Борис Можаев. Пропажа свидетеля ----------------------------------------------------------------------- В кн.: "Собрание сочинений в четырех томах. Том первый". М., "Художественная литература", 1989. OCR & spellcheck by HarryFan, 25 June 2002 ----------------------------------------------------------------------- 1 Они вылетели утром на вертолете из райцентра Воскресенского. Целый час летели над таежной извилистой рекой Вереей, заваленной всяким лесным хламом на бурных порогах; бревна с такой высоты казались спичками, а черные выворотни и коряги, окруженные шапками пухлой пены, похожи были на ломаные сучья в снегу. Река то бурлила на перекатах, заметных по извилистой череде белесых гребней постоянных волн, то растекалась на спокойные темные протоки, обросшие по берегам купами краснотала, черемухи и дикой амурской сирени-трескуна. Тайга стояла еще однотонно-зеленой, и только кое-где, на косогорах, проступали опаловые пятна рано пожелтевших берез и осин, да радужным оперением просвечивали порой сквозь мелколистные макушки ильмов плетни дикого винограда, обвившие эти могучие стволы и раскидистый ветви. Рядом с пилотом сидел светловолосый и худой лейтенант милиции Коньков; у него было темное, словно продубленное лицо с аскетическими складками на впалых щеках. Такие лица бывают у людей, не знающих угомона ни днем, ни ночью. Он пристально глядел на эти игравшие слюдяным переблеском речные перекаты, на затененные и длинные протоки, стараясь определить то самое место, где ждали их председатель промысловой артели Дункай с проводником убитого зоолога Калганова. Река везде петляла, везде были заломы, перекаты, песчаные косы да протоки - попробуй определи с эдакой высоты, которая из них та самая протока, называемая местными жителями Теплой? Правда, Семен Хылович Дункай сказал по телефону, когда вызывал лейтенанта Конькова на место преступления, что на косе они разведут костер. Но из-за этого костра они чуть было не приземлились на другой косе, да вовремя спохватились - здесь, у костра, сидело не два человека, а четверо, валялись какие-то железные бочки, и у самого приплеска была черная развалистая лодка, совсем не похожая на длинный удэгейский бат. Все это они заметили только при посадке, когда зависли на стометровой высоте над водой. Коньков толкнул пилота в бок и крикнул, прислонив ладонь к его уху: - Это не они! Теплая протока километров за сто вверх по реке. Столько мы пролетели? - Сейчас определим, - ответил пилот, глядя на приборы. - Примерно шестьдесят - семьдесят километров. - Тогда крой дальше! - А, чтоб тебя скосоротило! - выругался летчик, подымая вверх вертолет. - А я виноват? И песчаная коса, и протока рядом, и костер... Попробуй разберись тут, - проворчал обиженно Коньков. Помимо Конькова и пилота, в вертолете, в пассажирском отсеке, сидели два санитара в каких-то белесых, застиранных халатах, похожих на робы грузчиков, врач в черном костюме при галстучке и в соломенной шляпе, да еще в форменной одежде плотный и благообразный, с широким добродушным лицом следователь из районной прокуратуры, по фамилии Косушка. Наконец увидели они длинную песчаную косу, и костер, и двух человек возле него; те, заметив вертолет, встали и начали размахивать руками. - Вот теперь они! - крикнул Коньков. - Узнаю Дункая по шляпе; он у нее поля обрезал, чтоб, говорит, ветер не сдувал. Вон, видишь? Как ведро на голове... Пилот утвердительно кивнул головой и начал снижаться прямо на песчаную отмель. 2 Дункай с Кончугой встретили прилетевших у трапа вертолета, словно делегацию, - Дункай почтительно протягивал всем по очереди руку и представлялся: - Председатель артели Семен Хылович. Коренастый, широкоплечий Кончуга стоял чуть поодаль и сосал маленькую бронзовую трубочку с черным мундштуком. Его плоское скуластое лицо было безразлично-спокойным, полным сурового достоинства. - Где Калганов? - спросил следователь. - Идите за мной, - ответил Дункай. Он повел их к лесной опушке по песчаной косе. Не доходя до кустарников, Коньков жестом остановил Дункая и спросил: - Вы тут без нас следы не затоптали? - Да вы ж не велели, - ответил Семен Хылович с некоторой досадой, как маленьким. - Ни я, ни Кончуга вплотную к Калганову не подходили. - А есть следы? - спросил Косушка. - Есть. В кедах кто-то был, - ответил Дункай со значением, словно по секрету. - Сейчас увидите. Он свернул за ивовый куст и остановился. - Ах ты, голова еловая! - воскликнул Косушка, увидев Калганова. Тот лежал лицом вниз, неудобно подвернув голову. Пуля вошла в грудь и засела в теле - на спине никаких отметин, расстегнутая кожаная куртка с распластанными вразлет по песку бортами, точно крылья подбитой птицы, была чистой от крови. По всему было видно, что человек убит наповал - упал и не трепыхнулся. От лесной опушки вел к нему размашистый след: его массивные сапоги с рифленой подошвой были в