. А если останемся, то утром можно и дорыть капонир. Как вы на это смотрите, лейтенант? Саня с радостью бы с ним согласился. Но он командир! А приказ есть приказ. -- Нельзя, -- сказал он. -- - Теперь быстро пойдет, тут сплошной песок. Однако сплошной песок не ободрил ни экипажа, ни его командира. Малешкин с завистью покосился на огонек в хате, отвернулся и опять посмотрел. -- Вы здесь покурите, а я схожу водички попью. В дом сбежалась почти вся батарея с комбатом. Беззубцев со своими офицерами и солдатами ели картошку. Хозяйка с сержантом из экипажа Теленкова чистили еще. "Второй котел заваривают",-- догадался Саня. Под ногами шныряли ребятишки, выпрашивали сахар. Босоногий черноглазый пацан, схватив Саню за рукав, настырно клянчил: -- Дядько... цукерку! Коханенький, цукерку! Саня отдал ему последнюю печеньицу. Малыш жадно схватил ее, шмыгнул на печку и оттуда закричал: -- Василь, дывись, чего я маю! Василь, такой же босоногий, грязноносый, озорной, стремглав вскарабкался на печку, навалился на брата. Тот заревел: "Ма-а-а!" -- Василь, отчепись от Мыколы. Зараз бисов дрючком!-- пригрозила хозяйка и, неизвестно к кому обращаясь, спросила:-- Хиба ж це диты? Хто их тильки поганых наробыв? Старший сержант, чистивший картошку, удивленно посмотрел на хозяйку. -- А разве они не ваши? -- Яки? Це вин?-- спросила хозяйка, показывая на печку, и махнула рукой. -- Та ж мои. Усю душу повытягали, чертяки. Малешкин протиснулся к столу, выхватил из чугуна картофелину, покидал с руки на руку и, обжигаясь, проглотил. Потянулся за другой, потом за третьей. Чугун опорожнили в одну минуту. А у Сани только разгорелся аппетит. Кажется, такой картошки он никогда еще не едал. -- Удивительно вкусная,-- сказал он. -- Що такэ?-- спросила хозяйка. -- Картошка. -- Цэ ж усе крахмал, як цукор,-- похвасталась хозяйка. Она поставила в печку второй чугун, подкинула дров. Никто не уходил. В доме было жарко, душно, дымно. Солдат разморило. Глаза сами закрывались. Саня потеснил Чегничку, пристроился на краешек скамейки около кровати. Он вспомнил об экипаже, подумал, что неплохо бы и им погреться, поесть горяченькой картошечки, и сделал было движение подняться и пойти к самоходке, но встать не хватило сил. Саня попытался бороться со сном. Вскидывал голову, мотал ею из стороны в сторону, но голова все тяжелее, тяжелее наливалась свинцом и наконец" перевесив Санино тело, свалилась на кровать. Проснулся он от крика: -- Кухня приехала! На столе стоял чугун с картошкой. Солдаты поспешно хватали ее, рассовывали по карманам и выбегали на улицу. Саня тоже выбрал пяток картофелин покрупнее, поло жил их в сумку и пошел к машине. Самоходка стояла в капонире. Экипаж и не подумал углублять окоп. Только вырыл под машиной для себя яму и установил в ней печку. -- Вот черти, лентяи!-- без злобы руганул Малешкин свой экипаж и полез под самоходку. Щербак спал, подвернув, как гусь, под бок голову. Наводчик с заряжающим вели разговор о вшах. Бянкин молча подал Малешкину котелок с пшенной кашей, полбанки свиной тушенки, хлеб и фляжку с водкой. Саня потрогал котелок, наполненный до краев пшенкой-размазней. -- Мне одному? -- Если мало, у нас еще есть. Повар нынче добрый,-- сказал ефрейтор. -- Гришка таких два умял. Чем ругаться да бороться, лучше кашей напороться,-- продекламировал наводчик. Саня потряс над ухом фляжку, понюхал, вспомнил о зароке, поморщился и выпил из горлышка свои положен ные сто граммов. Через минуту ему стало необыкновенно хорошо и весело. Аппетит разыгрался. В один миг он про глотил тушенку и приналег на кашу. Заряжающий с наводчиком возобновили разговор о вшах. -- Сейчас их не стало. Изредка попадется какая-нибудь заблудшая. А вот в сорок втором, когда я был в разведроте, там хватало.-- Бянкин вздохнул, поскреб поясницу.-- Командиром разведроты был у нас старший лейтенант Савич. Сорвиголова, балагур, в общем-- душа чело век. Сам из-под Ленинграда, из Колпина. Есть такой город. -- Точно, есть, -- подтвердил Саня и, словно боясь, что ему не поверят, пояснил: -- Там еще огромный завод. Я его видел из окна поезда, когда ездил с маткой в Ленинград. Ужасно длинный завод, километра три забор тянется. Дождавшись, когда Саня кончит, Бянкин продолжал: -- Таких командиров один на тысячу. Бывало, выстроит роту и давай нас крыть разными выразительными словами. Удивительно, сколько он знал этих выразительных слов! У нас от них ноги одеревенеют и уши опухнут, а он все кроет и кроет. Заканчивал свою речугу он всегда такими словами: "Ну погодите, кончу пить, так я за вас возьмусь". -- А что, разве он так много пил?