кулинарной подготовки и основательного алкогольного разогрева настал черед разврату. Надо сказать, квартира Бурбона никогда не служила излюбленным местом сбора "Общества борьбы замоногамию и моноложства имени св. Инессы". Официанты и те здесь были особенные -- наблюдательные извращенцы. Вся радость их жизни состояла в обслуживании таких вот оргий, поэтому секреты чужих удовольствий они хранили, как свои собственные. Но даже ко многому привыкшие официанты были взволнованы, когда Второй Любимый Помощник, лицо которого не сходило со страниц газет всего мира, мощным бурлацким движением придвинул к себе русалочку вместе с блюдом, расстегнул брюки и, окунув орудие в сметану, рыча, завладел девицей не совсем естественным способом да еще с таким азартом, что королевские креветки брызнули в разные стороны, как живые. -- А ну давай, орлы! Гоша! Тенгизка! Эй, временный, не сачкуй, а то на пенсию отправлю! -- крикнул Оргиевич. -- Бурбон, мать твою за ногу, у тебя что -- отсох? Знаменитые бандюки оказались, как и следовало ожидать, садистами не только по профессии, но и по сексуальной ориентации. То, что они вытворяли с истошно оравшей от боли крашеной блондинкой, на суде обычно квалифицируется как "групповые развратные действия, совершенные с особым цинизмом и повлекшие за собой тяжкие телесные повреждения". Временный поверенный то ли хотел в самом деле по осторожной гэбешной привычке на всякий случай сачкануть, то ли он переволновался, готовя "бордепьеру", и ему было не до сексу. Но после окрика начальства он торопливо выбрал девушку поскромнее и увлек ее за кадку с искусственной пальмой. Остальные члены свиты разобрали девушек, и начался русский свальный грех, бессмысленный и беспощадный. Я, как и обещал, принялся утешать тех, кому не достался Большой Дядя. То и дело раздавались подхалимские возгласы изумления в связи с возвратно-поступательной неиссякаемостью Второго Любимого Помощника: -- Ах, Владимир Георгиевич, уже третья! Крепка же демократия в России! Бурбон, вероятно, давно уже отказавшийся от женщин в пользу водки, старательно колотил по подносу, как по тамтаму, помогая высокому московскому гостю держать ритм. Скромная девица напилась и оказалась буйной. Она отобрала у временного поверенного его огромные очки и нацепила их для смеха на правую ягодицу. ... Катерина появилась в самый разгар "бордельеры". Длинное черное бархатное платье плавно и целомудренно облегало ее стройную фигуру. На высокой загорелой шее сияло подаренное мной колье. Строгая викторианская прическа делала мою гулену изысканно-беззащитной. Войдя, она застыла в оцепенении, точно юная виконтесса, зашедшая пожелать маменьке спокойной ночи и обнаружившая ее в объятиях горбуна-конюха. -- Добрый вечер! -- робко произнесла Катерина и попятилась. -- Добрый вечер, -- механически отозвался Любимый Помощник, остужавший в этот момент свою державную мощь в бокале"Вдовы Клико". Разглядев вошедшую, он смутился и, опрокинув бокал, стал застегивать брюки, второпях довольно болезненно прихватив себя молнией. Да и вообще все развратствующие застыли в каком-то неловком испуге. Даже Гоша с Тенгизиком засмущались и отпустили свою жертву со словами: -- Ладно, телка, попасись пока... А я, предчувствуя, что это появление может вызвать ярость у Оргиевича и безвозвратно погубить все мои заманчивые планы, постарался сделать вид, что не имею к вошедшей никакого отношения. Второй Любимый Помощник, освободив наконец крайнюю плоть из зубьев "зиппера", преисполнился подобающей значительности, оглядел залу и молвил: -- Что-то у нас тут непорядок в смысле питания... Бурбон, ударив кулаком по подносу, закричал