мяти шло, конечно, на лад. Вскоре была назначена контрольная письменная по русскому языку. Неизвестно, кто больше волновался - Володя или его общественная репетиторша, Светлана Смирнова. И когда Юлия Львовна, мерно ступая по классу, держа перед собой на вытянутой руке, далеко от своих зорких глаз книгу, стала диктовать: "Как упоителен, как роскошен летний день в Малороссии!" - Светлана, позабыв обо всех своих строгих пионерских правилах и дочерних чувствах, стала тоненьким пальцем показывать Володе, что в конце фразы надо поставить восклицательный знак. И он поставил. Он писал старательно, слегка прикусив от рвения язык, тщательно обмакивая и вытирая о край чернильницы перо, как воробей клюв... На свою усовершенствованную автоматическую самописку самой новейшей собственной конструкции Володя на этот раз не понадеялся. Иногда в затруднительные минуты он поглядывал на Светлану Смирнову, которая делала ему какие-то непонятные знаки насчет пунктуации, но тут вмешивалась Юлия Львовна: "Светлана, что это за азбука для глухонемых?" Девчонки прыскали, мальчишки хмыкали в кулак, а бедная Светлана заливалась краской от белого воротничка до корней золотистых волос. Прошло еще несколько дней; наконец Юлия Львовна пришла в класс со стопочкой тетрадок и принялась раздавать их, вызывая ребят по очереди. Тут и выяснилось, что Володя Дубинин написал контрольную письменную лишь с двумя небольшими ошибками и получил "хорошо". Он спешил домой, радуясь, что сможет этим немножко развлечь отца, который последние дни опять совсем затосковал. Дома ему сказали, что отца вызвали в партком. Никифора Семеновича ждали к обеду. Все не садились, прислушиваясь, не идет ли он. Потом мать кое-как уговорила Валентину и Володю поесть. Володя, наскоро пообедав, побежал в порт. У дверей парткома к нему с радостным визгом бросился Бобик, терпеливо поджидавший там своего хозяина. Володя постоял немного, основательно продрог и вернулся домой. Бобик же остался, как ни звал его Володя. Уже поздно вечером ступеньки лестницы заскрипели и загрохотали под тяжелыми шагами отца. Прежде чем он успел вставить ключ в дверной замок, ему уже открыли дверь, распахнули ее. Отец вошел, обхватив рукой мать за плечи, увлекая ее за собой, прошагал сходу вглубь комнаты, остановился - и усталая, счастливая улыбка, светлая и широкая, какой давно уже не видывал у отца Володя, засияла на его лице. Он сунул руку за пазуху, осторожно извлек маленькую красную книжечку, высоко поднял ее над головой. - Вот! - сказал он. - Был, есть и навеки будет со мной! Он опустил руку, держа на раскрытой ладони партбилет. И все склонились над его рукой, словно впервые видя это маленькое скромное удостоверение, которое означало, что человек, владеющий им, принадлежит к доблестной гвардии великого народа, с мудрой дерзновенностью перестраивающего мир заново, к передовому, самому головному отряду освободождающегося человечества, - то есть состоит членом Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков). Валентина, завизжав, кинулась на шею к отцу, целуя его. Мать припала к его плечу, А Володя... Володя, чувствуя, что сейчас с ним случится что-то очень ему несвойственное, что он сейчас просто-напросто расплачется, вдруг схватил большую, ставшую снова сильной руку отца и стал жадно целовать, целовать ее возле того места, где был вытатуирован маленький синий якорь. До поздней ночи не ложились в этот день у Дубининых. Отец снова и снова принимался рассказывать, как его спрашивали в парткоме; как другие товарищи говорили о его беспорочной работе, как выяснилось, что тот человек, который подвел отца, стал таким плохим только за последний месяц, после перенесенного горя - у него умер сынишка, а до того времени был неплохим работником. Конечно, Никифору Семеновичу Дубинину как помполиту корабля надо было и раньше видеть, что человек этот нетвердый, но все же дурного за ним прежде не водилось. И портовый комитет партии счел нужным вернуть товарища Дубинина на работу, хотя и записал ему выговор. Совсем уже ночью, когда Володя наконец лег, отец подошел к нему с полотенцем через плечо и сказал: - Ну, Вовка, не спишь? Хотел до утра подождать, да самому не терпится. В Москву меня, оказывается, командируют. Насчет новых судов для нашего порта. Вот если не подкачаешь с отметками, двинем, брат, всей семьей до самой Москвы-столицы. И Володя, как был в одной рубашке, затанцевал на кровати гопак. Раздавая перед каникулами табеля, Юлия Львовна сказала: - Ну, Дубинин Володя, получай. Два "хорошо", по всем остальным - "отлично". Вот только еще с русским языком у нас по-прежнему не совсем так, как хотелось бы: устный "хорошо", а письменный все-таки "посредственно". Ты, я слышала, в Москву едешь? Так вот, чтобы ты не отставал, я тебе, как и всем ребятам, даю задание на каникулы: ты мне пришлешь письмо, в котором подробно опишешь все, что