ь, - сказал Кирилл так, чтобы все услышали. - У нас, товарищи, есть дело, которое не терпит. Облава нас задержит. Отвоюем, тогда уж поохотимся вволю. - Эх! - даже крякнул Ипат и, быстро отходя в сторону, запел на весь лагерь: - Да мы их в один бы мах взяли! Тут и фокуса нет никакого! Не флачки развешивать! Не медведя на овсы ждать! И долго еще звенело его пенье вперемежку с возгласами красноармейцев, возбужденных соблазном редкого удовольствия, каким для всех казалась возможная и напрасно упускаемая облава. Ночь прошла тихо. Только дважды противно распорол округу тоскливый, еще более страшный, чем вечером, вой, и Кирилл, просыпаясь, различал в темноте приподнявшегося человека, который, видно, маялся и не мог спать. Перед утренней перекличкой Кирилл сразу заметил отсутствие Ипата. Но тут, один за другим, прискакали двое связных с донесением отрядов. Нигде в ближайших окрестностях противник не был замечен, в деревнях царило спокойствие, и продвижение шло нормально. Приняв рапорты, Извеков с Дибичем вернулись к отряду, и к нему подбежал Ипат. Все на нем кривилось: фуражка - козырьком на ухо, пояс - пряжкой набок, на вороте не хватало пуговиц, и видно было, что он черпнул голенищами воды. Он выпалил, не переводя духа: - Рукой подать, товарищи командиры! Вот за этими березками сейчас брусничная полянка, за ней дубняк, а там мочажина, сосонкой прикрытая сперва реденько, потом гуще. Вот в самой гущине они, как есть, и находятся... - Постой. На поверке ты был? - остановил его Кирилл. - Точно так. Угодил как раз, как меня выкликали, - ответил Ипат, улыбаясь виновато и хитро. - Прыткий. Кто тебе разрешил отлучаться? - Так я же не отлучался, товарищ комиссар. Тут рукой подать. Все равно что оправиться сбегать. - Смотри. В другой раз... - Так ведь тут случай! Весь выводок у нас в руках, жалко не взять, товарищ комиссар, а? Ипат глядел на Кирилла белесыми своими глазами, умоляющими, полными страстной жажды действовать. Кирилл никогда не охотился на волков. Но в Олонецких лесах, в такую красную пору осени, ему не раз, бывало, случалось побродить с крестьянами, промышлявшими ружьишком. Нельзя было с любовью не вспомнить этих блужданий по золотым просекам, с пищиком в зубах, которому доверчиво отзывались трепетнокрылые порхающие рябцы. Кирилл глянул на лес. Утро было серое, но безветренное, и словно еще краше светились на березах первые зажелтевшие концы недвижно опущенных веток. - Там что, болото? - спросил он. - Какое! - воскликнул Ипат, почуяв, что дело приняло другой оборот. - Какое болото! Так себе, потное место! - Как же ты на потном месте увяз по колено? - По-русски сухо - увяз по брюхо, - улыбнулся Дибич. - Да не увяз! Оступился в оконце. Ручеек растекся, полоем таким, вода собралась в ямке, я не приметил, оступился. - Отстанем мы с твоими волками, - по виду недовольно сказал Кирилл и перевел взгляд на Дибича. - Нагоним да еще перегоним, - уверенно сказал тот. - Наш маршрут самый прямой, раньше всех отрядов в Хвалынске будем. - Ну, налаживай! - отмахнулся Кирилл и слегка приструнил: - Но чтобы на все дело не больше двух часов. - Да мы, будьте покойны, - раз-два! - с упоением вскричал Ипат и, то срывая с головы фуражку, то опять кое-как нахлобучивая ее, кинулся к обступившим его красноармейцам. Однако наладить облаву было не так легко. Все стрелки наотрез отказались идти изгонщиками, каждый требовал, чтобы его поставили в цепь. В деревне мужики тоже упрямились. Когда одному сказали, что, мол, чудак-человек, тебе же будет хуже, если твою корову зарежут волки, он не торопясь сплюнул и ответил: - А мою уж зарезали. Началась торговля - кому идти. - У кого больше скотины, тот пускай и идет, - говорили бедняки. - Эка бестолочь, - кричал Ипат. - У кулака убудет - ему не страшно, а ежели у кого одна скотина, с чем он останется? - На трудповинность положено брать сперва зажиточных, пускай они идут первые и в облавщики. Вспомнили, что в прежнее время охотники всегда выставляли загонщикам вина. Но тут красноармейцы обозлились: они сами бы не прочь выпить, и - по справедливости - им надо бы поднести за то, что они перебьют зверя, а у мужиков, поди, полны жбаны самогона! Только ребятишки рвались наперебой в дело, но и здесь не обошлось без раздоров и даже без плача: одних охотники взять соглашались, другим, по малолетству, идти запретили. Наконец обе партии были готовы - человек до тридцати загонщиков, с палками в руках, и четырнадцать стрелков. Ипат обратился к ним со степенным наставлением: - Операция будет, стало быть, такая... Его выслушали, не прекословя. Он брал на себя расстановку номеров, а Никону поручал руководить загоном. Партии, выступив и миновав березняк, разбились, и охотники пошли влево, загонщики вправо, гуськом, соблюдая полную тишину. Кирилл