ки, -- начала Лена, лихо опрокинув в себя рюмашечку. -- Все прошло как по маслу. Теперь надо сделать выводы. -- Какие там выводы?! Миша мог ворваться, и что тогда?! -- слегка нервно воскликнула Ксения. Лена укоризненно на нее посмотрела. -- Во-первых, я была на сто процентов уверена, что его не выпустят. Во-вторых, ничего бы вам Миша не смог причинить, если бы даже проклял вас со всей лошадиной силой... Вы защищены, -- резко заключила она. -- Иначе я бы не рекомендовала вам этот эксперимент. Такие типы, как он, ничего не могут причинить тем, кто из нашего окружения, например... -- Естественно, Леночка, -- зря мы, что ли, погружались в метафизику, но нежное женское "эго"... все-таки встало на дыбы, -- закончила Алла. -- А Сама -- мощный и дикий фрукт, ничего не скажешь. -- Отчего она словно в ад полезла? -- рассуждала Ксюша, откусывая пирожок. -- Надо же, чтоб данные Стасика так довели эту жуткую бабу с глазами пугливого льва. -- То-то и оно, девочки, -- ответила Лена, выдохнув. -- Но сеанс окончен. Цель достигнута. Если Сама пришла в дикообразный ужас, прикоснувшись к ситуации со Стасиком, то вам, Алла, лучше туда не соваться, и поставьте точку на этой истории. Саму просто так не выведешь из себя... -- Значит, Нил Палыч прав, -- задушевно и задумчиво прервала ее Ксюша. -- На то он и Нил Палыч, чтобы часто быть правым, -- заметила Лена. Чашки с кофе уже опустели, но подошла официантка: "Вам еще?" -- "Еще", -- был ответ. -- Аллочка, я вам советую: главное, выбросите Стасика из головы. То, во что он влип, доконало даже Саму. Если он и вернется, он будет не похож ни на кого и ни на что. -- Конечно, Аллочка, -- всхлипнула Ксюша. -- На тонком уровне он столько чудовищ на своей спине принесет, если придет... Какой он муж будет?.. Зачем тебе такой супруг? -- Не мучь, Ксюша. -- Брось. В тебя столько влюблены, -- парировала Ксюша. -- Влюблены, ладно. А вот Саша Смирнов тебя любит. Из нашего круга. И глаза у него не как у людей. А то куда ни глянь, одни люди и люди. Когда ж Боги-то к нам опять нагрянут, как во времена Трои? -- Вся эта история со Стасиком не хуже вторжения Богов, -- усмехнулась Алла. -- Ты лапочка. Ура! -- воскликнула Ксюша. -- Поставим точку! -- Только Андрей точку не поставит. Но это его дело, -- тихо произнесла Алла. И все они опять выпили за непостижимое. "А я к Стасику хочу", -- тайно подумала Ксюня и оборвала себя. На Москву лег туман. Глава 10 К Степану стала подбираться тоска, и тоску он нередко любил, блаженно-недосягаемой любовью. Начиналось у него обычно с любимой в этом случае песни: Шла машина грузовая, Раздавила Николая, И на Колю свысока Смотрит желтая луна. ... Молвил Федору Максим: Ну-ка сбегай в магазин. ... Шла машина грузовая, Раздавила Николая, Над его башкой несчастной Тихо светит месяц ясный. ... Хорошо Максим играет, Даже крыша разъезжает, Федор громко так поет, Спать соседям не дает. ... Шла машина грузовая, Раздавила Николая. ... Степан видел в этой песне свой собственный перевернутый смысл. И вообще, когда подступала тоска, он пел членораздельно, а не так, как обычно, что-то мыча. "Разъединит нас только жизнь, а не смерть", -- блуждающе проговорил он, закончив внутренне пение. Осмотрел пространство. Ничего в нем интересного не было. Было интересно только то, что в пространстве отсутствовало. Степан задумался. Тоска у него была не от ума и не от сердца, а от тоски. Она спускалась, точно с неба падала, или же выходила изнутри его самого, из утробы пустоты. Степан встал со скамейки, захотелось кого-нибудь побить, лучше дерево или самого себя. Надо было смотреть вдаль. Тоска вела туда, где было больше всего тоски. И Степан Милый побежал. Бежал он думая, а когда сидел -- обычно не думал. Не мог он, однако, понять, почему он жил семьдесят лет назад, если сейчас ему, наверное, около сорока. Может быть, он просто заснул где-то в поздней юности, точнее просто забылся? Он любил забываться, хотя бы просто на время. Мальчик встал на пути бега. Отсутствующе поцеловав его, Милый продолжал бег. Подпрыгивал от радости: тоска уже овладевала им насквозь. "Теперь хорошо лечь на траву с пивом и попробовать понять корни моей тоски", -- подумал он вдруг вполне разумно. Но где взять пиво? Вдруг взгляд Степана упал на пень. На пне стояла нетронутая бутылка пива, и вокруг нее по пню бегала мышь. Слегка удивившись, Степан подошел и взял пиво. Мышь не исчезла, а продолжала бегать по кругу на пне, словно завороженная. Степан ушел с пивом вдаль, лениво открыв бутылку и отхлебывая из нее... Вдруг он опустил голову, и ему показалось, что кто-то, окаменев, глянул на него из глубин падшего мира... Пиво оказалось вкусным. "А вот и травка", -- мелькнуло в его уме. Кувырнувшись, но не повредив бутылку, он нашел себя на земле глядящим в небо. Бутылка