рмотав про себя: "Как говорил один парижский палач, работы полно, просто руки опускаются", старатель мерно зашагал по Пресненской набережной. Ноги сами вынесли его на какую-то улицу. Здесь, на перекрестке, он остановился и, немного подумав, повернул налево и оказался во власти затейливых московских переулков. Сначала он прошел весь Большой Трехгорный переулок и, не доходя до Красной Пресни, свернул на улицу Заморенова, прошел ее до конца, вышел на Дружинниковскую, свернул в переулок, проскочил его и скоро вновь оказался в Большом Трехгорном, повернул налево в Нововаганьковский переулок, пройдя его, он уперся в тупик, и пошел назад. Нюх обманул. Корейко долго еще плутал по городу, брал пролетку, снова блуждал в поисках подходящей конторы. Наконец, он сам не понял, как оказался на Сухаревской площади. От площади стелилась улица Сретенка. Эта улица сразу всплыла в памяти бывшего председателя химической лжеартели "Реванш" -- такая же красивая и манящая, как и в 1922 году. Александр быстро узнал слева на углу некогда благоухавший магазин одежды "Миляева и Карташева". За "миляйкарташевым" шел магазин спорттоваров. На правой стороне находились большой гастроном, банк, здание суда и табачный магазин. Александр Иванович живо вспомнил уютный трактир, где можно было выпить пива. Но сейчас было не до пива. Накрутив, в общей сложности, километров тридцать c гаком (гак равнялся трем), он повернул на 1-ю Мещанскую, зачем-то плюнул на стены греческого посольства, прошел несколько кварталов скорым шагом, юркнул в Колокольников переулок и, остановившись у трехэтажного особняка c вывеской "Миир", подумал так: "Опять этот Миир! Этот гусар говорил, чтоб я поставил на нем метку. А почему именно на нем? Никогда раньше не слышал. Что, черт возьми, это такое?.. По всей видимости "м" означает "московский", или "московская", а может быть "моторы"? Или "моем"? "Моем и индивидуально раскапываем"! Что же они раскапывают? И почему индивидуально! Не понятно и уж больно закомуристо". У подъезда закомуристого особняка стоял черный "шевроле". За рулем сидел важнецкого вида шофер, c таким приторным лицом, что было ясно: в бумажнике у него благодать божия. Корейко подошел к авто и вежливо поинтересовался: -- Скажите, товарищ, вы работаете в Миире? Важный водитель c лицом, не истощенным умственными упражнениями, подбородоком, как кошелек, и усами в аршин выразил на своей морде отталкивающую физию, пригладил сначала правый ус, затем левый, кинул на любопытного субъекта несколько неуклюжий взгляд, кивнул, ответил грубо: -- Работаю. Конечно, работаю. Пыль дорожную жру, да уши рву стонами клаксонов -- вот моя работа! -- Извините за нескромный вопрос, товарищ, а чем собственно занимаются люди в этом учреждении? -- Дядя, ты задаешь много вопросов! -- прошипел сквозь зубы водитель "шевроле". "Сам ты дядя! Тоже мне племянник нашелся!" -- подумал Корейко, но промолчал. -- Иди, дядя, в контору, тама тебе все и скажут! -- зевнув, посоветовал водитель и, откинувшись на мягкую спинку, задремал. В вестибюле было по-деловому суетно. Туда, оттуда и сюда метались курьеры. Кто-то лопал на ходу бутерброд, кто-то кричал: "Да вы сами посмотрите, товарищи, на эту галиматью!" Мимо Корейко несколько раз прошла важная и приятная во всех отношениях персона -- хранитель большой и круглой печати товарищ Рыбкин-Мяскин. -- Гражданин, можно вас на минутку? -- вежливо обратился к хранителю печати Александр Иванович. -- А успеете? -- капризно прогундел Рыбкин-Мяскин. -- Долго ли умеючи? -- Умеючи-то долго. -- Скажите, а это не Ковчег частников? -- Вы что -- сбрендили?! -- Точно не Ковчег? -- Да нет же, я вам говорю! За небольшим столиком сидело довольно легкомысленное существо сорока лет -- швейцариха в сером платке. Швейцариха вязала носки. Время от времени она закрывала глаза и на всех фыркала. Вошедший гражданин ей тоже не понравился. -- Что вы меня фотографируете? -- спросила она c надсадой в голосе. -- Мамаша, как пройти к председателю? -- наивно и трогательно спросил Корейко. -- Во-первых, я вам не мамаша, а во-вторых, поздоровались бы сначала, гражданин. "Колом бы по балде тебе дать", -- подумал Корейко, а вслух решился сказать мягко: -- Добрый день. -- Да какой же он добрый?! -- Как пройти к председателю? -- А вы не грубите! Вам к какому из председателей? К Парфену Ферапонтовичу или Пахому Феофилактовичу? -- Кто ж из них главнее? Швейцариха косо поглядела на Корейко. -- А я почем знаю? Поднимайтесь на третий, там их приемная. Александр Иванович замигал глазками, тихим тараканьим голосом поблагодарил не очень-то вежливую мадам и медленно направился к лестнице. "Странно и закомуристо, -- рассуждал он. -- Учреждение одно, а председателя -- два! Это тебе не газгандский Пятьдесят первый!" На третьем этаже на Александра Ивановича налетел один из миировских служащих c придурковатым носом и быстрыми красноватыми глазками. -- Ага! Вот и вы! -- радостно взвизгнул служащий. -- У меня из-за вас все нервы отвинтились! -- Какие нервы, товарищ? -- Как же какие! За ваш поступок, Ефим Агапович, башку отломить надо! Вы знаете, что мне сказал Парфен Ферапонтович? -- Нет, я не знаю, что вам сказал Парфен Ферапонтович! Дайте пройти... -- Конечно, не знаете. А как задарма провизионку получать, вы знаете? У Корейко больно зыныло в голове, и ему даже показалось, что его башку перевязали тряпкой. -- Какую провизионку? -- Комиссия разберется, какую! Припаяет такой срок, что до гроба помнить будете! Вы, товарищ Будомиров, под суд пойдете. Досконально пойдете! -- Послушайте, я не Будомиров, я... -- Не Будомиров? Так, что ж вы мне голову битый час морочите? Придурковатый нос соколом шмыгнул на лестницу и, прыгая по ступенькам, скрылся в небытии, оставив подпольного миллионера в неописуемой растерянности. Покрутив головой так, что возникли первые признаки тошноты, Александр Иванович приступил к поиску приемной. По обе стороны коридора шли двери, обитые дерматином, и на каждой висели разнокалиберные таблички. В конце коридора на подоконнике сидело четверо. -- ...Ну и приходим на Рогожское, -- торопливо говорил какой-то тип со скошенными к носу глазами. -- Поначалу сказали, что будут там хоронить. Потом оказалось, что на Калитниковском. Ну, мы c товарищами пешкодралом... У пруда народу тьма! Покойник на Боясова походил, но весьма растяжимо. Так и не узнали, где его похоронили. Форменная труба какая-то, да и неловко. В общем, так и ушли в дураках. Корейко стал шарить глазами и вскоре уткнулся взглядом в высокую красного дерева резную дверь. На двери было две таблички: "Приемная председателя тов. П.Ф.Иванова" и "Приемная председателя тов. П.Ф.Сидорова". В хорошо обставленной приемной Иванова-Сидорова было тихо-тихо. Напротив окна стоял большой письменный стол, за которым прихорашивалась секретарь-машинистка в костюмчике кофейного цвета. Взглянув на секретаршу, Корейко без труда вычислил, что перед ним сидит тот самый тип государственных служащих, для которых характерна чиновничья почтительность, перемешанная c фамильярной пренебрежительностью. -- Здравствуйте! -- Вы записаны? -- Я к вам курьером из Немешаевска. -- Кем? -- Курьером. -- Откуда? -- Из Немешаевска -- Ага! -- Мне к председателю. -- К какому председателю? -- К Иванову. -- Пахом Феофилактович будет через час. -- Тогда к Сидорову. -- Парфен Ферапонтович будет тоже через час. -- Хорошо, я подожду. Секретарша хмыкнула. -- Я тогда прогуляюсь по Мииру. Корейко вышел из приемной и сделал несколько шагов в сторону лестничной клетки. Стены коридора были сплошь заклеены разного рода бумажками: приказами, объявлениями, выписками из протоколов. Одна из бумажек c напечатанным на машинке престраннейшего смысла текстиком даже заставила улыбнуться всегда серьезного Александра Ивановича: МИИРОВЕЦ! БУДЬ БДИТЕЛЕН! НЕ ТО НЕ ПОЛУЧИШЬ КИРПИЧЕЙ! Другая бумажка сообщала, что работа товарища Наровлянского ведется в порядке миража и обюрокрачивания. Серый подмокший листок c написанным от руки словом "Внимание!" информировал, что выдача мыла будет происходить в комнате No 6; предварительная запись у товарища Любомирова в комнате No 66. Текст же следующей бумаженции Александр Иванович был вынужден презрительно прочитать вслух: -- "Согласно приказу по Мииру No 2356/2357 от 25.04.31. выдача сала приостановлена. Выдача граблей завершена. Выдача тяпок продолжается, но уже по коммерческим ценам. Лопаты кончились. Чулки можно получить у товарища Конкордневой-Златовой. Членам профсоюза в 16.30 в порядке живой очереди будут выдаваться носки". Корейко дошел до середины коридора и остановился возле плаката c надписью: НЕ ДРЕЙФЬ, МИИРОВЕЦ! ДАЕШЬ СОЦСОРЕВНОВАНИЕ! Ниже плаката была приколота солидная бумажка, на которой аршинными буквами было написано: "Тяпкин-Тряпкин-старший понадеялся на самотек, а младший тоже хорош". Рядом c аршинными буквами наискось было написано красными чернилами: "Партийная и комсомольская прослойки Миира бракуют и корят за отсталость следующих товарищей: Зубочистку, Кириленко, Наливайко, Смесь, Беляковича, Магончука, Кравчука (очень особо), Корагина (завирается), Лещенко (последнее предупреждение), Прищепу и Панченко", ниже фиолетовыми: "Предлагаю взнуздать и бросить на низовку за обыкновенный хилес культуртрегеров К.Б.Нагишом и И.И.Одетого. Тов. Н.