взял десятку и пошел. -- Смотри, на меня не обижайся, -- выпалил ему в дорогу милиционер. А потом, помолчав, добавил криком: "Будешь обижаться, арестую!" Глава 5 Нил Палыч вошел тихо, никого не трогая. Лена открыла ему, потому что он постучал по-своему: три стука, пауза и потом четвертый. Да и вибрации были его, нажатие же на кнопку он отрицал. Лена была одна в квартире. Наступала ночь, потому и не спала. Нил Палыч был в плаще, в очках, чуть сгорбленный. Но глаза смотрели настолько дико-всепроникающе, с голубым мраком, что Лена обрадовалась. -- Не спишь, Ленок? -- строго спросил старик. -- О чем думаешь-то? -- А о том думаю, Нил, -- резко выпалила Лена, -- что я по судьбе вселенных всех соскучилась. Все якобы хотят в небо, в небо, к Духу, к Первоисточнику. Правильно. Я там, кстати, была. Не так уж близко, но все-таки. И вот что скажу: не только там, но и во Вселенной нашей, и на земле особая тайна должна быть. Своя, глубинная, непостижимая пока и отличающаяся в принципе от тайн Неба, может быть, скрытая для Него, для высших-то, что-то невероятное, так что особый орган познания надо иметь, чтобы войти в эту тайну. Я чувствую это интуитивно, а то все дух и дух, но ведь помимо этого есть глубины бытия, относящиеся только к мирам, а не к духовному Небу. Я не говорю даже о Великой Матери, повелительнице миров и материи... Я и плоть стала любить свою! Что-то есть сокрытое, помимо Духа. -- Ну пошла, пошла, ты все за свое, Ленок, -- осклабился Нил Палыч. -- Ты хоть меня чайком напои. Бедовая! И он по-отечески хлопнул Леночку по заднему месту и велел идти. -- Пополнела ты, тридцать лет, а красотой сияешь лунной и юной, -- прошамкал он. Лена не обиделась, она знала причуды Нил Палыча и их неявную скромность. Прошли в кухню, к уюту, к варенью. За чаем Лена продолжала: -- Пусть миры будут сами по себе, а через нас Бог познает страдание и нечто глубинно-земное, чего нет в сияющем центре Духа, а только, так сказать, в подземельях Вселенной. Нил Палыч вдруг строго посмотрел на нее. -- Ленок, хватит. Кому ты это говоришь? Старой потусторонней лисе Нилу? Приди в себя и не грезь. Пусть смерть твоя тебе не снится! Ленок опустила взор. -- Не замахивайся слишком далеко, Лен. Смотри у меня. Я по делу пришел. -- А что? -- Стася пропал. И Нил Палыч быстренько за чаем и лепешками рассказал Лене, что произошло. -- Ну и что? -- расширила глаза Лена. -- Что тут экстраординарного? Нил Палыч закряхтел. -- А вот ты послушай старого лиса и практика... -- Вы один из... -- холодно-ласково возразила Лена. -- Ты права... Все было бы хорошо, -- зашумел опять Нил Палыч, -- если бы не одно обстоятельство. Невидимый мир пошатнулся, Лена. -- Как так? -- Лена даже вздрогнула и уронила на пол лепешку. -- В невидимом есть свои законы, Ленок. Хотя они гораздо более свободные, чем наши. Но они есть. И вот я по некоторым чертам исчезновения Стасика усек, что в этих законах появились прорехи, что возникла сплошная патология в том невидимом мире, который окружает нас. Извращение на извращении, патология на патологии... -- Вот те на, -- только пробормотала Лена. -- Мы и так, без этого, в этом миру, полусумасшедшие живем, -- добродушно продолжал Нил Палыч, откушивая медовый пряник. Его лицо скрывалось за сладкой улыбкой. -- А после такого сама знаешь, какие сдвиги могут у нас, здесь, произойти. Ведь оттуда все идет. И Нил Палыч даже слегка подмигнул Лене. Наконец добавил: -- Я уже не говорю о спонтанности появления изображений в зеркале. Ведь так, ни с того ни с сего, без соответствующих приготовлений увидеть, к примеру, свою собственную темную сущность в зеркале, оборотную сторону... или еще что -- так просто это не бывает... Конечно, все знают, что зеркало связано с невидимым миром, но не так же грубо и прямо. В этих феноменах на квартире Аллы много патологии. Лена вдруг стала совсем серьезной и мрачновато поглядывала на Нил Палыча. -- Условия не соблюдены. Но главное произошло, когда я взглянул на себя. Тут у Нил Палыча внезапно немного отвисла челюсть, и глаза растеклись страхом перед самим собой. -- Ты знаешь, -- хлебнув из чашки чайку, продолжил он, -- в какие только зеркала я ни всматривался. В себя, разумеется. И всегда появлялось то, что и должно было быть. Я своих монстров знаю, -- хихикнул старичок. -- И вот, представь себе, Ленок, -- тут уж глаза Нил Палыча скрылись, как луна во время лунного затмения, -- посмотревши в зеркало, там, у Аллы, я увидел такое, что и описать невозможно! И это был я, мой образ на звездах и в будущем! Лена впилась в него взглядом. -- Страшно, страшно, Ленок, встретить людям себя подлинного. Это тебе не черт глупый. С ума сойдешь. Но я ведь, ты знаешь, все это воспринимал спокойно: ну, монстры, ну, нижние воды, столица скверны, все ведь это в нас, людях, есть. -- Но это может