адресата. В общем, минимум удовольствия и максимум неприятностей! Нет, она не устраивала мне сцены, не жаловалась в деканат, не натравливала на меня своего отца, скромного инженера-станкостроителя, или, того хуже, мать, врача-анестезиолога, не приглашала меня на объяснительный обед в их малогабаритную трехкомнатную квартиру в Печатниках. Она просто позеленела от интоксикации, как кузнечик, и прямо с занятий была увезена в лечебницу, где с небольшими перерывами и пролежала на сохранении до самых родов. Навещая ее, я иногда сталкивался то с отцом-станкостроителем, отводившим при встрече взгляд, то с матерью-анестезиологом, пытливо смотревшей мне прямо в глаза. В любой ситуации главное -- рассуждатьздраво и логично. Вопрос о московской прописке, рассуждал я, все равно рано или поздно придется решать. А зачем вляпываться в разные там фиктивные непотребства, когда девушка из интеллигентной столичной семьи вот уже третий месяц слабым больничным голосом уверяет, что любит меня больше всего на свете? К тому же заведшийся в ее чреве крошечный эмбриончик абсолютно не виноват в том, что дядя, который так неосмотрительно распорядился своей спермой, еще никогда до этого не задумывался о законном браке. Мои родители разошлись, когда мне было два года, и я знаю: нет ничего обиднее, чем приходящий папа и захаживающие дяди. Я поколебался и принял решение. Свадьба была тихой, семейной, даже без криков"горько", так как невесту тошнило от всего, а меня -- от поцелуев. Я даже не стал вызывать на свадьбу своих давно уже разведен ных родителей, а просто известил их телеграммой. Они, очевидно, сочли, что речь идет о временном браке ради прописки, и не обиделись. Когда же я проинформировал их о рождении Ксюхи, мама все-таки прилетела, подержала внучку на руках и с чувством вы полненного долга воротилась к своим испытательным стендам в Арзамас- 16. Татьяна оказалась идеальной женой: детский диатез или понос волновал ее гораздо больше, чем то, где и с кем шляется ее муж. Я как раз раскручивал кооператив "Земля и небо", домой приходил поздно, а то и вообще на несколько дней пропадал в местных командировках. Когда же я появлялся, больше всего она, кажется, боялась, что перед тем, как захрапеть, я вспомню о своих супружеских обязанностях. Звукопроницаемость в трехкомнатной квартире оказалась потрясающей -- было отчетливо слышно, как подтекает бачок в туалете, а в соседней комнате тесть переворачивает страницы романа Пикуля. Кто хоть раз занимался любовью в таких условиях, может совершенно бесшумно проползти на строго охраняемую военную базу и вернуться с парой атомных боеголовок на продажу. Кроме того, Татьяна панически боялась новой беременности, все время что-то высчитывала по специальному календарику и постоянно старалась изолировать меня с помощью ненадежных советских п ппрезервативов. Несмотря на все эти предосторожности, допустив меня, она все равно чувствовала себя самоубийцей, играющей в русскую рулетку. Дела в кооперативе шли все лучше. У меня появилась первая секретарша и большой кожаный диван в рабочем кабинете. Затем я завел любовницу, девчонку из модельного агентства, пенял холостяцкую квартирку поблизости от офиса. Татьянины родители, конечно, все видели, понимали и даже интеллигентно намекали на то, что я испортип жизнь их дочери. Нетрудно осуждать зятя, по крайней мере вспух, если он зарабатывает за неделю столько, сколько вы оба за год. Сейчас они живут в моем загородном доме на Успенке, и, когда я изредка туда наезжаю, тесть, которого я устроил в поселке сторожем, все так же молча отводит взгляд, а теща все так же пытливо смотрит мне в глаза. Зато Татьяна довольно скоро освоилась в новой богатой жизни. У нее была теперь своя машина с шоферомтелохранителем, работавшим прежде каскадером. Казалось, она никогда раньше не ходила пешком в магазин или парикмахерскую. День она начинала с массажистки, а заканчивала тем, что строго отчитывала Ксюшкину бонну за разные мелочи. Но часом ее торжества стал евроремонт в пятикомнатной квартире, которую я купил у вдовы маршала Говоркяна. Подрядчик прямо-таки серел от страха, сдавая моей супруге очередную отремонтированную комнату. Татьяна оыпа неумолима: когда ей показалось, что поп в ванной нагревается не равномерно, она заставила строителей все переделать. Стоило огромных трудов убедить ее в том, что вода в джакуэи бурлит равномерно и пускает пузыри именно тек размеров, какие указаны в проспекте. Потом у жены возникла идея, довольно странная для девушки, выросшей в квартире е типовой длебепью из ДСП: она решила все комнаты обставить в разных стипих. Модерн, барокко и так далее. Татьяна моталась по мебельным и антикварным магазинам, рылась в каталогах -- и ей было не до меня. Когда же все закончилось и мы устроили дома первый прием, то лучшей наградой для нее были вытянувшиеся лица и вымученные