Отделить влияние магнитного поля, влияние фотоэффекта, рентгеновского излучения... По прошествии двух недель стало ясно, что подготовка методики займет не месяц, а полгода, затем Дан подбросит дополнительные условия, и тогда срок отодвинется лет на полтораста. После чего, окончательно установив ошибку, Дан преподнесет следующий гениальный вариант. Полтавский меланхолично смотрел в окно; на улице бушевало пыльное городское лето, с мороженым, газированной водой, стуком женских каблуков. Люди уезжали на дачи, лежали на пляже, покупали цветы, целовались, женились, рожали, и никому не было дела до того, что пять человек пропадали в лаборатории, не видя света белого. - Неблагодарные скоты, - взывал к прохожим Полтавский с высоты третьего этажа. - Неужто вас не волнует природа электрического поля Земли? Мы же стараемся для вас, а вы, вместо того чтобы стоять толпами у подъезда и ждать результатов, отправляетесь ловить рыбу! В конце июля газеты напечатали сообщения о работах академика Денисова по уничтожению грозы. Приводилось описание, как с помощью радиоактивных излучений управляли грозой. Крылов с восторгом прочел заметку вслух. - Денисов? - переспросил Полтавский. - Ну-ну. - Что значит "ну-ну"? - Междометие. Крылов обеспокоенно подумал о Тулине, который занимается вопросами активного воздействия на грозу. Но тут же подумал, что тревожиться о Тулине нечего. Дела Тулина шли блестяще, и иначе они идти не могли. Тулин защитил диссертацию. Профессор Чистяков болел, и Тулин в своем НИИ фактически руководил работами отдела. Тулин публиковал научные работы (слишком часто, по мнению Дана); Тулин состоял членом какой-то комиссии. Тулина любили, хвалили, упоминали, сам Дан считал его одним из интереснейших молодых. Посреди июля Дан объявил вместо отпуска неделю благородной праздности, и всем скопом они махнули на Рижское взморье. Крылов уговорил поехать с ними Лену. Они валялись на песке, купались и говорили о чем угодно, кроме физики. Дан оказался великолепным резчиком по дереву; из старых корней, валявшихся на пляже, он вырезал фантастических животных. Лене он подарил взлетающую по ветке лисицу. Вообще они с удивлением обнаружили, что Дан уважает гуманитарные науки и никак не разделяет их пренебрежения ко всяким эстетикам, этикам и прочим бесполезностям. Наоборот, он даже считал, им оставлено слишком малое место в жизни. Происходит то же, что с лесами: человечество бездумно вырубает леса, начинается эрозия почвы, остаются бесплодные камни, и никто не задумывается над пагубными последствиями насилия над природой только лишь потому, что последствия эти не оборачиваются против самих нарушителей, страдают потомки. - Но я могу быть ученым и порядочным человеком, не слушая музыки, - возражал Полтавский. - Вы да, а общество нет, - говорил Дан. - Что, по-вашему, отличает людей от животных? Атомная энергия? Телефон? А по-моему, нравственность, фантазия, идеалы. От того, что мы с вами изучим электрическое поле Земли, души людей не улучшатся. Подумаешь, циклотрон! Ах, открыли еще элементарную частицу. Еще десять. Мир не может состоять из чисел. Не путайте бесполезное и ненужное. Бесполезные вещи часто самые нужные. Слышите, как заливаются эти птахи? С ним не боялись спорить, он побивал умом, логикой, а не властью и авторитетом. На третий день в центральной газете они прочли интервью Денисова. Академик заявлял, что вопросы управления грозой теоретически решены, первые же испытания прошли успешно, остается довести технические детали. - Еще один блеф, - сказал Дан. Он заметно расстроился и в тот же день собрался в Ленинград; за ним уехали остальные. - Я свое догуляю, - сказал Крылов. - Шут с ним, с Денисовым, нас-то это не касается. Чего вы заполошились? - Ну-ну, - сказал Полтавский. - Жил-был у бабушки серенький козлик. Проводив ребят, они с Леной махнули автобусом в Эстонию. Утром на какой-то остановке Лена вдруг сказала: "Сойдем, а?" Они выпрыгнули из автобуса и очутились в спящем чистеньком игрушечном городке с башнями, крепостными стенами, поросшими акацией. На древней ратуше лениво били часы, по сырой, выложенной красными плитками мостовой ехали к рынку женщины на велосипедах. Навсегда запомнилось нежное тепло этого утра, базар, полный цветов, скользкие голубоватые пласты холодной простокваши, которую они пили прямо из горшка, зеленый холм, откуда открылись островерхие, красной черепицы крыши городка и дальние мызы, сложенные из дикого камня, и озеро с вышкой, где на упругой доске высоко подпрыгивала загорелая девушка. Для Лены незнакомый город был начинен неожиданностями. Волнуясь, загадывала она, что сейчас откроется за углом. Вдруг они выходили на площадь, и перед ними взметались в небо сталагмиты огромного костела из багрового кирпича. Внутри костела было холодно, светили цветные витражи высоких окон, гремел орган так, что вибрировало в