шел по стопам Ипата. На брусничнике кое-кто попробовал присесть, пощипать ягоды, но Ипат, обернувшись, свирепо затряс кулаком. Началось дубовое мелколесье, за ним короткая, по пояс, сосонка, которую приходилось осторожно раздвигать. Потом ступили на сырую почву, сапоги зачавкали, Ипат все оборачивался, тараща глаза, и по безмолвно прыгавшим губам его было понятно, какие избранные поучения читал он нарушителям тишины. Вдруг на затянутой осокой плешине он остановился, пальцем подозвал Кирилла и указал на маленькие зеркальца ржавой стоячей воды в траве. - Молодые нарыли себе колодцы, для водопоя, - прошептал он на ухо Кириллу. - Вон по краям когтями нацарапано. Он долго прислушивался к безмолвию, накренив голову на вытянутой шее. - Сейчас мы повабим, убедимся, где они, - шепнул он. Опять, как вечером, он прижал ко рту ладонь и завыл. Медленно наполнял ни с чем не сравнимый звук бездонные мешки и карманы лесной чащи, пока не захватил всего леса, не растекся и не исчез высоко над макушками деревьев. Долго этот мрачный зов оставался безответным. Затем, как отдаленное эхо, зародился в глубине леса и стал взбираться к небу тягучий отзыв зверя. Это взвыла волчица. Но странно, - голос шел совсем не оттуда, откуда ждали его охотники: волчица обнаружила себя у них за спиной, вне круга, который собирались оцепить облавщики. Ипат вытянулся стрункой, напрягая слух, стараясь в то же время сообразить - можно ли поправить дело, и уже понимая, что оно непоправимо, если волчица увела за собой весь выводок. Тут неожиданно заголосил впереди по-собачьему высокий лай молодых волков, рьяно и вперебой ответивших матери. - Здесь! - почти вслух выговорил Ипат. Он не в силах был удержать своего торжества, кровь хлынула к его лицу потоком, и он с усердием закивал товарищам, что все, мол, будет ладно. Волки лаяли фальцетами с лихим подвыванием, все более забиячливо, и быстро приближались к охотникам, так что многие невольно вскинули винтовки, готовясь их встретить. - Это они на добычу: мать с добычей, - шепотом объяснил Ипат. В этот момент Кирилл щелкнул затвором. Сухой, не очень громкий металлический треск настолько был чужд естественности природных лесных звучаний, что волки сразу примолкли. Ипат в необычайном страхе, исказившем его белый взгляд, смотрел на виновника. Кирилл, подавленный, стоял с открытым ртом, и над бровями его заблестел пот. Казалось, минуту Ипат не знал, что делать. Потом он овладел собой и торопливо, но с крайней настороженностью начал разводить и ставить стрелков на номера. Цепь заняла линию двух заросших просек, и на самом скрещении этих просек Ипат поставил Кирилла, а рядом - Дибича. Это было верное место: сюда вели (как он выразился) "ихние преспекты" - нахоженные выводком тропы. Кирилла прикрывала низкорослая сосна. Он нашел в ее мохнатых ветках просвет, дававший необходимую видимость участка. Через этот подзор он стал изучать отдельные коренастые стволы редкого дуба, путаную заросль бузины и столбами подымавшиеся над подлеском золоченые сосны. Елок почти не было, но одна, не больше человеческого роста, лежала сваленной около гнилого пня и почему-то надолго остановила внимание Кирилла. Смущение его прошло, хотя нет-нет да возникал в памяти исступленный взгляд Ипата, и неприятно мешала мысль, что если облава сорвется, то овиноватят в этом непременно Кирилла, потому что он щелкнул затвором. Он устал держать на весу винтовку и опустил ее к ноге. Тишина была нетронутой. Желтоплекий ремез обследовал ближнюю сосну, вьюном забираясь вверх по стволу. Пискнув, он перелетел на сваленную елку, потом умчался в чащу, и за ним погналась стайка таких же юрких птиц, вынырнув неизвестно откуда. У Кирилла похолодели промокшие ноги, он осмотрелся - нельзя ли присесть. Тогда беззвучие пересек далекий выстрел, который будто раздвоился на вздох и присвист, и вздох глухо побежал от дерева к дереву, а присвист удальски махнул в поднебесье. Не спеша и неровно, точно закапываясь в глубину бора, а потом всплывая к его вершинам, занялись вопли, непохожие на людские. В первую затем минуту можно еще было уловить визги мальчишек, звонкое "улюлю" мужиков. Но все быстрее, быстрее гиканье, свист, крики, стук палок по деревьям срастались в сплошной вал неподобного гула. - Улю-у-у-у-у-ууу!.. Загонщики всей лавой двинулись на стрелков. Тотчас, как сигналом разнесся выстрел, Кирилл поднял винтовку и, принагнувшись к своему подзору, начал остро разглядывать вдруг точно подмененные новыми кусты подлеска. Всякий сучок, всякий лист сделался изумительно отчетлив, и словно озадаченная неподвижность деревьев была несвязуема со страшным зыком, ломавшим воздух. Чудилось, будто корчуют сразу весь лес, и выдираемые из земли корни и сама земля стонут и вопят от боли. Упал одинокий