похвалы жен моих приятелей и партнеров. Надька Таратута, между прочим, дочь бывшего руководителя "Роскожгалантереи", вообще не выдержала и, не дойдядаже до нашей розовой спальной с зеркальным потолком, уехала домой, буркнув, что у нее аллергия на свежую краску. Но пожить в новой квартире Татьяне не довелось. Из-за Большого Наезда. И слава Богу! Гостиная в стиле Людовика XIV ей быстро надоела, кухня а-ля рюс выводила ее из себя, адвухместное джакузи оказалось тесновато... Намечался новый ремонт. Я срочно под ох-раной бывшего каскадера отправил жену с дочерью на Майорку, где традиционно отсиживается немало семей рисковых бизнесменов. Уютный островок: за год всего одно деловое убийство и то, кажется, по ошибке. Когда же все успокоилось, настаивать на их возвращении я не стал, да и Татьяна особенно домой не рвалась. По праздникам я летал к ним в гости, и как-то раз Ксюха под страшным секретом рассказала мне, что однажды ночью она проснулась, пошла искать маму и обнаружила ее в бассейне целующейся с охранником. Я посоветовал жене не забывать, что она -- мать, и почаще пользоваться конспиративными навыками времен проживания в звукопроницаемой малогабаритке, а также надежными европейскими презервативами. С каскадером же я поговорил как мужчина с мужчиной и накинул ему зарплату. 5. ДЕВУШКА МОЕЙ МЕЧТЫ Но пора вернуться к Катерине, с которой я проводил дни и ночи. Если бы за мастерство в сексе давали, как в искусстве, звания и премии, то моя новая секретарша была бы народной артисткой, лауреатом государственных премий и героем труда. С ней за одну ночь можно было ощутить себя коллекционером девственниц, султаном Брунея, обнимающим одну за другой своих лучших жен, или мальчуганом, попавшим в лапы матерой нимфоманки, пропустившей через себя мужское население средней европейской столицы. Она была гениальным режиссером постельных фантасмагорий -- и в отличие от Захарова или Виктюка никогда не повторялась! В конце каждого акта мое ружье стреляло, как орудие главного калибра! "Зайчуганом" Катерина назвала меня в первый же вечер, когда я прямо со смотрин повез ее к себе домой, чтобы, как говаривал один политик времен перестройки, без промедления "углубить" наши отношения. -- По-моему, ты торопишься... Не хочешь за мной немного поухаживать? -- спросила она в лифте, останавливая мои руки. -- Тебе это надо? -- Мне? Это нужно тебе... Трясясь от нетерпения, я начал раздевать ее прямо в прихожей. В ответ она посмотрела на меня с недоуменной улыбкой -- точно на человека, использующего "Пентиум" для игры в крестики-нолики, и сказала с мягким укором: -- А ты еще совсем Зайчуган. Как и следовало ожидать, я оказался постыдно краток и неубедителен. -- Я же говорила, не надо спешить! -- вздохнула Катерина, материнским движением вытирая мне пот со пба. -- А у тебя, когда тыулыбаешься, ямочки... Ты знаешь об этом? -- Знаю. Я не спешил... Нет, я как раз спешил... Понимаешь, у меня сегодня деловой ужин с одним американцем. Ты будешь переводить! Мы встали с постели -- даже без каблуков она была чуть выше меня. Я положил ладони на ее тонкую талию, и руки сами заскользили по гладчайшей коже, словно по теплому льду. -- Знаешь, как называли женские бедра в старину? -- прошептала она. -- Лядвии... -- Правда? Здорово! -- Дай мне свой носовой платок! -- Зачем? -- спросил я, протягивая. -- Глупый, чтооы ты во мне подольше оста-вался! -- ответила она и, бережно зажавплаток меж лядвии, натянула трусики. Весь ужин Катерина сидела со строгим лицом, переводила и холодно выслушивала восторги заокеанца по поводу ее безукоризненного произношения. Беседа была абсолютно бессмысленной -- настоящие переговоры состоялись накануне, и я, чтобы оправдаться перед своей новой секретаршей, просто-напросто вытащил фирмача из гостиничной койки на внезапный ужин, -- а пожрать на халяву дети статуи Свободы любят похлеще нашего! Заокеанец скалил свои пластмассовые зубы и рассуждал о будущем вхождении дикой России в семью цивилизованных народов с таким простодушием, точно Достоевский-- вождь племени команчей, а Гагарин -звезда черного джаза. Катерина переводила с еле уловимой гримаской презрения. Изредка, поймав мой взгляд, она опускала лукавые глаза к лону, напоминая о носовом платке и той части меня, которая в этот самый миг хранится в ее нежных недрах. Когда мы вернулись домой, я набросился на нее с такой убедительностью, что у кровати чуть не отвалились гнутые ножки. Утром я проснулся один. Сначала мне показалось, будто все случившееся просто сон. Но рядом, на подушке, лежал смятый носовой платок, Я уткнулся в него лицом, и мне почудилось, что в этом скомканном кусочке хлопка с помощью еле уловимых запахов запечатлена вся наша неутолимая ночь! Мне даже подумалось: если бы у меня был какой-нибудь особый проигрыватель, то можно было бы вложить в него этот платок и воспроизвести, восстановить, вернуть