груди. Поздно вечером они, спохватясь, помчались в гостиницу. Там, конечно, все было занято. Тогда, не раздумывая, они забрались в городской парк и подле памятника какому-то местному ботанику составили скамейки. Они лежали, подложив друг другу руки под головы, и Лена, глядя на звезды, говорила о том, что лучше, чем сейчас, не будет, а если будет, то тоже не страшно, что вот это и есть счастье и не к чему отодвигать его в будущее. Имя Денисова Крылов слыхал давно, в связи со многими проблемами, но на все расспросы о том, что же сделано Денисовым, никто не мог ответить ничего внятного. Шум нарастал, одна за другой появлялись статьи, восторженные, деловые, сенсационные: "Власть над молнией", "Укрощенная стихия", "Подвиг ученого". В университете Денисов читал лекцию. Крылов поехал послушать. На кафедру поднялся маленький широкоплечий крепыш, составленный из частей, принадлежащих разным людям. У него был голый желтоватый череп, рыбий рот и нежно-розовый толстый подбородок. Несмотря на излишне крикливый голос, театральные жесты, он быстро завоевал аудиторию веселой уверенностью. Крылов слушал его с удовольствием. У Денисова все получалось заманчиво просто, дешево, быстро, и Крылов с тоской подумал о мучительно нудной, бесконечной требовательности Дана, лишенной скорых надежд и ясных обещаний. Несомненно, Денисов умел убеждать окружающих, можно было понять появление очерка известного писателя: "Товарищ небо". Писатель взволнованно делился своим восхищением перед всепроникающим могуществом человеческого разума, дарующим людям власть над грозой. Существо научных работ его не занимало, зато он мастерски нарисовал картины бедствий - ревущие смерчи огня на нефтяных озерах, зажженных молниями, гибнущие в грозе самолеты. Он приводил древние гимны Риг Веды, где Индра своей громовой стрелой рассекает тучи, низводит на землю живительные потоки дождя и людям открывается солнечный свет. "Извечный источник религиозного дурмана, унизительных страхов, крепость суеверий, символ человеческой беспомощности - все рухнуло, от былого могущества останутся развалины - безобидное учебное пособие школьников десятых классов. Гроза демонстрируется по заявкам районо". Работу Денисова он образно связывал с мечтой народов о мире, о чистом и добром небе над нашей планетой. Очерк возмутил Дана: - Это особенно вредно, потому что талантливо. Он решил выступить на совещании, созываемом Главным управлением совместно с министерствами специально по работам Денисова. Накануне совещания в институт приехал Тулин. Впервые Крылов видел его таким мрачным и встревоженным. На все расспросы о Денисове Тулин цедил сквозь зубы: - Подонок! Тулин провел в кабинете Дана час и выскочил оттуда красный. Молча он сбежал вниз, Крылов еле поспевал за ним. Они неслись по улице, расталкивая прохожих, словно куда-то опаздывая. Вдруг Тулин остановился между трамвайными путями. - Я ведь о нем же заботился, и он меня еще упрекает! Лезет на ветряную мельницу! Да какой там, лезет на пушку со своим копьем! - Чего ты боишься? - осторожно сказал Крылов. - Пусть они поспорят. Истина рождается в споре. - Еще ты меня будешь учить! - со злостью выкрикнул Тулин. - Форменный детский сад! Неужто вы не понимаете, что Денисову сейчас нужен именно такой противник, как Дан? Чтобы утвердиться. Они очутились в красном грохочущем железном коридоре встречных трамваев. Тулин что-то говорил. По бледному, злому лицу его мелькали тени. - ...так их распротак. Истина! Истина в споре чаще всего погибает! - Ты уверен, что Денисов не прав? - Твой Денисов - авантюрист! Ну и что из этого? Они вышли на тротуар. - Почему ты сам тогда не выступишь? - спросил Крылов. - Поссорилось яйцо с камнем... Кто я такой? Денисов - академик, а я кто? - Раз Денисов заблуждается, надо ему разъяснить. - Кроме того, я занимаюсь той же темой. Подумают, что я из-за конкуренции. - Выяснится, что кто-то из вас неправ, вот и все. - Даже Голицын, член-корр, патриарх и прочая, прочая, не лезет на рожон. Он тоже говорил Дану, что спор ненаучный и тратить силы на эту галиматью просто неприлично. Все равно что опровергать мордовскую знахарку. Они остановились у витрины охотничьего магазина и молча разглядывали ружья, блестящие ремни ягдташей, ножи, высокие сапоги. - Конечно, будь я на месте Дана, я бы вмешался, - сказал Тулин. - Хм! - А Дану нельзя. За пределами науки он не боец. Вы должны отговорить его. Денисову известно, что мы связаны с Даном. И все это отзовется на нашей работе. - Поедем на охоту. Меня Аникеев звал. - Я Дану высказал все. Пусть он считает меня перестраховщиком, пусть, потом сам поблагодарит. А впрочем, не нужно мне его благодарности. - Не понимаю. Ты считаешь Денисова прожектером и хочешь, чтобы никто с ним не спорил. Где ж тут принципиальность? И вообще, что же получается? Что ты помогаешь Денисову? - Да, помогаю. Никто не разоблачит