правду сказать - НЕ ЗНАЮ. Скорей всего, я эти сложности придумал. От непонимания. Не мог понять, как такую живопись создает обычный человек. К тому же что-то неприятное в нем... Он и сам знает, хочет вот избавиться... Ладно, я решил, захотелось тебе нормальный нос, получишь нос, простая и понятная идея. Не нужно усложнять. Сделаем ему нос, поправим уши, а что?.. Удалим странности лица. Тем более, за такие картины!.. А остальное... поглядим, посмотрим... *** Может, и не нужно усложнять, но отодвинуть сомнения не мог. Мне трудно было понять, зачем?.. Зачем эта суета, беспокойство о лице?.. имея такие картины за плечами?... Я был бы счастлив даже с лицом зверя!.. Людям в сущности нет дела... ну, жил среди них человек-художник, болел как все, обманывал, страдал... писал картины - и помер... Понятно, не само возникло изображение, но создатель отделен от него, и правильно. Каким я вижу художника, написавшего картины? И знать не хочу!.. Зачем он мне, только мешает - вещь сама по себе событие. Бывает, конечно, артист сам рвется выставиться на всеобщее обозрение - бесстыдство и самореклама... как, к примеру, позер Дали, умелый ремесленник, играющий с живописью и с жизнью. Но как он ни старается, и галерейщик, и критик, и комивояжер в одном лице... картине не прибавить, не убавить. Пустое занятие, на мой вкус. Согласен, бывает обидно - зритель рассматривает твои сокровенные образы, лучшие мысли и чувства вложены... а до автора и дела нет!.. И автор вылезает. Оказывается, этот странный человечек... это он?.. Смотрите, появился перед нами, рядом с картиной. Он глупый и смешной, глубоких материй не понимает, ничего путного сообщить не может, умный разговор поддержать не в силах... Мы лучше его знаем, сейчас объясним ему про его картины, как там на самом деле... Разве не лучше, если художник примет свою невидимость и отдаленность от картин с облегчением и радостью, или хотя бы смирится с ней?.. Оставаться невидимым, если честно рисуешь, пишешь, то есть, свободным от любви и ненависти, или даже дружелюбного внимания, - благо. Нет, не берусь сказать, что было толчком, внутренней причиной... То ли, действительно, его угнетало несоответствие лица и картин... то ли он хотел исчезнуть, то ли появиться в новом свете, быть принятым с пониманием и почетом... то ли просто решил поиграть в маски, усталость от собственного лица нередко порождает раздражение, злобу и кураж, клоуновский задор... Я не претендую на истину... Думаю, лучше вернуться к событиям, тем более, их немного, они просты и не поражают неожиданностью и остротой. Предпочитаю сразу, в двух словах, пересказать суть дела, чтобы не играть в прятки, не обманывать, не вовлекать вас в искусственные лабиринты... В этой не нужной никому, кроме меня, честности, не скрою, есть вызов - терпеть не могу остросюжетную литературу, в сюжете она остра, во всем остальном - тупа. *** Конечно, на истину не претендую, но надо было что-то ему объяснить... - Значит, вы против... - он был разочарован, но явно не верил, что окончательный ответ. - Я думаю, хирургия тут бессильна. Но кое-какие детали исправить могу, уши, нос... За это возьму три работы, остальные куплю. Он подумал, и говорит: - Слово даю, никакого криминала. Вы все можете, мне сказали. Так что, на ваше усмотрение... Я только пожал плечами, не мог уже отказаться от картин. Он не сказал, сколько хочет за картины!.. - Три тысячи вас устроит?.. - Рублей?.. Я в изумлении уставился на него. - Долларов, конечно. Он был искренне удивлен. Пожал плечами, наверное принял меня за идиота... *** Но я-то понимал, что совсем немного заплатил. И был рад безумно, картины мои!.. Но одновременно уязвлен его затеей, сама идея задела. Видите ли, недостаточно ему таланта, хочет чистоты и благородства на лице!.. Глупый человек, тщеславная пустая личность... Но если не вникать, это моя работа. Не забудь - только уши и нос... - У вас дома еще картины?.. - Дома?.. - он ухмыльнулся, - мелочь, несколько холстов. Остальные, штук тридцать... куда-то делись, разошлись... дарил... кое-что потерял при переездах... Так договорились? - О чем?.. - Я же показал рисунок... Нет, я понял, невозможно... Но сделайте, что можете, заранее согласен. Не соглашайся, я сказал себе, как это - "что можете..." Не связывайся - художник... Не философствуй, я сказал себе, будь проще, сделай ему нос. Всего лишь нос. Ладно - и уши... Больше ничего и пальцем не трону. Ишь, чего захотел! Сказал бы, сделай моложе, это пожалуйста... Это я с презрением и привычной умелостью. Нет, новое лицо ему подай!.. И тут же подумал, со странной легкостью отодвинув сомнения: А, ладно, пусть... как получится, так и будет. Когда не знаешь точного ответа, есть два пути: первый - отказаться от действий, второй - положиться на случай и мгновенную импровизацию. *** Но это кажется, что путей