-- спросил Саня. -- Не больше других. Это у него такая поговорка была. Ефрейтор достал кисет с табаком. Саня с наводчиком оторвали от газеты по клочку бумаги. Бянкин всыпал им по щепотке махорки. -- А ведь убили нашего старшого,-- прервал длительное молчание ефрейтор. -- А ля герр ком а ля герр,-- сказал наводчик. Ефрейтор покосился на него и сплюнул. -- Возвращались с задания, прошли нейтралку, а на передке его фриц и стукнул. Мина ему под ноги угодила. Так без костылей мы его и схоронили. А какой был командир!-- Бянкин закрыл ладонью глаза и, горестно качая головой, долго жалел своего покойного командира. -- Если толковать о вшах,-- вдруг начал Домешек,-- то ни у кого их столько не было, как у нас, когда мы выбирались из окружения. Если будете слушать-- расскажу. Командир с заряжающим в один голос сказали: "Давай". Домешек свой рассказ начал из далекого прошлого. С марта тысяча девятьсот сорок третьего года, когда 3-я танковая армия попала под Харьковом в окружение. Рас сказал, как сгорел у него танк, а его самого в городишке Рогань приютил сапожник и научил тачать сапоги. -- Сидим мы, работаем. Вдруг открывается дверь, вва ливается немецкий унтер. Морда лошадиная, тощий и чер ный, как копченый сиг. Подошел к нам, поднял сапог с от валившейся подметкой и сует в морду хозяину: "Гляйх... Шнель... Бистра. Ди тойфель!" -- Шо це такэ? -- спросил Бянкин. -- "Сейчас, быстро, черти",-- перевел Домешек и продолжал:-- Хозяин стащил с фрица сапог, стал приколачивать подметку. А немец уставился на меня, как гад на лягушку, а потом как рявкнет: "Вер ист ду?" У меня от страха волосы взмокли. Стою, молчу, не знаю, как отвечать. То ли по-немецки, то ли по-русски. А немец орет: "Кто ты?"-- и ругается по-своему. Наконец я осмелился и сказал, что родственник. "Вас, вас?"-- завопил фриц. "Брудер,-- сказал хозяин и показал немцу три пальца,-- драйбрудер, троюродный брат". Ну и хитрый же фриц попался; стал фотографии на стенках рассматривать. Всю квартиру обошел, вернулся и тычет мне в грудь пальцем: "Юде!" Потом автомат с плеча снимает. Тут у меня откуда ни возьмись храбрость появилась. Закричал: "Наин юда! Их бин кавказец". "Ви ист дайн наме?"-- спрашивает немец. "Абрек Заур",-- ответил я. Одно это имя кавказское и знал. И то потому, что такое кино было. -- Точно, было,-- подтвердил ефрейтор.-- А что на это фриц? -- Да ничего. Натянул сапог, бросил на верстак алюминиевую монету, погрозил мне пальцем: "Шен, шен, кауказус. Вир верден дих безухен Абрек Заур"-- и ушел. Через полчаса и я смазал пятки. Щербак зашевелился, поднял голову: -- А где вши? -- Ты ие спишь? -- удивился наводчик. -- А зачем они тебе? -- А вот,-- начал Щербак,-- когда мы ехали в эшелоне ка фронт, один механик-водитель, старшина, поймал вошь, выбросил ее из вагона и сказал: "Не хочешь ехать-- иди пешком". -- Можно смеяться, Гришка?-- спросил Домешек. Саня закрыл глаза и увидел, как старшина снимает с воротника вошь, долго рассматривает ее, потом бросает на землю и говорит: "Иди пешком". "Не смешно,-- подумал Саня,-- глупо и противно". Печка остывала. Угли подернулись пушистым пеплом. Переносная лампочка, свисая из нижнего люка, бросала на дно ямы холодный, мертвый свет. "Который уже час горит переноска? И ничего. А попробуй я включить рацию, заорет, что опять аккумуляторы разряжаю". Саня хотел погасить переноску, но рука невольно потянулась к куче дров. Он набил печку дровами, завернулся в шубу и по привычке подвернул под мышку голову. Осторожно, тщательно выговаривая слова, запел Щербак на мотив шахтерской песни о молодом коногоне: Моторы пламенем пылают, А башню лижут языки. Судьбы я вызов принимаю С ее пожатием руки. На повторе Щербака поддержали наводчик с заряжающим. Домешек-- резко и крикливо, Бянкин, наоборот,-- очень мягко и очень грустно. Это была любимая песня танкистов и самоходчиков. Ее пели и когда было весело, и так просто, от нечего делать, но чаще, когда было невмоготу тоскливо. Второй куплет: Нас извлекут из-под обломков, Поднимут на руки каркас, И залпы башенных орудий В последний путь проводят нас, -- начал Бянкин высоким тенорком и закончил звенящим фальцетом. -- Очень высоко, Осип. Нам не вытянуть; Пусть лучше Гришка запевает,-- сказал Домешек. Щербак откашлялся, пожаловался, что у него першит в горле, и вдруг сдержанно, удивительно просторно и мелодично повел: И полетят тут телеграммы К родным, знакомым известить, Что сын их бол1ше не вернется И не приедет погостить... Саня, закрыв рукой глаза, шепотом повторял слова песни. Сам он подтягивать не решался. У него был очень звонкий голос и совершенно не было слуха. Теперь Щербак с ефрейтором пели вдвоем. Хрипловатый бас и грустный тенорок, словно жалуясь, рассказывали о печальном конце танкиста: В углу заплачет мать-старушка, Слезу рукой смахнет отец, И дорогая не узнает, Какой танкиста был конец. У Малешкина выступили слезы, горло перехватило, и он неожиданно для себя всхлипнул. Щербак с Бянкиным взглянули