на официантов, и они бросились приводить в порядок сервировку, основательно нарушенную охотниками до настольной любви. А Катерина тем временем подошла ко мне, материнским движением заправила в брюки рубашку и платочком стерла с моего лба испарину сладострастия. -- Тебя же просили, -- зашипел я. -- Уходи немедленно! -- Зайчуган, в номере так скучно... Тем временем ко мне, натыкаясь на стулья, подскочил лишившийся своих очков временный поверенный и потащил к Оргиевичу. -- Твоя? -- грозно спросил тот, кивая на Катерину, задумчиво нюхавшую веточку сельдерея. -- Моя, -- чувствуя, как холодеют уши, ответил я. -- Жена? -- В каком-то смысле. Знаете, такая ревнивая! -- Знаю. Уступи! -- Не связывайтесь, Владимир Георгиевич! -- на всякий случай предупредил я. -- Уступи -- не пожалеешь! -- О чем речь, Владимир Георгиевич! -- радостно крикнул временный поверенный, словно речь шла о его секретарше. -- Берите! -- За Прекрасную Даму, навестившую наш скромный уголок! -- провозгласил Второй Любимый Помощник, поднимая бокал. Катерина потупила глаза и покраснела от удовольствия. Официанты под руководством суетящегося Бурбона тем временем на длинном подносе внесли огромного угря. Под горячее Оргиевич, уже обнимая Катерину за талию, провозгласил: -- За Президента! Дай Бог ему здоровья! -- За Президента! -- гаркнула свита. Зазвенели ножи и вилки. А через четверть часа Катерина, смерив меня победно-насмешливым взглядом, уже уводила из зала Второго Любимого Помощника. Оргиевич на пороге оглянулся и наставительно сказал: -- Вы тут не балуйтесь без меня! Нам с Катей поговорить надо. Мы скоро вернемся... -- М-да-а, -- молвил временный поверенный, подслеповато глядя им вслед, -- здорово ты это, Павлик, подстроил. -- Ничего я не подстраивал! -- Ну не надо! Своим-то не надо... Разврат продолжился. Гоша и Тенгизик, проявляя непонятное постоянство, отыскали под столом свою тихо плачущую блондинку и возобновили надругательство. Один из официантов от всего виденного и пережитого свалился в обморок. Его унесли. Бурбон припал на залитую вином скатерть и душевно беседовал по-французски с головой съеденного угря. Я, выхлебав фужер водки, пошел обессиленно мстить Катьке с пьяными танцовщицами. Оргиевич и Катерина в ту ночь так и не вернулись... -- Ну и стерва она у тебя, -- заметил временный поверенный, подозрительно вытирая вернувшиеся к нему очки. Мы ехали домой по пустынным парижским улицам. Было утро, и листва каштанов выглядела серой, как на чернобелой фотографии. Да и вообще весь мир был послеразвратно сер и тошнотворно пресен. -- Стерва, -- согласился я. -- Но ты думаешь, ей сейчас с ним хорошо? Нет. Она не от этого тащится... -- А от чего? -- Не дай Бог тебе узнать! Именно в то утро я начал смутно понимать, что истинное удовольствие Катька получала лишь в одном случае -когда видела разъяренное лицо мужика, орущего в бессильной злобе: -- Стерва! Я ненавижу тебя! Ненавижу!! В этом был ее настоящий оргазм, ради которого она могла подолгу таить в своей умной головке самые изощренные многоходовки, могла идти, ползти, красться к своей счастливой женской судороге месяцами и однажды добиться своего: -- Стерва-а-а! 10. ГОСУДАРСТВЕННАЯ ИЗМЕНА На следующий день Второй Любимый Помощник, свежий и бодрый после утренней сауны с массажем, начал деловитый обход российской части авиационной выставки. В этом государственном муже, сосредоточенном. резко отдающем команды референтам, трудно было признать вчерашнего Оргиевича, начавшего со сметаны, а завершившего "бордельеру" в постели моей секретарши. Екатерина была при нем, и по взглядам, которыми они обменивались, мне стало ясно: мерзавка