ло и быстро задремал. Проснулся он оттого, что странная пассажирка ловко и больно била его кулаком в бок, приговаривая: - Скорее, скорее, скорее же! Вон пошел с палкой! Высокий, в черном плаще. Флотский плащ, видите? Без шапки... Ее лицо было таким белым, что шофер даже испугался. - Только без ваших штучек, - сказал он севшим со сна голосом. - А то бывает - плеснет серной кислотой, потом разбирайся! - Идиот! - необидно сказала Варя. - Быстрее, а то упустим! Губы ее дрожали, глаза были полны слез. Сердитым движением она утерла мокрые глаза, почти прижалась к смотровому стеклу и сказала таким необыкновенным, раздирающим душу голосом, что шофер внезапно тормознул: - Если мы его потеряем - я умру. Правда! - Не денется, паразит, никуда, - вновь нажимая на акселератор, сказал шофер. - Ущучим, гражданочка, не переживайте... - Мне только смотреть, только смотреть, - говорила она быстро и все плотнее прижималась к залитому дождем смотровому стеклу. - Мне бы только его видеть, понимаете? Он шел быстро, опираясь на палку, но свободно и широко при этом шагал. Ничего жалкого не было в его походке, это шел сильный и здоровый человек, немного в свое время пострадавший на фронте. Осенний ветер трепал его темные, чуть волнистые волосы, дождь хлестал в спину, плечи плаща скоро стали совсем черными от дождя. Володиного лица Варвара не видела, да ей не было это и важно сейчас. Он был тут, почти с нею, он шел - ее Володя, ее мука и ее счастье, живой, подлинный, такой свой и такой далекий... Сдавливая маленькими ладонями горло, чтобы не кричать от этой счастливой муки, часто дыша, почти задыхаясь, она говорила, словно колдуя: - Только не упустите, понимаете, шофер, миленький, дорогой, не упустите. Я знаю - он к бывшей онкологической клинике идет, к институту, вот туда, пожалуйста, будьте такой добренький, не упустите... - Задавить гада! - вдруг пришел в бешенство шофер. - Колченогий дьявол, еще такую девушку истязает... - Нет, - счастливым голосом крикнула Варя, - что вы! Он удивительный! Это я, я во всем виновата! Я - негодяйка! Я - ничтожество и дрянь! Это меня задавить надо, меня, понимаете? - Тебя? За чего тебя-то? Но Варя не ответила. Устименко остановился перед тем, что когда-то было онкологическим институтом, перед грудой взорванных развалин, из которых торчали искореженные железные ржавые балки... - Теперь мимо него, вот к тому столбу, - попросила она так тихо, словно Володя мог услышать. - И там остановимся. Видите столб телеграфный? Шофер поставил скорость и чуть нажал газ. Машина, скрипя и охая, медленно спустилась в яму, зарычала и вылезла возле столба. Варя осторожно приоткрыла свою дверцу. Теперь она увидела лицо Володи - мокрое от дождя, с сильно выступившими скулами, с темными бровями. И вдруг удивилась: он стоял над этими развалинами так, как будто не замечал их, как будто не развалины - уродливые и скорбные - раскинулись перед ним, а огромный пустырь, куда привезены отличные материалы, из которых строить ему новое и прекрасное здание - чистое, величественное и нужное людям не меньше, чем нужен им хлеб, вода, солнечный свет и любовь. Делатель и созидатель - стоял, опираясь на палку, под длинным, нудным осенним дождем. И не было для него ни дождя, ни развалин, ни усталости - ничего, кроме дела, которому он служил. - Милый мой, - плача и уже не вытирая слез, тихо и радостно сказала Варвара. - Милый мой, милый, единственный, дорогой мой человек!