песке. Косушка, даже не замеряя следов, сказал: - Дело ясное - следы его. А чуть поодаль, также из лесу, вели к нему другие следы, мельче, с частой рифленкой в елочку. Следы эти уводили обратно в лес. Косушка снял с плеча фотоаппарат и стал фотографировать и убитого, и эти мелкие следы. - Кажется, кеды, - сказал Коньков. - Да! - кивнул головой Косушка. - Женские, что ли? - спросил Коньков. - По-видимому... тридцать седьмой - тридцать восьмой размер. Впрочем, у местных жителей вообще ноги маленькие. Коньков невольно покосился на ноги Кончуги, но тот был обут в олочи. - Семен Хылович, - спросил Коньков Дункая. - Вы не интересовались - куда ведут эти мелкие следы? - Интересовались, такое дело, - ответил за Дункая Кончуга. - Следы ведут к ручью. - А потом? - спросил Косушка. - Потом пропадай, - ответил Кончуга. - Надо поискать, - сказал Коньков. - Бесполезно. Я сам искал вместе с Кончугой. Наверно, человек разулся и пошел по ручью, - ответил Дункай. Косушка раскрыл свой черный чемоданчик, вынул оттуда флакон, встряхнул его, насыпал порошку и стал заливать след, оставленный кедом, белым раствором гипса. - Странно! - сказал Коньков, разглядывая те и другие следы. - Вроде бы они шли вместе, но стреляли не сбоку, а в грудь. - А может, замешкался Калганов и обернулся на возглас, или там под руку взяли, - рассуждал Косушка. - Повернулся грудью, в упор и выстрелили. - По следам не скажешь, - отрицательно покачал головой Коньков. - Почему не скажешь? - спросил Кончуга, потом вынул изо рта трубочку и указал мундштуком на реку: - Стреляй оттуда. Наверно, с лодки. - Откуда ты знаешь? - спросил его Косушка. - Тебе смотри следы: Калганов шел быстро из тайги, от своей палатки, к реке. Падал на ходу, вперед лицом. С реки стреляли! Другой человек тихо шел, его мелкий след, неглубокий. Осторожно шел, тебе понимай? Когда увидал убитый, его стоял немножко, потом назад ходил совсем тихонько. Меж тем доктор осматривал и прощупывал тело Калганова. - Когда наступила смерть? - спросил его Косушка. - Должно быть, вечером или ночью, - ответил доктор. - А когда стреляли? - спросил Коньков Кончугу. - Не знай, - невозмутимо ответил тот. - То есть как не знаешь? Где ж ты был? - спросил Косушка с удивлением и даже на Дункая поглядел вопросительно. Дункай только плечами пожал. А Кончуга пыхнул дымом и сказал как бы нехотя: - Вечером на пантовка ходи. Ничего не находил, вот какое дело. Утром приходил сюда - начальник убит. - И выстрела не слыхал? - Нет. Далеко ходи. Тайга. - Что за пантовка? Речка или распадок? - спросил Косушка, раскрывая блокнот с намерением записать ответ Кончуги. Коньков чуть заметно усмехнулся, отворачивая лицо. Дункай глядел с удивлением на Конькова, а Кончуга сунул опять в рот трубочку и задымил. - Вы почему не отвечаете? - сердито сказал Косушка. - Я все отвечал, - с той же невозмутимостью отозвался Кончуга. Косушка вопросительно поглядел на Дункая. - Что это значит? Его спрашивают, а он и отвечать не хочет. - Пантовка не река и не распадок. Это охота на изюбра с пантами. По-нашему так называется, - извинительно пояснил Семен Хылович. - Ну, хорошо! - строго сказал Косушка. - Тогда пусть ответит - где охотился? - Река Татибе, - сказал Кончуга. - Ладно, так и запишем, - Косушка сделал запись в блокнот. - А ты когда сюда приехал, Семен Хылович? - спросил Коньков Дункая. - Утром. Когда за мной Кончуга приехал, я тебе позвонил - и сразу сюда. - Никого не встретил на реке? - Нет. Косушка поманил пальцем Конькова. - Давай сходим в палатку Калганова! - И, обернувшись, спросил Кончугу: - Где его палатка? - Там, - указал трубочкой на таежный берег Кончуга. - Тело отнесите в вертолет, - приказал Косушка санитарам. - А пулю сохраните. - Хорошо, - ответил доктор. Потом дал сигнал санитарам, те уложили Калганова на носилки и двинулись к вертолету. А следователь с Коньковым поднялись на берег. Палатка стояла под кедром. Ее передние полы были приподняты и привязаны к угловым крепежным веревкам. В палатке еще был натянут из пестрого ситца полог. Косушка приоткрыл его; там лежал спальный мешок на медвежьей шкуре, а возле надувной подушки валялась кожаная полевая сумка. Сфотографировав и палатку, и все вещи Калганова, Косушка взял сумку и заглянул в нее: там была сложенная карта, альбом для зарисовок, две толстых тетради в черном переплете - дневники Калганова, и еще лежало несколько блокнотов, исписанных, с вложенными в них газетными вырезками. Косушка раскрыл один из блокнотов и прочел вслух: - "Речь идет о коренном пересмотре устаревшей точки зрения на лес как на нечто дармовое и бездонное..." - М-да... А где же его карабин? - спросил Косушка. - Его лежит под матрац, - крикнул Кончуга откуда-то сзади. Косушка оглянулся: Дункай с Кончугой остановились возле кедра на почтительном расстоянии от начальства. - Проверим! - Косушка откинул матрац. Карабин лежал в