быть чудовищнее чудовищного! -- вскричала Лена. -- Ведь их приголубить надо, этих монстриков в нас, чтоб не бунтовали... -- Не в чудовищности дело, -- один глаз Нил Палыча открылся, и в кухне повеяло голубым небом, -- а в патологии. Это был я и не-я. Сдвиг. Весь кошмар заключался в том, что я увидел себя, превращенного в не-себя, в совершенно иное, бредовое существо, похожее скорее на поругание всего, что есть реальность. Последнее особенно задело Лену: -- Ужас! -- только и выдавила она. -- Правильно, дочка. Именно поругание реальности. Другой глаз Нил Палыча тоже открылся, и комната, как почувствовала Лена, стала малиново-голубой. -- Давно пора ее... -- прошептала Лена. -- Не спеши, не спеши, дочка. Много вас, молодых, торопливцев. Если каждый спешить будет, особливо с реальностью... -- Молчу, молчу, -- вздохнула Лена. -- То, что я увидел, не может быть. Обычно считается -- зеркало говорит правду. Пусть внутреннюю, но правду. А здесь получилось страшное, непредсказуемое, патологическое, превращенье в грядущую правду. У молодежи вашей -- Аллы и Ксюши -- сумбур. Не поняли, что произошло, но были близки к обмороку, нарцисски эдакие, только бы им на себя глядеть, вот глянули -- теперь запомнят. Ксюша-то бедная даже в теле сразу как-то уменьшилась, по крайней мере духовно. Лена нервозно закурила: -- И какой же вывод? -- И некоторые другие важные детали говорят о том же. Да, невидимый мир пошатнулся, в него вошло нечто иное, чего не было до сих пор. -- Как умирать-то тогда, как умирать?!! -- вдруг выпалила Лена. -- Увидишь тогда неописуемое, -- сухо ответил Нил Палыч. -- А я заметила, Нил, что и вправду последнее время взгляд покойников стал меняться. И глаза тоже. Нил Палыч соскочил со стула. -- Я побегу! -- вскрикнул, схватив что попало и бросив потом это на пол. -- Куда же вы теперь? -- К себе, к себе, Ленок, как и вы. К грядущим монстрам! -- Да ладно, успокойтесь. Не все в людях такое, -- спохватилась Ленок. В дверях Нил обернулся и, блеснув малиново-черным взглядом, строго сказал: -- Завтра к тебе Алла с Ксюшей придут делиться. Я еще с ними не говорил. Устал тут от вас. Ты им о том, что я тебе рассказал, -- ни-ни. Я сам им все подам, осторожно. Не пугай их. -- А Стася?! -- выкрикнула Лена, когда Нил Палыч уже как-то бодренько спускался с лестницы: лифтов он опасался. -- Стасик, что ж! Попался, как курица в супок. Хотел нырнуть как лучше, а получилось как всегда. Ну, он не виноват. И Нил Палыч громко бормотнул на прощание: -- Ты, Лена, особенно не грусти! Не то еще будет! Глава 6 Лена и не думала рассказывать кому-либо о том, что в невидимый мир вошло что-то грозное, во всяком случае иное. "Хватит с нас этого мира, чтоб сойти с ума. Куда уж дальше, -- подумала она. -- И значит, все-таки не в патологии или извращениях дело -- это всего лишь деталь, мелкое следствие. Главное -- в другом... Брр... Не хочу умирать". Но с глазами мертвых было, пожалуй, еще сложнее. Ленуся сама видела необычайное. С некоторых пор все в покойниках стало меняться, даже их вид, если вглядеться, конечно. А Леночка вглядывалась. Она не так давно прочла у одной исключительной по силе русской писательницы такую строчку: "Лицо мертвой стало до безумия спокойным". "Как в точку смотрела. Поди, по моргам шлялась", -- подумала Лена. Именно это и поразило, когда она, еще до чтения книг проницательной писательницы, увидела лицо покойного адвоката. Спокойствие в нем было именно безумным. "Такое спокойствие может быть только, когда тебя приговаривают к вечному отторжению и ты ничего уже сделать не можешь, -- думала она. -- А может, я вру, на самом деле это спокойствие безумия необъяснимо. Не сможет понять его и сам мертвец, пусть и в своем собственном сумасшествии". Леночка тогда поежилась и даже вздрогнула. И на следующий день пошла проверять: так ли это у других покойников. Долго проверяла -- месяц, другой. По возможности, конечно, по собственной метафизической прыткости. А в этом ей было не отказать. Все искала и искала. И натыкалась на одно и то же: ледяное окоченение безумия, высшая отрешенность, ведущая в никуда. "А как же связь с предками, -- мелькнуло в ее уме, -- что они теперь нам скажут?" Стою как дурак на дороге, Впервые страшусь умереть. Умру -- и забросят Боги В его ледяную твердь, -- вспомнила она стихи знакомого поэта о камне. Ленуся была пронзительна на чтение мыслей мертвецов, не то что другие, и потому видела многое, включая взгляд закрытых глаз. Но теперь от этих глаз шел бесконечный холод, исходящий из глубины отдаленного бытия. Однако ей попадались -- взгляд, взгляд вовнутрь у нее был! -- и другие мертвые, совсем другие: иные были веселые, другие действительно небожители, просветленные, и даже совсем необычайные. Это облегчало душу. "Не все потеряно, -- истерически думала