была во рту. Тоска поднимала его все выше и выше -- только в какие дали? "Не дай Бог сейчас думать, не думая, -- решил Степан. -- Тогда и разгадаешь некоторые корни тоски. А зачем ее разгадывать? Хорошо бы знать лишь, куда она меня приведет". Но как познавать во мраке, которым ты сам стал? "Но тоска -- это не мрак, это путь", -- кто-то тихо шепнул в сознании Степана. Шепнул нежно, но твердо. Степан потерял способность мыслить. На время, конечно. Сейчас бы попрыгать, барахтаясь в тоске, как в океане. От тоски сердце переставало быть сердцем и весь он переставал быть человеком или даже существом, а становился неким сгустком непонятного начала. В ответ на такое Степан обычно начинал хохотать, и его хохот был одинок и бесцелен. Но зато порождалось веселье. Так стало и на этот раз. Его смех разбудил спящих под землей тварей. Лучше бы он так не смеялся. Разбежались даже мальчишки, игравшие рядом в волейбол. "Чего же мне не хватает, по чему я тоскую? -- снова возникли у Степана мысли. -- Нет, мне всего хватает. Ксюша во мне, и Безымянная тоже. Мне не хватает тоски. Вот в чем ключ". И на этом Милый потерял сознание -- но не совсем, а в обычном смысле. При этом существовать физически мог. Другой, потеряв сознание (как кошелек некий), -- лежит, а этот встал и пошел. Далеко, далеко, туда, где за мерцающим горизонтом светилась страна великой вечной тоски. И веселье все больше и больше охватывало Степана. "Вот оно, счастье, раз я иду к вечной тоске", -- подумал он. И шел, и шел, и шел. Страна абсолютной тоски манила его... Очнулся Степан на диване. Диван был поношенный и кем-то выброшенный в переулочек. Степан с надеждой осмотрелся вокруг. "Да вот он, как я не понял", -- воскликнул он про себя. Взгляд его впился в фигуру человека, пляшущего около ямы. -- Конечно, это он. Как долго я его ждал, -- почти вслух произнес Степан. И человек откликнулся. Раздвинув руки для объятия, он пошел навстречу Степану. Они обнялись и поцеловались. -- Ты кто? -- спросил Степан, забыв. -- А ты? -- Все понял, -- осенило Степана. -- И я все понял, -- ответил человек. И, обнявшись, они пошли в лес, ибо в Москве, несмотря на то что она город, можно найти лес. Присели на два пенька. Но потом человек отскочил к дереву. -- Этот мир, по сути, -- черная дыра. Никто этого не замечает, хотя помирают все и сквозь смерть можно видеть. Но у нас, в Рассее, к черной дыре идут лихие люди. Пусть их не так уж много, но они знают, что делают. Они пляшут у самого обрыва в черную пропасть. И я вот такой плясун. Но есть которые и прыгают или перепрыгивают -- понять нельзя. А как тебя зовут-то? -- Меня Степаном. -- А меня Данилой. Так и зови. Степан загорелся радостью жизни. -- Надо же, -- сказал. -- Я тебя жду давно. Мы, по-моему, в детском саде в тридцатых годах вместе учились, а потом разошлись. Не помнишь? -- Да выбрось ты все это из головы. Тридцатые годы, девяностые -- для нас разницы нет. Мы, скорее, где-то еще виделись, но где -- определить человечьим словом нельзя. Подумай о настоящем. Что будем делать? Степан захохотал. Данила даже вздрогнул. -- Как ты хохочешь, однако, неприятно... Но и я пляшу порой также неприятно... около черной дыры. Неприятно для самого себя. Эх! -- Давай-ка будем вместе -- ты плясать, а я хохотать в одно и то же время... и где надо. Наконец Данила и сам рассмеялся. -- Мудрый ты человек, Степан, потому что ничего человеческого в тебе как будто не осталось, кроме любви. Но то качество не только человека. Я вот, когда пляшу у края, совсем забываю, кто я есть. Не токмо что, мол, я есть человек, но вообще... И что плохого? Живу себе. Степан важно ответил: -- Нам надо научиться быть вместе, не по времени, а по душе. Язык друг друга мы и так понимаем, но дальше будет трудней. Угу? -- Угу, -- ответил Данила. И продолжил: -- Для начала лучше не углубляться. Пора отдохнуть. У меня тут рядом яма есть -- там бутыль, а закусь в карманах. Поговорим о легком. И они расселись под родными деревьями, около Даниловой ямы. Кусты и травы по-родственному ласкали их своими взорами. "Все вокруг живое и родное, -- вздохнул Степан. -- А вот Стасика мы потеряли". И он поведал Даниле об исчезновении Станислава. Данила выпучил глаза. -- Да он, поди, теперь среди нас. -- Среди кого "нас"? -- Среди моих... Потом узнаешь... Расскажи-ка еще поподробней. Степан рассказывал и рассказывал. -- Ты мне суть Стасика выложи, -- увещевал его Данила. -- Ты ведь его хорошо знал. Степан, как мог, выразил: -- Человек он был малодоступный. То, что непонятно, не скрывал, а то, что понятно, прятал. И очень самолюбив был, до кошмара самолюбив. Как-то мне сказал: "Я, Степан, жить не могу, потому что самолюбие не позволяет". Данила сморщился. Тут же выпил. -- Ты вот мне детальки, детальки... Про исчезновение и другие, -- проговорил