будет рано, он взял машину и поехал к Искольдскому. Дверь открыл мужчина несколько моложе сорока, смуглое его лицо украшали яркие пегие усы, глаза смотрели приветливо, длинные ресницы слишком часто хлопали, видно было, что он немало удивлен визиту следователя. -- Никита Степанович Искольдский? Здравствуйте, -- Полковский представился и попросил разрешения войти. Хозяин посторонился, пропуская гостя. Он был в тренировочном костюме, в комнате на столе лежала раскрытая спортивная сумка. -- Разбираете вещи? -- спросил Полковский. -- Вы живете один? -- Нет, зачем же, жена еще на комбинате. А вы по какому делу, собственно? Искольдский был высокого роста, поджарый, словом, в хорошей спортивной форме. В квартире было чистенько, будто хозяева только что убрались. Ни одной лишней вещи ни на столе, ни на диване, ни на полках в стенке. Только этот открытый чемодан и костюм Искольдского, висящий на плечиках на ручке двери. -- Вы ведь прилетели в 14.30, рейсом No 167 из Москвы? -- Прилетел, как видите. -- По какому поводу летали в Москву? -- Ясное дело, в командировку, курсы повышения квалификации. Так у нас, у техников безопасности, принято: раз в два года проходить переподготовку и подтверждать свою квалификацию. Работа, знаете ли, ответственная. При разговоре Искольдский несколько нервно почесывал свои торчащие усы и кожу под ними. Терпеливо выжидал, когда же следователь наконец сообщит, что его интересует. Не только ведь рейс, которым тот прилетел. -- Не припомните пассажиров, которые рядом с вами сидели? -- Мужчина и женщина, ближе к иллюминатору. -- Правильно, -- кивнул Полковский. -- Вы с ними не знакомы? -- Да нет, -- Искольдский пожал плечами, -- даже не переговаривались. -- А они -- между собой? -- Они вроде бы разговаривали. Женщина чего-то все огрызалась, вякала, была чем-то очень недовольна. -- Ага. А что именно между ними происходило? Искольдский призадумался, вспоминая полет. -- У меня сложилось впечатление, что они вроде были в любовной связи, но рассорились. Знаете, она его так отталкивала от себя. Словами, конечно. -- Какими словами? -- Ну, уж это я не знаю, не подслушивал. Я газет московских накупил, всякие страсти читал, не до них мне было. Фыркала она, одним словом. А что случилось-то? С мужчиной что-нибудь? -- Почему вы так решили? -- удивился Полковский. -- Ну, не супружескую же измену вы тут расследуете. А мужчина был странный, по-летнему одет, без вещей, мог и замерзнуть по такой погоде. -- Ну, не совсем так. Не довелось, -- улыбнулся Полковский, -- но умер -- факт. "Инфаркт микарда", как говорит многоуважаемый дядя Митяй. -- Это какой же? Ваш дядя? -- Что вы!? Классику знать надо: "Любовь и голуби", рекомендую посмотреть. Следователю показалось, будто Искольдскому известно еще что-то, что дает ему основание подозревать нехороший исход для своего недавнего соседа. Глаза у него были какие-то не то чтобы бегающие или вороватые, а только смотрел он так, словно прожечь пытался, остро смотрел. Скалился: зубы белые, а улыбка блатная, с каким-то сожалением... Но он не мог придумать, как же вывести Искольдского на откровенность. Решил получше узнать о нем самостоятельно. Правда, попытался еще дознаться, не везла ли Моисеева что-нибудь особенное, не угрожала ли она Терехову. Искольдский кивал на все вопросы, даже чуточку перегибая палку. Полковский решил: у него достаточно информации, чтобы оставить Моисееву под стражей, а поскольку эту беседу он не протоколировал, то счел наилучшим вариантом вызвать Искольдского на следующее утро к себе в кабинет. Выписал повестку, распрощался и вышел во двор. Следом за ним, спустя минут пятнадцать, из подъезда того же дома вышел человек в куртке-аляске поверх спортивного костюма, с сумкой через плечо, высокий, загорелый. Белые пружинистые кроссовки замелькали по снегу, удаляясь в направлении железнодорожного полотна. 6 Уходя со службы, Нахрапов спустился в камеры предварительного заключения (теперь они назывались не КПЗ, а ИВС -- изоляторы временного содержания) -- посмотреть сумку Моисеевой. Во всей этой суматохе, производя арест, он как-то упустил, что сумка учительницы осталась нетронутой с самого ее приземления в аэропорту. Хотя, конечно, Моисеева заезжала в свою школу (надо же, кому своих детей доверяем!), если заезжала... Это еще нужно проверить. Могла какие-то улики и спрятать, но, судя по ее реакции на арест, она не предполагала, что кара за доведение до инфаркта человека наступит так быстро. Ему, Нахрапову, покажи змею, он, с его-то комплекцией, и сам не только на полку самолета, а в автомобильную аптечку залез бы, хотя, конечно, сердце у него крепкое. Пока не жаловался. Чего только эти бабы не носят в своих раздвижных, растягивающихся, резиновых, безразмерных миниатюрных дамских саквояжиках! Удостоверения -- ладно. Паспорт -- ладно. Нахрапов