она, -- не все". Но прорыв этого безумного спокойствия все же совершился. И от этого скребло на душе. Вдобавок жалко было своих. К тому же Лена чувствовала, что дело тут и не в них, а в чем-то до боли серьезном, огромном, страшном, исподволь вошедшим в невидимый мир. И мелкая дрожь проходила по телу, но в сердце было жутко и каменно. Потом исчезало. Вскоре один случай чуть не добил ее, но в возвышенном смысле, конечно. На этот раз не надо было шляться по кладбищам, а просто умерла бабка у подруги со школьных лет. Ну, умерла так умерла. Гроб с покойной поставили на день в одной из комнат квартиры, где и жила эта подруга, Ася. Чтоб можно было прощаться с телом, кто хочет. Двери были для всех открыты. И Лена пришла -- из дружбы к Асе, хотя бабку и не знала. Пришла, посмотрела, поцеловала и ушла. Цветики оставила на гробе. На следующее утро Ася звонит вся в слезах: гроб с бабулей исчез. Нету его, и все. И бабули нет!! "Мы туда-сюда, -- плакалась Ася по телефону, -- нигде их нет. К соседям заходили. Те ругаются, ничего не знают..." Ленуся была крайне удивлена происшедшим: -- Что за чертовщина, -- пробормотала она. -- Ты все за свое, -- обиделась Ася. -- Никакая не чертовщина, а просто сперли, сволочи... И бросила трубку. Дня через три Лена перезвонила и спросила: -- Ну как? Сам веселый голос Аси говорил о том, что все в порядке. -- Нашли, -- радостно объявила она. -- На даче. -- Но почему и кто увез? -- Неизвестно. Да мы и не допытывались. Не нам знать, кто и для чего. Нашли, и слава Богу. Уже похоронили. Как гора с плеч. А то совсем дико бы получилось. Милиция уже стала вмешиваться. Орать. Целую. -- Подожди. А старушку-то хоть поцеловали? -- слабым голосом произнесла Лена. -- А как же! Вообще расцеловали. Вся в цветах ушла под землю. И Ася повесила трубку. Но странность перемещения гроба и внешняя ненужность этого события навеяли на Лену самые противоречивые мысли. Глубоко она задумалась, одним словом. Однако жить все равно надо было. Больше всего ее парализовывал и поражал какой-то нездешний и в то же время безумный покой на лицах мертвецов. Этот покой внутренне походил на сумасшествие. Она чувствовала, что созерцаемый мертвец вот-вот проснется и дико закричит. Во всяком случае, покойники казались ей на грани крика, даже визга, но никто не переходил эту грань. И она стала избегать мертвых. Только однажды попала на похороны старичка. Но тут произошел конфуз: ей показалось, что старичок подмигнул ей, весьма лихо и непонятно. "Невидимый мир ошалел", -- подумала она тогда. Здесь как раз Нил Палыч и подвернулся. Глава 7 Вот и дверь, ведущая в квартиру Лены Дементьевой. Алла подошла к ней, забыв о своем существовании. Но Ксюша все помнила. И она была рядом. Алла чуть-чуть не ущипнула Ксюшу. -- Помни, Ксю, что Нил не хочет, чтоб мы исследовали... и искали. Но не мы будем искать, а попросим Лену или кого-нибудь из ее окружения. С нас и спроса по большому счету не будет -- нас как бы и нет. Ксюша сморщилась. -- Это их нету, а мы есть. Алла нажала на звонок, словно это был мозг мертвого Станислава. Леночка открыла. -- А, это вы... Входите, родные. Но у меня кавардак. -- А что? -- Увидите. В передней этой огромной квартиры послышалось шуршанье. Откуда-то высунулось существо, похожее на девочку лет тринадцати-четырнадцати. Тут же хлопнула другая дверь и вызвалась из тьмы старушка в халате. -- Не твори, Дашка, не твори, -- зашипела она, довольно громко. -- Зачем ты предсказала, что дядя Валя проведет ночь в канаве? Но ведь так и случилось! Все, что ты ни болтаешь, сбывается, дрянь ты этакая. -- Она не дрянь, а вещунья, бабушка, -- сухо вмешалась Лена и обратилась к сестрам -- Даша племянница моя. Ясновидящая. Но ясно видит только быт. Остальное -- пока не дано. Бабуля чихнула: -- Только быт! А то, что кошка моя во сне меня укусила -- это она накаркала! При чем же здесь быт. -- Я не каркаю, баб, а говорю правду, ту, что будет, -- закричала Даша. -- Помолчали бы! А то еще такое предскажу! Все будущие дни у меня на ладони. И про училку все знаю. Она мочится в постель по ночам! Хи-хи-хи! И девчонка скрылась за дверью. Леночка улыбалась. -- И вот уже шестая неделя, как у нас так. С тех пор как Даша здесь отдыхает. Ошалев, но не очень, сестры прошли в столовую. Ленуся предложила выпить. Алла мрачно согласилась: -- Самое время. -- Забавно, не правда ли, -- сказала Лена после первой рюмки коньячка. -- Мамаша ее, Ухова Антонина Семеновна, считает, что из девчонки вырастет пророчица. И на деньги надеется... Нелепо и смешно, Даша каждый завтрашний день по полочкам раскладывает с вечера: кто там будет чихать, болеть, кто запьет, кто на работе поскандалит, где кошка напроказит, молочко прольет... Никогда не ошибается. Кассандра эдакая на всякую чушь. Но жизнь Уховых, родителей и родственников, превратила