самоходке. Саня смотрел ему вслед и думал: "Треплется Пашка или взаправду?" И в конце концов решил, что треплется. Нахватал орденов, вот и ломается. Знает, что его с машины ни за что никто не снимет. А если б сняли, небось как сумасшедший бы забегал. "А меня снимут! Кому нужен такой неудачник? Боже мой, как мне не везет!" У Сани так больно защемило сердце, что он потихоньку застонал. Мысль, что через десять-- пятнадцать минут придет капитан Сергачев и грубо объявит: "Малешкин, собирай манатки и хиляй в резерв",-- теперь ни на секунду не оставляла младшего лейтенанта. Ему было так тяжело и тоскливо, что хоть ложись на дорогу и помирай. Он подошел к самоходке и равнодушно посмотрел на нее. Самоходка, задрав вверх тупое, с длинным носом рыло, казалось, к чему-то принюхивалась. В открытые люки сыпался снег. Саня хотел крикнуть: "Эй, закройте люки!"-- но, подумав, что теперь он тут не хозяин, махнул рукой. Экипаж по-прежнему сидел под брезентом. Домешек что-то рассказывал. С каким удовольствием Саня посидел бы сейчас с ними! И Малешкина, как волна, захлестнула обида и на комбата, и на командира полка, и на замполита, и на Домешека с заряжающим -- на всех, кому в эту минуту было лучше, чем ему. -- За что? За что? Что я им плохого сделал? -- прошептал Саня, и из глаз у него посыпались горькие, злые слезы. Экипаж закурил. Из-под брезента пополз сизый махорочный дым. Бянкин закашлялся с надрывом, как старик, и, откашлявшись, прохрипел: -- Интересно, мы когда-нибудь поедем? -- А куда торопиться?-- спросил Щербак. -- Гришка мудр, как змий,-- заметил Домешек. Щербак зевнул: -- Пока стоим, повара могли бы уже и кашу сварить. Да разве чмошники пошевелятся? -- А наш командир ничего, не из трусливых, -- задумчиво проговорил ефрейтор Бянкин. Саня притаился и смахнул ладонью слезы. Щербак презрительно хмыкнул. -- А ты бы полез за гранатой?-- закричал на него Домешек. -- - Приказали б -- и полез. -- "Полез"!-- передразнил водителя ефрейтор.-- У самого от страха шары на лоб вылезли. Щербак обиделся не на шутку. -- Вы меня видели в бою? Не боитесь-- Щербак не подведет. Машина, как ласточка, будет носиться вокруг "тигров". -- Дай бог доехать до них!-- серьезно сказал ефрейтор.-- Ты думаешь на этой проволоке далеко уехать? -- У первого подбитого танка сниму тягу и поставлю. -- Проще пойти в техчасть, взять эту тягу и поставить. -- Конечно. Два часа уже стоим. Не выйдет из тебя, Гришка, путного водителя. Ни хрена не выйдет,-- заключил Домешек и вылез из-под брезента. -- Лейтенант, долго мы еще здесь стоять будем? Саня тяжко вздохнул: -- Не знаю. Ефрейтор выразительно посмотрел на Щербака. Тот взмахнул руками, спрыгнул с машины и, сгорбясь, побежал в техчасть. Саня невольно улыбнулся: -- Здорово вы его продраили. -- Ничего, лейтенант, мы его обстругаем -- гладенький будет! -- весело крикнул Домешек. Если бы эти слова Саня услышал час назад, как бы он радовался. Теперь же ему от них стало невыносимо больно. Поборов слезы, он приказал наводчику немедленно вывернуть из гранат взрыватели и сложить их отдельно в коробку. А чтоб приказание звучало весомее, добавил: -- Это приказ командира полка. Наводчик гаркнул: "Есть!"-- и нырнул в люк. Силы, которые Саня собрал, чтоб отдать приказание, мгновенно покинули его. Он привалился спиной к самоходке, тоскливо посмотрел на лес, на ворону, которая снялась с сосны и, лениво махая крыльями, полетела над полем, почти задевая брюхом снег. Так она летела вплоть до рыжей скирды и только над ней взмыла, уселась и замерла. -- Лейтенант, что с вами? -- спросил Бянкин. Саня вздрогнул и торопливо ответил: -- Так... ничего... А что? -- Да вы как будто не в себе. У Сани невольно сморщилось лицо и дрогнули губы. -- Ты доложил комбату о гранате? -- Я. А что? -- Так, ничего... Правильно сделал. Повернувшись спиной к заряжающему, Саня пошел вдоль машины, остановился у люка механика-водителя и долго смотрел на запорошенный снегом лист брони, а потом, сам не зная для чего, аршинными буквами написал на ней пальцем: "МАЛЕШКИН". Заряжающий взобрался на самоходку и стал передвигать снарядные ящики. Саня не понимал, зачем он это делает; видимо, не понимал и сам заряжающий. От головы колонны на разные голоса покатился крик: "Лейтенанта Беззубцева к начальнику штаба!" Ефрейтор Бянкин во всю мощь своих легких с каким-то озорством заревел: -- Лейтенант Беззубцев, к начальнику штаба! -- Чего ты орешь, идиот? Беззубцев уже давно в штабе, а ты орешь,-- сказал, вылезая из машины, Домешек. -- Да так! Скучно, холодно! -- Бянкин замолотил по броне каблуками. -- Самоходочка моя окаянная, поговорим с тобой, ненаглядная. Эй, лейтенант, добьем энзе? Саня махнул рукой. -- А вы? -- Не хочу. -- Потом захотите. Мы вам с Гришкой оставим. Наводчик с ефрейтором уселись добивать энзе. Саня как неприкаянный