не стал вытряхивать все содержимое сумочки на стол, вынимал не глядя, сам с собой играя в "отгадайку". Ага, записная книжка. Косметичка, книжка, какой-то инквизиторский предмет для завивки волос путем их безжалостного расплавливания. Нет, утюга нет. Маникюрный набор, щетка, лекарства, еще бумаги: блокнот, чья-то визитка: Андрей Олегович Сенокосов, начальник Департамента безопасности "Севресурса". Ни фига себе знакомства в Москве! Стоп! Паспорт? Почему второй раз паспорт? Был ведь уже... Нахрапов положил перед собой два российских паспорта с эсэсэсэровскими гербами и одновременно развернул их на первой странице: Моисеева Терехов Елена Евгений Ивановна Олегович На третьей страничке юные мордашки субъекта преступления и потерпевшего, на пятой -- уже не юные, но зато больше похожие на тех людей, которые являются основными персонами в самолетно-змеином деле. Нахрапов положил паспорта в пакет, не поленился подняться к себе в кабинет и запереть документы в сейф. Завтра отдаст на проверку. Час назад доложил прокурору города о происшествии. Красок не сгущал, даже пошутил насчет змеи-стюардессы. Прокурор уверил, что подключит к расследованию транспортную прокуратуру Москвы. Пускай поработают в аэропорту Внуково: опознание, паспортный контроль, досмотр багажа, задержка рейса -- все это неинтересно и муторно, но без этого дело прекратить нельзя. Полковский долго не мог заснуть. Заворожил его этот Искольдский: полночи о нем думал. Главное -- ни о чем конкретно, а так -- абстрактное мышление разыгралось. Сильное впечатление оказал на следователя техник по безопасности. От него исходило нечто волчье. Особенно этот вопрос: "А что случилось? С мужчиной что-нибудь?" И эдак бровь выгнул, вроде следователь ему чем обязан, свысока глянул. А у самого что-то внутри клокотало, чуть ли не ненависть, Полковский такие вещи чутко определяет, чувствует. Поэтому и жену себе взял простодушную, чтоб не хитрила, не лукавила с ним: устанешь так с утра до вечера мелкие женские пакости на чистую воду выводить. Полковский любит, чтоб откровенность до конца, чтоб все прямо в лоб и без недомолвок. А то бывают люди: или прямо в глаза одно говорит, а за пазухой камень, или вообще боятся обсудить какой-нибудь щепетильный вопрос. Вот Полковский -- весь на ладони. Только иногда ругает себя за свою открытость -- она порою уж чересчур некстати проявляется. Вот зачем ляпнул Искольдскому, что фамилия гражданки, летевшей рядом с ним, Моисеева? Мог бы вопрос по-другому поставить, а он пошел на таран: не знаете ли вы гражданку Моисееву, летевшую с вами?.. Еще ведь обвинят в некомпетентности. А просто вот перед такими, как Искольдский и Нахрапов, от которых дорогими европейскими магазинами веет, он чувствует себя пресмыкающимся, не к ночи будет сказано. Но все-таки Полковскому приснились пресмыкающиеся, да не одна змея, а целый ворох, клубок без конца и без края, медленно шевелящийся, противно-влажный, опутывающий его сознание. Если бы Полковскому не были чужды поэтические чувства, он вспомнил бы Наума Гребнева -- стихотворение, сотворенное им из длинного гамзатовского тоста: В Индии считается, что змеи Первыми на землю приползли. Горцы верят, что орлы древнее Первых обитателей земли. Я же склонен думать, что вначале Появились люди, а поздней Многие из них орлами стали, А другие превратились в змей. В два часа ночи в дежурное отделение милиции Братченковского административного округа Нового Уренгоя поступил звонок гражданина Моисеева Михаила Ивановича, проживающего на Строительной улице. Моисеев шепотом проговорил в трубку, что с крыши соседнего дома за ним охотится снайпер, мол, он видел красную ползущую в темноте точку от прибора ночного видения на автомате с оптическим прицелом. К Моисееву выехал наряд милиции, проверили его квартиру, осмотрели крышу соседнего дома. Никого не обнаружили, кроме испуганного заявителя. -- Вы знаете, гражданин, сейчас у деток богатеньких родителей есть такие лазерные фонарики с красными огоньками -- очень похоже на то, о чем вы говорите. Вы на ночь политический детектив не смотрели случайно? -- произнес сонный милиционер. -- Вы один живете? -- С женой. -- Не вижу! -- брякнул старшина. -- Она учительница, -- ни к селу ни к городу стал оправдываться Миша. -- Ночная смена? -- Нет, она в милиции. -- Уборщицей подрабатывает? -- Сидит. Старшина уставился на Моисеева, покачал головой: -- Ага. Понимаю. Учительница, говорите? Может, это ее ученики балуются. За что сидит? Мише надоело. От старшины несло луком и перегаром. Он явно клонил к тому, что заниматься какими-то непонятными красными огоньками может только идиот от милиции, но никак не он. -- За избиение ученика, -- отрезал Миша. -- Вы были правы, наверное, ребятня балуется. -- У нас за ночь два убийства, обои -- нераскрывушечки, потому что не бытовуха, а скорее