Денисова быстрее, чем он сам. Чем хуже, тем лучше. Тулин фактами доказывал, как Денисов выдавал желаемое за действительное. На один-единственный удачный опыт уничтожения грозы приходилось четыре неудачных. О них не упоминалось. Многое делалось вслепую, эффект мог получиться любой - и уничтожение грозы и ускорение ее, беда была в том, что никакой научной основы у Денисова не существовало. Удачные работы по борьбе с градобитием, которые шли на Кавказе, он беззастенчиво заимствовал, перенося на грозу. Процессы в грозовых облаках, механизм развития грозы, то, над чем бился Тулин, нисколько не интересовали Денисова. - Почему же твой Чистяков не выступит и другие? - Ты понятия не имеешь о нашей публике, - сказал Тулин. - Кому охота ссориться с Денисовым! Все равно он одолеет. - Это еще почему? - Беби! Культа нет, но служители еще остались. Трудно было, конечно, разобраться в хитро сплетенных интересах множества людей, хорошо известных Тулину, связанных между собой давними отношениями, построенными на соревновании, заботе об учениках, заботе о собственном здоровье, интересами совместной работы, служебной зависимости и т.п. Но и Крылов понимал, что ребятам, сидящим где-то на высокогорных станциях, нет ни возможности, ни времени бороться с Денисовым. Было ясно, что денисовская затея помешает многолетним серьезным работам разрозненных лабораторий и станций. В конце дня Дан вызвал Крылова и попросил срочно подобрать материалы об активных воздействиях для своего выступления. Крылов замялся, он поверил Тулину и понимал Дана, и разрывался между ними. У Дана сидел Голицын, седой, величественный; Крылов видел его впервые. Голицын вертел между ног палку с костяным набалдашником и заинтересованно разглядывал Крылова. - Что вас смущает? - нервно допытывался Дан. Крылов сослался на завтрашние испытания в камере. Кроме того, он не понимал, как это в ущерб собственной работе можно заниматься денисовскими делами, конечно, работы Дана связаны с атмосферным электричеством, с теорией грозы и затея Денисова нереальна, но все же это, так сказать, смежная область... Под пронзительным взглядом Дана он начал путаться, однако Голицын выручил его. - Слыхали? - обратился он к Дану, видимо продолжая старый спор. - Молодые и те норовят не связываться с Денисовым. Каверзнейшая личность. А вы, с вашим сердцем... Что он вам, конкурент? Будьте выше этого, разве в такой ситуации можно вести научный спор, тут не наука... Дан сцепил тонкие пальцы. - Бог ты мой, поймите, это ж не случай, это как инфекция: если не противиться, она расползется по всему организму, доберется и до нас, и тогда будет поздно. Денисов вводит в заблуждение, мы обязаны сказать правду. Чего бояться? Все еще живем памятью прежних страхов... - Он вдруг замолчал и затем сказал: - Эх, вы... - с печальным гневом и сопровождая это взглядом, который Крылов впоследствии часто вспоминал, как будто Дан смотрел сквозь них, куда-то далеко, в их будущее. Предсказания Тулина сбывались со зловещей точностью. Дан выступил и, не снисходя к уровню слушателей, на том строго научном языке, каким он дискутировал на своих семинарах, произвел беспристрастный анализ и сообщил свой приговор. Кроме двух-трех специалистов, никто толком его не понял. Но что Дану до этого, разве Истина меняется от того, что люди не различают ее? Слушателей раздражало высокомерие этого аристократа науки, пытающегося опорочить Денисова, убедить своими формулами, что все они невежды и болваны. Ни до кого не доходила его ирония: "Наконец-то мы услышали доклад, где ясно сформулированы научные основы, опубликованные за последние двадцать лет в разных учебниках", его разоблачения: "Раз пси равно шестнадцати, то любой найдет, что релаксация гаммы на два порядка выше", его выводы: "Следовательно, тяжелые ионы будут вести себя, как диполи!" В ответ Денисов благодушно улыбался. - Жаль, дорогой коллега, - сказал он. - Оторвались вы от жизни. Вот рядовые инженеры все оценили, а вы не смогли. А почему? Да потому, что они люди дела, с практическим складом ума. С диполями успеем разобраться, а вот сельскому хозяйству надо помогать немедленно. Какие убытки приносит градобитие! А гроза? Вы про нефтяников подумали? Нужды народные нельзя забывать. Немедленная эффективность - вот что решает. Председатель вежливо спросил Данкевича, что реально он предлагает народному хозяйству. - Пока ничего, - вызывающе сказал Данкевич. - Во-первых, необходимо закончить исследование по методике нахождения центров грозы, вероятно, тут могут встретиться... Его "если", "возможно", "надо проверить" произвели тягостное впечатление. - Вот видите, - с облегчением подытожил председатель, - конца и края не видно. А академик Денисов предлагает немедленные результаты. Как же мы можем отказаться от такой возможности? Совещание приняло четкий план обширных работ по исследованиям академика