шесть месяцев, ко-торые навсегда опрокинули мир. Она молча стояла передо мной, с лицом, покрытым коричневыми пятнами, с пожелтевшими бел-ками глаз, лицом, какое иногда бывает на шестом месяце бере-менности. Я хотел отвести взгляд от ее живота и кольца на ее руке, надетого тем самым парнем из нашей группы, который всегда уверял меня, что я не умею толком жить и никогда не научусь, и не мог. Я ничего не спросил у нее о проклятой вече-ринке в его доме, на которой она выпила как раз столько, чтобы* с того дня ей хотелось выпивать столько же всю жизнь. И я ничего не сказал ей о том, что мне хочется умереть... Я говорил ей все слова, которые она не услышала от меня в тот день, они рвались, обгоняя друг друга, из самого сердца, и не было в них укора или обиды, а только нежность. Я говорил ей о своей любви, не отпускающей меня ни днем ни ночью. Я го-ворил ей о величайшем, ни с чем не сравнимом счастье быть рядом с любимым человеком и готовности во имя этого счастья простить все. Я рассказывал о страданиях, равных которым нет в жизни, нестерпимой боли воспоминаний, боли навсегда утраченной, изувеченной чужими руками любви. Я сказал ей, что не хочу без нее жить, потому что не могу так жить, и каждое слово мое было правдой, идущей от сердца... Я говорил ей... говорил... Она стояла в передней, прислонившись спиной к двери, от-кинув голову. Я увидел ее глаза, в которых светились восторг, и неслыханная мука, и ожидание, я увидел побелевшие кисти рук, охватившие плечи, и еще я увидел ее губы, Я просто лежал и думал. Я говорю -- думал, за неимением другого подходящего слова. Мне даже кажется, что такого и слова не существует, посредством которого можно определить состояние мышления человека, который проснулся утром в пре-восходном настроении и, лежа на своей кровати, старается ни о чем не думать по той простой причине, что ему очень приятно и спокойно, и ни в каких, даже самых возвышенных или прак-тически выгодных мыслях у него потребности нет. К сожалению, это состояние продолжалось очень недолго -- я почувствовал, как мозг, словно стыдливая восьмиклассница, застигнутая врас-плох на задней парте новым учителем, молодым и чрезвычайно мужественным, за выщипыванием бровей во время сочинения, мгновенно встрепенулся и заработал не останавливаясь, возмож-но, даже более старательно, чем обычно, хотя ему, а следова-тельно и мне, было абсолютно ясно, что сегодня никакой нужды в этой суете нет. Вообще ради справедливости должен сказать. что я им доволен. Мозгом. Ни разу он еще меня ничем не под-водил. Бывали, правда, случаи, когда мне казалось, что в неко-торых критических ситуациях он был недостаточно быстр, но потом, спустя некоторое время, поразмыслив, я приходил к убеждению, что при очень высоком качестве его решений это была, пожалуй, максимально возможная скорость. Конечно же, я им очень доволен. Я ведь ему многим обязан. Благодаря ему все в жизни дается мне гораздо легче, чем подавляющему боль-шинству моих близких. Многое в нем меня восхищает. И еще, и в этом я убежден, думая об этом, я всегда испытываю ощу-щение уверенности и радости -- я знаю точно, что не открыл для себя все возможности и качества его, еще скрытые для меня, подобно залежам урана, до поры до времени спокойно лежащим на дне интенсивно разрабатываемого свинцового рудника или золотого прииска. Я знаю, что когда-нибудь, может быть, сегод-ня, а может быть, через десять лет, этот день наступит, я не знаю, где он застанет меня -- за письменным столом или в постели, в лаборатории, на пляже, или в самолете, но я жду встречи с ним, когда он выступит, и прозвучит "откройся. Се-зам", и родится в ослепляющем людское воображение озарении дитя с именем, еще никому не ведомым, но прекрасное в своей гениальности, в той же степени и в том же ряду, что "Война и мир", теория относительности или "Героическая симфония"... Стоп! Хорош, хорош! Ничего не скажешь. Настроение у меня и впрямь, видно, отличное. Ну что ж, остановимся и вывесим табличку: "Посторонним..,", а еще лучше, чтобы это не выгля-дело чересчур серьезным: "Посторонним В.", и улыбнемся при этом как "все-все-все", кто увидел ее на дверях одного поросен-ка, очень хорошо понявшего ее смысл... А может быть, и не будет этого дня. Обойдемся и не будем стонать и ныть. Так или иначе, наступит этот день или нет, будем держать себя в постоянной форме. И самое главное -- ни к кому не при-выкать, а следовательно, ни от кого не зависеть. Чувство -- самый страшный враг независимости. Один раз удалось выпу-таться, понеся крупные потери при переходе из сословия "раб чувств" в разряд "свободный гражданин", второго не будет. А когда наступит тот день... Интересно, кто бы это мог так рано позвонить? -- Я слушаю. Все понятно. Как я сразу не догадался? Все-таки великое качество -- такт. Я убежден, что любого человека, потратив на это дело какое-то время и энергию, можно отучить плеваться