все-таки в сумасшедший дом. Чуть не до драки, до мордобоя доходит. Главное, что каждый день все сбывается... Изнемогли они и сейчас отдыхают, а Дашку -- нам сунули. Я сказала Сергею -- пусть, невидимый мир тоже смешон. Посмеемся... И даже великие пророчества -- всего лишь сон... Ксюша вздохнула в ответ. Алла вступилась, однако: -- Чушь-то чушью, но суть-то в этих способностях -- считывать будущее... Сейчас на Руси, говорят, детки пошли такие, чуть не с младенчества знают, что у ихних мамаш на уме. Так ведь действительно все перевернется. Ксюша махнула рукой: -- Плюнь, Алка... И так уже все давно перевернулось. Перевернется еще раз, ну и что? Лена засмеялась: -- Это по-нашему. Но тут дверь отворилась, и ввалился дядя Валя -- отменный человек лет около сорока. -- Дашку только не пускайте, а то еще предскажет чего-нибудь при всех... -- Знаю, знаю, -- дядя Валя (брат матери Лены) расселся на диване. -- А где Юрка, кстати? Я его сегодня не видел, хотя всю квартиру обыскал. Юрка был сынок Лены, пятилетка еще. -- К деду отправили, -- прозвучал тихий ответ. И все вдруг замолчали. Дядя Валя, отведав порцию коньячка, рассердился. -- Лена, Дашку надо в тюрьму, там ее место. Я отроду в канаве не спал, а она накаркала, пригвоздила событие. Я человек хотя и занятный, но в запое всегда серьезный, без дураков. Мы с Андреем, который Стасика брат... Дядя Валя вдруг остановился: -- Мне в канаве сны снились. Будто Дашка старухой стала и пророчицей насчет душ в аду. И еще ее обвинили в манихействе и сожгли. И дымок, дымок такой шел, ух, я даже проснулся. -- Дядя Валечка, до чего ж ты милый, -- ласково проговорила Ленуся. За лаской и простотой прошло еще несколько минут. Потом в коридоре раздался полукошачий визг, и в столовую выскочила бабуля -- Анна Ивановна. -- Ох, изведет Дашка нас, изведет, -- заохала Анна Ивановна. -- Поверишь, Лена, подходит она ко мне, показывает язык и брякает: "А теперь я знаю, когда ты умрешь". -- Ого, это уже серьезно, -- ответила Лена. -- За такое бить надо, -- вставил дядя Валя. -- Я ее и двинула малость тряпкой по харе, по пророческой... Ты извини, Лена, но сколько же можно терпеть?! -- Она ведь и правда знает... -- мрачно произнес дядя Валя. -- От правды-то и весь мрак пошел, -- уверенно вставила Ксюша. Лена встала и вышла. Когда вернулась, все разом: -- Ну что? -- Я ей сказала, что, если о смерти кого-либо слово молвишь, маме скажу. А она это очень не любит и здорово выпорет тебя. И что же? Дашка в ответ завизжала: "Буду, буду, все узнаю и всем, особо когда близко, в глаза буду говорить, когда и как помрешь. Что, мне уже гадости нельзя делать?!" Вот такая наша Даша, -- закончила Лена. -- А еще ребенок, отправить ее обратно, -- прямо-таки заскулил дядя Валя. -- Хватит с меня канавы. -- Да черт в нее вселился, и все, -- сказала Анна Ивановна. -- Не всегда талант чертом объясним, -- возразила Лена. -- Бабуленька, ты лучше подремли здесь после напряга, а я уж с ней разберусь. Бабуленька согласилась. Дядя Валя сказал, что уйдет в запой. Алла наконец встрепенулась: -- Леночка, а представь, что много таких будет, уже по большому счету. Будут заранее знать и про смерть свою родную, и когда бомбежка будет, и когда власть сменится, и про тайные действия, конечно. Вот жизнь будет. То-то сумасшедший дом! А обычные люди в дураках будут сидеть. -- Если масштаб будет такой, то государство под контроль таких типов возьмет, -- ответил дядя Валя. -- Государство само-то с придурью, -- вставила Ксюша. -- Государство-то из людей состоит. -- Ну, я пошел, -- заключил дядя Валя. И сестры остались одни наедине с Леной. -- Ну, а теперь о чем-нибудь великом надо поговорить, -- усмехнулась Лена. -- Не до величия сейчас, Ленусь, -- вздохнула Алла. -- Мы к тебе как к старшей и мудрой эзотерической сестре пришли. Муж мой исчез, совсем пропал. Помоги. Лена помрачнела. -- Слышала об этом. Расскажите подробней. И Алла рассказала -- не так уже надрывно, как раньше, но не без тоски. -- Нил Палыч не хочет, чтоб мы влезали в эту историю, но тебе он перечить не будет, -- заключила Ксюша. -- Никто ничего не знает. И Нил Палыч в том числе. Пуглив стал. Хотел нам что-то важное еще сказать, но и сам куда-то пропал. Одни пропажи кругом. Я сама боюсь провалиться... -- Нежная ты слишком, Сюнька, вот и боишься, -- прервала ее Алла. -- Аллочка, ты просто для облегчения души ко мне обращаешься, что ли? -- спросила, помолчав, Лена. -- Ты же знаешь, что я в таких делах не мастерица. Другие у меня наставники были, и не этому я училась. А теперь уж сама по себе вроде иду... Могу только посоветовать. -- Про что? -- спросила Алла. -- Раз Нил Палыч скис, то кто же? -- задумалась Лена. -- Это ведь глобальное исчезновение, Алла. Ничего не поделаешь. Фундаментально Стасик исчез, а если вернется, то