунктом, подмоченным матушкой-самниткой. В итоге он, как часто бывает, превратился в умопомрачительного римского патриота и интересы Империи искренне воспринимает как свои кровные. Иначе он, надо думать, никогда в жизни не дал бы мне разрешения (пусть даже и устного, неофициального) на проведение такой скользкой во многих отношениях операции, как "Рыба". ...Прокуратор был хмур, а пепельные рассветные тени сообщали его лицу дополнительную мрачность. - Ты что это тут понаписал? - возгласил он сиплым кавалерийским басом, тыкая в моем направлении листком рапорта, брезгливо придерживаемым за уголок. - Суда и отставки ему, видите ли, захотелось! А блевотину, которую ты тут развел, стало быть, я должен прибирать? Или, может, Александр Македонский? Писатель хренов!.. Аналитик, мать твою... перемать... в крестовину - в Бога - в душу... На этом месте я мысленно перевел дух, и, потупя очи, стал терпеливо ждать неизбежного теперь финала: "Искупишь работой!" - ...В общем так, трибун: забери свою писанину - с глаз моих долой; не хрена сопли по столу размазывать - искупишь работой. А теперь давай к делу. Что у тебя там по операции "Рыба"? Что дело - дрянь, это я уже понял из твоей писульки; давай излагай конкретные соображения. Итак, прокуратор нынче в ипостаси "Отец-командир", что весьма отрадно. Ипостась, любимая, кстати, и самим прокуратором - как не требующая особого искусства перевоплощения. - Насколько я понимаю, трибун, от меня требуется найти способ освободить твоего Иешуа; это будет, конечно, нелегко, но... - Совсем напротив, игемон; вам следует утвердить тот смертный приговор, который наверняка вынесет ему Синедрион. Важно лишь, чтобы они не убили его сами, а передали для совершения казни в наши руки. - Как?! Я не ослышался, трибун? Я, конечно, солдат, а не контрразведчик и могу не понимать каких-то тонкостей твоего ремесла, но все-таки... Этот Иешуа - ключевой агент в стратегической операции, влияющей на судьбы Империи; ты сам мне говорил, что замены ему нет и не предвидится. Это же... ну вроде как господствующая высота; а господствующую высоту положено удерживать любыми средствами, не считаясь с потерями. Так или нет? - В принципе, да. Но все дело в том, что Иешуа нельзя так вот в лоб назвать "моим агентом"... - То есть как это - нельзя? - "Отец-командир" исчез, будто его и не было никогда. А передо мною воздвигся подернутый изморозью гранитный истукан, "Государственный чиновник третьего класса. VIII в. от осн. Рима, неизв. автор". - Извольте объясниться, трибун. Правильно ли я вас понял, что на протяжении двух с лишним лет вы финансировали из казенных средств неподконтрольную вам подрывную организацию? - Никак нет, игемон. Вся деятельность Назареянина и его секты находилась под полным нашим контролем - и чрезвычайно эффективным. Главное же наше достижение - то, что Назареянин до сих пор об этом контроле не подозревает и полагает, будто он абсолютно свободен в своих словах и поступках. Я, игемон, имел в виду лишь то, что к нему нельзя предъявлять такие же требования, как к кадровому сотруднику разведки, прошедшему соответствующую подготовку. Беда в том, что в последние дни Иешуа пережил столь сильный психологический криз, что это сделало его непригодным для дальнейшего использования в роли религиозного лидера: он вознамерился добровольно погибнуть, приняв на себя все грехи мира - ни больше, ни меньше. В связи с этим возник следующий план завершения операции... Прокуратор слушал не перебивая, а когда я закончил - воззрился на меня тяжком изумлении. - Ты что, трибун, шутки пришел сюда шутить? Или не проспался после вчерашнего? Чтобы покойник ожил на третьи сутки после погребения и принялся разгуливать средь бела дня, ведя назидательные беседы - да кто же в такую хрень может поверить? Конечно, евреи - народ темный и суеверный до крайности, но это уж даже для них