вно предлагавшего тост против стерв. -- Тебе после катапультирования много нельзя! -- отвечала Катька. -- Ты должен себя беречь! -- Я абсолютно здоров! -- Ты уверен? -- А почему ты спрашиваешь? -- Ну все-таки... С такой высоты! Я думала, ты разбился -- даже заплакала... -- Из-за меня? -- Из-за кого же еще? -- А мне показалось, что тебе Базлаков нравится... -- Глупенький. -- Пойдем ко мне! -- Нет, сладенький, хорошенького понемножку. Он проснется и будет сердиться. -- Не проснется -- он у тебя пить не умеет! -- Не оудем рисковать. Ты же не хочешь, чтобы я осталась без работы? -- А завтра? -- До завтра дожить надо. Иди баиньки! Во тьме проскворчал долгий прощальный поцелуй и щелкнула дверь. Потом из ванной донесся шелест душа. Я сжал кулаки и затаился в широкой молодоженской кровати, как в засаде. Но, выключив воду и пошуршав одеждой, Катька тихонько вышла из номера. Вот шалава! Спать уже не хотелось, а хотелось расправы, но унизиться до того, чтобы бегать искать ее по чужим койкам, а потом пинками гнать неверную секретаршу на глазах у всех в номер для молодоженов, я не мог. Гордость не позволяла... Чтобы как-то отвлечься, я включил ночник, сжевал таблетку аспирина, запив ее четырьмя стаканами воды, и, дожидаясь Катькиного возвращения, стал на бумажке прикидывать, кому и сколько придется заплатить, чтобы уж точно попасть в Ле-Бурже. Список был составлен, а Катька все не возвращалась. И я предался невеселым воспоминаниям. В первый раз моя всеотзывчивая секретарша попалась с Толиком. Через полгода после того, как она разгромила кадры турецкого МИДа и пришла в "Аэрофонд", ко мне на прием по какой-то укоренившейся, видимо, еще с парткомовских времен привычке заявилась жена моего телохранителя. Она жаловалась, что Толик, отец троих детей, совсем отбился от семьи. При выяснении подробностей обнаружилось, что отбился мои телохранитель скорее все-таки не от семьи (зарплату он продолжал отдавать и. уроки у детей проверял), а -- от брачного ложа. -- У него другая женщина! -- плача, доложила несчастная супруга. -- Откуда вы знаете? -- спросил я, подумав, что, если бы у Топика появился муж чина, было бы гораздо хуже. -- Я подслушала их разговор по телефону. По параллельной трубке. -- Здорово! -- Я был искренне удивлен тем, что бывшие сотрудники"девятки" попадаются так же банально, как и обыкновенные мужики. --Он ее как-нибудь называл? По имени или еще как-нибудь? - Нет. - А она его? - Сла-а-денький, -- зарыдала женщина. -- Ясно. Идите домой. Растите детей. Больше это не повторится. И рекомендую вам прочитать книжку "Постельные принадлежности. Брак и гармония". Она сейчас везде продается.., Мне надо было сообразить еще тогда, после пикника в лесу. Я сам, идиот, попросил телохранителя показать свое мастерство -- и он всадил из пистолета в дерево четыре пули -- одна в одну. Катька хлопала в ладоши, и на ее лице появилось выражение хищного восторга. У нее всегда появлялось такое выражение, если ей кто-нибудь нравился. А как у них потом сладилось, догадаться несложно: машина всегда заезжала сначала за телохранителем, а потом за Катькой, если она ночевала дома, а не у меня... Толик поднимался к ней, а шофер ждал и потом говорил мне, что попал в пробку. Шофера я уволил. А Толику ничего специально говорить не стал -- просто через несколько дней, когда он делал мне в сауне массаж, я пошутил в том смысле, что нанимал его телохранителем, а не телорасхитителем. -- Я уволен? -- хмуро спросил он. -- Ну почему же? Наоборот, считай, что мы теперь с тобой родственники. Но больше этого делать не надо. Никогда. -- Понял. -- А теперь еще раз правую лопаточку! Что-то ломит... Катерину же я вызвал в кабинет якобы для устного перевода и, когда она опустилась на колени, впервые дал ей пощечину. С оттяжкой! -- Это что-то новенькое? -- удивилась она и побледнела. -- Догадалась, за что? -- За что? -- Если не отстанешь от охранника... -- Выгонишь? -- Убью. -- А-а... Прости, Зайчуган, я больше так не буду! Я простил. Если бы мне хоть стало известно, что она и Толика тоже называет Зайчуганом, я выгнал бы ее уже тогда -- и не было бы ни взорвавшихся МИГов, ни всего остального. Впрочем, женщину, в кулаке у которой зажата твоя игла, выгнать не так- то просто! ... Услышав, как снова открывается дверь номера, я еле успел выключить свет и зата иться в своей двуспальной арабской засаде. В прихожей блудливо завозились. -- Ты мне делаешь больно! -- А ты не уходи! -- Я узнал голос Базлакова. -- Мне понравилось. -- Неужели? -- А я тебе понравился? -- Безумно! А правда, что ты называл меня ведьмой? -- А ты и есть ведьма. Давай вернемся! -- Нет, скажи, вы в самом деле из-за меня столкнулись? -- А из-за кого же? Если бы ты на меня так перед вылетом не смотрела, неужели я бы на вводе в петлю стал обороты сбрасывать?! Я же думал, ты с