видел в Москве. Вообще, пусть каждый напишет мне домашнюю работу "Как я провел каникулы". Хорошо? - Хорошо, - согласился Володя. x x x Уже подходили к концу зимние каникулы, когда в дом у школы, где жила Юлия Львовна, постучался почтальон. Он вынул из сумки большой пакет, вручил его Юлии Львовне и велел расписаться в книге. На тяжелом, объемистом пакете было написано внизу: "Москва, гостиница Ново-Московская, В. Н. Дубинин". - Светлана! - позвала Юлия Львовна. - Смотри, Дубинин-то твой молодец какой! Выполнил задание. Вон какое письмище прислал! - Она принялась вскрывать конверт. Внутри него оказались два больших куска картона. Из них выскользнул на стол тонкий - не то желатиновый, не то целлулоидный - диск. Юлия Львовна испуганно поймала его и принялась рассматривать, недоумевая и вертя в руках. По концентрическим бороздкам на круглом поле диска скользили, лоснясь, матовые секторы бликов. В центре диска белела наклеенная круглая бумажка - этикетка с дыркой посредине. На бумажном кружке было написано карандашом: "Поставить на патефон со старой иглой". - Вечно уж что-нибудь он сочинит необыкновенное, - проговорила Юлия Львовна. - Ох, уж этот твой Дубинин!... - Уж, во-первых, он больше твой, чем мой, - обиделась Светлана. - Но ведь это ты, кажется, собиралась его перевоспитывать? - Ну, знаешь, мама, - Светлана вся вспыхнула, - если уж девчонки меня дразнят, это еще понятно, а тебе непростительно! - Ну, будет, будет, дурашка! Шучу. Лучше сбегай к Василию Платоновичу, у них патефон есть. Пусть одолжит по-соседски. Интересно, что это за музыку Дубинин нам прислал. Василий Платонович патефон охотно дал, но удивился, зачем вдруг ни с того ни с сего, днем, суровой Юлии Львовне понадобилась музыка. Он даже предложил выбрать и пластинки. Но, к еще большему удивлению, Светлана сказала, что пластинки не нужны. Потом выяснилось, что не нужны и новые иголки. Светлана просила, чтобы иголка была непременно уже игранная. Но вот патефон открыт и заведен ручкой, как шарманка. Тонкую, гнущуюся пластинку положили на круг. Светлана поставила тупую зеленоватую иголку, очень похожую на еловую, у самого края диска, слегка толкнула круг, чтобы разогнать вращение, и в комнате раздалось: "Здравствуйте, дорогая Юлия Львовна! С Новым годом вас!.. Добрый день..." Мать и дочь переглянулись почти со страхом. Они узнали сквозь шип и похрипывание патефона голос, который сотни раз слышали и у себя, в этой комнате, и в классе, и во дворе под окном. Да, сомнений не было: это голос Володи Дубинина. - Володька! - прошептала Светлана. - Честное слово, мама, Дубинин!.. Юлия Львовна замахала на дочку рукой, чтобы та не мешала слушать, и, поправив волосы, склонилась ухом к патефону. А оттуда слышалось: "Я шлю вам это письмо из Москвы. Вы велели написать мне, как я проведу каникулы. Вы сказали, что это будет моя контрольная на дому. Я вам сказал, что пришлю письмо. Вот я вам и посылаю письмо, как обещался, только говорящее..." - Ох, а язык, язык: "обещался"! - вздохнула Юлия Львовна, качая головой. Из патефона неслось: "Это мы сегодня пришли с папой в Парк культуры и отдыха имени Горького. Тут везде очень красиво, есть каток. Просто все аллеи залиты льдом, и получается кругом каток. А когда мы шли в кино, я увидел, что в одном месте на вывеске написано, что можно всякому гражданину, кто, конечно, хочет, зайти и наговорить пластинку на три рубля и на пять рублей. Это называется "говорящее письмо". А я вспомнил, что обещал вам. Но писать мне было неохота. Во-первых, некогда, а во-вторых, вы потом обязательно будете ругать за ошибки. А в говорящем письме вы ошибок не заметите, а если и заметите, то вам будет негде подчеркивать..." - Ну, погоди у меня, негодный мальчишка! - Юлия Львовна погрозила пальцем патефону. Светлана, опершись локтями на стол, положив худенький подбородок на сдвинутые кулачки, слушала, то замирая перед Володиной дерзостью, то поражаясь его необыкновенной выдумке. Было удивительно и странно, что где-то внутри патефона, в самом железном заглоте ящика, жил и звучал знакомый Володькин голос, чуть-чуть искаженный, немного более низкий, чем в жизни, но все же, несомненно, голос Володи Дубинина! "... Мне тут очень хорошо и интересно. Когда я был маленьким в Москве, я ничего не понимал, а теперь мне все очень нравится... Больше всего, конечно, Кремль. Я там был... то есть около него, в первый же день, как приехали, до самой ночи. Меня мама уже хотела искать через милицию. Думала, что я потерялся. Но, конечно, я нашелся сам. Просто я ходил по Красной площади, видел Мавзолей Ленина и смотрел там кругом все историческое. Я на другой день еще ходил туда. Потом мы были в Колонном зале на елке. Это самая главная елка в Советском Союзе, такой больше нет нигде во всем мире. Она выше нашей школы. Мне сказали, что, когда ее украшают, подставляют пожарную лестницу. Я