будет ли это Стасик?.. Единственное могу сказать, дамочка тут одна есть, ох потайная, ох потайная... От всей Вселенной может скрыться, не то что от милиции... Но доступ к ней у меня есть, в моих беленьких, нежных ручках... -- Они у тебя, Лен, на мои похожие, -- с удовольствием вставила Ксюша. -- Только у меня попухлее. -- Чайку, что ли, выпить теперь, -- вздохнула Лена. -- Дядя Валя ведь заварил -- от запоя им спасается в будущем. -- Хороший чай, лучше водки, -- заметила Ксюша. -- Потихонечку только. И что же? Разлили чай. Печенье отсутствовало. -- Я все возьму на себя, -- начала Лена. -- Как и что -- не спрашивайте. К Самой зайти нельзя. Но я дам телефончик и адресок, посидите там, поговорите келейно, по-семейному с ними, а потом и Сама возникнет. Незаметно так. -- Не опасно? -- тревожно спросила Ксюша. -- Обижаешь. Что ж, я своих к опасности подведу? -- Опасность, она сама по себе, а друзья и родные -- они тоже сами по себе, -- вздохнула Ксюшенька. -- Опасность, она помимо нас идет. -- Ладно, Ксюш. Я Стасика теперь не то что люблю, но не брошу, -- заметила Алла, допивая чай. -- Правда, один сучок в глазах есть, -- продолжала Ленуся. -- Парень один там есть. В сущности, мальчик лет шестнадцати, но тертый калач. Я попрошу -- его приберут к вашему посещению. С ним встречаться нельзя. Пусть себе в другом месте будет. -- Что ж это за тип такой? -- спохватилась Алла. -- Его, выходит, и видеть нельзя! -- Ни в коем случае. Еще хуже, если он вас увидит. -- Ну и ну. Наверно, хорош. -- Аллочка и Ксюшенька, родные мои, только не беспокойтесь, я вас в обиду не дам, -- улыбнулась Лена. -- Когда еще я своих подводила? Никогда. Все будет тихонечко. Что за парнишка и в чем его беда, они сами вам скажут. Но его не будет. -- Ну, если его не будет, то хорошо. Главное, что мы будем, -- ласково пропела Ксюша. -- Будем, будем! Ксюша и Алла повеселели. Леночка просветлела, глядя на них. -- Еще скажу, -- добавила она. -- Если Сама не найдет, то и искать нечего. Тогда только на высшую волю положиться -- и присмиреть... Разговор об этом закончился. Но посидели еще с часок, попивая чаек и размышляя вслух о бессмертии. -- Моя кошка прямо стонет, когда я ей на ушко о смерти говорю, -- заключила Ксюша. -- Кошечка, а ведь тоже страдает от своей смертности. -- Мнимой, естественно, -- заметила Лена. -- Однако для нее, может быть, полумнимой все-таки, -- вставила Алла. -- Сергей скоро придет. С новостями, -- объявила Лена. -- Но не о бессмертии же, -- вздохнула Ксюша. -- Нам все-таки идти пора. Ишь, как время-то пролетело за разговором о вечности. Так не заметишь, как и смерть придет. -- Бог с ней, со смертью. Не наше это дело как будто. Надо идти -- идите. -- Леночка встала. -- Попрощаемся чуть-чуть, родненькие, и пусть будет все по-нашему. Глава 8 Мутный ужас овладел вдруг Ксюшей, когда она подходила к дому, указанному Леной. Содрогалась почти. Из головы не выходил парень, которого нельзя видеть. Но Алла была спокойной. Да и голоса хозяев, к кому они шли, предварительно согласовав с ними по телефону, были на редкость мирные, даже до ненормальности мирные и обычные. Алла, увидев, как волнуется Ксюшка, стала успокаивать ее: -- Стыдись, ты что же, в Лену не веришь? -- В Лену-то я верю, сомнений у меня на ее счет нет, -- бормотала Ксюша, -- но вот как бы Господин Случай не подвел. Шкуронькой своей я не люблю случайностей, сестренка. Жизнь-то одна, а случаев много. -- Ты же не знаешь, что такое случай, по высшему счету говоря, -- резонно ответила Алла. -- А все равно боишься. Потому что твой разум не может совсем совладать с твоими нервами и нежностью к себе. Возьми себя в руки, Ксения, метафизика должна проникнуть не только в твой разум, но и в кровь. Так говорит Лена, и она права. -- Разум уходит из мира, Аллочка. Даже высший. На время, конечно. Надеюсь, -- пробормотала Ксюша. -- Но я возьму себя за нервы, не думай... ...И наконец они постучали в дверь. Почему именно постучали, а не позвонили -- неизвестно, скорее всего, они просто позабыли о звонке. Открыло им дверь семейство Потаповых: хозяйка, Евдокия Васильевна, ее муж Петр Петрович (были они уже в более чем средних летах) и бабушка Любовь Матвеевна, еще постарше их. Где-то прятался дед Игорь, точнее Игорь Михеич. Семейство улыбалось. -- Мы вас ждем, хорошие наши, -- прошамкала Любовь Матвеевна, -- квартира большая, все разместимся по-доброму. -- Леночка нам все объяснила, идите туда тихонечко себе, -- молвила Евдокия Васильевна, указывая в некое пространство. Прошли. В стороне мелькнула тень деда Игоря. Расселись на креслах и диванах -- но за столом. -- Мы вас угощать не будем. Сама не велела, -- уютно и с искренностью произнес Петр Петрович. -- А она где? -- быстро спросила Алла. -- Она будет, -- ответили ей. -- Да мы кушать и не собирались