всего, заказные, -- обиженно укорил старшина, -- а это у вас что? Старшина взял с подоконника бестселлер "Киллеров просят не беспокоиться", повертел книгу в руках, недовольно скосил уголок рта, словно зубы языком чистил: -- Больше не играйте в правовое государство, у нас еще только начальная стадия! Начальная! Понятно? -- Понятно, -- ответил Моисеев и погасил свет сразу, едва за милиционерами закрылась дверь, включил бра. После чего спрятал бестселлер и достал из комода роман Билли Харингтона о лейтенанте Коломбо из отдела убийств. Светящаяся точка больше не появлялась. Миша всю ночь просидел на кровати, прижавшись спиной к ковру, подаренному им к свадьбе московской тещей, и гадал: какому же это оболтусу понадобилось в час ночи залезать на крышу соседнего здания, кстати, административного, наверняка закрывающегося на ночь или охраняемого сторожем, и медленно водить красной точкой за ним, за Мишей Моисеевым? Он подумал, что вряд ли с такого расстояния простой шалопай может разглядеть жильца нужной ему квартиры, если будет быстро и плавно передвигать красную точку фонарика вслед за Мишей вдоль всей стены. Когда он обнаружил эту точку, вернувшись из ванной и вытирая голову полотенцем, ему показалось, что кто-то пришпилил его к стене, будто бабочку. Через мгновение понял, что это оптический прицел -- спасибо американским фильмам про киллеров, попытался уйти в коридор, но кухонная дверь была открыта, и огонек снова задрожал у него на груди, видимо, теперь за ним наблюдали через кухонное окно. У снайпера была прекрасная возможность нажать на спусковой крючок. А может, и правда, это был фонарик с прибором ночного видения, раз выстрел все же не прогремел. Хотя почему он должен был прогреметь? Наверняка ведь с глушителем... Тогда Миша пригнулся и на корточках пробрался в ванную комнату, дверь не закрыл. Отдышавшись и придя в себя, по-пластунски пополз в комнату к телефонному аппарату. Теперь вот сидел в углу комнаты и не был доступен обзору с крыши, сидел и думал, кому же понадобилось так шутить. Жена находилась в следственном изоляторе, ее взяли прямо на его глазах: не было у Ленки возможности подстроить такую шутку. Шутку! Миша и пошевелиться не смел, всю ночь прислушивался к шорохам за дверью, волосы на голове вставали дыбом, шевелились и трагически отмирали по одному, как осенние листья. Конечно, это был кто-то из школы. Наверняка во дворе видели, как его жену уводили в наручниках: такой вопль стоял! Не надо было ей сопротивляться. Миша допускал, что с таким характером, как у Лены, напористым, упрямым, своевольным, кого хочешь можно до инфаркта довести, а уж если что не по ней, так она и живность какую напустить может, это точно. Однажды за справкой на приватизацию квартиры в ЖЭК с белой крысой на плече ходила. Справку тогда дали быстро. Бухгалтерша ЖЭКа теперь раскланивается с Моисеевыми, да и с соседями заодно. Но откуда взялся посторонний мужчина? Хорошо, конечно, что соперник откинул копыта, но, черт побери, значит Ленка -- изменница!? Шлюха? 7 Первое, что сделал Полковский, войдя в свой рабочий кабинет, почему-то пахнущий по утрам размокшими старыми обоями, -- это был звонок на комбинат в отдел кадров. Ему не терпелось побольше узнать про Искольдского. Начальница отдела кадров голосом скрипучим, как виолончель в неумелых руках, недоверчиво переспросила его имя и звание. -- Ну, знаете, по телефону я Мерилин Монрой назовусь, поди проверь, -- проворчала она, и Полковский понял, что у него назревают трудности. -- Мерилин Монро, кстати, переела транквилизаторов и умерла, -- заметил он, уточнив информацию для кадровички. Та искренне огорчилась: -- Надо же, а какая молодая! Что же вы за порядком не смотрите? -- Послушайте, при чем здесь мы? Хотите, узнайте мой телефон у дежурного милиции и перезвоните, удостоверитесь, что я -- это я. -- Э-э, молодой человек, да сейчас времена-то какие? И дежурного милиции подкупить можно. Ладно, записывайте, -- и она продиктовала телефон отдела техники безопасности, в котором работал Искольдский, а на прощание еще передразнила: -- Мы здесь ни при чем! Тоже мне! Не успел Полковский повесить трубку, позвонил Нахрапов, перехватил. Сообщил: Моисеева заговорила. Всю ночь проплакала, на бетонном-то полу одумалась. Поскольку Полковский вел это дело, ему и карты в руки. Нахрапов сообщил, что в сумке Моисеевой обнаружен паспорт на имя Терехова. Просил предварительно заглянуть к нему. Звонок на комбинат пришлось отложить. Искольдский вызван на двенадцать. Время было. В кабинете Нахрапова можно было долго держать замороженными "ножки Буша" без всяких дополнительных приспособлений. -- Вы что, Алексей Николаевич, курс омоложения методом сухой заморозки проходите? Нахрапов внимательно посмотрел на Полковского, и тот стушевался: бестактность брякнул. -- А сколько бы ты мне