изголовье. - Странно, - сказал Косушка. - Ночью вышел из палатки и карабин не взял. - Он, наверно, люди слыхал, - отозвался опять Кончуга. - Зачем брать карабин, если человек на реке? - Уж больно много ты знаешь, - усмехнулся Косушка. - Наши люди все знают, - невозмутимо ответил Кончуга. - Калганов был храбрый начальник. Все говорят, такое дело. - Ну, тогда скажи: кто убил Калганова? - Плохие люди убили. - Оч-чень хорошо! - Косушка хлопнул себя по ляжкам. - А фамилия? Кто они такие? - Не знай. - Ну что ж, зато мы узнаем, - сказал Косушка, пристально глядя на Кончугу, потом, после выдержки, приказал Дункаю: - Сложите все вещи Калганова и отнесите их в вертолет. А Конькова, взяв под локоток, отвел в сторону: - Тебе придется здесь остаться. Установи, кто ездил вчера по реке. И вообще пошарь. А с Кончуги глаз не спускай. 3 Коньков решил первым делом сходить на лесной кордон, где жил лесник Зуев. Вытащив на берег бат, они с Дункаем и Кончугой пошли по еле заметной лесной тропинке. Неподалеку, за приречным таежным заслоном, открылась обширная поляна с пожней, поросшей высокой, по щиколотку, салатного цвета отавой; посреди пожни возвышался внушительных размеров стог сена, побуревшего от долгого августовского солнца. Изба лесника, окруженная хозяйственными пристройками: амбаром, сараем, погребом и сенником, стояла на дальнем краю у самого облесья... И огород был на кордоне, засаженный картошкой, огурцами, помидорами и всякой иной овощной снедью, и все это было обнесено высоким тыном от лесных кабанов. Недурственно устроился лесник, подумал про себя Коньков. На крыльце их встретила молодая хозяйка: миловидная, опрятно причесанная, с тугим пучком светлых волос, заколотым на затылке огромными черепаховыми шпильками. Ее большие серые глаза были в чуть заметных красных прожилках, и смотрела она как-то в сторону, будто кого-то ждала, и от нетерпения прикусывала пухлые губы. Одета она была в пушистую бурую кофту ручной вязки, синие брюки, заправленные в хромовые сапожки. На руках у нее висели пестрые половики. Поздоровавшись с Дункаем, она пригласила всех в дом: - Проходите, пожалуйста! А я вот полы помыла только что, - указала она на половики и первой вошла в сени. - Гостей ждете? - спросил Коньков. - Какие тут гости! - не оборачиваясь, сказала хозяйка и стала раскатывать от порога половики. - Проходите и присаживайтесь. В избе было чисто и уютно; по стенам развешаны ружья, чучела птиц и засушенные, связанные пучками травы. Хозяйка поставила на стол глазурованную поставку желтоватой медовухи, потом соленые грибы, вяленую рыбу, огурцы: - Кушайте на здоровье! Небось проголодались с дороги. Дункай налил в стаканы мутноватой медовухи, а Коньков, заметив на левом виске у хозяйки синяк и сообразив - почему она на крыльце все смотрела в сторону, подворачивая правую щеку, спросил с улыбкой: - Кто же вам эту отметину на лице поставил? Или с лешим в жмурки играли? - Да в погреб вечером спускалась за молоком, оступнулась и ударилась об косяк, - ответила она, слегка зардевшись. - А где хозяин? - спросил Коньков. - В городе. Третьего дня уехал в лесничество. - Вы вчера вечером или ночью не слыхали выстрела? - Нет, я спала, - поспешно ответила она. - А недалеко от вас Калганова убили. На Теплой протоке. - Мне Кончуга говорил... утром, - и глаза в пол. - И мотора с реки не слыхали? - Коньков подался к ней всем корпусом, как бы желая расшевелить ее, приблизить в эту мужскую застолицу, говорить, глядя друг на друга глаза в глаза. Она сидела поодаль от стола на табуретке, с лицом печальным и спокойным, и, как бы понимая этот тайный вызов Конькова, посмотрела на него безо всякой робости, в упор: - Нет, не слыхала. А вы кушайте, пожалуйста, кушайте! - Давайте горло прополощем! - сказал Дункай. - Потом поговорим. Мужики чокнулись стаканами, и все выпили. - Хорошая медовуха! - похвалил Коньков. - С хмелем? - Самая малость, - ответила хозяйка. - А вы что ж не пьете за компанию? - У меня работы много, а с этой медовухи в сон клонит. - Вы знали Калганова? - неожиданно спросил ее Коньков. - Да, - она опять опустила голову и стала разгонять руками складки на брюках. - Когда его видели в последний раз? - Третьего дня. Они с Кончугой останавливались у нас на ночь. Муж еще был дома. Они располагались там, на сеновале. - А когда уехали? - Тогда же, утром. Они на реку, муж в город. На дворе закудахтали куры и залаяла собака. Хозяйка вышла из дому. Коньков встал из-за стола, прошелся по дому, остановился у подпечника, где хранилась обувь: ботинки, сапоги, туфли. - Чего гуляешь от стола? - спросил его Дункай. - Вы пейте, ешьте! - сказал он своим напарникам. - Я дома заправился. Он закурил и вышел в сени; здесь в углу валялись старые шкуры, олочи, резиновые сапоги; на стенах висели искусно сплетенные связки новых корзин, липовые да вязовые туеса, берестяные лукошки. Вернулась