на него и залились пуще прежнего; И будет карточка пылиться На полке позабытых книг, В танкистской форме, при погонах, А он ей больше не жених. Но сбились с тона: спели слишком громко, визгливо и тем испортили впечатление. Последний куплет: Прощай, Маруся дорогая, И ты, КВ, братишка мой, Тебя я больше не увижу, Лежу с разбитой головой... -- проревели все с какой-то отчаянностью и злобой, а потом, угрюмо опустив головы, долго молчали. Первым поднялся наводчик. -- Надо пойти посмотреть, -- сказал он. Всем сразу тоже захотелось посмотреть. Вылезли из ямы, посмотрели... Ночь была темная, сырая, дул мокрый ветер. В доме ярко светились окна, а около двери словно из земли вылетали искры. "Что же это такое там?"-- подумал Саня, но так как ничего придумать не смог, то решил сходить и проверить. -- Сбегаю до комбата, поговорить надо.-- Малешкину совершенно не о чем было говорить с комбатом. Но это был веский предлог посидеть в тепле, в обществе, скоротать время. Не доходя до дома, Малешкин услышал рыкающий голос повара Никифора Хабалкина: -- Степан, куды ты заховал кочережку? -- Що воно такэ? -- спросил Степан. -- Кочережка -- палка с железякой на конце, чем в печ ке ковыряют, рыло немытое. -- Ну що вин лается, як кобель,-- проворчал Степан и в сердцах пнул ногой пустое ведро. Малешкин вежливо поздоровался с поваром. Никифор не обратил на него внимания. После командира части и своего непосредственного начальника, помпохоза Андрю щенки, он считал себя по значимости третьей фигурой в полку. Солдаты прозвали его Никифор Хамло. Однако Никифор свое дело знал. Старался, чтобы солдаты у него были вовремя и сытно накормлены. Нередко сам на спи не под огнем таскал мешки с хлебом и термосы с супом и при этом так громко ругался, что за километр было слышно. -- А что, Никифор, комбат Беззубцев здесь? -- спросил Саня. Вместо ответа Никифор крепко выругался. В доме за столом сидели все четыре комбата. Они ужинали. Пашка Теленков заводил патефон. Он перевернул пластинку, и мембрана, хрякнув, затрещала, потом зашипела, потом задребезжала и, наконец, загнусавила: Он был в плясовой, стал быть, рубашке И фильдикосовык, стал быть, штанах... На печке, свесив светлые лохматые головы, спали Ми- колка с Василем. Их мать сидела тоже за столом и груст но смотрела на густобрового кудрявого комбата второй батареи капитана Каруселина. У печки солдаты чистили картошку. -- Ты чтв, Малешкин? -- спросил Беззубцев. Саня замялся. -- Так... Пришел спросить, не будет ли каких приказаний. -- Нет. Иди к машине. -- Эй, Малешкин, -- окликнул Саню Каруселин, -- хочешь выпить? -- Нечего ему тут делать,-- запротестовал Беззубцев. -- Ладно. Пусть погреется парень,-- поддержал Каруселина комбат Табаченко.-- Иди садись, Саня. Комбаты потеснились, и Саня сел. Ему налили водки, положили на хлеб кусок американской консервированной колбасы. Саня взял стакан, подержал его, посмотрел на комбата и отставил в сторону. Беззубцев самодовольно ухмыльнулся. Каруселин хлопнул Саню по спине: -- А ну-ка расскажи, как ты выкуривал интенданта. Саня малость поломался для приличия и стал рассказывать. При этом так врал, что сам удивлялся, как у него здорово получается. Товарищи комбаты хохотали до слез и хвалили Малешкина за смекалку. Капитан Каруселин с ходу предложил Беззубцеву обменять Малешкина на любого командира машины из его батареи. Беззубцев решительно заявил, что сообразительные командиры ему и самому нужны. Это так ободрило Саню, что он расстегнул шинель, схватил отставленный стакан с водкой, лихо выпил, крякнул и сплюнул через выбитый зуб. Теленков опять завел патефон, тоненький женский голосок завизжал: : Руки, вы две огромных теплых птицы... -- Заткни ей глотку, Теленков!-- крикнул Каруселин.-- - Сейчас мы споем нашу. Валяй, Табаченко! Табаченко начал валять, как дьякон, речитативом: -- Отец благочинный пропил полушубок овчинный и нож перочинны-ы-ый!.. -- Удивительно, удивительно, удивительно...-- подхватили комбаты глухими, осипшими басами. Сане показалось, что песня родилась не за столом, а выползла из-под пола и застонала, как ветер в трубе. У печки взлетел вверх необычно звонкий и чистый подголосок: "Удивительно, удивительно-о-о..." У Сани даже заломило скулы от напряжения: так он боялся, как бы у солдата не сорвался голос. -- Ну и голосок, черт возьми!-- скрипнул зубами Каруселин.-- Валяй, Табаченко! Табаченко валял... Комбаты простуженными басами дули, как в бочку, а подголосок звенел, падал н снова взлетал. С шумом ввалился повар Никифор. -- Что вы, начальнички, панихиду завели? Других песен мало?-- и, подергивая плечами, приседая, как на пружинах, пошел выковыривать ногами.-- Хоп, кума, нэ журыся, туды-сюды поверныся, -- схватил хозяйку, завертел и, видимо, ущипнул. -- Отчепись, лешак поганый!