выстрел в цепи. Стон на секунду чуть ослабел, но сейчас же набрал еще больше отчаянной силы. Кирилл слышал, как в теле его сжалась каждая мышца. И вдруг его словно окатило изнутри студеной водой: справа по цепи, там, где прозвучал одинокий выстрел, открылась беспорядочная пальба. Было похоже, будто дети захлопали по лопухам свистящими прутьями. И каждый удар по лопуху ожогом отзывался на Кирилле. Он все больнее давил прикладом в плечо и смотрел, смотрел перед собой, боясь моргнуть глазом, так что веки защипало солью выступивших слез. Тогда под сваленной елкой, которая уже привлекала его внимание, под самой звездочкой ее верхушки, мелькнуло светлое пятно. И тут Кирилл как будто оглох: не стало мигом ни шума загонщиков, ни стрельбы винтовок - весь мир вместился и замер в этом пятне. Лобастая, с широко расставленными куцыми ушами морда волка выглядывала на просеку отливавшими черным лаком глазами. Вобрав голову в приподнятые лопатки, зверь чуть заметно крался. Внезапно он дал легкий прыжок, растянув плавное тело над елкой, будто перелив себя через нее. Прицел был взят Кириллом до этого мгновенья, но палец нажал на спуск в самый момент прыжка. Волк взвизгнул вместе с выстрелом. Еще находясь в полете скачка, он рванул головой к задней ляжке, словно огрызаясь на преследователя. Потом он упал. Дважды он схватил себя за ляжку, и вырванные клочья шерсти разлетелись от его хрипучего дыханья. Он пополз влево от Кирилла, часто перебирая передними лапами и волоча раненый зад. Иногда он по-щенячьи визжал. Кирилл видел, что подранок может уйти, и готов был ко второму выстрелу. Но пока волк переползал просеку, было рискованно стрелять, потому что где-то совсем близко стоял на своем номере Дибич. Этой короткой нерешительности было достаточно, чтобы волк выполз из круга за линию стрелков. Он скрылся в кустах. Все чувства Кирилла сразу после выстрела ожили и горячо заработали опять. Пальбы уже не было, крики загонщиков утихали. Он сошел с номера и кинулся догонять волка. Он увидел сквозь листву его шубу и расслышал рычанье. Волк сидел, упершись выпяченными вперед лапами. На спине его топорщилась черная ость вставшей шерсти. Отвисший лиловый язык и пасть были облеплены светлым пухом. В секунду, когда Кирилл разглядел эту облепленную пухом пасть, треснул выстрел, и Кирилл, почти не целясь, со вскидки, тоже выстрелил. Голова волка сделала поклон, и он как бы с осторожностью лег на бок. Все было кончено. И, однако, Кирилл не двигался с места. Сойдя с номера, он нарушил правило. Дибич мог видеть подранка и стрелять по нем, не замечая подходящего Кирилла. Это была опасность. Предупредить ее можно было только немедленным выстрелом, хотя торопиться было излишне, потому что волк уже сел, явно не в силах уйти далеко. К тому же выстрел отпугнул бы других волков, которые еще могли выйти на прочие номера. Но к опасению, что Дибич выстрелит, не видя Кирилла, прибавилась боязнь, что кто-то другой добьет подранка и возьмет трофей. Надо было стрелять! Только теперь, после того как волк был убит, Кирилл стал вникать во все эти молниеносные соображения, толкнувшие его к выстрелу. И только тут он вдруг понял, что мимо всех соображений его толкал подсознательный страх перед раненым, смертельно ожесточенным зверем. И едва он признался себе в этом страхе, его охватил стыд, и он почувствовал, что все его тело залито жарким потом. - Ну как? Готов? - услышал он оклик Дибича. В голосе этом было столько счастливой гордости, что Кирилл напугался: а что, если подранок прикончен вовсе не им, а Дибичем? Ведь первым-то стрелял Дибич? - А у вас есть? - вместо ответа спросил он, все еще не двигаясь. - Е-е-есть! - так же гордо отозвался Дибич, и Кирилл услыхал неподалеку шелест раздвигаемых кустов. Тогда он сорвался с места и подбежал к своей добыче. Слыша, как колотится сердце, он с дикой радостью ухватил волка за ухо, приподнял его толстолобую полупудовую голову и бросил оземь. - У-у-ух, не-чи-стый! - гудел он упоенно, то расталкивая волка ногой в мягкое, пустое брюхо, то будто одобрительно теребя колючий мех его загривка. Дибич вышел из зарослей, сияющий, быстрый, взял зверя за заднюю лапу и повернул с боку на бок. - В окорок угодили? А я - слыхали? - с одного выстрела под лопатку! - Так ведь у меня как вышло, - воскликнул Кирилл и неудержимо-пылко начал в подробностях объяснять, как выстрел совпал с прыжком волка, как волк стал уползать и как пришлось его добить. Он только не сказал, что стрелял по сидячему зверю. Несколько загонщиков приблизились на голоса и с любопытством обступили добычу. Один из них - с кровоточащей царапиной поперек щеки и с разорванным рукавом - мазнул пальцем по щеке и, показывая кровь, проговорил: - Оборвались все об сучья. Одними спрысками не обойтиться