уж сложно.
Я залпом допила большой бокал виски и с удовольствием посмотрела на
матово-перламутровое тело китаянки.
Ладно, улыбнувшись, сказала я, - летим в Майами.
В Майями бы бываем часто. Как я уже говорила, там бизнес у будущего
тестя - папы Лай-Це.
Я стала собираться быть мужем.
Надо сказать - очень увлекательное занятие.
В одно из посещений прошлой своей квартиры и произошел разговор с
консьержем.
-Мне очень жаль, - сказал он, - что мадам Мелони исчезла так внезапно,
но в последнее время она была какой-то странной. Она писала свои записки
по-русски, стала говорить с акцентом, видимо это после инцидента... и
передала их журналисту. Я не помню уже его имя, но на лице его имеется,
характерная родинка. Он здесь аккредитован. Если хотите, я помогу разыскать
вам телефон корреспондентской службы России. По-моему у него даже не одна
родинка.
Вскоре Тыбурский нашелся и передал мне записи "мадам Менлони".
Подписаны они были моим бывшим именем.
"История, произошедшая со мной невероятна. Я был русским плейбоем, а
стал французской дамочкой, с плохим французским и постоянным намерением
лежать в сумасшедшем доме. Все что со мной произошло, я сто раз читал в
бульварных книжонках, на которые было глупо тратить одиннадцать франков -
столько, сколько за них просили.
Но вот тогда, после нашей последней встречи, катастрофы, я очнулся в
больнице и почувствовал, что что-то не так. Лежать после такой аварии было
неправдоподобно комфортно и легко. Я обнаружил, что хирурги ... мне
подменили все тело.
В свое время мне предложили выписаться из больницы. Признаться, я ждал
этого приговора со страхом. Я ведь еще не умею быть женщиной. И не один
мужчина не умеет. Проблема, с которой я столкнулся впервые в жизни,
оказалась не так забавна, как кажется беллетристам и импотентам.
Вы думаете, я сейчас буду описывать, как я пытался натянуть эти чертовы
колготки, изломав о них ногти. И только на третий раз понял, что сначала на
тело надевают трусики. А в них я увидел то, на что до этого тысячу раз
невнимательно смотрел по телевизору и острил по этому поводу на всех
известных мне языках. Прокладка! Но как ее приспосабливать? И когда. И
сколько времени она действует? И вообще: можно ли жить без нее, или она
нужна в определенное время. Я ничего об этом не знал. Это был пока еще
только первый звоночек о том, что женщиной быть нелегко, не просто.
Я оделся. Мне в голову не могло придти, что ни одна уважающая себя дама
не выйдет в свет без макияжа. Моя неподчипуренность, позволила персоналу
напомнить мне о моем неухоженном виде и принять соответствующие меры. Они
буквально заставили меня привести себя в порядок, постоянно задавая вопросы:
"Мадам, с вами все в порядке? Как вы открываете помаду? Что с Вами? Ваш глаз
размазан, возьмите Ваше зеркало?" И тому подобное.
А со мной было все в порядке: мне просто, потому что мне в голову не
могло придти, что бывают на свете размазанные глаза. Я впервые в жизни
открывал помаду, и не представлял себе, что среди документов и барахла,
оставленного мне в сумочке Мелони, находилось зеркало.
Я никогда не думал, что так страшно выходить на улицу в юбке. Я никогда
не мог предположить, что так может прыгать грудь, а там, где обыкновенно
припекает от наличия разросшийся плоти, как раз продувает ветерок.
И мой рост никак не устраивал меня. Я теперь не видел многого из того,
что положено было увидеть мужчине, а по-прежнему выглядывал женщин. Это
быстро стало предметом насмешек.
Когда-то в бытность мою в России существовал анекдот, про шпиона,
который переходил в целях конспирации улицу Горького ползком. Так вот,
пробираясь к себе (к себе!) на Плац д`Итали, я ощущал себя примерно также,
как персонаж того анекдота. Я не знал, как себя держать, и видимо,
окружающие решили, что я или наркоманка, или идиотка.
Но я добрался до дома.
Гарсон де порт, вечный и, как мне теперь показалось, циничный,
поприветствовал меня.
-Что-нибудь угодно, мадам? - Спросил он. Но мне было не до него.
Я поднялся теперь уже в свою квартиру и остановился как вкопанный. Все
как будто было увеличено в размерах: и швабра, и ведро, и окна. Я понял: мой
рост уменьшился, а вещи оставались прежними.
