а кашель батюшка лечит. Ты чего измок-то так? -- Пока искал... А тут эта... Бука ваша... -- Да я не расспрашивать, я к слову... Переодежу, говорю, надо, раз болеешь. Зовут-то как? -- Александр. -- Саша, значит. Такой с виду здоровый! Давай-ка я тебе, Саша, рюмочку налью, чтоб не расхворался. Для сугреву. -- Если можно, -- кивнул Хромов и покраснел. -- А почему ж нет? -- усмехнулась Вера Ивановна, протирая пальцами граненую рюмку. И снова подумала: не знает он про банку. -- У престола Божьего все можно верующему человеку. Ты, Саша, верующий? -- Крещеный, -- кивнул Хромов. Вера Ивановна достала из буфетного брюха бутылку кагора. -- Никто не пьет, бутылка аж пыльная стоит. -- Ох, ох... Один вино пил, другой вино пьет... -- нараспев забормотала Шура, уверенная, что ворчит про себя. -- Сказать батюшке... -- Ты поди! Спиной сидит, а углядела, шпион подколодный! -- Вера Ивановна от возмущения топнула -- половица под ее ногой сыграла, Шура испуганно обернулась. -- Како-тако вино? -- наступала на нее староста. -- Лафитничек плеснула человеку!.. Что ж ты, Шура, такая нехорошая? А? Расселась здесь со своими рубцами!.. Здесь питание! Иди к себе. Закройся и сиди. Вон яблоко возьми -- похрустеть от скуки. И на ведро больше не ходи, в туалет ходи. Тут мужчины. Нечего лениться, не зима. Шура неохотно встала, свирепо зыркая на старосту и гостя, собрала свой узелок, сунула туда два яблока и, не переставая бухтеть, ушлепала в дальнюю комнату. Хромов, отключившись, медленно ел. -- Есть кто? -- раздался в прихожей ветхий полушепот. -- Что есть, что нет -- все едино. Заходи, баба Груша, чайку попей. В трапезную, с трудом осилив высокий порог, вошла Груша, крохотная, чуть выше стола, в валенках, в двух платках, в телогрейке, подпоясанной фартуком. -- У тебя какой чай, с хоботом? -- спросила она как бы незаинтересованно, подсаживаясь к длинному трапезному столу. -- Может, поздороваешься с человеком? -- Который? -- Груша завертела головой, заметила Хромова;-- Здравствуйте вам! -- Как дочку спраздновали? -- Вера Ивановна пододвинула гостье высокую чашку. Она старалась вести себя как можно свободней -- будто и не случилось ничего. -- Куда такую тяжесть, бокал дай. -- Груша отодвинула чашку. -- Хорошо было, зять высказывался... Вера Ивановна поставила перед ней стакан. -- Этот без ручки, -- просипела Груша, отодвигая стакан. Она высмотрела на столе детскую чашку, клейменную "Елочкой", выскребла из нее присохшие опивки. -- Груш, а у Толяна Маранцева отца-то вовсе не было? -- Почему? Было. Тут военные до войны стояли. Наши девки им давали. Толян-то от военного. Арина Маранцева потом еще девочку родила, а потом чего-то он ей не понравился, военный, она его прогнала. Очень уж мужик толстый был. Как Петров. Куда такой... К тебе милиция приходила? Хромов перестал жевать. -- Делать нечего, вот и шастают, людей теребят! Если убег, разве он по деревням пойдет себе на погибель? Он в кустах сидит, волосья ростит, их же налысо броют. -- Вера Ивановна налила Груше чаю. -- Крепкий больно, спать не буду. -- Спать она не будет! -- хмыкнула Вера Ивановна, подливая кипятку. -- Лишний раз Богу помолишься! Внучка-то вышла замуж? -- Не берет никто, -- дуя в чашку, прошелестела Груша, -- в очках, может, брезгуют. Программу "Время" надо не упустить. -- Давай иди тогда, опоздаешь. -- Вера Ивановна выбрала из корзины две буханки черствого хлеба. -- На вон корки -- козу поморочишь. Расшеперивай фартук... -- "Геркулесу" козляткам надо, -- просипела Груша. -- А манны небесной им не надо? Не успела Груша уйти, из дальней комнаты снова выползла Шура. -- Нет чтобы картошек сварить с огурцами... щей с грыбами... Ходят, обедают... Будто столовая... Вы надолго к нам или поедете? -- жмурясь в улыбке, как китаец, спросила она Хромова. Вера Ивановна покачала головой. -- Куда ж ты, Шура, на ночь глядя гостя гонишь? Уйди, от тебя человек кушать не может. Хромов проводил нищенку виноватым взглядом. -- Чего же, пускай... -- Нечего ей тут... Кто знает, может, и не глухая вовсе, из зла придуривается. Теперь так: завтра служба. Могут рано приехать. -- Во сколько? -- Батюшка, бывает, и с утра прибежит, если с кем договорился. Он мне не докладывает. -- Утром уйду, -- глухо сказал Хромов. -- Утром тебе, Саша, что прогулка, что тюрьма! Понял? "Так, -- устало подумал Хромов, -- все знает". Вера Ивановна прикрыла дверь в прихожую. -- Люди тебя, Саша, видели: Груша, Шура, кочегар наш... Ты мне одно скажи: за что посадили? -- Ни за что. -- Хромов вяло махнул рукой. -- Таракан один стрельнул. С перепугу. В спину. А на суде сказали: я с топором напал, а мент мне в грудь стрелял. Как при нападении... -- Так по дыркам же видно, куда влетел, откуда