получил там приз за викторину, которую спрашивал один артист под видом Кота в сапогах. Вопросы были легкие, мы все это с вами проходили. Приз был интересный - для маленьких: настольная игра-лото "Угадай". Я ее там подарил одному мальчишке, который попросил. Юлия Львовна! Мы были с папой, мамой и Валей в самом Художественном академическом театре СССР и в самом Большом академическом театре всего Союза. Видели сперва "Царь Федор Иоаннович", историческую драму. Очень интересная. А потом балет "Лебединое озеро", совсем без слов. Мне понравилось не очень, а Валентине понравилось. Еще мы были в Музее Революции, видели орудие, которое участвовало в Октябре 1917 года. Я очень много ездил в метро. Это такая красота, что мы можем ею гордиться, потому что нигде за границей такого метро больше нет. Все мраморное! Юлия Львовна! Мы были в Третьяковской галерее. Там все самые известные картины: "Иван Грозный", "Три богатыря" и "Мишки в лесу". Хорошо, что папа меня взял сюда с собой. Спасибо ему за это..." Голос в патефоне замолк. Игла уже подбиралась к бумажному кругу в центре. С полминуты из патефона раздавался лишь один сипящий шорох, но потом опять зазвучал Володин голос: "Еще что говорить... в письме, я не знаю... Уже все. Папа мне дал на пластинку пять рублей. Сейчас уже кончается. Папа вам тоже кланяется. А вы, пожалуйста, поклонитесь от меня вашей дочери Светлане. И еще передайте привет Ефиму Леонтьевичу, Якову Яковлевичу, Марии Никифоровне и Василию Платоновичу и всем нашим ребятам. Вот уже сейчас все. Я по вас соскучился. Это говорит ваш ученик шестого класса Дубинин Володя. Теперь все..." И патефон замолк. - Ну, что скажешь? - спросила Юлия Львовна, рассматривая пластинку. - Ну что ты будешь делать с таким! И тебя не забыл, кланяется... Потом сбегали за соседями, за Василием Платоновичем и за Ефимом Леонтьевичем. Пришла Мария Никифоровна, географичка, и даже сам директор Яков Яковлевич явился. И пластинку Володи Дубинина с его "говорящим письмом" из Москвы опять ставили с самого начала. - Да, Юлия Львовна, перехитрил он вас, - смеялись все. - Ну, это еще посмотрим!.. И она была права. Когда после каникул на первом же своем уроке Юлия Львовна возвращала домашние каникулярные работы, накануне сданные ей, она, к удивлению класса, вынула из портфеля пластинку с "говорящим письмом" и вручила Володе. Володя, ухмыляясь, взял диск и прочел на бумажном кружке, в середине его, выведенное красными чернилами: "По содержанию - "отлично", по изложению - бессвязно. "Посредственно". Переписать в тетрадь". И сбоку стояла обычная, как в тетрадке, подпись Юлии Львовны. Глава X "С + С" С Дальнего Востока, отбыв срок военной службы, вернулся домой, в Керчь, двоюродный брат Никифора Семеновича, дядя Ким. Он служил несколько лет в пограничных частях, сражался у Халхин-Гола в рядах ОКДВА - Особой Краснознаменной Дальневосточной Армии. Высокий, худощавый, всегда гладко выбритый, он сразу покорил Володю своей военной выправкой, собранностью движений, ловкой, спористой хваткой солдатских рук, привыкших делать все быстро и точно, бурым обжигом щек, не похожим на золотистый черноморский загар, зеленой фуражкой пограничника, зоркостью внимательных, все примечающих глаз. Дядя Ким в армии был разведчиком, и, засиживаясь после ужина у Дубининых, он рассказывал о боевых делах на берегах Халхин-Гола, о сражениях в районе Баин-Цагана, в которых он сам лично участвовал. В эти минуты Володя забывал все на свете. Дядя Ким умел рассказывать так, что перед слушателями вставали картины Дальнего Востока - сопки, по которым с криком "банзай" бежали маленькие японские пехотинцы, и оголенные берега реки, откуда японцы, застигнутые внезапным ударом наших танков, по-лягушачьи плюхались в воду... Рассказывая, он двигал на столе посуду, расставлял стаканы, обозначая расположение пулеметных гнезд, ставил посреди стола поднос - и он становился сверкающей рекой, пристраивал на чашке столовый нож, черенком вперед, - то была пушка. И все это двигалось, жило, действовало. Точные руки дяди Кима ловко распоряжались условными батареями, соединениями, производили всевозможные боевые операции, наносили при помощи сахарницы и чайника танковые удары, сбрасывали противника в полоскательницу, то есть в озеро. Удивительно умел рассказывать дядя Ким! Соскучившись по родному Черному морю, он уговорил Никифора Семеновича пойти на рыбалку вместе с колхозной рыболовецкой бригадой. Взяли с собой они и Володю. На моторке, с фонариком на носу, ушли далеко в море. Ночь была уже теплая, прогретая весенними испарениями моря, которое щедро отдавало накопленное днем тепло. Тянули вместе с забродчиками сети, отягощенные добычей. В лунном свете поблескивала чешуя скумбрии, золотые и серебряные рыбы трепетали в ячеях, и ночью это было похоже на полузатопленный, далеко раскинувший по воде ветви, фантастически украшенный