выступила с показательной программой и по всем видам получила высшие баллы. Я шел следом за ними, стараясь удерживать на лице счастливую улыбку кормилицы, выдающей свое дитятко замуж за хорошего человека. Но в душе, в душе была тоска, был ноющий нарыв, вдруг дергавший так, что в глазах темнело от отчаяния: "Как же я теперь буду без этой стервы, суки, гадины, предательницы, без этой трахательной куклы! Как я буду без нее? " У нее же в кулаке моя игла! Я и представить себе не мог, что мне будет так тяжело терять Катьку. -- Не переживай ты так, Павлик, -- успокоил, заметив мое состояние, временный поверенный. -- Вернется. У Оргиевича никто долго не держится. Свита медленно двигалась вдоль стендов, пялясь непроспавшимися глазами на чудеса загибающейся российской авиации. -- А это еще что за прокладка с крылышками? -- спросил Второй Любимый Помощник Президента. -- А это, Владимир Георгиевич, -- гнусно воспользовавшись моим состоянием, попытался влезть в разговор Братеев, -- последнее слово отечественной... -- Что значит "последнее"? Что вы тут все ноете! И вообще я не тебя спрашиваю, а Павлика! Я превозмог обиду, собрался с мыслями и стал обстоятельно рассказывать о наполовину придуманных успехах "Аэрофонда" в деле строительства малой российской авиации. Он благосклонно слушал мои разъяснения, изредка бросая уничтожающие взгляды на Братеева, который, не получив приглашения на "бордельеру", за одну ночь похудел от расстройства килограммов на десять. А теперь, после такой публичной оплеухи, седел прямо-таки на глазах. Я решил окончательно добить старого врага и скорбно поведал Оргиевичу о моем проекте городского аэротакси, забракованном братеевским комитетом еще два года назад. Тут Второй Любимый Помощник окончательно возмутился и рявкнул: -- Павел мой друг. -- Он для наглядности даже положил мне на плечо руку. -- У нас с Президентом на него большие виды. Будешь мешать -- удавлю! Гоша и Тенгизик инстинктивно подались в сторону Братеева, на миг даже выпустив из рук все ту же несчастную блондинку, которую они с удивительным постоянством таскали с собой. Посмотрев на эту несчастную, которой уже были не нужны никакие тройные гонорары (разве что на лечение), полагаю, многие русские девушки, мечтающие в своих блочных халупках о выгодах древнейшей профессии, навсегда отказались бы от этой мысли и пошли работать шпалоукладчицами. -- Смотрите, -- продолжал Второй Любимый Помощник, похлопывая меня по плечу, -- вот у кого надо учиться -- парень в авиации четыре года, а о нем уже весь мир говорит! А вы... Куда вы годитесь? И не надо жаловаться на реформы. Да, стране трудно, но мы фашистов победили! Магнитку построили! Нам мужики нужны, пахари! А не временные импотенты и слюнтяи с "вертушками"! Братеев стал цвета хорошего вызревшего баклажана, а временный поверенный потупился. Ко мне же весело подвалили Гоша с Тенгизиком и, похлопав по плечу, еще хранящему тепло могучей ладони, сказали хором: -- Здорово, братан! Как оно, ничего? А то, Павлентий, давай к нам! -- И они кивнули на мелко трясущуюся блондинку. Это простецкое предложение имело огромный смысл: по их понятиям, они как бы приглашали меня под свою гостеприимную и надежную крышу. -- Спасибо, мужики! -- с максимальной искренностью ответил я и на всякий случай прослезился от благодарности. Питекантропы удивительно чутки ко всякой фальши -- и с ними надо быть предельно натуральным. А Катерина под ревнивыми взорами Оргиевича подошла ко мне и погладила по голове. -- Иди к нему! -- зашептал я. -- Ты же вчера мне запрещал! -- Иди к нему! -- зашипел я. -- Сука! Ненавижу тебя! -- Ну если ты настаиваешь, дорогой... Кстати, он