лись мужики с цепами - на одоньях как раз рожь молотили. Окружили Зюзю... А он эдак вот, вроде Самоченкова, в землю смотрит. И Ванина рубаха на нем... "Бейте его, ирода!" - скрычал Бородин. Твой отец, Матвей Матвеевич, как ахнул его по голове калдаей цепа. Зюзя - с ног. И пошла молотьба... До смерти его цепами замолотили. Вот какая ревизия. - Сказано, на рога полезешь - на рожне и останешься. - Это правильно. Одно слово - диктатура пролетариата... - Но, товарищи, мы живем не в старой России, а в новом обществе, - продолжал, передохнув, Иван Иуданович, - значит, и поступать мы должны по-новому. Перевоспитывать. В ногу идти, как в газетах пишут. То есть возьмем Самоченкова на поруки, поскольку он первый раз увез машину картошки. И не осознал как следует своего проступка. А так как он еще не осознал всю ответственность, нельзя считать, что взял он картошку с целью... - Правильный сделал вывод из словесных показаний Иван Иуданович, - поднялся вслед за счетоводом парторг Настенкин, бывший районный прокурор. - Если исходить из словесного определения, то нарушение законности налицо. Но, товарищи, слово к делу не пришьешь. Для установления умышленного воровства еще недостаточно одной накладной. Нужны свидетельские показания. А главное - установить причину факта самого воровства. Вот в чем суть! - Настенкин говорил горячо, высоко запрокинув острый подбородок, глядя в потолок, и пальцем грозил кому-то, как будто бы его противник затаился там, на чердаке. - Стало быть, мы подошли к первопричине - учет у нас плохо поставлен. Вот в чем гвоздь! В самом деле, увезли картошку прямо с поля, сдали на завод и деньги получили... А мы с вами узнали об этом только полгода спустя. Да и то по ревизии. Кого же винить в плохом учете? Самоченков здесь ни при чем. Бригадира тоже нельзя во всем винить. Он и так работой перегружен. А виноваты мы сами - учет не наладили. Вот почему я считаю, что нарушение законности было, но сделано не с целью. Предлагаю Самоченкова взять на поруки, то есть вынести ему общественное порицание, а учет в бригадах укрепить. - Вопрос бригадиру имеется! - порывистый, лупоглазый председатель рев комиссии, который откопал эту злополучную накладную, потянулся через стол к бригадиру. - Ты давал Самоченкову квитанцию на картошку? - Я. - А где корешок? Бригадир дернул бородой, расстегнул верхнюю пуговицу такого же, как у председателя, френча, и растерянно поводил глазами, смешно отвесив нижнюю губу. - Ну при чем тут корешок, Матвей Матвеевич? - сказал председатель. - Мы же собрались не отчет с бригадира спрашивать! - А при том!.. У председателя сельсовета сдано три машины картошки... Да Иван Иуданович две машины сдал. - Погодь, погодь! У меня есть огород или нет? - крикнул Иван Иуданович. - Ты две свиньи за зиму выкормил... - Матвей Матвеевич! Кто вам дал такое право? Вы сперва установите. - Вот я и спрашиваю: где корешки квитанций? Бригадир опять замотал головой, как взнузданная лошадь. - Да не съели же их, - сказал председатель. - Пропили! - Матвей Матвеевич обернулся к председателю. - У нас все премии водкой выплачиваются. Телятница Пузырева чуть в навозной яме не утонула спьяну. Это что, премия? А на молочной ферме гармонь купили... Это тоже премия? Цельными ночами наяривают напролет. У возчика молока лошадь от этого веселья сдохла. А тебе все без цели... Эх, Иван Ларивонович! - Так ведь народ свой резон на все имеет, - отбивался председатель. - Ты вот не пьешь, а другой пьет. Кто прав, кто виноват? Намедни племянница твоя замуж выходила - тебя на свадьбу пригласили, а ты не пришел. Это как же рассудить! Ты думаешь, характер показал? А народ вон по-другому рассудил. Нехорошее говорят про тебя на селе, что, мол, в гордость пошел. И хуже того - философией занимается. - Я сам в гости никого не приглашаю и к другим не хожу. Вот моя философия! А некоторые у нас не то что на дому - в правлении компании водят. На той неделе из колхоза "Ответ интервентам" приезжали? - Соцсоревнование! - Ага! На этом соцсоревновании пять ящиков водки выпили, пятьсот яиц съели да пятьдесят петушков. Вот чего стоил нам приезд "интервентов"! - Ты меня "интервентами" не попрекай! Я на них в тот вечер половину своей зарплаты истратил, - кричит председатель. - Ты лучше расскажи, как на своей персональной петушков в луга возил? Живую закуску! А все компании! - А у тебя в свинарнике тоже компания... Нечего говорить, - председатель багровеет и начинает загибать пальцы: - Сам ты животновод, жена и сестра - подручные твои, братья сторожами работают. Ты думаешь, никто не видит этого? Народ все примечает. Вот, спроси хоть его! - председатель кулаком указывает на бригадира. Тот уже давно был наготове: - И спрашивать нечего. Всем известно, что семейственность развел на свинарнике... Шайку! - Кого? - Матвей Матвеевич встает и указует перстом на бригадира, но обращается к председателю. - Пусть сейчас же извинение приносит! При всех... - Подожди горячиться, Матвей Матвеевич! - Прикажи ему извиниться! - Да я что, начальник милиции? Не могу же я заставить народ думать по-своему или по-твоему. У нас, как-никак, демократия. - Тогда нам не об чем говорить больше, - Матвей Матвеевич с грохотом отодвинул стул. - Видишь ты какой! - покачал головой председатель. - Больно ты уж власть любишь. И к мнению чужому нетерпимость проявляешь. - Я оскорблениев не терплю! Обмана!.. - Ну давай говорить спокойно. Ты на свинарник как на вотчину смотришь. В прошлом году я послал к тебе телятника травы покосить возле фермы. Так ты его прогнал? - Прогнал. Он мог поросят порезать косой-то... - А как насчет травы? - Траву мы делим по сторожам. - Вот, вот... По своим братьям. - Так они же всего по сорок рублей в месяц получают. - А за что ж им платить-то? Один глухой, второй безногий. Тоже сторожа, - хмыкнул бригадир. - И то сказать, целый год ты, Матвей Матвеевич, двух лошадей в саду продержал, - вступился Иван Иуданович. - На свою потребу. - Дак эти лошади подыхали в бригаде! Я их по весне с веревок снял, сеном своим выхаживал... Корову свою продал, а лошадей колхозных спас. И вы теперь меня же обвиняете? - Подумаешь, чем хвастается! Двух лошадей спас... - сказал бригадир. - Кабы ты ферму спас! - Я требую извиниться передо мной! - А я еще добавлю - шайка и лейка! - опять хмыкнул бригадир. - Возражениев нет? - спросил Матвей Матвеевич, красный весь, торопливо перебегая глазами по членам правления. Все молчали. Председатель только плечами пожал. - Понятно. Поговорим в другом месте. - Матвей Матвеевич быстро вышел. - Куда же вы? - Самоченков, ну-ка пулей за ним! Самоченков сорвался с места и выскочил на улицу, так и не надев шапки. Через минуту он вернулся, встал на свое место у порога, глаза опять в малахай: - Не идет. Говорит - сами ко мне придут. - Вот характер! - Трудно с ним работать... - председатель сострадательно посмотрел на правленцев: - И все терпим... - Что же мы запишем о Самоченкове? А, товарищи? С целью или без цели? - спросил, помолчав, председатель. - Без цели! - дружно ответили правленцы. - Так и запишем. - Спасибо, - сказал, надевая малахай, Самоченков. - А насчет этого я постараюсь... Оправдать то есть. 1965 ШИШИГИ Как-то в лугах, на рыбалке, сидя возле реки, я заметил, что мой приятель шкипер Федот опасливо отодвигается от берега. - Ты чего это, Федот Иваныч? - спросил я. - Боязно, - ответил он, поеживаясь. - Стемнелось. Время смурное - самый разгул для шишиг. - Каких шишиг? - Известно каких... Этих самых, что нечистой силой зовутся. - А ты их видел? - А то как же? Все они криворожие, есть которые с горбом, а есть и брюхатые. А руки у всех маленькие да холодные. Ты к реке нагнешься, а шишига оттуда хвать тебя за ворот - и в воду. Тут места глубокие... Омут! Улькнешь - и поминай как звали. - Так не нагибайся над водой. - Они подталкивают, чудак-человек. Ты сидишь вроде сам по себе, а шишиги в