ельник, в сумрачной сени которого поблескивают диковинные игрушки, чудища, рыбы, свисают хрустальные сосульки. Потом отогревались на берегу у костров, разведенных возле самой кромки воды, варили уху, жарили бычков, и дядя Ким рассказывал рыбакам о жизни на Дальнем Востоке и славных делах пограничников. Конечно, все, что слышал сегодня от дяди Кима, Володя завтра же рассказывал ребятам в школе. Он уже провел для малышей беседу о Дальнем Востоке и пограничниках. Однако этого ему было мало: он похвастался, что непременно приведет на сбор отряда дядю Кима и тот сам расскажет все свои замечательные историй. Записали пионерское поручение за Володей. Но дядя Ким и слышать не хотел о том, что ему надо непременно выступить на пионерском сборе. - Да что ты, Вовка! - отнекивался он. - Не умею я с ребятами... Кто я такой, чтобы им про такие дела рассказывать? У меня ни опыта, ни языка подходящего нет. Нет, уволь. Напрасно Володя убеждал дядю Кима, что он замечательный рассказчик, и язык у него самый подходящий, и ребята будут слушать его так, что дышать будут только в себя, - дядя не соглашался. Пришлось Володе сознаться в том, что он наобещал своим пионерам выступление пограничника с Дальнего Востока и теперь ему прохода не дадут, если дядя Ким откажется. На дядю и это не подействовало. - А ты у меня согласия спрашивал, когда обещал? - бранил он Володю. - Не спрашивал? Ну вот и казнись теперь! И только когда Валентина привела Жору Полищука и они вдвоем насели на дядю Кима, пограничник согласился: - Да, после такой артподготовки, под давлением превосходящих сил - отступаю. Приду, шут с вами! Все было проведено очень торжественно. Дядя Ким навинтил на гимнастерку ордена. Жора Полищук встретил почетного гостя у подъезда, провел его в класс, где парты были раздвинуты и составлены полукругом. Пионеры были в галстуках. Все встали, едва дядя Ким появился в дверях. Светлана Смирнова, старательно стуча каблучками об пол, подошла к дяде Киму, отдала салют и произнесла слова рапорта: - Пионеры шестого класса собрались для встречи с вами и заслушания сообщения о событиях на Дальнем Востоке, в которых вы сами участвовали. На сборе присутствуют двадцать девять пионеров, один отсутствует по болезни. Рапортует председатель штаба отряда Смирнова Светлана. Рапорт сдан. - Есть рапорт сдан! - сказал дядя Ким к немалому смущению Светланы, потому что полагалось отвечать в таких случаях: "Рапорт принят". - Здравствуйте, ребята, юные пионеры! - гаркнул зычным командирским голосом дядя Ким. - Здраст! - дружно ответил класс. - Юные пионеры, - проговорил дядя Ким, силясь вспомнить, что в его время говорилось на пионерских сборах, - к борьбе за дело Ленина будьте готовы! - Всегда готовы! - слитно, в один голос, отвечали пионеры. Одна лишь Светлана с явным неудовольствием взглянула на дядю Кима, который опять все ей напутал. Так надо было говорить уже в конце, закрывая сбор. Однако когда дядя Ким начал рассказывать о Баин-Цаганском сражении и, легко вскинув в воздухе сильными руками стол, поставил его перед собой и сказал, что это - возвышенный берег реки, а там, где парты, - наше расположение, и каждая парта - это танк, и вот наше командование накапливает силы, а отсюда, из-за стола, на берег наползают японцы (пальцы дяди Кима показались из-за края стола), - Светлана, увлеченная волшебной наглядностью рассказа, все простила гостю. - Восемь суток, восемь жарких, знойных, сухих суток шло сражение, - рассказывал дядя Ким. - Мы были посланы в разведку к берегу. Мы пробирались ползком... И руки дяди Кима, повернувшегося боком к партам, выразительные, сухие, гибкие руки, прижатые ладонями к столу, поползли неслышно, словно два разведчика, по-пластунски пробирающиеся по земле. - ...Все мы тогда выяснили, рассмотрели, видим: вот с этого бока ударить будет самое подходящее дело. Повернули назад, - руки дяди Кима осторожно отмерили пальцами стол в обратном направлении, - доложили командованию, и пошли наши танки в обход. Давайте заходите! - крикнул он вдруг, выпрямляясь. - Фронтом в атаку, вперед!.. И полукруг парт двинулся с места: увлеченные рассказом пограничника, пионеры, сидевшие на передних партах, упираясь в пол ногами, придерживая руками снизу парты, стали толкать их вперед. "Заходи, заходи!" - командовал дядя Ким, отбежав к партам, и, сложив два кулака наподобие бинокля, осматривал оттуда район боевых действий. Потом он шагнул к столу. Руки его стали изображать то, что он видел через бинокль. Судорожными скачками, опираясь на вытянутые пальцы, руки изображали теперь мечущихся в панике самураев. А стол был уже окружен сдвинутыми партами. Одна рука дяди Кима свалилась со стола, вторая, зацепившись большим пальцем, повисла на минутку на краю, показались два болтающихся, как ноги, пальца - и последний самурай свалился с берега в воды Халхин-Гола. - Сражение выиграно, берег