хозяйка с тарелкой красных помидоров. - Ну, что там? - спросил ее Коньков. - Ястреб кружит. Куры разбежались. - У вас тут прямо настоящий промысел! - кивнул Коньков на лукошки и туеса. - Сам занимается, любитель. Тайга. - Сапожки у вас аккуратные. Какой размер? - Тридцать восьмой. - А я вот в бахилах топаю. Сорок третий! Тяжело в тайге в сапогах-то: ноги тоскуют, как говорят у нас в деревне. Но форма одежды, ничего не попишешь. А вы чего в сапогах? Олочи удобнее. А то кеды! С дырочками. - Нет, я не ношу кеды, - поспешно сказала хозяйка, стараясь пройти в избу. Но Коньков жестом задержал ее: - А может быть, Кончуга в кедах ходил? Вы не заметили? В тот самый вечер, когда они ночевали у вас? - Я не обратила внимания... Но вряд ли. Удэгейцы-охотники не любят кед. - А где у вас обувь хранится? - Старая вон в углу, то есть здесь, в сенях, да еще на кухне, в подпечнике. Тут рабочая обувь. Сподручно. А новая в шкафу. Хотите поглядеть? - Спасибо. Я вам верю, Настя. - Коньков поглядел на нее пристально и спросил: - Кажется, вас так зовут? - Да, - Настя отвела взгляд и потупилась. 4 - Батани, а чем занимался твой хозяин? - спросил Коньков Кончугу, когда они садились в лодку. - Смотрел следы изюбра, записывал - какой трава ест изюбр, куда его ходил. - А почему он выбрал для лагеря эту косу? - Нерестилище рядом. Калганов рыбу считай. Смешной человек, понимаешь. Разве хватит ума столько рыбы считать? - Ишь ты какой дотошный! Тогда давай на нерестилище! - приказал Коньков. Кончуга завел мотор, и бат стремительно полетел вверх по реке. - А ты чем занимался? - спросил опять Кончугу Коньков. - Немножко рыбачил. - Х-хе! Немножко? Вон, целый мешок навялил, - Коньков раскрыл лежащий на дне бата мешок. - И ленки, и кета... А ведь нерест начался! - Мне максиму давали на нерест, сто пятьдесят штук. - Максимум, - усмехнулся Коньков. - Ты уж, поди, три раза взял свою максиму. Коньков поднял длинную острогу со дна лодки и спросил: - Все острогой бьешь? - Есть такое дело немножко. - А вот лейтенант штрафанет тебя за такое дело, - сказал сердито Дункай. - Ты что, не знаешь, что острогой нельзя бить рыбу? Да еще во время нереста! - Почему не знай? Знаем такое дело. - Зачем же нарушаешь? - спросил Коньков. - Я совсем не нарушаю. Я только на еду брал. Себе да собакам немножко. Коньков рассмеялся. - Уж больно большой аппетит у твоих собак! - Он изюбра за неделю съедает со своими собаками, - сказал Дункай. - За неделю нельзя, - покачал головой Кончуга. - За две недели можно съесть, такое дело. - Быка за две недели? - удивился Коньков. - Можно и корову, - отозвался невозмутимо Кончуга. - Да у тебя просто талант! - опять засмеялся Коньков. - Немножко есть такое дело. Кончуга сбавил обороты и погнал бат к берегу. Впереди загородил реку огромный залом: свежие кедровые бревна вперемешку со старыми корягами торчали во все стороны и высились горой. Коньков выпрыгнул на берег первым, Дункай и Кончуга вытащили на отмель лодку и пошли к залому за Коньковым. - Здесь работал, говоришь, Калганов? - спросил Коньков Кончугу. - Здесь сидел, - указал тот на обрывистый берег, - смотри и считай - сколько рыбы приходит сюда и подыхай. Вся отмель перед заломом была усеяна трупами дохлой кеты; иные еще трепетали, били хвостами и, судорожно замирая, хватали жабрами воздух. И вода перед заломом кишела кетой: одни с разлета выпрыгивали из воды и, сверкая радужным оперением, долетали до самой вершины залома, потом шмякались на бревна и, пружиня всем телом, изгибаясь и подпрыгивая, все в кровоподтеках и ссадинах, снова падали в воду; другие, обессилев от этой отчаянной таранной атаки, вяло разбивали хвостами бугорки прибрежной гальки и не в песок, а в воду выметывали икру, которую тотчас уносило течением, угоняло пустые икринки, не оплодотворенные молоками. - Что ж это такое? Кто залом навалил? - со злым отчаянием спросил Коньков. - Леспромхоз. Они ведут сплав, - ответил Дункай. - Но это ж нерестовая река! - шумел Коньков. - По ней запрещено сплавлять лес, да еще молем. - Калганов тоже говорил, запрещал такое дело, - отозвался Кончуга. - Ну и что? - спросил Коньков. - Сплавляют, - ответил Дункай. - Хоть бы залом растащили. - Коньков покривился, как от зубной боли. - Ого! - воскликнул Дункай. - Целой бригаде на неделю работенка. - Калганов требовал. Растащили, такое дело, - сказал Кончуга. - Два дня проходил - новый залом, понимаешь. - А что делать? - спросил Дункай. - Дороги нет. Остается одна эта река. Вот по ней и сплавляют. - Почему же дорогу не строят? - зло спросил Коньков. - Хлопот много. Без дороги легче план выполнять, - усмехнулся Дункай. - Берут только толстые кедры. Одно дерево повалят - сразу десять кубометров есть. А другие деревья заламывают - наплевать. - Отчего другие деревья не берут? - спросил Коньков. - Ильмы, ясень, бархат, лиственница - все тонет. - И все молчат? - накалялся