Денисова, одобрило его начинание, рекомендовало сосредоточить в его распоряжении отпущенные средства. Механика дальнейших событий была Тулину ясна, как падение камня. С мстительным удовлетворением он показал Крылову статью про своего шефа Чистякова, появившуюся в журнале, куда Денисова назначили главным редактором. Статья брала под сомнение правомерность направления, избранного Чистяковым. Денисов энергично очищал решающие участки от людей, мешающих ему; ученики его и приверженцы получали назначения на кафедры, в НИИ, в ученые советы. Доцент Лагунов был прислан к Данкевичу заместителем директора. Тулин кружил по комнате, раздражительно высмеивал старенькую, облупленную этажерку, репродукцию Ренуара, он придирался ко всему, что попадало ему на глаза, его злило то, как Крылов сидит, как он встает, то, что нет водки, и то, что есть колбаса, злило молчание Крылова и его вопросы. Встречаясь со взглядом Тулина, Крылов поспешно отводил глаза, как будто прикасаясь к высокому напряжению. Тулин остановился перед зеркалом, поправил волосы и, глядя себе в глаза, сказал: - Летел гусь в голове, а стал в хвосте. Не сегодня-завтра мою тему прикроют. - Кто прикроет? Тулин с силой провел по щекам. - Денисов? - спросил Крылов. - Найдутся и без него. - Что же делать? Тулин обернулся, сунул руки в карманы. - Что делать? Кто виноват? Любимые вопросы русской интеллигенции. - Он пружинисто прошелся, отшвырнул ногой стул. - Как идет работа у Дана? Крылов рассказал. Неудача следовала за неудачей. Открылись новые сложности. Начальные предпосылки не оправдались. Кое-что удалось смоделировать, но в общем пока одни развалины. Правда, получены важные данные для понимания природы атмосферного электричества и разрядов в облаках, и если бы не Дан... Он не позволяет отвлекаться в сторону, гонит и гонит вперед. Тулин сел на кушетку. - Итак, в ближайшее время вы результатов не получите? Крылов пожал плечами. - Где там! Обследователи навалились, Дана треплют, не дают покоя. И, как назло, у меня тоже ни черта не клеится. Меня все сносит на атмосферное электричество, я хотел с тобой посоветоваться, понимаешь, есть возможность и к механизму грозы подойти совсем с иного боку, чем вы, увязать в общую теорию, энергетически... - Погоди, значит, обследуют? Ну что ж, логично. Еще не то будет. Денисов его не оставит. Не оставит, пока не подомнет. - Ты преувеличиваешь, - сказал Крылов. - Ведь Дан прав. А если и не прав... Нет, нет. В наше время так не бывает. Может быть, надо пойти куда-то рассказать, я пойду. - Уже ходили и говорили. Не такие, как ты, ходили. А им - пожалуйте, вот решение совещания. Так сказать, в открытом бою побит ваш Данкевич. А то, что критикуют его, ну что ж, нормально, науке нужна критика. И будь здоров. Приветик. Такая чертовщина, обалдеть можно. Лицо его зябко съежилось, и Крылову стало не по себе не от слов Тулина, а от того, что Тулин, его Тулин, может перед чем-то отступить. - Твой Дан во всем виноват, - со злобой сказал Тулин. - Он все испортил. Зачем было их дразнить? Им только этого и надо было. Они провоцируют, а он донкихотствует, губит нас, мостит им дорогу. - Как ты можешь про Дана... - Он глуп, глуп, - с каким-то исступленным злорадством повторял Тулин. - Краеугольный камень. Олимпиец. Кристаллическая решетка, а не человек. Крылов страдальчески сморщился. - Ну, это зря... Разве можно требовать от Дана какой-то дипломатии? Он мыслит другими категориями. А ты знаешь, как он мыслит. Это молния. Ему все можно простить. - Кому нужна сейчас эта молния? Молнией задницы не согреешь. Все горит, пожар, а Дан наблюдает в телескоп... - Не смей говорить о нем плохо! - закричал Крылов. Впервые он осмеливался кричать на Тулина, впервые он взбунтовался. - Как ты смеешь? Дан - святой человек, гений. Тулин закинул ногу на ногу, успокоенно-холодно улыбнулся. - Да? Крылов оторопел. - Что "да"? - Барашек ты мой. Гении нынче получаются после смерти, а мы его при жизни сделали гением. Он возомнил и решил, что все может. - Ничего подобного. Все это вздор. Вздор! - бормотал Крылов. - Мой совет - оставь его, пока не поздно. Ты сам говорил, что успех и не брезжит. Дан занесся и взялся за непосильную задачу, из-за него ухлопаешь лучшие годы впустую. И кроме того, помяни мое слово: вам нормально работать не дадут. Крылов мучительно потирал лоб. - Нет, ты нарочно пугаешь меня. Только это все вздор. - Зачем же мне пугать тебя? Ты уже убедился, что я прав. - Если бы Дан позволил, - сказал Крылов, - я бы... Понимаешь, пользуясь дановской теорией поля, можно рассмотреть природу грозы... Тулин скучливо отмахнулся - непрактично, уязвимо с точки зрения результатов. - Такой темой можно заняться и лет через пять, - сказал он. - Держись-ка ты лучше за землю, парень. И он так выразительно оглядел круглую, курносую физиономию Крылова, что тот покраснел. - Я и не рассчитываю... Ну