очищен. Отбой! - объявил дядя Ким. И сел на стул, утирая лоб. Все хлопали что есть силы. Каждый почувствовал себя на мгновение участником выигранного сражения. Посыпались вопросы. Мальчики спрашивали о подробностях боя. Участвовали ли самолеты? Как называется самый сильный танк? Девочки просили показать на карте место сражения, реку Халхин-Гол. Подняла руку Светлана. Володя, пренебрежительно слушавший вопросы девочек, тут насторожился. Он побаивался, как бы Светлана, малосведущая в военных делах, не задала пограничнику какого-нибудь наивного вопроса. Ему было бы неприятно, если бы потом дядя Ким говорил: "А эта-то, с косичками накрученными, тоже туда же, спрашивает..." - У меня есть такой вопрос к вам, - звонким голосом спросила Светлана. - Вот вы говорили о том, какие у нас герои пограничники, рассказали нам, как разведчики действовали, сказали, что разведчик должен с одного взгляда все увидеть, запомнить и понять. Значит, они должны быть очень культурными? "К чему это она?" - подумал Володя. - Ну, а как же, - отвечал дядя Ким. - Они должны быть люди знающие, иначе не разберутся ни в чем. Знания должны быть. И наша армия - культурная армия. Она много знает. И прежде всего хорошо знает, что она защищает. - А скажите, товарищ, - продолжала Светлана, - как, по-вашему, может быть хороший командир-разведчик, пограничник, если он пишет с ошибками? - С ошибками? - переспросил дядя Ким. - Ну да... Допустим, хороший и способный пио... то есть командир, а пишет "живеш" без мягкого знака. Тут все разом оглянулись туда, где только что сидел у открытого окна Володя. Но Володи там уже не было. Он не слышал, как ответил дядя Ким на предательский вопрос Светланы. Он и сам знал отлично, что в конце слова "живешь" надо писать мягкий знак. Вчера на письменной он просто поторопился и нечаянно пропустил эту букву. Ерунда какая! Как будто он сам не понимает таких простых вещей. Конечно, хороший разведчик никогда не должен пропускать и такой мелочи. Так, должно быть, и ответил дядя Ким. Но все же со стороны Светланы это было форменное предательство. Вообще последнее время Светлана стала вести себя очень странно. Когда они гуляли вдвоем по набережной или забирались на Митридат, она, хотя и шла всегда с таким видом, словно ей случайно оказалось по дороге, но слушала с интересом все, что говорил Володя, расспрашивала о делах "юасов", отвечала внимательно и с участием. Но стоило только подойти подругам или ребятам из их класса, как она сейчас же начинала дерзить, говорить колкости, всячески старалась поставить Володю в смешное положение, вышутить его. Вся она при этом становилась какой-то колючей, заострялись и нос, и подбородок, и плечи, и локти: не подходи - уколешься. А Володя-то, Володя так доверял ей! Он ей даже рассказал про надписи в каменоломне и обещал как-нибудь устроить через дядю Гриценко, чтобы можно было пойти посмотреть тот знаменитый шурф, закрытый теперь решеткой. Он считал, что Светлана - единственная из девочек, которая могла бы понять все, что пережил он с Ваней Гриценко, впервые увидев в подземелье отцовскую отметинку на камне. И даже соображениями о новой рекордной модели, которую достроил сейчас Володя, поделился он со Светланой. И вот на тебе!.. Подвела при всем честном пионерском народе. Хорошо еще, что рядом было открыто окно, а класс помещался на первом этаже... Дядя Ким, вернее всего, даже не понял, к чему был весь разговор... Придя в "ЮАС" и просмотрев работы новичков, к которым он теперь был приставлен уже инструктором, кое-кого похвалив, кое-что исправив, сделав нужные замечания, Володя отправился к своему столу. Над ним парила подтянутая к потолку, уже совершенно готовая, великолепная модель, о которой он только вчера с таким увлечением рассказывал Светлане Смирновой. На фюзеляже изящной, крупной узкокрылой модели, представлявшей собою чудо "юасское", он еще вчера после прогулки со Светланой вывел красной лаковой краской: "С+С". И в журнале "ЮАС" было записано, что инструктор В. Дубинин закончил опытную модель индивидуального типа - "С+С". Это должно было означать: "Сверхскоростная". Так объяснил всем Володя. Что это обозначало на самом деле - мы сохраним в тайне. В воскресенье на Митридате должны были состояться городские состязания авиамоделистов. Модель "С + С" и предназначалась для этих состязаний, на которых должна была присутствовать чуть ли не вся школа, все "юасы", пионеры других школ и учителя. Уже много дней мечтал об атом соревновании Володя. Он был уверен в своей новой модели. Несколько раз опробовал ее во дворе. Вместе с верным Женей Бычковым ходил пускать модель на склонах Митридата. Никогда еще не было у него такой удачной конструкции, и он представлял себе, как его самолетик пронесется над зрителями, собравшимися на склонах Митридата, и все увидят на его борту заветные буквы. Но только одна Светлана