обошел самоходку. Сержант с ефрейтором ели тушенку и так громко чавкали, что Малешкину стало невмоготу. Он влез на самоходку, сел на ящик. Ефрейтор вскрыл ножом банку и, услужливо подавая лейтенанту, напомнил: -- Гришку не забудьте. Вкуса консервов Саня не чувствовал, и ел он их не потому, что был голоден, а потому, что не знал, что делать, куда деваться. Бянкнн, развалясь на ящиках, закурил, посвистал и вдруг неожиданно объявил, что после войны вернется в свою деревню и женится на соседке вдове. Когда Домешек поинтересовался, почему именно на соседке, да еще на вдове, ефрейтор сказал: потому что у нее убили мужа. На такой резонный довод Домешек не смог найти возражений и тоже, видимо, решил поделиться с заряжающим своими сокровенными мечтами. -- А я после войны буду шить сапоги, -- сказал он. На вопрос Бянкина: "Почему?"-- Домешек ответил, что он больше ничего не умеет делать, а сапоги научился шить в окружении, когда скрывался от немцев у сапожника. На этом мечты заряжающего и наводчика оборвались. Они свернули по второй цигарке, молча закурили, лениво сползли с машины, сошли с дороги, расстегнули ремни, уселись друг против друга и густо задымили. Малешкина окликнул лейтенант Беззубцев: -- Сан Саныч, как вы себя чувствуете? Саня усмехнулся: -- Слава богу, хреново. -- Взрыватели сняли с гранат? -- Сняли. -- А где твое доблестное войско? -- А вон,-- Саня показал на кусты. Беззубцев оглянулся, и по угрюмому лицу лейтенанта, как рябь по омуту, пробежала улыбка. -- Посылай за обедом на кухню. -- Ладно. -- Не "ладно", а "есть!" отвечайте, младший лейтенант Малешкин,-- резко оборвал Саню Беззубцев и как бы между прочим добавил:-- Меня назначили командиром батареи вместо Сергачева. Саня вскочил и, приложив к шапке руку, повторил: -- Есть, товарищ комбат, виноват-- гвардии лейтенант. Чего хочешь ожидал Малешкин, только не этого. По лицу его в одну минуту пробежали все оттенки душевных волнений: и испуг, и радость, и удивление, и недоумение. Он смотрел вслед Беззубцеву, на его квадратную спину, и все еще не верил своему счастью. Когда Беззубцев оглянулся и погрозил ему кулаком, Саня чуть не задохся от радости: перевернулся на одной ноге и, присев, закричал: -- Ребята! Сергачева сняли с комбатов. Вместо него лейтенант Беззубцев. Однако ребята не выразили ни радости, ни удивления. Это Саню обидело, и он сердито приказал ефрейтору забирать котелки и отправляться на кухню. Пришел Щербак с тягой и сообщил, что видел Сергачева с вещевым мешком около штабной машины. -- Так ему и надо. Не рой другим яму,-- сказал Домешек. Пока устанавливали тягу, пока обедали, прошел еще час. Снег перестал сыпать. Ветер сматывал с неба за горизонт грязно-серую хмарь, обнажая трехслойные горы облаков. Между ними, как среди льдин в половодье, проглядывали зеленоватые щели с раскаленными алыми краями. В одну из них выглянуло солнце. Искалеченный лес при- жался к земле, словно ему очень было стыдно за свою срамоту. Под солнцем лес выглядел до невероятности убогим и загаженным. Домешек, глядя на него, грустно покачал головой. -- Сколько за эту войну леса погубили! -- И людей! -- в тон ему добавил ефрейтор. Щербак посмотрел на солнце, понюхал воздух и авторитетно заявил, что будет мороз. Никто ему не возражал. И так уже заметно подмораживало. Зябли ноги, зябли руки-- все зябло. Домешек галопом обежал три раза самоходку, потом долго размахивал руками и наконец, вскочив на машину, забрался под брезент. Туда же нырнули и Щербак с Бянкиным. Малешкин влез в шубу, чуть не два раза обернул себя полами, поднял воротник и уселся на башню. В первый раз за три месяца у Сани на душе было так спокойно, как еще никогда не было. У него есть свой дом-самоходка, замечательный экипаж. И полк, в который он попал, великолепный полк. И товарищи хорошие; правда, посмеиваются над ним, но в этом он сам виноват: как поставил себя, так и пошло. И ребята что надо! Один Пашка Теленков какой! Питом Саня стал по очереди перебирать начальство. Начал с командира полка, которого так уважал и боялся, что не мог смотреть ему в глаза. Басов когда-то давно сам был простым танкистом, механиком-водителем. Поэтому он и строгий и справедливый. Когда помпохоз Андрющенко жалуется ему, что самоходчики опять слопали неприкосновенный запас, то Басов не обращает на это внимания и приказывает выдать новый. От командира полка Саня перешел к начальнику штаба. Поскольку майор Кенарев ничего плохого не сделал Сане, то он решил, что начальник штаба тоже очень хороший человек. О замполите Овсянникове Саня всегда думал с удовольствием. Настоящий командир, старой закалки! У него даже шинель не такая, как у всех. Длинная, до каблуков, и всегда чистая, отглаженная, как новая. Овсянников-- всеми уважаемый после Басова начальник. Хотя он меньше всего заботится