не получится, зато как интересно! Кто-то ведь должен начать. - Крылов помолчал. - Тебе-то хорошо рассуждать. - Мне хорошо, - сказал Тулин. - Между прочим, мой шеф решил сдаться Денисову на милость. Крылов поднял голову. Глаза Тулина были стеклянны. - И я с ним, - сказал Тулин. - Бухнемся в ноженьки. Владейте нами. Мы перебежчики. Ему сейчас перебежчики нужны. Самый момент. - Не юродствуй. - Денисок, конечно, облобызает нас. - Зачем вам это? - Работу спасать надо. Работу, понятно? Мой шеф здраво рассуждает, - хоть черту душу заложить, лишь бы дело делать. По-твоему, лучше слезы точить, жалобы писать? Нет, голубок, перед такими, как Денисов, нечего стесняться. С ними надо бороться их же методами. Нечего брезговать. Притвориться? Пожалуйста! Врать? Готов! На все готов. Потом успею руки помыть. - Что ж это тебе даст? - Поставлю условия. Дорогой владыка, я ничем вам мешать не буду, перекую мечи на орала, только не трогайте мою тему. Дайте мне доковыряться. Он, конечно, тоже поставит условия. Приму. От всего отрекусь. Чего кривишься? - Он вскочил, стиснул кулаки, глаза его словно разбились, сверкая острыми осколками. - Медуза ты интеллигентская! Всех бы вас, чистоплюев... Невинность! Благородство! А внутри-то - трусливый импотент! - Ну-ну, - ошеломленный его гневом, пробормотал Крылов. Тулин схватил с вешалки свой темно-серый плащ. - А ты, вместо того чтобы поддержать меня... Думаешь, очень приятно залезать в это дерьмо? А я лезу... Разумеется, куда как красиво взойти на плаху! Но от этого, милый, работа над грозой не продвинется ни у тебя, ни у меня. Ведь Денисов-то сам ничего не сделает. У него все это афера. Пшик! Дан прав. - Ага! Вот видишь. И я знаю, Дан - настоящий ученый. Он никогда не пойдет против своих убеждений. Он, как Галилей, будет твердить: а все-таки она вертится! Настоящий ученый иначе не может. Что бы ни было! Они стояли друг против друга, взъерошенно-непреклонные, пряча сомнения и растерянность. Первым заговорил Тулин. Нервная усмешка дергала его губы. - Эх ты, грамотей грамотеевич! Известно тебе, что, несмотря на эту фразу, Галилей все-таки отрекся. Ради того, чтобы иметь возможность работать дальше. Он был деловой товарищ. И, как известно, история его оправдала. История! А ты кто такой? Может, она, история, мне тоже памятник поставит. И тебе. Не волнуйся. Если уйдешь от Дана, обязательно памятник схлопочешь. Только мне на коне. А тебе, - он подмигнул, - тебе на мотоцикле. Он снова был старшим. Как бы они ни ссорились, что бы Олег ни делал, в их дружбе, наверное уж навсегда, он останется старшим. С внезапной детской нежностью Крылов взял Тулина за руку. - Не ходи к Денисову. Я не верю, что ты к нему пойдешь. Тулин милостиво поинтересовался: - Это почему? - Если бы ты решил пойти, то зачем бы ты мне рассказывал. Ты бы сперва к нему отправился. А тебя совесть мучает. - Приободренный молчанием Тулина, он сказал убежденно: - Есть все же вещи сильнее всякой науки и логики. Тулин молчал, улыбался, и Крылов сконфузился. - Передо мной тоже проблема, все же мне охота... Тулин посмотрел на часы. - Мне б твои проблемы, я был бы счастливым человеком. Крылов вернулся в комнату, включил чайник, открыл окно, нарезал хлеб, намазал бутерброды, выпил чай. Из всех людей на земле ему нужна была сейчас Лена, одна она. Чтобы она пришла, села на подоконник, и он, не торопясь, поговорил бы с ней, рассказал бы ей все. Всегда ему доставалась роль слушателя. Даже тогда, когда ему необходимо было посоветоваться, все равно как-то получалось так, что его перебивали и заставляли слушать. То, что говорили другие, всякий раз оказывалось важнее его личных забот. Никому почему-то не приходило в голову расспрашивать его. И ни у кого не находилось времени выслушать его. Он сидел за столом и мысленно звал Лену. Он внушал ей: ты должна прийти. В конце концов существует же какое-то действие на расстоянии, какие-то биотоки или телепатия, или еще какая-нибудь чертовщина. Нужно сильно захотеть - и Лена почувствует. Должен быть хоть один человек на свете, которому ты нужен. В раскрытое окно вливался шум улицы. На фоне пунцово-закатного неба возникла фигура Лены. Она быстро скользнула по острым железным волнам крыш. Рама окна была рамой картины. Лена, запыхавшись, уселась на подоконник, отодвинула горшочек с кактусом и разгладила юбку. - У меня масса времени, - сказала она. - Мы никуда не пойдем. Не удивляйся, можешь сидеть, рассказывать сколько влезет. Мне страшно хочется узнать, что у тебя происходит. - Нужно, чтобы был хоть один человек в мире, кто хочет тебя слушать, - сказал он. - Ты знаешь, раньше люди исповедовались, и им становилось легче. Иногда нужно просто, чтобы тебя кто-то слушал. Просто слушал бы и кивал головой. Человеку надо иногда открывать свою душу. - Давай ближе к делу. - Вот видишь... - Ну не буду, не буду. - Я бы построил специальные