Смирнова, которой он еще вчера намекнул, как будет называться модель, поймет секрет обозначения. Он вспомнил весь вчерашний разговор, когда он сказал: "Знаешь, как я назову модель?" А она спросила: "Как?" И он, идя по тротуару, как полагалось по их правилам, на расстоянии полутора метров от нее и глядя в другую сторону, сказал: "С+С". "А что значит: "С+С"?" - спросила Светлана. И он ужасно обрадовался, заметив, что она краснеет. Он ответил: "Это значит: "Сверхскоростная". - "А-а, вот что", - протянула Светлана, и Володя с удовольствием отметил, что она разочарована. Тогда он поспешил добавить: "Ну, возможно, что это в еще кое-что значит. Только то уж мое дело". - "Это что же, секрет?" - с надеждой спросила она. И он ответил: "Да, это мой личный секрет". А она как будто даже рассердилась: "Ну и пожалуйста, секретничай сам с собой!" И так хорошо было вчера! Море стало уже по-летнему голубым. Приближалось Первое мая. И Светлана сама попросила Володю, чтобы он помог оформлять школьный спектакль. Володя постоял минутку, разглядывая снизу парившую на тросике модель, потом снял ее, укрепил на столе. Он любовно и горестно осмотрел ее, провел пальцем по буквам, выведенным на борту фюзеляжа, задумался, потом вздохнул, решительно пододвинул к себе баночку с белой эмалевой краской и принялся тщательно замазывать заветную марку модели. - Раз так - пусть будет называться "Черноморец"! И он пошел за новой краской. До воскресенья Володя не разговаривал со Светланой и избегал ее. А она, заметив это, при встрече задирала свой остренький подбородок и отворачивалась, приопустив ресницы. На состязание все же она пришла. Правда, пришла она в сопровождении Славы Королькова, того самого семиклассника, на котором когда-то прокатился верхом Володя, заступившись за обиженного малыша. Володя не хотел смотреть в ее сторону. Он пришел на гору позже всех. Давно уже явились сюда "юасы", пришли ребята из школы No 2, где был хороший кружок авиамоделистов. Собралось много народу. Пахнущий морем ветер, ровный и теплый, шевелил большой голубой флаг с золотыми лучами, поднятый над вершиной горы. Под флагом выстраивались "юасы" с белокрылыми моделями в руках. Ярко горели на солнце пионерские галстуки. Расположившиеся неподалеку от часовни Стемпковского музыканты играли марш на горячих, согревшихся от солнца трубах. Пахло свежей весенней травой. Птицы носились над Митридатом, словно поддразнивая "юасов" и зовя их помериться силами в воздухе. Володя не стал в строй авиамоделистов. Воспользовавшись правом старшего, уже бывалого конструктора, он пришел последним к месту старта, закрыв фюзеляж модели газетой. За столиком, на котором стоял рупор-мегафон, сидели Николай Семенович и главный судья состязаний из Городского комитета физкультуры. - А-а, ну вот... и Дубинин явился, - приветствовал его Николай Семенович. - Собирается сегодня, товарищ Павшин, рекорд городской побить... Ну как, Дубинин, в порядке? Товарищ Павшин, сдвинув козырек белой фуражки на глаза, чтобы заслонить их от солнца, посмотрел на Володю в стал искать его фамилию в журнале состязания. - Дубинин?.. Ага... Дубинин Владимир. Модель "ЮАС" Дома пионеров. Тип фюзеляжный. Марка "С+С". - Нет, нет! - заспешил Володя. - Я переменил!.. - Что переменил? - удивился Николай Семенович. - Я название переменил, - тихо сказал Володя. - У меня теперь называется "Черноморец". - Ну, "Черноморец" так "Черноморец", - согласился товарищ Павшин, вписывая в графу новое название модели. - Так и запишем. Так и объявлять? - Да. Сперва проводились полеты моделей, построенных новичками, которые сдавали нормы "юасов". Одна за другой взмывали в воздух легкие конструкции. Одни долетали до отмеченной на траве черты, другие опускались перед ней, третьи приземлялись далеко по ту сторону ее. Инструкторы отмеривали рулеткой расстояние, кричали цифры. Товарищ Павшин записывал в книжечку, а Николай Семенович заносил результат в журнал. Потом объявили, что начинаются состязания моделистов на дальность полета. Павшин вызвал на старт записавшихся. Первым вышел к черте старта высокий восьмиклассник из школы No 2, славившейся своими моделистами. - Начинаем состязание на дальность полета опытных фюзеляжных моделей с резиновыми двигателями! - объявил судья Павшин. - На старте Николай Аржанец, авиакружок школы номер два. Модель собственной постройки, марка "Змей Горыныч". Девочки из школы No 2 бурно зааплодировали. "Юасы" выжидательно молчали. Аржанец, плечистый стройный подросток, в полосатой футболке с белыми манжетами и воротничком и в черных матросских клешах, вышел на белую линию старта, держа перед собой обеими руками огромную модель с широкими крыльями и далеко вылезающим вперед центропланом. Крылья и фюзеляж были затейливо разрисованы: по борту тянулась зигзагообразная желто-зеленая полоса, вдоль крыльев шли красно-черные зубцы. Зеленый хвостовой киль, на