больше одного, или других обманываешь, или себя. Я с самого начала чувствовал - не удержусь... - Я же говорю, возьмусь... но никаких превращений. Нос, уши... может, чуть-чуть подбородок... и это все!.. Он снова ухмыльнулся. Глумливость, вот нужное слово, я долго его искал. Глумливая ухмылочка у него. Она меня задела, только что униженно просил, и уже уверен, уже торжествует... Но что мне до него?.. Если разбираться, откуда это хамство, сойдешь с ума... Убрать с лица проще, чем понять, старая-престарая идея меня посетила. Сухожилия, мышцы кое-какие пошевелить... отчего не попробовать?.. И тут же отмахнулся, с ума сошел... - Я только хирург, на многое не расчитывайте. После операции несколько дней подержу, швы... и посмотреть, что получилось. Он кивнул, мы расстались на три дня, на четвертый ему было назначено явиться. *** Хоть и сказал ему "не расчитывайте", три дня промучился в сомнениях. Eсли б не простая ясная задача - нос да уши, не сумел бы себя уговорить. Простая задача налицо, это успокаивает. Я говорил уже, обычно хотят чего-нибудь попроще - свежесть да подтянутость кожи, изъяны удалить... А этот надумал выглядеть благородней и добрей, высокие чувства ему на лице изобрази!.. Как на его рисунке - не лоб, а чело... Но не будь его холстов, которые поразили меня, затронули много личного... я бы не сомневался. Ничего особенного, хочет выглядеть получше. Нос сломанный, что хорошего?.. Мне приходилось делать посерьезней вещи с передней частью головы. И разве не шью отъявленным мерзавцам прекрасные лица?.. Не чиню потертости от беспорядочной жизни?.. Потом они продолжают точно также - мерзко и беспорядочно жить, и нисколько не страдают от нового лица... В сущности, я ничего не обещал. Нос - это понятно. Нос могу. И уши вполне способен подправить. А молодости ему не занимать. Так я говорил себе, но сомнения оставались. *** Но сначала неплохо держался, начал с самого обычного, понятного. Я смотрел на него, лежащего передо мной на столе, освещенного бестеневой лампой, покрытого простынями... Когда оперирую, я вижу лицо человека как особого рода местность, иногда это каменистая осыпь при луне, иногда пустыня... особый ландшафт, возвышенности и спады, воронки и пещеры... Бывает лицо-болото, бывает скалистая стена, нос - неприступный гребень, разделяющий на две половины мир... Лицо это не только плен, но и отдушина. Узнать себя, подмигнуть, пройдя мимо зеркала, поддакнуть своей слабости - важно. Тонкое узнавание... Исправив лицо, нельзя сделать человека лучше, он должен понимать. Можно освободить от страданий уродства, другое дело... Я всегда за минимум средств, хирург без лаконичности мясник... Тем временем его подготовили, усыпили, и я тут же приступил к делу. Осторожно, тщательно... миллиметр за миллиметром... Зрение и пальцы. И мои особые инструменты, дороже золота... Постарался, нос заново соорудил, выкроил, нашел в его тощем теле нужный мне хрящик... подробности не для дилетантов и слабонервных... Чуть тронул уши, хотя не хотел, люблю характерные, чертовы эти завихреньица... И остановился. Ничего в сущности непонятного, он хотел лицо поблагородней, отчего не сделать?.. Мне было интересно, что я еще смогу... Задача подстать моему таланту, раньше передо мной не было таких вершин. И я пошел чуть дальше. Несколько мышц и сухожилий около рта, мимика его мерзкая... потом чуть-чуть около глаз... Безумная работа, микроскопические сдвиги... Совсем немного вмешался, чуть-чуть подправил. Несколько часов корпел, словно сапер на минном поле... И все. Он стал прекрасен, мимика сначала несколько скована, потом я не мог налюбоваться. Я уж не говорю про нос и профиль. Медали чеканить бы с него... *** Но с его рисунком - ничего общего, и сотой доли... я не сумасшедший. Ну, улыбочку подправил, геометрию лица подлечил... Он не то, конечно, имел в виду. Я с противоречивыми чувствами смотрел на свой результат. Досадовал, что не хватило смелости пойти дальше... любопытство и профессиональный кураж... и радовался, что не влез туда, куда мясникам нет входа. Молчание и благородство - это ведь не лицо. А через неделю он исчезает без предупреждения. Я собирался еще понаблюдать, прихожу - койка пуста. Уехал с исправленным лицом, с деньгами, и без картин, все честно, но я досадовал. Хотел увидеть, как будет изменяться лицо, пробьется ли на поверхность то, что я так удачно скрыл. Я не был уверен, что сработал надолго. Но к носу это не относится, и к ушам тоже. В них я не сомневался, заработал свои картины честно. С тех пор прошло больше десяти лет. Я мало что о нем слышал, говорили, он женился, переехал из Таллина в небольшой городок у Чудского озера. Про выставки ничего не знал, сам его картины неоднократно выставлял, но ни одной не продал. Они всегда со мной, висят на стенах квартиры, а две утренние таллинские улочки напротив