дворцы, посадил туда мудрых людей, чтобы к ним можно было прийти и поговорить. Никакой власти им не надо. Только бы они умели слушать. - Районные исповедальни. - Не смейся, это очень нужно. Бывает, ни с родным, ни с товарищем не хочется делиться. Олегу сейчас не до меня. Ему трудно. Но и мне тоже трудно. Я все больше чувствую себя тупицей, а Дан выходит из себя. Не знаю, как помочь ему. Боюсь, что не под силу нам... Забежали лет на десять. Но разве его переспоришь? - Это тебя Олег убедил? - А что, Олег прав. Олег всегда оказывается прав. Если он вынужден отступить, то где уж мне! - Не прибедняйся. Тебе не по душе все его доводы. - Криво, косо, но он идет к своей цели. Во всяком случае, не мне судить его. - Короче, ты разочаровался в Дане? - Нет, как ты не понимаешь! Уж на что Эйнштейн двадцать с лишним лет бился над единой теорией поля, и все напрасно. Так и умер, ничего не добившись. Теперь-то ясно, что это была безнадежная, несвоевременная затея. Даже Эйнштейн мог так ошибаться. - Что ж ты мучаешься? Уходи. Савушкин-то ушел. - Не ушел, а сбежал. Запахло жареным, он и сбежал. Ты хочешь, чтоб меня считали трусом? - Савушкин - трус потому, что он думал только о себе. А у тебя совсем другое. Поговори начистоту с Даном, он поймет. - Я - говорил ему, что хочу заняться атмосферным электричеством. Куда там! И слушать не стал. "После, после, сейчас рано". А чего ждать? Полтора года чикаемся, и даже не светит. - Ему виднее. - Что я такое для него - козявка. Какие у меня могут быть страсти? Не имею права. Я должен жить лишь его идеей. Он и знать не желает, что у меня появилось свое. День и ночь меня грызет это, надо сесть, продумать, просчитать, посоветоваться с ним, а я ничего не в состоянии: он захватил мой мозг, выжимает все, до последней клетки, ни опомниться, ни передохнуть, тащит и тащит. Ведь мы выяснили потрясающую вещь: чтобы восстановить электричество в грозовом облаке, нужно в тысячу раз больше зарядов, чем уходит в молнию. Скудный паек прежних теорий оказался недостаточным. В чем там дело? Что же там происходит? У меня десятки всяких соображений. Мелькнут - и пропали. Разобраться бы... Мимо, мимо! А я не хочу мимо! Я уже не могу без этого, как без тебя. Мне нужно заняться ими, иначе я засохну. Да я понимаю, что я всем обязан Дану, даже своими мыслями, замыслами... Я люблю его, он был для меня всем, а ему никакой любви не нужно, ему ничего не нужно, кроме своей работы. Что мы для него? - Гении жестоки. - Может, ему так легче? Быть еще и человеком - значит что-то прощать, признавать чьи-то слабости. Он не может себе этого позволить. Вероятно, он вполне искренне не понимает, что какой-то там Крылов смеет чем-то увлекаться. С его высоты все мои проблемы - ерундистика. - А как же остальные? - Ребята, те просто пожертвовали собой. Они отказались от всего ради Дана, вернее, ради работы. Но у меня-то есть своя идея, свой детеныш, какой бы он ни был, я не могу отречься от него. У Дана нет ни снисхождения, ни жалости. Он фанатик. Возможно, иначе ничего великого в науке не создашь, но ведь это ужасно... Подожди, не уходи, мне еще нужно столько рассказать. Относительно процесса образования зарядов еще Френкель выдвинул любопытную гипотезу... Небо быстро темнело, фигура Лены таяла в темноте, оставалось ее лицо со вспыхивающими глазами. - Я тебе завидую, - сказала она. - Как бы тебе ни было плохо, это все же счастье. - Счастье?.. Может, оно у каждого свое. Помнишь, я тебе передавал мой разговор с Савушкиным? - Нет, не помню. - Он сказал: "Творчество? Счастье? Мура! Какое может быть счастье и творчество на двенадцати квадратных метрах жилплощади с женой и ребенком? Счастье - это квартира из трех комнат. Даже двухкомнатная - уже счастье". - Да, да, ты тогда расстроился, тебе казалось, что, может быть, он в чем-то прав. - Значит, ты запомнила? - Нет, нет, я была ужасно невнимательна. Прости меня. - Хорошо, что ты здесь. - Я буду всегда с тобой, как только ты захочешь. Голос ее доносился все глуше. - Ты все-таки уходишь, - сказал Крылов. - Это - безобразие. Я не желаю иметь дело с призраками. - Толковый призрак - это тоже вещь. Пожалуйста, не швыряйся призраками. Чем я тебя не устраиваю? - Тебя нельзя обнять. Он услышал ее смех. - И только? - Я хочу, чтобы ты живая была такой же. - Живая, - повторила она задумчиво. - Может быть, это тоже призрак. Она поставила кактус на место, фигура ее слилась с дымной синевой вечера, растворилась среди бледных фонарей. На следующий день он поехал после работы на кинофабрику и долго ждал у проходной. Из ворот с грохотом выкатила пулеметная тачанка, где, обнявшись, сидели махновцы и красноармейцы в буденновских шлемах. Лена спрыгнула с тачанки и, подбежав к Крылову, расцеловала его в обе щеки. Не спуская глаз с ее лица, он стиснул ее маленькую жесткую руку. - Что с тобой? - удивилась Лена. На ее круглом