Грустно, потому что начала не будет, все пойдет с середины, и конец выйдет тот же". - Кто такая Инга? - Врачиха тамошняя. - Что-то и про нее трепали, грязное. И во всем опять Калганова винили. В чем тут дело? За что они его так ненавидят? - Некоммуникабельность - вот причина всех бед с Калгановым. - Какой ты стал образованный, прямо жуть! - усмехнулась Елена. - А ты попроще скажи, по-нашенски. Не то мне, рядовому математику, как-то неуютно становится с таким ученым. Коньков только головой покачал. - Ну и язва ты, Малыш! Хочешь по-русски? Пожалуйста - не ко двору пришелся. Или рано родился, или с запозданием - кто его знает. - Почему? - А потому! Больно горяч и ретив. Законы требовал исполнять строго и всеми без исключения. - Ну и удивил! А ты чем занимаешься? Тоже с нарушителями закона борешься. - Я за уголовниками гоняюсь, голова - два уха. А он брал шире и выше... Искал общественного согласия, гармонии... Истину в законе пытался постичь. Вот послушай его записи! И Коньков стал вычитывать из тетрадей страницы, которые были заложены клочками газет. - "Национальное богатство складывается не из чудом раскопанных кладов. Оно обеспечивается передачей наследия от одного поколения - следующему. Не зря прежние старики ревниво следили за каждой упавшей со стола крупицей. А мы транжирим все, сорим, кидаем направо и налево. Какой-то примут землю внуки из наших рук? Что они скажут про нас?" - Интересно! - сказала Елена. - А вот еще запись. - Коньков открыл следующую заложенную страницу и прочел: - "А Семен плут..." - Кто такой Семен? - перебила его Елена. - Дункай, председатель артели. Слушай! "Получил он телеграмму от Лысухина и спрятал. Но мне почтарь выдал текст: "Опять нарушаете поголовье отстрела. Просить вас надоело. Предупреждаю в последний раз". Ах ты боже мой! Прямо не охотоуправитель, а классная дама. Просить надоело!.. Да знаешь ли ты, холера тебе в брюхо, что это браконьерство - тот же разбой?! Вон Швеция берет в год по тридцать тысяч голов лося. А мы по всей России того не набираем. И хуже будет. Хуже! Ну, доберусь я до этого Лысухина. Вот только из тайги выберусь..." - Выбрался - на тот свет, - печально вздохнула Елена. - А вот еще запись: "Весь ужас, весь разбой идет от обезлички тайги. Таперские участки не закреплены; их вовсе нет. Поэтому никто ни за что не отвечает. Охотятся где попало и кто попало. Гималайского медведя скоро выбьют начисто. Проверяют дупла - берлоги подрубом снизу, тем самым делают дупла навсегда негодными, - в них гуляют сквозняки. Медведям зимовать негде". - Как это, Лень? - спросила Елена. - Очень просто: увидят липу с дуплом или тополь - дыру прорубят снизу; если медведь в дупле, то выскочит. Медведя убьют и дупло испортят. В старину охотники просверливали дупла коловоротом, а потом пробкой забивали эту дыру, ну - кляпом. - Ой, батюшки мои! - сказала Елена. - Ну-ка я это прочту. Ты, что ли, отчеркнул? - Я. Елена стала читать дальше: - "Заповедники да заказники превращают в охотничьи хозяйства для избранных. А те "в порядке исключения" охотятся когда попало. Бьют все кряду - и матерых, и щенков. Бьют медведей, лосей, оленей, кабарожек... Даже норок, соболей, бобров не жалеют..." И чуть ниже, подчеркнуто Коньковым: - "Болтаем о единомыслии, но единомыслие складывается только из обязательного исполнения законов всеми без исключения. Это еще Сократ знал и говорил, что все в Греции принимают клятву в единомыслии. Это не значит, что все одинаково должны хвалить одного и того же певца или поэта, театр или иное заведение; а это значит, что все граждане должны одинаково повиноваться законам". - Ай-я! - покачала головой Елена и перевернула страницу. - "А теперь до певчих птиц добрались... Одна областная газета объявила: "Поймаем двадцать тысяч голов ценных птиц на экспорт!" И наши от них не отстают - соревнуются". - Во дают! - воскликнула Елена. - Кстати, завтра будет у нас погрузка отловленных птиц, - сказал Коньков. - Я им устрою представление... - А ты с начальством советовался? - Звонил в райисполком председателю после твоего ухода. Спрашиваю: кто разрешил отлов певчих птиц? А он мне: понятия, говорит, не имею. У нас уборочная идет. До птиц ли мне. Ты, говорит, с прокурором свяжись. Я свяжусь... И если нет разрешения, я их пугану! - Да кто они такие? - Из областного заготживсырья. И наши ловцы стараются. Зуев, говорят, больше всех наловил со своей шатией-братией. А ведь у нас же нельзя ловить - заповедник рядом. Птицы не знают запретных границ. - Ну-ка, еще закладочку! - сказала Елена и прочла: - "Даже муравьиные яйца везут на экспорт - заокеанские мещане ими кормят своих канареек. Муравьиные кучи жгут из озорства, а лес наш остается беззащитным, лишенным этих неутомимых ловцов всякой тли..." И ниже красным карандашом подчеркнуто: "Ваше равнодушие я буду расстреливать из пулемета моей