он. И Степан уточнял. В конце концов Данила покачал головой и заметил: -- В общем, теперь сомневаюсь я, где он сейчас. Но если он тебе так дорог, буду искать. Поищем и, может, найдем. Отсюда не так просто совсем исчезнуть. Ишь, распоясались как. Куда ни ткни, одни контактеры. А мы с тобой иными высшими путями идем! И Данила поднял глаза, но в какую сторону -- Степан не мог определить, хотя и не выпил почти. Бутылку припрятали опять. Встали. Данила вдруг почернел. Мрачен стал до неузнаваемости. -- Но веселье есть, -- добавил он, оцепенев на мгновение. На этом расстались до утра. Глава 11 На следующий день они, Степан и Данила, распивали бутылочное пиво на скамейке недалеко от шумного проспекта. Но им ничего не мешало. -- Во мраке есть счастие, Степан, -- медленно говорил Данила. -- Но я и свет люблю. Мне везде хорошо -- и в свете, и во тьме... Но скажу тебе на ушко: во мраке лучше. Мрак и есть счастие, Степан. Для меня. Потому я пляшу радостно. Лихой я человек. И черная дыра меня тянет, но не затянет совсем. Не прыгун я туда пока. Я от жизни не отказываюсь и от Рассеи тем более. -- Вишь, Рассея-то в каком запустении, -- проговорил Степан. -- Дух ее куда-то спрятался... -- Ерунда. Это внешне и рассеется. Впереди -- ох как всего много впереди, Степан! Степан вздохнул. -- Хочешь, я буду твоим Вергилием, -- продолжал его новый друг, -- слыхал про такого? -- Я его сначала во сне видел, -- ответил Степан. -- А потом мне объяснили подробней, кого я видел. -- Кто же объяснил? -- Да мои, Ксения и Алла. У которой как раз муж пропал, Стасик. Метафизическими они себя называют. От них я и в книжке прочел. Я Вергилия в бане читал. -- Это хорошо, что ты его сначала видел, а потом уже прочел. А со Стасиком мы попробуем разобраться. Так ты согласен? -- С тобой -- почему нет? Я ж тебя вижу. -- Только вести я тебя буду не по загробным лесам и полям, а по тутошним, но не совсем, далеко не совсем тутошним. Увидишь. Это тебе не Вергилий. Тоже круги, но какие. И главное, с людьми этими познакомлю. С обитателями. Но о них ни слова пока. Сам увидишь и должен понять, хотя бы чуток... Все про них никто не поймет. Степан обрадовался. -- Да меня хлебом не корми, только дай поискать счастья с такими. А то я, Данила, в забытье впадаю от тоски. Я, наверно, лет десяток, а то и больше так забылся. Очнулся, а все по-прежнему. Что тут может меняться, подумал, одно видение только, видимость. Если б не Алла, Ксюша да Безымянная, я бы запил. И еще Пустота странная спасает. Увидишь ее в себе -- и рад. Свободно и дико там... Я вот с тобой разговорился, потому как ты иной, а то у меня сейчас большой провал бы был. -- Ты молодец, Степан, -- мрачно ответил Данила. -- Сплясать-то хочешь?.. -- Потом, потом... -- Ладненько. Допивай пивко и в путь. С новым Вергилием. Русским Вергилием. Потому тебе не страшно будет и ты многое поймешь... -- Далеко идтить? -- Для начала на автобусе доедем. Потихоньку, потихоньку будем дверцы открывать и заглядывать. Вместе. Ты годишься для этого, Степан. Они встали, нашли автобус и поехали. Автобус качало, трясло, пассажиры ругались, а водитель в ответ угрюмо молчал. -- Как он ведет, окаянный, -- шипела рядышком с Данилой старушка. -- В канаву, в канаву нас сбросит наверняка. -- Не преувеличивай мать, -- сурово оборвал ее высокий дядя. -- Трясанет, а потом мозги опять на место встанут. Не бойсь. Проехали с часок, к окраине. -- К кому же мы едем-то, а, Данила? -- спросил Степан, проснувшись. -- Как к кому? К Парфену Платонычу. С него и надо начать. -- А вдруг его нет дома? -- Он дома всегда. Последнее время. Не хочет нигде быть. Скоро оказались за пределами Москвы, за кольцом. Ехали по шоссе, вдоль которого приютились низенькие деревянные домики, мелькнула церковь, потом все пустее. Но домики попадались. На каком-то повороте вышли. И пошли прямиком к обычному домику с садиком и огородом на отшибе. Долго нажимали кнопку звонка у калитки. Наконец послышались шаги и мутный шум. Открылась калитка, и пред ними предстал лет сорока пяти небрежный бородатый мужчина, и рядом с ним -- непомерно огромный белый козел, который не жался, а как бы охранял человека. -- Парфен Платоныч, мы к вам, -- буркнул Данила. -- Если ты с собой и с ним, проходи. И хозяин повел их к дому. Козел неотступно следовал рядом и даже норовил боднуть Степана. Вошли в комнату, и Степан ахнул. К примеру, часы стояли на полу, большая черная собака лежала на столе, оцепенев, телефон был заброшен на печку, картины на стене были повешены вверх тормашками, наоборот, и головы изображений там свисали к полу. Кошка кидалась из угла в угол. За стеной кто-то мычал, но не по-коровьи. Козла тоже впустили внутрь, как будто он был некий хранитель. -- Где жена? -- невозмутимо, по-домашнему спросил Данила. -- В