на улице или в саду при зоопарке и даже есть при помощи ножа котлеты и рыбу... Можно. Любые хорошие манеры можно при-вить, а вот насчет такта -- абсолютно безнадежное предприя-тие; или он есть, или его нет, и никогда уже не будет. Возьмем, к примеру, сотрудников нашей лаборатории: и того, с которым сейчас разговариваю, и двух остальных, что стоят рядом и шлют мне приветы. Люди вроде интеллигентные, да и не "вроде", а действительно интеллигентные, и образование у них выше не бывает, а с тактом дела из рук вон плохи... Это же элементарно -- нельзя больному человеку звонить так рано! Ведь они-то уверены все, что я болен, так какого же черта зво-нят в такую рань? _ Здравствуй, дорогой мой! Гораздо лучше. Думаю, что дня через два-три буду в состоянии прийти. -- Господи, только это-го мне не хватало! Собираются прийти навестить. Ведь весь отдых к чертям полетит. -- Спасибо, спасибо, очень тронут... У меня все есть, не беспокойтесь. Я был бы очень рад, если бы вы пришли, но, честно говоря... -- Последние слова надо сказать, понизив тон, и после них сделать паузу человека, который смущается. Удивительно ценная вещь -- инерционное мышление собе-седника, всегда на него можно рассчитывать -- моментально сработало, _даже слова он сказал те, которые я от него ждал, те самые слова, которые позволили мне в ответ скромно, но вместе с тем неуловимо игриво хихикнуть, как мужчина, -которо-му есть что скрывать. -- Между нами говоря, ты тоже в этой области своего не упустишь. И не старайся, все равно не отгадаешь. Вы ее не знаете. -- Пора переводить разговор. Еще, чего доброго, растро-гают меня эти разговоры. -- А как последние замеры? Как с графиком дела?.. Что?! Кривая, по крайней мере, должна быть на два порядка ниже! -- Теперь ясно, почему они позвонили сразу, как только пришли на работу. Непонятно только, для чего была нужна увертюра с вариациями на тему о здоровье, лекарствах и фруктовых соках. И чего это проклятая линия ни с того ни с сего полезла вверх? . -- Да не нервничай ты так, ничего еще не случилось... Ну еще подумаем, время пока терпит. Ты мне можешь подробно рассказать вчерашнюю операцию? Вот и прекрасно, прочти по журналу... -- Читает, а голос прямо дрожит от волнения. Я-то его понимаю: если эта проклятая кривая не остановится, то опять придется начинать сначала, весь месячный труд насмарку, но, понимая, такого волнения не испытываю. Не должен человек из-за пустяков так расстраиваться, ведь его тогда на мало-мальски крупное просто физически не хватит, а этот читает с таким выражением в голосе, как будто у него в руках не лабораторный дневник-журнал, а, по крайней мере, роман с главами ."Библия", "Коран" и "Талмуд". Так-так, так! Или мне это показалось, или он все же это сказал -- "ноль целых одна десятая", а ведь должна присутствовать всего лишь одна сотая... В любом слу-чае торопиться не будем. Не будем. Никаких вопросов. Через страницу эта цифра опять будет произнесена... Есть! Точно -- "одна десятая". Прекрасно. Ларчик открывается просто, но дадим его сперва подержать всем по очереди. Пусть сперва все трое пройдут над миной, в данном случае именуемой "одной десятой", чтобы ни у кого из оставшихся двух не было возмож-ности сказать: "Я непременно заметил бы эту ошибку, если бы читал журнал сам. Ты же знаешь, на слух цифры всегда вос-принимаются хуже..." -- или что-то в этом роде. Сейчас глав-ное -- установить и довести до сведения моих собеседников, что ошибку совершили все, естественно, кроме отсутствующих, в частности меня. Приступим к фиксации. -- Спасибо. 1 ы извини меня, пожалуйста, но я не успел сделать кое-какие пометки. Тебе придется прочитать все сначала... -- Как можно небреж-ней: -- Передай дневник Алику, пусть он и прочитает, нечего ему бездельничать. Да я нисколько не сомневаюсь, что тебе не-трудно, но пусть и Алик потрудится, тем более что сегодня я его голоса еще не слышал. И ради бога, не волнуйся так, что-нибудь всем коллективом придумаем... -- Хороший голос у Алика, по телефону особенно заметно, сразу же и мембрана зазвучала удивительно полнозвучно, словно это не типовая угольная пластинка трубки польского аппарата, а стереофониче-ские динамики "Эстонии" или "Грундика", из которых доносит-ся внешне бесстрастный, но полный внутреннего драматизма голос диктора Центрального радио, читающего ту часть сообще-ния о землетрясении в Перу или тайфуне над Пакистаном, где рассказывается об убитых и раненых, страдающих от голода и холода и зарождающихся эпидемий. Он кончил читать как раз на том месте, где обычно начинается лаконичный абзац с вестью о том, что медикаменты, продовольствие и остальные предметы первой необходимости при катаклизмах, безвозмездно посланные Красным Крестом, уже находятся в пути, на борту быстроходных самолетов. Будут, будут самолеты со спасатель-ным грузом на борту, и прилетят они вовремя -- Красный Крест уже принял решение. Но