почему-то уверен, что я твоя жена. -- Все правильно. -- Но ведь мы не женаты! -- Если надо будет, поженимся. Иди к нему! Второй Любимый Помощник в сопровождении Катерины, свиты и нескольких еще более-менее сохранившихся после бурной ночи девиц отправился осматривать достопримечательности Парижа. А вечером ко мне в шале ворвался взбешенный временный поверенный. Он был так разъярен, что красненький носик его побелел, точно отмороженный. Я лежал на расстеленной перед камином искусственной тигровой шкуре. Полчаса назад от меня ушли две косоглазенькие специалистки по тайскому массажу. Вокруг на полу, словно шкурки убитых оргазмов, валялись использованные презервативы. -- Где ты взял эту стерву? -- прямо с порога заорал бывший полковник так, что огромные очки его подскочили ко лбу. -- А что случилось-то? -- Что случилось?! Да я теперь... Да она у меня... А случилось вот что. Катерина, пощебетав с девчонками, принимавшими участие в "бордельере", особенно со скромной, оказавшейся буйной, выяснила, что временный поверенный так за всю ночь ни разу и не сумел поднять в атаку своего пластуна. Интриганка преподнесла эту информацию Оргиевичу в том смысле, что теперь, мол, понятно, почему российская внешняя политика проявляет на международной арене полную беспомощность. В связи с этим утреннее высказывание Помощника о "временных импотентах" обретало новый смысл, имевший непосредственное отношение к кадровой политике МИДа. Более того, Оргиевич похлопал поверенного по пояснице и посоветовал ему раз в месяц садиться голой задницей на муравейник, что чрезвычайно способствует, особливо если мураши -алтайские. А Алтай, как известно из школьной географии, находится в России, а не в Нормандии. Кроме того, советник по культуре подслушал, как Катерина рассказывала Оргиевичу о своем папаше, который ужасно соскучился по дипломатической службе и мечтает вернуться в Париж, где некогда работал... Выводы ветеран внешней разведки сделал правильные: -- Ну нет, -- с работы меня твоя сучка не снимет! Она меня плохо знает. -- Будем надеяться, -- вздохнул я и поведал ему грустную историю турецкого посла. -- Дурак ты, Паша, а не восходящая звезда российской авиации. Разве можно таких баб рядом с собой держать! -- Нельзя, -- согласился я, -- а хочется.... На следующий день в Лувре был прием в честь авиационного Салона в Ле-Бурже. Оргиевич появился под руку с сияющей Катериной. Она даже переводила его беседу с мэром Парижа, а это уже являлось настоящим преступлением перед протоколом. Министр авиации был рассеян и грустно улыбчив. К успешному окончанию Салона в Ле-Бурже газеты преподнесли ему подарок -- раззвонили о том, что юная топмодель, которую он спонсировал, сбежала от него к кинорежиссеру, прославившемуся на последнем Каннском фестивале фильмом о транссексуалах. Сюжет в двух словах такой: муж и жена живут безрадостной супружеской жизнью, скандалят, изменяют друг другу и в конце концов разводятся. В поисках гармонии с враждебным миром оба они меняют с помощью сложнейшей операции свой пол. Муж становится женщиной, а жена, наоборот, мужчиной. Потом они снова встречаются, влюбляются, женятся. И счастливы! Фильм произвел такое впечатление, что количество людей, жаждущих поменять пол, увеличилось в три раза! Режиссер получил все мыслимые и немыслимые премии. К этому триумфатору и ушла юная топ-модель от своего скучного министра. Поговаривали, что даже президент высказал ему свои соболезнования. Антуан, как верный сын, был в эту трудную минуту рядом с отцом и, судя по выражению лица, развлекал родителя, отпуская разнообразные гадости по поводу присутствующих. И тут случилось