кровати - проснусь и тут же их вижу. Мне легче становится, все-таки что-то настоящее, бесценное рождается и в наши дни. *** И прошлым летом они здесь висели, укор двум лоботрясам с их недоделками. Они Мигеля не замечали, как-то ухитрялись не видеть, не совершая никаких усилий... Словно из разных миров. Не в первый раз такое видел, то ли узость взгляда, то ли защитная реакция... Но вот кончилось мое время, медицина ждет. Купил ту самую, что сразу отложил, больше не нашел ничего. "Почему эту?" "Приходи, - говорю, - приноси еще, сразу не расскажешь..." А второму ничего не сказал, хлопнул по плечу, старайся... Кто знает, может, и получится у него... догадки да подозрения лучше при себе держать. Собрался, вышел из дома, по пути заметил белый уголок в почтовом ящике. Мне редко пишут, с каждый годом все реже. Писать разучились даже те, кто раньше умел, а для новых это долгий непонятный процесс, чем его заменили?.. "Ты в порядке?.." " Я в порядке..." Убогость какая... Вытащил письмо из ящика, первое и последнее от Мигеля, проглядел в метро - "Приезжай!" и какой-то бред впридачу. Что-то не так у него, понял. Часто его вспоминал - как там лицо, которое мы с ним облагородили?.. И новые картинки бы увидеть, наверное столько успел наворотить... Не стал раздумывать, через несколько дней собрался и поехал. Теперь Эстония сама по себе, но визу купить несложно. Обрадовался, наконец есть повод сдвинуться с места. Мне уже казалось, кроме медленного сползания, ничего со мною не случится, тягостное чувство... Лето у меня было почти свободно, и давно туда собирался. Эти поездки мне нужны, раз в несколько лет. Хотя не скажу, что приятны - тянет... хочется что-то еще понять, и знаю наперед, что ничего не пойму. Все больше чужого там, и только несколько пронзительных деталей упрямо не сдвигаются с места, убеждают меня, что не приснилось, не придумано... Ух, какая тоска, если б вы знали... чувство, словно из тебя выматывают жилы... Будто что-то хочешь разглядеть за пределами зрения... Так началась, вернее, двинулась к концу моя история. Я говорил уже, что против захватывающих сюжетов. В первых же словах готов выложить главное, а потом долго кружить вокруг да около, то приближаясь, то удаляясь... находя и выхватывая новую частицу из многократных повторений... У Мигеля *** Утро провел в Таллине. Самое одинокое время - первые проблески дня, рассвет, пустынный город, тяжелая от влаги листва, камни, поросшие мхом, чахлые сосенки на берегу, прохладный песок, ленивое серое море... Все застыло перед новым циклом, тоска... Это надо видеть. Это молчание нужно слышать. Это невозможно почувствовать постороннему и равнодушному... Вот по этой дорожке я шел к морю, мне было лет семь, потом шестнадцать... потом я уехал... На ней все тот же гравий. Наверное, не тот, но очень похож. Полянка, в середине рос дуб. Это он стоит, что для него полсотни лет... Разница в длительности жизни, моей - и домов, камней, деревьев, не просто удивляет - пугает, мои двадцать тысяч дней для них один миг. Мои родители рано умерли, так что в десять я был уже один, рос у бабушки. Домик у дороги, что вдоль моря. Вот он, в нем и теперь кто-то живет. Меж известняковых плит, которыми вымощен дворик, растет новая трава. Я не могу приближаться, это слишком для меня. Достаточно, что все это есть... Наконец, понял, хватит мучить себя, пошел на автовокзал, купил билет, перекусил в буфете. Булочки пахнут по-прежнему, ваниль и кардамон... знакомые бутербродики с луком и яйцом... И уехал в Муствее, небольшой городок около Чудского озера, там жил Мигель. Вернее, за городом, на дороге, что огибает озеро. Он обещал встретить, и адрес написал, из чего я сделал вывод, что не встретит. *** Но я и не ждал этого, встречи, как проводы, мне тягостны. Люблю неожиданно появляться и исчезать, тогда чувствую себя путешественником, открывателем, а не туристом, которого обслуживают и охраняют. Еще в поезде тщательно изучил его письмо. Из простых листков я извлекаю массу интересного, письма выдают много такого, о чем человек говорить не хотел. Как он написал... - "вопрос жизни и смерти"?.. Я не поверил. Ради этого письма никогда бы не тронулся с места, какая-то фальшь в нем проступала. Если б не картины... Мне было мало, я хотел новых картин. Ну, да, эгоист, но, в сущности, кто он мне?.. Поправил ему лицо, купил картины... потом он исчезает на годы... Решать чужие проблемы в чужой стране... не желаю, и невозможно. Несколько часов на автобусе... В августе в этих краях прохладно, осень где-то наготове. Впрочем, и июль не сильно отличается. Сначала за окном плыла назад тусклая равнина, потом холмики, холмы... по мере удаления от моря, природа несколько оживляется. Я как-то был здесь, тихое захолустье, автостанция у дороги... Как я и предполагал, никто меня не встретил. Зашел в лавчонку, купил