с объявлением повременим. -- Так, так. Я здесь все записал, сейчас просмотрю и поду-маю. И вы думайте. Вместе на что-нибудь и набредем. Я к вам через часик позвоню. Ну, конечно, если раньше что-нибудь на-думаю, позвоню сразу. Честно говоря, я не думаю, чтобы было что-то уж очень серьезное, скорее всего какая-то ошибка не кон-структивного характера... Ни в чем я не уверен, чисто интуитив-но... И еще, пожалуйста, это на всякий случай, попроси Тимо, пусть он прочитает мне две странички в части реакции с вана-дием. Привет, Тимо... Думаю, выкарабкаемся как-нибудь. Чи-тай, а я буду записывать... -- Старательный человек наш Тимо. И добросовестный. Медленно читает, слоги все раздельно про-износит, но и эту злополучную ванадиеву "одну десятую" тоже по слогам прочел, так, чтобы я успел записать. Очень не хоте-лось бы, чтобы Тимо, с его добрыми прозрачными глазами, узнал бы когда-нибудь, что вместо блокнота с карандашом я держал в руке стакан с яблочным соком из холодильника. -- Ну, всего доброго, ребята. Начинайте думать. Как только прояснится что-нибудь, немедленно созвонимся. Ну как вам не стыдно, не такой уж я и больной. Какие могут быть между нами счеты? Позвоню минут через сорок. Можно и раньше, но не стоит, напряжение должно достигнуть предела, чтобы наиболее полно ощутить радость. А напряжение будет максимальным, за это уж я ручаюсь. Им ведь сейчас вся-кие ужасы мерещатся, уже сомнения всякие появляются по по-воду правильности всей работы в целом. Ведь работа к концу близится. И вот вам -- на одном из самых последних этапов, можно сказать, почти заключительном, какая неприятность. И впрямь с ума сойти можно. Пожалуй, я им не через сорок, а минут через двадцать позвоню, жалко ребят, они и на самом деле хорошие люди, да и работники неплохие, но с потолком, видимым потолком среднего ученого. Да ведь это и не так уж плохо -- быть средним ученым, добросовестно делающим свое дело, пользу приносящим, так что не буду я их томить, а обрадую через двадцать, а точнее, уже через пятнадцать ми-нут. Есть время допить сок и понежиться в полудреме. Заслу-жил. Без лишней скромности скажу, заслужил. И всех троих заставил вслух повторить ошибку. И самое ведь главное -- очень тонко это сделал, незаметно, как раз с тем самым так-том, отсутствие которого так заметно в поведении большинства людей. И причем ведь я это не для собственного удоволь-ствия делаю или ради праздного развлечения, а во имя целей не сразу заметных, но в конце концов свои плоды прино-сящих и в сути своей не низких, а благоразумных и даже гу-манных. Вот позвоню я им, сообщу, что нашел ошибку, обра-дуются все несказанно после всех треволнений, и мне будет искренне приятно оттого, что удалось товарищей обрадовать. Но ведь это одно, причем лежащее на самой поверхности об-стоятельство. Я же из-за другого старался, когда троих заставил произнести "одна десятая". Ведь предотвратил же я этим уни-зительные для всех поиски виновного, а следовательно, неиз-бежное появление в здоровом коллективе жалкого и всеми пре-зираемого козла отпущения, поставившего своей грубой ошибкой под угрозу срыва работу, от исхода которой зависит, без преувеличения, благополучие и успех дальних планов остальных. Не будет козла, а будет три человека, по справедливости ощущающих свою вину и еще раз получивших возможность убедиться, что рядом с ними работает человек незаурядный, но вместе с тем скромный и на первенство ни в коей мере не пре-тендующий и но всему этому достойный не только всяческого уважения, а и теплого внимания и чуткости. Дело это тонкое, успехи каждый раз приносящее незначительные, но каждый раз в сознании окружающих закрепляемые и со временем оказываю-щие на общественное мнение действие приятное и весомое, по-доено тому приятному давлению, какое оказывает на ладонь благонравного и рассудительного мальчика пестро раскрашен-ное глиняное яблоко, переполненное монетками, каждая в от-дельности из которых, способная в свое время доставить чело-веку пусть острое, но, к сожалению, не оставляющее материаль-ного следа наслаждение в виде аттракциона "Вертикальная сте-на" или даже цирка, теперь, укомплектованная подобными себе до состояния полной копилки, ставила его впервые в жизни на качественно новую ступень -- человека, не зависимого ни от кого, но по справедливости заслужившего (в отличие от всех своих товарищей) право на безграничное счастье владельца ве-лосипеда или самоката. Я набрал номер и почти сразу же вслед за этим услышал голос Тимо, видно, он и не отходил от телефона. Я спросил, как идут дела и нет ли каких-нибудь изменений к лучшему. Я еще некоторое время послушал, а потом, прервав страстный погре-бальный речитатив, сказал ему, что, проанализировав запись-телефонограмму, кажется, установил ошибку. Я сказал им (я знал, что все трое, прильнув к трубке, слушают меня), что все дело в дозировке, и назвал правильную цифру, и