Селиверстова", еще ниже гвоздем к стене была прибита осьмушка листа c анонимным возмущением: "Почему монотонно молчит коллектив Миира по поводу безобразного поведения товарища Стульчикова-Пеночкина?" Пока Александр Иванович читал всю эту ахинею и раскидывал мозгами по поводу прочитанного, его чуть не сшибли раскрывшейся дверью c табличкой "Отдел булавок". Из пахнущей мытым полом комнаты выскочила барышня c решительно дьявольскими глазами и спешно направилась к группе миировцев, облепивших окно в конце коридора. -- Представляете, товарищи, -- гаркнула она на ходу. -- Стягунчиков правым уклоном страдает! Все думали левым, а он правым! Мне только что позвонили! -- Да не может этого быть... -- Стягунчиков?! -- Враки! -- Сын сукин он. Я всегда говорил, что в голове у него сквозняк. -- Вот это шок! Ай-да Стягунчиков, подлец этакий! -- Аида Васильевна, а сведения точны? -- Вне всяких сомнений. Светозаров звонил! -- Позор на все учреждение! -- А наши председатели тоже хороши! Вот у Иванова, например, нет великой интуиции, а у Сидорова -- прорицательного ума. Как вы думаете, кто из них обладает даром творческого воображения? Конечно, никто. Они только и умеют строгие приказы отдавать. Знаете, что мне вчера сказал личный секретарь товарища Иванова? Иванов и Сидоров -- финансово обеспеченные люди! И скоро у наших шефов будет не один авто, а целых два. -- А я всегда вам говорила, что Иванов перспективу не видит. -- А Сидоров рисковать не умеет. -- А Иванов не может многообещающий договор подвергнуть тщательному анализу. -- А вы знаете, что кредитное соглашение c Италией на триста пятьдесят миллионов лир уже заключено? Вот где работа была! Вот где работают способные ответработники. Не то что наши миировцы! -- Да, ворочать советскими миллионными суммами -- это вам не шуточки шутить! -- Иванов, по-моему, вообще не думает о растущей известности Миира. -- Это Сидоров не думает, а Иванов как раз думает! -- Вы хоть сами понимаете, что сказали? -- А что такое? -- А в чем дело? -- Вы сказали глупость! -- Я, например, хотела сказать, что приемов Миир давно не устраивал. -- Тоже мне сообщили! -- А вы человек, которому присущ только сухой цивилизованный юмор. -- Опять туманно и непонятно говорите! -- Ах! ах! ах! -- Да! да! да! Александр Иванович обернулся, почесал рукою за ухом и, пройдя мимо трехметроворостой стенгазеты, медленно приблизился к восклицающим миировцам. -- Простите, товарищи, за навязчивость, а чем, собственно говоря, занимается ваше учреждение? За навязчивость пришлось выдержать на себе семь мужских и два женских пристальных взгляда, по которым без особого труда угадывался вопрос: "Вы что, гражданин, полный идиот, что ли?" А в поросячьих глазках вышеупомянутой Аиды Васильевны даже блеснул веселый огонек, изо рта вылетело деревянное, полное сарказма замечаньице: -- В Миире идиотизмом не занимаются, тут люди работают! -- Чтоб меня уволили по сокращению штатов, но вы, гражданин, много себе позволяете! Голос этот принадлежал худощавому мужчине в синей жилетке. -- А он лобан! -- А почему лобан? -- Да вы посмотрите на него: ни лица, ни морды, один лоб -- и тот безобразный! -- пробасил сероглазый тип, хлопая себя по брюху. -- Благодарю вас, -- c гусарской надменностью процедил Корейко и, поклонившись соответствующим образом, отошел от глупых миировцев и уселся на один из трех стульев напротив двери c табличкой "Бухгалтерия". Контора большая, это ясно, -- предался размышлениям бывший счетовод. -- C оборотом тоже немалым, это понятно. Люди работают. Чем занимаются? Какая разница! Что мне нужно? Точнее, кто мне нужен? Конечно же, председатель. А их два! Непонятно. Бардак какой-то! А если так, то необходимо использовать этот бардак в своих целях. Как же их заинтересовать? Может быть, тягой к прогрессу? "Немхерес" -- прогрессивный винный напиток? А что? Бредово? Да, бредово! Но могут клюнуть. Идиотам надо делать идиотские предложения! У них своя логика. Значит, нужно, так сказать, в свете последних решений, уложиться в непонятно-какую деятельность Миира, то есть эту дурацкую контору при желании можно сделать существенным пайщиком. Пока Александр Иванович обнаруживал в себе способность нестандартно мыслить в ситуациях c идиотскими конторами, за дверью бухгалтерии раздавались битте-дриттовские возгласы. -- А вы меня буржуями не стращайте! Я в Миире главбух со дня основания! Счетовод вшивый! Вы и полушки не стоите! Буржуйчик вы недорезанный, Платон Миронович! Происхожденьецем своим, прямо скажу, не блещете! -- А вы, Павел Жиянович, торговлишку при нэпе имели и насчет социализму скептически были настроены! -- Это я-то скептически? -- Ну не я же! -- Нэп -- это полная утопия! Слово "утопия" было сказано c ударением на последнем слоге. -- Это вы сейчас рветесь, а внутри вас нэпманишко сидит! Знайте, звякните на меня доносом -- я вас тоже не пощажу! И тогда главбух Миира выловил из своей души слово, которое уже давно тяжелило его сердце: -- Умалишенец! -- Нэпман двурогий! -- Хватит, Платон Миронович, в бухгалтерии детсадовщиной заниматься! Хватит. Лучше работайте лучше! -- А я что, по-вашему, делаю? Вечно вы, товарищ Ксенофонтов, меня зажимаете, вот мы и ссоримся c вами. А ссора, сами знаете, дело поганое, в наше время ни к чему хорошему не приводящее... -- Знаете что?.. Из дальнейшей беседы главбуха и счетовода Корейко почерпнул для себя весьма важные сведения: расчетный счет Миира оформлен в Моссоцбанке, в том самом здании, которое находится на углу Маросейки и Старосадского переулка. Но вот в коридоре показались двое. Первый -- мужчина средних лет c атласным подбородком, бодрым казацким чубом и лобиком типа "Я человек положительный, но c характером!"; второй -- мужчина закатных лет c байковым подбородком, трехволосной прической и лобиком типа "Я человек благородный и требую, чтобы все поступали благородно". Первый был не кто иной, как Пахом Феофилактович Иванов, а второй -- Парфен Ферапонтович Сидоров. Председатели маршевой походкой подошли к резной двери и, искрясь и сияя, обменялись приглашениями: -- Прошу вас, Пахом Феофилактович! -- Ну уж нет, только после вас, Парфен Ферапонтович! -- Да как же это возможно? После вас! Только после вас! -- Окажите любезность, Парфен Ферапонтович, прошу вас! Корейко подбежал к председателям. -- Товарищи, я к вам курьером из Немешаевска... -- А у вас назначено, товарищ? -- одновременно спросили председатели. -- Так я... -- Не назначено? -- шмыгнув носом, фыркнул Пахом Феофилактович. -- Запишитесь у секретаря! -- учтиво добавил Парфен Ферапонтович. И председатели, помрачнев, друг за другом вошли в приемную. -- Что ж вы, дорогая?.. -- строго проговорил товарищ Иванов, обращаясь к секретарше. -- Не записали товарища на прием? -- не менее строго добавил товарищ Сидоров. -- Он к нам аж из Немешаевска прибыл... -- прерывисто мурлыкнул Иванов. -- А вы его в коридоре держите! -- подпел звонким тенорком Сидоров. C этими замечаниями довольные председатели разошлись по своим кабинетам. Когда c формальностями было покончено, Александр Иванович открыл дверь c табличкой "Иванов". -- Разрешите? -- Проходите, товарищ... -- Корейко Александр Иванович. -- Прошу вас, товарищ Корейко... Одну минуточку. Корейко сел в кресло c неудобной резной спинкой и некоторое время сидел, устремив свои глаза в потолок. "Положительный" председатель корпел за огромным письменным столом, заваленным конторскими книгами, и вскрывал конверт, равный по величине детскому гробику. -- Я к вам курьером из Немешаевска... -- Это я уже слышал, товарищ... -- Корейко. -- Товарищ Корейко... По какому делу? Пахом Феофилактович отложил конверт и достал из кармана плоскую коробку c папиросами "Кавказ". -- Хотим предложить вам стать пайщиками акционерного общества "Немхерес". -- Пайщиками? -- Общество будет производить великолепное вино "Немешаевский херес". -- Хм... -- Это будет лучшее вино в республике! -- А почему вы выбрали именно Миир? -- Для нас это великая честь работать c такой организацией, как Миир! -- Да, Миир -- это силища! -- Вот и я говорю, кто как не Миир поможет организовать в республике производство хереса на высокосоциалистическом уровне! Сами взгляните... Корейко достал "Немешаевскую правду" c фицнеровской рекламной статьей. -- Согласовано? -- поинтересовался председатель. -- Все как полагается, -- кивнул Корейко. -- А-а, тогда это совсем другой разговор! -- воскликнул председатель, затем помолчал и восхищенно добавил: -- Ах какое нужное дело вы задумали, товарищ... -- Корейко. Я... Александр Иванович хотел было в розовых тонах обрисовать производство немешаевского хереса, но хозяин кабинета вдруг разродился речью: -- Как это прекрасно, товарищ Корейко! И правильно, что пришли в Миир. К кому как не к нам? Мы, товарищ Корейко, работаем на голом энтузиазме! (Тут он затянулся папиросой.) Один из показателей мощи социализма -- это Миир! Приятно, что немешаевцы тоже не отстают! Вы, товарищ, правильно сделали, что к нам пришли. (Тут он затянулся папиросой еще раз.) К нам даже негры приезжали. Мы им такой размах показали, что они побелели от зависти! Не верите? Мы, миировцы, зря словами не швыряемся! В три рефрена -- нате, в два -- о чем разговор! Наша деятельность до того кипуча, что мы в состоянии выполнить план даже в один рефрен! Не верите? "Чем же, черт возьми, они занимаются?" -- думал Корейко. -- В настоящее время вы что производите? Курьеру пришлось выслушать целый поток учрежденческих слов. -- Конечно производим! -- казацкий чубик от волнения дрожал. -- Мы еще поглядим, кто кого! Это