Витькой... -- Бедненький... -- Пошли! -- А вот этого не надо! Не надо, говорю! Отпусти... Он проснется... -- Ну и хрен с ним! Я ему по рогам настучу! -- Ага, а зарплату потом ты мне будешь платить? -- А сколько он тебе платит? - Сладенький, если я скажу, ты не переживешь... -- Ну хорошо... А завтра? -- До завтра дожить нужно. Иди баиньки! Утро вечера мудренее. Послышался шум борьбы и щелчок дверного замка. Затем снова -- шелест душа и тихие влажные шаги по ковру. -- Зайчуган, ты спишь? Зайчуг-а-ан! Я повернулся и показательно продрал глаза. Обнаженная Катька стояла надо мной, как мраморная богиня в ночном зале музея. И лишь темные пятна сосков да черный, идеально равнобедренный треугольничек нарушали эту ночную мраморность. Правда, я читал, что дотошные греки раскрашивали своих афродит самым достоверным образом там, где положено. -- Я-то сплю, а вот ты где шляешься? -- Я ребят успокаивала, -- чистосердечно призналась она. -- Им так сейчас тяжело! -- Успокоила? -- Кажется, да... -- А Перов не застрелился, пока я спал? -- Нет, просто очень сильно напился... -- Вот и хорошо! -- Я повернулся к стене и сделал вид, будто возвращаюсь к прерванному сну. Катерина легла и прижалась ко мне своим еще влажным после душа телом. -- Ты и меня хочешь успокоить? -- Прости, Зайчуган, я очень устала. Такой трудный день... -- Еще бы! -- Спокойной ночи! Я долго не мог заснуть, обдумывая подробности завтрашней развязки. Нет, надавать ей по щекам и заставить спать на прикроватном коврике -- это не месть! Пилотажники и так смотрят на меня будто на спекулянтика, примазывающегося к их героическому ремеслу. А теперь еще будут всем рассказывать, как по-гусарски оттоптали личную секретаршу Шарманова. Нет, такое не прощается! Все оодумав и воодушевившись, я повернулся к Катерине -- она уже отпала от меня и мирно спала, свернувшись калачиком и чуть похрапывая от усталости. Я пошарил по ее нежному теплому тельцу и наткнулся на мягкую щетинку. Катька, не просыпаясь, поощрительно шевельнула бедрами. В голове почему-то крутился сакральный пароль пьяниц времен застоя: "Третьим будешь? " -- Буду! -- вздохнул я. -- Буду!! ... Утром мы завтракали в уютном ресторанном зальчике, специально выделенном для руководства летной группы. Стены были украшены фотографиями знаменитостей, останавливавшихся в отеле. Я узнал длинноносую Маргарет Тэтчер и жизнерадостного губошлепа Бельмондо. Ели вяло. Меня еще поташнивало от вчерашних излишеств. Но шеф полетов Перов, тот просто страдал нечеловеческой мукой и настолько опух с похмелья, что даже внешность его описывать бессмысленно. Лучше бы он и в самом деле вчера застрелился. Базлаков и Вильегорский тоже выглядели дохловато, но, несмотря на это, периодически посматривали победно друг на друга, а изредка, исподтишка, бросали на меня взоры, в которых странным образом сочетались кобелиное торжество и мужское сочувствие к моей рогоносной участи, И лишь Катерина была, как всегда, свежа и целомудренно невозмутима, словно вообще прибыла сюда, на грешную землю, с далекой планеты, где половая жизнь сводится исключительно к игре на фортепьяно в четыре руки, а в бутылках из-под водки продают только родниковую воду. Обслуживал нас официант с выправкой оперного певца. Я подозвал его и приказал принести шампанского. Он, обалдев, переспросил несколько раз, ибо для англичанина выпить за завтраком шампанское, а не апельсиновый сок -это что-то совершенно противоестественное. Разъяснив ему, что я совсем даже не шучу, и отправив выполнять заказ, Катерина удивленно спросила: -- А разве у нас праздник? -- Да, проводы. Когда перед каждым стоял наполненный бокал, я постучал ножом по графину, призывая к вниманию, и встал. -- Дорогие коллеги! Господа! -- сказал я. -- Товарищи! Прискорбное событие, случившееся вчера, потрясло всех нас до глубины души. Вся Россия, без преувеличения, содрогнулась от Камчатки до Карпат... -- Карпаты теперь не наши! -- подсказал Базлаков. -- Оставим мелочи геополитики, когда речь идет о жизни и смерти! -- возразил я. -- Но особенно тяжким это испытание было для наших чудом спасшихся героев. Смерть держала их в своих цепких лапах и дышала в лицо мраком вечности... Перов громко всхлипнул. -- Но с вами была удача. Небо не отдало вас земле! Я долго думал, чем можно отблагодарить вас за мужество, ибо отечество вряд ли вас наградит за это. Я не мог уснуть и долго думал, как доказать вам, что жизнь, несмотря на все превратности, прекрасна... Катерина, Базлаков и Вильегорский посмотрели на меня с опасливым недоумением и уткнулись в тарелки. Перов, ничего не понимая, мучительно ждал окончания тоста, с тоской наблюдая глумливую суету шампанских пузырьков в бокале. -- ... Я долго думал, не спал и пришел к выводу: ничто так не взбадривает настоящего мужчину, как хорошая женщина. И я решил вас