котором были вычерчены такие же зубцы, походил на какой-то странный, вычурный драконий гребень. - Ну и страховида! - зашептались "юасы". - Прямо дракон какой-то... Жуть! Аржанец закрутил резинку своего мотора и встал на черте, подняв над головой свою клювастую и словно хищную модель, скосив глаза к столу судьи и ожидая команды. Володя ревниво следил за каждым движением Аржанца. Он ясно услышал, как стоявший подле Светланы Смирновой Слава Корольков прищелкнул языком, показывая на модель Аржанца: - Этот сейчас даст всем жизни! Настоящий Змей Горыныч. Всех заклюет!.. На что Светлана неожиданно ответила, пожав прямыми плечами: - Посмотрим! На всякого Змея Горыныча есть свой Добрыня Никитич. - Хо! Здорово! - восхитился Корольков. - Тогда уж надо, чтобы его послал Владимир Красное Солнышко. - А может, и Владимир найдется, - многозначительно произнесла Светлана, как показалось Володе, нарочно громким голосом. Володя с благодарностью посмотрел на нее. Он уже пожалел, что сгоряча замазал прежнее название. Ведь Светлана еще ничего не знала и, наверное, ждала сейчас минуты, когда в воздухе появится модель "С + С". Но тут он услышал резко прозвучавшие слова команды и увидел, как Аржанец запустил свою модель. Она понеслась по прямой, качая широкими крыльями, потом стала забирать вверх. Гул пошел по толпе зрителей. Прикрыв ладонью, как козырьком, глаза, зрители любовались круто возносившейся моделью. Однако Володя опытным глазом подметил, что модель Аржанца слишком широка в крыльях - не по мощности мотора, - и от этого ветер качает ее в полете. Восхитивший же несведущих зрителей крутой уход модели в небо был только пустым эффектом, потому что сила мотора тратилась зря, впустую, он не мог далеко утянуть модель, и длина полета скрадывалась, теряясь на подъеме. Он видел, как модель Аржанца круто пошла вниз. Все вокруг зааплодировали. Володя из-за своего маленького роста не мог сначала рассмотреть за головами впереди стоявших, где приземлилась модель его конкурента. Потом он увидел, что помощники судьи бегут уже далеко за тем местом, где опускались модели новичков. - Сто пятьдесят шесть метров! - объявил через рупор Павшин. - Николай Аржанец установил новый городской рекорд при первой же попытке... И сейчас же Володя вдруг услышал, будто кто-то над самым ухом его гулко произнес: - На старт вызывается Дубинин Владимир, клуб "ЮАС" Дома пионеров. Модель собственной конструкции скоростного типа. Марка... Павшин, оторвавшись на мгновение от мегафона, наклонился над журналом, лежавшим на столе. Володя увидел, как порозовела от волнения Светлана. Эх, зачем он все это сделал?.. - Марка "Черноморец!" - прочел наконец Павшин. Володя боялся взглянуть в сторону Светланы, но чувствовал щекой, что она не сводит с него глаз. А "юасы" вокруг шептались: - Какой "Черноморец"? Он же прежде "С+С" назывался? Ребята из школы No 2 насмешливо крикнули сзади: - Боялся, верно, что выйдет СОС! Спасите наши души! - Или бы подумал кто, что это по-латыни написано: вышло бы "муха цеце"... Володя плотно стал на стартовую черту. Правую руку с моделью он вскинул над головой, а пальцами левой руки плотно зажимал так и норовивший вырваться винт с круто поставленными, искусно выточенными, полированными лопастями. Тугая красная резина мотора была им закручена до отказа. Зрители с удивлением рассматривали не совсем обычного вида аппарат: длинный узкий фюзеляж, острые крылья, скошенные назад углом. Володя почувствовал сзади на плече легкое прикосновение. Он быстро оглянулся. За ним стоял Николай Семенович. Он заметно волновался. - Стабилизатор проверь, - шепнул он Володе. - Не погнулся? Павшин поднял мегафон ко рту, обратив его издали раструбом к Володе. И опять Володе показалось, что кто-то возле самого уха его гудящим басом изрек: - Готово? Приготовился! Внимание! Старт! Володя, стоявший до этого левым плечом вперед, круто развернулся, отбрасывая в сторону левую руку, и упругим толчком мгновенно вытянутой правой руки запустил модель в воздух. Многим показалось, что маленький загорелый паренек с необыкновенно большими глазами, только что державший над головой красивую птицеобразную игрушку из тонких планок и бумаги, проделал на глазах у всех какой-то непонятный фокус: в первую секунду показалось, что модель вообще исчезла и Володя только сделал вид, что выпустил ее из рук. Но вот мальчишки закричали: - Вон!.. Вон она летит! По-над склоном!.. Ух, чешет как!.. Тугая резина, раскручиваясь, вращала винт с огромной скоростью, и легкая узкокрылая модель летела с непостижимой быстротой - точно по прямой линии. Она летела близ земли, неслась, как стриж, и многие мальчишки опять не выдержали, опять помчались вслед за ней, чтобы видеть на месте, как она будет приземляться. Володя стоял с бледным, сосредоточенным лицом, замерев в позе метателя - как пустил модель, так и остался стоять с вытянутой