подполе. Жена у Парфена Платоныча была бельгийка, Бог весть как попавшая сюда. Она безумно любила мужа, но пряталась от него куда возможно. -- Садитесь, гостями будете, -- и Парфен Платоныч указал на стулья около стола. Расселись, собака на столе зарычала, но с места не двинулась. -- Как лежит, так и лежит, -- задумчиво отметил Данила. -- Угощаю только водой, ты знаешь, Данила. И Парфен поставил на стол ведро воды с кружками. Тут даже Степан вопросительно взглянул на Данилу, но тот кивнул головой: дескать, все идет как надо. Козел блеял, кошка металась, собака спала, звенел телефон на печке, к которому никто не подходил. Из подпола доносился смех жены. Выпили по кружке холодной чистой воды. -- С чем пожаловали? -- спросил Парфен. -- Да не с чем, Парфенушка. -- Данила вздохнул. При его мрачности это было странно. -- Просто хотел другу тебя показать. -- Раз друг, то пусть смотрит, -- сердито согласился Парфен. Потом посмотрел в окно и вымолвил: -- Какая темень на дворе, какая темень. Степан вытаращил глаза и произнес свои первые слова в этой комнате: -- Какая же темень, когда совсем светло, только два часа дня... Парфен дико посмотрел на Степана. -- Я, наверно, вижу то, что ты, щенок, не видишь. Темень вокруг, а для вас, для дураков, -- светло... Данила толкнул ногой Степана: дескать, не обижайся. Но Степан и не думал обижаться. С радостным изумлением, открыв рот, он смотрел на Парфена. Парфену его взгляд понравился. -- Дай руку, человек, -- сказал он и протянул свою. -- А ты кто? Нетто не человек? -- воскликнул Степан. Парфен ничего не ответил, но с подпола прозвенел нежный, серебристый, даже музыкальный женский смех. Никто из гостей, однако, не решался пригласить даму наверх. Чаепитие воды продолжалось. Парфен хмурился, глядя в окно, и бормотал: -- Жалко луны, хорошо, когда с луны души мертвых на нас глядят. У меня тогда на душе спокойно. А сейчас вот луны нигде не найдешь... Вот времена. Степанушка со всем смирился и только поддакивал. А про себя думал: "На этом свете мало ли кого можно встретить... А все-таки он хороший человек с виду..." Данила с удовольствием кивал головой. И вдруг Парфен встрепенулся. Глаза его загорелись, борода почернела. -- Я клопов в вас вижу, ребята... Клоп в вас растет огромный и с умом, как у крыс. -- Какой же он из себя, клоп-то? -- строго спросил Данила. -- Какой из себя, не знаю, а какой вижу -- не скажу. Плохо, плохо человекам в этом мире стало. Весь земной шар в клопах. Степан печалил глаза. Схватив ведро и отпив оттуда, Парфен заревел тихим голосом: -- И вампиры кругом. Вампиры! Кишмя кишат. По всей голубой планете. Съедят ведь в конце концов... Жадность-то какова, жадность!.. Расплатятся потом за все... Вампиры, вампиры, упыри! Торжествуют везде! -- погромче закричал он. Козел встрепенулся и боднул Степана. К Даниле не приставал, ибо любил его. Погладив козла, Степан задумался. Парфен между тем ревел (уже во всю глотку) что-то несусветное, но жуткое и разумное. В подполе все затихло. И животные замерли, словно не родились. Данила слегка толкнул Степана: -- Ты должен у меня все понять. А сейчас уходить надо. Парфен, не дай Бог, скоро в транс войдет. Степан кивнул рукой. -- Парфен Платоныч, нам пора, -- сказал Данила, вставая. -- Не держу, -- угрюмо сказал Парфен и пошел провожать. У ворот глаза его опять загорелись, так что козел, плетущийся сзади, заблеял. И у Парфена вырвались слова, хотя он их, видимо, и сдерживал: -- Мир этот создан ошибочно... вкось... вкривь... не так, как надо. Оттого все беды. А деваться тварям некуда: живи, и все. А жить и по ошибке хочется, тоже тайна это. Тайна, она даже в маразме есть... Поняли?.. Ну, покедова, девочки, клопы и вообще любимые... Ты, Данила, заглядывай и Степана бери, он мне понравился по душе... Неплох, дурень. Козел хотел было боднуть Степана, но Парфен остановил его за рога. ... Данила и Степан побрели себе переулочком к автобусной остановке. Ярко и непринужденно светило солнышко, теплынь нежила тела, лесок кругом, травка, покой. Красивенькие девчата шли за молоком. Данила со Степаном присели у остановки, под раскидистым ясенем. -- Ну как, Вергилий, что скажешь? -- мрачновато спросил Степан. -- Дорогой Данте, -- резко ответил Данила. -- Забудь о Вергилии, прежде всего. Вергилий, Данте -- это для приготовишек, а вот "Рамаяна" -- это гораздо покрепче. Слышал? -- Поэма. Раза два-три у моих метафизических девчат, -- ответил Степан и добавил удивленно: -- А ты ученый, Данила. Вот уж не ожидал. -- Был ученым. В юности. А потом озверел. И стал человеком, пляшущим у черной бездны. -- Смотри как, -- совсем уже развел руками Степан. -- Забудь. Все, что сказано родом людским, может быть, в свое время станет бредом. -- Не говори так, Данила. Не пугай. Даже бред никогда не