лось... Но у нее отчего-то лопнула шина... А вы, видно, задумались... Вы простите, что я... - Ах, что вы! Что вы! - сказала Екатерина Ивановна. И добавила вдруг: - Я ведь о вас и думала... - Обо мне? - Да, - улыбнулась Екатерина Ивановна. - Вы ведь в соседнем доме живете? - Не совсем, - замялся Иван Афанасьевич. - Но недалеко. - У меня примета была, - Екатерина Ивановна даже за руку взяла Ивана Афанасьевича, - как я утром вас увижу, так у меня день хороший. А вы и не знали... И вот я вас давно не вижу, и у меня все невезения... Вы не болели? - Нет, - сказал Иван Афанасьевич. - Я в отъезде был... - Я почему-то думала, что встречу вас сегодня в кино... И после я вас искала в толпе... - И мне казалось, что я вас сегодня увижу, - дрожа от немыслимого счастья, произнес Иван Афанасьевич. - Сделайте милость, примите от меня эти цветы. - Ах какие розы! - обрадовалась Екатерина Ивановна. - Это вы мне? Ах, спасибо... Как пахнут... А я вас сейчас мандарином угощу... Подруга привезла из Батуми... Кожица у них зеленая, они кислы, но первые ведь!.. Иван Афанасьевич взял мандарин, плод золотой, изумрудный сверху. Все он мог сейчас вытерпеть за Екатерину Ивановну, пытки любые и любые слова. Мандарин он есть не стал, а попытался незаметно упрятать его в карман. Однако Екатерина Ивановна поняла его движение и расстроилась, голову наклонила печально. - Вы их не любите? - Нет, я потом... В горле сейчас что-то стоит... Я вам очень благодарен... Он ей и судьбе был благодарен за их невозможный дар. Но стыдно ему было перед Екатериной Ивановной, она могла подумать, что ранний мандарин, сэкономив его и припрятав, он хотел отнести еще кому-то, скажем, своему больному ребенку... Тихо подошли они к двадцать пятому дому. - Ну вот, - сказала Екатерина Ивановна. - У меня отчего-то настроение лучше стало... Спасибо, что проводили. Теперь-то утром вы станете появляться во дворе? - Должен буду... - Ну, до свидания... Она протянула ему руку, и он замер в нерешительности, ему хотелось поцеловать ее прекрасную руку, но на вид Екатерина Ивановна была спортсменка и общественница, он не знал, что она считает дурным тоном и что нет, и он робко пожал ей руку. И закрылась за Екатериной Ивановной дверь, крашенная в кофейный цвет, вся во вмятинах и пятнах по недосмотру Георгия Николаевича. Ощущая ладонью своей гладкую и ласковую кожу плода, Иван Афанасьевич побрел домой. И тут мимо него Георгий Николаевич в банном халате проехал на велосипеде с моторчиком: - Переступил!.. Сам себе приговор составил!.. И Константин Игнатьевич все видел... Теперь уж не выселят! Теперь по ветру развеют!.. - Ах, Георгий Николаевич, - отмахнулся от соседа Иван Афанасьевич. - Жалко мне вас... Ничего вы не понимаете... Вы хоть бы двери, что ли, отмыли!.. Потом он долго бродил по своему двору в темноте и думал о том, что его и на самом деле завтра развеют. Но как-то холодно думал. Будто и не про себя. Про себя - ему было теперь все равно. Отчего так суетился нынче Георгий Николаевич - понять не мог. Зависть, что ли, его бесит, старая ли какая обида, или простить он не может ему, Ивану Афанасьевичу, что сам спьяну рассказал о гипсовой Грете? И теперь желает убрать свидетеля тайной своей любви? Или еще что? Кто его знает! Недобрый он и подлый... Скотина, в общем-то!.. "А-а", - вздохнул Иван Афанасьевич, отпустил мысли о Георгии Николаевиче, и они тотчас отлетели. 