вам, товарищи. - Радоваться надо, что покончили с чертягами, - весело сказал Кирилл, награждая волка добрым пинком сапога. - Оно, кому радованье, кому что иное, - ответил загонщик, пробуя приладить рванье на рукаве и потом сощуриваясь на Кирилла: - Чуть не упустили, выходит, волчонка-то? Далеконько за линией стреляли... - Почему упустил? - сердито остановил его Кирилл и опять принялся повторять сначала все, как было. Жар его не спадал, а все больше распалялся. Сломав молодую сосну и оборвав ветки, загонщики продели жердину между связанных лап волка и понесли его на плечах. Кирилл шел позади, с чувством триумфа поглядывая на волчью морду, черным носом бившую об землю, и говоря, говоря краше и краше все подходившим из леса загонщикам об удивительном первом своем выстреле и помалкивая о втором. Было взято четыре волка-переярка. Их свалили в кучу. Похожие друг на друга, как могут быть похожи только близнецы, они лежали в своих наполовину уже зимних шубах, изжелта-серые, в черноватых подпалинах по хребтам и лапам, со светлым подшерстком снизу и с боков. Глаза у них были крепко зажмурены, будто, издыхая, все четверо противились взглянуть на белый свет. Когда окружившие их кольцом стрелки и загонщики разобрались, кто и как убил своего волка, раздался чей-то насмешливый вопрос: - А что ж Ипат? Пустой? Огляделись - туда, сюда: Ипата не было. Стали звать - никто не откликался. Начали спорить - где Ипат стоял. Никто толком не знал, потому что он разводил по номерам, а где сам стал - никому невдомек было полюбопытствовать. Даже тот, кого он поставил на номер последним, не помнил, куда затем Ипат пошел: как будто направо, а может, и налево. Заспорили и о том, кто первый выстрелил в цепи, когда двинулись загонщики. Каждый уверял, что первым стрелял кто-то другой. - Да зачем вы пальбу-то подняли? - спросил Дибич. - Припаса извели - хватило бы на оборону целого взвода. Охотнички! - Мы, товарищ командир, беглым огнем, чтобы наверняка! Тогда выступил перепуганный Никон и сказал, что, по его мнению, стрельбу открыл Ипат. - Как мы, посля моего сигнала, погнали, так вскорости я слышу - раз! - жигануло и вроде сразу хлипнуло. Ишь, думаю, - Ипат: у него ружье с хлипом. Он еще мне говорил намедни, что, мол, у ружья ствол простуженный, с трещинкой. Он стрельнул, а погодя ребята по-ошли палить по всей цепи! Ипат с краю бил, с самого фланга. Пререканья так встревожили Кирилла, что почти не осталось следа ни от чувства триумфа, ни от неловкости за какую-то конфузную промашку, ни от стыда за мимолетный страх. Он будто впервые понял, что один отвечает за всю охоту и за все, что бы ни случилось с Ипатом. Да и не с одним Ипатом. Он был тем сознанием, которое взяло на себя ответственность за каждого человека - от Дибича до последнего деревенского мальчугана, ради забавы увязавшегося с облавщиками в лес. Нарядив красноармейцев пройти всей линией, которую занимали стрелки, Кирилл взял с собой Никона и направился туда, где - по догадке - мог стоять Ипат. Они осмотрели множество укрытий в кустах, какие могли привлечь охотника, они кричали, они прислушивались к далеким голосам товарищей, наконец вернулись назад и встретились с теми, кто ходил искать вдоль просек. Ипата не нашли. Загонщики подняли на плечи трофеи, и за ними двинулась вся вереница людей. По пути Кирилл сказал Дибичу: - Неужели его могли невзначай пристрелить? Ведь бывалый парень. Немыслимо! - Я думаю другое, - ответил Дибич. - Не встретит ли он нас сейчас в деревне? Кирилл остановился от недоуменья. - Не удрал ли Ипат от позора: выставил себя первейшим волчатником, все сам затеял, а как раз у него добыча ушла между пальцев! - Ну, это слишком тонко, - убежденно возразил Кирилл и все-таки задумался, и чем ближе подходили к лагерю, тем больше обнадеживала его высказанная Дибичем мысль. Однако в деревне ожидало разочарование: Ипат не возвращался. Так же скоро, как разлетелась весть, что красноармейцы перебили выводок волков, крестьяне узнали об исчезновении на охоте одного стрелка. Невозможно было выступить в поход, не разыскав пропавшего, и Кирилл, после совещания с Дибичем, снова отправил в лес поисковую партию. Время подходило к полдню. Кирилл сидел в избе у растворенного окна, дожидаясь обеденной: похлебки. Слышно было, как озорничали ребятишки вокруг сваленных под сараем волков да люто брехали на звериный дух попрятавшиеся собачонки. Что часто случается бабьим летом, с утра затянутое небо днем стало веселеть, и мягкое солнце без теней осветило землю. В эту минуту Кирилл рассмотрел троих путников, вышедших из леса по дороге в деревню. Они шли в ряд нескорой походкой. У одного был в руке узел, двое других несли на плечах мешки. Когда они немного приблизились, сделалось видно, что позади выступает еще один человек, которого