забудется. -- Ладно. Не будем спорить. Я чувствую, ты немного посек, что там у Парфена... Потому скажу тебе прямо: у этого человека изменилось сознание, и он стал видеть всю нелепость этого мира. Такой у него дар появился. Он видит то, что не видят другие. Но ему трудно все это выразить, что видит, всю дурость и патологию мира сего. И выражает это по-своему, по-козлиному, в сумасшедших чертах. Поэтому у него все наоборот. Степан во всю ширь разлегся на траве и улыбался в небо, видя там белую бездну. -- Но ведь все это не совсем так. Одна сторона только. -- Конечно. В чем-то мир нормален и естественен, и не по ошибке. И так, и так. И да, и нет... -- Это ты из книг вычитал? "И да, и нет" сразу? -- Я вычитал это в своем уме, Степан. Я читаю свой ум, как книгу. -- Это по-нашему. И не только ум читать внутри себя можно. А больше даже... -- Еще бы, -- прервал Данила. Но в этот момент подъехал автобус. Всю дорогу они молчали. А расставаясь, Степан сказал: -- Надо бы продолжить. У тебя ведь полный короб всяких людей, существ и чудес. Данила обнял Степанушку и шепнул: -- Ты наш, наш... Мы продолжим. Глава 12 Дядя Валя фундаментально запил. Это случилось после того, как Даша, совершенно обнаглев перед самой собой, предсказала ему, что он запьет. За что и была выгнана из дома Лены Дементьевой -- и отправлена к родителям, которые уже подумывали о том, чтобы Дашу показать по телевидению. "Как бы не опоздать, таких все больше и больше становится, лучше Дашки еще", -- волновалась мать. А началось с того, что дядя Валя встретился с Андреем. "Я брата никогда не брошу, будь он хоть в могиле, -- кричал Андрей. -- Я не Каин какой-нибудь". И дядя Валя завелся искать с ним Станислава Семеновича. "Далеко он не уйдет, -- кричал дядя Валя в тихой, интеллигентной пивной. -- Россия огромная, а для нас места мало!" Решили сначала позвонить Потаповым. Андрей, конечно, не знал, в чем там суть и что было, но телефон у Аллы стащил. "Экстрасенсы проклятые, ясновидящие -- с них, чертей, и начнем!" -- убеждал он дядю Валю. На звонок подошел Миша, его уже давно не держали в чулане. Андрей попросил ясновидящего. -- Таких нету, -- слабым голосом ответил Миша, но потом почти закричал: -- Я люблю вас, я люблю всех, я люблю вас, вас, вас, с вами ничего не будет! Андрей обалдел, покраснел, а слов не находил. Крик перешел на какой-то звериный рев: -- Я люблю вас! Андрею показалось даже: "Я убью вас!", и он бросил трубку. -- Не трать силы, это бесполезно в случае Стасика. Так Лена сказала. Пусть она со своими и занимается тем, что вне ума, -- дергал Андрея дядя Валя по телефону. -- Нам надо по естеству искать. Так вернее. Они встретились и заплакали. Но как искать? -- Андрюша, родной, -- сказал дядя Валя, -- надо в хвост смотреть. Ты говорил, что нашел его припрятанную телефонную книжку. Надо нижних обзванивать: малознакомых, тех, кого пока не опросили, -- там искать. Позвонили и пошли к старушке. (В записной книжке так и стояло: старушка Аня.) Зачем она нужна была Стасу -- наверное, он и сам не знал, предположил Андрей. Но когда он с дядей Валей вошел, то глаза стали не своими. Все стены комнатенки были увешаны фотографиями Станислава. -- Вы что? -- отключно спросил он у старушки. -- Так это вы брат Станиславу? -- Я брат, -- рассвирепел Андрей. -- А что это значит? -- он указал на фотографии. -- Вы что, маньячка? Его нет, а вы маньячите?! Он пропал, исчез неизвестно куда! -- Ну и что? -- Как ну и что?! -- От Станислава Семеновича этого можно было ожидать. А вы не хамите, молодой человек, а то я вызову милицию! А почему ваш приятель все время молчит? Он убийца? -- Вы мне ответьте на вопрос: кто вы брату моему? У него жена и брат есть, а вы кто? -- Не вашего ума дело, молодой человек. Я вызываю милицию, хоть убейте! -- Пойдем, Андрюша, -- печально произнес вдруг дядя Валя. -- Она сумасшедшая, а может быть, еще похлеще. Ты посмотри, что на всех фотографиях написано, ослеп что ли? Андрей стал всматриваться. На всех фотографиях черным по белому было написано: "Моя смерть". -- Это значит, Станислав -- ее смерть, -- надул губы Андрей. -- Пойдем, пойдем, дружок, ничего мы здесь не найдем, кроме смерти, -- нетерпеливо сказал дядя Валя. Глаза старушки засветились. И они вышли на улицу. -- Надо было б порасспрошать. Когда видела его, например? -- бормотал Андрей. -- Давай вернемся. -- Да ничего она не знает, Андрей. Плохой ты психолог. Посмотрел бы лучше в ее глаза пристально: там светится только смерть. Может быть, вечная, -- прошептал дядя Валя. -- Пойми только меня правильно. -- Всех правильно понимать -- с ума сойдешь, -- осерчал Андрей. -- Я брата ищу, а не старушку. -- Надо в пивных порасспрошать, Андрюша. Правда, сейчас пивных-то в старом понимании -- нет. Тогда там собирались те, кто все знал, что