все, что мы испытали, -- прикосновение за прикосновением, поцелуй за поцелуем, объятие за объятием, стон за стоном, изнеможение за изнеможением... Я вскочил и помчался в офис. Катерина скромно сидела в приемной. На ней был темно-серый твидовый костюм и белая блузка с отложным воротничком. На плотно сомкнутых коленях лежал изящный дамский портфельчик. -- Я могу приступить к работе? -- спросила она, вставая. -- Ты уже приступила... Я где-то читал, что у кочевников-скотоводов не пропадает ни один кусочек, ни одна косточка, ни одна капля крови зарезанного животного -- все идет в дело. Катерина так же относилась к своему телу -- в нем не было ни сантиметра, ни миллиметра, не отданного мне в услужение. Впрочем, нет, не в услужение -- в чуткое, трепетное, отзывчивое рабство! Всегда. В любой миг дня и ночи! Иногда, обалдев от работы, я нажимал кнопку селектора и говорил: -- Екатерина Валерьевна, зайдите ко мне -- нужно сделать перевод с французского! -- Устный или письменный? -- невозмутимо спрашивала она. -- Устный! -- сделав паузу, говорил я. И уже представлял, как она встает из-за своего стола и под ревнивыми взглядами сотрудников строгой походкой весталки направляется в мой кабинет. -- Не беспокоить! -- по селектору приказывал я секретарше в приемной, когда Катерина появлялась на пороге и закрывала дверь на защелку. -- Устал, Зайчуган? -- спрашивала она, опускаясь передо мной на колени. ... Потом она возвращалась на свое рабочее место. -- Ну как шеф? -- обязательно спрашивал кто-нибудь поехиднее. -- Ему гораздо лучше, -- невозмутимо отвечала она. А вечером мы ехали куда-нибудь в ресторан и потом ко мне. Иногда, засидевшись с бумагами допоздна, мы любили друг друга в опустевшем, гулком офисе прямо на длинном столе заседаний -- и это называлось у нас "гореть на работе". Абсолютно лишенная комплексов, Катерина обладала при этом особенным чувством собственного достоинства. А рабство, по сути, заканчивалось в тот момент, когда, оставив меня в постели бездыханным после завершающегося безумия, похожего на схватку носорога и пантеры, она легко вскакивала, накидывала халатик на ослепительно загорелое тело и шла в ванную. -- А платок? -- еле спрашивал я. (Эти носовые платки я никогда не отдавал в стирку, а складывал в большой выдвижной ящик, который назывался у нас "гербарием". ) -- Нет, сладенький, сегодня я хочу побыть одна! -- могла ответить Катерина и улыбнуться так, что становилось до отчаяния понятно: она принадлежит мне не более, чем весенний сквозняк в комнате. Зная все Катькино тело на ощупь, на запах, на вкус, я мог только догадываться о том, что же на самом деле происходит в ее душе, и поэтому особенно дотошно расспрашивал р том, как она жила до меня, какие у нее были мужики и что она чувствовала с ними, -- Зачем тебе это? -- Я хочу знать о тебе все! -- Все? Ну и забавный же ты, Зайчуган! Когда я читаю Библию, меня всегда смешит слово "познал". "И вошел он к ней, и познал онее... " Ничего нельзя познать, познавая женщину. Запомни: ничего! Поначалу мне удалось выведать у нее совсем немного. Отец Катерины был карьерным дипломатом, так изастрявшим в советниках. Во время событий 91-го посольство имело глупость поддержать ГКЧП -- и все полпредство разогнали к чертовой матери-- так во время войны расформировывают опозорившийся полк. Отец стал консультантом в российско-турецком совместном предприятии. Помните рекламные клипы про турецкий чаи, который ни хрена не заваривается? "Чай готов! " -- хлопает в ладоши черноглазая девочка. "Не спеши! -- мягко осаживает ее мать. -- Пусть настоится... " Вот этим мелко нарезанным дерьмом ее папаша и занимался. Он-то и пристроил Катерину на работу в турецкое посольство. С отцом у нее были сложные отношения. Тот в свое время настоял, чтобы дочь в девятнадцать лет вышла замуж за сыночка одного мидовского крупняка. Парня ждала блестящая карьера полудипломата-полушпиона. Вместо этого он стал конченым наркоманом -- таскает на тол кучку остатки барахла, накопленного родителями, покупает дозу и улетает... -- Он тебя любил? -- спросил я как-то. -- Считал своей вещью. А я не могу принадлежать одному мужчине. Мне скучно... -- Это как раз нормально. Я тоже не могу принадлежать одной женщине. Семья -- это всего лишь боевая единица для успешной борьбы с жизнью. Люди вообще не могут принадлежать друг другу. Моя жена спит с охранником. Ну и что? Это же не повод, что бывсе сломать. Все-таки дети... -- Детей у нас не было. Я не хотела. -- Почему? -- Ребенок делает женщину беззащитной... Послушай, а если я изменю тебе с Толиком, ты меня выгонишь? -- Выгоню. -- Вот и муж меня выгнал. Понимаешь, мне, как назло, нравились не вообще другие мужики, а конкретно его друзья. -- А вот это свинство! -- возмутился я. -- Интересно! Переспать с полузнакомым членовредителем можно, а с другом дома, родным почти