две бутылки яблочного вина, буханку белого хлеба, увесистый кусок полукопченой колбасы, и пошел по дороге к озеру. *** Пейзаж здесь живей, чем у морского берега, но все равно северное разнообразие, довольно монотонная картина. Недаром голландцы сильней всего в натюрмортах, рисунках, жанровых сценках, мифологии, библейских темах, и мало нового внесли в пейзаж. Потом начал спорить с собой, вспомнил Рейсдаля... Вот что значит, вышел на природу заученный человек. Я шел по обочине хорошей асфальтовой дороги, потом она сменилась приличной грунтовой... мимо не спеша проезжали машины. Здесь некуда спешить, и это мне нравится... По левую руку от меня до горизонта простиралось поле, местами жидкий кустарник, за ним кое-где виднелись крыши хуторов. Дорога слегка изгибалась вправо, постепенно приближаясь к озеру, наконец, осталось метров триста, я уже видел воду. Слева открылась большая поляна, окаймленная редкими кустами, и на ее середине, метрах в семидесяти от дороги, возвышалось удивительное сооружение. Не могу назвать это домом, язык не поворачивается. Если вспомнить вавилонскую башню Брейгеля, уменьшить ее... Нечто подобное я увидел. Башня из красно-коричневого кирпича, метров пятнадцати в диаметре, высотой с пятиэтажный дом... большие круглые окна. Крыши не было, сверху свисали клочья прозрачной пленки. Судя по окнам первого этажа, на которых навешаны какие-то тряпки, здесь жили. "На пятом километре от города найдешь мою башню..." Это в письме. Я принял его слова за обычную болтовню. А тут, действительно, увидел ожившую фантазию Брейгеля... *** Но у Брейгеля полно окон и дверей, а здесь ни одной двери... Со стороны дороги входа не было. Окна первого этажа на высоте трех метров, заглянуть в них невозможно. Я пошел кругом. Никаких признаков жизни, полная тишина. С дороги иногда слышался гул и скрип гравия, проезжали машины, а из дома ни звука... Кажется, никого, а ведь он знает, что приеду. Я постепенно поворачивал, наконец, оказался с задней стороны дома, увидел высокое крыльцо тоже из красного кирпича, и дверь в дом. На крыльце тощая женщина в платье гораздо выше колен и старомодной шляпке прыскала перед дверью бензин из канистры. Дама в шляпке спешила. Я окликнул ее, она, ничуть не смутившись, спросила: - Спички есть?.. Опять забыла... Канистра была почти пуста, бензина, сразу видно, маловато чтобы поджечь такую махину. И вообще, трудно было поверить, что хоть что-то здесь может загореться. Дом, правда, на небольшом возвышении, но через дорогу озеро, берег в камышах, топь непролазная... Стены башни на высоту человеческого роста обросли мхом. - Спичек нет, - я ответил старухе, поддавшись ее тону, будто ничего не видел. И сам спросил: - Хозяин где?.. - Мучитель в бане - она говорит, - ладно, сегодня не вышло, я еще приду... Махнула рукой и пошла в сторону соседнего дома, метрах в двухстах, отделен полем и полосой низкорослых сосен. - А где баня?.. - я спросил ей в спину. Она махнула назад, в сторону кустов: - Там речка, - и пошла. *** Не знаю, как будет в другой раз, но этот поджог протекал мирно и кончился ничем. На крыльце воняло бензином. Я дернул за роскошную бронзовую ручку, дверь плавно открылась. Узкий коридор привел меня в круглое помещение в середине здания. Вертикальная труба пяти метров в диаметре, я стоял на дне. Выше последнего этажа на отверстие натянута прозрачная пленка, через нее виднелся кусок серого немытого неба. Темновато... Вдоль стен на нескольких уровнях карнизы с перильцами, на верхних этажах по две двери, на нижних двух - по семь или восемь дверей. С этажа на этаж вели узкие крутые лестницы. Я подчитал примерный периметр здания - около пятидесяти метров. Если по восьми комнат, по числу дверей на нижних этажах... то каждая из них примерно 6 метров в ширину у наружной стены и около четырех у внутренней... странная форма... Это было немалое сооружение. Что же на верхних трех этажах, там всего две двери?.. Воды на полу не было, дожди не проникали сюда. И то хорошо, подумал я, потому что панически боялся сырости. Родился в этих краях, на плоской болотистой земле, и как только немного вырос, убежал в Россию. Были и другие причины, более веские, чем сырость, но это долгий разговор. *** Пусто и тихо, ни звука снаружи. Обожаю тишину, но эта не обрадовала. Но надо отдать должное строителю, стены фундаментальные. И никакой штукатурки, украшений, голый красный кирпич, на диво неровно положенный, надо постараться, так неряшливо уложить... Толкнул дверь, что была рядом, она открылась, и я вошел в комнату странной формы в ней было одно большое круглое окно, похожее на судовой иллюминатор. Здесь, судя по обстановке, жили, если это можно назвать жизнью. Кирпичные стены, цементный потолок, пол тоже из цемента, частично закрытый старыми газетами... кровать, на ней какие-то серые тряпки, у