-- закричала она. Микола с Василем проснулись и дружно заревели: "Ма-а-а-мка!" Комбаты стали одеваться. Малешкин, Теленков и Беззубцев вышли вместе. Прощаясь, комбат сказал, что завтра одну из батарей придадут танковому полку Дея. -- Чью?-- спросил Теленков. -- Пока неизвестно, -- ответил комбат. -- Не завидую этим ребятам,-- сказал Пашка. -- Почему?-- удивился Саня.-- Все говорят, что Дей-- самый боевой командир в корпусе. Теленков усмехнулся: -- Еще говорят, что в бою он не щадит ни себя, ни своих солдат. Комбат вздохнул и ничего не сказал. Лиловым утром четвертая батарея лейтенанта Беззубцева отбыла в распоряжение 193-го отдельного танкового полка. Он ночевал в трех километрах, на территории сахарного завода. Завод был наполовину разбит, наполовину сожжен и полностью разграблен. Двор завода был усыпан желтым, пахнущим свеклой песком. Щербак посмотрел на это безобразие и сказал: -- Сколько бы из этого добра самогонки вышло! За лейся. Танкисты выводили машины на дорогу, выстраивались - в колонну. Четвертую батарею они встретили свистом. -- Славяне, глянь! Самоходы притащились. -- На що? -- Для поддержки. -- Який поддержки? Штанив? Га-га-га! Прямо на машину Малешкина шла тридцатьчетверка с десантом. Водитель, видимо, и не думал сворачивать. -- Чего он хочет?-- испуганно спросил Саня. -- Чтоб мы уступили ему дорогу,-- ответил Домешек. Танк подошел вплотную, остановился. Из люка высунулась голова водителя. -- Ты чего, падла, зевальник разинул? -- Пошел бы ты!..-- крикнул Щербак. -- Сворачивай! -- Сворачивай!-- заревел десант. "Пахнет скандалом", -- подумал Саня и хотел приказать Щербаку сворачивать. К танку подбежал долговязый лейтенант в кожаной тужурке с меховым воротником. Он поднял руку и поприветствовал самоходчиков. -- Привет танкистам!-- радостно ответил Саня. Лейтенант подошел к люку водителя. -- Ты чего дуришь, Родя? Дороги тебе мало? -- А чего они, товарищ лейтенант... -- Разговорчики,-- оборвал его лейтенант. Родя сдал машину назад, на полном газу чертом проскочил мимо самоходки. На башне сбоку Малешкин успел прочесть: "Машина Героя Советского Союза лейтенанта Доронина". И ему стало стыдно, что не уступил дорогу. Домешек поморщился и махнул рукой, как бы говоря: "Ну и наплевать". Подошло отделение автоматчиков. Рябой, как вафля, ефрейтор доложил Малешкину, что десант в количестве пятнадцати человек прибыл в его распоряжение. И в ту же минуту со всех сторон закричали: "Самоходчиков батя требует! Самоходы, к бате!.." Саня приказал Домешеку заняться десантом, а сам со всех ног бросился к командиру полка. Автоматчики, ни слова не говоря, полезли на самоходку. Такое самовольство Домешек расценил как личное оскорбление. -- Назад!-- рявкнул он.-- Кто здесь командир? Рябой солдат вытянулся: -- Ефрейтор Рассказов. -- Построиться!-- приказал наводчик. Ефрейтор построил десант, подал команду "смирно", доложил. -- Здравствуйте, товарищи солдаты!-- громко приветствовал Домешек автоматчиков. -- Здра...-- нехотя ответили солдаты. -- Поздравляю вас с прибытием в славный гвардейский экипаж младшего лейтенанта Малешкина. Десантники молчали. Домешек нахмурился. -- Что, разучились, как отвечать? Когда вас привет- ствует командир в строю, вы должны выразить восхищение, бурную радость. А как солдаты выражают бурную радость?-- спросил наводчик и сам же ответил:-- Троекратным громким "ура". Понятно? Солдаты, сообразив, что сержант "валяет ваньку", дружно и оглушительно заревели "ура". На крик сбежались танкисты и стали с любопытством наблюдать, как самоходчики ломают комедию... Домешек обошел строй. На левом фланге переминался с ноги на ногу солдатик в непомерно широкой и длинной шинели. Если бы не огромная шапка над воротником, из-под которой выглядывала остренькая мордочка с черными глазенками, можно было бы подумать, что шинель сама стоит на снегу. -- А ты кто? -- спросил Домешек. -- Солдат Громыхало. -- Как, как? Повтори, не расслышал.-- Домешек снял шапку, наклонил голову. Солдат напыжился и во всю мощь своих легких рванул: -- Громыхало! Домешек отскочил и схватился за ухо. -- Ух ты, какой голосистый! -- У нас в деревне все голосистые, товарищ сержант,-- радостно сообщил Громыхало. -- Откеля ты? -- Из Подмышек. -- Откуда?-- удивленно протянул Домешек. -- Из деревни Подмышки Пензенской области, -- пояснил солдат. -- Воевал? -- Нет ешо. -- Кто "нет ешо"?-- строго спросил Домешек, обращаясь к десантникам. Автоматчики дружно подняли руки. -- Прекрасно!-- воскликнул Домешек.-- Это и есть то. чего не хватало нашему славному гвардейскому экипажу. А теперь я вас инструктировать буду. Слушать внимательно и на ус мотать, -- объявил Домешек. -- Итак, что вы должны и не должны... Десантники должны были выполнять все приказания экипажа и помогать ему: чистить машину, заправлять .