крепком лице не было никаких следов тоски ожидания, ни вчерашней готовности слушать. - Чего ты делала вечером вчера? Она перечисляла: стирка, разучивала гимнастику йогов - хочешь, покажу? - Ты думала обо мне? - Сереженька, ты совсем как девушка. - Скажи, зачем я тебе нужен? - Начинается. Что у тебя за страсть - выяснять отношения. - Хоть иногда ты скучаешь по мне? - Так мы же часто видимся. Вот если бы мы надолго расстались. Ох, и зануда! Ты сам не понимаешь: ты меня любишь потому, что тебе не хватает меня. Давай лучше поедем к итальянцам - чудные ребята. Они поехали в гостиницу к итальянским артистам. Лена расспрашивала их про неореализм и маслины, и агитировала за колхозы, и читала стихи. Заболоцкого. Потом они пошли гулять. Лена шепнула Крылову: - Тихо-тихо умотаем, они мне надоели. Они юркнули в магазинчик. Конфузясь под взглядами продавщиц, Крылов купил стеклянные бусы. Лена тут же нацепила их и очень обрадовалась. - Честное слово, индейцы были гораздо умнее белых, когда меняли золото на такие бусы! - заявила она. Он с тоской подумал, как, в сущности, мало ей нужно. Ей ничего не было нужно. Ни от него, ни от кого другого. Ее устраивало вот это ситцевое платьице, бусы, вечерние прогулки, смешливая милая игра без прошлого и будущего. Он с трудом удерживал накопленные упреки. Всякий раз он давал себе слово объясниться, предъявить ультиматум и всякий раз откладывал, чувствуя, что это ни к чему не приведет. Существовала какая-то невидимая граница, которую он не мог переступить. Может быть, следовало выждать, запастись терпением, но у него уже не хватало сил. На ученом совете при обсуждении хода работ группы Данкевича присутствовали члены комиссии, молоденький журналист, какие-то представители и прочие любопытные. Заседание было обставлено весьма демократично, несмотря на то, что Дан возмущался и требовал удалить посторонних: "У нас здесь не цирк". Это прозвучало оскорбительно. Своей излишней резкостью он восстанавливал против себя даже нейтральных. Он не скрывал неутешительных результатов, принимая все удары на себя. На вопрос о хотя бы примерных сроках работ Дан сперва отказался отвечать, потом стал язвительно высмеивать спрашивающих: через десятки лет или завтра, а может быть, он вообще при жизни не успеет, что не вызывает у него никакого беспокойства, ибо он уверен, что к тому времени и члены комиссии уразумеют, что работать только на сегодняшний день, избегать рискованных работ, рассчитанных, может быть, на десятки лет, - типичное браконьерство. При таком подходе Циолковских не получится. Мы достаточно сильны, чтобы думать о будущем. На вопросы о практическом значении исследований он заявил, что никаких полезных применений тема не имеет. Это была неправда. Можно было связать их исследования с радиотехникой, навигацией; сохраняя максимальную щепетильность, можно было раскрыть ценность теории, допустим, для того же атмосферного электричества. Но Данкевич шел напролом, не замечая расставленных ловушек, а может, он и замечал, но не желал снисходить до участия ватой схватке. - Какой же смысл имеет ваше исследование? - спросил журналист и занес над блокнотом шикарное белое вечное перо. - Мы добиваемся научных результатов. - Что это даст нашей технике? - Ничего не даст, ничего, - сказал Данкевич. - Вам нужно, чтобы мы увеличили выплавку чугуна, так мы этого не делаем. Просто интересная проблема. Интересная, и больше ничего. За последнее время он еще больше исхудал, остался только профиль. "Не телосложение, а теловычитание", - как говорил Полтавский. Часто схватывало сердце, он злился не из-за неудач, а оттого, что его отрывают от дела. Вскинув огромную голову с седеющей шевелюрой, он нетерпеливо и презрительно пофыркивал, напоминая загнанного оленя, сильный и в то же время беспомощный, как рыцарь в латах перед пулеметом. Журналист весело строчил в огромном блокноте. - Вы отрицаете необходимость тесного переплетения науки с техникой? Вы за отвлеченную чистую науку? Что же вы хотите получить? - Не знаю, - сказал Данкевич. - Если бы всякий раз исследователь точно знал, что он хочет получить, мы бы никогда не открыли ничего нового. Тут Крылов не выдержал и крикнул "Правильно!" и зааплодировал, за что его чуть не удалили с совета. Председательствовал Лагунов. Он спросил: - До сих пор вы получали одни отрицательные результаты? - Они тоже имеют ценность. - На одних отрицательных результатах наука не может двигаться. К сожалению, даже друзей Данкевича ход работ не устраивал. Подсчитать можно что угодно, но опыты, опыты не подтверждают. Да и сама установка, без мощных конденсаторов, вызывающе простенькая, не внушала доверия. Выступали теоретики из смежного института, чувствовалось, что им неприятно обличать неудачу Дана, не хочется играть на руку Денисову и прочим, но добросовестность брала свое: осторожно и мягко они склоняли Дана переключиться