человеком, нельзя. Я не понимаю. Но если ты против, Зайчуган, я буду изменять тебе только с незнакомыми мужчинами! -- А вообще не изменять ты не можешь? -- Не пробовала... -- Ну ты и стерва! -- Да, я стерва. И со мной надо быть поосторожнее! -- предупредила она. -- Я оченьопасна. -- Чем же? -- Например, тем, что ты однажды захочешь на мне жениться... -- А ты этого хочешь? -- Нет, конечно, ведь жена получает от тебя гораздо меньше, чем я. Правда, Зайчуган? И она с каким-то естественно-научным любопытством заглянула мне в глаза. Иногда я сам себе казался жуком, которого Катерина нанизала на булавку и рассматривает с сочувственным интересом. Я мстил, как умел. Я мог где-нибудь в Рио или Копенгагене, подвыпив в ночном клубе, шептать ей: -- Катюша, влюблен в тебя по уши! Ни с кем и никогда мне не было и не будет так хорошо! Знаешь, я разведусь и мы поженимся... -- Зайчуган, ты совсем пьяный! -- Да! И ты родишь мне ребенка. Сегодня мы будем делать с тобой ребенка! -- Если это произойдет сегодня, то я рожу от тебя бутылку бренди... -- Бутылку бренди! -- орал я бармену. А потом, выныривая из алкогольных сумерек в реальный мир, я обнаруживал Катерину мурлыкающей у стойки бара с каким-нибудь незнакомым мужиком. Чаще всего ей нравились прилизанные высокие брюнеты с квадратными челюстями. -- Чего он хочет? -- спрашивал я, -- Им с женой скучно -- они приглашают меня к себе в номер! Я схожу, а? -- Сиди, стерва! СПИД хочешь подхватить?! -- СПИД -- это всего лишь одно из имен Бога. А тебе, Зайчуган, пора бай-бай... Я иду с тобой. Он мне совсем не нравится. А у жены, наверное, волосатые ноги... Утром, придя в себя, я по какой-то неуловимой томности в ее движениях догадывался, что она все-таки воспользовалась моей непробудностью и сползала в номер к этим скотам. А может, она просто притворялась, чтобы позлить меня? В отместку я требовал заказать мне по телефону проститутку, самую дорогую! Катерина четким секретарским движением вынимала блокнотик, карандаш и, готовая записать подробности, спрашивала: -- Какую предпочитаете, Павел Николаевич? А может быть, тайский массаж? Она знала, за что ей платят деньги. И я знал, за что плачу ей деньги. Со временем удалось узнать о ней еще коечто. Меня и Катерину довольно грубо не допустили на международную конференцию по малой авиации, проходившую в Стамбуле. Я, конечно, первым делом заорал, что, если бы раздолбай Романовы взяли Царьград в 1916 году, вообще никаких проблем не было! Но успокоившись, я решил выяснить причины такого пренебрежения к моему"Аэрофонду". Дураку ясно, что Турция -- всего лишь одно из многочисленных ранчо Дядюшки Сэма, а с заокеанцами у меня затевался серьезный бизнес. Мой приятель, работавший в МИДе, обещал разобраться. И разобрался. "Аэрофонд" был тут ни причем. Виноватой оказалась Катька. -- Гони эту стерву от себя к чертовой матери! -- посоветовал мой осведомленный приятель. А случилось вот что. Оказывается, в турецком посольстве Катерина получила не только хорошую языковую практику. На нее сразу же положил глаз посол: турки вообще просто чумеют от натуральных блондинок с х-ххорошими бюстами. Ломаться не приходилось: с работы в случае чего могла вылететь не только она, но и папаша, тем более что дела у него шли неважно. Народ уже разныкал и был готов пить даже грузинский чай -- лишь бы не турецкий. В конце концов, оказаться любовницей посла -- дело неплохое, а тот поначалу делал подарки и обещал в два раза повысить и без того неплохое жалованье. Но время шло, подарки становились все дешевле, пока не превратились в грошовые сувениры, а о повышении жалованья уже и речи не шло. И это притом что посол стал предоставлять безотказную секретаршу для секс-разминок чиновникам, приезжающим с проверками и делегациями из Анкары. Те считали это само собой разумеющимся, как ежедневный пакетик с шампунем в гости ничном номере, и платить за услуги тоже не собирались. Катерина справедливо решила, что за такие деньги быть сексуальной отдушиной для всего турецкого МИДа не стоит, и начала, как говорится, искать варианты -- тут-то ей и подвернулось наше объявление в газете. Посол очень огорчился, заслышав о ее уходе, стал уговаривать остаться, снова обещал повысить жалованье, но Катерина была неумолима. На прощание он, сквалыжник басурманский, подарил ей расшитую феску с кисточкой из сувенирных запасов возглавляемого им учреждения, а также свою фотографию с осторожной надписью: "На память о сотрудничестве", Катерина преподнесла ему заварной чайник, сработанный гжельскими умельцами. На том и расстались. Тут надо отметить, что посол любил фотографироваться с высокими гостями, наезжавшими к нему в Москву. А будучи европейски образованным человеком, часто делал это в духе известной картины "Завтрак на траве". Проще говоря, Катька голышом снималась в обществе одетых мужчин. Кроме того, человек опытный