окна большой стол, заваленный грязной посудой, от нее пахло несвежими объедками... Этот интерьер удручал меня, хотя я видел много убежищ, халуп, подвалов, я ведь везде искал художников, и где только не жили эти существа... Были и в моей жизни времена, когда я пропадал в зловонных дырах. Но то, что я увидел, все равно поразило меня - огромное строительство, гигантомания - и груда объедков, немытая посуда... Большой замысел - и нелепое, неряшливое исполнение. С тяжелым чувством я вышел из комнаты, потом из дома, и направился в сторону кустов, за которыми баня. *** Впрочем, неряшливостью меня не испугаешь. А вот встреча с малознакомым человеком на его территории всегда связана с тягостным напряжением. За кустами оказался неглубокий овражек, по дну протекал ручей. Я перешел овраг по мостику, поднялся к низенькому срубу из потемневших огромных бревен. Только собрался войти, как дверь распахнулась, и из бани выскочила огромная голая баба. Видимо не заметив меня, хотя это было сложно, она добежала до воды - и плюхнулась на дно, глубина здесь не превышала полуметра. Шлепнулась и начала кататься, разбрызгивая воду. На дне был слой черной грязи, она с самозабвением размазывала эту дрянь по всему телу, что-то негромко напевая... Она шлепала себя по огромному животу, по бедрам... груди мотались из стороны в сторону... Я, оторопев, наблюдал, она по-прежнему не видела меня. Всю жизнь обожал такое богатое безмозглое мясо, жена ловила мои взгляды, упрекала, но я не изменял ей... потом досыта наигрался... Наконец, вся женщина превратилась в темный чурбан и потеряла для меня интерес. Я отвернулся, постучал в дверь и, не услышав ответа, вошел. В предбаннике было полутемно, я разглядел большой стол из прочных досок, скамью... На краю скамейки пристроился человек, он писал в блокнот на коленях, пренебрегая пустой поверхностью стола. Человек поднял голову и сказал: - А, это вы... я сейчас. Это был Мигель. Он был потрясающе красив, со скульптурным подбородком, носом с небольшой горбинкой, высоким лбом... Мужественное лицо героя и победителя. Мое творение. Я гордился собой. Нос, уши... мимика - я говорил. Теперь нечего скрывать, и мышцы шеи чуть-чуть подправил, голова сидела свободно и гордо, не то, что раньше... Он улыбнулся мне - просто и доброжелательно. - Милости просим, - говорит, - вы страшно нужны мне. Я все вам понемногу покажу и расскажу. *** Я довольно избалован успехом, умелостью рук, но такого лица все равно не ожидал. Красавчик!.. Правда, особого благородства не заметил, но ничто не возьмется из ничего... На пороге появилась баба, увидев меня, ничуть не смутилась, спросила страстным шепотом: - Я подожду на лавочке... Будем дальше лечиться?.. Мигель захлопнул блокнот, улыбнулся, засверкали зубы. Новые челюсти?.. гниль была... И очень сердечно говорит ей: - Милочка, ко мне приехал далекий гость, извини... На сегодня ограничимся ваннами, а вагинальные процедуры придется отложить. Не забудь, личико ключевой водой, остальное - до заката не смывать!.. И мне: - Идемте, на сегодня прием закончен. Мы вышли и направились к дому. Я шел, слегка оторопев от новых впечатлений. Кажется, будет приключение... *** Но я не мог предвидеть, как оно закончится. - Чем вы занимаетесь таким интересным? - я спросил по дороге. - Лечу баней и грязями. Вообще-то мне все поддается, но особенно женские болячки. Лечу и снаружи, и изнутри... - он снова улыбнулся мне, озорно у него получилось, и так мило, что я просто онемел. И не нашел ничего лучшего как спросить: - Здесь, оказывается, лечебные грязи? Он засмеялся: - Шутите, кто вам сказал, что лечебные?.. Эффект внушения. У меня около ста пациенток ежегодно, многие приезжают издалека. И, представьте, девяносто пять процентов выздоравливает. Вошли в дом, он зажег свет. Посреди круглого холла стоял большой стол, на нем банки с красками, тазик с мутной жидкостью, в нем лежали широкие плоские кисти. Мигель прошел мимо, открыл дверь, и мы оказались в комнате, в которую я заглядывал, с незастеленной кроватью и большим круглым окном в сторону дороги. Я почти сутки ехал, и теперь почувствовал, как сильно устал. Увидел кресло в углу и свалился в него, а он стоял посредине комнаты и разглядывал меня. - Отдохните, завтра разберемся. Я уверен, вы поможете мне. Он свернул свои вещи и унес в соседнюю комнату, принес одеяло, белья не предложил, но я и не мечтал о белье. Кинулся на кровать и тут же заснул. *** Проснулся, и долго думал, куда меня занесло... Так и не припомнил, пока не увидел Мигеля. Он просунул голову в дверь - идите есть. На столе почти чистая клеенка, на ней гора нарезанного хлеба, толстыми ломтями - колбаса и сыр. Тарелок не было, вернее, груда грязных на полу, прикрытая старой газетой. Пили чай, то есть, мутную бурду, которую он заваривал в синем ковшике с отбитой эмалью. Варварство, но