непримиримости". - Да-а... Ничего себе. - Елена покачала головой, потом сказала в раздумье: - Одного я не пойму: искал истину, добивался соблюдения закона, а жил как бродяга, крутил направо и налево. То Настя, то Инга... Что-то здесь не Вяжется. - Человека постичь сложно, Малыш. Это тебе не уравнение решить с двумя неизвестными. Погоди немного, дай срок. Разберемся и с Настей, и с Ингой. - Ну, ладно, разбирайся, - сказала Елена, прошла на кухню и стала греметь посудой. - Малыш, ты не слыхала такого названия: Медвежий ключ или распадок? - Что-то не припомню. А что? - отозвалась Елена с кухни. - Наверное, местное название, - сказал Коньков. - Нашел я в дневнике один шурупчик; вот послушай: "Кажется, оба Ивана догадались, что я за ними слежу. Интересно, где у них встречи? Где тайник? Не на Медвежьем ли"? - Это все? - спросила Елена. - Все. - Ну и шурупчик! Какие-то Иваны и встречаются черт-те где. Ты хоть знаешь, кто они? - Пока еще нет. Но... слепой сказал, посмотрим. 12 С утра первым делом Коньков зашел в районную гостиницу. Его встретила в просторном вестибюле, отгороженная высоким барьером, Агафья Тихоновна Пластунова, старуха с темным сухим лицом, но еще быстрая в движениях и выносливая, как выезженный конь. Она и заведующей гостиницей была, и администратором, и порою за сторожа оставалась. И днем, и ночью просиживала там. Когда только и спала? - Здравствуйте, тетя Агафья! - взял под козырек Коньков. - Здравствуй, Леонид Семеныч! Не нашли еще убийцу? - Она сидела в очках и вязала кофту. - Пока еще нет. А ты как поживаешь? - Да ничего. Спокойно живем. Одно хлопотно - выбрали меня народным заседателем. Так веришь или нет - каждый день заседаем. - Чего делаете на заседаньях-то? - Судим! Все по этой новой статье... за пьянство да за хулиганство. Которая от тысяча девятьсот шестьдесят седьмого года. - А-а, за мелкое хулиганство и запои... Кого же вы приструнили? - Вчера Ваську Звонарева, тракториста из Гольтяпаева. На три года осудили. Он плакал-то... Трое детей осталось. - А что он натворил? - Собрание колхозное сорвал, по пьянке. В председателя колхоза чернильницей запустил. Всю ро... то есть лицо, ему залил чернилами. И костюм испортил. - Ах, этот артист! Слыхал. - А ноне плотника Курая с фельдшерицей Назаркиной разбирать будем. Из Подболотья они, поди, знаешь? - А этих за что? - Ревновал он ее по дурости. Она же фельдшер, ну и люди к ней ходят. А он психовал сильно. И так напился, что упал. А она думала, что у него приступ на почве невренности. Она сама перепугалась и повезла его в районную больницу. В дороге тот пить попросил. Она с перепугу бутылки перепутала в сумке и вместо воды дала бутылку с нашатырным спиртом. Он и хлебнул. Так веришь - вся шкура на языке у него чулком спустилась. Он теперь языком чует хуже, чем пяткой. И подал на нее в суд за членовредительство. - Дурью он мучается, - сказал в сердцах Коньков. - И я так думаю. А разбирать надо. - Ты, Агафья Тихоновна, прямо как бюро информации, - похвалил ее Коньков. Она, довольная, заулыбалась. - Дак ведь я периодически освещаюсь. Место у меня видное - перекрестье всех дорог. - Вот и хорошо. А скажи-ка ты мне вот что - сколько дней у вас жил лесник Зуев? - Это который с Вереи? - Он самый. - Жил он у нас... Сейчас посмотрю. - Она открыла книгу и прочла: - Ага! Значит, ровно трое суток. А на четвертые уехал. - А за это время не отлучался на ночь? - Вроде бы здесь ночевал. А что? - Жена у него, тетя Агафья, тоже красивая да ревнивая. Разузнать просила. Узнаю, говорю, успокою. - Спал как убитый. - Ты все ночи сама дежурила? - Нет. - Откуда же ты знаешь? - По вечерам заходила. - А люди к нему не приходили? - Приходили! - радостно подтвердила она. - Двое изюбрятиной закусывали. - Ты-то откуда знаешь? - А запах? Она ведь копченая. И вкусная! - Значит, угощали? - Так, самую малость. - Не слыхала, о чем говорили? - Как тебе сказать?.. Будто бы собирались съездить куда-то. - Ты не вспомнишь, куда? - В тайгу, куда ж еще? - Ну да... А поточнее? Может, называли место? Ключ или распадок? - Не скажу. Не слыхала. - Откуда хоть они? - Да вроде из потребсоюза. - Ну, спасибо! О том, что я у тебя был и о чем расспрашивал - никому! - Ну, могила! Коньков вышел к речному затону, где обычно стояли на приколе лодки местных рыбаков. Он надеялся встретить кого-нибудь из заядлых забулдыг, которые после ночной удачи засиживались здесь на берегу возле костра до самого утра, а порой и засыпали, набравшись под свежую закуску. Как знать, может, и заметил кто - какая лодка отчаливала отсюда в ту роковую ночь? Но на затоне было безлюдно; лишь два черноголовых паренька удили с лодки, стоявшей на приколе. И вдруг Коньков увидел с краю от реки длинную, как осетр, голубую лодку Зуева. Он ее сразу узнал: и эту ярко-красную бортовую полосу, и зачехленный мотор "Вихрь". - Хлопцы, вы не заметили - когда подошла вон та, крайняя лодка? Паренек, сидевший на скамье ближе к Конькову, ответил: - Ну, может, полчаса или минут двадцать назад... - А куда делся лодочник? - В чайную пошел. - Это лесник Зуев! - крикнул второй, с кормы. - Они сегодня птиц сдают. - Каких птиц? Гусей да уток? - спросил Коньков, стараясь расшевелить азарт ребятишек. - Не, дяденька! Певчих птиц. Их в тайге наловили, - пояснили оба вперебой. - Во-он что! А какой нынче клев? - спросил весело Коньков. - Водит хорошо, а берет плохо... - Ну, ни пуха ни пера. - Пошел к черту! - Туда и ухожу, - смеясь, сказал Коньков, направляясь в чайную. Она стояла неподалеку отсюда, на отлете, возле речного берега: бревенчатый сруб и широкие, в полстены, окна. Коньков очистил сапоги о скребок возле порога и вошел в чайную. Народу мало. За широким буфетом, опершись на локти и положив на прилавок мощную грудь, сидела буфетчица Леля Карасева, по прозвищу Рекордистка; у нее были сочные смешливые губы и большие, грустные, как у сохатого, глаза. - Торгуешь, Лелечка? - спросил Коньков, здороваясь. - Какая с утра торговля? - сказала она, лениво поднимаясь и потягиваясь. - Или не выспалась? - улыбнулся Коньков. - У меня, Леонид Семеныч, будильника нет, я холостая. Сколько захочу, столько и сплю. Это вам, поди, приходится трудиться по ночам, бедному. А заснешь ненароком - еще и в бок пинка получишь. - Леля озорно подмигивала ему и похохатывала. - Оно и потрудиться не грех - было бы над чем, - в тон ей, тоже посмеиваясь, отвечал Коньков, а сам косо поглядывал в зал; там за столиком одиноко сидел Зуев. - Ты мне чаю покрепче налей... - С коньячком? - спросила Леля. - Нет, с молочком! С томленым. И пусть подадут во-он за тот столик, - указал он на Зуева. - Сделаем! - сказала Леля. - По делам в районе? - спросил Коньков, присаживаясь к Зуеву и здороваясь с ним. - Да. Птиц певчих сдаем сегодня. - А разрешение на отлов этих птиц имеется? - строго спросил Коньков. Зуев недовольно передернул плечами. - Этим делом руководит инспектор из краевого охотуправления. С него и спрашивайте. А я - человек маленький. - Ага! Ваше дело ловить да продавать. - А что ж вы хотите, чтоб я даром работал? - раздраженно ответил Зуев. - Да нет, отчего ж? - миролюбиво сказал Коньков. - А где же ваши птицы? - В тайге. На грузовике едут. - А вы? - У меня свой транспорт. На реке стоит. - Богато живете, - усмехнулся Коньков. - Сотню километров туда по воде да сотню обратно - недешево стоит. - А куда нам копить? - Зуев взял графинчик с водкой, предложил Конькову. - Я уже заказал, - остановил его рукой Коньков. Официантка принесла зеленый чай, пиалу с густым томленым молоком, поставила перед Коньковым. Зуев усмехнулся. - Жена не дает или оклад не позволяет? - Перед Зуевым тарелка с отбивной, шпроты, три бутылки пива. - Дает не дает... сам не возьмешь. На мою сотню с хвостиком не больно разживешься. - И я вот получаю сотню с небольшим. - Зуев широким жестом указал на свой завтрак. - Дак у вас приварок хороший! - со значением сказал Коньков. - Правильно! - Зуев поджал губы и с нарочитой любезностью склонил голову. - Не сидим сложа руки. Сам видел мое хозяйство. - Хозяйство твое не мерено - тайга! - Тайга не каждому дается. Нужна сноровка. - Сноровка бывает разная: один норовит дерево посадить, а другой кору с него содрать. - Кородерство тоже промысел. - Промышлять-то мы умеем. Лишь бы взять оттуда. А вложить туда, лес восстановить - это уж пусть дядя за нас делает. - Видывали мы таких дядей. Тот же Калганов... Бывало, послушаешь его - прямо одна забота о тайге. А сам пускал баргузинских соболей в тайгу как воробьев в небо. Выпустит - их и след простыл, не держатся они здесь, ходом идут. Вот и получается - на словах забота, а на деле растрата. - Видно, что вы человек городской. - Почему? - Потому! Соболь не телок, на веревку его не привяжешь. А вы переживаете, - усмехнулся Коньков. - Мне переживать некогда! - вспылил Зуев. - Я делом занят, и хозяйство мое в порядке. - Ну да... На ваш век хватит. - И я так считаю... Так, попивая один - чай, другой - водку, они полусерьезно-полушутя не то переругивались, не то в полунамеках выражали свою антипатию друг другу, старались вызвать вспышку, за которой могла бы последовать нечаянная откровенность намерений каждого из них. - И давно вы в тайге работаете? - спросил Коньков. - Представьте себе - пятый годик. - Представляю. - И все делом занят, оттого и не переживаю. Это уж пусть ваши сотрудники переживают. Вас-то когда перевели сюда? В позапрошлом году? - Эге, - кивнул Коньков. - Вот и спросите своих сотрудников, сколько они преступлений не раскрыли хотя бы за последние пять лет? Работать надо, а не за тайгу переживать. О тайге как-нибудь уж мы сами позаботимся. - Каждый сверчок знай свой шесток! - усмехнулся Коньков. - Знакомая присказка. Между прочим, я видел ваши заботы. От этих забот даже кета в заломах дохнет. - Не за тем смотрите! - повысил голос Зуев. - Вы скажите, кто у вас под носом человека убил? - Не беспокойтесь, Зуев, на этот раз найдем, - сказал Коньков, вставая. - До новых приятных встреч! - и вышел. 