передние собою все время заслоняли. Потом можно стало различить, что человек с узлом что-то прижимает свободной рукой к груди и, видимо, ему это неудобно, потому что он кособочит. Уже неподалеку от деревенской улицы трое передних расступились, обходя рытвину, и Кирилл увидел, что четвертый человек, отставая шагов на пять, держит наперевес винтовку. Почти тотчас Кирилл высунулся за окно, узнав в человеке с винтовкой Ипата. Не отрывая своих издалека белеющих глаз от конвоируемых людей, Ипат ступал жестким шагом, чуть вразвалку. Ружье вздрагивало у него в руках, отвечая шагу. Кирилл вышел на крыльцо избы. Крестьяне и красноармейцы собирались у открытых ворот, молчаливо ожидая пришельцев. Мальчишки вбегали с улицы во двор, оборачиваясь и наступая друг другу на пятки. Когда Ипат ввел подконвойных в ворота, он по-солдатски выступил вперед и взял винтовку к ноге. Через его распахнутую гимнастерку виднелась блестевшая от влаги грудь, удивительно светлая рядом с медно-алым загаром лица. Рапорт его звонко прозвучал на весь двор. - Принимайте, товарищ комиссар. В лесу - мной задержанные неизвестные численностью три человека. Один названный неизвестный, раненный в оконечность при попытке от меня к бегству. Двое арестованных были преклонных лет. Бородатые, довольно испитые, они казались очень усталыми, и оба, как только остановились, бросили наземь запачканную поклажу - холщовый мешок и перехваченный веревкой тюк. Третий тоже опустил свой небольшой узел, с трудом нагнувшись и сразу подхватив замотанную окровавленной тряпкой руку. Приподняв эту раненую руку повыше, он затем снял кепку, вытер ладонью мокрую, совершенно лысую голову и поправил съехавшие с переносья очки. И как только он обнажил лысину и сквозь очки глянул вверх, чтобы рассмотреть на крыльце возвышавшегося комиссара, Кирилл поднял брови, откачнулся и крепко прислонился к косяку плечом. Лысый же продолжал глядеть на него через очки в металлической тонкой оправе, нисколько не изменившись в лице, а только опять поддержав снизу раненую руку. - Поставить к ним караул, - тихо приказал Кирилл. - И обыскать. 28 Происшествие, о котором Ипат доложил Извекову, рисовалось так. Заняв крайний в цепи охотников номер, Ипат начал приглядываться в ту сторону, откуда, в ответ на подвыванье, долетел голос волчицы. Он рассчитывал, что она должна выйти на лай молодых волков, и не ошибся. Наверно почуяв неладное в том, как оборвался лай, она пробиралась к логову с большой осторожностью, однако подошла близко к линии стрелков. Едва разнесся крик загонщиков, она метнулась назад, и тут Ипат заметил ее и выстрелил. Взять старого зверя ему было лестно. Он махнул рукой на облаву. Он обнаружил кровь на кустах там, куда стрелял, и побежал по следу уходившего подранка. По мере отдаления от места облавы следы крови попадались все реже, пока совсем не потерялись. Но Ипат упрямо продолжал искать. Давно уже притих лес после гая облавщиков, а он все рыскал, забираясь в самую чащобу. И вот в густой поросли лещины глаз его поймал пятно, которое он принял сперва за настигнутую цель, и чуть было не выстрелил. Но пятно оказалось мешком с кладью, рядом лежали узел и тюк, а за ними, скорчившись, прятались люди. Ипат заставил их вылезти, забрать пожитки и повел арестованных лесом, крепче сжав винтовку и отвечая на прекословья единственным оправдавшим себя в веках афоризмом: "Там разберут!" Пока он сообразил, в каком направлении следует идти, утекло порядочно времени. Один из задержанных, когда проходили мимо лесного буерака, кинулся под откос. Ипат разрядил в него ружье, ранил в руку выше кисти и угрозой нового выстрела принудил выбраться из оврага. Он дал беглецу перевязать рану рубахой, которую тот извлек из своего узла, и после этого весь марш до деревни продолжался без приключений, - выглянувшее солнце довело Ипата куда надо. Перед тем как арестованных посадили в амбар, Кирилл велел задать им вопрос: откуда они идут и далеко ли держат путь. Они ответили, что все трое идут из города Хвалынска в Заволжье. Выслушав Ипата, Кирилл принял решение доставить арестованных в Хвалынск, но сначала дознаться об их намерениях. Он велел привести в избу того из этой тройки, кто назовется Хвалынским старожилом. Дибичу он ничего не сказал о своем замысле, но просил присутствовать на допросе. Степенного вида бородач, в шерстяном платочке вокруг шеи, заправленном под глухой ворот сильно ношенного пиджака, сказал Кириллу о себе, что он - из Хвалынских мещан, что у него за Волгой, на Малом Иргизе, родственники, и он направляется к ним. На вопрос - зачем он прятался со своими спутниками в лесу - он ответил, что все трое испугались шума и стрельбы и думали отсидеться, а лесом шли для сокращения дороги. Когда Кирилл начал допытываться, кто же