я насчет Тиира. Соревноваться, энтузиасты несостоявшиеся, c нами решили! Это c ихним-то коллективом, напичканным старослужащими, по которым Соловки плачут! Предлагали организовать на Арбате вкусовое предприятие "Шницель и компот". Представляете? Говорят, что это актуально, дескать, плохо это, когда столовые мособщепита проглатывают посетителей в свои малоаппетитные пасти лишь по средам и выходным дням. Ну это же враки!.. Так значит, говорите, "Немхерес"? Ну что же, велико, велико и бескорыстно, а главное -- радует! Поможем! А как не помочь?! Мы c вами теперь так махнем вперед, что оглянуться не успеем, как в третьей пятилетке окажемся! Далее "положительный" председатель, довольный собой, захихикал и протянул такую гряду предложений c присоединительными членами и отуманивающими голову социалистическими вокабулами, что челюсть у Александра Ивановича отвисла, он приосанился и начал со снисходительным любопытством озираться по сторонам. Но в какой-то момент председатель запнулся, после чего чмокнул губами, сощурился, потом со вздохом спросил: -- А у Парфена Ферапонтовича вы уже были? -- У товарища Сидорова? Нет, еще не был. -- Без его согласия пойтить вам навстречу никак не могу. -- Так... это... -- Идите, идите к товарищу Сидорову! -- широкой, как стол, улыбкой "положительный" товарищ Иванов благославлял немешаевского курьера. Долго ли, коротко ли, но пока шел этот разговор в кабинете "благородного" товарища Сидорова никаких разговоров не было. Товарищу Сидорову было не до разговоров. Товарищ Сидоров занимался весьма серьезным делом. Посему, в то время как "положительный" распылялся перед немешаевским курьером, "благородный", достав из стола плотный лист бумаги, писал письмо, в котором ему надлежало разъяснить, при каких это обстоятельствах миировский трудовой коллектив строит социализм. Письмо было адресовано в Моссовет, поэтому Парфен Ферапонтович волновался необычайно. Перо вертелось между пальцами, выскальзывало, натирало мозоль. Зачерпнув очередную порцию чернил, "благородный" председатель поднес руку к пустой голове, задумался и, поймав мысль, написал косым брызгающим почерком: "Миир -- это такая силища, которая..." Можно догадаться, что приход курьера из славного пролетарского захолустья был некстати. -- Разрешите? -- Ну что ж вы делаете?! -- А что такое? -- Вы... Вы... -- Я к вам курьером из Немешаевска. Товарищ Сидоров был уверен, что в его голове плеснулась еще одна мысль, но ее поймать он не успел, поэтому c досадой спросил: -- Вы по какому вопросу? В кабинете стоял профкомовский запах. Курьер плюхнулся возле председательского стола в глубокое кресло и увесистыми лозунговыми словами объяснил второму председателю цель своего визита. -- Как вы говорите? -- выслушав посетителя, Парфен Ферапонтович тер рукой то место, где когда-то была шевелюра. -- "Немхерес"? Очень хорошо! (Тут он ударил ладонью по столу.) А ведь это замечательно! Да вы, подарок, дорогой товарищ! Теперь несомненно Миир c общественных высот сделает стремительный рывок к солнцу! Далее "благородный" председатель, довольный собой, захихикал и выпалил такую плеяду заковыристых выражений и междометий c облапошивающими голову терминами, что у Александра Ивановича задергались мочки ушей. Но в какой-то момент председатель запнулся, после чего пару раз чмокнул губами, сощурился, потом со вздохом спросил: -- У Пахома Феофилактовича вы были? -- У товарища Иванова? -- У него. -- Пахом Феофилактович ничего не имеет против, если вы "за". -- А это в его манере! Он человек c бюрократической сумасшедшинкой! -- "Благородный" вышел из-за стола и приблизился к посетителю. -- Ну что ж, тогда будем созывать правление, будем совещаться, -- прикладывая руки к груди, торжественно объявил председатель. -- Будем заседать. Оставьте ваши бумаги у секретаря и зайдите завтра. -- Так.. это... -- пролепетал Корейко, удивленный таким скорым решением дела. -- Завтра? -- Конечно же, завтра! -- сердечно пожав руку, "благородный" товарищ Сидоров проводил до двери немешаевского курьера. Курьер скорым шагом выбрался на улицу. В 17.00 наиболее ответственные работники Миира сошлись на важное, экстренное совещание. За обширным столом из красного дерева заседали: Пахом Феофилактович и Парфен Ферапонтович, главбух Павел Жиянович Ксенофонтов, важная персона -- ангел-хранитель большой и круглой печати товарищ Рыбкин-Мяскин, товарищ Любомиров и Аида Васильевна Конкорднева-Златова, у которой, как известно, можно было получить тяпки, чулки и носки, рысистый консультант Александр Иванович Осипенко, а также, плохо отозвавшийся о Корейко сероглазый тип Барбосов. Обсуждался вопрос о выговоре товарищу Вражкину и -- c волнением -- предложение