вылетел! У меня муж покойник весь пробитый: куда залетела пуля -- поменьше дырка, откуда выскочила -- побольше. -- Вот они и сделали побольше, -- сквозь зубы сказал Хромов, откусывая сломавшийся ноготь, -- Расковыряли на операции... -- Ну-ка покажи. Хромов расстегнул рубашку и показал шрамы: на груди под соском и на спине под лопаткой -- здоровенный, с выбоиной, жомканый. Вера Ивановна покачала головой. -- Умники... -- Я им говорю на суде: разрежьте меня еще раз -- внутри-то видно... Я ж до суда не знал толком, думал, разбираются. Очнулся в Склифосовском. Лежу в палате. Домой надо, жена ждет. Приподнялся, а рука к койке прикована, и мент сидит. Думал, пока следствие, потом отцепят... А они уж все придумали... Вера Ивановна налила ему еще рюмку. -- Коммунистов, Саша, не пересудишь. Навидалась я ихней справедливости. -- А поп у вас как? -- Батя-то? -- усмехнулась Вера Ивановна. -- Батюшка у нас шустрый: в храм войдет -- лампадки тухнут. -- Валить надо, -- пробормотал Хромов, глядя в стол, -- заложит. -- Не заложит! Какой же он тогда священник? Оставайся. Тебе обогреться нужно... -- В Москву надо... Там мужик один... Академик Сахаров... -- Врач? Хромов помотал головой. -- Не-е... Бомбу выдумал. -- На кой он тебе? Тебе бы спрятаться... Или в газету сказать... А военный хуже нет. Сдаст властям. -- Да нет, свой это. За права борется. Тоже сидел... Вошел Бабкин. Вера Ивановна, подводя черту под разговором, встала из-за стола. -- Ты, Саша, слушайся меня. Говорю -- оставайся, значит -- оставайся. Вовка! Погляди переодежу ему. Мокроту сменить. И спать положи в котельной. Чего смотришь? Потеплее там. Простыл человек. Что-то я совсем с вами задурилась, болтаю больше, чем молюсь. И, выдворив Бабкина с лихоманом, Вера Ивановна стала молиться с возможным тщанием. Отмолившись, она крикнула Шуре: -- За людьми не надзирай! Здесь я начальница! Спала и спи, а то в богадельню сдам! И, засыпая, Вера Ивановна с удивлением отметила уплывающим сознанием, что страх за спрятанную черную кассу впервые, как перепрятала деньги, прошел. Как будто больной лихоман из котельной присматривал за ними и оберегал. 7 На следующий день Петров по случаю предстоящей завтра Казанской Божьей Матери надел новые шерстяные перчатки и каракулевый пирожок. У калитки он замешкался, какой стороной повесить фанерку: "Я дома" или "Я на работе". Ни та, ни другая его не устраивала. Он раздраженно швырнул фанерку в кусты. -- Генералам! -- козырнул ему с крыльца напротив Толян. -- Из Можайки побег... К тебе заходили... А ты -- в отрубах на полу валялся. -- Было дело, -- засмеялся Толян. -- Отдыхал. -- Не знаю, не знаю, мое дело передать. Я за хлебом иду. В трапезной старухи в ожидании хлебовозки обсуждали Буку. Чувствуя себя в центре внимания, пес важно прохаживался по комнате. Подошел к окну и от безделья, как муху, куснул красную закорючку жгучего перца, который матушка выращивала на всех трех подоконниках вместо цветов. И затряс башкой. -- Пожуй-пожуй, голубок! -- вытирая с кителя разлетевшиеся Букины слюни, засмеялась Вера Ивановна. -- Доокусывался!.. -- Воды подай псу! -- приказал Петров. -- Забавы строите! Арина налила воды. Бука жадно рыпнулся к миске, чуть не сшибив старуху. -- Страхота бесполезная! -- Сама ты бесполезная! -- рявкнул на Арину Петров. -- У ней мертвая схватка! -- Садись посиди. -- Вера Ивановна придвинула Петрову стул. -- Больно строгий стал. Молодой был, иначе пел. У тебя внутрии-то живут? Забирай им корки. -- Чего ты ему все отдаешь? Я для козочки возьму. -- Груша потянулась к корзине. -- Я те дам козочку! -- замахнулся на нее Петров. -- Сядь на место!.. Воровка!.. Опять я одной нутрии не вижу. От волнения Петров широко раскрыл рот, верхняя челюсть выпала и покатилась под стол. Притихший было Бука с ликованием кинулся за ней. Петров клюкой гнал пса из трапезной, Вера Ивановна на корячках полезла под стол спасать Петрову челюсть. -- А мой Толян после первой тюрьмы заказал себе зубы, потом гадость выпил, они и растаяли у него прям во рте, -- похвасталась Арина Маранцева. -- Он любое питье спичкой пробует: что горит, то и жрет. -- Ох, ох, не надо баловать... -- запричитала очнувшаяся Шура. -- Все батюшке рассказать... Она недобормотала, в прихожую вошел Женя-сумасшедший, перегруженный огромной охапкой дров. -- Хлеб привезли, -- радостно сообщил он, сваливая дрова возле котла. -- Вера Ивановна, будьте добры, дайте покушать. -- Чего расселись! -- шикнул на старух Петров. -- А ну кыш! -- А почему ты, Женя, без носок-то? -- покачала головой Вера Ивановна. -- Разве тяжко носки обуть? -- Вы знаете, Вера Ивановна, -- рассудительно сказал Женя, -- практически невозможно. Я, прежде чем что-нибудь предпринять, должен