творится в Москве и в подполье. А теперь что? Одна тупая буржуйская сволочь. Надо бы пройтись по сумасшедшим домам и снова -- по моргам. -- Морги и так проверяли, не каждый же день их проверять. Человек каждый день не умирает. И больницы Алла проверяла. А вот сумасшедшие дома -- нет!.. Правда, правда, Валентин! Брат нередко в транс впадал, может, его за безумного и приняли! Бежим! Но бежать было некуда. Сначала нужно звонить, убеждать, выяснять. Шли дни. В солидной психиатрической больнице издевательский старческий голос дежурного врача вывел Андрюшу из себя. -- Вы все ищете, молодой человек. Говорите, брат пропал. Так в психиатричках не пропадают, здесь живут. И подолгу. Вас самих, я слышу, надо к нам направить! -- Эх вы! У брата один только я, наши родители померли! Людоеды вы, больше никто! Так шли дни. И наконец дядя Валя убедил-таки Андрея опять пройтись по моргам. -- Чем черт не шутит, -- твердил он. -- Морг -- дело широкое, всеобъемлющее. От морга, Андрюша, никогда не отказывайся! -- Я и не отказываюсь, -- угрюмо ответил Андрей. -- Пройдемся и по мертвым. -- Вспомни этот стих, Андрюша: Но выше всех узоры пустоты На простыне заснеженного морга. Я поцелую губы Вечной Тьмы, Но манит бесконечность горизонта. Так и мы, дорогой, -- прослезился дядя Валя, -- ищем то, что исчезает, чего нет. А уж вечной тьмы нацелуемся. -- Пойдем смотреть узоры пустоты, -- помрачнел Андрей, но как-то весело. С моргами, однако, оказалось несложно. Администрация там была услужливая, полупьяная и где-то заботливая. По телефону -- на все вопросы отвечали, вникали в детали. -- Пропадают, пропадают, -- вещал как-то далекий голос. -- Но из пропащих к нам в морг редко кто попадает. Куда они пропадают -- не поймешь, в воздухе, что ли, растворяются. Вы не в ту службу обращаетесь, вам надо найти тех, кто все знает. А мы все не знаем, мы тихие... Один раз удалось даже просто, без телефонного звонка, зайти, но внутрь не пустили: -- В бумагах его нет -- что же вы лезете к нам? Да еще вдвоем. У нас безымянных на данный момент нет, -- возмутились в этом морге. -- Хотите лицо? Думаете, что по подложным документам сюда попал, ваш-то? Такое бывает. Но то дело особое. К начальству надо идти. Объяснение писать. Так, мол, и так. Родственник шалил или его шалили... Андрей махнул рукой: не пускают так не пускают. И через неделю энергия его выдохлась. Он загрустил. Хотя Андрей параллельно поиску работал, даже кутил, но почему-то как во сне. "Это не просто потому, что брат, -- все время назойливо думал он. -- Мало ли братьев умирает, в конце-то концов. Тут что-то особое, не наше". Дядя Валя пел. Он любил петь, когда что-нибудь кончалось впустую. "Жизнь рассосет все", -- думал он. И дни крутились. Ксюша возмущалась, что куда-то пропал Степан. "Да никуда он от нас не уйдет, -- возражала Алла. -- Просто встретил кого-нибудь из полунепостижимых. Знаешь сама, его тянет". А еще через несколько дней сестры пересеклись с Леной в том же застекленном кафе у метро "Парк культуры". Лена на этот раз была со своим Сергеем, а Ксюша -- со своим толстячком Толей. Уютно расселись впятером в углу. Алла сразу взяла быка за рога: -- Нил Палыч сподобил появиться. Ведь он обещал с нами поговорить, да все откладывал. -- Жутью от него веет и сыростью, -- заметил Толя. -- И что же? Что-нибудь жутенькое брякнул? Новое? -- спросила Лена. -- Удивительно, в принципе, ничего нового. А мы-то ожидали дикого откровения. В основном все то же, дескать, на событии лежит печать некоего извращения, а что за извращение -- не известил. -- Да, может, он сам не знает, -- вмешалась Ксюша, отпивая пивко. -- Чует, что извращено, что сдвиг какой-то произошел, а в чем дело -- не дано ему знать... -- Короче говоря, -- вздохнула Алла, -- ничегошеньки он о Стасе не знает, в плане где он и что. Во всяком случае, нам не говорит, может быть, скрывает... -- На него это похоже, -- вставил Толя. -- Его не разберешь, -- продолжала Алла. -- Действительно, сырой какой-то, мокрый, а ведь дождя не было. Одним словом, подтвердил ситуацию: нам не нужно туда влезать. Дескать, подождать надо, если раскроется, то само... -- Что ж, он прав, -- пожала плечами Лена. -- А кстати, я звонила Самой. -- О Господи! -- только и воскликнула Ксюша. -- Даже холод по спинке прошел. -- Но она стала меня бояться. Встречаться не хочет, -- проговорила Лена. -- Только визжит по телефону и некие тексты из оккультных книг шпарит наизусть... -- Как смешно! -- улыбнулась Ксюша. -- Мы-то вас не боимся, а я ее боюсь, нервно, конечно, только, не метафизически... Лена расхохоталась. -- Но вы же свои, мы с вами из одной бездны, а она -- совсем из другой... Сергей посмотрел на Лену. -- А я скажу одно: чем больше знаю свою жену, тем больше поражаюсь ее непостижимости. Я скоро стану ее