непредвиденное. Оргиевич увлекся беседой со знаменитым актером Робером Оссеином, прекрасно -- благодаря своим одесским корням -- говорившим по-русски. Сознавшись, что фильм "Анжелика" он любит почти так же, как "Чапаева", Любимый Помощник, размахивая руками, принялся изображать знаменитый поединок графа де Пейрака с посланником короля Людовика... Этим воспользовался Антуан, еще позавчера проявлявший к Катьке оскорбительное равнодушие. Но обстоятельства изменились: теперь она была уже не просто навязчивой одноклассницей, работающей на какого-то неведомого русского бизнесмена, но любовницей Второго Помощника! Наглый министереныш увел Катьку в уголок -- и они весело болтали, очевидно, вспоминая школьные шалости. Я внимательно наблюдал за ними, еще ничего не понимая. На какое-то время меня отвлек опоздавший к началу приема Бурбон. Он жаловался на недомогание с такой непосредственностью, точно вчера промочил ноги, а не нажрался до того, что пытался обольстить копченого угря. Потом к нам присоединились несколько деловых французов, прискакала ворона-переводчица -- и речь пошла об инвестициях в российскую экономику. Я, разумеется, уговаривал этих простаков вкладывать не задумываясь -- и обещал чудовищную прибыль. Самое смешное, что они верили! Когда я снова нашел Катьку и Антуана в толпе, хватило одного взгляда, чтобы понять -- моя секретарша готовит международную пакость. На ее лице было знакомое мне выражение хищного восторга, а тело, искусно обнаженное дорогим вечерним платьем (Оргиевич, балда, успел подарить! ), трепетало, готовясь к прицельному прыжку в новую постель! Зачем? Но тут-то как раз мне все было понятно. Я -- вариант отработанный. Оргиевич? Его непостоянство общеизвестно. Зато побывав последовательно любовницей перспективного российского авиатора Шарманова, Второго Любимого Помощника и сына министра Франции, Катька обретала постельную родословную, позволявшую ей в дальнейшем, бросив кудрявого Антуашу, вполне прилично устроиться в Париже. Богатые кобели тщеславны и своими предшественниками гордятся, как знатными предками. Хотя не исключено, что все это она устраивала просто ради того, чтобы увидеть на лице всемогущего Помощника гримасу бессильного бешенства. Мои гримасы, надо полагать, в тот момент ее уже не вдохновляли и не удовлетворяли. А зря! Оргиевич закончил дуэль с королевским посланником и теперь сдавливал что есть силы ладонь скривившегося от боли Оссеина, объясняя, какое мощное у русского Президента рукопожатие. -- Говорят, он хворает? -- спросил знаменитый актер, расправляя слипшиеся пальцы. -- Враки... Он здоров, как... В этот миг Оргиевич увидел Катерину, уплывающую из зала под руку с Антуаном. Сынок на ходу демонстративно помахал ручкой папаше. Министр профессионально оценил извилистую Катькину походку и посветлел, почувствовав себя, очевидно, частично отомщенным. У самой двери Катерина полуобернулась, отыскала налитые кровью кабаньи глаза Любимого Помощника и оставила ему на память ласковую улыбку Юдифи, прощающейся с головой Олоферна. -- Сука! -- Простите, недостаточно понял? -- оторопел Робер Оссеин. -- Это я не вам. На следующий день вся бульварная парижская пресса была переполнена издевками над Любимым Помощником. И даже в одной респектабельной газете появилась вроде бы невзначай карикатурка, изображающая лихого галльского петушка, который гвоздями прибивает раскидистые оленьи рога к мохнатой голове незадачливого русского медведя. Прощальный вечер не в пример "бордельере" проходил в трауре. -- Сука! -- страдал от бессильной ярости Оргиевич. -- Какая же она сука! -- Мы вас предупреждали, -- от своего и моего имени вздыхал