немешаевских товарищей об организации производства в стране высококачественного хереса. C докладом о необходимости объявить выговор товарищу Вражкину выступил председатель Иванов. Выговор Вражкину объявили. Председатель Сидоров произнес речь по поводу хереса. На херес тоже отреагировали положительно. На следующее утро, когда контору о двух председателях вновь посетил курьер из Немешаевска, в вестибюле на доске объявлений висела бумага, сообщавшая, что Миир становится пайщиком акционерного общества "Немхерес" и в качестве первого взноса отправляет в Немешаевск ни много ни мало десять миллионов рублей! Александр Иванович потер зачесавшийся нос. Ему показалось, что где-то заиграла музыка. Теперь оставалось проследить за бухгалтером и выяснить, когда бланк денежного перевода осядет в Моссоцбанке. Александр Иванович гадливо улыбнулся и поднялся на третий этаж. Глава XXIII ДОЧЬ ЗЕВСА И СЕСТРА ДИОСКУРОВ В природе все увязано и укручено: мужчины инфантильны, когда нет праздников, женщины индифферентны без банкетов, дети анемичны, когда нет веселых утренников. Элен Поплавская принадлежала к тому типу блистающих красотой и юным женским очарованием девушек, которые обожают праздники. Элен работала в солидном московском банке. Должность у нее была не маленькая, но и не большая, средненькая должность. Поплавская руководила в банке отделом междугородних переводов. Она занимала в меру просторный кабинетик c сейфом, яичного цвета столом и сверкающей велосипедным звонком пишущей машинкой. Сухонькая канцелярская обстановка кабинета междугородних переводов совершенно не увязывалась c обликом молодой, стройной и красивой Элен. Поэты говорят про таких девушек, что они манят майским дурманом, прозаики характеризуют их как кротких, обворожительных и душистых, а совработники пускают в их адрес комплименты, смысл которых сводится к тому, что такие молоденькие и смазливенькие девушки созданы для советской секретарской службы. Чтобы наш рассказ не показался читателю скучным и, как заикнулся бы Александр Иванович Корейко, закомуристым, попробуем познакомить великого комбинатора c Элен Поплавской и посмотрим, что из этого получится... Московское утро уже давно распределило всех трудящихся по заводам и учреждениям, когда Остап вышел из "Метрополя". В Театральном проезде он задержался у книжного развала, поболтал c букинистами, полистал какую-то шикарную книгу, потом не спеша, подставляя солнцу довольное лицо, прогулялся вдоль Китайгородской стены, дошел до Маросейки и скоро остановился там, куда, собственно, и держал путь. Перед ним был величественный портал здания, где размещался Моссоцбанк. Прекрасный Остап открыл дубовую дверь. -- А я-то думал, что попаду в кооперативную артель лжеинвалидов! -- ни к кому не обращаясь сладко ухмыльнулся Бендер, очутившись в роскошном вестибюле. И в самом деле, обширный вестибюль c колоннами, гранитной лестницей и матовыми лампионами был так старорежимно великолепен, что нужно было обладать больной фантазией, чтобы приписать его к собственности вшивой артели лжеинвалидов. Правда, лакеев, снимающих c посетителей верхнюю одежду, здесь не было, но зато был швейцар. Внешностью он смахивал на театрального капельдинера. Поговорив душевно со швейцаром-капельдинером, молодой человек исчез в коридоре первого этажа. Ему было глубоко безразлично, что творилось за выстроившимися в шеренги дверями. А там, за ними, как и в других местах, строили социализм, вносили свой вклад в досрочное выполнение первого пятилетнего плана. -- Мы им отпустили десять тысяч рублей на приспособление усадеб. -- Это так. Кто спорит? Но я-то знаю, что районное отделение нашего банка перевело им три тысячи рублей. А это как? -- Сам не знаю! -- Я прослужил в этом банке десять лет. Десять! Представляете? -- В конце прошлого года мы им задебетовали три тысячи рублей. Оперируйте, мол. Организуйтесь. Никакого результата. Мы им шлем запросы об обмолоте хлебов, о подготовке кадров, а они молчат! -- Требуйте, Венедикт Галактионович, у председателя карт-бланш на предмет применения репрессий. -- Все боятся ответственности. -- Можно c ума сойти от баланса этого года! А вся отчетность на мне висит. И вы считаете, что это нормальная работа? -- Правительству удалось получить заем в Италии на триста миллионов лир. А мы потерпели убытков на двести тысяч! -- Покупка паев АО "Хлебниковский кирпич" приведет к снижению годового оборота на триста тысяч рублей. Это очень плохо, товарищ Непридержайко. В свете последних решений партии и правительства наш банк при таком положении вещей могут закрыть! "Словом, куда ни глянь, кипит работа!" -- подумал Остап и открыл ту единственную дверь, за которой у него был интерес. Табличка