Коньков. - Почему молчат? - спросил Кончуга. - Калганов шумел, понимаешь. - А вы почему молчите, Семен Хылович? Вас же кормит эта река и тайга! - Кому говорить? Кто нас послушает? - Дункай вяло махнул рукой на залом и пошел к лодке. - Мы уж привыкли. - Ты привыкыл, а я не привыкыл, - ворчал Кончуга, идя вслед за Дункаем. - Тайга болеть будет, гнить. Плохое дело, привыкыл... - Ладно, мужики! - сказал Коньков примирительно. - Давайте съездим на ту косу, где мы хотели приземлиться на вертолете. Что там за люди? Чем они занимаются? - Это лесная экспедиция, - ответил Дункай. - Они определяют сортность леса. - Каким образом? - Берут полосу вдоль реки, метров на двести шириной, и считают - сколько и каких деревьев растет на этой полосе? Какой возраст? Что можно брать, что нельзя... - А давно они здесь работают? - Да, пожалуй, второй месяц. - Тогда едем к ним! - приказал Коньков. - Они должны знать Калганова и видели, наверно, кто ночью по реке проезжал. Не успел еще Кончуга завести мотор, как где-то за лесистым холмом раздался далекий, но зычный звериный рык. - Вроде тигр? - сказал Коньков, прислушиваясь. Но рык не повторился. - Чужой приходил, - ответил Кончуга, запуская мотор. - То есть как чужой? - удивился Коньков. - У вас что, свои тигры здесь пасутся? Кончуга раскурил свою трубочку, вывел бат на стремнину и только тут ответил: - Есть и свои, понимаешь. На Арму один, на Татибе два, где солонцы - тоже есть тигрица и два тигренка. Я все тигры знай. Этот чужой. - Ты что, видел его? - Не видел, такое дело. - Как же ты определил, что он чужой? По рыку, что ли? - Его собачек таскал. - Твоих собак? - Моих не трогал. Которые лес сортируют, у них утащил. Такой тигр человека может кушать. - На то он и тигр, - сказал Коньков. - Это не наш тигр. Его из Маньчжурии приходил. Старый тигр, охотится на изюбрь не может. Только собачек таскай. Корову может, овечку, человека. - Это кто ж тебе говорил, Калганов? - Я сам знай. - М-да... - многозначительно покачал головой Коньков и вспомнил давешнюю фразу Косушки: "Уж больно много ты знаешь". 5 Лесотехническую экспедицию они застали на косе. Тут горел костер, на перекладине над костром висели закопченные чайник и котел. Рабочие, вернувшиеся из тайги на обед, успели разуться, скинуть защитного цвета куртки с капюшонами и сетками от комаров; трое блаженно растянулись возле огня, четвертый лежал в палатке, высунув наружу ноги в шерстяных носках. Коньков, сидевший в носу бата, махнул Кончуге рукой, тот резко вырулил и с разгона направил бат на песчаную отмель. Лодка, скрежеща брюхом о песок и гальку, почти всем корпусом выскочила на сухое. Коньков выпрыгнул первым из бата и подошел к костру: - Здорово, ребята! - Здорово, начальник! - иронично отозвался бородатый детина в черной рубахе с расстегнутым воротом. Видно было по тому, как остальные рабочие помалкивали, этот детина и был бригадиром. - Какой я начальник? - сказал Коньков, присаживаясь на корточки и вынимая из костра головешку, чтобы прикурить. - Я из тех, которые следы потерянные ищут, вроде гончих на охоте. - Их вроде бы легавыми зовут, - подмигнул Конькову беловолосый парень с облупленным от загара носом и прыснул в кулак. - А ну, заткнись! - цыкнул на него бригадир. - Да я это к слову... Насчет чего иного вы не подумайте, - оправдывался тот, разводя извинительно руками. - Легавые - это те, которые хвостом виляют, - сказал Коньков, таким же озорным манером подмигивая беловолосому парню. Все дружно рассмеялись. - Я из района, участковый уполномоченный; звать меня Леонидом Семеновичем. - Коньков протянул руку бригадиру. - Павел Степанович, - отрекомендовался тот. - Вот и тоже! - сказал Коньков. - Вы давненько на этом месте? - Четырнадцатый день. А что? - спросил бригадир. - Чем занимаетесь? - Тайгу сортируем. - Слыхали, Калганова убили? - сказал Коньков, глядя поочередно на рабочих. - Какого Калганова? Ученого, что ли? - аж привстал бригадир. - Его... - Когда? - Где? - допытывался каждый. - Нынче ночью. На Теплой протоке, - ответил Коньков. - А может, вечером, понимаешь, - сказал Кончуга, подходя и присаживаясь к костру. - Какая сволочь? - процедил сквозь зубы бригадир и заковыристо выругался. - Кто сволочь? - спросил Коньков. - Да тот, кто убил. - Во был мужик! Настоящий таежник, - сказал третий рабочий, пожилой лысоватый мужчина, заросший седой щетиной. - Травы нам привез для подстилки в сапоги. И что за трава такая? И пружинит, мягкость придает, и в труху не перетирается. Подошел к костру и Дункай; в наступившей тишине неторопливо раскурил сигарету от головешки и сказал: - Забо-отливый был мужик, это правда. Обо всем заботился: и о людях, и о лесе, и о воде. Да не всем это нравилось. У одних забота на словах, другие же с кулаками лезут доказывать свою заботу. В драку лезут. Таких у нас не жалуют. - Значит, видишь безобразие - и посапывай себе