эти спутники и давно ли старику они известны, тот сказал, что они в Хвалынске люди новые, но он с ними знаком, и один из них даже стоял у него на квартире. - Это который ранен, да? - спросил Кирилл. Нет, раненого старик знал мало. По фамилии он Водкин, в Хвалынске поселился года два назад, родом будто пензенский, владеет садочком, купленным по приезде. - У вас, значит, после революции поселился? - Словно бы после. А может, и в войну. - Ну, вы собрались к своим родственникам. А у попутчиков ваших тоже на Иргизе родня? По словам старика, попутничество было довольно случайно: он и его квартирный постоялец вознамерились податься на Иргиз потому, что там спокойнее, а Водкин присоединился к ним в расчете вывезти из Заволжья две-три семьи пчел, - тамошняя пчела славится. Знал же он Водкина потому, что тот приходил к нему менять на очках оправу (старик немного ювелирничал). - Прежде он золотые носил очки-то? - спросил Кирилл. - Помнится, будто золотые. - Кто же ваш постоялец? Постояльцем у старика был человек православного исповедания, приехавший в Серафимовский скит с желанием принять впоследствии монашество, но пока не нашедший там пристанища из-за тесноты. Братия очень стеснена - народу притекает все больше, а скиток маленький. Фамилия этого человека - Мешков. - Саратовец? - Да, оттуда. - Зовут не Меркурием Авдеевичем? Дибич, чутко следивший за разворотом дела, не мог бы определить - кто в эту минуту был больше изумлен - старик ли, услышав вопрос, или Извеков, получив утвердительный ответ. Кирилл сидел неподвижно, точно ему требовалось крайнее усилие воли, чтобы возвратить себя из бесконечной дали к тому, что находилось перед его взором. Потом он велел увести старика и заметил Дибичу: - Я думал, в этой троице у меня найдется один старый знакомец. А выходит, кажется, двое. Странно. - Что это за антик такой - Меркурий? - Попросту русский Меркул... Посмотрим, посмотрим, - опять задумался Кирилл. Ввели Водкина. Он раскачивал туловищем, прижимая руку к груди. - Нельзя ли показать меня фельдшеру? Рана не дает покоя, - сказал он, опускаясь на скамью. Кирилл долго глядел на него. Это был человек на шестом десятке, с примечательной головой - сдавленная с боков, она сильно выпиралась вперед лбом, а на затылке, очень похожем на отражение лба, имела математическую шишку. Желтоватые ресницы ободками вычерчивали пристальные, недовольные глаза. - Санитар перевяжет вам руку, - ответил Кирилл после молчания. - Почему вздумали бежать, когда вас задержали? - Решил, что попал к бандитам. - Со страха, значит? - Да. Рассказывают, сюда стали забредать из соседнего уезда какие-то мироновцы. - Как же вы отважились на путешествие, когда кругом этакие страхи? - Нужда. За Волгой обещали пару ульев. Я пчелками занимаюсь. - Ах, пчелками? И давно? - Не очень. На старости надо чем-нибудь промышлять. - Чем же раньше изволили промышлять? - Я был ходатаем по делам в Наровчате. - По судебному ведомству, стало быть? - По гражданским делам, частный ходатай. - Только по гражданским? - немного выждав, поинтересовался Кирилл. - Исключительно. - Документа у вас никакого не найдется? - Вам не передали? У меня сейчас при обыске отобрали. - Паспорт? - Да. Бессрочный паспорт. - Что же в нем обозначено? - Вы бы посмотрели. Ничего особенного. Уроженец города Пензы. Сын личного гражданина. Место жительства - Наровчат. Род занятий - писарь. Я начинал писарем, так и проставили. - Значит, до Хвалынска в Наровчате проживали? - Почти всю жизнь. - А в Саратове не жили? - В Саратове не бывал. В Симбирске, в Самаре - случалось. В Пензе, конечно. В Москву раз ездил. Третьяковскую галерею осматривал. Живопись уважаю очень. - По фамилии вас? - Водкин. Иван Иванович Водкин. - Одна фамилия? - То есть как? - удивился допрашиваемый. - Я в том смысле, что бывают двойные фамилии. Одно лицо носит две фамилии. - А-а! Бывают. Вот, родом как раз Хвалынский, наполовину однофамилец мой, Петров-Водкин. Может, слышали? Известный живописец. - Вот видите, - привстал Кирилл, - какой удачный пример! Не наполовину, а почти полное совпадение! - Почему совпадение? - обиженно проговорил Водкин. - Другая-то фамилия у вашего однофамильца на букву "п"! Кирилл насилу удерживал в голосе рвущееся наружу торжество. Водкин обнял кистью правой руки жесткую от высохшей крови перевязку и опять закачал туловищем. - Болит? - спросил, изучая его пальцы, Кирилл. Дибич беспокойно отвернулся к окну. - Болит, - терпеливо подтвердил Водкин, но сейчас же еще с большей обидой прибавил: - Не понимаю вас, товарищ комиссар, о чем вы хотите дознаться. Так с советскими гражданами не поступают. Арестовали неизвестно за что, да еще вдобавок раненому в помощи отказываете. Это все незаконно. - Старый законник! - быстро воскликнул Кирилл. - Не