на этой двери сообщала, что здесь находится отдел междугородних переводов. За столом сидела белокурая девушка c розовыми щечками и мягкими губами. Только ее излишняя подтянутость и строгость говорили о том, что она работает в банке. -- Разрешите? -- деловито начал Остап. -- Да, пожалуйста, -- ответили мягкие губки. Великий комбинатор быстро перебрал в голове дежурные льстивые фразы, но ничего путного в голове не находилось. "Что можно сказать этому розовощекому существу, которое, неизвестно по какой причине, затесалось в банковские служащие?" От нее исходил сладковатый аромат дорогих духов. Белое платье делало весьма выразительным ее лицо. К платью была приколота красивая брошь из слоновой кости. Бендер почти шепотом произнес: -- Диковинно хороша! -- Что? -- Эта брошь меня восхищает. Она проявляет ваш хороший вкус. -- Вы подчеркиваете в людях хорошее c целью подчинить их? Удар, если это был удар, попал в точку. Великий покоритель женских сердец прикусил губу, покраснел и рассеянно улыбнулся. "Тоже мне фраер c конфетной фабрики! -- подумал он. -- Ну что ж, перейдем тогда, как говорят итальянцы, от наивного юношеского изнасилования глазами к большой и светлой любви". -- И в мыслях не имел вас подчинять! Позвольте представиться. Остап Бендер. Можно ли узнать ваше имя? -- Елена Поплавская. -- Елена? Дочь Зевса и Леды? -- оживился Остап, словно встретил после долгой разлуки близкую родственницу. -- Сестра Диоскуров и Клитемнестры? Девушка широко рассмеялась, сверкая белоснежными зубами. -- Вы мне дарите комплимент? -- В греческих сказаниях вы прекраснейшая из женщин. Вы знаете свою историю? Нет? Тесей и Пирифой похитили вас и увезли в Аттику. Припоминаете? Вас освободили Диоскуры. По совету Одиссея, который тоже к вам сватался, многочисленные женихи поклялись признать ваш выбор и всегда вас защищать. За "яблоко раздора" вы были обещаны Афродитой Парису и увезены им в Трою. И из-за вас -- ай-я-яй! -- разразилась Троянская война. Сердце Остапа качалось, клокотало, глаза пылали, голова наполнялась влюбленным пылом. -- Вы до того красивы, Элен, что не влюбиться в вас просто невозможно. -- И если бы я была акцией, вы бы поставили на меня все свои деньги?! -- Поплавская улыбнулась. Остапу уже начинало казаться, что он влюблен. -- Вы от какой организации? -- перешла к обыденной банковской прозе сестра Диоскуров. -- Организации? -- По какому делу? -- Ах, да! Опьяненный вашим очарованием, я совсем забыл, что пришел по делу. Скажите, перевод в Немешаевск уже отправлен? -- Миировский? -- На десять миллионов... Поплавская перебрала своими тонкими пальцами ворох бумаг на столе. -- Еще не оформлен, -- проговорила она c излишней строгостью, как подобает лицу, облеченному доверием государства. -- В понедельник отошлем. -- Спасибо, -- любезно поблагодарил Остап, вставая. -- Это все, что я хотел узнать. Он уже было собрался уходить, но в дверях остановился, секунду подумал и серьезно произнес: -- Вы сегодня вечером свободны? Элен поглядела Остапу прямо в глаза. -- Свободна, -- ответила она потупясь, словно невеста во время венчания. -- Я льщу себя надеждой, что вы не являетесь, подобно сестре Диоскуров, замужней женщиной. Поэтому прошу вас о свидании. Помните, у Пушкина: "Куда бы ты ни поспешал, хоть на любовное свиданье, но встретясь c ней, смущенный, ты остановишься невольно". -- Это вы-то смущенный? -- Так вы придете? -- Только из уважения к Пушкину. -- Итак, на Театральной площади в шесть вечера, -- раскланиваясь, простился Остап. Вечер, вечер, ласковый майский вечер благоприятствовал нежным высоким чувствам. Облитое багрянцем здание Большого театра радостно посмеивалось над Театральной площадью, усеянной щебетавшими влюбленными парочками. Легкие алмазные струи фонтана, словно слезы страсти, лились ливмя в круглый бассейн. Остап сидел на зеленой скамье. Его до зеркальности выбритое лицо свидетельствовало о каких-то переменах в жизни великого комбинатора. Он беспрестанно смотрел на часы, вставал, вновь садился, много курил и был безмерно счастлив, когда, наконец, появилась Элен. Он поклонился, поцеловал ей руку и подарил букет гвоздик. -- Как это мило. Остап для разгона предложил Элен взглянуть на его гостиничные апартаменты. -- Для чего они мне? -- Посмотришь, как жили загнивающие буржуи и где поселился теперь гордый орел-стервятник. -- Для чего? -- переспросила она. -- А ни для чего! Могут же люди быть нелогичными. Поколебавшись еще немного, Элен пошла c Остапом к "Метрополю". В коридоре гостиницы поскрипывал паркет и пахло лавандой. Они вошли в номер. Корейко по просьбе Остапа отправился в театр, c ухмылкой пообещав компаньону, что до полуночи его не будет. Поэтому в номере было пусто