ее горючим, загружать снарядами, закапывать самоходку и землю, охранять ее, защищать и нести всю караульную службу. Не должны были десантники только пререкаться, роптать и возмущаться. После инструктажа Домешек стал обучать солдат правилам посадки десанта на машину и гонял их до тех пор, пока у автоматчиков не взмокли шапки. Потом милостиво разрешил им покурить и оправиться. Ефрейтор Бянкин, наблюдавший за учением, сказал наводчику: -- Хорошо, что тебя из офицерского училища турнули. А то бы ты с солдата по пять шкур драл... Домешек самодовольно ухмыльнулся и заявил Бянкину, что с него бы он все десять спустил. Встреча с батей Саню Малешкина обидела. Не такой он се представлял, не такие мечтал слушать слова. Герой Советского Союза полковник Дей вместо приветствия заявил, что он очень добрый и мягкий человек, а поэтому прощает батарее полчаса опоздания. Беззубцев заикнулся было объяснить, что он не виноват. Но Дей, сверкнув белками глаз, резко его осадил: -- Все, комбат. В бою минуты не прощу. Скрипучим, железным голосом командир полка поставил перед батареей задачу, которая заключалась в поддержке самоходками танковой атаки. -- Запомните, самоходки должны двигаться за моими танками в ста метрах. -- Это не по уставу, товарищ полковник,-- возразил Беззубцев. Огромные белки Дея заметались, но он сдержал себя и как бы между прочим заметил: -- Мне тоже как-то доводилось читать устав, товарищ лейтенант. Сто метров, и ни сантиметра дальше. Понятно? Беззубцев вытянулся: -- Так точно, товарищ полковник! -- Все. С богом! Дей резко вскинул руку, резко повернулся и пошел вдоль колонны легко и быстро. За ним побежал адъютант, придерживая болтавшуюся сбоку планшетку. Саия обиделся не на грубость полковника и не на жестокий приказ, а на то, что он не обратил никакого внимания на командиров машин, как будто их и не было. "А ведь не комбату идти за танками в ста метрах и не ему гореть, а командиру машины, а он даже не посмотрел на нас. Да какое ему дело до младшего лейтенанта Малешкина..."-- думал Саня, возвращаясь к своей самоходке. Точно так же размышлял и Пашка Теленков, и Чегничка, и командир машины Вася Зимин. 4-я танковая армия генерал-полковника Гота пятилась нехотя, злобно огрызаясь. На этом направлении отступление прикрывал 2-й корпус СС. У полковника Дея был категорический приказ командующего выбить немцев из местечка Кодня. На карте Кодня обозначена крохотным кружочком. И в этом кружке находились танки дивизии "Тотен Копф". Эсэсовцы сидели за броней в двести миллиметров и из мощной пушки расстреливали наши танки за километр, как птиц. Птица хоть могла прятаться, а танки полковника Дея не имели права. Они должны были атаковать и обязательно выбить. Вот что мучило с утра полковника Дея. Так простим же этому уже второй месяц не вылезающему из танка, исхудавшему, как скелет, полковнику, что он, углубленный в свои мысли, возмущенный непосильной задачей, не заметил Саню Малешкина, не улыбнулся ему, не кинул ободряющего слова. Полк обогнул лесок на холме и, развернувшись в боевую линию, приготовился к атаке. Перед танками лежала унылая пустошь, поросшая чахлым кустарником, которую чуть-чуть оживляли молодые елочки и светло-зеленые папахи можжевельника. За пустошью было поле, а за полем -- село. Сквозь кустарник оно не проглядывалось. Но Саня знал, что там село, а в селе-- немцы. Впереди Саниной самоходки стоял танк Героя Советского Союза Доронина. Малешкин решил двигаться за ним. Это решение Саню и успокоило, и ободрило. Десантники, сбившись в кучу, жались друг к другу, курили, передавая из рук в руки цигарку. Из люка высунулся Домешек, посмотрел на них и, увидев маленького солдата, подмигнул: -- Ну как. Громыхало из Подмышек, боишься? Громыхало застеснялся, вытер рукавицей нос. -- Немножко трясеть, товарищ сержант. -- Не дрейфь, Громыхало. Помни: как начнут фрицы лупить-- сигай с машины в снег и зарывайся с головой. -- Как тятерка?-- спросил Громыхало. -- Во-во, как тетерев-косач. Подбодрив Громыхалу, наводчик взгромоздился на свой стульчак и прилип глазом к прицелу. -- Прицел обычный-- восемьсот?-- спросил он. -- На прямой, -- ответил Малешкпн. Рация работала на прием. Саня включил внутрипереговорное устройство, проверил. Оно тоже работало отлично. "Когда стоим, все как часы работает. А как поедем, сразу расстроится. Почему это так получается?"