сомневайтесь, санитара мы вам дадим. Закон будет соблюден. Только не тот, который блюли вы. - Это мне не в укор. Я хоть и маленький человек, а всегда готов был постоять за правого. - Постоять вы умели, - убежденно согласился Кирилл, все еще не отрывая взгляда от руки Водкина. - Хватка у вас была поострее, чем теперь. Вы ведь отращивали да полировали свои коготочки-то, а? Водкин перестал раскачиваться и сокрушенно покачал головой. - Вы хотите меня кем-то другим выставить. Или, правда, приняли за другого? - Нет, почему же? Именно за того, кто вы есть. С улыбкой и будто раздумьем Водкин посмотрел на свои загрязненные пальцы. - Нынче приходится все делать, как садовому мужику. А прежде, конечно, руки чище были. - Ну, особенно чисты они у вас никогда не были. - Не знаю, о чем вы... - Хотя раньше у вас, правда, было как-то все изящнее. Золотые очки, к примеру. - Золотых я не носил. - Ну как так? Когда вы задумали перебраться в укромный Хвалынск, вам ведь пришлось все менять - от гардероба до паспорта. А очки купить новые не успели. Торопились, наверно. И вот эта оправа на вас - это уже хвалынская. Но очки можно переменить, хотя и с опозданием. А голову-то не подменишь! Вот ведь какая неприятность. Водкин развел обеими руками, забыв о ране, но тотчас, впрочем, опять прижал замотанную руку к груди. - Вы, кажется, действительно жестоко на мой счет заблуждаетесь, товарищ комиссар. Кирилл вскочил, оттолкнув ногой табуретку, и нацедил сквозь зубы воздуха, готовясь крикнуть. Но вместо крика произнес очень раздельно и гораздо спокойнее, чем все время говорил: - Наши биографии переплелись довольно туго, хотя между ними... собственно, никакого сходства. Вы постарались начать мою биографию. Я вашу постараюсь закончить (он примолк на секунду и затем будто выстукал по буковке на машинке)... господин жандармский подполковник Полотенцев. - Боже мой, что за убийственная ошибка, - прошептал Водкин и зажал здоровой рукой лицо. Дибич, который все время с болезненным напряжением ожидал какой-то необычайной развязки, громко ахнул и потянулся руками к Кириллу. - Ошибки никакой, - сказал ему Извеков, пожелтевший от бледности и странно тихий. - Этот человек вполне овладел притворством. Он артист. Я его лично знаю: он некогда препроводил меня в Олонецкую губернию. - Если вы убеждены, что это он, то... я поражаюсь вам, - торопливо сказал Дибич. - Что вы с ним забавляетесь? Ведь не находите же вы в этом удовольствия? - Нет, разумеется, - усмехнулся Кирилл. - Скорее, противно... И все же, честное слово, когда подумаешь, чего только не проделывали эти господа в недавние времена... да и сейчас еще кое-где проделывают, то... можно даже увлечься! Полотенцев открыл лицо. Оно было совершенно прежним, только неяркие с желтизной бровки взбежали кверху над очками. Он сказал в каком-то слащавом разочаровании: - Ваша слепая ошибка может мне стоить многого, я отдаю себе отчет и тем более должен сохранить мужество, как это ни трудно. Однако если уж вы искренне принимаете меня за... жандарма, то ведь жандармы были извергами, исчадием! Как же вы... Извините, я обращался к вам, как к товарищу, но теперь, когда вы столь недоказательно обвиняете меня... (Он беззвучно и как-то в нос посмеялся.) Вероятно, со временем будет какое-нибудь величание, соответствующее высокоблагородию или светлости. Может быть - ваша справедливость или ваша безусловность, ну, я не знаю, хе-хе! Так вашей справедливости едва ли пристало следовать худым примерам проклятого прошлого. Всем этим исчадиям, которые позволяли себе измываться над беззащитными при дознаниях... - Прорвало! - вскричал Кирилл, не давая Полотенцеву досказать тираду и рассмеявшись. - Старая желчь взбурлила! Помню, слишком хорошо помню, - вы были джентльмен иронический! И не без остроумия, черт побери, нет, нет, не без этого! Оно вас выдало не меньше даже головы с шишкой. - Все это может показаться увлекательно, как вымысел, - скромно возразил Полотенцев, - однако несколько по-детски увлекательно. Чересчур косвенно, на неубедительном для закона единоличном, мнимом опознании. Прямого же ничего нет. И, позвольте вас разуверить, ничего не может найтись. - Найдется, когда мы вас доставим к месту вашего проживания. Не в Наровчат, конечно, а в Саратов. Наровчат вас только отвергнет, как Водкина. Зато Саратов примет, как Полотенцева. - Ничего это не может дать, кроме излишних испытаний для меня. - О, только не излишних, совсем, совсем не излишних! - с глубокой убежденностью воскликнул Кирилл. Четверо красноармейцев во главе с Ипатом внесли в избу разобранные узлы арестованных. Ипат выложил на стол документы, деньги, часы вороненой стали и серебряные, с ключиком на шнурке, потом взял у Никона жестяную банку, которую тот держал с благоговейным почтением, и так