голос мой пе-рестал быть слышным под обрушившейся на меня лавиной апло-дисментов. Я стоял на сцене, залитой светом прожекторов, и раскланивался, жестами и мимикой напоминая беснующейся от восторга публике, что не надо забывать и об оркестре, в той же мере, что и я заслужившем благодарность, но публика не ве-рила моему лицемерию и продолжала выкрикивать мое имя, не обращая никакого внимания на встающих каждый раз по мановению моей руки музыкантов, среди которых были двое или трое, кажется, контрабасист, первая скрипка и саксофон-баритон, еще продолжающих думать, что этот успех принадле-жит всем находящимся на сцене в равной степени. В заключение я сказал ребятам, что выйду на работу через два дня, и попро-сил звонить каждый день и информировать меня о ходе опыта. Я решительно остановил разговоры о том, какой я молодец, ве-ликодушно сказав, что эту пустячную ошибку мог бы сразу заметить каждый, взглянувший на записи свежим, отдохнувшим взглядом, что у меня и получилось, и, попрощавшись, положил трубку. Я знал, что сейчас они только и говорят о том, какой я хороший товарищ и человек, и, не скрою, мне было это очень приятно. Мне даже вдруг захотелось очутиться в лаборатории, но это сумасбродное желание мгновенно исчезло, вышвырнутое из сознания мыслью, что через два дня я буду иметь возмож-ность находиться в ней ежедневно ,в продолжение долгих семи часов, так сказать, практически лишенным на это время права свободного выезда и выбора времяпрепровождения, наиболее точно соответствующего моему настроению в данный момент. Все-таки очень хорошее сегодня утро. Утро человека, у которого все в порядке. Утро, когда хочется немедленно встать и включить музыку, или натереть и без того начищенный паркет, или написать поздравительную открытку своему бывшему декану, о юбилее которого было объявлено в газете, и поблагодарить в теплых выражениях за его выдающиеся заслуги по воспитанию юношества за все время его деятельности, вплоть до дня выхода на пенсию. Хочется встать, несмотря на отсутствие срочных дел и даже на то, что подушка еще сохраняет тепло и тонкий и вол-нующий аромат волос Прекрасной Женщины... Ну что ж, вста-вать так вставать. Сделаем легкую зарядку с гантелями, от ко-торой рельефнее станут мышцы под тонкой упругой кожей, примем душ, сперва горячий, а потом ледяной, развивающий эластичность сосудов, по которым быстрее побежит высокоокта-новая кровь. Сделаем все то на первый взгляд минимальное и вместе с тем все зависящее от нас, чтобы всегда быть в хорошей форме, в постоянной готовности не упустить любой, самый незначительный шанс, время от времени выбрасываемый в жиз-ненной лотерее и достающийся только человеку, не забывавшему своевременно уплатить свои тридцать копеек. А вот эта чашка настоящего кофе, не того жалкого суррогата с извлеченным для фармацевтических нужд кофеином, который подается в лучших ресторанах и кафе, а маслянисто-коричневого ' цвета, густого, как расплавленный шоколад, пахнущего мачете и ассегаями, эта чашка кофе как раз и есть та капля, которая пе-реполнит до краев мое сегодняшнее утреннее настроение и дове-дет его до кондиции телефонного воркования, очень трудно исполнимого жанра человеческих взаимоотношений, по существу, на первый взгляд 'ненужного и бесцельного, после того как игра сделана, но необходимого человеку хорошего тона, воспитания и вкуса в той же мере, как рама из некрашеного дерева, цвета теплого золота, для Салахова в пастельных тонах или очень сухое белое для осетрины в соусе из тертых орехов с бадьяном и барбарисом. Ибо это сфера, из которой можно извлечь для себя кое-что существенное, способствующее появлению в себе ощущения великодушия и благородства... А она ведь это заслужила. Заслужила в полной мере, как никто другой, потому что это были прекрасные семь дней, про-летевшие на едином дыхании, без малейшего промаха с обеих сторон, без мелочных обид и следующей за ними досады, без наивных претензий и вынужденных обещаний. Дни острого и . все же изысканного наслаждения общения с нею, дни страсти, охватывающей неслыханной жгучей жаждой все существо и щедро утоляемой в мучительном восторге и радости, живитель-ной прохладной струей переливающейся в свете, ослепляющем зрение и пьянящем разум, и не несущей в себе ни единой капли безразличия и пресыщения. И минуты кружащей голову благо-дарной истомы и тихой задумчивой нежности. Минуты ясные и совершенные, закрепляющие в сознании ощущение уверенности и силы и не оставляющие после себя ни малейшего, даже еле заметного налета унизительных сомнении в себе и стыда. Это была чудесная партия двух достойных противников, и завершить ее следовало в том же стиле и на том же высоком уровне искусства, единственно и подобающем гроссмейстерам, рыцарям благородной красивой игры. Эти дни, которым я уже присвоил мысленно почетное звание Недели Прекрасной Любви, настолько украсили Отдых и внесли