-- спросил себя Саня, но ответить не успел: помешал голос комбата. Беззубцев приказал приготовиться и по сигналу красной ракеты-- вперед. -- Повторите, как меня поняли, -- потребовал комбат. -- По сигналу красной ракеты-- вперед,-- отчеканил Саня. Через минуту Беззубцев опять вызвал Малешкина и строго спросил, почему он не отвечает. Саня взглянул на рацию и обомлел. Разговаривая с командиром, он позабыл перевести рычаг на "передача". Он включил передатчик и доложил, что команду понял хорошо, а в первый раз не ответил потому, что забыл перевести рычажок, на что комбат укоризненно сказал: -- Как же ты, шляпа, со мной во время боя будешь держать связь, когда на исходной не можешь... Этот глупый, досадный промах испортил ему боевое настроение. Малешкин приказал экипажу приготовиться к атаке: заряжающему зарядить пушку, десанту внимательно следить, когда взлетит красная ракета, а сам уткнулся в панораму. Оскп Бянкин открыл затвор, вытащил из гнезда бронебойный заряд, пошувыкал его, как ребенка, и со словами "пошел, милый" загнал в патронник. Затвор с лязгом закрыл ствол пушки. -- Пушка заряжена, -- предупредил Бянкин наводчика. Малешкин не отрывался от панорамы. Прошло еще пять минут, а сигнала к атаке все не было. "Чего стоим, чего стоим?"-- шептал Саня. Мелькнула мысль, что в панораму он может и не заметить красной ракеты, а десантники ее прозевают. Саня высунулся наполовину из люка. Автоматчики еще теснее сбились в кучу и все так же курили, передавая цигарку по кругу. Повалил снег, крупный, мягкий и очень густой. И ничего не стало видно-- сплошная белая тьма. Если бы ракета взлетела над головой Малешкина, он бы ее и не заметил. Руки у Сани дрожали. И он почувствовал, что на него наваливается страх, хватает за горло, трясет и колотит. Саня уперся лбом в панораму и стиснул зубы. Но это ни к чему не привело. Его продолжало трясти и колотить. "Да что же это такое?"-- чуть не закричал Саня, оторвался от панорамы, посмотрел на экипаж. Заряжающий сидел на днище, спокойно курил и поплевывал. Домешек протирал стекло прицела. Щербак, сжимая своими лапищами рычаги фрикционов, согнулся так, будто приготовился к прыжку. Сане стало легче, но совсем успокоиться он не успел. Заскрежетали коробки передач, захлопали гусеницы. -- Танки пошли, лейтенант!-- крикнул Щербак. Малешкин даже не успел сообразить, что ему делать, как в наушниках раздался отрывистый и совершенно незнакомый голос комбата: "Вперед!" -- Вперед!-- закричал Саня и прилип к панораме. Щербак вел машину по следу танка. А снег валил и валил. Как Саня ни крутил панораму, как напряженно ни взглядывался в белую муть, ничего, кроме перекрестья и черных цифр на стекле, не видел. В конце концов Малешкин устал от напряжения и совсем успокоился. Ему даже стало скучно. Разве он такой представлял себе атаку? Она рисовалась ему стремительной, до ужаса захватывающей. Самоходка на пятой скорости проносится мимо горящих танков, врывается в боевые порядки противника и все уничтожает и давит. Потом поджигают и его машину. Саня смертельно ранен. Верный экипаж вытаскивает его из самоходки и несет на шинели по глубокому снегу. А Мишка Домешек, смахивая слезы, говорит: "На войне как на войне". Вот так представлял себе младший лейтенант Малешкин свою первую атаку. "А это что? Ползем, как черепахи, друг за другом и ни черта не видим",-- с раздражением думал Саня. Машина вдруг споткнулась и закачалась. Щербак" завалившись на спину, держал ее на тормозах. За броней кричали и ругались солдаты. Саня выглянул из люка. Его самоходка наскочила на танк и пушкой расшвыряла десантников. Один солдат барахтался в снегу и на чем свет стоит крыл самоходчиков. К счастью, обошлось без жертв. Танк, подобрав свалившихся автоматчиков, тронулся. -- Фу, черт возьми!-- сказал Саня, вытер взмокший лоб и обругал водителя слепым верблюдом. Снег не переставая валил и валил. Десант на машине превратился в грязную, бесформенную снежную глыбу. Внезапно справа и слева захлопали пушки. Выстрелы звучали резко и сухо, как будто где-то поблизости кололи дррва. Танк лейтенанта Доронина тоже начал стрелять. Саня приказал Щербаку отъехать в сторону и отдал команду: "Огонь!" -- А куда, лейтенант? Ни черта не видно, -- сказал Домешек. -- Туда, куда и все,-- и Саня неопределенно,, махнул рукой. -- Выстрел!-- крикнул наводчик. Пушка рявкнула и с грохотом выбросила из патронника гильзу. Заряжающий с маху вогнал новый снаряд. -- Готово! -- Огонь!-- крикнул Саня. -- Выстрел,-- ответил Домешек. Пушка опять ахнула, опять сверкнула гильза, и желтый, вонючий, как тухлые яйца, дым столбом пополз из люка. -- Готово!-- доложил заряжающий. -- Стой!-- сказал Малешкин, высунулся из люка, прислушался. Стрельба прекратилась. Чуть слышно ворчали моторы. "Ушли вперед",-- сообразил Саня, и ему стало по-настоящему страшно. -- Вперед, Щербак! Щербак с места воткнул третью скорость. Самоходка понеслась и вскоре догнала танки. Лицо младшего лейтенанта Малешкина расплылось в широченной радостной улыбке. -- А здорово мы, братцы, стрельнули! -- В белый свет, как в копеечку!