и трепетно. Посредине стоял большой круглый стол со стульями. Стол был покрыт сине-розовой скатертью и смеялся блеском серебрянного кофейника. Кофейник видимо хотел сказать, что такому столу, как этот, явно, не хватает окружения, состоящего из чинной прислуги. Ближе к окну спинками к стене, ожидали гостей два глубоких кресла c бахромой и кистями. Они как бы переговаривались между собой: "Мы не какие-нибудь там затхлые креслица, на которых неизвестно кто сидит. Мы созданы для важных людей". Перед важными креслами сверкал журнальный столик. На стене между креслами висела картина Мункачи "Щипательницы корпии", напряженный контраст которой сдерживал королевскую роскошь номера. Остап предложил девушке выпить кофе. Элен кивнула в знак согласия и, прислонившись головою к спинке кресла, взглянула на "Щипательниц корпии". -- Хорошо бы поселиться где-нибудь на Бульварном кольце, -- сказал Остап, наливая кофе в маленькие фарфоровые чашечки. -- Или, вообще, надеть на себя чесунчовый костюм и переквалифицироваться в управдомы. -- Вам это не грозит, -- лукаво вздохнула она, принимая чашку из рук Бендера. -- Это почему же? -- Вы не любите эту страну. -- Хм... м... верно подмечено! -- восхитился Остап. -- Если откровенно, я не страну не люблю, я не хочу строить в ней социализм. -- Тогда вам срочно надо уезжать. Я думаю, что... -- Вы можете быть со мной совершенно откровенной... я не чекист и не доносчик. -- Если ты не хочешь строить социализм, то тебя заставят, а если не заставят, так отправят на Соловки, где ты будешь вместо простого "гепеу" шептать ночами: "Господи, помоги убежать!" -- Я первый раз в своей жизни встречаю такую девушку. -- У вас было много девушек? Остап не ответил... ...Они вышли на Театральную площадь. Уже был чудный вечерний час, когда заря еще не уснула, но ленивые звезды уже пробудились на мутном московском небе. "Я, наверно, как говорят японцы, теряю лицо, -- подумал Остап, не обращая внимания на перекличку автомобильных гудков, переходящую в сплошной психопатический рев. -- Но женщина на корабле! Что ж поделаешь! Впрочем, эта преаппетитная девочка не из тех перевоспитанных Советами барышень, которые в год великого перелома стали активистами-антибаптистами". -- Элен, ты c какого года в партии? -- Очень остроумно! C тысяча восемьсот двенадцатого, устраивает? -- со смехом ответила она. -- Вполне... Как же так получилось, что в этой умилительной жизни ты заняла столь ответственный пост? Они уже успели перейти на "ты". -- Давай уйдем от этого шума... Пост?.. Папа помог. Остап шел не спеша, покуривая, Элен рядом цокала каблучками. -- А вот у меня нет папы, -- сказал великий комбинатор. -- И никто не может меня устроить, так что приходится все делать самому. -- Гордым орлам-стервятникам покровители не нужны... Они побрели по Петровке в сторону Садовой-Триумфальной, переделанной трамвайными кондукторшами в "Трухмальную", прошагали вдоль очереди в "Аврору", свернули в Столешников переулок и вышли на узкий и щербатый тротуар Тверской. Тверская была скудно освещена мигающими фонарями. Сквозь запотевшие окна ресторанов были видны кадки c пальмами, сверкающие люстры, за столиками -- бывшие дельцы c бывшего ристалища валютчиков на Ильинке. В подворотне Козицкого переулка голосили два типа. -- Так это вы взяли брезент? -- строго спросил первый. -- Кого? -- дребезжащим тенором ответил второй. -- Брезент, спрашиваю, вы взяли? -- Где? -- В плотницкой. -- Нет, не брал. -- А мне сказали, что брезент у вас. -- Ничего подобного... А сколько брезента пропало? -- Чего пропало? -- Брезента. -- Откуда пропало? -- Из плотницкой. -- Пошутил я! В плотницкой испокон веков никаких брезентов не водится. -- Кто ж его взял? -- Чего взял? -- Брезент. -- Какой еще брезент? -- Известно какой, плотницкий брезент. -- Да, пошутил я. -- Удачная шутка, но брезента-то нет! -- Действительно, нет. -- Следовательно, его кто-то взял. Так? -- Вполне допустимая вещь. -- Может, вы взяли? -- Издевательство какое-то! Я ведь пошутил. -- Ничуть я не издеваюсь, пропажу я ищу. Вот, что там у вас за пазухой? -- Брезент там у меня! -- Ах, вы выжига! Зачем же вы врали? И сколько его там? -- Чего? -- Брезента, говорю, сколько у вас за пазухой? -- Какого брезента? -- Нет, наверно, я дурак. -- Почему? -- Потому что дурак. -- Оно и видно. -- Что? -- Что дурак! -- А-а! А брезент все-таки вы взяли? -- Какой брезент? Остап и Элен прыснули со смеху. Типчики грозно взглянули на них и неторопливо скрылись в глубине подворотни. -- И эти типчики делали революцию! -- Остап был оживлен и как-то особенно беспокоен. -- Лишенцы! Да, подзадержался я в этой стране. -- И сколько ты еще пробудешь у нас? -- Ты иронизируешь? Я понимаю...