Я сел на кровать и стал думать о том, как начать грамотно женскую
жизнь. Прежде всего, надо было осознать свои уличные ошибки, например, не
надевать кроссовки с нарядным платьем, (в бальных платьях по улицам не ходят
- ездят в лимузинах), не гнать, не спешить, и не держать руки в карманах, не
плевать, не курить на ходу, ну и многое другое.
И главное - мне нужна в консультанты любая из моих прежних женщин,
любая, которая может научить меня всем таинствам дамского бытия. Но пока - с
этим затор. Это могло бы быть раньше, когда я был красивым мужиком. Тогда я
мог спросить: а как женщина надевает трусики? А какие ей больше нравятся. А
как определяется размер груди? Ну и т.д.
В этой ситуации - каждая бы расстаралась. Теперь ситуация иная: не мог
же я объяснять по телефону, что меня заколдовали и превратили в женщину. Мы
живем в Европе, и меня в лучшем случае посадили бы в сумасшедший дом. К тому
же, очевидно, что я превратился в конкурентку.
И еще одно было странно: мне невыносимо хотелось женщину. То есть, я,
быть может, и ошибался, и не верно объяснял свое желание, еще не
выстраданное, не познанное, но мне нужна была разрядка.
И вот, памятуя былые дни, я отправился в соответствующий район, где
бывал не однажды...
Там я встретил Рене. То есть я не знал, что именно этот вонючий козел и
есть Рене. Он сам ко мне подошел. Сам стал говорить сальности. Дал порошок.
А дальше я уже не помню ничего.
Он ушел утром. Я бился в истерике, состоянии доселе мною не отмеченном.
Стал вспоминать, как я впервые пришел в эту квартиру.
Сначала мы сидели за столом, я хотел музыки, но оптический диск все
время выскакивал, потом, наконец, получилось. Музыка была по теме.
Я пригласил Мелони танцевать, обнял, но ничего подсказывать было не
нужно: она сразу расстегнула пуговицу на рубахе. А потом было все как в
ускоренном кино.
Когда мы, измучили друг друга, было уже далеко за полночь, она легла
рядом, после чего включила свет, бьющий с потолка на кровать.
Потолок моей спальни зеркальный, поэтому мы имели возможность смотреть
на себя самих в духе позднего русского классицизма прямо на потолке.
До визита сюда я никогда раньше не видел зеркальных потолков. Мелони
тогда повернула рычажок, и одно из зеркал стало опускаться над нашей
кроватью, и, когда оно приблизилось достаточно, она забралась на меня,
потому что ей так больше хотелось.
Потом она выключила лампы, оставила только световую дорожку на полу, и
мы пошли в ванную.
Потом, когда мы устали еще раз, Мелони включила вентилятор и,
приподнялась, чтобы дотянуться до холодильника. Холодное пиво - это как раз
то, что нам обоим было нужно.
Мне захотелось курить. Я, нимало не стесняясь, взял сигарету, прошелся
раздетым по квартире, искал спичку, увидел полку на кухне, сказал, что
прибью. Мелони дала мне молоток, и в третьем часу ночи, мы прибивали в кухне
полку. Она оказалась выше, чем Мелони могла дотянуться.
- Ничего, - сказал я ей, - я тебе всегда помогу, - нарочно делая акцент
на слово "всегда".
Она улыбнулась и стала меня целовать.
Потом мы снова пошли в спальню, я оценил обстановку, увидел в этом
милом дамском будуаре на стене ружье, снял его, согнул ствол, вынул патрон,
распрямил ружье и приложил к своей голове. Рука моя длинная дотягивалась до
курка. Хотя патрон я только что вынул, и он лежал передо мной, было все
равно неприятно.
Что-то в этом было фатальное.
Почему я вспомнил об этом? Вероятно потому, что в ритме "дежавю" увидел
в этом страшном дамском будуаре на стене ружье, потянулся, не достал,
приставил к стене стул, снял, наконец, его, какое оно тяжелое! С трудом
согнул ствол, увидел патрон, не стал вынимать его, распрямил ружье и
попытался приложить к голове. Рука до курка не дотягивалась...
Надо срочно что-то придумать.
Пойду, попрошу у консьержа проволоку что ли, и отдам ему эти записки...
приватный дом инженера Пантуса,
Мари-Иври, Париж.
51