уши тебе юзжат: де, мол, сидишь, а рыбка-то, вон она, к берегу подошла, в руки просится. Тебе сдуру-то и в самом деле рыба померещится. Попробуй, схвати ее! Там, на дне, будешь... - Ишь ты! А я и не знал, что у воды сидеть опасно. - Они не только у воды балуют... И в лесу встречаются, и в пустом пространстве, и в людном. Так закрутят, заюзжат, в такую глушь заведут, что и не выберешься. И с дороги они сбивают. Вот летом увидишь столб пыльный на дороге, сходи на обочину. Это шишига свадьбу играет. Не сойдешь - глаза и уши запорошит. А то и лошадь зачумляют. Тоже с пути сбивают. Зимой в метель они особенно лютуют - задергают, закружат, и человек чумеет: прет напропалую, себе на погибель. Ему и колокол чудится. Идет на глухие удары. А не догадывается - это ж погребальный звон по его душу. - Старо! Кто теперь ездит на лошадях? Да еще в метель пешком шляется в чистом поле? - А это не имеет значения. И в городе у вас шишиги одолевают. - Где, где? - Да хоть в метро. Бывал я не раз, чуял. Намаешься день-деньской по всяким конторам или по магазинам, захочешь домой, на квартеру то есть, идешь в метро. И понесет тебя вниз по лестнице прямо в человечью икру из одних голов. Батюшки мои! Подхватит тебя неведомая сила, тискает, засасывает - ажно дух перехватывает. И от страха душа захолонет, и тебе будто явственно кто-то нашептывает: "Ну что, домой торопишься? В теплую постельку? А я тебя в преисподнюю. Пойдешь у меня как миленький. И не пикнешь. Тю-тю!" Это они, шишиги, нашептывают. - Глупости, Федот Иваныч! Это боязнь тесноты. Вырос ты на просторе, вот тебе и кажется метро преисподней. - Опять двадцать пять! Я ж те говорю - шишиги вездесущи. Ты бывал, к примеру, у нас на колхозном собрании? Слушал, как распекают за прогул? - Кто распекает, шишиги? - Распекает правление. А шишиги только подзуживают да еще страх нагоняют. Понял? - Во-он ты про что! - я только головой покачал. А Федот закурил сигаретку "Прима", помолчал для важности и наконец изрек: - Первое средство против них - стоп! Одумайся да перекрестись. Потом оглянись вокруг себя да выругайся. - Помогает? - А как же! Главное дело - страх проходит. А ежели в душе страха нет, то шишига к тебе не подступит. - Откуда ж они берутся, шишиги-то? - Как откуда? Из исторического прошлого, как теперь в книгах пишут. - Федот подумал и сказал: - А еще от нашей дурости, от страха то есть. Они ведь компанейство любят, шишиги-то. Вот, к примеру, я тут сижу, разговариваю, и чем-то не понравился разговор мой одной какой-нибудь залетной шишиге. Она сейчас же дает сигнал по своему бабьему телефону: де, мол, отыскался фулюган-неверующий, который нас, честных, порядочных шишиг поносит. В омут его! Ну, те и слетаются отовсюду. Шишиги далеко слышат по своему бабьему телефону. Ежели, к примеру, залетела какая-нибудь шишига за лесной кордон, обратно прилететь на шабаш не успевает, дак и та им весточку дает: топите его, отпетого и недозрелого. Я невольно усмехнулся: - Что за нужда у них такая? - Дак они, шишиги-то, живут по собачьему закону: все на одного бросаются, на кого укажут. А ежели кто из них не может одурачивать или не хочет, так все равно сигнал подает: я с вами заодно. - Для чего ж они это делают? - Как для чего? Приказ выполняют самого сатаны, единогласие держат. Ежели они не будут людей теребить да чертить, никто и не вспомнит про нечистую силу. Она и отомрет, как бы сама по себе. А кому же хочется помирать? Хоть она и нечистая сила, а ведь туда же лезет, за жизнь цепляется. Давно уж нет тех лугов, где мы рыбачили с Федотом, - их распахали и засеяли кукурузой, и старый приятель мой помер, а забавная история про нечистую силу, рассказанная им, нет-нет да и вспомянется на ночь глядя. И тогда слышится мне голос доброго старого шкипера: первым делом одумайся... Оглянись вокруг себя, окстись, да выругайся как следует, чтобы страх прошел. А ежели в душе страха нет, то шишиги к тебе не подступят. 1970