об этом уважении. Очень уж простой этот Овсянников. Только что была атака, захватили село, на минуту остановились передохнуть, попить водички, и вдруг откуда ни возьмись появляется высокая тощая фигура замполита в кавалерийской шинели. Подходит, снимает фуражку, приглаживает седые волосы. Лицо сморщилось-- не то от старости, не то от улыбки: "Ну как, жарко было нынче, ребятки?" Попьет водички, расскажет последние новости или просто так "потравит баланду". А солдату весело и отрадно. Под Фастовом Санина самоходка была по пушку закопана на передке. Немецкие артиллеристы с летчиками так усердно обрабатывали передний край, что носа из-под машины не высунешь. Санин экипаж безвылазно дни и ночи сидел под самоходкой в яме. Снаряды с бомбами так часто и густо падали, что все вокруг тряслось и дрожало, а Мишка Домешек без конца сыпал анекдоты. И только когда начинало темнеть и стрельба с бомбежкой затихали, появлялись с термосами солдаты хозвзвода. В один из таких вечеров к ним пришел полковник Овсянников. Он принес почту: письма, газеты и журналы-- и остался ночевать в экипаже. Замполит пробыл с ребятами всю ночь, весь следующий день. А как Овсянников помог Пашке Теленкову! Это было на формировке. Пашка получил письмо от матери, которая, эвакуировавшись из Ленинграда, жила в колхозе. Мать писала, что живет очень тяжело: много работает, а семья голодает. Просила в колхозе коровенку,-- отказали. Всем дали, а ей почему-то отказали. Письмо очень расстроило Пашку, и он с горькой обидой рассказал об этом замполиту. Овсянников Пашку тогда очень крепко отругал... А через месяц Пашкина мать сообщила в письме, что из райвоенкомата в колхоз пришла такая строгая бумага, что председатель сам привел ей на двор корову. Теленков побежал благодарить Овсянникова за помощь, а тот сделал удивленные глаза и сказал, что он к этому делу не имеет никакого отношения. "Может, Овсянников и за меня замолвил словечко, чтоб оставили на батарее, -- подумал Саня и твердо уверился в своей догадке,-- конечно, он!" -- Заводи!-- разноголосо понеслось по колонне. Саня вскочил, замахал рукавами шубы. -- Щербак, заводи! Колонна затрещала, зарычала, захлопала, окутываясь густым, удушливым дымом. Начало смеркаться, когда полк оставил позади расстрелянный лес. Неподалеку от него рос молодой дубок. Он так крепко держался за землю и так был жаден до жизни, что не уронил ни одного листика. Тонконогий, стройный, он стоял посреди дороги; вызывающе вскинув лохматую рыжую голову. Земля вокруг дубка была изъезжена, испахана, искромсана. Его пощадили и снаряды, и бомбы, и танки, и колеса машин, и солдатские сапоги. Последняя Санина самоходка прогромыхала мимо деревца, и дубок тоже остался позади, и его поглотила серая мгла вечера. Самоходки, задрав вверх пушки, набирали скорость. По сторонам тянулись голые поля Житомирщины. Проехали мимо пепелища. Видно, здесь стоял дом с надворными постройками. Теперь же осталась одна печка с трубой. И торчала она, как одинокий зуб во рту старика. Когда совсем стемнело, выбрались на шоссе Киев-Житомир и пошли домолачивать оставшийся асфальт. Саня вспомнил о провисшей гусенице, а в сердце закралась тревога: "Как бы она не свалилась!" Но, не проехав и двух километров, свернули с шоссе и опять потащились полем по грязной, разбитой дороге. Саня успокоился. Машину кидало из стороны в сторону, из-под гусениц летела грязь с водой. Наводчик с заряжающим сидели на решетке трансмиссии. Когда туда стали залетать ошметки грязи, перебрались в боевое отделение. Малешкин по-прежнему торчал на башне, свесив в люк ноги, кутаясь в воротник шубы. Дул сильный, упругий ветер, была такая густая темень, хоть ножом режь. То вспыхивал, то пропадал кровянистый огонек стоп-сигнала впереди идущей машины. Сане надоело торчать на ветру, и он спустился в машину. Бянкип с наводчиком доедали оставшуюся от обеда кашу. Саня напялил на голову шлемофон, включил рацию и стал ловить веселую музыку. Он исколесил весь диапазон-- веселой музыки не было. Москва передавала какую-то тягучую симфонию, фрицы наяривали свои собачьи марши. Какой-то радист настойчиво вызывал "Юпитера". -- Юпитер, Юпитер, я Сатурн, -- монотонно повторял он,-- даю настройку... Раз, два, три, четыре, пять-- прием... Саня поставил стрелки на заданные волны, подцепил под горлом ларингофоны, включил передатчик и стал вызывать Пашку Теленкова. -- Липа, Липа, я Ольха. Как слышишь меня, Липа? Даю настройку. Раз, два, три...-- Саня сосчитал до десяти, потом в обратном порядке до единицы и переключил рацию на прием. "Липа" не ответила. Саня стал вызывать "Осину", то есть командира второй самоходки, младшего лейтенанта Чегничку. "Осина" тоже молчала. Малешкин решил вызвать машину комбата. Но сколько он ни кри чал: "Сосна, Сосна, я Ольха!"