в него, что особенно ценно, столь редкостные, никогда не под-вергающиеся инфляции понятия, как Событие и Приключение, что я позволил себе зачислить его в заветный, тщательно обере-гаемый и столь же тщательно и жестко отбираемый ряд Прият-ных Воспоминаний. Два дня, остающиеся до выхода на работу и до ее отъезда в Трускавец, два дня, остающиеся до естественного финиша, в память Недели освободим, насколько удастся, от неловкости и напряжения последних минут на перроне, когда даны уже и первый, и второй, и третий звонки, и на светофоре давно уже горит зеленый свет, а поезд все не трогается, поджидая застряв-ший в уличной пробке почтовый контейнер или генерала, задер-жанного на приеме речью высокого иностранного гостя, и когда провожающие, столпившиеся перед окнами вагонов, все повторя-ют и повторяют выглядящие со стороны с каждым новым мгно-вением все пошлее, несуразнее воздушные поцелуи и прощальные махания затекшими кистями, с тоской понимая всю нелепость и безвыходность ситуации. А все-таки быстро пролетело время, отмеренное Бюллетенем, можно было бы, конечно, выхлопотать еще "одну недельку, и я уверен, мало бы кто на моем месте удержался бы от соблазна и не попытался бы прикупить к верным семнадцати на руках -- еще короля. А ведь риск хорош только тогда, когда он оправ-дывается. А пожадничай я -- пожалуйте на ВКК! После деся-ти дней бюллетень продлевает только врачебная контрольная комиссия. С ней тоже можно, наверное, добиться приличных результатов, но стоит ли рисковать? Да и не в риске одном дело, очень уж эти сеансы утомлять стали за последнее время. Особенно трудно дался последний, третий, визит к моему доро-гому Айболиту, к которому я уже начал испытывать что-то по-хожее на благодарность за его озабоченность в связи с моим пошатнувшимся здоровьем. Даже жалко его стало, когда он, -- после того как я ему описал последнюю стадию болезни колена, рассказал об острых, стреляющих болях в левом бедре и нижней части живота и даже продемонстрировал, как проходит тут же начавшийся приступ, -- осторожно касаясь, прощупал колено и сказал, что очень рекомендует мне лечь на неделю-другую в больницу. Я произнес фразу, вызывающую у любого врача ре-акцию профессиональной обиды, -- сказал, что ни в коем случае не смогу этого сделать по причине неотложных важных дел по службе. -- Служба службой, -- хмуро сказал он, -- а здоровье здоровьем. Нельзя откладывать это дело. Болезнь прогрессирует, запустишь, потом смотришь, а она уже давно в хроническую пе-реросла. Воля ваша, но я бы на вашем месте полежал бы в ста-ционаре некоторое время. До полного излечения. Ноги вам еще долго ведь будут нужны. Я обещал ему, что при малейшем ухудшении немедленно последую его совету и лягу в больницу, ко это его не успокоило, он еще раз неодобрительно покачал головой, осмотрел мое колено и отпустил только после того, как выписал добрый десяток ре-цептов и направлений на всевозможные процедуры и взял с меня слово, что я буду, насколько это возможно, беречь колено от резких движений и, упаси бог, от толчков и ударов. Милый и добрый доктор из районной поликлиники! Чуткий и добросовестный, в быту и на службе придерживающийся наи-гуманнейшего принципа: "Человек человеку -- дельфин!" За доброту и за искреннее желание помочь -- спасибо! И в знак благодарности я сделаю все от меня зависящее, чтобы никогда!, никогда в жизни не узнал ты правды об этих трех моих визитах к тебе. И будет это справедливым и даже щедрым гонораром за нее -- и за твой диагноз, и за курс лечения, и за все прощальные советы. Опять телефон зазвонил. С работы, наверное, а может, быть, она. Нет, вряд ли она... Посмотрим. --Я слушаю...-- вот уж чего я не ожидал совершенно услышать -- так это голос отца. Совершенно неожиданный зво-нок, так сказать, не предусмотренный расписанием и протоколом. -- ...на работе сказали, что ты болен, Что-нибудь серьезное? Папочку волнует здоровье единственного сына? Папочка тра-тит свое драгоценное время на расспросы о его болезни? Это всегда трогательно и производит на окружающих в высшей сте-пени приятное впечатление. "Он по своей натуре очень сдержан и суров, но он всегда любил сына", -- шептали друг другу в дальнем углу комнаты дамы, глядя на сидящего у кровати чело-века, на его мужественные черты, по которым скатилась слеза, на его скорбные глаза, устремленные на бледное и уже почти совсем безжизненное чело единственного отпрыска. -- Да нет. Пустяки. Все прошло. --А сейчас как ты себя чувствуешь? -- Нормально. Что-то у папочки голос звучит не как обычно. Какие-то нотки незнакомые в его уверенном баритоне проскакивают. Или мне кажется? -- А что ты вечером собираешься делать? Вот так номер! Папочка интересуется, как его сын проводит Досуг. "Все бросились к телетайпам и телефонам! Команда Южной Кореи забивает шестой гол в ворота британской сборной королева покидает ложу!" -- У меня встреча. -- Ты не