-- захохотал Домемешек. Но тут Саня вспомнил, что он не на учебных стрельбах, не на полигоне, а в бою, в танковой атаке, и, собственно говоря, радоваться нечему, и, кроме того, он совсем забыл про связь с комбатом. Малешкин вызвал Беззубцева, и тот высыпал на его голову ворох матюков, Саня не обратил на них особого внимания. Но когда комбат заявил, что он теперь понимает капитана Сергачева и полностью с ним согласен, Малешкину стало очень скучно. "Черт знает как мне не везет. Теперь этот грозит снять. Ну и пусть снимают, подумаешь, какая радость-- самоходка". Но от одной только мысли, что его еще могут снять и отправить в резерв, Малешкину стало опять больно и обидно. Не заметили, как танки вошли в село. И оказалось, все было напрасно: и атака, и стрельба, и ругань комбата. Немцы отошли еще на рассвете. В бой вступили внезапно, с ходу за село АнтопольБоярка. Село раскинулось на снегу серым огромным треугольником. Полк двигался походной колонной, и когда колонна вышла из леса, боевое охранение уже скрылось в селе за крайними хатами. Раздался треск, как будто переломили сухую палку. И в центре треугольника заклубился смолистый дым. Взлетела красная ракета, и танки стали стремительно разворачиваться. Саня, в сущности, плохо понимал, что происходит. Комбат приказал не вырываться вперед, и двигаться за танками не ближе, чем в ста метрах. Щербак же повис на хвосте впереди идущей машины. Тридцатьчетверка шла зигзагами, стреляя на ходу. За ней так же зигзагами вел самоходку Щербак. Саня не видел поля боя: мешала тридцатьчетверка. Саня приказал Щербаку отстать или свернуть в сторону. Щербак, не ответив, продолжал плестись за танком. -- Сворачивай! Что же ты делаешь?-- кричал Малешкин. -- Сворачивай, гад, мне стрелять нельзя!-- заревел наводчик. Щербак оглянулся, кивнул головой и еще ближе прижался к танку. Саня понял, что водитель боится и из страха прячется за броню впереди идущей машины. -- Спокойно, ребята. Спокойно... Все будет в порядке, -- сказал Малешкин, больше успокаивая себя, нежели ребят. Суматошно закричали солдаты-десантники. Саня метПУЛСЯ к люку. Автоматчики скатывались с машин. Маленький Громыхало, как слепой, метался с одной стороны на другую, потом лег ничком между ящиками и закрыл голову руками. Перед самоходкой на одной гусенице вертелся танк. Механик-водитель пытался вывалиться из люка, но за что-то зацепился, повис и тоже вертелся вместе с машиной и дико кричал: "А-а-а-а-а!.." Из башни вырвался острый язык огня, окаймленный черной бахромой, и танк заволокло густым смолистым дымом. Ветер подхватил дым и темным лохматым облаком потащил по снегу в село. "Что же я стою? Сейчас и нас так же...-- мелькнуло в голове Малешкина.-- Надо двигаться..." -- Вперед, Щербак! Щербак повернулся к Малешкину. Саня не узнал своего водителя. У него в эту минуту лицо было без кровинки, словно высеченное из белого камня. -- Вперед, Гриша! Вперед, милый! Нельзя стоять! -- с отчаянностью упрашивал Саня. Щербак не пошевелился. Малешкин вытащил из кобуры пистолет. -- Вперед, гад, сволочь, трус! -- кричали на водителя наводчик с заряжающим. Щербак смотрел в дуло пистолета, и страха на его лице не было. Он просто не понимал, чего от него хотят. Саня выскочил из машины, подбежал к переднему люку и спокойно приказал: -- Заводи, Щербак. Щербак послушно завел. Саня, пятясь, поманил его на себя. Самоходка двинулась. -- За мной!-- закричал младший лейтенант Малешкин и, подняв пистолет, побежал по снегу к селу. В эту минату Саня даже не подумал, что его легко и так просто могут убить. Одна мысль сверлила его мозг: "Пока горит танк, пока дым -- вперед, вперед, иначе смерть". В небо взлетела зеленая ракета-- танки повернули назад. Малешкин не видел этой ракеты. Он бежал не оглядываясь. Он видел только село. Там фашисты... Их надо выбить! Таков был приказ. И он выполнял его. Пригнувшись, он бежал и бежал. Бежать по присыпанной снегом пашне было очень тяжело. Ломило спину, рубашка прилипла к телу, пот заливал глаза. "Только бы не упасть, только бы не упасть". Он оглянулся назад. Самоходка наступала ему на пятки. Саня побежал быстрее. -- Лейтенант, лейтенант! -- услышал он голос Щербака.