-- ему никто не ответил. Тогда Саня осмелился связаться с машиной, командира полка. "Хопер" неожиданно ответил. Связь держал лейтенант Наценке. Он приветствовал Саню и спросил, что ему надо. Саня сказал, что ему ничего не надо, а связался он с ним просто так, от скуки. Наценке обозвал Малешкина ослом. Саня не обиделся. Другого ответа он и не ожидал от Наценки. На днище самоходки, прижавшись друг к другу, скрючились наводчик и заряжающий. Грохотал мотор, самоходка дребезжала и звякала, а Домешек с ефрейтором Бянкиным спали. Саня сел в уголок, привалился к снарядам, завернулся в шубу и закрыл глаза. Трудно сказать, сколько он продремал -- минуту, а может, и час. Разбудил его истошный голос комбата. -- Малешкин, в бога твою мать и селезенку! -- кричал Беззубцев. Саня выскочил из машины и. не понимая, за что его так поносит комбат, пролепетал: -- Я младший лейтенант Малешкян. -- Спишь? Почему в машину забрался? Где твое место? Машину мне хочешь угробить? Один угробил, теперь ты? Отматерив Саню, комбат приказал ему сидеть на башне и внимательно следить за дорогой. -- Сейчас свалилась с моста самоходка третьей батареи,-- сообщил Беззубцев. -- Как же так? -- А вот так. Такой же там сидит командир, как ты, раздолбай! Слезь и проведи машину, -- приказал комбат. Саня спрыгнул с машины и пошел вперед. Деревянный узкий мостик через крохотную речушку вынырнул перед носом. Проходя, он посмотрел вниз под мост и увидел самоходку вверх гусеницами. Около моста стоял экипаж. -- Чья машина?-- спросил Саня. -- Лейтенанта Соболева,-- равнодушно ответил кто-то. "А ведь могло бы и со мной так",-- подумал Саня, и его от макушки до пят передернул озноб. Чтоб лучше видеть дорогу, Саня сел на крышку люка механика-водителя. Н так просидел часа два, рискуя каждую минуту свалиться под гусеницу. От холода он окостенел, но не слез, пока не въехали в большое село. Здесь полк остановился на ночлег. Батареи разбросали по окраинам огромного села с чудным названием Высокая Печь. Четвертой батарее досталась самая отдаленная окраина-- северо-западная. Пока ехали, пока выбирали стоянки для самоходок, прошло не меньше часа. Малешкину отвели вишневый сад и белую, как игрушка, хатку с яркими окнами. Загоняя в сад машину, Саня не спускал глаз с окон и представлял себе, как их встретит гостеприимная хозяйка с молоденькой дочкой, нажарит картошки с салом и выставит бутылку самогонки. Потом Домешек станет из кожи лезть, чтоб рассмешить хозяйку с дочкой. А дочка, слушая брехню наводчика, будет украдкой лукаво поглядывать на Саню. Примерно так же, как командир, представляли себе ночлег и наводчик с заряжающим. Мечты Щербака были грубее. Он думал о чугуне картошки и теплой печке, на которую он сразу же закалится спать. Замаскировав самоходку, экипаж бегом бросился к хате. У крыльца они увидели машину, крытую брезентом, и солдата с автоматом. Он перегородил им дорогу. -- Кругом!-- крикнул солдат. -- Почему?-- спросил Домешек. Солдат снял с плеча автомат. -- Не велено пущать. -- Кто это не велел?-- вспыхнул Саня. -- Товарищ майор Дядечка. Они здесь ночуют. -- Солдат взял на руку автомат и наставил на Малешкина.-- Поворачивай кругом, марш! Стрелять буду. Ефрейтор Бянкин отодвинул в сторону командира, вплотную подошел к солдату: -- Убери свою штуку. А то я тебе так стрельну, штанов не удержишь. Пошли, ребята! Ефрейтор, не обращая внимания на крики, угрозы часового, пошел к крыльцу. В хату ввалились гуртом. Солдат выскочил вперед. -- Товарищ майор, никак не слушают. Я им-- назад, стрелять буду, а они прут. А этот,-- показал солдат на Бянкина,-- за автомат хватает. От яркого света Саня чуть не ослеп. В хате было так тепло, что сразу же обмякло тело. За столом в расстегнутом кителе сидел тучный майор. Он пил чай. Напротив майора-- черноглазая женщина с коротко остриженными волосами, в гимнастерке с погонами старшины лениво ковыряла ложкой творог. Стол был уставлен тарелками и мисками, среди которых торчали две черные бутылки. На краю стола попискивал самовар с чайником на конфорке. Откинув ситцевую занавесочку, из кухни вышла хозяйка и остановилась, заложив под передник руки. -- Так, -- крякнул майор Дядечка, вытер полотенцем шею и уставился на Саню. Малешкин козырнул. -- Товарищ майор, эта хата отведена моему экипажу под ночлег. Женщина за столом подняла глаза и усмехнулась, покачала головой и опять уткнулась в тарелку. -- Как фамилия?-- прохрипел майор. -- Младший лейтенант Малешкин. -- Младший лейтенант Малешкин, кругом! -- Товарищ майор, разрешите переночевать, хоть у по рога. На улице морозище, замерзнем. Всю ночь ехали, устали... Мийор Дядечка так рявкнул "кругом!", что пламя в лампе взметнулось багровым хвостом, а Саня с экипажем выскочил на улицу. Когда младший лейтенант Малешкин опомнился, солдат с автоматом опять стоял у крыльца, широко расставив ноги. -- Я же говорил, что не пустит. Дюже злой майор Дядечка, как собака.