13 "Злобишься да шипишь, - думал Коньков о Зуеве, выходя из чайной. - Ну, погоди, касатик... Я тебя еще успокою, ткну носом в твои шкодливые дела. И синяк на виске у Насти тобой посажен. Тобой, голубчик. И ты у меня не отвертишься..." Первым делом он зашел к председателю райпотребсоюза, чтобы запретить вывоз отловленных птиц впредь до решения райисполкома и поразведать насчет заготовителей. Плотный, упитанный Коркин в сапогах и диагоналевых галифе, с квадратными плечами, еще увеличенными ватными подкладками темно-синего кителя, стоял возле аквариума и кормил красновато-золотистых японских рыбок. Кабинет у него был просторный, с кожаным старинным диваном и двумя массивными креслами, множество стульев возле стен, огромный стол, обтянутый зеленым сукном, - хоть в бильярд играй на нем, и во весь кабинет индийский ковер, голубоватый, с красными павлинами. - Здорово, Василий Федорович! - нарочито бодрым тоном приветствовал от порога его Коньков. - Здорово, здорово!.. - Коркин медленно, как бы нехотя, подошел к нему, протянул свою короткую, как обрубленную, но увесистую ладонь и спросил, глядя исподлобья, не то с обидой, не то с укором: - Что ж ты наших птицеловов притесняешь? - А ты об этом спроси председателя райисполкома или прокурора. - Коньков только руками развел - я, мол, тут ни при чем. - Спрашивал, - сухо ответил Коркин и нахмурился. - Ну вот... Они распорядители, а я - простой исполнитель, обыкновенный гражданин участковый. - Ну, чего мы тут стали? Давай к столу! - Коркин пошел первым, поскрипывая хромовыми сапогами. Он сел за стол в вертящееся кресло, отчего плечи его поднялись еще выше и лысеющая круглая, как глобус, голова оперлась прямо на плечи. Коньков сел на стул сбоку, и Коркин, точно каменный идол, повернул к нему все тело сразу. Его широкое красное лицо с белыми бровями было все еще сердитым. - Между прочим, обыкновенный участковый занимается своими делами, - сказал Коркин назидательно и даже палец поднял. - А это все и есть мои дела. По обязанности. - По какой это обязанности? - По гражданской. - И ко мне пришел по этой обязанности? - Точно! - Ну, говори! - Птицеловов задержите до решения райисполкома. То есть не самих птицеловов, а грузовик с птицами. - А если они не послушаются? - Грузовик будет задержан, а птиц выпустим на волю. - Но они же из края, из охотоуправления! - зашевелил бровями Коркин. - Ну и что? В нашем районе есть Советская власть. Вот и пускай получат у нее разрешение на отлов певчих птиц. Мы находимся рядом с заповедником, а птицы, как известно, живут не на привязи. - Да я, собственно, ни на чем таком не настаиваю. Пусть оформляют все как надо. - И слава богу! - улыбнулся Коньков. - Есть и повыше нас люди. Пускай они разбираются. - Ну и жох ты, лейтенант. - Коркин тоже улыбнулся, но как-то кисло. - Ты ведь, чай, не за этим пришел? Это можно было бы и по телефону сказать, из милиции. - Да и ты не простачок, Василий Федорович. Отгадал. Хорошо иметь дело с умными людьми! - Чем могу быть полезен? - Откровенностью, как говорится. - Перед тобой - как перед господом. Исповедуй! - Помоги нам разобраться. Кто из ваших потребсоюзовцев держит связь с Бурунгой на Верее? - Какую связь? - Ну, заготовители... Кто там еще обитает? - А-а! Кузякин и Рыбаков. Они у меня клепку там заготовляют и кору бархатного дерева. - А изюбрятину они там, случаем, не заготовляют? - Изюбрятину? - Коркин пожевал губами, помедлил. - Вообще-то было время... Когда шел отстрел изюбрей, брали, кажется, в артели у Дункая. Ну, дней десять - пятнадцать тому назад. - А три дня тому назад они ничего не привозили? Коркин пожал плечами, подумал, наконец произнес: - Не знаю. - Они знакомы были с Калгановым? - Да кто с ним не был знаком? - оживился Коркин. - Конечно, о покойниках не принято плохо говорить. Но, откровенно сказать - он был живодер. Просто житья никому не давал. - Как не давал? - Да так. И охотников огульно всех обвинял. И лесников. Поклепы писал на целые учреждения. Сплошное очернительство. Работать мешал. - И вам тоже? - Было и с нами. Он у нас весной всю кору бархатного дерева арестовал. Как раз там, в Бурунге. - За что же? - Да пустяки. Придрался, будто мы нарушаем возрастной ценз. Нашел, может быть, одно-два деревца, с которых сняли кору до срока. И поднял шум. - Что значит - до срока? - Пробковую кору заготовляем. Значит, диаметр установлен для взрослого дерева, толщина то есть. Вот он и придрался - что, мол, тонкомер обдираем. Дак у нас же лесничество следит за этим. И лесник там контролирует, Зуев. - Зуев Иван? - Он самый. Ну вот... Вызывали нас на исполком