чересчур. Да и по технике эта твоя подмена... Представь-ка себе, что Каиафе пришло в голову посетить место казни (а ведь с этого извращенца станется!) и присмотреться к лицу распятого. Ты соображаешь, каких масштабов скандал возникнет? Это не говоря уже о том, что все учение этого твоего пацифиста отныне и навеки будет скомпрометировано насмерть... - Это предусмотрено планом, игемон, - пытался возражать я, в душе, однако, сознавая, что он прав; тем более, что все эти соображения (а также множество других) я сам этой ночью приводил Фабрицию. Беда в том, что выбирать нам просто не из чего, а вот этого-то прокуратор, к сожалению, пока не уяснил. - А теперь послушай меня внимательно, трибун, - промолвил Пилат ровным глуховатым голосом, и я внутренне подобрался: в _э_т_о_й_ ипостаси прокуратор являлся нечасто, а только она и давала представление о том, сколь опасен может быть этот человек. - Твой хитрый замысел на самом деле просвечивает насквозь. У тебя недавно приключился крупный провал (в Галилее, кажется, я не путаю?), и, чтобы его прикрыть, ты нуждаешься в крупном же успехе. Фортуна, однако, повернулась к тебе задницей: следует предательство Иуды, и ты теряешь еще и Назареянина; правда, в последний момент удалось предотвратить его ликвидацию - тут честь тебе и хвала. "Отмыть" живого Назареянина на самом деле можно, но это тяжелая, кропотливая, а главное - медленная работа, тебе же необходим _б_ы_с_т_р_ы_й_ успех. Вот тут-то в твою умную голову и приходит идея - выдать нужду за добродетель: Иешуа, видите ли, повредился умом и все равно ни на что больше не годен, так что это даже вроде как хорошо, что он арестован. А мы теперь по-хитрому выведем его из игры, устроив напоследок грандиозный спектакль - так сказать, по мотивам его проповедей - да такой, что его секта разом процветет, даже лучше, чем при живом лидере. Одним словом: р-р-раз - и в дамки! Правильно я говорю? - Так вот, трибун: план твой я не одобряю, а в помешательство Назареянина - просто не верю. Вся твоя затея - это чистейшей воды авантюра, да к тому же техническая ее сторона подготовлена через пень-колоду. За каким дьяволом ты лезешь на рожон? Я уже один раз сказал и еще раз повторю: с твоими провалами мне все ясно, работай дальше и не дергайся; как я буду тебя отмывать перед начальством - это мои проблемы, а не твои. Кстати, об отмывке: не забудь, что именно сегодня мы могли бы освободить Назареянина вчистую, не вызывая вообще никаких вопросов - в соответствии с обычаем пасхального помилования одного из осужденных. - Короче говоря, трибун, диспозиция будет такова. Мы сейчас расстанемся, и дальше ты будешь действовать самостоятельно, безо всяких консультаций со мной. Полагаю, что у тебя хватит здравого смысла сохранить Назареянина и воспользоваться для этого пасхальным помилованием. Я же сейчас сяду играть в поддавки с Синедрионом; они ведь наверняка захотят не только устранить Назареянина, но и перепихнуть саму казнь на меня, а самим остаться чистенькими. Только этот номер у них не пройдет - я в любом случае заставлю их расписаться собственным дерьмом на каждом листе этого протокола. А пока мы с Каиафой будем перепихивать арестанта друг дружке, ты вполне успеешь подготовить толпу на площади перед Преторией - так, чтобы при моем вопросе: "Кого отпустить вам?" они кричали: "Иешуа Назареянина!" громко и внятно. У тебя в запасе не меньше трех часов - вечность! - Ну а если толпа заорет другое имя (которое ей сейчас, вполне возможно, нашептывает Каиафа) - это будет означать, что ты не захотел (или не сумел - что несущественно) воспользоваться своим шансом, и тогда я умываю руки. Можешь действовать по любому сценарию - ты начальник, и флаг тебе в руки! Я не могу тебе ничего запретить (ведь никакой операции "Рыба" попросту не существует), а о твоих намерениях ничего не знаю, да и знать не желаю. Сам