в кулак? - спросил, недобро смерив Дункая взглядом изжелта-смоляных глаз, Павел Степанович. - Да я не про то, - покривился Дункай. - За порядок переживай, но и себя не бросай, как затычку, в любую дыру. Прорех у нас много. Всех прорех своим телом не закроешь. - Рассуждать мы научились, а делаем все - через пень колоду валим, - сказал более для себя Павел Степанович и уставился долгим взглядом в костер. А пожилой мужичок с лысиной подтянул свои сапоги, вытащил из них травяную прокладку и положил просушить ее поодаль от костра. - Травки подарил нам, - говорил он ласково. - Раньше про таких говорили - божий человек. Мир праху его! - Такой трава хайкта называется, - отозвался Кончуга. - Я сам доставал ее. - Ты лучше расскажи, как стадо кабанов съел? - сказал беловолосый парень, посмеиваясь и подмигивая Кончуге. Павел Степанович грустно усмехнулся и встряхнулся как бы из забытья. - Это нам Калганов рассказывал, - пояснил бригадир Конькову. - Зимой, говорит, охотились с Кончугой. Стадо кабанов подняли. Я, говорит, убил трех, а Кончуга шесть штук. Снег лежал глубокий. Как вывозить кабанов? Прямо беда. Я, говорит, пошел в деревню за лошадью. Пятьдесят верст просквозил на лыжах. Нет лошадей - все в извоз ушли. Я в райцентр, говорит, подался. А Кончуга посадил всю свою семью на нарты и на четырех собаках привез к убитым кабанам. Раскинул палатку и пошел пировать. Пока, говорит, я лошадь нашел, пока приехал - он уже пятую свинью доедал. Все засмеялись, и только Кончуга невозмутимо посасывал свою трубочку и смотрел в огонь, будто и не слушал никого. - У кого ж это рука поднялась? - опять с горечью, покачав головой, спросил пожилой рабочий. - Кто-нибудь из вас видел вчера вечером мотор на реке? Никто не проезжал тут? - спросил Коньков. - Вроде бы тарахтел мотор, - сказал бригадир. - Да мы спали в палатке. - А Николай с Иваном? - воскликнул пожилой рабочий. - Они же долго у костра возились, картошку чистили, рыбу. - Николай! - крикнул бригадир, обернувшись к палатке. Но высунутые из палатки ноги в шерстяных носках и не шелохнулись. - Во зараза! Уже успел заснуть, - удивился бригадир. - Сейчас я его подыму, - сказал парень с облупленным носом и, схватив дымарь, строя всем уморительные рожи, стал на цыпочках подкрадываться к палатке. Перегнувшись через лежащего и просунув дымарь в палатку, парень начал качать ручку дымаря. Через минуту из палатки во все дыры повалил густой дым, как из худой печной трубы. Потом оттуда раздался протягновенный мат, прерываемый чихом и кашлем, и здоровенный верзила, протирая глаза, высунул из палатки взлохмаченную голову. Увидев беловолосого с дымарем, крикнул: - Ты чего, спятил?! - Это ж я паразитов выкуривал, - ответил тот и, кривляясь, стал отступать к костру. - Ах ты, химик! - заревел верзила. - Я те самого раздавлю сейчас, как паразита. Не успел разбуженный встать на ноги, как беловолосый бросил дымарь и дал стрекача в таежные заросли. - Ладно тебе ругаться, Николай! - сказал бригадир, едва скрывая улыбку. - Дело есть к тебе. Вон лейтенант поговорить с тобой хочет. Заметив Конькова, Николай заправил рубаху и подошел к костру. - Вы вчера вечером не видели моторной лодки на реке? - спросил опять Коньков. - Или ночью, под утро. - Слыхал мотор... И вроде бы не один. Да уж в палатку залез. - Он силился что-то вспомнить, морщил лоб, шевелил бровями и вдруг воскликнул: - Стой! А Иван-то еще на берегу сидел. Рыбу разделывал. - Что за Иван? - спросил Коньков. - Это кашевар наш, Слегин. - А где он? - Черт его знает! Вот сами ждем, - сказал бригадир. - Пришли на обед, а его нет. Утром пошел на Слюдянку хариусов ловить. - А где эта Слюдянка? - спросил Коньков. - Да километра два отсюда будет до нее. Речка. Чистая такая. Форели в ней много. - Когда же он придет? - А кто знает? Он у нас заводной, - ответил бригадир и снова выругался. - Если рыба клюет, до вечера просидит. Зато уж без добычи не приходит. Тут с него хоть три шкуры дери. Улыбается, как дурачок: крючок, мол, зацепился за тайменя, чуть в горы не увел. А я вот хариусов по дороге подбирал. Все тайменя обещает принести. Мы уж привыкли к его выходкам и не ждем его. Сами вон обед варим, - кивнул бригадир на кипящий котел. - Эх, работенка! - сказал Коньков, откидываясь на спину и закладывая ладони на затылок. - Устал, будто чертей гонял. С трех часов утра на ногах. Не везет! - Зачем не везет? Можно найти кашевара, - сказал Кончуга. - Где ты его найдешь? - Я схожу, такое дело. - Разминешься, - сказал бригадир. - Иван выбирает места укромные. - Почему разминешься? - возразил Кончуга. - Тайга не город, здесь все, понимаешь, видно. - Пусть сходит, - сказал пожилой рабочий. - Иван уж там засиделся. - Ну, валяй! - отпустил Кончугу Коньков. - Только смотри сам не заблудись. - Смешной человек, понимаешь, - Кончуга пыхнул трубочкой, встал, закинул карабин за спину и ушел. - А