дал, а, Саня? -- задумчиво спросил Нахрапов. -- Смотря за что... -- опять вырвалось у Полковского: ну, напрашивалась же шутка. -- А вообще я возраст определять не умею. -- Тридцать восемь. Нахрапов встал и, открыв сейф, достал и отдал Полковскому содержимое сумочки Моисеевой. -- Проверь подлинность паспорта Терехова, да и Моисеевой тоже. Что-то мне вчера почудилось эдакое неуловимое... Ты загляни в отдел паспортного контроля, покажи им. -- Меня вот тоже вчера такие же чувства мучили, Алексей Николаевич. -- Да ты у нас, никак, чувствительный? Ну-ну. -- Да с Искольдским, третьим пассажиром. Чует мое сердце, что-то тут не то. Вел он себя вчера как-то... -- Нервозно? -- Да нет, скорее нагло. Даже не нагло, а как будто я у него на допросе, а не он у меня. -- Так ведь ты же к нему ходил, а не он к тебе. -- Сегодня в полдень вызвал его. Недоговаривает чего-то, как будто хочет отвязаться побыстрее. А что Моисеева? Они спустились вниз и по застекленному соединительному переходу прошли в соседнее здание. Моисееву привели в кабинет для допросов. Нахрапову доложили, что муж Моисеевой с восьми утра дежурит под окнами изолятора, словно у роддома, просит свидания. -- Этого субчика пропустите после нас, будете присутствовать при их разговоре, -- распорядился Нахрапов. Полковский приготовился к допросу. Разложил перед собой бланки протоколов и постановлений, на всякий случай. Нахрапов приветствовал молодую учительницу стоя, протягивая к ней руки, словно желал заключить в объятия, хоть и стоял в другом углу комнаты. -- Елена Прекрасная, усталый вид, усталый. Как только мне сказали, что вы хотите меня видеть, я у ваших ног. У одной ноги. У другой ноги -- товарищ Полковский Александр Сергеевич, следователь УВД, он как раз ведет ваше дело. Чует мое сердце, вы нам сейчас всю правду выложите и, может быть, даже потопаете домой, а то и Иван-царевич на серой "Волге" довезет. Он сейчас ждет свидания с вами. В связи с этим обязан спросить: желаете ли вы видеть супруга? -- Если буду без наручников, то да. -- Ай-ай-ай, Еленочка Ивановна, не усугубляйте своего положения. Вас и так уже ни одна школа на работу не примет, похоже на то... -- Вашими стараниями. -- Моисеева была мрачна, но хороша, как водяная лилия. Лицо бледное, веки опущены. Она говорила, не поднимая глаз, как глубоко обиженный ребенок. -- И вашими, и вашими. Приступайте, Александр Сергеевич, ваша очередь петь куплеты. Полковскому неприятно было наблюдать за ерничаньем Нахрапова. Но, как это часто случается в далеко не нравственных ситуациях, он все-таки улыбался, когда у Нахрапова выходило что-то смешное. Он поздоровался еще раз и, как ученик, сдающий производственную практику под наблюдением руководителя, стал разъяснять Моисеевой, на какой стадии сейчас находится дело, каким образом она может нанять адвоката и когда ей будет предъявлено обвинение. Затем он спросил ее прямо: -- Вы признаете себя виновной? Моисеева усмехнулась: -- Ну вы даете! Обвинения не предъявляете, а хотите, чтобы я признала себя виновной? -- Постойте, голубушка Елена Ивановна, вы же сами нас вызвали, хотели говорить. Вы ведь учтите, у нас и без вас доказательства имеются, -- вмешался Нахрапов. -- У вас в сумочке нашелся паспорт. -- Я его всегда с собой ношу, -- простодушно ответила Моисеева. -- И паспорт гражданина Терехова Евгения Олеговича? -- Кого? -- переспросила Моисеева. -- Гражданина Те-ре-хо-ва, летевшего с вами рейсом 167 из Москвы и погибшего при о-о-чень загадочных обстоятельствах, не без участия змеи, которую вы везли из Москвы. Вас не смущает, что все эти факты замыкаются на вашей персоне? Это было все, что хотела узнать Моисеева. Сегодня ночью она приняла одно очень важное решение. Проплакав часа три и еле успокоившись, -- а плакала она беззвучно, только хлюпала носом, -- ближе к утру притихла, затаилась и стала соображать, как реализовать накопившуюся в себе злость. И вот проявилась с детских пор существующая в ее характере черта: если ей было больно, она, как мазохистка, старалась сделать себе еще больнее, может, чтобы заглушить первую боль, что ли. Она кидалась на штыки, она разбивалась о скалы, она жарилась на костре своей обиды, и боль сама собой заглушалась, утихала, таяла. Муж Мишенька увез ее из Москвы сразу после институтского выпускного бала. Они поженились тайно, лишь через две недели, уже уезжая в Уренгой, Лена заявила матери и отчиму, что вышла замуж и наутро уезжает в другой город. Никто не расстроился. Она знала, что новая семья матери хочет жить отдельной от нее жизнью, чтобы ничто не напоминало им, что был еще отец, профессор математики, двадцать шесть лет назад уехавший в Америку. Елена росла чужеродной, будто подкидыш. Мать даже отчима упрекала, что он вот Ленку иногда балует, покупает ей что-то вкусненькое. Из дому, правда, ее никто не гнал. Могла бы