я вежливо терпел. Мне важно было разглядеть его, и пока он ел, попеременно откусывая то колбасу, то сыр, то хлеб, я рассмотрел все, что хотел увидеть. Я подправил ему нос и уши, и они сохранились, также как благородный наклон головы, но это дело обычное, и за успех я не считал. А вот остальное... До операции его мимика была по меньшей мере неприятной, ухмылка вызывала недоверие, стоит добавить про суетливость в движениях, развязную веселость, пошлый хохоток, мокрые губы, блестящие глаза... Теперь он был улыбчив, мил, с теплой интонацией в голосе... движения крупные, задумчивое выражение лица... Я был в восторге, и все-таки недоумевал, не рассчитывал на такой эффект... По утрам я пью кофе и ничего не ем, поэтому мне было просто, сидел с чашкой якобы чая и смотрел на него, а он все ел и ел... Понемногу что-то менялось в нем. Он начал жирно чавкать, уши двигались как живые существа... Наконец, он насытился, уселся поудобнее, рыгнул, ни улыбки, ни манер, словно подменили... и говорит: - Давай о деле. Знаешь, почему ты мне нужен?.. Мне картины позарез нужны. Верни картины, ты не заработал. И главное - верни мне мое лицо, мясник!.. *** Мясник - это ладно, я сам себя так называю, но он обращался ко мне на "ты", это меня возмутило! Его дружелюбие и улыбка вначале, и этот тон теперь... все изменилось буквально за полчаса... Откуда это?.. Вчера он был сама любезность, и еще до завтрака вполне нормальный человек... Картины я купил, между прочим. А те три... но я же починил ему нос, поправил уши, я уж не говорю о мимике, о многих мелких, но важных деталях... он красавчиком стал!.. Потом я понял, его настроение менялось десять раз на дню. - Что вас не устраивает в лице?.. Я видел, он еле сдерживается, губы шевелятся, от бешенства ничего сказать не может. Мне стало не по себе, кажется, он на все способен... Я был гораздо выше его и тяжелей, но не так молод и быстр, и уже не помню, когда в последний раз дрался... Но он сдержался, облизнул губы, и хрипло сказал: - Чужое... Как в противогазе... задыхаюсь, и не содрать... Не узнаю себя. По утрам перед зеркалом пугаюсь... И я не могу писать картины!.. Что ты испортил во мне?.. Не получается. Вот это меня сразило наповал. Я-то рассчитывал на новые работы, и вовсе не думал, что все так плохо!.. Грешен, тут же пожалел, что явился, вот и расхлебывай теперь... Но при чем тут лицо, что за ерунда... Он немного остыл, и был готов разговаривать. Перешли в его комнату, он развалился с ботинками на кровати, я устроился рядом в кресле, немного полегчало. И я раздумал удирать, может, чем-то помогу ему?.. Вины не чувствовал, но все-таки замешан в его делах. Хотя непонятно, при чем тут пластика лица... Но он мне не был безразличен, я восхищался его картинами. Оказывается, теперь не пишет... Он помолчал, и нехотя признался: - Может и не операция... Но что-то изменилось. Так что, давай, верни все как было, а там посмотрим. *** Может, вины я и не чувствовал, но был сильно смущен. - Это невозможно... И что, собственно, вы хотите вернуть, сломанный нос?.. Он через силу улыбнулся, я видел, ему кисло. - Нос, может, и не надо, а все остальное... что ты там нахимичил, я же не знаю... Мне стало жаль его. - Обратно не получится, - говорю, - поплывем еще куда-то, исход непредсказуем. - Я писал, а теперь не могу... Это было выше моего понимания, я молчал. Непонятно, почему так получилось. - Что-то сломалось или лопнуло во мне, вот и поставь обратно. Я старался, учился, почему не рисую?.. Я не знал, но решил понять. - Кто вас учил?.. - Сначала жена, потом знакомый ее, художник, лучше его здесь нет. Все было хорошо, даже заказ дали, президента напиши... - И написали?.. - А как же... Он потянулся и вытащил из-под кровати пакет. - Смотри! *** Если дали заказ, значит не все хорошо. Таким как он, ничего не дают. Несколько поясных портретов маслом. Один и тот же мужик, жирная туша, рожа тупая, свинячьи глазки... Тщательный рисунок, поверх него раскрашено в телесные оттенки. Поросеночек ничего себе... Я чуть не засмеялся, настолько это было дико, тяжеловесно - и достоверно! Настоящий примитив, сильный и честный. Но если смотреть глазами заказчиков, из тех кругов, это ужасно. - И что сказали?.. - Чуть не побили, вытолкали в шею. Угрожали... говорят, ты против независимости, политику нашли... Он был подавлен, просто убит горем. Он так хотел написать настоящую картину!.. - Одно время я даже застрелить тебя хотел, - говорит, протягивает руку, достает из-под подушки большой блестящий пистолет. - Это все твои штучки с лицом... Подержал в руке и положил обратно. - Потом одумался, сам виноват. Начал учиться. Что я мог сказать - "при чем тут я?.." Молчал. Чувствовал свою вину. Не за лицо, конечно, а за то, что бросил его, забыл. Получил от него то, что хотел, и равнодушно отбросил. А он темный... нет, не