вовсе. Не до того, -- вставила Ксюша. -- Другой раз побалуемся. Затихли. И вдруг тонкий слух Аллы уловил далекий вой. -- А это кто? -- нервно спросила она. -- Это тот, с кем вам встречаться не велено, -- строго заметила бабушка Любовь Матвеевна. Сестрам становилось понятней, но холодок прошелся по спинкам. -- Кто он? -- выдавила Алла. -- Раз вы от Лены, мы все скажем, -- проговорил Петр Петрович. -- Это сын наш. -- Сын?! И что? -- Говори, говори, Петр! -- взвизгнула Евдокия Васильевна. -- Раз от Лены, может быть, и помогут чем-то! -- Миша, сынок наш, -- со слезами в голосе проговорил Петр Петрович, -- убийца наш, вот кто он... -- Говорите яснее все-таки, -- раздраженно и чуть истерично прервала его речь Ксюша. Евдокия Васильевна тоже вспыхнула: -- Пророк он у нас, вот в чем дело... Тьфу ты... Не пророк, а хуже... Года три назад, сейчас ему шестнадцать, мы все поняли, что про кого он плохо подумает, с тем обязательно несчастье произойдет. Даже невольно, со зла какого-нибудь, подумает, а то не дай Бог скажет, так у того все может быть, и на следующий день причем, на худой конец дня через два-три. То руку сломает, то упадет, то побьют его, то болесть. Больше всего нам, домашним его, доставалось. Посмотрите на мои ручки, на ноги! -- мамаша перешла на крик и обнажила даже ногу перед гостями. Все было в синяках, в кровоподтеках. -- А муж мой, Петр Петрович, видеть из-за него плохо стал! -- вскричала Евдокия, указывая на супруга. -- Что-то я не так сделал недавно, -- вставил Петр Петрович. -- Не понравилось ему. Ругнулся с досады. И уже к вечеру у меня глаз -- не глаз, а черт-те что! Только сейчас ошалевшие Алла и Ксюша обратили внимание, что Потаповы действительно, хоть и приоделись, но физически потрепаны, как-то пришиблены, смотрятся побитыми и смирными, даже во время крика. -- Неужели так уж установили причинную связь? -- спросила Алла, приходя в себя. -- Да что мы, сумасшедшие, -- внятно прошептала бабушка, -- уж сколько лет тянется. Проверяли. Приходили сюда, эксперименты ставили, Лена знает кто. Да он сам зйает. Последнее время переживает очень, плачет, как птичка, -- умилилась старушка. -- А злую мысль остановить не может, пыхтит, возится, но редко получается, -- развел руками Петр Петрович. -- Мы уж и туда и сюда. Врачи от нас бегом тикают. Знатоки, экстрасенсы всякие хотят помочь, но в пустоту. Говорят, мы в нем не вольны. Если б не Сама, то Мишка давно б с ума сошел. От совести... Ксюша, погладив себя по коленке и мысленно выпив полстаканчика смородинной наливки (на столе ничего не было), спросила: -- А запирать его вы давно стали? -- От гостей вообще мы его, почитай, с годок прячем. После случая с Витей, -- объявила Любовь Матвеевна полуневнятно, но до всех дошло. И тут супруги неожиданно завелись. И стали вдруг странно похожи друг на друга и почти кричали, как из одного гнезда, одинаково и истерически. -- Невозможно это было перенесть! -- кричала Евдокия Васильевна. -- В суд на нас хотели подать! -- в ту же секунду выкрикнул Петр Петрович. -- Как сейчас помню, Витя вот тут сидел, рослый и сильный, лет семнадцать ему, где вот вы сидите, Ксения. -- И черт его дернул Мишу обидеть. И сказал-то так резко -- из таких, как ты, как Мишка, значит, ничего не выйдет. Ты, говорит, был ноль, сейчас ноль и таким и останешься! -- Может, он видел: Миша тихий, застенчивый и какой-то однообразный долгое время был, -- вставила между криков старушка. -- А сын-то покраснел весь, руки дрожат, и говорит ему, Вите: а ты завтра вечером подохнуть захочешь, да не сможешь. Вскочил и убежал. А Витя нам: да он у вас ненормальный. Мы и Витю этого выгнали за ненормальность эту... -- А назавтра к вечеру пошло, -- совсем уже взвизгивая и почему-то потея, начала Евдокия Васильевна. -- Витек этот, нормальный, пухнуть стал головой и вообще. За ночь разуродился так, что не узнать. -- Весь красный стал, глаза бегают, и слова птичьи, нелепые произносить стал, а русские слова забыл почти. Но родителям успел рассказать о случае... Петр Петрович остановился, вздохнул и попросил жену не перебивать дальше. Та сникла. -- Отец не поверил, а матушка сначала с ним, с небожителем таким, к нам заявилась: вот мол, что вы наделали. А потом, говорят, в милицию побежала, так, мол, и так, сына замуровали в ходячий труп и заколдовали. Сделал это Миша, пятнадцати лет отроду, ученик средней школы. А начальник-то и так от естественных дел зол был, а на это так рассвирепел, что схватил матушку Витьки за шиворот и сам выставил ее на улицу, в дождь... Ксюша охнула. -- И много было у Миши таких случаев? -- Такой один, кажется. А там кто его знает, -- включилась старушка. -- Через месяцок-другой Витек поправился. Сошло с него. Но уважительный такой стал, особенно по отношению к младшим -- Мишук же младше его