и остаться в Москве. Но Миша нагрянул так внезапно, так быстро все за нее решил, что она впервые в своей жизни позволила управлять собой. Первый и единственный раз. Только через год после приезда в Уренгой он нашел работу. А вот в учителях биологии город нуждался. Вышло, что привез себе Миша и кормилицу, и добытчицу. Потом все пошло на лад, хотя Лене порой казалось, что она плывет с ним на большом корабле и просто нет возможности сойти на берег. А плавание ей уже надоело. За тот год, пока он сидел дома, он разучился быть заботливым и внимательным. С тех пор как Лена познакомилась с уволенным в запас рядовым Моисеевым, проездом гостившим у своего товарища по роте, брата ее сокурсницы, прошло два с лишним года. И только один месяц, в самом начале замужества, она действительно любила Моисеева. Но все дело в том, что она прижилась к нему, как прививка к саженцу, вот и все. Она вовсе не собиралась менять свою жизнь, сходить на берег. Не решилась бы. И вот, пожалуйста: печальный финал этого жертвенного заплыва. Два года молодости -- насмарку, а дома, в Москве -- позор. Но уж лучше позор, чем грязь и нечистоплотность в семье. Ведь если он изменил ей, значит все кругом ненастоящее, фальшивое, бывшее в употреблении, "б/у"... Почему-то она вспомнила про увиденную ею в Москве, в районе Таганки вывеску -- "Соебщество". Название показалось ей как раз очень подходящим к ее случаю. Может, и правда ей помогут... Ведь вроде налицо прелюбодеяние. Ей даже в голову не могло прийти, что если даже висит вывеска, то это еще ничего не значит. 8 У недавно отремонтированного особнячка на Нижегородской улице с вывеской "Соебщество адвокатов" остановился "600-й Мерседес" (вернее - шестисотая) с затемненными стеклами. Отворилась дверца, из машины выпорхнула роскошно одетая дама и тут же скрылась за дверью офиса. Прислуга в виде вооруженных короткими автоматами ажанов спешно доложила о посетительнице, и почти мгновенно стали отворяться массивные, черного стекла двери. Дама оказалась сперва в приемной, а потом, через некоторое время, после необходимой социально-номенклатурной паузы, и в кабинете хозяина офиса. Пока хозяин в крутящемся кресле беседовал с кем-то судьбоносным сразу по трем телефонам, посетительница успела присесть в неловкий для дам в короткой юбке и неудобный для мужчин с больной поясницей кожаный диван и огляделась. У стены стоял шкаф с сувенирами, из сущности которых можно было понять, что хозяин -- лицо приближенное... Стены кабинета были увешаны дипломами, лицензиями, благодарственными письмами и разрешительными справками в адрес одного человека. В углу, под портретом президента страны, на длинных ногах стояла птица (предположительно -- цапля), которая в клюве своем держала весы и изображала Фемиду так, как представлялась богиня правосудия хозяину кабинета. Рядом находился глобус, сделанный в виде головы хозяина кабинета. Ни одной страны на этом глобусе не было видно -- вся планета была обклеена фотографиями говорящего по телефону босса. Даме стало скучно, она с трудом поднялась с кожаного дивана, прошлась по кабинету, теперь уже пристальней разглядывая настенные, в разного рода рамках, документы. Грамота Анфиногенового монастыря о том, что Цаплин прошел в нем курс созерцателя прекрасного пола, соседствовала с Орденом почетного Буддиста, а статуэтка Немезиды вместо меча держала в руках книгу все того же хозяина кабинета, который все никак не мог отлепиться от телефонной трубки. Посетительница не выдержала, спросила: -- А все-таки как правильно называется ваша организация? -- Конечно же -- "Сообщество", -- ответствовал босс, -- но краска отколупнулась, и получилось не совсем прилично. Но это тоже реклама. Завхозу шею намылю... -- И продолжал играть с переговорными устройствами, созванивался с банком, обматерил шофера, дал указание коменданту заказать кому-то пропуск, послал дочери машину, велел зятю идти в бухгалтерию, обозвал жену сукой и наконец, вздохнув, бросил все трубки, встал с кресла. Только он успел представиться: "Валерий Цаплин, тот самый", -- как затрезвонил еще телефон. На сей раз с гербом на циферблате. На столе Нестерова стоял такой же -- телефон правительственной связи, в просторечии называемый "вертушкой". Цаплин живехонько ухватился за трубку, после чего, поймав взгляд посетительницы, поднял глаза к потолку, давая понять: мол, сам звонит, сам Боря, и не какой-нибудь другой, а президент... советуется. И невдомек было гостье, что никакая "вертушка" ни с каким президентом сейчас не звонила, а Цаплин сам незаметно нажал кнопку звонка и говорил, одновременно и эпатируя даму, и создавая себе имидж всевластья, в пустую трубку... Между тем посетительницу заинтересовал висящий на стене документ. Она уже не отрываясь читала его. Это был список тех услуг, которые оказывались посетителям этого