из-за этого поклепа. И Зуев, и сам лесничий показали в нашу пользу, сказали, что отдельные случаи, издержки производства. Ну, Калганов и остался с носом. А сколько мы времени потеряли на эту волокиту? План сорвали... По его милости. - Значит, никаких нарушений технологии не было? Одни издержки... Так - чепуха? - усмехнулся Коньков. - Не в том дело, - сказал Коркин, нахмурившись. - У меня что тут, частная лавочка? Я себе в карман прибыль-то деру, а? Для кого мы пробку заготовляем? Для государства! Мы ее вон куда, аж в Москву да на Кавказ отправляем. Ее ждут, просят, требуют! Это ж понимать надо. - Значит, валяй, дери кто во что горазд? Поскольку для государства, оно, мол, все и спишет. - Ну, зачем же так упрощать, Леонид Семенович? Тут дело тонкое: все мы по своей специальности работаем, каждый на своем участке. Тут лезть в чужие рамки - только делу общему вредить. Ведь и мы понимаем, что к чему, не для себя стараемся. План-то надо выполнять. - А что, если при этом природе вредите, земле? - Дак ведь есть же люди, которые приставлены специально следить. У них инструкции... на случай, если нельзя иначе. А он - просто ученый, и больше ничего. Посторонний человек, можно сказать. Так по какому праву он совался? - А по праву совести! - Совести? А как ее понимать, эту совесть? Для нас совесть в том, чтобы выполнить задание. Вот я тебе приведу еще один конфуз с тем же Калгановым. По осени он запретил леспромхозу трелевать лес к Теплой протоке. Нельзя, мол, по ней сплавлять лес: это нерестилище. В край звонил, в Москву! Приказали разобраться. Вот собрались все производственники на исполком. Что же мы будем делать? Спрашивают его. Значит, сплавлять нельзя, а вывозить - дороги нет. Может, лесозаготовки прекратить, а? Так смех поднялся! - Тут не смеяться, а плакать надо. Калганов был прав. - Ну, ты дал!.. - Коркин аж привстал и шею вытянул. - По-твоему, мы занимаемся личной выгодой? - Насчет выгоды судить не берусь... пока. Но что тут пахнет государственной растратой - это факт. - Вон как! Значит, и ты туда же, за говорунами? Тогда я тебе вот что скажу... - Коркин встал и, опираясь на стол руками, багровея, подался резко на Конькова, точно сшибить его хотел своим увесистым телом. - У нас одни люди работают, а другие саботируют. Хорошо рассуждать о рыбке да о лесной красоте, стоя в стороне. А ты поработай директором леспромхоза! План выполни! Или вот, садись на мое место... Тяни этот воз!.. - Эге, давай махнемся! - усмехнулся Коньков. - Бери мою сотню и свисток... А я на твоем кресле вертеться буду. Оно же у тебя вращается, как шар земной. И притяжение имеет. - Да иди ты со своими дурацкими шутками! - Во, во! Вроде бы мы и в самом деле пошутили. Значит, изюбрятиной у тебя не торговали в последние дни? - Я не продавец... И вообще, говорить нам больше не о чем. - Как знать. Может, и придется. - До свидания! - Не подавая руки, Коркин пошел к своему аквариуму. 14 "Ну что ж! Расшевелили парадный подъезд, - твердил про себя Коньков, выходя от Коркина, - а теперь попробуем зайти с черного хода". Магазин сельпо, стоявший на выносе из общего порядка домов, поближе к реке, был закрыт на обед. А со двора, от реки, валил мощным столбом черный дым. Здесь на обширном дворе, огороженном высоким дощатым забором, горой были накатаны пустые бочки, валялись ящики, коробки картонные и всякая иная рухлядь. Магазинный сторож, в кирзовых сапогах, в овчинной безрукавке и военной фуражке со звездой, носил охапками и крепкую, и ломаную тару и бросал в большой костер, разложенный посреди двора. - Что, гвардеец, добро сжигаешь? - сказал Коньков, подходя к старику и здороваясь за руку. - Не говори, парень... Его накопилось вон - ноги не протащишь. - Не жалко? Ведь ящика доброго не купишь на почте. А ты сжигаешь. - Да что поделаешь? Порядок тоже наводить надо. Тут настоящий завал образовался. - А я к тебе по делу, Иван Корнеевич. - Коньков присел на чурбан и протянул раскрытый портсигар старику. Тот неторопливо размял папироску, закурил и подсел рядом. - А что у тебя за дело? - Собрался посылочку отправить, хвать - ящика нет. Дай, думаю, к Ивану Корнеевичу зайду. У него этого добра много. - Тебе под чего ящик-то? - Рыбы вяленой хочу послать. - Кому? - допытывался дед. - Братану, в Кемерово. - Известно, на сухопутье живут. Большой ящик-то? - Килограмм на шесть. - Ну что ж, подберем... Не то сам собью - лучше нового будет. Коньков вынул два рубля и подал их деду. Тот проворно сунул деньги в карман и сказал, как бы в оправдание: - Ты много дал. - Два сколоти. Один впрок будет. - Сделаю, Леонид Семеныч. А после службы выпью с устатку. - Смотри, от старухи влетит. - Тогда уж поздно будет. А то и деньги отберет, и по шее заедет. В жисть не поверит, что милиционер дал. Коньков рассмеялся. - Боишься хозяйки-то? - Дак ведь по нонешним временам кроме хозяйки и бояться