наградить! Я поручил это непростое дело моей личной секретарше -- очаровательной Екатерине Валерьевне! И если кто-то из вас, сладеньких, неудовлетворен, жаждет продолжения, прошу подавать заявки! Катя -- девушка очень исполнительная и все быстренько исправит... Хорошенького должно быть помногу! Но спешите, потому что завтра она возвращается в Москву... Оба катапультанта застыли с раскрытыми ртами. И только Перов, по причине похмельного тупоумия не уловивший ничего из сказанного, обрадовался паузе и осторожно повел ко рту спасительное шампанское. Но не тут-то было! Катерина, вскочив как ужаленная, выхватила у него из трясущихся рук бокал и злобно швырнула в меня. Увидев, однако, что хрусталь прошел мимо цели и, даже не задев опешившего официанта, разлетелся о стенку, она зарыдала с досады и опрометью выбежала из зала. Еще несколько минут все сидели молча. -- Ну, Павлик, -- захохотал вдруг Базлаков. -- Ну, ты даешь! Есть, конечно, крутые мужики, но ты... За Шарманова! Ты, Пашка, настоящий мужик! Ура! Официант подал помертвевшему от горя Перову новый наполненный бокал -- и все дружно выпили, кроме Вильегорского. -- Ты чего? -- удивился Базлаков. -- Мне пить нельзя. Я лечусь... -- От чего? -- От хламидиоза. -- Какой еще такой хламидиоз? -- нахмурился Базлаков. -- Триппер, что ли? -- Наподобие, -- объяснил я, -- но гораздо благороднее! -- А что ж ты вчера спирт стаканами трескал? -- Я забыл. После катапультирования все как отшибло. А сейчас вдруг вспомнил... -- Блин. Как я теперь к жене сунусь! -- рассердился Базлаков. -- Как он хоть лечится, хламидиоз этот? -- Таблетками разными... Зелененькими, красненькими... У меня с собой даже рецепт есть, -- виновато сообщил Вильегорский. -- Ладно, мужики, не расстраивайтесь... -- примирительно сказал я. -- Сквитались. Ты ему хвост подставил, а он с тобой хламидиозом поделился. Дуйте в аптеку -- и на мою долю купите! -- И ты тоже? -- изумились они. -- Ну вы и эгоисты! -- рассмеялся я. С хламидиозом меня уже как-то знакомила одна журналисточка -- и он не произвел на меня очень уж неприятного впечатления. Надо признаться, ко мне вообще легко пристает разная мелкая постельная зараза -- и мой уролог, работавший раньше в 4-м управлении, в шутку называет меня "коллекционером". Примчавшийся в гостиницу радостный атташонок обнаружил меня в баре, куда я спустился, оттащив в номер тело Перова, наопохмелявшегося шампанским до состояния, близкого к параличу. -- А где мужики? -- спросил подполковник, одетый на сей раз в штатское. -- Маленький гигиенический шоппинг. -- Вот неугомонные! Атташонок весело сообщил, что никакой специальной комиссии из Москвы не будет: разобраться во всем на месте поручено ему. И вообще, происшествие воспринято со скорбным спокойствием. В стране каждый день что-то падало, сталкивалось, обрушивалось или взрывалось. Пообвыклись. Зато столичное начальство просто взбесилось, узнав, что Вильегорского собираются показывать по мировой телевизионной сети с пачкой "Винстона". Не ровен час мерзавчатый пресс-секретарь подсунет информацию президенту, да еще под плохое настроение-- и тогда начнется! -- Сказали: головы оторвут и ему, и мне, и вам, если такой позор допустим! Приказали-- отговорить. -- Может и не послушаться... Большие деньги все-таки, -- усомнился я. -- Для настоящего летчика небо дороже денег -- не мне вам объяснять! -- твердо сказал атташонок. -- Будем работать с кадрами... А где Катерина?.. -- Сейчас позову. Она как раз о вас все утро спрашивала. -- У меня мелькнула похмельная мыслишка и его втянуть в наше хламидийное братство. -- Нет-нет, мне надо бежать, -- сразу заторопился посольский крысенок. -- Англичане уже свою комиссию организовали. В два часа первое заседание. Вас, между прочим, тоже приглашают. -- Обязательно приду, если не напьюсь... В номере я застал Катерину, уже собранную в дорогу: она укладывала в чемодан последние вещи. -- Таблеточки не забудь купить. А то некрасиво получится с новым шефом-то! -- Какие таблеточки? -- От хламидиоза. -- Ну вот... Одна от вас, мужиков, грязь! -- Она даже села от огорчения на постель. -- Ко мне претензии есть? -- К тебе -- нет. -- Тогда давай прощаться! -- Прощай... -- Место у тебя есть на примете или помочь? -- великодушно предложил я. -- Спасибо. Я думаю, меня возьмут в "Лосьбанк". Это напоминало правду: вице-президентом банка "Лосиноостровский" был Костя Летуев -- сын крупного гэбешника, специализировавшегося в свое время на борьбе с диссидентами: академика Сахарова как раз он сажал. Когда контора кукарекнулась, папаша, пользуясь своими связями, организовал молодому банку мощную службу безопасности, а в качестве гонорара попросил хорошее место для своего тридцатилетнего сопленыша. Тот быстро вошел во вкус и за три года расколотил четыре банковских лимузина, но ему все сходило с