вперед правой рукой. А искусно рассчитанная модель пронеслась давно уже над красным флажком, отмечавшим место приземления модели Аржанца, и все еще летела, будто уже касаясь земли, но на самом деле не задевая ее. Потом она легла грудью на траву, мягко заскользила по ней и, наконец, остановилась. Все помчались туда, обгоняя друг друга, спеша узнать результат. Бежали помощники судьи, разматывая на ходу рулетку. Володя ждал на линии старта. Он повернул голову вправо. Светлана, приподнявшись на цыпочки, старалась рассмотреть, что происходит у того места, где опустилась модель. Она стояла одна. Слава Корольков убежал со всеми. Но вот все, шумно переговариваясь, стали подниматься по склону. Впереди карабкался, обгоняя других, запыхавшийся Николай Семенович. Он бережно нес в обеих руках Володину модель и спешил к столу судьи. Прошла еще одна минута, и гулкий голос оглушил Володю: - Модель Владимира Дубинина, клуб "ЮАС" Дома пионеров, "Черноморец" пролетела двести восемьдесят четыре метра. Таким образом, рекорд Николая Аржанца продержался только пять минут. Новый рекорд принадлежит Владимиру Дубинину и равен, повторяю, двумстам восьмидесяти четырем метрам. Аржанец отказался повторить попытку, так как видел, что модель его уступает дубининской по дальности полета. Он подошел к Володе и великодушно потряс ему руку. Все кругом аплодировали. Володя прошел к столу, принял в свои руки модель, бережно осмотрел ее, поворачивая в разные стороны, и тут раздался противный, ехидный голос Славы Королькова: - Эй ты, "Черномрец"!.. Сперва никто не понял. Многие обернулись к долговязому парню, на которого вдруг ни с того ни с сего напал смех. - "Черномрец"!.. Ой, помру! Ой, лопну!.. - надрывался он. - Ты что? Покушал чего-нибудь лишнего? - спросил кто-то. - Чего ты гогочешь? Но длинный Славка, будучи уже не в силах говорить, только показывал пальцем на Володину модель. Женя Бычков, с негодованием взиравший на корчившегося от смеха Королькова, посмотрел, на что он показывает, - и обмер. На левом борту рекордной модели Володи Дубинина было действительно рукой конструктора намалевано: "Черномрец". Верно, от волнения и второпях Володя вчера ошибся... Заметив, как изменилось лицо приятеля, Володя сам внимательно прочел надпись на борту модели и побагровел. Никогда еще ни одна его грамматическая ошибка не обнаруживалась так не вовремя. Ни разу, ни в диктанте, ни в домашней работе, ни одна на свете буква так не подводила Володю... А вокруг уже слышалось: - Хо-хо!.. "Черномрец"!.. - "Черномрец"! И жнец, и швец, и в дуду игрец!.. Ловко!.. Глаза у Володи сверкнули такой решительной яростью, что самые насмешливые невольно отступили. Славка Корольков, хорошо помнивший характер Дубинина, быстро спрятался за чью-то спину. Володя, упрямо выпятив нижнюю губу, швырнул свою модель на землю, поднял ногу... Еще бы мгновение - и сверхскоростная, рекордная, только что снискавшая славу острокрылая модель была бы растоптана. Однако чьи-то сильные руки подхватили Володю сзади под мышки и оттащили в сторону. Это подоспел Николай Семенович. - Брось ты, Володя, опомнись! Что ты?.. - успокаивал его инструктор, сам сейчас похожий на обиженного мальчика. Но Володя рванулся у него из рук и опрометью побежал вниз но склону Митридата. Женя Бычков осторожно поднял с земли модель, обдул ее, покачал головой, поправил изогнутый хвост и понес к судейскому столу. Перепрыгивая через камни, скользя по осыпям, Володя бежал вниз. Он был уже внизу митридатской лестницы, когда услышал торопливо: - Володя!.. Посмотрел - Светлана. Первым движением его было убежать скорее прочь. Но это было бы уже откровенной трусостью. И он остановился, тяжело дыша, в упор глядя в лицо девочки широко раскрытыми глазами. - Ну, чего тебе, Смирнова? Можешь смеяться сколько влезет... Пожалуйста. Жду от тебя!.. - Знаешь, Дубинин... - заговорила она, слегка запыхавшись, но начиная, видимо, уже давно заготовленную фразу. - Я тебе, Дубинин, хочу вот что сказать... Она обрывала листья с веточки акации, которую теребила в руках. - Ну, говори, про что хотела, - сказал Володя. - Я хотела перед тобой извиниться, Дубинин, - сказала Светлана. - Я тогда на сборе это зря спросила. Вот... Я открыто в этом сознаюсь. Хватит с тебя? - Эх, Смирнова, и характер же у тебя! Хуже, чем у твоей матери еще, честное слово! Она усмехнулась, подняв брови. - А у тебя, думаешь, характер - мед?.. "Мы - Дубинины" ! - передразнила она. Володя невольно улыбнулся - так смешно она его подловила. - Ладно. Давай уж мириться, - стараясь скрыть за снисходительностью смущение, предложила Светлана, Он протянул ей руку. - Я отходчивый. Зла не помню, - проговорил он и рассмеялся. - Отходчивый... - протянула она лукаво, - а название небось изменил... Вот сам себя и наказал! Эх ты, Черномрец!.. - Слушай, Смирнова, - грозно зашипел Володя, сжимая кулак, - я ведь н