некого - пьют и прогуливают. Вон и в газетах про это пишут. Эта самая... руководящая струна ослабла. - И как же ее подтянуть? - усмехнулся Коньков. - А очень просто - назначить баб. Они нам враз сухую конституцию пропишут. - Это еще не беда. Лишь бы они нас без закуски не оставили. В вашем магазине, поди, и закусить нечем? Сторож покачал головой и языком причмокнул: - Э-э, парень! Была закуска добрая... Да ты опоздал. - Да ну? Что ж это за закуска? - Изюбрятина. - В магазине? - Около прошла. - Дед сделал выразительный жест рукой. - Вчера целый день тащили - и все черным ходом. - Ах ты, какая жалость! Я, грешным делом, люблю изюбрятину. Может, осталось у кого? Кто хоть привез-то? - Кто ж тебе отпустит? Ты при форме. Пошли бабу, может, он и продаст. А то давай я схожу. - Да ну, что ж тебя гонять, старого человека. Я жену пошлю. К кому? - Только обо мне ни слова!.. - Ну, что ты! - Пусть сходит к Кузякину. Небось даст. - Где он живет? - Третья изба с краю по главному порядку, считай от реки. - Спасибо, вечерком пошлю. А ты мне ящичек приготовь для посылки. - Это уж само собой. Собью. Дырки-то провернуть с боков? - На что они мне? Чай, не яблоки посылаю. Бывай здоров! - Спасибо! - Иван Корнеевич для почтения снял фуражку и проводил Конькова до ворот. "А черный ход оказался интереснее. Нас из одних дверей вроде бы взашей вытолкали, а мы премся в другие. Хо-хо!" - весело думал Коньков, идя к дому Кузякина, и распевал на разные лады одну и ту же подвернувшуюся на язык строчку: "То ли еще будет! То ли еще будет!" Кузякина он застал на дворе; тот подправлял плетень, вплетая свежесрезанные тальниковые хворостины в изреженные и прохудившиеся от времени прорехи в заборе. Это был средних лет мужчина, черноволосый, с неприветливым скуластым лицом и косоватым разрезом узких монгольских глаз. - Вы - Кузякин Михаил Емельянович? - Ну, я, - неохотно отозвался тот, кладя топор на дровосек. - Я участковый уполномоченный, - Коньков показал свою книжку. - Да знаю, - сказал Кузякин, не глядя на этот красный документ. - Мне поговорить с вами надо. - Пожалуйста. - Хозяин указал на здоровенный чурбак, сел сам и вынул пачку папирос. - Да что ж мы здесь? - Коньков глянул на серое небо. - Вон и дождь накрапывает. Пошли в избу! - Пошли. Коньков пропустил вперед себя хозяина и сам нырнул через порог в темноватые сени, потом прошли в избу. Изба как изба, ничего подозрительного: полы чистые, крашеные, стены обклеены обоями. Над кроватью с никелированными шишечками висит дробовик и патронташ. Коньков прошел к столу, сел напротив хозяина. - Вы заготовителем работаете, в Бурунге? - Так живу-то здесь. Работаю в потребсоюзе. Бываю, конечно, и в Бурунге... Изредка. - Ну как изредка? Последний-то раз когда там были? - Да уж недели две прошло. - Ага!.. А что вы там делали? - Пробковую кору сплавляли. - Дробовичок-то с собой берете? - Коньков кивнул на ружье. - Берем... Так, по уткам ежели. - А если что покрупнее? Карабина-то разве нет? - Как видите. - Кузякин указал на стену. Вошла хозяйка, приветливо улыбнулась. - А у нас во-он кто! Гости, оказывается. - Гостей угощать надо, - сказал Коньков, здороваясь с хозяйкой. - И правда! - встрепенулась она. - Миша, ну-к, сбегай за бутылкой. - Спасибо! - остановил Коньков приподнявшегося было хозяина. - Рад бы с душой, как говорится, да нельзя. Служба! А вот кваску бы я испил. - Дак я сейчас! - метнулась к дверям хозяйка. - Не беспокойтесь! - Коньков подошел к скамье на кухне, над которой висел ковш, снял его. - Проводите, а я по пути и напьюсь. И, направляясь к двери, спросил: - Где у вас погреб-то? Хозяин как-то съежился, а хозяйка, все еще не понимая, что к чему, защебетала: - Дак, на двор выйдете - тут вам будет налево хлев, а туточки пряменько и погреб. - Ну, хозяин меня и проводит, - обернулся Коньков к Кузякину. - Там и напьемся за компанию. Они вышли во двор. Здесь, за дровосеком, под тенью ильма, стоял бетонный погреб, вернее, виден был только вход в погреб - окованная дверь под козырьком. Растворилась она со скрежетом. Коньков, пригибаясь, вошел первым. В сумрачном погребе на мощной матице висело два окорока. - О-о! Да тут и закусить есть чем, - весело сказал Коньков. - Кабаньи? - Да, - выдавил из себя хозяин. - Попробовать-то можно? Кузякин только плечами пожал. Коньков вынул охотничий нож, отрезал небольшой кусочек, пожевал. - Свежего копчения. Еще дымком припахивает. А говоришь - в тайге давно не бывал? В ответ раздался только тяжелый вздох. - Ну, что? Остальное сам покажешь или будем искать? - спросил насмешливо Коньков. - Вон там в кадке изюбрятина. И больше ничего нет. Коньков подошел к кадке, открыл рядно, там лежало мясо. Коньков пощупал его, отрезал кусочек, взял на язык. - Даже просолеть не успело. Сами убили? - Нет. - Когда привезли? Третьего дня? - Да. - С кем везли? - Один. - У кого брали мясо? - Охотники продали. - Кто именно? - Да они все там на одно лицо... не то нанайцы, не то удэгейцы. - Вы покупали в Бурунге? - Нет, возле артели. До Бурунги бензина не хватит. - А сколько сдали мяса в сельповский магазин? Кузякин, застигнутый врасплох, помолчал... - Так чтобы в магазин сдавать... этого не было. Приезжала Настя, продавец. Ну, пуда два взяла для своих... знакомых там, друзей. - Понятно! Промысел налажен. - Да это случай... Просто подвернулись мне охотники. Я ж на рыбалку ездил. Какой там промысел! - Разберемся... - Коньков вышел на двор и сказал хозяину, запиравшему дверь: - Вы погреб-то не закрывайте. Сейчас понятых вызовем. Придется мясо конфисковать, и протокол составим... 