же благоговейно поставил ее на особом расстоянии от других вещей. - Оружия при обыске не обнаружено, а вот издесь имеется капитальная сила, - доложил он, постукав ногтем по жестянке, и значительно оборотился к красноармейцам. Кирилл хотел придвинуть банку к себе, но рука его остановилась на ней, и он вопросительно поднял глаза на Ипата. Ипат выпятил нижнюю губу, важно вскидывая голову: мол, смотри сам, я говорю - не шутка! Это была обыкновенная круглая банка с осетром на крышке, опоясанным надписью: "Астраханская малосольная". Однако вес жестянки оказался непомерно большим. Кирилл с одного края приподнял крышку и сразу опять закрыл. - У кого обнаружено? - спросил он. - В самом этом нутре, - возбужденно сказал Никон, показывая распоротую подушку, - промежду самого пера. - Это которого вы еще не опрашивали, - разъяснил Ипат. Кирилл повел головой на Полотенцева. - Ты, Ипат, его привел, я с тебя за него и спрошу. Лично тебе приказываю: стой начеку и береги как зеницу ока. - Я свою зеницу берегу вдвойне: она у меня одна... Как только Полотенцева увели и оставшийся в избе Никон, с помощью другого красноармейца, взялся раскладывать на полу пожитки арестованных, Дибич шутливо мигнул на жестянку. - Адская машина? Кирилл подозвал красноармейцев. Все обступили его. Он открыл крышку, зажал ладонью банку и опрокинул. На ладонь, покрыв всю ее, увесисто высыпалась горка золотых, и верхние монеты маслено сползли на стол, как зачерпнутое сухое зерно с лопаты. Он тихо вытянул из-под золота руку. Чуть звонкий шелест металла мягко держался в воздухе, пока горка, оседая, будто растекалась по столу. - Мамынька, родимая! Тыш-ша! - ошалело дохнул Никон. - Приданое! - протянул другой красноармеец. - Меркурий, вот он где, Меркурий, - бормотал Дибич. Никто не отводил вдруг выросших очей от золота, только Кирилл рассеянно смотрел на всех по очереди. Он отошел затем к окну, постоял, вернулся к столу. Вскользь, улыбнувшись, он сказал Дибичу: - Вы не угадаете, о чем я сейчас вспоминаю. Это многое мне объясняет, очень многое... И он дотронулся пальцами до золотых, и они с тонким звуком еще шире распространились на столе. - Мамынька! - безголосо, одними губами повторял Никон. Третий арестованный, когда его привели, показался совсем убитым. Весь его стан как бы тонул в костюме, который его облачал, хотя было видно, что одежда не с чужого плеча, и владелец прежде хорошо знал, что шил. Давно не стриженные волосы и борода спутались, увеличивая смятенность убогого, словно просящего лица. Но в глазах, под растрепанными крылами бровей, светился до странности тихий восторг, будто человек этот заслуженно торжествовал достигнутую справедливость, в которой не сомневался. Глядя особенным этим взором на Извекова и вовсе не замечая золота, он сел на краешек скамьи. - Мешков, Меркурий Авдеевич? - Да. - Вы давно из Саратова? - Третью неделю. - Погостить в эти места или на постоянное жительство? - Полагал навсегда. - Почему же оставили родной город? - По своему желанию удалиться в обитель. Но прибыл, и не мог быть устроен. Келья, которую мне обещали в скиту, оказалась занятой, и я пока стоял на городской квартире. - И, видно, не понравилась квартира? - То есть, зачем я опять в дорогу тронулся? От беспокойства. Беспокойные вести пришли, что к Хвалынску фронт приближается. Я искал уединения старческим дням своим и забоялся, что мечтание мое нарушится. - Кто же ваши мечтания должен оградить в Заволжье? Казаки? - Почему казаки? - спросил Меркурий Авдеевич странным голосом, как будто сделавшим реверанс. - И в помыслах не было. - Да ведь за Волгой-то казаки? - Так далеко я не собирался. Меня Малым Иргизом прельщали - будто бы туда война не дойдет, места спокойные. Хотя мне не очень по душе. - Что ж так? - Там люди больше старой веры. Квартирохозяин мой тоже кулугур. Вот и приходится раскаиваться, что дал себя смутить: это он меня уговорил идти. Кирилл качнул головой, показывая на золото: - Ваше собственное? - Да, - сказал Меркурий Авдеевич, не только по-прежнему не глядя на деньги, а еще больше отвернувшись и, однако, нисколько не сомневаясь, что спрашивают именно о золоте. - Укрытое вами от Советской власти, да? - Укрытое может быть то, что ищут. У меня никто не искал. Так что не укрытое, а сбереженное. - Для спасения души? - Я думал в дар принести обители. Красноармеец, все время хмуро следивший за Меркурием Авдеевичем, неожиданно сказал: - Что же раздумал? Кабы принес, небось келья-то для тебя сразу бы нашлась. Мешков смиренно оставил эти слова без внимания. - Мы должны будем передать вас для следствия, - сказал Извеков. - Воля ваша. - А золото сейчас пересчитаем, составим акт, вы подпишете. - И это в вашей воле, - бесстрастно сказал Мешков. Он только прикрыл глаза и продолжал недвижимо