вы отдохните, Леонид Семенович, - предложил Конькову Дункай. - В лодке у нас медвежья шкура. - Зачем в лодке? Вон лезь в палатку. Там надувной матрац, - предложил бригадир. - А хочешь - лезь под полог. - Я и в самом деле малость вздремну, - сказал Коньков и полез в палатку. Заснул он быстро, как в яму провалился. Ему снился сон: будто он еще мальчишкой идет полем, по высоким оржам; чем дальше идет, тем все выше становится рожь, наконец он скрылся в этих колосках с головой, и ему стало жутко оттого, что не видит и не знает, куда надо идти. И вдруг откуда ни возьмись налетают на него два лохматых черных кобеля, хватают его за штаны и начинают рвать их и стаскивать. Он смотрит по сторонам - чего бы найти и огреть этих кобелей, но нет ни камня, ни палки, одна рожь стоит вокруг него стеной. Он хочет ударить их кулаком, но не может: руки онемели от страха и не слушаются. Хочет крикнуть - язык не ворочается, и голоса нет. - Да проснитесь же вы, наконец! - услыхал он над самым ухом и открыл глаза. Над ним склонился Дункай и теребил его за брюки и за китель. - Что случилось? - тревожно спросил Коньков, вскакивая. - Кончуга вернулся. Говорит - кашевара нет нигде. - Что ж он, сквозь землю провалился? - сердито проворчал Коньков. - Наверно, в другое место ушел. Сидит где-нибудь на протоке и рыбачит. Тайга велика. Чего делать будем? Коньков наконец пришел в себя от сонной одури, вылез из палатки, подошел к костру. Тут вместе с рабочими сидел и Кончуга. - Ты хорошо смотрел? - спросил его Коньков. - Хорошо. Кричал много. На Слюдянка нет никого. - Павел Степанович, куда же он делся? - обернулся Коньков к бригадиру. - Где-нибудь рыбачит в другом месте. Да вы не беспокойтесь. Вечером придет, - отвечал тот, помешивая в котле деревянной ложкой. - Отдохните у нас. Вместе и пообедаем. - Нам, брат, не до отдыха, - сказал Коньков, потом повел носом: - А что у вас на обед варится? - и бесцеремонно заглянул в котел. - Нынче варим рыбные консервы, - ответил бригадир, вылавливая огромной ложкой хлопья разваренной лапши и нечто розоватое, похожее на раздерганные и расплывшиеся клочья розовой туалетной бумаги. - Значит, нынче консервы! А вообще что варите? - спросил Коньков. - Уха бывает. Изюбрятину варим. - А что, изюбрятина кончилась? - Есть. Да Иван куда-то схоронил. Искали, искали... Где-то у воды прикалывает, в холодке. Или в реку опускает. В кастрюле она у него хранится, веревкой обвязана, да еще в целлофановом мешке. Так она сохраннее. - А где достали изюбрятину? - спросил Коньков, все более оживляясь. - У охотников Иван покупает. - Вы ему продавали, Семен Хылович? - спросил Коньков у Дункая. - Нет, - ответил тот твердо. - К нам за мясом он не приезжал. Да и пантовка кончилась. - У вас кончилась, у других нет, - усмехнулся бригадир. - До сих пор бьют. Тут эти охотники шныряют, как барыки на базаре. Вот приедет Иван - он вам все расскажет. - Ладно, - сказал Коньков. - Мы завтра приедем. Только вы предупредите его, чтобы он никуда не уходил. - Будет сделано, - сказал бригадир. - Кончуга, заводи мотор! - приказал Коньков, вставая. - Поехали к вам в село. 6 Село Красное стояло на высоком берегу укромной протоки. Сотни полторы новеньких домов, рубленных в лапу, то есть с аккуратно обрезанными да обструганными углами, крытые серым шифером и щепой, вольготно раскинулись по лесному косогору. Каждый поселянин норовил повернуть свой дом окнами на реку, то есть на протоку, широкий и спокойный рукав, отделенный песчаным наносным островом от протекавшей неподалеку шумной и порожистой реки Вереи. Тут не было ни улиц, ни переулков, отчего все село смахивало на огромное стойбище; каждая изба, казалось, стоит на отшибе, в окружении зарослей лещины, жимолости да дикой виноградной лозы. Между отдельными группами домов стояли даже нетронутые раскоряченные ильмы, голенастые деревья маньчжурского ореха да густые иссиня-зеленые шапки кедрача. Жили здесь и удэгейцы, и нанайцы, и орочи, и русские, и татары. Дункай, посмеиваясь, называл свое таежное село лесным интернационалом. Они подъехали к песчаному берегу, где на приколе стояли такие же, как у них, длинные долбленые баты, похожие на африканские пироги. Дункай цепью привязал бат к столбу, врытому у самого приплеска, и сказал Конькову: - Я схожу домой, прикажу хозяйке, чтобы обед приготовила. - Спасибо, Семен Хылович! А может, у вас столовая есть? Неудобно, право, - засмеялся Коньков. - Столовая только вечером откроется. А до вечера живот к спине подведет. Как допрашивать будешь? - засмеялся Дункай. - Пошли со мной! - Я через часик приду. Пока вон со стариками поговорю. Старики сидели тут же на берегу на бревнах, поглядывали на приезжих, покуривали. - Ну, давай! Тебе виднее. Дункай взял весла и ушел домой, а Коньков с Кончугой поднялись на высокий берег, к бревнам. Здесь же один старик с редкой седой бороденкой и жидкими