можешь отложить ее? Или хотя бы перенести часа на три? Так не пойдет! Желаем посмотреть! В непрозрачной таре прием от граждан домашних животных прекращен". -- Постараюсь, но ручаться не могу... Это не только от меня зависит. Следующий ход ваш, папочка. Жду. -- Сегодня открытие нового здания морского порта. Мне было бы приятно твое присутствие. -- Поздравляю тебя. Я читал об этом. Но не знал, что назна-чено на сегодня. Я, конечно, постараюсь прийти. -- Приходи, В шесть часов. -- Тогда мне и откладывать ничего не придется. Я успею, ведь это займет не много времени? -- Будет еще обед. Официальный. До встречи. -- Всего доброго. Придется пойти. Ничего не поделаешь. Комкается послед-ний вечер Недели Прекрасной Любви, вот ведь что обидно. Ну да ладно. Еще не все потеряно. Он же сказал, в конце концов, что будет обед, а не ужин. Может быть, успеем. Позвоним к ней и скажем. Извинимся и объясним. Выразим сожаление, переходящее в отчаяние. Гудки. Внимание! Старт! Обменялись приветствиями. Пора. Сперва выдадим без всяких эмоций краткий текст с сутью предстоящих событий... Невероятно! Ни упреков, ни подозрений! Ни слова недове-рия, ни интонации обиды! Достоинство и приветливость! Пони-мание и поддержка! --Я буду ждать! -- Отбой. . Примите уверения в моем искреннем восхищении! За крат-кость и музыку танки и за лаконизм бессмертного афоризма!.. Она будет ждать, и мы ее ожиданий не обманем! А теперь отгладим борта пиджака. Нет, конечно же не этого длиннополого и двубортного, с разрезом до шестого с половиной позвонка, с широкими полосами цвета спящей на теплой отмели анаконды, час назад проглотившей молодую мартышку! Или вы забыли, что вас пригласили на официальный обед в честь нового произведения вашего отца, а не на концерт приезжей бит-группы с последующим ужином с девочками из иняза? Повесьте его на место. Вы погладите и наденете другой костюм. Вот этот, кстати, являющийся представителем от тридцати трех процентов соста-ва вашего гардероба верхней одежды, исключая, естественно, пальто и плащ, костюм модного, но скромного покроя, не раз-дражающего ничей взыскательный взгляд, универсального цве-та маренго, приблизительно выполняющего в обществе функцию фирменной обертки парфюмерного магазина, одинаково безраз-лично несущей в себе хрустальные флаконы с изысканными духами и тюбиками с мазью от потливости ног или баллоны с пульверизаторами душистого лака для волос и дезодор от дур-ного запаха изо рта-- словом, все, что в нее завернут. Точность -- вежливость сыновей! Незамеченным не оста-лось. Папочка-то в этих вопросах чрезвычайно щепетилен. А когда меня увидел -- явно обрадовался. Наверное, все-таки сомневался, приду ли я... На часы все же украдкой глянул. Смотри на здоровье, я на десять минут раньше указанного срока пришел. Надо подойти. -- Здравствуй. Поздравляю тебя. -- Спасибо. С поздравлением только повремени. Вдруг у тебя после осмотра пропадет это желание. Шутит папочка. Но волнуется. И чего ему волноваться? Я как-то подумал, что если собрать в одно место все здания, построенные по проектам отца, то получится нормальный совре-менный город с жилыми и административными зданиями для разных целей, с театром, крытым рынком, аэропортом, почтам-том и Дворцом спорта. Только бани не будет в этом городе, да еще тюрьмы. Ого! Приехал Великий Человек и "другие официальные лица". Минута в минуту. Я его до этого только на экране видел. Председатель горсовета после короткой речи ленточку раз-резал на главных дверях. Оркестр сыграл туш -- открытие со-стоялось. Здание что надо. Роскошное здание. Все-таки ты молодец. папочка. Все предусмотрено. И размах чувствуется. Мрамор, гранит, стеклянные стены. Нет, без всякой скидки на родствен-ные чувства, а может быть, несмотря на них, нравится мне здесь все -- и главный зал, и ресторан, и причалы -- все как надо. Фундаментально и элегантно. А вот штуковина, по которой мы опускаемся сейчас, называется пандус, это я точно знаю, на всю жизнь запомнил. И еще я знаю, что такое фриз и капитель. Да. И дорический ордер я с первого взгляда могу узнать. Но его на этом бесколонном здании я что-то не вижу ."Какие-то здесь дру-гие линии и формы, у которых наверняка свои названия суще-ствуют, но я их не знаю и в этом не виноват. Я ведь на профес-сиональные архитектурные темы в последний раз разговаривал, когда шестилетним малышом был. И все запомнил навсегда, так сказать, все, что от меня зависело, сделал. А потом больше не пришлось на эту тему говорить. Так получилось. А банкет дали под стать зданию, в котором он проходит. Перемена за переменой. Официанты почтительные, доброжела-тельные. И ощущения нет, что какой-то невидимый глаз бутыл-ки коньяка и шампанского подсчитывает. Все тебе, папочка, Удается. И красив ты по-прежнему, даже то, что волосы и усы поседели, на пользу твоей внешности. И осанка у тебя гордая, и костюм с лауреатским значком на тебе, как