выпить лекарство. А я порой забываю это сделать. Создается парадокс. Вера Ивановна, пока разогревалась каша для Жени, нашла в шифоньере старые, дырявые носки. -- Ну-ка давай. -- Сыновье вам спасибо, Вера Ивановна, -- поблагодарил Женя, взял носки и задумался. -- Ну что ты замер? Обувай. Женя вертел носки со страдальческим лицом, не понимая, как с ними поступить. -- Пилюлю прими, -- посоветовала Вера Ивановна. -- А где мое лекарство? -- Женя отложил носки и нашел в кармане пузырек с таблетками, -- Если не трудно, Вера Ивановна, немножко воды, запить. -- Горе ты мое, горе... -- Вера Ивановна налила ему остывшего чаю. -- Таблетки-то тебе тоже не в помощь. А если, не дай Бог, захвораешь, кто за тобой ходить будет? -- Я в Москву на улицу Восьмого марта поеду. В больницу. Там врачи очень хорошие. Или, может быть, жениться. Я человек красивый, у меня пенсия... Вера Ивановна тяжело вздохнула и со скрипом встала на колени перед Женей. -- Давай-ка носочки обуем, а потом уж и сватов будем засылать. Кушать-то будешь или передумал? -- Нет, спасибо, я сыт, -- улыбнулся Женя. -- Я очень плотно сегодня позавтракал. -- А все-таки кашки вкуси слегка, для порядка. Вера Ивановна зашнуровала ему башмаки и пошла поискать какое-нибудь лекарство от сердца. От богомольцев много чего остается. Она нашла запылившийся пузырек, похожий на сердечные капли, и с ним в руке вернулась в трапезную. Женя сидел перед неначатой тарелкой. Вера Ивановна сунула ему пузырек. -- Это что? -- "Кардиамин", -- прочитал Женя. -- Плохо себя чувствуете? Хотела Вера Ивановна ответить, что как наглядится на бедолаг, так у нее печь в груди начинает, но смолчала, накапала в чашку сколько капалось, долила чаю и выпила. -- Значит, исть не будешь? Значит, убираю? Или погодить? Может, покушаешь? -- Может, покушаю, -- очень серьезно согласился Женя, выходя из-за стола. -- Спасибо, Вера Ивановна, было очень вкусно. Я пойду дровами займусь. -- Он перекрестился на икону и вышел из трапезной. Вера Ивановна как-то бестолково поплелась за ним -- отшиб Женька все ее планы: чего хотела-то? Посидеть бы немножко, глядишь, и вспомнила, да с другой стороны, чего рассиживаться -- дел по горло. И для успокоения решила Вера Ивановна обойти церковь. Пустое вроде бы дело круги вокруг церкви вить, а помогает и сил придает. Замотанные на зиму ульи стояли возле компостной кучи, на которой распухшими поросятами залежались два перезрелых кабачка. Сороки безбоязненно клевали помои, синичка у летнего рукомойника долбила расклекшее мыло. -- Кто ж это догадался на помойке пчел устроить? -- сокрушенно покачала головой Вера Ивановна. Возле котельной Александр Хромов кувалдой колол глыбы антрацита. -- Долбишь? -- спросила староста. -- Значит, оклемался. -- И совковой лопатой отгребла уголь с дороги. -- Да я сделаю, -- сказал Хромов. -- Хороший уголь, крупный. Еле достала. А справки-то нет. Проверялыцики объявятся -- чего скажу? Поскорей бы уголь в подвал спровадить. Хромов выволок из кучи полуметровый оковалок антрацита и закашлялся. -- Куда не в подъем схватил? -- засуетилась Вера Ивановна. -- Брось, говорю, отстань от нее, иди чайку попей. -- И, притишив голос, добавила: -- Трись на людях-то, трись... В церковь приехал, к батюшке. Никто и не заметит... -- А долго сегодня? -- Чего, служба-то? До-олго... -- закивала Вера Ивановна с гордостью. -- Батюшка наш с небрежением не служит. По полному чину, по-монастырски. Не как другие: отмолотил и побег. Тут его сын приезжая, Борька. Дьякон он в Москве. Сослуживал отцу. Все недоволен был, долго, говорит, служите. В два раза быстрей можно, как в других храмах. У нас такого, слава Богу, нет. Служит батюшка прилежно... Все бы хорошо, да вот плохо: никак, Саша, я с ним не столкуюсь. И знаю, грех, а ничего поделать не могу... -- Чего такое? -- насторожился Хромов. -- К тебе не относится, наши дела... Вера Ивановна хотела перемолчать, как обычно, когда видела любопытничание, но лихоман в душу не лез, отшагнул к углю и снова взялся за кувалду. -- Я ведь хотела из ктиторов уйти, когда прежнего батюшку, отца Валентина, из церкви выгнали. Думала, буду как все: приходить да тихонько в уголку Богу молиться. А батюшка отец Валентин не благословил. Оставайся, мать, говорит, без тебя храм запустеет. Береги храм. Вот и берегу себе на печаль-Вера Ивановна поставила лопату у входа в котельную. За косогором на дальнем поле в низине елозили трактора, перепахивая неубранный горох. Справа возле леса дымилась скирда. -- Так и не прикрыли солому, сволочи, -- сказала Вера Ивановна, -- вся сопреет. И смотри, Саша, на службе вечером будь как все. Колокол зазвонит -- сразу в церковь. Димка-регент висел на столбе перед папертью, вцепившись