рук. В "Лосьбанке" у меня был счет и еще кое-какие полузаконные делишки. Всякий раз, когда я появлялся там, сопровождаемый Катериной, сопленыш Летуев смотрел на нее, как пионер, которому в почтовый ящик вместо "Мурзилки" засунули "Плейбой". Все сходилось. Что ж, пусть теперь он позайчуганит! -- Надеюсь, после твоего прихода "Лось" простоит еще хотя бы месячишко! -- улыбнулся я. -- Об этом я не волнуюсь. Я волнуюсь, как ты без меня будешь... -- Да уж как-нибудь... Найду себе другую помощницу, не такую общедоступную. -- В этом я не сомневаюсь... Только вот переживаю, как ты без меня в Ле-Бурже будешь! -- А что такое? -- насторожился я. -- Понимаешь, я тебе все забывала сказать: когда папа работал в Париже, я училась в одном классе с сыном нынешнего министра авиации. Замечательный мальчик... Антуан. Скромный -- папа у него тогда еще в оппозиции был. Мы с ним целовались. Один раз. -- С папой? -- Нет, с сыном. Но дома я у них бывала. Папа, кстати, страшный бабник. А мать -- алкоголичка. Типичные аристократы. Я Антуану недавно позвонила, он очень обрадовался и обещал во время салона притащитьпапашу к твоему стенду. А папаша -- личный друг президента. Но, вероятно, все это тебе уже неинтересно... -- Катька, ну почему ты такая стерва? -- с восхищением проговорил я. -- Когда-нибудь расскажу. -- Сам не понимаю, почему не могу на тебя долго злиться? -- Наверное, потому что у нас много общего. -- Много -- не много, а одно общее у нас действительно есть. -- И что же? -- поинтересовалась она. -- Хламидии. ... Когда по возвращении в Москву я привел Катьку к своему урологу, он с таким непрофессиональным интересом ее осматривал, что я понял: никакая многолетняя генитальная рутина не может притупить во враче чувство восхищение красивой пациенткой. -- К сожалению, на период печения вынужден рекомендовать вам воздержание, -- вздохнул доктор. -- Если что, приходите еще! Не стесняйтесь... -- А я и не стесняюсь, -- ответила Катерина. -- Постельные болезни -- это всего лишь разновидность отрицательной информации, которой обмениваются люди во время общения. Вас обругали -- и вы пьете валерьянку. Вас заразили -- и вы пьете антибиотики... Вам никогда это не приходило в голову? -- Никогда, -- опешил уролог. -- Жаль! -- Она встала и протянула ему для поцелуя руку с таким величественным видом, словно осматривалась только что в гинекологическом кресле не на предмет мочеполовой инфекции, а в связи с зачатием наследника престола. Так закончилась эта история с МИГами для нас. Атташонка, по слухам, вскоре перевели с повышением в аппарат ООН. Базлаков перешел в отряд космонавтов. Вильегорского долго уговаривали, грозили лишить разрешения на полеты -- и он отказался от всех предложений фирмы "Винстон", хотя на эти деньги мог, забросив авиацию, жить безбедно лет десять. Он разбился через год, катая на истребителе какого-то любителя острых ощущений... 8. ЛЕ-БУРЖЕ Парижский авиасалон стал триумфом"Аэрофонда". Мои маленькие спортивные самолетики произвели в небе ЛеБурже фурор -- мы даже "сочинили" две новые фигуры высшего пилотажа. Известное дело, если хочешь, чтобы тебя заметили в России, добейся сначала признания в европах. Даже старый мерин Братеев, председатель Национального авиационного комитета, прислал ко мне в шале своего помощника с поздравлениями и приглашением познакомиться лично. Познакомиться лично! Вот тварь застойная! Сколько времени я бездарно просидел в приемной у этого окаменевшего номенклатурного говна! На всех совещаниях, куда меня, естественно, не допускали, он визжал, что в российской авиации никогда не будет частных собственников! Познакомиться лично? Да он знает меня как облупленного! Досье, которое этот собачий оглодок собрал на меня, весило раза в четыре больше, чем его высохшая в руководящих креслах задница! Я четыре года отбивался и откупался от насылаемых им технических комиссий, от подсылаемых им ментов и фээсбешников! Познакомиться! А кто еще накануне, за два дня, на совещании орал: -- Почему Шарманов со своими летающими мандавошками попал на салон? Мало вам лондонских обломков?! Разобраться сейчас же! А чего тут разбираться? Потому и попал, что все чиновники делятся на две неравные категории: берущие гниды и неберущие гниды. Так вот, у неберущей гниды Братеева все заместители были гнидами берущими. Так я и пробился в Ле-Бурже. -- Сергей Феоктистович ждет вас на ужин, -- повторил приглашение помощник. -- У меня нет никакого желания ужинать с вашим шефом! -- ответил я холодно. -- Т-так и п-передать? -- Парень от изумления начал заикаться. -- Так и передайте! Да, это был вызов! Очень рискованный ход. Но я рассчитал все верно: через два дня Братеев уже сам плясал вокруг моих"авиэток", взахлеб рассказывая французскому министру о том, ядрена Матрена, что может собственных невтонов рожать и