-- Часовой еще что-то хотел сказать про своего начальника, но, видимо, не найдя крепче слов, жалобно протянул:-- Товарищи танкисты, дайте закурить! Щербак обложил солдата трехэтажным матом. -- А он-то при чем? -- вступился за часового Домешек.-- На, кури, бедняга. Не завидую я твоей службе. Какой части-то? -- Снабженцы,-- отозвался солдат.-- Разное барахло возим -- Я так и знал-- чмошники проклятые. А эта баба -- Майорова ппж?-- спросил ефрейтор. -- Черть их разбереть.-- Солдат вытащил из кармана огромную "катюшу" -- патрон от крупнокалиберного пулемета. -- А ты всю ночь так и будешь здесь торчать с автоматом? Солдат долго бил рашпилем по кремню, пока не за тлел толстый фитиль, прикурил и вместе с дымом вы дохнул: -- Не-е-е! Мои сменщики в машине спять. -- Майор Дядечка свое дело туго знает,-- сказал наводчик. - Ну и гад! Собственных солдат на мороз выгнал. Таких людей, как клопов, давить надо.-- Щербак показал, как надо давить, и погрозил кулаком. Саня с тоской поглядел на небо. Оно было темное, про жженное крохотными колючими звездами. "Как дырявая печная заслонка",-- подумал Саня о небе и перевел глаза на снег. Он показался ему лиловым. Малешкин почувствовал, что замерзает и если простоит так еще десять минут, то превратится в сосульку. -- А еще говорят, на Украине зимы мягкие,-- лязгая зубами, простонал Саня. И вдруг водителя прорвало. На нем была куцая и отвердевшая, словно кирза, фуфайка. Руки чуть ли не по локоть вылезали из ее рукавов. Никто так не страдал от холода, как Щербак. Сначала он долго ругался так изобретательно и ожесточенно, что даже ефрейтор Бянкин свистнул. А потом за кричал: -- Чего на него смотреть? Ахнуть из пушки. Давай, лейтенант, я разверну, а ты ахнешь! -- Заткнись, Гришка! Испугался он твоего крика. -- Криком его не проймешь. Он толстокожий,-- под хватил часовой.-- Давай, ребята, куда-нибудь отселева. А то он меня завтра с потрохами сожрет. -- А, боитесь!-- заревел Щербак.-- Сейчас я с ним один расправлюсь.-- И он бросился к машине. -- Щербак, вернись. Я приказываю: вернись!-- закричал Саня, но водитель даже не оглянулся. Самоходка, рыча, поползла к хате. Саня бросился ей наперерез. -- Стой! Стой!-- закричал Малешкин. Щербак остановился. -- Ты что задумал, идиот? Хочешь, чтобы всех под трибунал? -- Не бойтесь, лейтенант. Я их давить не буду. Я их выкуривать буду! Саня опешил: -- Как это выкуривать? -- Поставлю машину выхлопными трубами к окнам и заведу. Увидите-- майор со своей стервой, как ошалелый, из хаты выскочит. -- А что? Идея!-- подхватил Домешек.-- Давайте, лейтенант, попробуем. Если он побежит жаловаться, скажем-- прогревали мотор. Саня посмотрел на Бянкина: -- А что ты скажешь? -- А чего мы теряем?-- сказал заряжающий. Решили попробовать. Самоходку выхлопными трубами подвели под окно. От шума солдаты в машине проснулись и, узнав, в чем дело, обрадовались. Часовой убежал в хату. Саня с экипажем на всякий случай закрылись в маши" не. Щербак завел мотор и стал потихоньку газовать. Из дома выскочил майор, подбежал к самоходке и, стуча по броне рукояткой пистолета, завопил: -- Прекратить! Я требую прекратить немедленно! Механик заглушил мотор. Наводчик приподнял люк и удивленно спросил: -- В чем дело, товарищ майор? -- Что это значит? -- А ля герр ком а ля герр,-- ответил Домешек. -- Что?-- взревел Дядечка. -- На войне как на войне. Действуем в соответствии с обстановкой, товарищ майор.-- И Домешек захлопнул люк. Майор чуть не задохнулся от злобы. -- Прекратите безобразничать! Лейтенант Малешкин! -- Мы не безобразничаем! Мы прогреваем мотор,-- ответил Саня. Майор забегал вокруг самоходки, потом взобрался на башню и, безобразно ругаясь, долго колотил каблуками крышку люка. Наконец он выдохся и, пригрозив Малешкину трибуналом, ушел в хату. Щербак опять завел мотор II так газанул, что задрожали рамы. Так он газовал минуты две. На машину взобрался часовой и забарабанил прикладом автомата. -- Эй, танкисты, глуши душегубку! В хате не продохнешь. Товарищ младший лейтенант, майор Дядечка просит вас в хату. -- Зачем?-- спросил Саня, не открывая люка. -- Не знаю. Идите, младший лейтенант, не бойтесь. Он, кажется, труханул порядочком,-- заверил солдат. Саня посмотрел на Бянкина. Тот утвердительно кивнул головой, а Домешек добавил: -- Если что, мы из него окрошку состряпаем. Когда Саня вошел в хату, в ней попахивало выхлопными газами. Майор Дядечка стоял, глубоко заложив руки в карманы шаровар. На его мясистом багровом лице было столько брезгливости, а в маленьких глазах столько злобы, что Саню передернуло. -- Значит, машину прогреваете?-- спросил майор. -- Так точно, товарищ майор.-- И Саня щелкнул каблуками. -- Ну и хлюст же ты, Мале-е-ешкин,-- майор так протянул в слове "Малешкин" букву "е", словно их там было не меньше десятка.