в него когтями кошек. -- Ты когда прибыл-то, я не заметила! -- крикнула ему вверх Вера Ивановна. -- Чего у тебя? -- Кондер полетел или лампа барахлит. Жень, включи! Женя-сумасшедший включил рубильник, к которому был приставлен. -- Ты смотри аккуратней там, -- сказала ему Вера Ивановна, проходя мимо. -- А то спалишься в проводах, как Мишка Гвоздев! -- Какой такой? -- заинтересовался Димка. -- Которого Толян в прошлый раз на пруде зарезал. Толян в тюрьму отдыхать, а Мишка после больницы электричество полез воровать на столб. Его там и прихватило. Милиция потом одни уголья в целлофан паковала... -- А не надо пятить у родного отечества, -- рассудительно сказал Толян, появляясь неизвестно откуда. -- У государства не воруй. Клиент созрел -- его и щупай. Да, баба Шур? Шура топталась возле паперти, ждала батюшку. В дареной старой шубе из черной синтетики она мерно прохаживалась, заложив руки за спину. В шубе, в войлочных сапогах на "молнии". Степенная. -- Баба Шур! -- крикнул ей в ухо Толян. -- Хочешь, песню спою? Как по быстрой речке плыли две дощечки, ах, еж твою медь, плыли две дощечки! Ништяк? Из уборной вышел Александр Хромов и молча направился в котельную. Женя-сумасшедший преградил ему путь, достал из кармана поломанную фотографию. -- Это мама моя. Ничего, правда? С фотографии на Хромова смотрела тупорылая, налитая похмельем пожилая женщина. -- Солидная, -- кивнул Хромов и, чтобы замять смущение, потянул из кармана папиросу. -- Не курят тут, -- усмехнулся Толян. -- Господь Бог ругается. Не следишь за порядком, баба Шур. -- А я ей говорю, -- глядя на фотографию, продолжал Женя, -- мама, зачем ты пьешь? Ты же верующий человек. Если ты выпьешь еще раз, я разобью нашу икону. Она выпила, я разбил икону. Вы знаете, ничего не случилось. -- Бывает, -- невпопад пожал плечами Хромов. -- Жень, включи! -- крикнул со столба Димка. -- Не отвлекайся. Ко всенощной не успеем. А где Бабкин? -- За батюшкой поехал, -- ответила староста и подпихнула Хромота в спину. -- Иди угольку подкинь. Толян проводил Хромова внимательным взглядом. -- Это откуда ж клиент приплыл? Нецерко-овный... -- Да... болезненный тут один... к батюшке... -- расплывчато пояснила староста. -- Ох, ох, -- залопотала Шура, -- полночью пришел, одежу сушил... сахар ищет... -- Иди отсюда! -- шуганула ее Вера Ивановна. -- Здесь электричество! -- Болезненный, значит?.. К батюшке?.. Ясненько. -- Толян задрал голову. -- Дим! Кондер на корпус пробуй: искру бьет -- значит, пашет! Контакт пошкурь: медь с люминием не дружит! -- Дай ключа! -- проскрипел за спиной Веры Ивановны бесполый голос. Вера Ивановна обернулась. Татьяна -- перекошенная от старости, на двух клюках -- хмуро уставилась в лужу. Вера Ивановна молча рыпнулась в сторожку. Появление колченогой бабки подействовало даже на ртутную лампу -- она наконец загорелась розовым светом. Димка-регент, стараясь особо не бренчать кошками, тихо спустился на землю и скрылся в сарае. -- Пойти уголек покидать с похмелюги? -- Толян, зевая, двинулся в сторону котельной. -- Не ходи туда! -- закричала Вера Ивановна, выходя из сторожки. -- Чего тебе там? -- Ключа, -- осекла ее Татьяна. -- Чего орешь? -- рявкнула на нее Вера Ивановна, хотя Татьяна не повышала голоса. -- На тебе твои ключа! Орет, главное дело! Толян, наблюдая за старухами, сапогом разгонял лужу на паперти. Татьяна уковыляла в батюшкин дом. -- Ну ты даешь, начальник! -- усмехнулся Толян. -- Чего ты на нее полкана. спустила? Ей жить-то два понедельника осталось. -- Уходи, Толян, Христом Богом прошу, -- прижав руки к груди, попросила Вера Ивановна. -- Что ты здесь груши околачиваешь? -- Балды налей -- отвалю. Толян удивился: ляпнул про балду просто так* а подействовало, Вера Ивановна безропотно скрылась в сторожке. За оградой что-то загромыхало, Толян обернулся: в калитке Лешка Ветровский, замдиректора исторического НИИ, не мог справиться с худосочной деревянной стремянкой. Стремянка, раскинув ноги, заклинилась в прутьях. Лешка, тяжело дыша, драл стремянку на себя, Толян помог ему, заодно принюхался. -- Ну сквозит от тебя!.. Ты ж вроде не керосинишь? -- Аспирант с Загорска приехал, -- отдуваясь, признался Лешка, -- отец Иосиф, иеромонах. Засиделись. -- Ты где? -- негромко позвала Вера Ивановна, стыдливо держа руки под фартуком. -- Вылью!.. -- Я тебе вылью! -- Толян скакнул к ней и со стаканом в руке выпятился задом к скамье возле могилки. Он снял кепку, пригладил патлы и, поднеся стакан ко рту, обернулся к Лешке. -- Оставить?.. Зря. Религия не возбраняет. Отец Михаил очень даже уважал. -- И Толян заглотил балду. -- Стакан отдай, -- сказала Вера Ивановна Толяну. -- Выпил -- уходи теперь. Толян послушно направился к