тенью -- вот и все. Все мои книжные знания, Рене Генон и прочее, так и останутся книжными, не перешли они в другое качество... -- Ладно, ладно, Сергей, брось, -- прервала его Лена. -- Всему свое время. Впереди -- вечность, а не могила. И друзья провели еще полтора часа в лихости мысли и в полете. Глава 13 -- Телефончик в морге оставляли? -- из пустоты раздался слабый, но какой-то смрадный голосок. Андрей еще не совсем проснулся и лежал в кровати с трубкой в руке. -- Что, что? -- бормотнул он. -- Так вот вы не зря телефончик у нас оставили. Трупик братца у нас. Приходите в гости. -- Кто, кто вы? Смрадный голосочек назвал сам себя, дал адресок своего морга. -- Станислав Семенович Нефедов. По паспорту трупа. С вашей записочкой сходится. Попал под машину. Насмерть. Милости просим, приезжайте опознавать. Андрей ужаснулся. -- Вот и все. Все так просто. Попал под машину... А мы-то... С полчаса Андрей метался по комнате, пока не остановился и решил: Алке пока не звонить, а сначала опознать. Почему-то позвонил дяде Вале и обмякшего его прихватил с собой. Ехали долго и молча. Морг оказался захудалым, полутемным. Навстречу им выполз обладатель смрадного, тихого голоска и елейно поздоровался. Оказался он как будто стареньким, но полоумно-жизнелюбивым, однако без истерики, в тишине, существом, похожим на человека. Андрей особо не обратил внимания, прошел вперед и тут же вернулся, сказав глухо: -- Он. Похожий на человека улыбнулся и вежливо попросил зафиксировать сие. Но тут вышла неувязка: Андрей забыл свой паспорт. К тому же подвернулся какой-то начальник в белом халате и накричал: -- Шляются тут всякие. Наопознают Бог знает чего! Пусть приходит жена с паспортом, где отмечено, что она не стерва какая-нибудь, а жена! Андрей, подавленный виденным, не возражал. -- Больше, говорите, у него родственников -- нет? Одной жены хватит! Да и вы пригодитесь. И Андрею пришлось сообщить обо всем Алле. По телефону, иначе было тяжело. Ксюша тут же подъехала к сестре. Алла давно уже жила на своей квартире, от явлений не осталось ни следа, ни тени. -- Ты знаешь, Ксеня, -- Алла говорила вся в слезах, лежа на диване, -- мы же так любили друг друга. Да, были всякие несхожести, нелады в житейском, странности. Но он был редчайший человек, трудноопределимый какой-то. Но со скрытым ядром. С ним было тяжело. Но я и сейчас люблю его, несмотря на то что он от меня почему-то сбежал, скрылся или его скрыли... Люблю с болью. Ксюша заплакала. -- Люди мы, люди, кругом одни люди, -- невнятно бормотала она. -- Знаешь, недавно, еще в этом году, мы шли с ним по Тверской, он чем-то меня глубоким невольно обидел, раздражил, и я спокойно сказала: ну ладно, ты устал, поезжай домой, а мне еще надо съездить к сестре... Он как-то далеко задумался и вдруг тихо произнес: "До свиданья, друг мой, до свиданья". Каждый русский знает эти строки и знает, что это значит. И он произнес их не отчаянно, а с каким-то глубоким пониманием всей этой жизни... Я сначала ничего, а потом в метро внезапно стало тяжело на сердце, и все это, и как он сказал, с неким скрытым знанием о нашей жизни, о любви, и еще с чем-то необъяснимым, пронзило меня и долго не выходило из моей памяти... И вот теперь почему-то все время вспоминается это, и не могу, льются внутренние слезы, и всю эту нелепую жизнь жаль, и его, его жаль до безумия, до... Так они провели ночь, наутро уснули. Днем Алла поехала в морг с Ксюшей. Взглянула мельком, так было страшно. -- Конечно... он, -- сказала. И Алла тут же заметила, что почему-то улыбнулся пожилой человечек из морга. "Сумасшедший", -- подумала она, посмотрев на него. Надо было всех оповещать и организовывать все прощание, как и положено. Сначала гражданская панихида, потом церковь, потом могила. Все это надо было решать быстро. Но Андрей проявил невероятную истерическую энергию, пытаясь в ней забыться. Алла же первым делом позвонила Лене Дементьевой. Лена ответила коротко и неожиданно: -- Что-то мне в это не верится. Но потом добавила: -- Аллочка, я во всем помогу, как скажешь. И деньгами тоже. Даже не думай об этом... Но пока хватало Андрея. Дядя Валя, конечно, пропал. Но на работе Станислава все откликнулись как надо, а многие -- по душе. -- Какой он был замечательный программист, аналитик к тому же и прежде всего! -- заявил директор этого предприятия. -- Прежде всего -- аналитик! И закончил: -- Гражданскую панихиду подготовим на все сто процентов. Презренный металл не жалеть. Траурное объявление должно быть у всех на виду, прямо у входа в наше здание. Ксюша тоже подключилась, и Толя хоть и работал много, но кое-что успевал. Алла сообщала ему: -- Батюшка оказался очень хороший, все понимающий. Я ему рассказала о Стасике более или менее, он ссылался на бесов. Их действительно всегда было полно. Рассказал