-- Кажется, и смотреть не на что, а ведь до чего додумался. Ну и ну... -- Дядечка зевнул. -- Можете располагаться здесь, на полу. Один может спать на печке. Лично вам, младший лейтенант Малешкин, рад бы предложить отдельную постель, но я здесь не хозяин. Сам сплю на лавке. А завтра мы с вами поговорим, Мале-е-е-ешкин. Хозяйка приволокла ворох соломы, бросила под головы шубу, а вместо одеяла-- грубую самотканую дерюгу. Майор Дядечка спал на двух сдвинутых скамьях под шинелью. Хозяйка сжалилась над Щербаком, пустила его на печку, а сама легла на широкую деревянную кровать. Малешкин, сняв сапоги, забрался под дерюжку, с боков к нему привалились наводчик с заряжающим. Сане не спалось. Он и сам не мог понять, что ему мешало. Двумя лиловыми пятнами маячили окна. С улицы доносился неразборчивый говор солдат, который поминутно прерывался хохотом. На печке с клекотом, как взнузданный конь, захрапел Щербак. К нему присоединился майор Дядечка и с таким азартом принялся драть горло, как будто по хате поехала, лязгая гусеницами, самоходка. Слева фистулой засвистел Домешек, справа рассыпал горох ефрейтор Бянкин. -- Фу ты, черт возьми!-- прошептал Саня, скрючился и заткнул пальцами уши. Проснулся он позже всех. В окна глядело солнце, и в хате было светло и жарко, как в фонаре. Саня долго тер кулаками глаза, а когда протер их, то увидел, что Домешек с хозяйкой чистят картошку. Кроме них, в хате никого не было. -- А где майор?-- спросил Саня. Домешек загоготал, и хозяйка засмеялась, обнажив ровную, плотную полоску зубов. -- Чуть свет, не завтракавши, укатил. Во как вы его напугали. Саня обратил внимание, что хозяйка довольно-таки недурна. Ночью-то он ее не рассмотрел как следует, а сейчас с удовольствием поглядывал на ее высоко вздернутые брови, мягкий румянец, на полные руки, на высокую грудь. Хозяйка, перехватив взгляд офицера, покраснела и отодвинулась от Домешека, который все плотнее и плотнее прижимал колено к ее бедру. "Уже клинья подбивает",-- Саня поморщился и спросил про Щербака с заряжающим. Узнав, что они ушли за завтраком, Саня еще больше поморщился, однако ничего не сказал. Он скинул фуфайку с рубашкой и, оставшись по пояс голый, пошел на улицу. Следом за ним с ведром воды и полотенцем вышла хозяйка. Младший лейтенант Малешкин мылся с усердием и крякал от удовольствия, хотя вода была так холодна, что у него замирало сердце. Хозяйка вылила на спину Сане полный ковш ледяной воды. Саня ахнул и завертелся, как уж, хозяйка захохотала и бросила Сане полотенце. Малешкин с таким ожесточением растирал кожу, словно собирался содрать ее с костей. Хозяйка смотрела на него, насмешливо щурила глаза, а потом, вздохнув, сказала: -- Ну и худющий же ты, хлопчик. Вылитый шкилет. В фуфайке как будто еще на человека похож, а так и смотреть не на что. Младший лейтенант Малешкин оскорбился, и хозяйка в его глазах мгновенно из красавицы превратилась в глупую вздорную бабу. "И чего в ней хорошего: долговязая лошадь",-- думал он, глядя, как хозяйка, высоко вскинув голову, помахивая ведром, шагала к колодцу. Саня оделся, принял командирский вид, то есть напыжился, и, придав лицу холодное выражение, старался не обращать на хозяйку внимания. Но когда она со словами: "Отчипись, сатана!"-- звезданула наводчика по уху и тот пробкой вылетел из кухни, Саня перестал дуться, простил хозяйке обиду и даже поинтересовался, как ее зовут. -- Антонина Васильевна,-- ответила хозяйка и так посмотрела на Саню зелеными глазищами, что младшему лейтенанту Малешкину стало жарко. Подавив смущение и придав голосу абсолютное безразличие, он спросил: -- А муж-то где твой, Антонина Васильевна? -- А где ж ему быть? Воюет, -- с такой легкостью ответила Антонина Васильевна, словно муж за хатой рубил дрова. -- За кого? За нас или за немцев?-- спросил Домешек. Лицо у хозяйки мгновенно погасло, и она укоризненно посмотрела на Домешека. -- А кто ж знает! Как ушел, так ни разу и не откликнулся. -- Если с нами, откликнется,-- заверил наводчик. -- Дай-то бог, -- вздохнула хозяйка и, подойдя к зеркалу, поправила волосы. А спустя минуту она была прежней: опять скалила зубы, язвила, поддевала Саню и легко, словно на крыльях, носилась по хате. Ухо у Домешека, видимо, остыло. Он не сводил с нее глаз, поминутно одергивая гимнастерку, ходил за хозяйкой по пятам и молол несусветную чепуху. А она беззаботно и заразительно хохотала. А когда наводчик увязался за Антониной Васильевной в погреб за огурцами, Сане стало не по себе. Пять минут ему показались вечностью. Все эти пять минут он страдал от ревности и проклинал свою робость. Когда они пришли из погреба с огурцами, Саня пытался по их лицам определить, что у них там было. Но так ничего и не понял. Антонина Васильевна смеялась и зубоскалила, а Домешек по-прежнему ходил за ней и все одергивал гимнастерку. Как Саня ненавидел в эту минуту своего наводчика! Он знал, что у Домешека на уме. Он же влюбился в хозяйку по-настоящему с первого взгляда, как влюблялся почти в каждом селе, в каждом доме, везде, где только можно было влюбиться. Пришли Щербак с ефрейтором, принесли два котелка холодного супа, четыре куска мяса, хлеб и водку. -- Чертова кухня, в такую даль забрались. Пока шли, суп замерз,-- ругался Щербак. -- Незачем было таскаться. Что б я вас не накормила?