15 В приемной прокуратуры, куда пришел Коньков, чтобы доложить Косушке насчет конфискации убоины, он неожиданно столкнулся с Дункаем. - Семен, ты чего здесь делаешь? Тебя снова вызвали? - Коньков с настороженностью и недоумением глядел на Дункая. - Да нет, не вызывали, - ответил тот улыбаясь и протягивая руку. - Сам приехал. - По какому делу? Дункай взял Конькова под руку и отвел к порогу, подальше от сидевших на диване посетителей. - Понимаешь, какая история... Тот шалый тигр, которого замечали возле Бурунги, теперь на Улахе ходит. - Ну и что? А где эта Улахе? - Улахе по-вашему Медвежий ключ. Распадок. - Постой! Про Медвежий ключ и у Калганова написано, но его нет на карте. - На карте есть Улахе. А русские охотники, из Воскресенского, звали это место Медвежьим ключом. - Что ж ты предлагаешь? Поймать этого тигра и допросить - съел он свидетеля или нет? - усмехнулся Коньков. - Да погоди ты!.. - Дункай опять потянул к себе Конькова и сказал тише: - Там же, наши люди говорят, будто скрывается какой-то человек. Понимаешь, чепуха получается: тигр слопал человека на Бурунге и живет в распадке рядом с другим человеком. И ничего! - Он зашептал Конькову на ухо: - А может, этого свидетеля-кашевара никто не съел? Может быть, он и скрывается там? - Семен Хылович, ты гений! - Коньков ткнул его в бок и шепнул на ухо: - Ты про эти свои догадки никому не говорил еще? - Никому! - покачал головой Дункай. - Молодец! Ты один приехал? - Со мной еще Сольда. Он на завалинке сидит, на солнышке греется. - Зови его сюда! А я сейчас следователю скажу - и мы вас вызовем. Как только вышел от Косушки прокурор, Коньков сразу прошмыгнул в дверь. - Чего это "сам" тебя навещал? По нашему делу? - Да. Вот принес заключение экспертизы насчет пули, убившей Калганова. - Косушка указал на бумагу, лежавшую сверху в раскрытой папке. - Только что от криминалистов получил. - Ну и что? - Говорит, пустыми поисками занимаетесь. Это он насчет твоих пуль... Ну, тех, что врачиха в бадью всадила. Вы можете, говорит, перебрать все карабины, которые зарегистрированы в республике, и ни один из них не будет искомым. Пуля эта выпущена из нестандартного ствола. Скорее всего - самоделки. - Дак как же его искать? - А это, брат, наша с тобой забота. Какие новости? - Накрыл одного охотника с убоиной. - Какой убоиной? - Все той же!.. Изюбрятина, кабанина... свежая! - Изюбрятина? Что за человек? - Заготовщик из потребсоюза. - Где он взял? - Темнит. Говорит, что купил у охотников возле села Красного. - А ты что думаешь? - Не верю я ему. Охота в артели прекратилась еще дней десять назад. Значит, либо сам добыл, либо есть где-то запасы. Кто-то орудует умело. - Сколько у него убоины? - Пудов пять будет. Да пуда два, говорит, сдал в магазин сельпо. По-моему, врет. Там целый день шла торговля... через черный ход. Коркина надо спросить. Он поточнее скажет. - При чем тут Коркин? - При том. Это его заготовитель. Две недели назад этот самый Кузякин с Балабиным привозили много изюбрятины. Это Коркин признает. А то, что вчера шла торговля изюбрятиной, об этом - ни слова. - Во-первых, он мог не знать - торговали или нет. Он же не продавец. - Вот и давай установим, знал он или нет. И почему продавец не докладывает ему о поступлении в магазин убоины от частного лица? То бишь, извините, от заготовителя Коркина. - Постой! Ты что предлагаешь, еловая голова, Коркина вызвать на допрос? - Ну и что? Вызовем и Кузякина, и продавца, и Коркина, сделаем перекрестный допрос. Ведь это же не первый случай. - Ну при чем тут Коркин? Ему же сдали готовый продукт, да и то через магазин. Он - государственное заведение, а не частная лавочка. - Дункай тоже не частную лавочку держит. Но мы же его допрашивали. Теперь давай Коркина допросим. - Дункай - заготовитель, а Коркин - потребитель, то есть распределитель! Это ба-альшая разница! Понимать надо, еловая голова. - Вот именно, потребитель, - усмехнулся Коньков и с ехидцей спросил: - Что-то я не слыхал, чтобы в сельпо изюбрятину продавали в этом месяце. Кто же ее потреблял, кроме Коркина? Любопытно бы узнать... - Ну, знаешь! Ты, кажется, того, божий дар путаешь с