был. Даже, говорят, иной раз какого-нибудь пацана в садике увидит, так в ноги ему бросается, а уж кланяется, бают, всегда. Но учиться хорошо стал, на космос стало тянуть после такого случая. Ксюша с трудом сдерживала эдакое утробное хихиканье внутри себя. -- В школе его уже начинают бояться, особенно учителя, -- мрачно добавил Петр Петрович. -- Одна говорит мне: "Как ваш-то нахмурится на меня, у меня и дочка, и кот заболевают. Но разбираться с Мишей не буду -- как бы на том свете мне хуже не было. Неизвестно ведь, кто он, ваш сын". А он-то, Миша, плачет, сам не свой. И опять донесся приглушенный, не похожий ни на что вой. -- Ничего страшного, -- махнул рукой Петр Петрович. -- Он сам просится в чулан. Это у нас маленькая комнатушка без окон. Там он и сидит. Почему-то любит, чтоб его там закрывали. Но сейчас он чем-то обеспокоен... -- Вы не бойтесь, -- вставила бабуся. -- Ему надо видеть и озлиться на человека, чтоб на того нашло. Тех, которых он не видит, -- тем ничего. На дочку ту перешло, так это ж он мать фактически обогрел. Странный он, хоть и внучок мне. Мы его жалеем, но боимся. Да он и сам себя боится, правда, Петя? И старушка обернулась к сыну. Петя угрюмо молчал. Но зато из-за какой-то занавески выскочил вдруг дед Игорь и мимоходом крикнул: -- Мишук-то хочет наружу. Гости ему понравились! Все переглянулись. Повеяло холодом. Но Алла знала -- ничего не случится. Ксюша испугалась, вздрогнула спинка, но только потому, что всегда внутренне наслаждалась своим страхом. И еще больше нежнела к себе, да и к другим, близким... "Где сейчас Стасик? -- тоскливо подумала Аллочка. -- И все-таки не мог меня по-хорошему разлюбить, все со скандалом надо, да еще метафизическим. Впрочем, умом ничего не понять. А здесь выпить-то и то не дадут..." -- Игорь Михеич, не шали! -- строго оборвал ситуацию Петр Петрович. Ксюша вдруг рассердилась: -- Хаоса у вас мало! И смерть свою вы не любите! Потаповы обомлели, как будто даже ростом стали помельче. А дед Игорь убег. -- Если бы вы не были от Лены, мы бы вас выставили за такие обидные слова, -- произнес Петр Петрович, и губы его скуксились. -- Они, наверное, намекают, что Миша-де может смерть наслать, если он людей уродами от своей мьтсли делает, пущай и на время, -- разволновалась бабуся Любовь Матвеевна. -- Стыдно вам, в смерти Миша наш не волен, смерть, она от Бога, а не от Миши. Ми-шуня только на жисть влияет, а не на иное. Образованные, а таких вещей не понимаете... Алла расхохоталась, почти не надрывно. -- Да все мы понимаем... Сестричка моя имела в виду, что нет в вас сексуального влечения к смерти. Оттого вы и ординарные, несмотря на вашего Мишуню. Петр Петрович далее привстал. Побледнел так и опять произнес: -- Если бы вы не от Лены, то попросил бы вас уйти из нашего дома. Остальные Потаповы не привстали, а как-то опустились вниз. Но Алла успела шепнуть Ксюше: "Я одурела от этого Мишуни, я больше не могу, к тому же он подвывает взаперти, мы же не за этим воем пришли, Ксю". Алла знала, что может здесь многое себе позволить, ибо у Потаповых они защищены именем Лены Дементьевой. А почему так -- это, в конце концов, не важно. Старушка, впрочем, при словах "сексуальное влечение к смерти" поджала губки и покраснела, как девушка. А вслух прошептала: "Ну и сестрички". Алла встала и, посмотрев на несчастную и ставшую как бы меньше ростом Евдокию Васильевну, сказала: -- Ну извините вы нас, если что не так. Мы к вам с добром пришли. Ксюша вступилась за сестру: -- Конечно. Мы только добра и ждем. Зачем нам зло? Постепенно все как-то улеглось. Евдокия хотела предложить даже чаю, но вспомнила, что Сама не велела. Старушка невзначай и буркнула: -- Сколько раз Леночка предлагала Мишуню к батюшке одному, в церковь сводить, но родители, -- и старушка взглянула на Петра Петровича, -- не хотят, говорят, все равно не поможет, мол, дело Мишуни особенное. Но Леночка говорила им, почему же не попробовать... Алла заметила: -- Конечно, Лена права, попытка не пытка, в Средние века, когда вера в людях была на уровне, Мишу, может быть, и спасли бы. Хотя, конечно, прорывы его, думаю, не от дьявола, дело еще мудреней и сугубо личное, но помочь до какой-то степени все равно бы смогли. Ксюша не удержалась: -- Оно-то конечно, но если только не попался бы в объятия какому-нибудь чересчур любвеобильному инквизитору, из Испании к примеру... Костер из плохих мыслей пылал бы тогда. Алла сделала Ксюшеньке знак: помолчи, в конце концов. Глава 8 Сама вошла незаметно, тихой сапой. Просто возникла за столом, где сидели Потаповы и родные сестры. Потаповых тут же как бензином смыло. Гуськом, гуськом, друг за другом, они исчезли словно в тумане. Сама между тем впечатляла. Чуть-чуть низенькая, сухонькая, возраста от сорока до семидесяти, на чей вкус, лицо потаенно-живое, но в