Россия-матушка. Глава французской авиации, неторопливый, ухоженный господин, тратящий на обстоятельные обеды времени раза в три больше, чем на государственные дела, слушал его с тонкой мудрой улыбкой, которая бывает только у людей, регулярно читающих донесения спецслужб. Рядом скучал министерский сынок Антуан -- тощий красавчик с влажными черными кудряшками и легкой паскудинкой в личике. Обычно такие гаденыши и устраивают своим блестящим папашам общенациональные скандалы с наркотой или какой-нибудь выбросившейся из окна малолетней проституткой. Впрочем, и папаша периодически становился героем разнообразных сексуальных скандальчиков, на что, впрочем, президент, сам известный ходок, смотрел сквозь пальцы. Братеевские рулады сначала переводила француженка, изъяснявшаяся по-русски с акцентом говорящей вороны. Катерина, скромно стоявшая за моей спиной, подсказывала ей недостающие слова и исправляла совсем уж чудовищные ошибки. Наконец ворона каркнула и безнадежно запуталась в авиационной терминологии. Она растерянно улыбнулась, надула щеки и издала звук, означающий у французов полное бессилие перед коварством судьбы. Мы обычно в подобных случаях чешем затылок или задницу. Катерина вышла из-за моей спины и решительно взяла дело в свои руки. -- Это правда, что у вас не поощряется частный капитал в области высоких технологий? -- спросил министр, кивая на роскошный стенд новых разработок "Аэрофонда", стоивший мне страшенных денег. -- Ну что вы, господин министр! -- улыбчиво возразил Братеев. -- Вот перед вами владелец абсолютно частной авиационной фирмы. Господину Шарманову нет и тридцати... Прямо, можно сказать, со студенческой скамьи -- в большой авиационный бизнес. И мы, конечно, помогаем ему чем можем! Два года назад, когда мой первый самолетик поставил мировой рекорд, этот невыкорчеванный пень застоя орал про меня на всероссийском совещании: "Шарманов ничего не понимает в авиации! Недоучка! " Он и теперь, хорек, намекнул министру на мое незаконченное высшее, которое все равно лучше его партшколы, как живой член лучше резинового! -- Господин министр, -- вмешался я, особым выражением глаз давая Катьке понять, что, если хоть одно слово из моего выступпения пропадет, я проеду по ней асфальто вым катком, а потом запечатаю в пластик... Министр и вся свита уставились на меня с интересом, и, как по команде, полдюжины операторов развернули в мою сторону свои камеры, одетые в специальные чехлы, как таксы на прогулке. Лицо Братеева застыло в ненавидящей улыбке. -- Господин министр, -- продолжал я. -- Наши российские чиновники изобрели уникальный способ помощи частному капиталу. Я называю это методом протянутой руки. Катерина переводила. Министр благосклонно кивал, а следом за ним кивала и вся свита. Братеев от неожиданности засветился гордостью строгого отца за своего смышленого сына. -- Эта рука, -- объяснил я, -- протягивается конечно же не для помощи, а за взяткой. И если предприниматель тут же не вкладывает в эту руку пачку долларов, то его бизнес обречен. Братеев предынсультно покоричневел. Министр, выслушав виртуозный Катькин перевод, тепло засмеялся, убедившись в том, что источники благосостояния французских и российских чиновников в принципе ничем не отличаются. И вся свита покатилась со смеха. Журналисты взвыли от восторга и тут же начали бормотать в диктофоны собственные комментарии к моему скандальному заявлению. Тем временем министр вдруг погосударственел и произнес коротенькую речь о том, что Россия только выиграет, если во всех сферах ее экономики будет присутствовать частный капитал, а представители нового поколения, лишенные предрассудков и предубеждений коммунистической эпохи, энергично возьмутся за депо. Катерина, переводя, успевала строить глазки своему бывшему однокласснику, не забывая проверять мою реакцию на это. А я вдруг подумал о том, что, возможно, министр со своим сынком происходят от какого-нибудь донского казака, завалившего в1813 году молоденькую вольтерьянку. Ничего удивительного. По семейным преданиям, я сам происхожу от пленного французского улана, который, узнав поближе русских женщин, воскликнул "шарман! " -- и навсегда остался в России. Кстати, почти все журналисты обыграли потом в своих репортажах французский смысл моей фамилии. Я ликовал. Мой дерзкий ответ обошел все телевизионные программы и газеты. Попутно комментаторам пришлось объяснять, что такое "Аэрофонд", кто такой Шарманов и почему министр, личный друг президента, оказался у его выставочного стенда. Видела бы меня моя мама, всю жизнь просидевшая в своем Арзамасе-16, засекреченном до неузнаваемости. Слышал бы это мой папа, талантливый конструктор крылатых ракет, который мог бы стать вторым Королевым, но всю свою творческую энергию потратил на семейное строительство. Теперь он в четвертый раз воздвиг очередные