10 В кольцах под лифтом он опять вдруг стал мятежен. "Да какое они имеют право судить меня!" - подумал он так, словно и не подумал, а кулаком по столу ударил. Однако тут же вспомнил, какое имеют право. Тогда он стал склонять себя к тому, что там не все звери, а есть и такие, какие поймут его и заменят крутую меру вечной высылкой в гиблое место - скажем, на поруки к племяннику в Тамбов. Он понимал, что это маловероятно, однако и этим маловероятием утешал себя. Тем более что решение по его делу могло состояться и ранее, чем завтра. А у него оставалась ночь и волшебный плод из рук Екатерины Ивановны. Он достал мандарин и укрепил его в воздухе прямо перед собой. Уж как он им любовался! И запах вдыхал в блаженстве. И находясь в полуметре от мандарина и совсем близко - кожей своей касаясь его зеленой кожи. Неведомый Ивану Афанасьевичу юг представлялся ему при этом, но запах юга Иван Афанасьевич сразу же отделил от запахов Екатерины Ивановны, те были сладостней. И опять словно бы он рядом стоял с Екатериной Ивановной, и она говорила ему: "Как я вас утром увижу, так у меня день хороший..." Слова эти звучали в его ушах в третий и в сотый раз. И сердце его замирало, а душа наполнялась чем-то прозрачным. Он знал, чем это может кончиться. Он знал, что ему следует немедленно оставить мандарин и перестать думать о Екатерине Ивановне. Всего в его жизни семь раз у него всерьез замирало сердце. И прежде женщины были хороши: одна спасла больную собачку, другая замечательно пекла расстегаи с севрюжьим хрящом, третья вся ходила в кружевах, и об четырех остальных он не мог сказать ничего дурного, однако Екатерина Ивановна их всех пересилила. Прежде он мог сдержать себя. А теперь не мог. От неизвестной ему прежде радости нечто прозрачное все больше и больше наполняло ему душу. Как августовский сок наливное яблочко. И вот уж Иван Афанасьевич весь стал прозрачный и звенел при движениях гусевским хрусталем. А когда прозрачное перешло в зеленое, легкая сила подняла Ивана Афанасьевича из стальных колец и повлекла вверх. Еле-еле успел он подхватить драгоценный батумский мандарин. А его уже протащило сквозь весь дом первой категории с нижнего этажа по девятый, сквозь стены и потолочные перекрытия и с громким звоном хрустального колокола в триста пудов вынесло в синее московское небо. - Что-то зазвенело, - сказал я, поднося консервный ключ к запертой бутылке пива "Букурешти". - Да, зазвенело, - согласился мой приятель. - И сейчас звенит, - сказал я, и рука моя отчего-то соскользнула с горлышка бутылки. И тут я почувствовал, что во всем доме стало печально. Будто кто-то умер. А звенящее и зеленое, взблескивающее иногда голубым и желтым, летело над Останкином. Сын задремавшей было Екатерины Ивановны, девятилетний Саша, имевший в английской школе тройку за поведение, бродил без сна по квартире, попал на балкон и закричал: - Мама, мама, зеленое и звенит! Екатерина Ивановна, расклеивая веки, в воспитательных целях поднялась и вышла к Саше: - Где? Что? Почему ты бродишь так поздно? - Вон! Вон! Екатерина Ивановна взглянула. - Наверное, что-нибудь испытывают... - сказала она. А зеленое с голубым и желтым звенело и уплывало все дальше и дальше к востоку, к бывшему селу Алексеевскому, к платформе Маленковской, а потом и к Сокольникам. Многие в ту ночь в двенадцатом часу наблюдали в районе Останкина странное явление. Остановились и задрали головы прохожие в аллее Космонавтов. Романтические пары на Звездном бульваре посчитали звон добрым знаком. Трое мужиков из мебельного магазина, распивавших водку с "Солнцедаром" в сквере возле метро "ВДНХ", от удивления не смогли закусить. Сержант, дежуривший у кинотеатра "Космос", весь уже в пуговицах, решительно засвистел, пытаясь прекратить движение зеленого предмета. Свисток у него был хороший, только что полученный со склада, однако звенеть в небе перестало не сразу. Иван Афанасьевич об этом уже ничего не знал. 1971