воротам. -- Чего это ты приволок? -- стряхивая над могилкой стакан, кивнула Вера Ивановна на Лешкину поклажу. -- Разножка для катавасии. Как у старообрядцев. -- Сколько отдал? -- Тридцатку. -- Дорого, -- осудила староста. -- Передач, -- повторила она для закрепления, хотя разножка была сделана опрятно, не на хозяина. Показался мотоцикл. За спиной Бабкина возвышался батюшка, а в люльке сидела матушка. Шура кинулась наперерез. Бабкин еле вырулил. -- Проздравляю с приездом! Матушка, плохо скрывая брезгливость, поцеловалась с нищенкой. Из объятий Шуры матушка поглядывала по сторонам, всем ли видно. -- Чувствую себя плохо, ох, ох, -- запричитала Шура, зыркая глазами в сторону старосты, виновницы своих напастей. -- И ноги не ходят. -- Вам побольше гулять надо, бабушка, -- мягко улыбаясь, посоветовала Ариадна Евгеньевна, не вслушиваясь в бормотанье нищенки. -- Ножками ходить, ножками... -- Тут к тебе человек, батюшка, -- сказала Вера Ивановна, -- Кашель у него нехороший. Полечить бы... -- Угу-угу, -- закивал отец Вштерий, -- Поговорим... Никогда у нас прежде не был? -- Новенький, -- сказала Вера Ивановна. -- Углем занимается. -- Тогда завтра после обедни. -- Я вот... с-спросить хотел, -- нерешительно произнес Бабкин. -- В дом иди, отец, -- раздраженно сказала Ариадна Евгеньевна. -- Отдохни перед всенощной. Батюшка присел на лавочку. -- Так-так?... -- Евангелие от Иоанна... Там в конце... Иисус говорит Петру: паси овец моих... -- И что тебя, э-э... смущает? -- П-петр... предал его... А Иисус Петра в начальники... Церковью командовать... Предателя... П-почему? Отец Валерий, посидел, подумал, тяжело поднялся с лавочки. -- Неисповедимы пути Господни. -- И-извините, -- пробормотал Бабкин. -- Я не знал. 8 Ровно в пять Вера Ивановна ударила в колокола. Началась всенощная. Отец Валерий в багровой новой фелони двинулся кадить иконы. Сегодня он был не в голосе, подпевал сипло. Димка-регент настраивал магнитофон -- решил записать службу, послушать потом со стороны. Бабкин сел возле магнитофона следить .за индикатором. Петров сидел на той же лавке по инвалидности. Александр Хромов, не зная церковных правил, тоже подсел к Бабкину. Петров неодобрительно хмыкнул, но с лавки Хромова не согнал. Батюшка приближался с дымящим кадилом. Все отошли от стен, пропуская его. Кадило источало неприятный парфюмерный запах. Когда батюшка приблизился к Вере Ивановне, она прикрыла рукой лицо -- от химии. С клироса Димка махнул рукой -- Бабкин включил магнитофон. Лешка Ветровский, в бордовом стихаре, в хромовых сапогах, склонился у аналоя, помечая карандашом что-то в Типиконе. Видно было, что ему неможется: он переминался, вытирал пот. Вера Ивановна выстояла начало службы и ушла к ящику. Народу в храме было мало: правый канун был пустой, лишь на левом под огромной соборной иконой у Никольского алтаря небольшой горкой лежали приношения: яблоки, конфеты, печенье. Ясное дело, откуда же на ночь глядя народу-то бьпъ? Всенощная, дай Бог, в одиннадцать кончится, а потом топай по полям сквозь темень. Да и погода тяжелая. Снег вон с дождем опять. Шура подождала, когда староста скроется из виду, скоренько снялась с лавки, подскочила к ближайшему подсвечнику, вынула не догоревшую на треть свечку и назло старосте кинула огарок в консервную банку. Вера Ивановна нещадно ругала Шуру за самоуправство и перевод добра, категорически запрещая прикасаться к огаркам. Хромов придремывал. В церкви было тепло, батюшка тихо гудел у царских врат, и малочисленный хор приятно подтягивал. Хромов понимал, что по-хорошему-то надо бы встать и свалить незаметно. Кепку только не забыть в котельной. И телогрейку. Надо бы, но тут, вуглу у батареи, так было тепло, дремотно и бесхлопотно, что он продолжал сидеть. "Черт с ним, переночую, а завтра поутряку двину". Ерзнула Шура -- Хромов приоткрыл глаза и невольно повернул голову: в дверях стоял Толян и внимательно смотрел на него. Потом вышел из церкви. Старосты за ящиком не было. Хромов судорожно напрягся: досиделся, козел!.. Он толкнул Бабкина. -- Слышь. А староста где? -- Л-ладан плохой, -- прошептал Бабкин. -- Она не может -- астма. -- А-а, -- кивнул Хромов и сразу успокоился. -- Мне тоже от него... Петров ткнул Хромова в бок. -- Вставай. Псалмы читать будут. Стой тихо -- самая религия! Хромов послушно встал. Бабкин послюнил пальцы и пошел гасить свечи. Остшшсь гореть только одна -- на аналое чтеца. Лешка Ветровский прочистил голос и начал читать псалмы: -- "...