дурак, просто темный человек, запутался вконец. - Я вот что решил, - он говорит, - отдай мои картины. У меня сколько-то ранних осталось, и больше ничего, кроме разной чепухи. Не получается. Из-за лица!.. Сам себя перестал узнавать, оттого и живопись застыла. У меня планы были. Приехал с деньгами, женился, писал день и ночь... А они - "ничего не умеешь..." Взялся, учился, мучился, все по-другому... и снова ничего... И я решил построить музей, повесить здесь свои картины, которые написал. И делает широкий жест вокруг себя. Это здание и есть музей, оказывается. Неплохо задумано. Внизу хранилище, жилье, выше галереи вокруг здания, свет льется из больших окон, и сверху... вокруг тишина... - Здесь все картины будут. С теми, что у тебя, штук сорок наберется, а там посмотрим. Лицо вернешь, может, снова начну. Вот когда пожалел, сколько роздал, продал... И что теперь? - картин мало, на музей денег не хватает. Грязь помогает, но на такую махину... знаешь, сколько еще нужно?.. Без крыши пропаду, как польет... пленка не защитит. Заказал, а расплатиться не могу. Отдать ему картины?.. Он с ума сошел, не отдам. - Я должен подумать, - говорю. Не хотел ссориться с ним, но уступать не собирался. - Поживи у меня, посмотри, как я тут делаю дела, зарабатываю деньги на музей. Уверен, что поможешь. Я по-прежнему сидел в кресле, он лежал, пистолет торчал из-под подушки толстой блестящей рукояткой. Он небрежно сунул его туда, и, кажется, забыл о нем. Внезапно я наклонился и быстрым движением взял оружие. Он недооценил длину моих рук и быстроту пальцев, я ведь привык всю жизнь хватать инстументы из рук сестры, моментальное движение. Он даже не пошевелился. Я поднес пистолет к лампе, вытащил магазин. Это был обычный газовый пистолет. Я молча положил его на место. Он усмехнулся: - Шутка, я не злодей. Но насчет картин не шучу, отдай, операция не удалась. -Пока что не вижу, нормальный нос, и лицо... -Ну, ты понимаешь, о чем я... -Не понимаю. Я ничего не обещал. Он помолчал, потом нехотя признал: - Пожалуй... Но прошу, помоги мне. - Попробую... посмотрю... чем могу... *** Как я могу обещать, если не понимаю, что происходит с ним?.. Ну, покопался слегка в уголках губ, кое-какие мышцы потрогал... Что это могло изменить, кроме улыбки? При чем здесь лицо, слушает каждого встречного-поперечного, берется писать президента, хряка этого... Но он не поймет, какой смысл говорить... - Попробуй, привыкни к лицу. Красивый малый, что тебе надо, это же только - лицо!.. Его передернуло от отвращения, вздохнул: -Это совсем не я... -Разве лучше было с поломанным носом?.. Он помолчал, потом говорит: Давай, я тебе лучше покажу, я ведь много писал сначала, года полтора-два... Мы пошли в соседнюю комнату, пустую, пол застелен серой грубой бумагой, на ней лежат холсты, я насчитал двадцать и сбился со счету. Стал смотреть то, что он вытаскивал из кучи и бросал передо мной. Нет, не по-старому он писал, другая живопись. В ней не было той обезоруживающей искренности и простоты, которые я особенно ценю, но это было сильно и свежо. Интересное начало... Только не доведено... ни одной завершенной вещи!.. Среди эскизов что-то промелькнуло, я тут же протянул руку и вытащил, похоже, единственную законченную картинку. Натюморт, похожий на тот, что у меня висит... Только в том покой, грусть, тихое достоинство, а здесь... Почти те же вещи, клочок с рисунком... но не домашние, надежные, а выброшенные морем на мокрый песок... столетний уклад безжалостно вывернут наизнанку... На рисунке женский портрет, по-моему он хотел изобразить Мону Лизу... большое блюдо, гроздь винограда, рядом какие-то мелкие вещи... Совершенно неуравновешенная композиция, но каким-то чудом сложилась в законченную вещь. Хотя состояние крайней неустойчивости меня не оставляло. Я смотрел на морской берег с разбросанными по нему домашними вещами, посудой, рисунком - и видел полное крушение. Если раньше - неустойчивость и предчувствие беды, то теперь разлом, разрыв и пропадай все пропадом!.. Если раньше только тревога, то теперь беда уже свершилась, он идет за ней и записывает последствия... Но как держится эта сползающая в море куча?.. Крошечное белое пятнышко, которое я сначала принял за далекий фонарь в самом темном углу. Оно уравновешивало изображение на грани крушения. Получилось. Он нащупывал свой путь. *** - Ничего не получалось. Я мучился. Никогда раньше не мучился из-за картинок, всегда радостно было, интересно... И никто не берет, даже на выставку - смеются, головами качают... Вид у них... сам знаешь, индюки... Обидно. Жена сказала, тебе бы поучиться у настоящих... - Кто жена? - Классный художник, знает, что говорит. Я не стал спорить, еще наслушаюсь этой чепухи. - Вот этот натюрморт на морском берегу... куплю. - Двести баксов. Я молча вытащил деньги, заплатил, отложил