экстравагантного офиса. Удовлетворенный тем, что дама отвлеклась на настенную пропаганду, хозяин кабинета Валерий Цаплин приподнял вдруг пиджак и, пока дама отвернулась, смачно почесал давно уже зудевший бок. После этого предстал перед посетительницей в первоначальном деловом виде. Пока уважаемый читатель силится угадать, что же за посетительница пришла к Валерию Цаплину, про которого уже ясно, что человек он в высшей степени неординарный, даже отмеченный, дама сделала изящный жест рукой, и уже через полтора часа не только она, но и генерал ФСБ Нестеров, а заодно и читатели смогли познакомиться с этим достойным внимания документом. Перечень услуг был таков: 1. Уголовные дела (беспроигрышно) 2. Гражданские дела (беспроигрышно) 3. Арбитражные дела (беспроигрышно) 4. Написание кандидатских на любую тему 5. Написание докторских на любую тему а) Академик РАН (избрание) б) Академик иных академий РФ (избрание) в) Международных академий (избрание) 6. Снижение сроков заключения 7. Освобождение от пожизненного заключения 8. Освобождение от смертной казни 9. Услуги киллеров 11. Лоббирование Указов Президента 12. Депутатское представительство в Госдуме 13. Провокации -- сценарий заказчика 14. Провокации -- сценарий фирмы 15. Шантаж, сыск (по договоренности) 16. Отмывание денег 17. Размещение денег в зарубежных банках. Лейтенант ФСБ была рада, что ей удалось запечатлеть этот документ (он же прейскурант -- были проставлены цены от 100 долларов до 5 миллионов) на микропленку, поскольку президент "Сообщества адвокатов" Валерий Цаплин как раз завершил очередную беседу по телефону и, с удовольствием оглядывая ее фигуру, которую не скрывало, а, напротив, подчеркивало только что купленное платье, встал и подошел к ней. -- Ну что, моя хорошая, -- пуская слюни, заговорил Цаплин, -- этот списочек не для вас. Для чаровниц мы делаем солидные скидки, вам стоит только попросить. -- Что привело вас к нам? -- Мне надо перевести в швейцарский банк двенадцать миллионов долларов, -- выпалила посетительница. -- Ай-яй-яй, какая невоздержанность! А вдруг здесь, в моем кабинете установлены микрофоны? -- Вы же говорите: фирма гарантирует. -- Гарантировать, девочка, может только глава фирмы. Женечка восторженно на него посмотрела. -- Итак, там, за бугром, вы намерены сами легализовать средства или вам нужна наша помощь и в этом. "Боже мой, -- думала лейтенант ФСБ, -- Нестеров не поверит ни одному слову, которое теперь записывается на микропередатчик. Такого не бывает. Что, и Швейцария тоже -- крутая?" -- Ах, проказник, -- улыбнувшись сказала Железнова, -- конечно, нам нужна ваша помощь. Иначе я не была бы здесь. -- С сауной скидка двадцать пять процентов, -- веско сказал Цаплин, -- половина средств, которые вы назвали, пойдет на их легализацию и размещение вклада в банке, ну и конечно, на развитие "Сообщества". Мне-то самому ничего не надо, -- добавил он, -- только для дела, во спасение души. Женечка сказала, что она давно не парилась в финской бане, и... согласилась. Отдельно в трапезной на огромной, забранной дымчатым стеклом полке, специально развернутые на странице с буквой "Ц", стояли открытыми всевозможные словари и энциклопедии. Это были издания: "Великие века сего", "Желтые страницы эпох". На них был изображен Цаплин в виде памятника самому себе. Посетительница, устав от жары, присела было отдохнуть... -- Не завидуйте, -- сказал ей хозяин, -- мне все завидуют... Великим быть трудно. Но я справляюсь. Было слышно, как в отсеке хозяин фыркал под душем. Потом они пообедали в цаплинском ресторане. Когда трапеза приближалась к концу, он вдруг рассентиментальничался, приобнял Женечку и стал показывать ей изображенных на портретах людей. Хмелел он быстро. Женечка едва успевала ему подливать. Конечно, ни о каком сопротивлении не могло быть и речи. У Цаплина -- стойкая алкогольная зависимость. Он пьянеет от двух рюмок, а после трех сразу засыпает. -- Ни одного Указа Боря не подписывает без моего ведома, -- веско сказал Цаплин и внезапно заснул. Выбраться из "Сообщества" оказалось не столь уж трудно. Сотрудники Цаплина (обслуга, референты, имиджмейкеры, охрана) бережно проводили выпаренную в баньке удачливую посетительницу "Сообщества адвокатов" к ожидающему ее "мерседесу". "Мерседес" отправился на Лубянку. Нестеров встретил ее приветливо. -- Видеосъемка твоего посещения "Соебщества" не велась, -- сообщил он Женечке на всякий случай. -- А хотя бы и велась, -- задумчиво проговорила Женечка, -- нашу родную, отечественную преступность погубят пьянство и самолюбование... Елена Ивановна за эту ночь сконцентрировала в себе все силы, все мужество и теперь знала, что лучший выход из сложившейся ситуации -- ударить по самолюбию этого двухметрового жеребца. -- Я действительно знала вашего Терехова. Мы встречались в Москве, когда я бывала там