Надо мной прошла ярость Твоя; устрашения Твои сокрушили меня. Всякий день окружают меня, как вода: облегают меня все вместе. Ты удалил от меня друга и искреннего; знакомых моих не видно. Господи, Боже спасения моего, днем вопию и ночью пред Тобою; да дойдет до лица Твоего молитва моя; приклони ухо Твое к молению моему..." Хромов слушал эти малопонятные древние стихи без рифм, полутаинственные слова уносились под купол храма, и ему казалось, что разговор с Господом Богом идет о нем. Вера Ивановна чувствовала себя совсем никуда; вот так же плохо ей было прошлой осенью, когда они с батюшкой поругались на людях. Матушка заявила, что за кассой во всех церквах, где они с батюшкой служили, были попадьи, и Вера Ивановна ей тогда, мучаясь от стыдного несогласия, тихо сказала, что не знает, как в других церквах, а у них в Покровской будет по правилам: либо она за ящиком, либо Катерина как заместитель. А больше -- никто. И надеялась, что батюшка ее поддержит. А батюшка сказал: смирись, мать, так по традиции православной. Вот тут Вера Ивановна и выдала ему при всех: раз народ нас с Катей избрал, нам и следить за деньгами. Что ж ты, отец, матушку свою не приструнишь? Какой же ты тогда батюшка? И все при людях. И ушла к себе в сторожку. Вот тут ее и прихватило. Такая астма навалилась, не приведи Господь! Еле довезли. Врача в больнице не оказалось, врач только до трех. Слава Богу, у Димки-регента в сидоре лекарства из роддома нашлись. Всю ночь с ней сидел, ширял уколами, вены слиплись без давления, не мог попасть... А под утро ничего. Димка начал Евангелие читать -- отпустило. А сейчас не отпускало. Вера Ивановна, чувствуя, что упадет прямо в церкви, шаря перед собой, как слепая, выволоклась на паперть и привалилась к двери. Толян без толку мотался по церковному темному двору. -- Чего ты здесь восьмерки вьешь? -- просипела Вера Ивановна. -- Что тебе все неймется? Уйди от греха. -- Слышь, хозяйка, -- сказал Толян трезвым, спокойным голосом. -- Ты вот телевизор не смотришь, а зря. А вот-вот баба Груша смотрит. Там сказали: ищут его. Угольщика твоего. -- "Скорую" позови, -- прохрипела Вера Ивановна. -- А милицию? -- "Скорую" позови. -- Смотри, грабанет церкву! -- Толян усмехнулся и пошел в темень. -- Отвечать будешь. Как сообщник. Последние его слова Вера Ивановна слышала сквозь наползающее удушье, которому, знала, нет конца. -- Может, Вован съездит? -- донеслось из темноты. -- Аппарат на ходу? -- Не надо, -- немощно плесканула рукой Вера Ивановна. -- Пешком добеги. "...Избавь меня от врагов моих, Боже мой! защити меня от восстающих на меня. Избавь меня от делающих беззаконие; спаси от кровожадных. Ибо вот, они подстерегают душу мою; собираются на меня сильные, не за грех мой и не за преступление мое... Вечером возвращаются они, воют, как псы, и ходят вокруг города... Сила у них; но я к Тебе прибегаю, ибо Бог -- заступник мой..." Никогда Хромов не знал, не говорил и не думал о Боге. Есть -- есть, нет -- нет. Какая разница? А после блуждания по буреломному непрочищенному лесу сейчас, в этой малой неказистой церквенке, понадеялся Александр Хромов на Господа Бога. На кой он тогда нужен, если не сейчас? В другой раз он и сам справится. А вот сейчас, только сейчас! "Да помоги ты, Господи! Как человека прошу, помоги! Помоги!" Вечерня кончилась, началась заутреня. На маленький аналой перед сулеей Лешка Ветровский поставил поднос с пятью пышками, рюмку с зерном и стаканчик с елеем. -- Раньше-то всю небось ночь служили, -- прошамкала недовольная бог весть кем Шура. -- Вечерю монахи отслужат, оголодают, поедят, покушают... И дальше служить! -- Тихо ты! -- шикнул на нее Петров, призамахиваясь клюкой. -- Мир ва-ам! -- возгласил с амвона отец Валерий, кадя во все стороны. Он раскрыл царские врата, включил паникадило. -- От Луки священное чтение... Сзади раздалось мягкое настое шарканье: Ариадна Евгеньевна поспешала на чтение Евангелия. Не было случая, чтобы она хоть на секунду опоздала. Как будто батюшка по неведомой связи подал жене команду, и та успела вовремя оторваться от готовки. Такую же четкую сработку Бабкин видел в Берлине, куда они со Светланой ездили в прошлом году. Там на главной улице два солдата охраняли вечный огонь. Стояли они друг от друга довольно далеко, а разводились синхронно. Ночью Бабкин с женой пошли гулять по Берлину; огонь ночью не стерегли, и Бабкин разглядел дневной секрет: у места охранника под ногой была металлическая кнопка. Бабкин нажал, а Светка послушала у второго поста: там отозвался чуть слышный звоночек. -- "...