картину. Больше не нашел ничего, незавершенные вещи. На грани равновесия, оттого и не мог закончить. Тяжелая задача, понятно, что мучился. Зато достойная, пан или пропал... При чем здесь портрет президента?.. Хочет понравиться, стать, как все?.. Но ничего, нужного им, не умеет... - Эти давно написаны?.. - В самом начале. Начинал легко, а закончить - никак... Бросил, надо было жить. Потом музей решили строить. И тут умирает жена... Об этом я ничего не знал. Действительно, где жена? - Умерла. Два года как погибла. Упала с высоты. Мы только подвели под крышу... Лицо его искривилось, губы запрыгали, но он не заплакал, только судорожно вздохнул. Я молчал, ненавижу это "sorry", а что говорить, не представляю в таких ситуациях. Потом спросил: -А что за женщина, поджог устраивала? Он помолчал, потом нехотя ответил: - Мать Марины. Она всегда была против меня, музей ненавидит. Приходит, как напьется, хочет поджечь, но то спички забудет, то канистра пуста... Как пенсию получит, так и жди ее. Пьяница, истеричка... но в сущности безобидна, ни разу не подожгла. - Где живет? В соседнем доме. Марина настоящий художник... была... много училась. Нас не хотели в галереи, и мы решили построить свой музей. И вот так все кончилось... Я перестал строить, а в этом году решил закончить. Ты мне картины верни. Больше всего меня поразило не "верни", а то, что в глуши, вдали от города, в мокром поле, какой тут может быть его музей! Он здесь чужой, среди туземцев, обожающих подражания... чистенькие с банальным содержанием картинки. Кому он нужен... - Ни картин, ни денег... - он вздохнул. - И теперь я один. Или музей, или смерть, так я решил. Он уехал в город по делам, а я остался, гулял, думал о том, что увидел и услышал. *** Нет, не музей в глуши меня поразил, а он сам. Я ведь почти не знал его, ну, лицо... это вывеска - лицо... В сущности, я поступал как он - рисовал образ по картинам. И вот, столкнулся с автором. Мне не понравилась встреча, и я винил в этом его, он противоречил моему представлению. Я не дождался его возвращения, лег спать. Утро третьего дня началось с хорошего настроения. После нескольких хмурых дней появилось из-за туч солнце, белоснежные облачка, украшение северного неба, засияли, и место показалось мне не таким уж мрачным, красивое озеро, ярко-зеленая густая трава на лужайке перед домом, и сам дом... странное, конечно, сооружение на ровном месте, но своеобразная архитектура, надо признать... Привезли отделочные материалы, Мигель целый день суетился, размещал их в свободных комнатах первого этажа, разговаривал с рабочими отрывистым повелительным голосом. Я не вмешивался, сидел на крыльце и читал. Стемнело когда сели есть, начались разговоры, вклинились далеко за полночь... Я тогда понял, у него нет меры ни в чем. -Почему здесь музей?.. Через два года после Москвы женился. Это их земля, теща подарила нам в самом начале, думала, я ничего человек, обычный... красавец, да?.. Марина говорит, тебе учиться и учиться надо... Я учился. Она меня учила рисовать правильно. Она умерла... Я похолодел от предчувствия чего-то дурного. А он продолжает: - ... в прошлом году, рак легких... много курила... А картины ее будут в музее. Пойдем, покажу. Но ведь она упала и разбилась... Так упала или заболела?.. Он, видимо, не помнил, что говорил вчера. До меня начало доходить, насколько все запутанно и вязко... Глубокая ночь, а он не признает времени, в нем работает какой-то моторчик, непрерывно, не уставая... Поплелся за ним на третий этаж, первая галерея по окружности здания. - Начало экспозиции, продолжение выше. Идея мне понравилась. Если б это здание да в подходящее место... Впрочем, не знаю, где сейчас подходящее. Вдоль стены лицом к ней стояли картины в дорогих рамах с лепниной и позолотой, их было около тридцати. Он начал поворачивать их, одну за другой, одновременно расставляя пошире вдоль стен. Обилие яркого и дешевого Ренуара. Такого наглого открытого заимствования я не видел давно. Его женушка превзошла всех местных подражателей, которых пруд пруди, я знаю это досконально. - Ну, как? - Он явно ожидал похвал. Я не знал, что ему сказать. Ведь все-таки жена... и умерла... упала или не упала, рак или не рак - все равно погибла, и надо соврать. Я чувствовал, что надо, но он был чертовски интуитивен, как обмануть его настороженное внимание... Тем и велик был Ренуар, что умел ходить по краю, не падая. Подражание ему смертельно, хотя, кажется нетрудным делом. Мелкие мазочки, яркий довольно грубый цвет... Так бесстрашно балансировать на грани вкуса мог только гений, да с особой выучкой росписи прикладных изделий, ведь начал он с расписывания фарфора. - Я плохо разбираюсь в современных течениях... Но я удивлен... - больше я не смог выжать из себя. - Вижу, не нравится, но признай, очень профессионально!.. Я с облегчением покивал го