в командировках. Знаю его лет пять. Очень близко. Нахрапов облегченно выдохнул. -- Ну, вот и хорошо, значит, он был вашим сожителем? -- Вот именно, -- кивнула Моисеева, -- и очень неплохим сожителем... -- Это к следствию не относится, -- перебил ее Полковский. -- Нет, почему же? -- возразил Нахрапов. -- Вот скажите тогда, Елена Ивановна, что произошло в самолете? Нет, сначала в Москве. Во-первых, что заставило его в летней форме одежды лететь в мерзлоту, вы что же, не сказали ему, что она вечная? -- Прилив страсти, -- объяснила Моисеева, -- из-за этого и поссорились, только, товарищи правоохранительные органы, я никакой змеи в самолет не проносила, это не моя змея, а в тех сумках, что со мной были, я везла хомяка, рыбок и клетку с попугаем, все оставила внизу, на полках для ручной клади. В салоне самолета со мной была лишь сумка, которую вы вчера забрали, -- она посмотрела на Нахрапова. -- Я знаю, я звонил в школу, мне сказали, что две сумки вы разобрали, и теперь вашу живность там не знают чем кормить. -- Подохнут, -- вздохнула Елена Ивановна. -- А как вы с Тереховым встречались в Москве? Он ведь человек женатый? -- спросил Полковский. -- Это у вас называется -- перекрестный допрос? -- Если хотите. -- Сплю и вижу. Так о чем вы спросили? Встречались обыкновенно, снимали гостиничный номер. Я снимала. Но жила у матери, а в гостиницу приезжала только для встреч с ним. -- А в этот раз сколько времени вы гостили в Москве? -- Пару недель, пораньше поехала, еще до окончания четверти. -- И все это время вы встречались в Москве с Тереховым? -- Полковский перешел в наступление, что-то не стыковались показания Моисеевой с отпуском Терехова, который, по словам секретарши, улетел на Кипр. -- Все время, каждый день, -- уверенно сообщила Моисеева. -- Скажите, а это мое признание будет оглашено на суде? -- Материалы дела, конечно, будут зачитываться... А почему это вас интересует? -- А тогда я еще хочу адвоката... из "Соебщества", -- сказала Моисеева. -- Откуда, откуда? -- Есть в Москве такая фирма, в районе метро "Таганская", спасает, судя по названию, от таких вот ситуаций. Вы позволите мне с ними связаться? -- Позволим связаться с кем угодно, но что это за фирма? Теперь таких развелось множество. С названиями еще покруче. -- Но я настаиваю именно на ней. -- Думаю, Елена Ивановна, сначала вам нужно посоветоваться с мужем: пусть поищет нормальную фирму. Вот у нас тут филиал университета открыли, туда адвокаты из Москвы лекции ездят читать. В этом сезоне приезжают Лукницкий и Зимоненко. Один читает уголовное, а другой -- гражданское право. Я почему знаю, у меня там будущий зять учится. Могу переговорить. Моисеева подумала и согласилась на встречу с мужем. Ей показалось, что следователи не обратили внимания на ее отречение от змеи, почему-то больше об аспиде ее не спрашивали. Полковский решил разузнать получше, куда летал Терехов и летал ли вообще, что делала в это время его жена, и вообще как он оказался в Москве. -- В какой гостинице вы останавливались? -- спросил он напоследок. -- В "Палас-отеле", знаете, на Тверской -- шесть звездочек, -- быстренько ответила Моисеева, представив себя в роскошных, изысканно обставленных апартаментах. -- Конечно же, он все оплачивал. -- Последний вопрос, -- Полковский уже дописывал протокол, -- как ваш спутник оказался на полке в первом салоне? Вы присутствовали при этом? Моисеева еще ночью обдумала ответ, нарисовав себе картину, как ее сосед забирался на полку, прячась от какой-то дикой змеи, ползающей по проходам, стенам и креслам. -- Пошел в туалет в самом конце полета, туда, в первый салон. Может быть, здесь было занято. Больше я его не видела. -- Почему же вы не стали его искать, ждать, узнавать, куда он подевался? -- Может быть, я еще объявление должна была дать? Мы же поссорились. Это раз. И он знал, где я работаю. Это два. Знал, что не могу не пойти в школу. Я решила, что он приедет за мной туда. Подумала даже, что хорошо, что он в своем диком летнем виде не пойдет со мной рядом. И куда бы я его дела? -- Прочтите внимательно и распишитесь здесь, -- попросил Полковский. -- Я выдаю разрешение на свидание. -- Вам не кажется, что ситуация, которую вы застали у себя дома, это некий бумеранг вашей измены? -- философски почесав за ухом, спросил на прощанье Нахрапов. -- Заплата должна быть соразмерна дыре, -- отпарировала Лена. 9 Полковский приехал к себе в управление как раз к двенадцати. Искольдского еще не было, и он решил позвонить на сотовый Терехова: чем черт не шутит, а вдруг ответит. Предварительно согласовав возможность международного звонка с начальником, Полковский набрал номер. Сигнал долго не появлялся, но в трубке был слышен космос: какие-то переключения, трески, гул. Вдруг звуки ожили, словно назревая, и в трубке раздался зуммер. Неожиданно в барабанную