И пришли к Нему Матерь и братья его, и не могли подойти к Нему по причине народа. И дали знать Ему: Мать и братья Твои стоят вне, желая видеть Тебя..." Бабкин увидал, как Хромов еле заметно пожал плечами. -- Чего? -- стянув наушники, шепнул он на ухо Хромову. -- Не понял: какие братья? Мамаша-то у Иисуса... не мать-героиня. Бабкин хотел сказать, что и он тоже не понимает, но вместо этого произнес: -- Неисповедимы пути Господни. Батюшка отчитал Евангелие, матушка тяжело поднялась с колен, оправила зеленую юбку джерси, отряхнула вязаные гетры и поспешила к выходу... -- Глас восьмые! -- пророкотал Димка на клиросе и, задав ноту певчим, взмахнул дирижерской палочкой. -- Благослови еси, Господи... -- затянул хор. Лешка Ветровский, в похмельной полудреме навалившийся на аналой, вдруг очнулся и заорал на всю церковь: -- Какой восьмый, мудила! Пятый глас!.. Димка замахал с клироса Бабкину: -- Магнитофон выключи! Бабкин поспешно вырубил магнитофон. Димка попробовал дирижировать дальше, но хор все равно распался, служба остановилась. Татьяна высунулась из-за хоругви и погрозила Лешке кулаком. Из левой двери алтаря не вовремя высунулся озадаченный отец Валерий. Петров бил клюкой в пол. Лешка оторопел, заозирался... -- Господи, прости меня, -- затравленно поводя глазами по сторонам, прошелестел он. Потом рванулся, стуча сапогами, к магнитофону, включил, отмотал пленку назад и переключил на прослушивание: по его меняющемуся в ужасе лицу было видно, что магнитофон записал кощунство. Лешка стянул наушники и, опустив голову, обреченно поплелся в алтарь. В приоткрытую дверь алтаря было видно, как Лешка бухнулся перед батюшкой на колени. Вышел он из алтаря поникший и до конца службы стоял перед своим аналоем, опустив руки по швам. Служба кончилась. Батюшка щелкнул в алтаре выключателем -- паникадило погасло. Шура носилась по храму, задувая лампадки. Димка вкруговую прикладывался к иконам. Из алтаря вышел отец Валерий без облачения, в одном подряснике, накинув на плечи драповое полупальто, и быстро зашагал к выходу. За ним потянулись немногочисленные сегодня прихожане, Певчие кучкой, переговариваясь, шли к выходу. В притворе Лешка преградил им дорогу. Татьяна хотела обойти его. Лешка, глядя в каменный пол, еле слышно произнес: -- Простите, братия, бес попутал. -- Бог простит, -- кивнул Димка, и певчие направились к выходу. Бабкин задержался у Никольского алтаря, выковырнул все огарки из лепестков. Несколько лепестков расшатались. Бабкин приподнял канун -- тяжеленную бронзовую доску -- и попытался с испода подтянуть гайки. Одной рукой не получалось. Хромов шел позади всех и, заметив, как Бабкин мается с гайкой, шагнул помочь. -- Пассатижами надо, -- пробормотал Бабкиа. -- Не надо, -- сказал Хромов и, прихватив гайку, туго ее затянул. Подтянув все гайки, Хромов с Бабкиным вышли из церкви. Певчие и прихожане уже разошлись, а батюшка все еще стоял на паперти. -- У вас какая болезнь, простите? -- спросил он Хромова. Вместо ответа Хромов закашлялся. -- И давно это у вас?. -- Полгода. -- Понятно-понятно, -- закивал отец Валерий. -- А вы где работаете, если не секрет? Хромов совсем увяз в кашле. Бабкин стоял рядом с ними, и ему было неудобно за батюшку. Сейчас приставать будет к больному, чтоб машину помог достать. А какой он доставала? В Москве живет, а ходит в старой телогрейке. Хотя машина батюшке, конечно, нужна, без машины ему никак. Сколько раз Бабкин сам видел: батюшка стоял на шоссе, голосовал, руку поднимал, а никто не останавливался. Хотя все вокруг знают, что поп. Все равно не останавливаются. Отец Валерий приложил ладонь козырьком к глазам. -- Машина вроде?.. Кого это еще на ночь глядя?.. И действительно: приближающиеся фары полоснули по церковному двору, высветили разбредающихся уже за оградой старух, Петрова и уставились в церковные двери. Из машины выскочил Толян, отворил ворота. Хромов осек свой кашель, мягко отпрянул от священника и, скрипнув зубами, исчез в темноте, едва зацепленный назойливым светом фар. Бабкин явственно услышал оставшийся от него на паперти свистящий шепот: "С-суки". Машина въехала в церковный двор. -- Что случилось? -- крикнул отец Валерий, спускаясь с паперти. -- "Скорую" пригнал, -- сказал Толян. -- Хозяйка велела. Асма у ней. -- И, обернувшись к Бабкину, потише спросил: -- А чего новенький слинял? Прям с паперти? Бабкин пожал плечами. -- Убежал, значит, -- задумчиво произнес Толян. -- Это хорошо. -- Чего хорошо? -- не понял Бабкин. -- Да так, -- махнул рукой Толян, -- не бери в голову. -- И крикнул женщине в белом халате, направившейся к трапезной: -- Не туда! Она в сторожке. Вера Ивановна сидела на своей продавленной кровати с железными шишечками, опустив ноги в таз с водой и упершись ладонями в колени. От воды шел пар, голову она свесила вниз, костлявые плечи задрались. С уроненных вниз жиденьких волос в таз падал пот. Она сипела на одной ноте. -- Душится, -- стоя в дверях, сказал Толян. Женщина в халате на свету оказалась акушеркой из Кошелева. -- Это я даже делать ничего не буду, -- она растерянно развела руками. -- В больницу! Вера Ивановна подняла бордовое лицо, хотела что-то сказать в промежутке между сипами, но не смогла, опять стала давиться, будто ее рвало. В сторожку, расталкивая всех, просунулся Димка-регент. -- Опять!.. Нин, у тебя в тачке баллон кислородный есть? -- Он присел над скоропомощным ящиком с лекарствами. -- Не слышишь? Кислород есть? -- Кислороду ему! -- огрызнулась акушерка. -- А пару пердячьего не хочешь? Не дают ни хрена, кроме горчичников! Лимита нету. Димка раздраженно хлопнул крышкой ящика. -- Ни лазикса, ни коргликона, -- сковозь зубы прошипел он. -- В больницу надо. -- Давай, давай, Вера, не упрямься! Поедем! -- нетерпеливо сказала акушерка. -- Катерина Ивановна! Где Катя? -- У ней смена, -- сказал Толян. -- Батюшка, -- обернувшись, позвала акушерка. -- Повлияйте. Не хочет в больницу! Отец Валерий с трудом втиснулся в сторожку, приблизился к старосте. Аккуратно оторвал ее руку от ворота нижней мужской рубахи. Вера Ивановна цапала себя за шею, набрякшую жилами, судорожно хватаясь за бечевку крестика. Батюшка осторожно выпростал крестик из ее кулака, бережно опустил за ворот рубахи. Вера Ивановна заученно распрямила руку. -- Укол... пусть... -- Чем я тебе укол? -- склонилась над ней акушерка. -- Ну чем?! Если бы ты родиха была... До больницы-то не знаю как довезти! Уко-ол! Давай носилки! -- крикнула акушерка. -- Мне еще больную с инсультом забрать надо по дороге! -- Не поеду... -- выдавила Вера Ивановна. -- Мать, поезжай, -- строго сказал батюшка. -- Благословляю. А завтра после обедни заеду причащу, не волнуйся. Ехай с Богом. -- Батюшка! -- нервничала акушерка, -- У меня больная с инсультом ждет!.. -- Давай, Вера Ивановна! -- взмахнул рукой Толян. -- По утреннему бризу, по утренней росе... Расталкивая всех клюкой, вперед протиснулась Татьяна. -- Не гневи Всевышнего, Вера, езжай в больницу, -- глухо сказала она, глядя в пол. -- Я при храме останусь, соблюдать буду... Одно дело -- мы с тобой, другое дело -- храм. Езжай. Вера Ивановна слепыми глазами оглядела стоявших возле кровати и бессильно уронила голову. -- Вовкя... -- пискнула она. Бабкин протиснулся вперед. Ухватившись слабой рукой за его ухо, Вера Ивановна зашептала что-то непонятное: капуста, кадка... -- Ладно! -- не выдержала акушерка, отгоняя Бабкина. -- Никто твоих кадок не тронет! Говна-то!.. -- Хозяйственная, -- усмехнулся Толян. -- Помирать собралась, а за капусту болеет... 9 Бабкин ждал ночи. Время от времени он поднимался из котельной: в трапезной и в домике батюшки горел свет. Бабкин спускался к себе в подземелье. Бука терзал кепку ночного гостя, куда-то запропастившегося. Бабкин отнял ее у пса, повесил на сучок стойки. Включил "Голос Америки". Америка сказала: в Москве полночь. Бабкин выключил приемник и вылез из котельной. В трапезной было темно, в доме батюшки теплилась лампадка. Стараясь ступать помягче, спотыкаясь в темноте о куски антрацита, Бабкин пошел к сторожке. Шура одна ночевать боялась и перебралась в кирпичный дом. В сторожке было холодно. Он на ощупь отыскал в кухонном шкафу смятые полиэтиленовые пакеты, консервная открывалка лежала на столе. Он сунул пакеты и открывалку в карман и, придерживая маленькую дверь, чтобы не скрипнула, вышел в прируб, ведущий в сарай. Здесь Вера Ивановна держала свое хозяйство. Бабкин снял с капусты гнет-булыжник, приподнял крышку, она мокро чмокнула. Он снял телогрейку, свитер, засучил рукав до самого плеча и полез голой рукой в холодное пахучее месиво. Банка с деньгами лежала на самом дне, на боку. Вынуть ее было невозможно. Бабкин засучил второй рукав, почти хлебая ледяной рассол, ухватил банку обеими руками и потянул на себя. Вытянув банку, он обтер ее и несколько секунд постоял просто так, прижав ее к себе, ждал, пока успокоится колотьба в груди. Банка была тяжелая, как с молоком. Он прикрыл дверь в прируб -- дверь пискнула. Бабкин замер. На цыпочках вышел из сторожки, запер дверь в сени на гвоздь, как было. И снова замер. Было тихо, только из котельной доносился несильный вой запертого Буки. Бабкин побежал. -- Э, на катере! -- негромко окликнул его сзади знакомый голос. -- Слышь! Тормози. Одной рукой держа банку, Бабкин другой рванул дверь в котельную и, не рассчитав с набега крутизны лестницы, упал... Пытаясь удержаться за желоб с углем, выпустил банку. Банка разбилась. И сам он повалился вниз по избитым крутым ступеням. Бука бесновался за второй дверью. -- Б-бука, -- промычал Бабкин, вытирая ослепшее от крови лицо. -- Б-бука!.. -- Тихо, падла! -- прикрывая верхнюю дверь, прошипел спускающийся вниз Толян. -- Чего орешь всю дорогу? Сквозь красную пелену Бабкин увидел, как Толян нащупывает в желобе кусок антрацита. И негромко попросил: -- Н-не н-надо...