брачные чертоги, а его сын моложе моей дочери. Возможно, и Татьяна, лежа в постели с каскадером, имела возможность на Майорке порадоваться за своего супруга. В каминном зале арендованного шале я с упоением по десятому разу просматривал записанный на видеопленку триумф знаменитого русского авиатора Шарманова, а Катерина оесилась. Еще бы. Как она все тонко рассчитала! Так изящно свалить от меня: министерский сынок, когда-то сидевший с ней за одной партой, ложится с ней в одну постель. А уж как она умеет привязывать к себе мужиков двойным морским узлом, мне известно. Потом я бы, как сявка, умолял ее поспособствовать развитию совместного франко-российского авиабизнеса, а она бы наслаждалась моим унижением! Не вышло. Антуан помахал Кате ручкой и удалился вслед за папашей в неведомый мир галльского разврата, утонченно-отвратительного, как сыр рокфор. В утешение я купил Катерине невдолбенно дорогое колье. Но она была безутешна, хныкала и даже, ссылаясь на приближающиеся женские недомогания, предложила заказать мне девушку по телефону. -- Ну не-ет! -- засмеялся я. -- Наш триумф мы отметим вместе! И знаешь, кем ты будешь сегодня? -- Кем? -- спросила она упавшим голосом. -- Жанной д'Арк! -- А ты ослом! -- заорала Катька и отшвырнула ювелирную коробочку. -- Что-о?! -- нахмурился я. Так с моими подарками могла позволить себе обращаться только одна женщина -- Татьяна, но именно поэтому она и сидела на Майорке. -- Извини, Зайчуган, -- одумалась Катерина и покорно подняла подарок с пола. 9. ЛЮБИМЫЙ ПОМОЩНИК ПРЕЗИДЕНТА Лет десять назад наше участие в любом ави ационном салоне вызывало фурор, так как СССР обычно выкатывал два-три абсолютно новых самолета, каждый из которых тянул на мировую сенсацию. По количеству экспонатов мы забивали любую страну, а то и всех участников, вместе взятых. Давая интервью западным журналистам, наши авианачальники вроде Братеева без всякго блефа объясняли, что смогли привезти и показать только то, что уже рассекречено. А настоящие новинки можно пока увидеть только на полигонах. Наши делегации были самыми многочислен ными, но и самыми дисциплинированными: пили только по вечерам и только со своими, закрывшись в номерах. Каждый специалист имел строжайшее, утвержденное где надо задание по изучению иностранной техники. А половина делегации и вообще состояла из сотрудников спецслужб, но выделялись они лишь тем, что легче остальных переносили похмелье. Кстати, противопохмельные таблетки -- это, пожалуй, единственный еще не разболтанный секрет КГБ. А ведь озолотиться можно! Теперь же от былых имперских времен осталась только одна стадная многочисленность делегаций, но пьют уже где попало, а депутаты демократической ориентации еще и норовят наблевать в нагрудный карман своему зарубежному коллеге. Привозят же с собой эти шумные официальные оравы всего лишь деревянные макеты гениальных задумок прошлого, забракованные когда-то разными высокими и тупыми комиссиями. Привозят и безбожно врут об успешных испытательных полетах, выпрашивая, как цыгане, инвестиции и подачки под обещания продать все секреты. Я даже иногда думаю, что же у нас в России закончится раньше -- полезные ископаемые или бесполезные секреты? Но в последние годы появилась одна прежде неведомая традиция. Официальную делегацию возглавляет обычно замухрышка вроде Братеева, а в самый разгар выставки появляется какая-нибудь настоящая шишка со свитой, напоминающей по количеству дармоедов похоронную процессию за гробом рок-звезды. Организаторы авиасалонов теряются в догадках, как принимать неофициально свалившихся им на голову заоблачных российских чиновников. А русские конструкторы, покорные от многодневного пьянства, выстраиваются вдоль своих достижений и с холопскими ужимками жалуются залетному начальству на нехватку денег и тихое умирание отечественной авиации. -- Уж прямо и умирает? -- качает обычно головой высокий гость. -- Вон сколько добра наволокли! Людям с хорошим пищеварением любая смерть, в том числе и авиации, кажется надуманной проблемой. Они в Кремле вообще, наверное, спохватятся, когда в Замоскворечье заколосится сельхозкооператив имени 10-го всекитайского партсъезда. Но нет худа без добра: в России-то им недосуг заняться проблемами авиации, а в Лондоне или Париже из них, позирующих перед телекамерами, иной раз и удается выудить какое-нибудь обещание вроде: -- Ладно, разберемся! На сей раз в Ле-Бурже прибыл Второй Любимый Помощник Президента России -- высокий, по-теннисному подтянутый, твердолицый человек лет пятидесяти. Он давно уже ездил за границу без жены, которая безвылазно сидела дома и стерегла, как он любил выразиться, на всякий случай домашний очаг, чтобы в старости было на чем щи подогреть. Вообще-то Помощника звали Владимиром Георгиевичем, но за глаза именовали попросту -- Оргиевичем. И