латы, сидит. Всегда я тебя таким знал. Я же, папочка, отчасти благодаря тебе, начи-ная со средней школы, к истории СССР относился с любовью и уважением, предков наших, мечом защищавших родную землю от арабских и персидских завоевателей, всегда на тебя похожими представлял. А почему это тишина такая наступила? Все ясно. Великий Человек с места поднялся -- тост говорить собирается. Строителей поздравляет, всех, кто над зданием потрудился, а теперь о тебе говорит, произносит слова справедливо прекрас-ные и волнующие, от которых еще стремительнее помчалась твоя колесница, и хор многоголосый зазвучал громче, и еще дружнее ударили по струнам арф и клавишам клавикордов юные девы туниках и хитонах. Ты ведь, папочка, у нас триумфатор. Я тобою, папочка, всегда гордиться буду, но с колесницей твоей рядом, слова приветственные выкрикивая, не побегу и разговаривать с тобой тоном человека, без командировочного удостоверения с администратором гостиницы "Россия" беседующего, не буду. Этого ты от меня не жди. И не приучишь ты меня. Вот захотел сегодня прийти на твое торжество -- пришел, а не захотел бы... Ты же меня знаешь. Все ты знаешь. И про то, что те деньги, сто рублей, что ты мне каждый месяц присылаешь, я в Кировабад пересылаю маме, что себе из них ни одной копейки не оставляю, и про ни разу не использованные ключи от твоей машины, которые ты силком вручил мне в день рождения пять лет назад... За то, что знаешь все, и молчишь, спасибо тебе. А сыновний долг свой на сегодня я выполнил. И уйти могу спокойно и незаметно, благо, место я выбрал для этой цели удобное. Вот и музыка. Сейчас все перейдут в соседний зал -- с цвет-ным паркетом и хрустальными люстрами -- танцевать и нас-лаждаться искусством, а мы с приятным чувством выполненного долга из этого роскошного дворца выскочим и побежим по на-правлению к одному уютному местечку, где за нами остается на сегодняшний вечер еще один неоплаченный должок. Внимание! Приступаем к выполнению операции под услов-ным кодовым названием "Золушка". Удаляемся, не обращая на себя внимания окружающих. Непринужденно и легко, пятясь, приседая и обмахиваясь веером. Стоп! Эвакуация временно приостанавливается по объектив-ным причинам. Что это за знаки призывные нам папочка де-лает? Так и есть--подзывает к себе. Кажется, с кем-то позна-комить меня собирается. Не может быть! Где? Где вы сейчас находитесь, вместо того чтобы быть здесь и видеть все своими глазами? Где вы -- ди-ректор школы и классный руководитель, восторженные и озабо-ченные, то делающие на заседаниях роно и гороно заявления о моей одаренности, граничащей с гениальностью, то выражающие серьезные сомнения в реальности осуществления индивидуаль-ного прекрасного будущего в силу сумбурной сложности моего характера; где ректор, декан и его два заместителя, унаследовав-шие по каким-то таинственным, неизученным законам телепатии своих коллег, трудящихся на ниве среднего образования, ту же точку зрения на своего подопечного; где раздираемый сом-нениями директор нашего НИИ, не знающий, не пора ли начать ему готовить речь для выступления на Большом ученом совете, в полной мере способную продемонстрировать его академиче-скую эрудицию и с поздравлениями по поводу присуждения мне ученой степени, или краткое, полное сдержанной горечи сооб-щение на судебном процессе о том, что ни он, ни коллектив института не имеют отношения к взрыву, последовавшему в ре-зультате моих безответственных действий во вверенной мне ла-боратории, вызвавшему порчу имущества и увечья сотрудни-ков? Где вы, управдомы и все бывшие и теперешние соседи?! -- Я тебе хочу своего сына представить! Ай да папочка! Это он с Великим Человеком на "ты" разго-варивает. Нет, конечно, мой папочка удивительный человек. -- По-моему, мы знакомы. Я вас помню совсем маленьким, когда приходил к вам в гости, вам было тогда лет пять, -- он внимательно оглядел меня, словно сверяя свои нынешние впечат-ления с теми, что остались в его памяти с того времени,, когда на дверях квартиры, где состоялась наша первая встреча, была прикреплена таблица с инициалами отца. -- Он с тех пор здорово изменился, -- папочка улыбнулся сдержанной и вместе с тем исполненной достоинства улыбкой отца, представляющего своего взрослого сына, соратника и еди-номышленника, плечом к плечу с которым ему еще долго при-дется странствовать по дорогам Жизни. Зря ты так улыбнулся, папочка. Не идет тебе эта улыбка. Остановись. Прощу тебя. -- Самостоятельный человек. Ведет интересную работу в об-ласти полимерной химии,-- вот уж не думал, что папочка назва-ние области знает. -- Впрочем, я думаю, он сам лучше расска-жет, что это за работа. "Скажи дядям и тетям стишок. Ты же еще днем говорил его. Ну, скажи, не стесняйся..." Не будет стишков, папочка. И не потому ведь, что ребенок стесняется. Ребенок у тебя не по воз-расту смышленый. Он многое уже может. И стишок дядям и тетям