временный поверенный, нацепивший затемненные очки специально, наверное, чтобы скрыть радость в глазах. Я же молчал, как человек, потерявший под ударами судьбы веру в справедливость, и пил фужер за фужером. Я, кстати, почти не притворялся, понимая: теперь уж точно судьба развела меня с Катькой навсегда. -- Ну что ты, Павлик, убиваешься! -- утешал меня временный поверенный. -- Радоваться надо, что от такой заразы избавился! -- Она сломала... -- ответил я. -- Что сломала? -- Иглу... -- Какую еще иглу? -- Ты не поймешь... -- Не хнычь, Павло. -- Хмельной Оргиевич взял меня за волосы и несколько раз, утешая, стукнул лбом о край стола. -- Это мы ее сломаем. Накаажем! -- Накажем! -- мстительно кивнул временный поверенный. -- Накажем! -- подтвердили радостно Гоша и Тенгизик. 11. НАКАЗАНИЕ Из Парижа я полетел на Майорку. Во-первых, надо было развеяться и отвлечься. Во-вторых, я соскучился по дочери. В-третьих, жена жаловалась по телефону, что каскадер совсем оборзел и ходит налево. Надо было привести его в чувство. Время я провел неплохо, даже в охоточку наведался в законные Татьянины объятия и лишний раз убедился в том, что Катерина -- потеря невосполнимая. Говорят, мы пользуемся всего пятью процентами мозга. Большинство женщин примерно на столько же используют и свое тело. Я даже не стал бранить каскадера за левизну в сексе, посоветовал ему блудить поаккуратнее -- и мы отлично постучали в теннис, причем он уважительно проиграл мне почти все геймы. Огорчило меня только то, что Ксюха говорила по-русски уже с акцентом... Москва встретила меня как победителя. Все уже знали о моем триумфе в Ле-Бурже и особенно про то, как я закорешил с Любимым Помощником. Телефон звонил непрерывно, и совершенно не доступные прежде банки предлагали мне кредиты на фантастически льготных условиях, а крутые воротилы назойливо зазывали в свои команды. Знаменитый телекомментатор Компотов вдруг пригласил меня в свою передачу "Бой быков" и, почесывая неопрятную бороду, уверял, что если бы в России вместо ста пятидесяти миллионов дармоедов было десять миллионов таких парней, как я, то отечество процветало. НТВ сняло про меня телеочерк под названием "Взлетающий". О статьях и интервью в газетах и журналах я просто не говорю... А мне было тошно, хотя сразу несколько смазливых моих сотрудниц выразили настойчивое намерение заменить на посту сбежавшую Катьку. Преснятина. Я хотел отвлечься -- завел роман с одной певицей. Известной. Ну очень известной. Неделю было приятно сознавать, что эта знаменитая дура и микрофон держит в кулачке совершенно так же... Потом стало скучно. После работы я сидел дома один-одинешенек, пил и, выдвинув ящики с "гербарием", перебирал разноцветные скомканные платки, действительно чем-то напоминавшие ворох прошлогодних листьев. Они даже пахли не сочащейся женской плотью, а горьким лиственным тленом. Каждый вечер я давал себе слово отдать эти платки в стирку, но каждое утро почему-то не отдавал... Так продолжалось до тех пор, пока мой человек в МИДе не сообщил потрясающую информацию. Оказалась, после моего отъезда из Парижа события разворачивались совсем не так, как я предполагал. Министр авиации, еще не оправившийся от измены своей тощей топ-модели, получил от французских спецслужб еще один удар -- достоверные сведения о том, что новая подружка его сыночка инфицирована СПИДом. Откуда они это узнали, вычислить было несложно: все-таки временный поверенный, старый лисяра, не зря столько лет жрал свой чекистский хлеб! Несколько дней, пока проводились тестирования и анализы, Антуанелло трясся, как мартышка, очутившаяся на Северном полюсе. Папаша тоже пострадал: коллеги из правительства, очевидно, по гигиеническим соображениям перестали подавать ему при встрече руку. Газеты закричали о его политической изоляции и скорой отставке. Один коммунистический журнальчик изобразил, как министр одевается, чтобы идти на заседание кабинета, а лакей вносит ему вместо костюма огромный гондон. Впрочем, медики информацию спецслужб не подтвердили -- и все обошлось, если не считать, что Антуаша от переживаний угодил в нервную клинику. Катерину же, сильно избитую, в двадцать четыре часа выслали в Россию. Как донес из Шереметьева другой мой человек, у трапа ее встречали Гоша и Тенгизик. Хоть я и любил эту стерву, но спасать ее от гнева Любимого Помощника -- то же самое, что останавливать собственной шеей падающий нож гильотины. И все-таки я решил прорваться на прием к Оргиевичу и выпросить у него Катькину жизнь. Но тот, как назло, улетел в Австралию по личному указанию Президента -- изучать тамошнюю организацию малого бизнеса. Оставалось ждать и надеяться, что до его возвращения Гоша и Тенгизик ничего ей не сделают. Надеяться... "Эх, Катька! Ты все-таки доигралась". И вдруг через несколько дней у меня в офисе раздался звонок особого, аварийного телефона, номер которого был известен очень немногим. -- Привет, Зайчуган! Как поживаешь? -- Привет! -- Сердце радостно курлыкну-ло, но я сдержался. -- Ты откуда? -- Из дома. Ты рад меня слышать? -- Конечно, -- ответил я и, чувствуя какой-то подвох, решил сработать под наивного. -- Ты же вроде в Париже решила остаться? -- Я передумала, -- ответила она, не сумев скрыть досаду. -- И давно ты в Москве? -- Недавно, но у меня уже новые друзья! -- И кто же? -- А ты помнишь Гошу и Тенгизика? -- Ты, видимо, что-то путаешь: инсульт у Братеева, а у меня с головой все в порядке. Конечно, помню. -- Ну, если у тебя с головой все в порядке, ты, наверное, уже понял, зачем я звоню! -- Ты хочешь попросить прощения и вернуться на работу? Я тебя прощаю. -- Нет, я хочу попросить денег. -- Много? -- Много. -- А если я не дам? -- Дашь. -- Это почему? -- А потому, что я рассказала моим новым друзьям о твоих счетах в Швейцарии. Гоша и Тенгизик были просто поражены, что на авиации можно столько заработать! -- Стерва-а-а! -- Спасибо за комплимент! Когда придешь в себя -- перезвони. Я дома. Только что из ванны. А как там наш "гербарий", ты его не выбросил еще? Мой телефон, как и отношение к тебе, Зайчуган, не изменился. Минут десять я сидел, уставившись на попискивающую трубку телефона. Приехали! Конечно, женщины для того и существуют, чтобы обирать мужиков. Но есть же цивилизованные способы -- дорогие подарки, рестораны, путешествия. А вот так, за горло, да еще после всего, что она натворила в Париже! Это уже какой-то запредельный сволочизм! И что за манера делать из моей половой жизни проходной двор! Теперь вот эти два дуболома -- Гоша и Тенгизик! Да за такие вещи надо... Но нет, сейчас главное -- успокоиться. Успокоиться и во всем разобраться. По порядку... Вполне возможно, она просто блефует. Нет, серьезно, надо все по пооядку. Финансовые документы Катька видеть могла? Могла. В переговорах со швейцарскими банкирами участвовала? Участвовала... Значит, не блефует. Говорила мне мама: "Учи, сынок, английский! "Дура-а-ак! Если эти Гоша и Тенгизик захотят меня схавать -- никто не поможет, никакие Любимые Помощники. Хорошо -- прорвусь я к Оргиевичу. И что я ему скажу? "Гоша и Тенгизик отбирают у меня денежку из швейцарского банка! " "А откуда у тебя, простого российского бизнесмена, деньги в швейцарском банке? -- удивится Владимир Георгиевич. -- Что ж ты, поганец, возрождающуюся Россию обжуливаешь?! " Это у них