морщинах, глазки твердые, волевые, но вместе с тем бегающие. Недоступность, но обычная, в ней тоже, конечно, была, однако где-то внутри. Пронзенно взглянув на сестер, она вдруг тихонько спросила их о здоровье. Те удивились и помолчали. Почему-то оказалось, что трудно было начать конкретный разговор -- о Стасике. Говорили, что Сама была мастерица на исчезнувших. Некоторые даже возвращались. -- Мы о вас столько наслышаны от Лены, -- вздохнула Ксюша. -- А почему вы нам покушать-то не разрешаете? Сама, оскалив молодые зубы, дружелюбно рассмеялась. -- Всего лишь для дисциплины, всего лишь. Хватит вам нежиться в пуху, -- она бросила взгляд на Ксюшу. -- Нам Стасика, мужа моего, жалко до ужаса, -- внезапно перешла к делу Алла. -- Я осведомлена о вашем Стасике. "Через Лену, наверное", -- подумала Ксюша. -- Мы искали, искали, звонили, -- еле сдерживаясь, начала Алла. -- И милиция, и косвенно, в основном через третьи руки, к тому же всякие экстрасенсы... Сама пренебрежительно махнула рукой. -- Надо было бы на особых контактеров выйти, -- произнесла Алла. У Самой поползли вверх брови. -- Не по делу, -- сказала она. -- Настоящие, высшие контактеры, милая моя, имеют дело с силами и существами, о которых наше убогое человечество не имеет никакого представления. Зачем этим силам Стасик? Легло молчание. -- Кроме того, -- Сама даже сверкнула просветленным взглядом, -- многие контактеры сходят с ума. Это банально, но это факт. Они просто не выдерживают даже отдаленного присутствия тех существ, которых они пытаются хотя бы чуть-чуть понять. Они раздавлены, их человеческая гордость попрана более могущественными существами, их ум превращается в круговорот безумия. Немногие выдерживают... Алла и Ксеня не знали даже, как зовут Саму (если ее вообще как-то звали), но Алла обошлась с ней без имени-отчества. -- Вы знаете, мы обо всем этом прекрасно осведомлены. Мы же из круга Лены. -- А вы знаете, кто стоит за ней? Метафизически? -- Придет время, узнаем. -- Ого! -- И мы знаем, каким образом могут быть полезны контактеры, если говорить о Станиславе. -- Будя, -- ответила Сама. -- Приступим к делу. Вы руку Стасика принесли? -- Конечно. Мы предупреждены. Отличные изображения линий на всех двух ладонях. -- А изображение личика, о чем тоже говорилось, есть? -- И это есть. Сама разложила три листа (две ладони и лицо) перед собой, и сосредоточилась, и оцепенела вдруг, неподвижно рассматривая эти изображения. Замогильная, но наполненная энергией тишина овладела комнатой. Замерли даже мыши. "Решается судьба Стасика", -- подумала Ксения. И внезапно Сама завизжала ни на что не похожим голосом. Тишина разорвалась. Сама посмотрела полубезумным по силе взглядом на сестер. -- Вы что, с ума сошли! -- каким-то лаем выкрикнула она. Алла и Ксения онемели. -- Кто вы?!! -- голос женщины срывался, а взгляд метался из стороны в сторону, как пойманный демон. --Да вы что?.. Да ведь это... Кто?!! Что?!! Потом взгляд ее потерял всякую связь с речью, и она опять завизжала. Из маленького рта выступила пена, она вскочила и разорвала в клочья листы. "Она нас убьет", -- мелькнуло в уме Ксюши, и сердце ее превратилось в живой комочек сладкой любви к жизни. Но блуждающий взгляд Самой твердил о другом, о том, что она просто вне своего ума. Внезапно Сама зашипела и с этим звуком выбежала в коридор. -- Чтобы все провалилось, наконец... Ха... ха-ха! -- взвыла она непонятно, подняв голову к потолку, точно увидела там свой предел и страх. И с этим завыванием выскочила из квартиры. -- Надо бежать отсюдова! -- воскликнула Ксюша. Но в комнату всунулась голова деда Игоря: -- Не убежите так просто... Не убежите! Сестры рванулись в коридор. Но там у двери на выходе стояли Потаповы, похожие на разбушевавшихся гномов. -- Это вам так не пройдет, -- сказал Петр Петрович, пошатываясь. -- Да мы на вас Мишу сейчас выпустим! -- закричала его супруга. Из чулана донесся хохот. -- Только через мой труп! -- с криком возразила бабуся. -- Да что вы сделали с Самой, что произошло, где ваш Стасик, кого он довел?! -- Петр Петрович затопал ногами. -- Да они на Саму посягнули, -- прошамкала Любовь Матвеевна. -- Теперь нам не жить. Из чулана донесся оглушающий стук: это Миша ломился в дверь. Алла, схватив за руку Ксюшу, юрко проскользнула между хозяином и бабусей и выскочила с сестрой за дверь. -- Уши бы у вас отвалились! -- услышали они на прощанье. Алла и Ксюшенька еле отдышались на улице. -- Могли умереть, -- сказала Ксюша. -- Надо срочно позвонить Лене, а потом выпить, -- решила Алла. ...Голос Лены был спокоен как никогда. -- Встретимся через час в нашей стекляшке у метро "Парк культуры", -- предложила она. "Стекляшкой" оказалось кафе у радиальной линии "Парка культуры". Взяли гору пирожков, кофе и по рюмочке каждой. -- Я вот что хочу сказать, сестрич