об особых молитвах... На кладбище тоже отнеслись с пониманием. Подготовили и машину -- сначала на работу, на гражданскую панихиду. Началось все невиданно тоскливым днем. Все вокруг серело и покрылось туманом. За телом на похоронном автобусе поехали только Алла и Андрей да какие-то рабочие. Все остальные ждали там, где должна была быть гражданская панихида. Надо было оформить бумаги и скорее забрать труп. Оформитель, сонный, как медведь, долго рылся в бумагах. Так что Алла и Андрей стали терять терпение. Вдруг сонный этот мужик поднял лицо от бумаг и брякнул: -- Таких трупов нет! Аллу взбесила такая кафкианская тупость: -- Да мы же совсем недавно у вас были и тело смотрели. И записи, паспорт его -- все было! Какой-то кошмар, Андрей! -- воскликнула она. -- Найдите, мы будем жаловаться! Сонный опять стал искать. -- И потом, почему вы все время говорите "труп", -- разозлилась Алла. -- Надо говорить "тело". -- Тело -- это когда живое, -- вдруг раздался из угла тихий смрадный голосок. -- А труп -- когда мертвое. Алла обернулась. -- А, это вы, -- сказала она. -- Вот этот человек тоже знал о нашем покойном и звонил брату о нем. Человек с тихим смрадным голосом на этот раз только улыбался и молчал. Улыбался широкой, мертво-значимой улыбкой. "Такое впечатление, что этот кретин знает о жизни и смерти -- все". -- Его зовут все-таки Соколовым, -- поднял голову сонный чиновник смерти. -- Да вы ищите, ищите скорее, а не спите, -- вспылил Андрей. -- Нам ехать надо быстрей на панихиду! Нас ждут много людей! Нашли место, где спать! -- А его зовут Карпов, -- опять из угла этот голос, как у крадущейся невидимой твари. Карпов поднял неестественное в чем-то лицо: -- Никаких таких значимых нету. Нефедова Станислава Семеновича -- у нас нет. Нет записи, нет паспорта. Ищите где-нибудь еще, копайте, но только не у нас. Андрей впал в ярость. -- Но вы-то, вы-то нас помните?! -- обратился он к жавшемуся к стене Соколову. -- Подтвердите это и ведите нас к телу, в конце концов. -- Какой-то кошмар! -- взмолилась Алла. -- Если запись затерялась, мы опознаем опять. -- Да кого опознавать-то, -- опять стал улыбаться Соколов. -- Чертову бабушку, что ли? Я вас двоих, к примеру, первый раз вижу. Алла и Андрей оцепенели. Это уже было слишком. Есть же предел человеческому восприятию. Где они находятся вообще? В предсмертном сне, или просто мир стал неузнаваемым? Холодный пот выступил на лбу Аллы, и сердце, родное сердце, забилось так истерически, как будто оно попало в тюрьму. Она беспомощно взглянула на Андрея. Тот подошел к Соколову и схватил его за горло: -- Ты что же, тварь, с ума сошел?! Ты нас не узнаешь?! Но тут же раздался свисток. Это засвистел сонный оформитель, Карпов. Вбежали какие-то санитары. Андрей не растерялся, предъявил членский билет Союза журналистов и потребовал начальство. Алла молча стояла, прижавшись к стене, теряя представление о том, в каком из миров она находится здесь. Пришел начальник, в белом халате, толстоватый, но выглядел он сонно и замученно. -- Нас ждет машина. Ждут сотни людей -- скоро начнется гражданская панихида. Потом церковь, кладбище. Все ждут, -- стараясь быть спокойным, начал Андрей. -- Где тело? -- Какое тело? Пришлось объяснять. -- Трупа нету, нет таких, -- вставил Карпов, как мышь. -- Спокойно, спокойно, господа, -- уразумел начальник. -- Вот женщина чуть в обморок не упадет. Нет записи -- это еще не все. Если есть похороны, значит, должен быть труп. Не пустой же гроб хоронить. Пусть товарищи пройдут и поищут. Это уже было что-то похожее на разум. Алла облегченно вздохнула. -- Опять ты что-нибудь напутал, -- прошипел начальник, обращаясь к Карпову. Алла и Андрей прошли искать. -- Труп не иголка, не мотылек, найдете! -- ободряюще крикнул им вслед один из санитаров. Они искали около часа. В глазах стояли одни окоченевшие лица, то безразличные даже к ужасу, то искаженные судорогой страсти по жизни, то плачущие в смертном сне. Алла знала все особые приметы. Она узнала бы мужа, если бы даже его лицо было обезображено. Но когда она видела его здесь -- оно не было даже тронутым насилием случая, это было его лицо. ...В конце концов они не нашли Станислава. Его тело отсутствовало. Надежда угасла. Труп исчез. Блуждая между мертвыми, Андрей, чувствуя, что свершилось что-то ужасное, что не укладывается в голову, пытался придумать какое-нибудь рациональное объяснение, чтоб в чем-то успокоить Аллу. Взглянув на нее, он с удивлением отметил, что она уже более или менее взяла себя в руки и первый шок прошел. Она даже с некоторой презрительной усмешкой смотрела в лица мертвых. Или Андрею так почудилось -- Алла во многом все-таки была вне его понимания. И в итоге он сам впал в истерику. Это случилось, когда голос начальника откуда-то из глубины морга глухо и