перепонку Полковского ударил щелчок, и на том конце провода, то есть кипрской спутниковой антенны, послышался женский голос. У Полковского прямо-таки "в зобу дыханье сперло", не ожидал он такого везения. Вот сейчас покончит он с этим делом. -- Алло, -- сказал молодой слабый женский голос. -- Здравствуйте! -- прокричал Полковский. -- Здравствуйте, -- его было хорошо слышно, но слова долетали на Кипр через несколько секунд после их произнесения, приходилось ждать. -- Можно мне поговорить с Натальей Николаевной Тереховой? -- Я вас... -- женщина вдруг смолкла, а потом закричала в трубку: -- Вы по поводу Жени? Вы его нашли? Что с ним? -- Вы ждете сообщений о нем, у вас есть основания?.. -- Кто вы? -- перебила женщина. -- Вы из Москвы? -- Я следователь УВД Нового Уренгоя, -- кричал Полковский. -- Моя фамилия -- Полковский. -- Следователь? -- не дожидаясь, пока до нее долетит вся фраза, переспросила женщина. -- Я же звонила в МИД, у вас что, там теперь и следователи свои? -- Что с вашим мужем, Наталья Николаевна? -- Я же вам говорила, он поехал в Каир, в Египет, на экскурсию, на три дня, отсюда, с Кипра, -- и нет его. Группа вернулась, а он пропал. Не звонит, не приезжает. -- Сколько времени уже прошло? -- Они уплыли третьего. А позавчера должны были вернуться... Нет, три дня назад. Вернулись без него. Экскурсия у них была трехдневная. Вот и считайте. Мне сказали, что он пропал. Я не могу уехать без него! -- она кричала все громче и громче, и Полковский вынужден был молчать, чтобы усвоить всю информацию полностью, поскольку сказанные им слова повторялись через секунду на том конце. Откуда-то прорвалась ни к селу ни к городу не относящаяся информация: Порт-Саид, город на северо-востоке Египта, на побережье Средиземного моря, у входа в Суэцкий канал. В перерывах между голосом женщины и информацией он передавал следующие вопросы: -- Кто-нибудь знает, как он пропал? -- Да, мне сказали, что он не вышел из пирамиды. "Этого еще не хватало", -- подумал Полковский. -- А на каком корабле они отправились? -- Не знаю. Кажется, "Леонид Прудовский". Он и сейчас стоит невдалеке, на рейде. -- Больше никто из экскурсантов не пропал? -- Нет. -- Он забрал с собой российский паспорт? -- Конечно, все документы всегда при нем. Я в жуткой панике. Все только слушают меня и ничего не сообщают. -- Думаю, вам лучше возвращаться в Москву, Наталья Николаевна. Вы слышите меня? -- Вам что-нибудь известно? -- Боюсь, что да. Но до вашего приезда дело не прояснится. -- Да скажите же хоть что-нибудь! -- У вас когда заканчивается отпуск? -- У меня отпуск круглый год, а отель оплачен до завтра, но деньги есть... -- Не надо, возвращайтесь! -- крикнул Полковский и обещал связаться с Тереховой послезавтра по домашнему телефону их московской квартиры. Все совпадало. Было уже четверть первого. После разговора с женой умершего Полковский некоторое время переваривал информацию, решал, как преподнести ее в полном объеме вкупе с признанием Моисеевой и другими данными следствия, чтобы было стопроцентное основание прекратить дело и больше к нему не возвращаться. Но потом он вспомнил про Искольдского. Техник по безопасности уже должен быть у него, но в коридоре, у дверей кабинета, было пусто. Полковский набрал домашний номер Искольдского -- никто не ответил. Решив, что тот выехал к нему, просто опаздывает, Полковский прождал еще полчаса. Слава Богу, хватает бумажной волокиты, чтобы следователь никогда не сидел без дела. Наконец, ему надоело постоянно выбегать в коридор, и он позвонил на работу Искольдскому. К этому времени он уже забыл, что утром собирался позвонить в отдел техники безопасности и поговорить с его начальником, телефон которого "любезно" выдала ему кадровичка. Теперь ему не терпелось узнать, не вышел ли Искольдский на службу, вместо того чтобы ехать к нему на допрос. -- Никита Семенович? -- переспросил его хорошо поставленный командный голос. -- Он сегодня не вышел, должно быть, приболел. -- А он не звонил вам после возвращения из Москвы? -- поинтересовался Полковский. -- Откуда? -- Из Москвы, куда он ездил на курсы. -- Что-то я не пойму вас, товарищ следователь, нельзя ли уточнить вопрос? -- Как же я могу его уточнить? -- удивился Полковский. -- Я спрашиваю, не звонил ли вам Искольдский вчера, после прилета из Москвы, куда был командирован на курсы по технике безопасности на производстве? Шеф Искольдского засмеялся, и его смех оскорбил следователя: бывает такой язвительный смех, который может ранить до глубины души. -- Искольдский -- на курсы? Нет, оно положено, конечно. Но он у нас звезд с неба не хватает и даже не рвется -- за звездами-то. На курсы в основном езжу я, да и то не в Москву, а в учебный центр здесь, в Новом Уренгое. А Искольдский вчера был на работе, как всегда, до четырех, ушел, как обычно, и ни в какую Москву, и