наизусть, даже на двух иностранных языках, прочитать, и восемнадцать на четыре в уме помножить может, это еще не говоря о таблице умножения, которую для своего дошкольного возраста знает удивительно хорошо. Он такое им может сказать своим трогательным голоском, что дяди и тети в один голос закричат, что надо этого изумительного вундеркинда, не медля ни одной минуты, отправить в школу для особо одаренных де-тей.. Настроение у ребенка не подходящее для данной ситуации. "от ведь в чем дело. А дядям и тетям он как-нибудь в следую-щий раз понравится. Не за стишки. И без помощи своего папочки. И на это у ребенка свои основания веские есть. -- Рассказывать нечего, -- я постарался улыбнуться как можно естественней, -- для неспециалиста это такая скука _ разговоры об эксперименте. Работа химика становится интерес-ной только тогда, когда заканчивается. И то, если получается в результате что-нибудь путное. Великий Человек смотрит на меня, не переставая благожела-тельно улыбаться. Хотя что-то новое в выражении глаз появи-лось. Теперь это был взгляд водителя, выехавшего круто из-за поворота и заметившего на светофоре желтый свет, но не знаю-щего еще -- предвещает он красный или зеленый, и опытный шофер почти неощутимо надавил на тормоз. -- А как вам понравился новый порт? -- Очень понравился. По-моему, давно его надо было по-строить. -- Очень рад, что наши мнения абсолютно сошлись, -- мож-но было подумать, что он этим совпадением чрезвычайно поль-щен. -- А теперь пойдем в соседний зал, посмотрим концерт. -- Он взял нас, меня и папочку, под руки и повел к входу. -- Обещали, что будет интересно. Мы сидели в первом ряду импровизированного партера и слушали концерт, даваемый мастерами искусств в честь созда-телей нового порта. Назывались имена лучших рабочих, брига-диров и инженеров, и известные артисты пели и играли в их честь, для услады их глаз и слуха. А потом и до тебя дошла очередь, папочка, и весь зал приветствовал тебя аплодисмента-ми... Ты встал, и раскланялся, и снова сел рядом, между мною и Великим Человеком. И я аплодировал тебе, папочка, потому что я ведь против тебя ничего плохого в душе не. имею, уважаю тебя и даже восхищаюсь, но уж прости ты меня за то, что люблю во много раз меньше, чем полагалось бы хорошему сыну. Я тебе, папочка, не судья, и судить тебя не за что. Сказал же ты как-то раз, хоть в сердцах, но справедливо, в одну из наших считанных встреч: "Я не с тобой развелся, а с твоей матерью, и никто не дал тебе права вмешиваться в наши отношения". Я и не вмеши-ваюсь. Но вспоминаю, и тут уже ничего с собой сделать не могу. Каждый раз, как с тобой встречаюсь, вспоминаю, что в нашем доме, после того как мама во второй раз вышла замуж, появи-лось Животное и село на то место за столом, где всегда сидел ты. Животное, сопящее, хрюкающее, и чавкающее, и высказывающее свое не подлежащее обсуждению мнение в течение долгих лет. А потом Животное подняло руку на человека. Я как раз в этот момент вошел в комнату и увидел лицо мамы. Я, папочка, ко-нечно, преувеличиваю, утверждая, что все помню. Конечно, не все -- помню только, как закричала мама, оттаскивая меня от него. И еще я никак не могу вспомнить -- выступал ли ты в тот день в телевизионной передаче "В мире прекрасного", в которой ты выступал часто, говорил убедительно о вещах возвышенных и полностью названию передачи соответствующих. Потом они уехали -- не пожелавшая с ним расстаться мама и отчим -- переехали в Кировабад, где ему предложили новое, более удобное стойло и больше средств на ежемесячный прокорм, а я перевелся в московский институт... Ты писал мне... Что это? Почему все встали? А... Окончился концерт. Все расходятся. Великий Человек сказал мне на прощание, что ждет меня в гости вместе с отцом. А потом мы остались одни. Мы стояли перед огромным, ярко подсвеченным зданием на безлюд-ной площади. Вечером оно еще красивей, -- сказал я. -- Поздравляю. Он улыбнулся: Спасибо. Честно говоря, мне оно и самому нравится. Ну пойдем? Машину я отпустил, думал, приятно будет прогуляться пешком Тебе не холодно, с моря прохладой потянуло? --Нет. Пойдем ко мне, посидим, чаю попьем. А хочешь вина? Мне прислали несколько бутылок настоящего сагианского. Еще же не очень поздно. Не пойду я к тебе, папочка, пить чай или вино по той ува-жительной причине, что не хочется мне. "Собрался братец Кролик в гости, проведать тетушку Мидоус и ее дочек". -- К сожалению, я должен быть дома. Ко мне будут звонить. Он пригладил хорошо знакомым мне жестом волосы на голо-ве, даже в полумраке площади было видно, как они поседели. "Оседлал братец Кролик свою лошадь и поскакал..." -- Я рассчитывал, что нам удается посидеть сегодня вместе, жаль, что не получилось. -- Он поежился, видно, ветер с моря и впрямь был прохладным. "И невдомек было братцу Кролику, что у тетушки Мидоус с дочерьми в это время сидел и курил свою трубку братец Лис..." -- Ну ч