и дальновидный, посол с помощью специального оборудо вания фотографировал своих гостей и тогда, когда они без одежды оказывались с ней в постели. Не знаю, как ей удалось заполучить эти фотографии, но через месяц после того, как она перешла ко мне, супруги всех этих чиновников (в том числе и послиха) получили по почте письма на безукоризненном протокольном английском: "Уважаемая госпожа имярек! Имея высокую честь весьма близко знать Вашего супруга, прошу Вас обратить в-ввнимание на тот факт, что сексуальная неудовлетворенность мужчины в семье ведет к не разборчивым половым контактам на стороне и может явиться причиной преждевременного старения организма. Рекомендую активнее использовать сексуальный потенциал Вашего мужа в супружеской спальной. Если же по каким-либо причинам это невозможно, готова, исключительно из женской солидарности, как и прежде, оказывать Вам посильную помощь. Всегда к Вашим услугам Екатерина". К каждому письму прилагалась фотография, демонстрировавшая, как именн Катькаиспользоваланевостребованный потенциал того или иного чиновника. Полный комплект фотографий получил и министр иностранных дел Турции. Вышел громкий скандал -- посла тут же отозвали и выгнали на пенсию. Вскоре почтальон принес ему конверт, в котором помещалась карточка Катерины с надписью: "На вечную память о сотрудничестве! " Врачи, спасшие жизнь бывшему послу, так и не поняли, почему снимок мило улыбающейся молодой женщины стал причиной обширного инфаркта... -- Зачем ты это сделала? -- возмущался я. -- Ты же их уничтожила! -- Ну и что? Когда мужчина писает у незнакомого забора, он боится иозирается. А они в первый же вечер ложились со мной в постель, как с посольским инвентарем, Смелые и спокойные. Это меня обижало. И потом с ними было так скучно! Имею я право получитьхоть немного удовольствия? -- Может, тебе и со мной... -- Ну что ты, Зайчуган! Ты единственный, с кем мне по-настоящему хорошо! Единственный... На мужчину слово "единственный" производит такое же воздействие, как на братцаИванушку вода, испитая из копытечка, -- Честно? -- Зачем мне тебе врать? -- Из-за денег. -- Из-за денег я бы тебе не стала врать -- просто не сказала бы правду... А знаешь, что мне больше всего в тебе нравится? -- Естественно. -- Дурак ты! Мне нравятся твои ямочки. Улыбнись! В сущности, то, что происходило между мной и Катериной, вполне можно назвать совместной жизнью. Мы не расставались ни на день, а наш "гербарий" уже с трудом помещался в выдвижном ящике. Конечно, я понимал, что судьба свела меня со смертельно опасной женщиной. Но, видит Бог, я был влюблен в нее насмерть. Помните, смерть Кощея таилась в игле? И у каждого из нас есть такая игла, но только мы не знаем, где она спрятана. А любовь -- это, когда ты вдруг понимаешь: твоя игла зажата в кулачке вот у этой женщины. И от нее теперь зависит твоя жизнь! Кстати, и помощницей Катерина оказалась незаменимой. Стоило однажды ей слечь с гриппом -- и все пошло кувырком: графики встреч сбились, зарубежная почта лежала неразобранной, я даже был вынужден отменить серьезные переговоры в Швейцарии, потому что присутствие на них случайного, не посвященного в мои секреты переводчика было исключено. И она отлично понимала свою незаменимость: -- А если мне захочется от тебя уйти? -- Я посажу тебя на цепь! -- Золотую? -- Она засмеялась. Когда Катерина смеялась, кожа на переносице у нее собиралась крошечными милыми морщинками, а глаза повосточному сужались. -- Бедный Зайчуган, ты же сам однаждыменя прогонишь! -- Нет, я без тебя не смогу... -- Человек не может только без себя... Иэто отвратительно! Она была подчеркнуто верным соратникоми вызывающе неверной любовницей. Но, честно говоря, поначалу я наивно думал, что такое поведение -- всего лишь не совсем обычный способ заполучить меня в качестве богатого и перспективного мужа. История бизнеса, словно поле боя костями, усеяна историями о том, как боссы женились на своих незаменимых секретаршах, прощая им бурное добрачное распутство. А те, получив звание официальной жены, добро порядочнели прямо на глазах. Я сам был свидетелем нескольких подобных историй. А почему бы нет? Татьяна явилась ко мне в сторожку девственной, как заполярный снег. Ну и что в результате получилось? -- А почему ты никогда не говоришь, что любишь меня? -- спросил я ее однажды. -- Тебе этого хочется? -- Конечно. -- Хорошо, буду теперь говорить. Кто платит, тот заказывает слова... Я тебя люблю! -- Значит, за деньги можно купить любовь? -- Нет, только слова и любострастие... -- "Любострастие"? Странное слово. Не слышал раньше. А за что тогда можно купитьлюбовь? -- За любовь, если очень повезет... Или засмерть, если не повезет... 