на какие-либо побочные результаты исследования, заняться частной задачей. "Если бы атмосферным электричеством, если бы они вразумили его..." - молитвенно шептал про себя Крылов. Пользуясь ситуацией, - наконец-то! - Дана наперебой принялись поучать те, кого он называл посредственностями, импотентами, кто всегда чувствовал себя под угрозой, чьи работы он высмеивал, - начальники отделов и лабораторий, которые годами занимались пустяками, но зато никогда не рисковали и не ошибались. В свое время Дан пытался избавить от них институт и не смог. "При нашей заботе о человеке, - говорил он, - легче не принять хорошего работника, чем уволить плохого". Мазин, пятый год ходивший в аспирантах, "дедушка русской аспирантуры", намекнул на последствия культа личности: плохо, когда окружают себя ослепленными почитателями, вот, например, Крылов, вспомните, как он рвался к Данкевичу, дошло до того, что Крылов чуть ли не обожествлял Данкевича. Не возлагая особых надежд на успех дановских работ, Аникеев тем не менее защищал его, яростно нападая на проклятую привычку жить в науке сегодняшними заботами. Он свирепел оттого, что приходится доказывать элементарную истину - никогда нельзя предугадать результатов поиска. Выразительно оглядев Лагунова, он сказал: - Сам господь бог не предвидел последствий, сотворив человека. Дан отрешенно взирал на спорящих со своей снежной вершины. Казалось, его нисколько не огорчает ход обсуждения. - Голосованием в науке нельзя решать, - сказал он. - При чем тут большинство? Бездарей всегда больше, так уж устроена природа. - Вы что же, считаете, что в институте большинство бездарей, или как? - багровея, спросил Лагунов. - Да, да, поясните, пожалуйста, - сказал журналист. - А мне все равно, что вы там напишете, - сказал Дан. Крылов наклонился к Аникееву. - Надо что-то делать. Он идет вразнос. Они съедят его. - Подавятся, - сказал Аникеев. - Не те времена. Казалось, что Данкевича вскоре снимут, и с треском, но ничего не происходило. Аникеев знал, что говорит: несмотря на все старания Денисова, работы Дана даже зажать не удалось. За него вступились отраслевые институты и президиум Академии. То ли они еще надеялись на успех, то ли вообще считали неправильной политику запретов; приезжал вице-президент и полностью поддержал принцип свободного поиска в подобных темах. Но, с другой стороны, и Денисов по-прежнему продолжал раздувать свои проекты воздействия на грозу зенитными снарядами, и видно было, что выступления Дана ни к чему не привели. Создалось странное равновесие. "Д минус Д равно нулю, - провозгласил Полтавский. - Может быть, сие и есть благо - каждый должен иметь возможность доказать свою правоту". Но Крылов предпочел бы, чтобы их работу закрыли. Обсуждение на совете подкрепило его сомнения. Он не желал видеть Дана, зашедшего в тупик, когда придется признаваться в полном провале. Вскоре Дан отказался от руководства институтом, ссылаясь на здоровье. Его действительно одолевали сердечные приступы. - Он хочет сосредоточиться на нашей работе, - утверждал Полтавский. - Если бы он не был уверен в ней, он не решился бы на такое. Крылов недоверчиво хмыкал. Савушкин заикнулся было, что Дана вынудили уйти, но его подняли на смех, и неожиданно для всех стало ясно, что у Денисова-то силенок не хватает! Пророки осрамились, оказалось, что Денисова можно критиковать, и он уже не в состоянии преследовать за это так, как прежде. И нечего его бояться. Д минус Д равно не нулю, а прогрессу! Тулин пробовал охладить их восторги: - Так то Данкевич, то, что разрешено Юпитеру, не дозволено младшим научным сотрудникам. Но и он был смущен. В общем-то его страхи не оправдались. В конце зимы Дан слег. Немедленно последовали неприятности: урезали деньги, сократили часы работы на вычислительных машинах; заказы в мастерских - будьте любезны, в порядке очереди. Прикованный к постели, Дан нервничал, болезненно переживая малейшие помехи. Он был уязвим как слон, громадный, неповоротливый. Тулин видел в нем нечто старомодное, но для Крылова он был скорее откуда-то из будущего. Теперь масштабы замыслов Дана пришли прямо-таки в трагическое несоответствие с возможностями и средствами лаборатории, и самое ужасное, что Дан по-прежнему не желал ни с чем считаться. Внезапно решившись, Крылов отправился к Лагунову, исполняющему обязанности директора. - Как вам не стыдно! - сказал Крылов. - Вы-то понимаете, что так нельзя. Большую часть розового лица Лагунова занимали огромные очки в роговой оправе. Некоторое время он с любопытством разглядывал Крылова откуда-то из-за линз, словно какую-то букашку в микроскоп. Лагунова в институте побаивались, и для Крылова подобная дерзость могла кончиться плохо. Но Лагунов вдруг сказал: - А что? Мне импонирует, когда так, по-простому, по-русски... Вы мне давно нравитесь, Крылов. Выяснилось, что он знает работы Крылова, ц