усами, засучив рукава клетчатой рубашки, заканчивал работу над долбленной из цельного ствола тополя остроконечной лодкой-оморочкой. На бревнах, в синих и черных халатах - тегу, расшитых ярким орнаментом по бортам и по стоячему вороту, сидело пять стариков, каждый с трубочкой во рту. Возле бревен кипел черный большой казан со смолой. - Багды фи! [удэгейское приветствие, вроде русского "здорово!"; переводится как "ноги есть!"] - приветствовал их Коньков по-удэгейски. - Багды фи! Багды! - оживленно отозвались старики. - Хорошая будет оморочка! - похвалил Коньков плотника. - На такой до большого перевала доберешься, легонькая, как скорлупка. - Коньков хлопнул ладонью по корпусу новой оморочки, и гулкое эхо шлепка отдалось на дальнем берегу. - Во! Звенит как бубен. Шаманить можно. Старики опять, довольные, заулыбались. - О до! [уважительное обращение к старику (удэг.)] - обратился Коньков к самому ветхому старику с желтым морщинистым и безусым лицом, в меховой шапочке с кисточкой на макушке. - Ты знал ученого Калганова? - Калганова все село наше знай, - ответил тот. - Хороший человек был. Кто его убивал, свой век не проживет. Сангия-Мама [главное лесное божество (удэг.)] накажет того человека. - А у вас на селе не знают, кто это сделал? - Не знают. - Когда у вас последний раз был Калганов? - Неделя, наверное, проходила. - Почему наверное? А точнее? Собеседник Конькова посасывал трубочку и молчал, словно и не слыхал вопроса Конькова. Коньков допытывался у других стариков: - А может, две недели прошло? Никто не помнит? - Может быть, две, понимаешь, - ответил лодочник. - Так две или одна? - Зачем тебе считай? Две, одна - все равно, - сказал старик в шапочке. - Нет, не все равно, - сказал Коньков, несколько обескураженный таким безразличием. Потоптался, подошел опять к плотнику, тесавшему лодку. - Не продашь? - Для себя делай, - ответил тот. - Н-да... А кто из вас хорошо знал Калганова? - Сольда, - ответил лодочник. - Который это Сольда? - спросил Коньков. - Я, понимаешь, - ответил старик в шапочке. - Ты с ним в тайге бывал? - Бывал, такое дело. Проводником брал один раз. - Ты ничего не замечал за ним? Может быть, он ругался с кем? Враги у него были? - Может, были. А почему нет? - Да не может быть, а точно надо знать. - Не знай. - Ну, как он относился к вашим людям и вы к нему? Не обижал? - Его смешной, понимаешь, - ответил Сольда, выпуская клубы дыма. - Немножко обижал. - Каким образом? - оживился Коньков. - Его говорил: человек произошел от обезьянка. Старики засмеялись, а иные стали плеваться. - А чего тут смешного или обидного? - удивился Коньков. Сольда поглядел на него, как на неразумного младенца, вынул трубочку и мундштуком ткнул себя в голову. - Разве я обезьянка? Тебе чего, ребенок, что ли? - и, скривив губы в саркастической усмешке, стал говорить горячо и яростно: - Мы видали, такое дело, обезьянку. В Хабаровске было совещание охотников. Потом в цирк возили, обезьянки показывать. Маленький зверь вертится туда-сюда. Как может человек произойти от такой зверь? Разве я, понимаешь, туда-сюда голова верти? Детей за такое дело наказывать надо. Коньков едва заметно улыбнулся и спросил: - А как ты думаешь, Сольда, от кого произошел человек? - Наши люди так говорят: удэ произошел от медведя. Его зовут Одо, старший рода, понимаешь. Это правильно. Медведь ходит важно, никого в тайге не боись. На двух ногах может ходить, одинаково человек. Старики закивали головами: - Так, так... - Ну, ладно! Удэ произошел от медведя, - согласился Коньков, поблескивая хитровато глазами. - А русский от кого? Или, допустим, татарин? - Я не знай. Ты, может, от обезьянка. Чего стоишь, вертишься? Садись! Старики опять засмеялись. Коньков, тоже посмеиваясь, сел на бревнышко, закурил. - Все ты знаешь, Сольда. - Конечно, - согласно кивнул тот. - А вот скажи, что это за тигр тут появился? Говорят, из Маньчжурии пришел? Собак таскает. - Э-э, Куты-Мафа [тигр (удэг.)] собачку любит кушать. И наш, и маньчжур одинаково. - Но этот бродит везде, людей пугает? - Э-э, тигр нельзя говорить. Сондо! [грешно (удэг.)] - сказал Сольда и пальцем покрутил вокруг себя. - Его все слышит. Потом пойдешь на охоту - его мешать будет. Сондо! - Ну, ты прямо профессор, - опять усмехнулся Коньков. - А почему нет? С невидимой за лесным заслоном реки послышался отдаленный стрекот мотора. Коньков мгновенно встал и прислушался. - Ровно гудит. Значит, издалека. Кто-то со станции едет, из райцентра. Кончуга, а ну-ка сбегай на реку, погляди! - Зачем бежать? - спросил Сольда. - Это Зуев едет. Его мотор. Самый сильный. Такой больше нет у нас. - Зуев! Тогда я сам сбегаю. Он мне нужен, - сказал Коньков, выплевывая папироску и собираясь бежать на реку. - Опять не надо бежать, - невозмутимо сказал Сольда. - Его сам сюда поворачивает. Коньков влез на бревна и стал поглядывать на протоку - свернет сюда Зуе