5. СТОЛКНОВЕНИЕ Что нужно для того, чтобы в воздухе столкнулись два аса-пипотажника, два закадычных друга? Совсем немного. Нужно, чтобы красивая баба пообещала обоим и не дала в итоге никому. Продинамила. Но так продинамипа, чтобы каждый был твердо уверен в том, что сладкого он лишился исключительно из-за подлого вероломства и вызывающе нетоварищеского поведения своего недавнего друга. Еще многие помнят потрясшее весь мир столкновение двух реактивных МИГов под Лондоном. Тогда все ломали голову, как такое могло учудиться? Специальная международная комиссия проблеяла что-то о нештатной ситуации, словно самолеты -- это лимузины, хряснувшиеся на нерегулируемом перекрестке. Никому даже в голову не пришло, что все случилось из-за бабской стервозности. Ни один журналюга своим остреньким крысиным носом и загребущими лапками так и не докопался тогда до того, что все это вышло из-за Катерины. Но виноват прежде всего я сам. Ни в коем случае нельзя было отправлять ее на репетиции нашей пилотажной группы одну. Но я был занят пробиванием бюджетных денег в Минфине, а Катерина до того злополучного дня просто гениально справлялась со всем, что ей поручалось. И я дрогнул. В Лондон она полетела моим полномочным представителем с точнейшими инструкциями, которые я нашептывал ей ночью перед отпетом. Потом я звонил ей каждый день и получал победные реляции: -- Сделано. Готово. Заканчиваем. И вот я прилетел. В аэропорту Хитроу Катерина встречала меня вместе с наряженным в белую парадную форму подполковником. Военный атташе -- генерал-лейтенант, ветеран главного разведывательного управления -- поднимался из своего кресла, только чтобы встречать больших людей вроде вице-премьера или Второго Любимого Помощника Президента, о котором вы еще услышите. Для народца попроще, вроде меня, предна значался его заместитель, маршальский сынок, ласково именуемый "атташонком". Устраивая эту встречу, Катерина преследовала. как я понимаю, сразу две цели. Прежде всего она знала, что такой почетный караул мне понравится. Когда человек занимается тем, что потихоньку обворовывает собственное отечество, любые дружеские жесты состороны власти ему приятны. Во-вторых, грех было не воспользоваться случаем и не царап-нуть наманикюренным коготком мое мужское самолюбие. Она стояла рядом с атташонком, чуть касаясь его бедром. А когда я был на середине трапа, Катерина, привстав на цыпочки, чтото шепнула ему в ухо, от чего подполковник запунцовеп и потупился. Вполне допускаю, именно в этот момент она сообщила ему мои физиологические параметры и прочие мужские характеристики. Я давно заметил, что фирменное блюдо моей незаменимой секретарши -- слоеный пирожок: один слои меда, второй хрена... В момент рукопожатия атташонок отвел глаза, а Катерина бросилась мне на шею, словно я вернулся с фронта после четырехлетнего отсутствия. Нет, я к тому времени уже не сердился, а ее измены воспринимал как месть за то, что со мной она должна быть лучше и дольше, чем со всеми остальными. Женщина -- это в сущности ручная хищная птица. Сколько зайцев она передавит, пока отпущена на волю, ее проблема, но по первому же хозяйскому свисту она должна усесться на господскую руку, на всякий случай защищенную перчаткой из толстой кожи. Усесться и ждать приказа. Поцеловав ее, я решил, что сегодня она будет у меня молоденькой крестьянкой, собирающей ягоды в барском лесу и застигнутой на месте. Барин только что из Парижа и в наказание будет обучать невинную пейзанку разным там французским чудесам. Нет, сразу же передумал я, пусть лучше она будет первокурсницей, пришедшей на экзамен к профессору-извращенцу! Да, так лучше... -- Ребята заканчивают последнюю тренировку, -- после обычных приветствий и церемонных представлений сообщил атташонок. Завтра начинается показуха. -- Не последнюю, а заключительную! -- жестко поправил я. -- Простите? -- В авиации случайных слов нет. Слишком близко к Богу. -- Ах, да, конечно, заключительная, Простите! -- А знаете, у меня есть идея! -- чтобы замять неловкость, предложила Катерина. -- Пойдемте куда-нибудь в паб! Только в настоящий, старый... И чтобы бармен был с диккенсовскими бакенбардами! Я знаю один такой... -- Принимается! -- согласился я, хотя с большим удовольствием утащил бы ее в отель-- первый экзаменационный билет был у меня наготове. Должен признаться, я всегда с нетерпением ждал того момента, когда она из гордой, насмешливой, знающей себе цену женщины превращалась в рабыню, заглядывающую в глаза своему повелителю. Иной раз превращение давалось ей непросто, а мне как раз это и доставляло особое удовольствие. Странно, но у меня в кабинете или в совершенно внезапном месте это превращение происходило достаточно быстро, даже мгновенно, но в спальне, в почти супружеских обстоятельствах... Я внимательно следил за тем, как медленно, словно оттягивая время и приговаривая себя к неизбежному, она раздевается, старательно раскладывает на креслах одежду. Мне даже иногда казалось, будто Катерина шепчет какие-то заклинания и мучительно ждет