-- Садись, я сам поеду. Теперь не страшно. Саня вскарабкался на самоходку и от усталости свалился на ящики. Щербак включил пятую скорость, самоходка заревела и ринулась в село. У крайней хаты водитель остановил машину, выключил мотор. Перед ними была белая стена украинской мазанки, сзади белое поле. Четыре вырвавшихся вперед танка горели, остальные отходили к лесу. "Куда же я забрался, дурак",-- с ужасом подумал Малешкин. Щербак, наводчик и заряжающий не спускали глаз с командира. В них Малешкин прочел не только: "А что дальше, лейтенант?", но и еще кое-что поважнее. Саня понял, что сейчас он выиграл самое важное сражение. Он завоевал экипаж. И теперь, что бы он ни приказал, все будет выполнено сразу и безоговорочно. Но в эту минуту Саня еще не знал, что ему надо делать, что приказывать. А экипаж ждал, и что-то надо было предпринимать. -- Надо разведать, -- сказал Малешкин. -- Кто сходит? Саня не сказал резко, как приказ: "Кто пойдет?", хотя чувствовал, что имел на это теперь полное право. Домешек с Бянкиным переглянулись, и оба согласились. Саня почесал затылок. Кого послать? Экипаж должен всегда находиться в машине в полной боевой готовности. Мало ли что... -- Товарищи танкисты, у вас покурить нетути? -- В башенном люке торчала огромная солдатская шапка. -- Ты кто? -- удивленно спросил Малешкин. -- Солдат Громыхало, десантник. -- Зачем ты здесь? Почему не спрыгнул со всеми? -- Труханул малость,-- чистосердечно признался Громыхало. В общем, Громыхало из Подмышек для экипажа словно с кеба свалился. Его и отправили в разведку. Громыхало вернулся подозрительно быстро и сказал, что в деревне горит хата, а ее никто не тушит, что зашел еще в две хаты, и никого в них нет. -- А немцев, фрицев ты видел?-- в один голос спросил экипаж. -- Нет, не видел,-- с искренним сожалением признался Громыхало и добавил:-- А в избах тепло и пахнет щами. -- А чего же ты, ничего не разведав, так скоро вернулся?-- строго спросил Малешкин. -- Боялся, что вы уедете. -- Дерьмо ты, Громыхало, а не разведчик. -- Какой уж есть,-- обиженно пробормотал Громыхало. -- Что-то здесь нечисто, лейтенант. Уж больно тишина подозрительная. Чует мое сердце-- нечисто. Поговори-ка с комбатом, -- посоветовал ефрейтор. "Опять про связь забыл!"-- простонал Саня и бросился к рации. -- Алло, алло, Сосна? Я Ольха. Прием. Ответил совершенно незнакомый голос: -- Это Ольха? Сейчас с вами будет говорить Орел. Как слышите, как поняли меня? Прием!.. Саня ответил, что понял и слышит хорошо. "Орел" заговорил резким, скрипучим голосом. Лицо у Сани вытянулось, посерьезнело. Он узиал голос полковника Дея. -- Сообщите, где вы находитесь и где противник? Саня сообщил, что он стоит за хатой, в селе тихо и противника он не видит. Полковник Дей приказал Малешкину следовать на северо-западную окраину села Антополь-Боярка, при движении соблюдать осторожность и обо всем докладывать. В первую очередь надо было определить северо-западную окраину села. Но эта задача оказалась не такой-то простой. День стоял хмурый, а компаса у Сани не было. Спросить у полковника Дея он постеснялся. Тогда Саня решил, что если он по диагонали пересечет село, то как раз попадет туда, куда надо. -- Вот так давай, Гриша. Прямо по садам.-- Саня рукой показал, куда ехать. Экипаж занял свои места в машине. Громыхалу оставили наверху, приказав ему внимательно смотреть по сторонам. Щербак вел машину, осторожно пробираясь меж яблонь, ломая густой вишенник. -- Тихо, тихо, не газуй,-- шипел на него Домешек. Объехали горящую хату. Она пылала весело, как стог сена. Пересекли улицу и увидели обугленную тридцатьчетверку. Она еще дымилась, и от нее сильно несло резиной. Остановились. Громыхало побежал к танку -- посмотреть, где экипаж. Когда Громыхало вернулся и сообщил, что от экипажа остались одни головешки, Сане опять стало страшно. -- Как же нам теперь ехать? По дороге или огородами?-- спросил Малешкин ефрейтора и, не получив ответа, приказал Щербаку пробираться огородами, прячась за хаты. Самоходка поползла по бахчам, ломая заборы, подвигалась бросками от хаты к хате. Останавливались, прислушивались. Но было тихо, подозрительно тихо. У Сани от напряжения заломило в висках. Неожиданно хаты под углом повернули влево. Щербак остановил машину, вопросительно посмотрел на командира: -- Куда ехать, лейтенант? -- Надо подумать,-- сказал Саня. Малешкин давно уже потерял всякую ориентировку и ехал просто наугад. Подумали и решили опять послать Громыхалу в разведку, пообещав ему никуда ис уезжать. Разведка Громыхалы состояла в том, чтобы сходить за поворот и посмотреть, что там есть. Малешкин доложил полковнику Дею, что остановился и послал в разведку солдата. Командир полка одобрил это решение и назвал Малешкина молодцом. Похвала ободрила Саню, и он подмигнул Домешеку: -- Держись, Мишка. Все идет как по маслу. Из-за поворота, прижимая к груди шапку, выскочил Громыхало, запутался в полах шинели, упал, вскочил и со всех ног бросился к машине. -- Немцы. Танки. Огромные, с черными крестами. -- Где? -- Там. -- Много? -- Не знаю. Малешкин сообщил командиру полка, что в селе фашистские танки. На вопрос Дея "сколько?" Саня ответил, что его разведчик не считал, а сам он их не видит. Дей потребовал проверить лично и доложить. Саня сказал: "Есть!"-- и, прихватив с собой солдата, побежал проверять. Громыхало не соврал. За поворотом сразу же открывалась площадь, окруженная хатами. На площади стоял немецкий танк Т-6-- "тигр". Саня выставил