я, естественно, буду действовать в строжайших рамках закона, беспощадно карая малейшие от него отступления. То, что победителей не судят - чистая правда. Но если ты и в самом деле угробишь Назареянина или будешь схвачен иудеями за руку при передергивании карт... Тогда, боюсь, тебе предстоит попробовать - как влияет цикута на вкус твоего любимого фалернского; впрочем, ты, как офицер, наверное воспользуешься мечом, не так ли? Ну что же, прокуратор сделал для меня все, что было в его силах - не произнес магической формулы: "Именем Кесаря, категорически запрещаю..."; дальше все в моих руках. Кстати, все его соображения были весьма по делу, а предлагаемый план с пасхальным помилованием очень неплох. Беда лишь в том, что я - в отличие от Пилата - точно знал: никаким политическим лидером Назареянину больше не быть, это - данность, уже введенная в условия задачи. А посему следует немедленно приступать к реализации Фабрициевого плана - крайне рискованного плана, кто же спорит! - ибо дел с подготовкой еще - начать да кончить. ...Мы с Фабрицием стояли в пустом и загодя оцепленном - так чтобы мышь не проскользнула - крыле претории, прислушиваясь к медленно затихающему реву площади. По тому, с какой четкостью толпа перед этим скандировала "Вар-рав-ва!!", я понял, что был прав: Каиафа дела на самотек не пустил и _з_а_б_и_в_а_л_ _п_о_ _ш_л_я_п_к_у_, шансов переломить это "народное волеизъявление" у нас все равно не было никаких. А когда двое солдат себастийской когорты ввели приговоренного, произошла очень странная вещь. Мне показалось, что все солнечные зайчики, наструганные из косого утреннего света на мозаичный пол претории, вдруг сбежались к ногам Иешуа, заключив его в сияющий протуберанец, а наброшенная на его плечи багряница обратилась в сгусток чистого пламени. Впрочем, наваждение это длилось какие-то мгновения и окончилось, стоило мне лишь тряхнуть головой. Декурион-спецназовец тем временем, положив на табурет узелок с одеждой Назареянина, негромко докладывал: приказ исполнен, провели вдоль всей внешней галереи, дважды. Да, багряницу было видно из толпы хорошо - специально проверяли; себастийцам он тоже успел примелькался как "этот еврей в багрянице"; все готово, можно начинать. Я между тем в упор рассматривал Иешуа и результатом осмотра остался доволен: до него, похоже, дошло наконец, что шутки кончились; умирать придется - здесь и теперь. Пожалуй, мы все-таки сварим с ним кашу. Фабриций, несомненно, прав - это вовсе не религиозный фанатик, да и мортопатией тут тоже не пахнет; лицом своим владеет вполне, но пот-то, ручейками стекающий по вискам, никуда не спрячешь. Конечно, и жара нынче несусветная - вон как сразу спекается кровь, что сочится из-под тернового венка. С венком - явный перебор; черт бы побрал этих себастийцев! Это же их любимое развлечение - замотать еврея, подозреваемого в связях с повстанцами, в кокон из терновых веток и оставить поджариваться на солнышке. Впрочем, может оно и к лучшему. И я начал в лоб, без всяких хитрых предварительных ходов. Как ты там говаривал, философ - "да - да", "нет - нет", а что сверх этого, то от Лукавого? Мы заинтересованы в тебе и в твоей проповеди, а потому предлагаем честную сделку. В караульном помещении сейчас сидит садист-убийца, заслуживший по меньшей мере пять смертных приговоров. Его казнь назначена на послезавтра, но произойдет сейчас; он уже получил лошадиную дозу наркотиков, так что сам не понимает, на каком свете находится, и достиг к тому же полной анестезии. Его сейчас оденут в твой хитон, а затем распнут на кресте с табличкой "Царь Иудейский"; остальные детали тебя не касаются. Тебя же мы выведем отсюда и спрячем - с тем, чтобы ты через три дня явился своим ученикам, а затем и широким народным массам. Мы хотим, чтобы народ уверовал в твою божественную сущность, а авторитет твоего учения стал в Иудее непререкаемым. Те