превращения, а оно все не наступает. "Отвернись! -- иногда, очень редко просила она. -- Ты мне мешаешь... " Я, превозмогая любопытство, отворачивался. Но зато потом... -- А ты знаешь, какой у нас номер? -- шепнула Катерина, когда мы ехали в машине. -- Какой? -- Для молодоженов! "Интересно, -- подумал я, разглядывая широкую спину расположившегося на переднем сиденье атташонка, -успел он уже побыть молодоженом или все-таки нет? " ... Мы сидели в пабе "У трех львов" на высоких стульях и тянули холодный черный, как кофе, "Гиннес". Атташонок рассказывал о лондонской скучище, а я незаметно поглаживал Катькино колено. Иногда мы встречались с ней взглядами. "Эх, ты, -- не могла потерпеть неделю! " -- молчаливо укорял я. "Боже мой, Зайчуган, ну какое это имеет значение! " -- также без слов отвечала она. У нас за спиной работал телевизор, и моего английского хватало лишь на то, чтобы по интонации и особой информационной скороговорке понять, что идут последние новости. Неожиданно Катька и атташонок как по команде обернулись и уставились в телевизор. Я последовал их примеру. На экране чуть подрагивал стол-кадр -огненный шар взрыва. Из слов диктора я уловил только то, что во время тренировочного полета на авиабазе в Фарнборо столкнулись два МИГа и оба летчика погибли. В сердце образовалась бездонная оторопь. Так бывает, если звонишь кому-нибудь, чтобы поздравить с днем рождения, а тебе говорят, что человек полгода, как умер. -- Когда? -- спросил я. -- Два часа назад, -- ответил кто-то из них. -- Может, чехи? У них тоже МИГи, -- с надеждой предположил побледневший атташонок, -- Нет, не чехи! Я-то сразу все понял. Это могли быть только наши. Чехи выступали большой группой, делая обычный проход плотным строем над аэродромом. И двумя тут дело не обошлось оы. -- Их больше нет, -- прошептала Катерина, по-детски закрыла лицо руками и заплакала. Этот плач мне сразу не понравился. -- Подождите, сейчас будут подробности! -- заволновался атташонок. -- Они обещали новые подробности через минуту. -- Боже, какая я дура! -- сквозь рыдания шептала моя возлюбленная секретарша. -- Вот! -- Подполковник показал на экран телевизора. Там появилась новая картинка. Медленными рывками один МИГ догоняет другой и... таранит его. Такого еще не было! Талапихин хренов! Неторопливо разрастается взрыв -- и горящие обломки расползаются по всему экрану. -- Jesus Crist! -- вскрикнул бармен, схватившись за бакенбарды. И вдруг посреди этого замедпенного кошмара неторопливо расцвели два спасительных парашютных купола. Невероятно! Но диктор с восторгом, каким обычно сопровождается внезапно забитый гол, уже сообщал, что, по уточненным данным, оба летчика катапультировались и живы. Им даже не понадобилась госпитализация. Крепкие русские парни! Тут я заметил, что Катерина больше не плачет, а смотрит на экран с каким-то непонятным стервозным восторгом. Мне стало окончательно ясно: без нее дело не обошлось. Атташонок, наскоро попрощавшись, ринул ся к шефу за инструкциями. Как я понял, главным для него в эту минуту было добиться, чтобы из Москвы не присыпали комиссию, а все разбирательство доверили ему. Иначе -- прощай скучный Лондон и белый китель! Катерину я на всякий случай отправил вместе с ним, а сам помчался в отель, где разместилась наша делегация. Когда я вошел в штабной номер люкс, все участники событий, кроме руководителя полетов, были в сборе и уже прилично хватанули казенного спирта -- медицинская помощь им все-таки понадобилась. Один из катапультантов, Федор Иванович Базлаков, миниатюрный мужичок с седеющим ежиком, аккомпанировал на гитаре. Второй, Витя Випьегорский, молодой еще парень с румяным лицом отличника боевой и политической подготовки, полулежал на диване. Рядом устроились несколько хмурых меха ников. Вся компания грустно и нестройно пела под гитару: Не скоро поля-я-я-ны Травой зарасту-у-у-т... А город подумал, А город подумал, А город подумал -- Ученья иду-у-у-т! Меня они встретили мутными, нехорошими взглядами. -- Ну, ребята, -- выдохнул я, не зная, с чего начать. -- Что "ребята"? Это, Шарманов, все твоя сучка-секретарша! -- рявкнул Базлаков. -- Таких к авиации близко подпускать нельзя! Как впоследствии выяснилось, он и был главным виновником столкновения: передал ведомому, что газует, а сам вдруг сбросилобороты. -- Ладно тебе -- все бывает, -- рассудительно отозвался Вильегорский. -- Живы -- и слава Богу! -- Что значит "все бывает"? Говорю тебе -- ведьма! Если б она меня не сглазила, разве ж я подставил задницу? Скажи, Семеныч! -- А то... -- предусмотрительно уклонился от участия в споре асов пожилой "механ". Базлаков, набычившись, разлил спирт по стаканам из двухлитровой казенной емкости. Они с Витьком чокнулись и, переглянувшись, как племенные кобели-медаписты, подравшиеся из-за случайной болонки прямо на смотровой площадке, -- молча выпили. А я вдруг подумал