совсем даже не случайно. В какую бы часть света ни отправлялся Второй Любимый Помощник, опережая его, по спецсвязи летело закодированное по всем шифровальным правилам и обладающее семнадцатью степенями защиты указание организовать к приезду высокого гостя "хорошенькую бордельеру". Оргиевич в свои пятьдесят лет был полон мужских и государственных сил, а полноценную ночную оргию переносил с легкостью студента, до утра зубрившего сопромат. Понятное депо, заботы по организации сексуального досуга Второго Любимого Помощника поручались российским послам. Поначалу, конечно, находились и такие, что пытались возражать, даже возмущаться. Но им резонно отвечали: -- В ЦК КПСС пожалуйтесь! -- И добавляли: -- Если не можете организовать такую малость, то на хрен вы вообще нужны здесь державе! И тогда седовласые дипмужи, возросшие еще под сенью легендарного мистера "НЕТ" со странной фамилией Громыко, вызывали сотрудников помоложе и, отводя глаза в сторону, давали задание по организации "бордельеры". -- Так нужно для России! -- объясняли они. Юные дипломаты, особенно карьерные, не прошедшие комсомольскую школу времен позднего застоя, частенько проваливали такие мероприятия -- и это уже стоило места двум послам, отправленным на преподавательскую работу, вероятно, с тайным расчетом, что, обжегшись, они введут-таки в МГИМО спецкурс по организации и проведению "хорошеньких бордельер" для высоких московских гостей. Наш посол во Франции как раз, к счастью для себя, накануне уехал в отпуск. На дипломатическом хозяйстве остался временный поверенный, бывший полковник внешней разведки -- юркий седовласый губастик в огромных очках, с трудом удерживающихся на красной лоснящейся носопырке. Боясь как огня преподавательской работы, за день до прибытия высокого гостя он специально приехал на выставку, подошел к стенду "Аэрофонда" и отозвал меня в сторону: -- Павлик, вся надежда на тебя! Найди девочек... -- А мальчиков не надо? -- Таких указаний не было, -- растерялся он. -- А что, есть информация? -- Шучу. Это Третий Любимый Помощник голубой, как яйца дрозда, а Оргиевич -- нормальный мужик! -- Ну и шутки у тебя! Значит, девочек. И лучше русских, их тут много по ночным клубам пляшет. Местных не надо -- они нас тут же прессе сдадут. Еще и сами опишут, жоржеандки хреновы! Да, вот -- чуть не забыл -- ужин тоже тебе придется оплатить. Сам знаешь, как посольства теперь финансируются -- скрепки купить не на что! -- А что я с этого буду иметь? -- Лично представлю тебя Оргиевичу! -- Мало. Знаете, во сколько мне влетит эта"бордельера"? -- Что еще? Братеева там быть не должно! -- Ну ты и мстительный. -- Козлов надо наказывать. -- Согласен. Познакомиться в непринужденной обстановке с самим Вторым Любимым Помощником, о чем еще можно мечтать! Человек, удачно выпивший вместе с десятым клерком, который в администрации Президента промокашки носит, получает иной раз возможность заработать столько, что и отдаленные потомки не будут знать, куда еще засунуть наследственную зелень. А тут сам Оргиевич! Но, пораскинув мозгами, на организации"бордельеры" я еще решил и заработать. К стенду "Аэрофонда" уже несколько раз подходил французский хмырь, обсыпанный перхотью, как конфетти. Он имел в России серьезные интересы, разнюхал о предстоящем визите Оргиевича и все выпытывал, когда тот должен посетить авиасалон. Я навел справки и выяснил, что хмырь был чуть ли не последним Бурбоном, наследником французского престола, и славился деловыми связями, а также грандиозными пьянками, которые регулярно устраивал в своей огромной квартире на Елисейских полях. Я заспал к нему Катерину. Бурбон не только согласился полностью профинансировать"бордельеру" у себя в квартире, но и предложил мне сто тысяч франков за посредничество. Возможность нажраться и покуролесить в обществе Второго Любимого Помощника, попутно решив деловые вопросы, стоит дорого! С прикомандированным ко мне советником по культуре, чья жена отбыла на похороны любимой бабушки и не могла помешать выполнению задания особой важности, мы объехали лучшие ночные клубы и отобрали дюжину танцовщиц -- милых, изящных дев, с крупами нежными, как шелк, и твердыми, как курс на рыночную экономику. Мы брали только "экстра-класс" и никого из серии: "Мужчина, не хотите ли познакомиться с моей киской? " Эх, вот почему, как верно заметил Серега Таратута, нет женщин в русских селеньях -- они все давно в парижских и гамбургских борделях. Проинспектировать девушек я поручил Катерине, еще злой после подлого поведения Антуана и ночного исполнения роли Жанны д'Арк. Получив от временного поверенного общее представление о сексуальных пристрастиях Помощника, она осмотрела девиц с дотошной ненавистью эсэсовки, отбирающей славянок для господ офицеров. Советник по культуре, в прежние годы курировавший по линии КГБ проституток, кормившихся вокруг "Интуриста", провел суровый инструктаж: -- Шаг влево, шаг вправо -- и поедете на родину. И ни одна сука никуда дальше Смоленска сиську не протащит! Вам ясно? -- Ясно! -- Человек с вами будет большой, очень большой! Забудете о нем, как только все закончится. Ясно? -- Ясно! -- Никаких презервативов. Не любит. И полная стерильность. Если у него хоть кольнет потом или капнет, я вам ваши кормилицы навсегда запломбирую! Ясно? -- Я-я-ясно-о... -- блеял "экстра-класс", испуганно переглядываясь. Мне их стало немного жаль, и я приободрил: -- Гонорар тройной, как на Северном полюсе. Не бойтесь, девушки, кому не достанется Большой Дядя -- я всегда к вашим услугам! Катерина усмехнулась. -- А ты, милая, будешь сидеть в шале и греть мне постельку! -- поставил я на место свою любимую секретаршу. -- Как скажешь, Зайчуган! -- покорно шепнула она. Ведь знал же, что ее покорность заканчивается обычно большой пакостью, но прошляпил и на этот раз! Временный поверенный был в восторге от того, как выполнено задание. А Второй Любимый Помощник удовлетворенно улыбнулся, оглядев стол, в гастрономическом отношении представлявший собой совершенно бессмысленное, но эффектное смешение французской и русской кухни: седло ягненка под соусом из трюфелей соседствовало со стопкой блинов и ведром красной икры. Посреди стола на огромном серебряном блюде в позе андерсеновской Русалочки сидела одна из девушек, обложенная по окружности королевскими креветками. Вдоль одной стены выстроились одетые во фраки официанты, напоминавшие стрижей на телеграфном проводе, а вдоль другой -- голые девочки, прикрытые для пикантности листиками кудрявого салата. -- Да, временный, быть тебе послом. Угодил! -- повторял Оргиевич, потирая руки. -- А бабы-то, бабы! Знатная "бордельера" сегодня будет! Налетай, мужики! -- махнул он рукой свите, расположившейся у него за спиной. А в свите Второго Любимого Помощника, кроме референтов, охранников, прикормленных журналистов и раскормленных шутов, именующихся почему-то ведущими деятелями российской культуры, наблюдались еще две весьма колоритные личности -- Гоша и Тенгизик. Это были знаменитые воры в законе, о которых с восторженным испугом писала вся отечественная пресса. Западная печать тоже не молчала. "Фигаро", возмущаясь, уверяла, что, если бы не дипломатические паспорта, французские власти ни за что не допустили бы их в страну. Американская "Форбс" прозрачно намекала на то, что с помощью Гоши и Тенгизика Кремль обделывает свои самые пакостные делишки, такие, которые нельзя поручить даже костоломам из бывшего КГБ. Кстати, в Кремле у них действительно был офис на одном этаже с кабинетом Оргиевича. И как-то раз один свежеизбранный губернатор приехал жаловаться в Москву на полную отморозку бандюков у себя в области. Ему порекомендовали обратиться к Гоше и Тенгизику. Поговорив с ними несколько минут, губернатор заплакал и поехал восвояси -- мириться со своими областными мордоворотами. Гоша и Тенгизик имели обыкновение своим несговорчивым конкурентам забивать стрелку в Кремле. И те, после того как супостатам, оставившим свою охрану возле Спасских ворот, били морду в кабинете, расположенном непосредственно в сердце государства Российского, тут же становились уступчивыми до неузнаваемости. Странно, почему наш Президент до сих пор не применит тот же метод устрашения к лидерам оппозиции! Дешево и сердито. "Бордельера" началась. Бурбон произнес пространный тост в духе Генона о глубинных евразийских связях между Россией и Францией и выразил восторг в связи с тем, что имеет счастье принимать под своим кровом такого высокого гостя. В ответ он был крепко поцелован Оргиевичем в губы. Далее последовало алпаверды. Второй Любимый Помощник долго говорил о многовековой любви России к Франции и даже умудрился представить войну 1812 года чем-то наподобие совместных натовских учений. Вечер удался! Девчонки отбросили салатные листочки и отплясывали на столе "ка-линку-малинку", призывно потряхивая раскатистыми грудями -- меньше четвертого размера мы не брали. Сам я дважды выпил с Оргиевичем на брудершафт. Бурбон, получив от высокого гостя самые радужные заверения, вплоть до обещания вернуть ему французский трон, в доказательство своей беззаветной преданности России лакал водку прямо из горла. Временный поверенный с лакейской угодливостью подливал Гоше и Тенгизику "Столичную", еще с доперестроечных времен хранившуюся в посольских подвалах. Свита жрала и пила так, словно ее только что по "дороге жизни" доставили из блокадного Ленинграда. Известный сатирик, лауреат Бейкеровской премии, которого Второй Любимый Помощник всюду возил с собой в качестве дорожного тамады, каждый тост говорил стихами: Поднимаю свой бокал, Чтобы завсегда стоял! Или: Заявляю вкратце я: "Будь здорова, Франция! " После легкой