-- говорила хозяйка, накрывая на стол. Она поставила .ведерный чугун вареного картофеля, миску огурцов, миску квашеной капусты и тарелку с салом. Потом выскочила в сени, вернулась, загадочно улыбаясь, держа руки под фартуком, и под дружный возглас "о-о-о!" выставила большую темную бутылку самогонки. У Щербака от радости выступили слезы. Он восхищенно посмотрел на хозяйку, потом на бутылку и сказал: -- Ух ты, моя ненаглядная! Никто не понял, кого он назвал ненаглядной-- бутылку нли хозяйку. Даже серьезный ефрейтор Бянкин засмеялся. Антонину Васильевну хохот согнул пополам. -- Умру... ей-богу, умру. Ну и комики!-- задыхаясь, бормотала она, но, случайно взглянув в окно, притихла н, подняв палец, прошептала:-- Тс-с, хлопцы! Какой-то важный начальник в папахе к нам. -- Полковник Овсянников. Вот уж некстати,-- сказал наводчик и выразительно мигнул Щербаку. Тот сунул бутылку под стол. Через порог шагнул замполит Овсянников. Снял папаху, пригладил жесткие седые волосы. -- Хлеб да соль? Экипаж Малешкина дружно ответил: "Спасибо, товарищ полковник!" Саня вскочил и стал приглашать Овсянникова за стол. -- А что у вас вкусненького? -- поинтересовался Овсянников и, узнав, что горячая картошка с огурцами, охотно согласился. -- Если, конечно, хозяюшка не против?-- Он подошел к Антонине Васильевне. Она испуганно вскочила, отерла о фартук руку и боязливо подала полковнику. -- Как величать-то? -- Антониной Васильевной,-- прошептала хозяйка. -- А меня Тимофеев Васильевичем; выходит, что мы с вами по батькам тезки. А горяченькой картошки-то поем, Антонина Васильевна. С удовольствием поем. -- Сидайте, Тимофей Васильич.-- Хозяйка метнулась в кухню за табуреткой, потом к сундуку за рушником. Осип Бянкин разделил помпохозовскую водку; подвигая стакан Овсянникову, попросил его выпить с экипажем. Полковник взял стакан, покачал головой. -- Не пью я, вот ведь беда-то какая. А сегодня немножко выпью. Как говорят пьяницы, повод есть.-- Он перелил водку в стакан ефрейтора, оставив себе на донышке.-- Выпьем за освобождение Житомира, Берднчева, Белой Церкви. Что вы на меня так смотрите? Очень серьезно говорю. Войска нашего фронта расширили прорыв до трехсот километров и продвинулись в глубину на полтораста. Манштейн со своей ордой покатился на запад. За полную победу!-- И Овсянников поднял стакан. Выпили и набросились на картошку с огурцами. Овсянников ел жадно, обжигаясь. -- А вы, товарищ полковник, наверное, со вчерашнего дня не ели?-- заметил Бянкин. Овсянников усмехнулся: .-- Заметно? -- Еще бы! -- Верно,-- вздохнул Овсянников.-- Как встал, так и пошел по экипажам. А они по всему селу разбросаны, батарея от батареи на километр. А как не пойдешь, не сообщишь такие вести. Сами ноги бегут. А мне уже на седьмой десяток перевалило. -- Правильно, товарищ полковник! -- воскликнул Щербак.-- За это надо еще выпить!-- и вытащил из-под стола бутылку. Овсянников удивленно посмотрел на Щербака. -- За что же это выпить, старшина? За то, что мне седьмой десяток пошел? Уберите, уберите, старшина, чтоб и глаза мои не видели.-- Овсянников укоризненно посмотрел на хозяйку.-- Балуете вы их, Антонина Васильевна. Антонина Васильевна высоко вскинула брови. -- - Так они ж гости, товарищ полковник! Сколько время мы вас ждали! А потом они уж больно хлопцы славные. Овсянников засмеялся. -- Нравятся? -- Очень. Особенно лейтенант.-- И она нежно посмотрела на Саню. Саня втянул голову в плечи и боялся оторвать глаза от тарелки. Антонина Васильевна захохотала. -- А застеснялся-то, как красная девица. Товарищ полковник, почему он у вас такой застенчивый? Овсянников похлопал Малешкина по спине. -- Что ж это, Саня, такая интересная женщина, а ты и не поухаживаешь? Я бы на твоем месте... Овсянников с такой грустью посмотрел на хозяйку, что та присмирела и тихо сказала: -- Ваш лейтенант молодец. Как он вчера майора выкуривал. Живот от смеха надорвешь. -- Моя идея,-- гордо заявил Щербак. Сидел он мрачный и проклинал себя за то, что вытащил бутылку. -- Что? Что? Какая идея?-- оживился полковник.-- Кто здесь кого выкуривал? Малешкин, что вы опять натворили? Мзлешкину пришлось все рассказать. Овсянников слушал внимательно, и его обычно строгое лицо теперь было грозным. А когда Саня стал описывать, как майор с пистолетом бегал вокруг самоходки и кричал: "Прекратите, стрелять буду!"