яишницей. - Эге, божий дар! А ты, случаем, не приложился к этому дару? Тебе не продавали изюбрятину по дешевке? - Леонид Семеныч, не забывайся! - вспыхнул Косушка, и на залысинах его стали проступать мелкие бисеринки пота. - Ты что, в кастрюли мои хочешь заглянуть? - Не о кастрюлях я, - устало ответил Коньков. - О совести я думаю, о нашей принципиальности. - По-твоему, я бессовестный! - Косушка, поджав губы, исподлобья смотрел на Конькова, и на его широкой переносице проступили красные жилки. - Да не сердитесь! Я же не про вас. Я говорю о том, что скрывается за частным случаем убийства. О той нетерпимости, о травле Калганова. Они же его ненавидели за то, что он требовал жить по закону. И заготовители, и леспромхозовцы, и браконьеры, и черт знает кто. На него чуть ли не науськивали... - Но пойми же, мы с тобой ведем следствие. У нас частное дело об убийстве. А ты куда лезешь? Не превышай полномочий! - Конечно... Посадить под стражу какого-нибудь Кончугу, толком не разобравшись в его виновности, - тут не превышаем. А допросить Коркина, который принимает браконьерскую изюбрятину, - тут превышение. Ладно, еще вернемся к этому. У меня есть новость и поважнее, - меняя тон, сказал Коньков. - Что за новость? - В дневниках Калганова записано, что оба Ивана, должно быть, встречаются в Медвежьем ключе... Там у них, предполагал Калганов, и происходит заготовка. Или тайник есть. Мне только что сказали, что в Улахе, так называют удэгейцы Медвежий ключ, прячется какой-то тип. И там же, между прочим, обитает эти дни и тот шалый тигр, который слопал нашего свидетеля. Не кажется ли тебе, что наш свидетель живет поблизости от того самого тигра, который слопал его? - Это любопытно! Кто тебе сказал? - Сейчас узнаешь. - Коньков растворил дверь и поманил Дункая и Сольду. Те вошли и остановились у порога, слегка поклонившись. Следователь подошел, поздоровался с ними за руку. - Семен Хылович, значит, Улахе и Медвежий ключ - это одно и то же место? - спросил Косушка. - Это правильно, - сказал Дункай. - А Сольда говорит: там человек прячется. - Какой человек? - спросил Косушка старика. - Не знай, - ответил Сольда. - Ты его видел? - Нет. - Так кто же говорит? - Наши люди говорят. - Они его видели? - Нет. - Откуда ж они знают? - Наши люди все знают, - твердо отвечал Сольда. - Каким образом? - чуть усмехнулся Косушка. - Тебе что, не понимай? Чувствуют! - А-а! Тогда другое дело. - Косушка, все с той же улыбочкой, валкой походкой прошел к карте, которая висела на дальней стене, и поманил за собой Конькова. Они нашли на карте распадок с ключом Улахе. - Калганова убили здесь, возле Бурунги... - отмечает на карте ручкой Коньков, - до Улахе недалеко. Километров двадцать. Косушка, обернувшись, громко спрашивает Дункая и Сольду: - По Медвежьему ключу лодка проходит? - Почему нет? - отозвался Сольда. - Даже с мотором, - сказал Дункай. Следователь сказал вполголоса Конькову: - Съездить можно... Но зыбкая история. Одни слухи. Что мы с тобой с лодки увидим? - У меня есть идея... - тихо сказал ему Коньков. - Но сперва давай отпустим удэгейцев и поблагодарим их. - Ну, ну! - Косушка подошел к Дункаю и сказал: - Спасибо вам, Семен Хылович! Сведения ваши ценные. Мы их учтем. Дункай натянул кепку, а Сольда сунул трубочку в рот, а свою шапочку с кистью и не снимал. Они повернулись уходить. - Семен, подожди меня возле прокуратуры! - сказал Коньков. - Ты мне нужен. - Ага, подождем! - и вышли. - Что ж у тебя за план? - Устроить облаву в Улахе. Прочесать весь распадок... - А что? Может, и в самом деле там какой-нибудь обормот скрывается. Но как ее устроить? Собирать охотников на ловлю призрака? - усмехнулся Косушка. - Ни в коем случае! Нас просто на смех поднимут, во-первых; а во-вторых - те, кому надо, услыхав о такой охоте, просто уберут того человека нынешней ночью, - сказал Коньков. - Что ж ты предлагаешь? - Поскольку разлетелась по всей округе молва, что кашевара утащил тигр, то давай и устроим облаву на тигра-людоеда. Людей даст лесничий и Дункай. Но звонить им надо завтра утром, по причинам предосторожности. Пойми, нам нужен тот свидетель. И делать все надо так, чтоб его перед нашим носом не ухлопали. - Ты уверен, что он жив и прячется там? - Да как бы там ни было, а прочесать эту падь надо. А главное, я на этой охоте их всех сведу - и Зуева, и Кончугу... А Инга сама придет. - Откуда ты знаешь? - Я чувствую. - А-а! - усмехнулся Косушка и пошел к столу. Коньков шел за ним и горячо доказывал: - Завтра скажу Кончуге, что к Зуеву поедем, а уж он Инге передаст. - Но вы ж до ночи облаву все равно не проведете? Не успеете. А за ночь те, кому надо уничтожить этого свидетеля - уничтожат! Они ж не дураки. Они ж поймут, что на такой облаве и тигра, и того типа зацепят. - Они все будут у меня на глазах всю ночь, и Зуев, и Кончуга, и Инга, и Дункай. Да, все! - Ну кто-то может ш