о том, что, если бы в аэропорту не поправил атташонка, это был бы действительно их последний попет. Но вспух об этом говорить не стал: психика у людейпосле аварийного катапультирования обычно налаживается только через несколько дней, и любое неосторожное слово могло привести к самым неожиданным последствиям. Очистительному мордобою, например. Я просто предложил выпить за главного конструктора катапупьтных кресел. Тост вызвал буйный восторг. -- А где Перов? -- спросил я. -- Стреляться пошел, -- сообщил Базпаков. -- Куда? -- В салон... -- Зачем же вы его отпустили? -- А у него все равно пистолета нет, -- успокоил Випьегорский. Потом оказалось, что руководитель полетов Перов тоже был виноват в случившемся. Вместо того чтобы неусыпно наблюдать за пипотажниками и руководить ими по рации, он уединился в спальне комфортабельного ТУ-134, некогда носиашего по свету министра гражданской авиации, и пил коньячок, который ему подавала смазливая стюардесса. Так и профукал ЧП... -- За судьбу! -- предложил Базлаков, снова разлив по стаканам спирт. -- Из Москвы еще не звонили? -- спросил я, еле отдышавшись. -- Ну, конечно, -- ответил Семеныч. -- Они пока там не договорятся, кого подставить, не позвонят... -- Я предлагаю тост! -- провозгласил Вильегорский, не поднимаясь с дивана. -- Какой? -- Против стерв! -- Это как? -- А вот так! Обычно пьют за дам. И стоя. А пьют сидя или лежа... Выпили. -- А вот ты мне лучше скажи, Витька, -- ехидно спросил Базпаков, -- продашься ты или нет? -- Нет! -- Врешь! -- Честное партийное. -- А где твой партбилет? -- Дома, в тумбочке... -- На груди надо носить, нехристь! -- А я и носил, пока партия была... Покуда они пререкались, "механы" рассказали мне, что, выбравшись из катапультного кресла и еще ничего не соображая после удара, Випьегорский достал из кармана летного комбинезона пачку "Винстона", зажигалку и закурил. А рядом, как специально, оказался какой-то расторопный телеопера тор из СМ1Ч. В общем, готовый, непридуманный рекламный ролик получился. Около Витька еще врачи суетились, а ему уже принесли факс с предложением от фирмы "ринстон". И он ооещал подумать. -- Продашься! -- Никогда! -- За непр-р... непр-родажность! -- выговорив это слово только с третьей попытки, провозгласил Базлаков. В свой номер я добирался, держась за стены. И еще минут десять простоял, упершись лбом в дверь и пытаясь проникнуть ключом в замочную скважину. После того как я с размаху плюхнулся на кровать, мне еще долго казалось, оудто я падаю и падаю куда- то вниз. Но мозг, что интересно, работал при этом совершенно ясно и четко. С самого начала моего бизнеса у меня не было, если не считать Большого Наезда, о котором я вам еще расскажу, такой крупной неприятности. Аварии, конечно, случались, но чтобы потерять в один день две боевые машины, два МИГа... Они хоть и были на балансе ВВС, но выделили мне их для парада благодаря моим личным отношениям с главкомом. -- Смотри, Павлик, -- предупредил он, подписывая разрешение. -- Боевую технику тебе доверяю! Еще бы не доверять, если за мой счет он уже объехал самые дорогие мировые курорты, да еще я заплатил за обучение его племянника в Сорбонне. Но теперь главком вряд ли сможет меня отмазать. Вся надежда на атташонка, которому по целому ряду причин комиссия из Москвы тут, в Лондоне, совершенно не нужна. Я даже представил себе, как этот породистый щенок уже поднял на ноги всю московскую родню, обширную и всепроникающую, точно раковая опухоль в четвертой стадии. Я отчетливо представил себе, как папа-маршал трезвонит по телефону правительственной связи и, шутливо матерясь, просит за большие заслуги перед демократией. В 91-м, когда он бып еще генерал-полковником, его почти уже отправили в отставку: дочь -- сестра атташонка, будучи на стажировке в Штатах, выскочила замуж за профессора, работавшего, как и все тамошние профессора, на ЦРУ. Победа Ельцина была для генерал-полковника единственным спасением -- и он старался так, что лампасы жгутом заворачивались. Наверное, атташонок уже и свояку пожалипся в Вашингтон, а если оттуда в Москву звякнут и попросят -- комиссию уж точно не пришлют! И больших разборок не будет. Но это только полдела. Теперь нужно прикинуть, сколько придется отвалить тому же доверчивому главкому и другим недоверчивым дядькам, чтобы это столкновение не отразилось на участии"Аэрофонда" в салоне Ле-Бурже через три месяца... Прикидывая в уме сумму, я уснул... 7. СТРАШНАЯ МЕСТЬ Проснулся я от наждачной сухости во рту и разрывной боли в затылке. Разлепил веки -- и в темноте уловил звуки нежной борьбы и тихие голоса, доносившиеся из прихожей. На мгновение мне показалось, что в результате неумеренного пьянства слуховые функции организма перешли теперь от ушей к глазам. Я в ужасе зажмурился, но звуки не исчезли. -- Подожди! -- умолял мужской голос. И я узнал Вильегорского, еще неда