-- полковник закрыл руками лицо, я все его большое сухое тело затряслось от смеха. Насмеявшись вволю, Овсянников вытер глаза, стал одеваться. Поблагодарив Антонину Васильевну за угощение, попрощавшись со всеми за руку, замполит попросил Малешкнна проводить его немножко. Они вышли на улицу. Был тихий, ясный декабрьский день. Снег, переливаясь, блестел и резал глаза, повизгивал под ногами. Заиндевелый вишневый садик сиял, как стеклянный. Воздух был чист, свеж и прозрачен. Каждый звук в нем звучал долго, отчетливо и звонко. Самоходка, подняв вверх пушку, тоже побелела от инея. Они прошли от крыльца до колодца. Овсянников остановился, поправил на голове Сани шапку. -- Значит, майора Дядечку выкурили. Озорники!-- Слово "озорники" у полковника прозвучало как "молодцы". Овсянников сел на обледенелый сруб колодца и пытливо посмотрел на Малешкина. -- Ребята твои, наверное, сейчас за бутылку принялись. Они только и ждали, когда я уйду! Мне даже совестно стало. Тут, видимо, ничего не поделаешь. А ты побудь со мной. Выпьют-- и пойдешь. Саня усмехнулся: -- Оставят, товарищ полковник. Лицо у полковника опять стало грозным. -- Вообще водка -- гадость, а пить ее с подчиненными -- вдвойне гадость. А ведь ты пьешь с ними? Саня посмотрел на небо, потом на полковника и кивнул головой. -- Если хочешь быть настоящим офицером, прекрати. С сегодняшнего дня прекрати. Саня удивленно посмотрел на замполита: -- Так водку ж дают. Положено. -- Что "положено"? -- нахмурился Овсянников. -- Я разве про эти сто граммов говорю? А я и эти сто граммов не пью. И никогда не пил. Еще Аристотель сказал: "Пьянство-- добровольное сумасшествие". Знаешь, кто такой Аристотель? Саня вздохнул и чистосердечно признался, что слыхал, но кто он такой, не знает. -- Вот то-то оно и есть, что ничего вы не знаете и знать не хотите. Чем вы занимаетесь на отдыхе, формировке? -- спросил полковник и сам ответил: -- Бездельничаете. Ред- ко увидишь, чтоб офицер на отдыхе читал книгу. Малешкин, почему ты ничего не читаешь? От удивления у Сани даже открылся рот. -- А где книги? -- Было бы желание, а найти всегда найдешь,-- сказал Овсянников.-- У командира машины второй батареи Васильева целая библиотечка. Ему каждую неделю из тыла невеста присылает книжку. Вот, брат, каких девушек-то надо иметь, а не таких, которые только дерут с вас, дураков, денежные аттестаты. Саню вначале бросило в жар, потом в холод: "Откуда ему все известно?" Дело в том-- впрочем, опять виноват не Саня, а Теленков, -- что Пашка переписывался с одной девушкой из Москвы. Сане тоже очень хотелось переписываться. Он и упросил Пашку познакомить его через свою подругу с кем-нибудь. Вскоре Саня получил письмо с фотографией писаной красавицы. Малешкин влюбился в нее сразу, да так, что, когда красавица попросила денежный аттестат, Саня, не задумываясь, выслал. На этом любовная связь и оборвалась. Оборвалась она и у Пашки Теленкова. Единственно, что утешало Саню, это то, что он аттестат выслал на полгода, а его приятель на весь год. Друг другу они поклялись хранить это в глубокой тайне. "Кто ж об этом рассказал? Наверное, начфин",-- решил Саня. К начфину он обращался с просьбой вернуть аттестат обратно. -- Матери-то, наверное, ни копейки не послал?-- спросил Овсянников. -- А какой-то трясогузке всю зарплату. Саня закусил губу, опустил голову и до тех пор не поднимал, пока Овсянников не кончил обличать его в невежестве, неряшливости и еще во множестве пороков, которые полковник Овсянников знал наперечет. Саня слушал и со всем соглашался. Что ж ему оставалось делать? Закончил Овсянников на том, что якобы он еще не потерял надежды увидеть Саню примерным командиром, так как времени для исправления у него хоть отбавляй. Полковник взял с него слово, что гвардии младший лейтенант Малешкин с сегодняшнего дня прекратит пить водку с экипажем. Саня, обрадованный, что "лекция" на этом кончается, пообещал не только с экипажем, но и вообще ее не пить. Пока Саня провожал замполита, его экипаж опорожнил бутылку и доел огурцы с капустой. Командиру была оставлена кружка мутной самогонки. -- Ваша доля, лейтенант,-- сказал Щербак, подавая ему кружку и ломоть хлеба с салом.-- Хлебните-ка во славу русского оружия. Саня взял кружку, понюхал, поморщился. -- Чего ее нюхать? Откройте пошире зевальник, одним махом хоп-- и в дамках!-- посоветовал Щербак. -- Да он не умеет!-- засмеялась Антонина Васильевна. -- Это я-то не умею?-- возмутился Саня, но, вспомнив про зарок, решительно прошел в кухню и вылил самогон ку в помойную лохань. -- Вот так. Понятно? -- сказал он. С минуту экипаж обалдело смотрел на командира. Мол чание прервал Домешек. -- Понятно, товарищ гвардии младший лейтенант. Да же больше чем наполовину. Саня посмотрел на Антон