игра такая -- в честность. Не дай Бог в этой игре крайним оказаться! У него в той же Швейцарии раз в десять больше, а как в кресло сядет, сразу на лице такое выражение, будто на сто долларов в месяц живет. И потом они там, под рубиновыми звездами, очень обижаются, когда выясняют, что кто-нибудь не хуже них Дядю Ваню объегоривать намастачился! Нет, к Оргиевичу нельзя. А все остальные для Гоши и Тенгизика -- тьфу. Останется только купить связку свечек и -- в храм: мол, спаси, Всевидящий и Правосудный, -- наезжают! А кто я, собственно, такой, если вынуть меня из "Мерса", снять с меня "роллекс" и перекупить Толика? Никто... Деньги? В наше время, да, наверное, и всегда они зарабатываются такими способами, что их в любой момент можно объявить ворованными. Какая, в сущности, разница -- грохнул ты банк или не вернул Дяде Ване кредит? Просто условились первых считать преступниками, а вторых бизнесменами. Можно и переусловиться! Ну и кто я в таком случае, если переусловиться? Никто. Испуганный мальчик с наметившимся брюшком и с натруженной пиписькой, которая уйдет на пенсию лет в сорок, как балерина. Я -- жалкий огрызок яблока в огромной помойке по имени "российские радикальные экономические реформы". Я исчезну -- никто даже не заметит. Сколько их уже было, схвативших Бога прямо за творческий потенциал! Интервью по ящику, портреты в газетах, вилла в Испании, пьянки с актеришками... Где теперь их портреты? На кладбищенских плитах. Идешь по аллейке -- и они смотрят на тебя грустными мраморными глазками -- советские инженеры, парторги, бухгалтеры, боксеры, ставшие буржуинами и просто охре-невавшие от своего величия. А все закончилось короткой заметкой в "МК" и полированным ящиком с ручками. Все они, да и я тоже, жалкие ополченцы, которых пустили по минному полю, чтобы у идущих следом на белых смокингах не было ни капельки крови, ни одной марашки... Если Гоша и Тенгизик возьмутся за меня, все кончится в лучшем случае информацией в криминальной хронике: "Обнаружен труп... Занимался авиационным бизнесом. Имел связи в криминальной среде... " Как будто что-нибудь можно без этих связей! Как будто без связей в криминальной среде тебе чью-нибудь машину разрешат вымыть! Но ведь об этом ни хрена не скажут. А просто продемонстрируют в "Дорожном патруле" крупным планом мою простреленную башку, стеклянные полуоткрытые глаза и разинутый рот, словно кричащий: "Люди, я любил вас! Ну их на хрен, эти деньги! " Стоп. Если есть связи -- их надо использовать. Попробовать договориться. С кем -- с Гошей и Тенгизиком? С этими пещерными гориллами не договоришься. Что я им могу пообещать? Проценты с прибыли? Но они же не садоводы, годами окучивающие и лелеющие свое деревце по фамилии Шарманов и обирающие с него каждый год яблочки. Деревце выше -- и яблочек больше. Не-ет, они же обыкновенные бомбилы! Жизнь у этих скотов короткая: сегодня в "Мерсе" -- завтра в морге. Зачем им деньги в авиации держать -- они их в наркоту вложат. Вон скоро пол-Москвы "под герой" ходить будет. Только вкладывай, такое деревце вымахает -- никакому Буратине ни на каком Поле Чудес не снилось! В общем, выпотрошат они сначала мои счета, а потом уже и мне брюхо выпотрошат! А что им от меня надо получить? Всего-то подписи под двумя-тремя бумажками да еще звоночек банкиру. Мол, и не сомневайтесь! Когда к затылку приставлен "Макаров", скажешь все... Можно, конечно, поиграть в большого дядю -пригрозить связями с "си-ловиками". Где-то у меня валялась фотография: там я и один замминистра дружим в бане с девушкой, "Встреча на Эльбе" называется. Замминистра уже давно сняли, фот-ка так и не пригодилась, но там задницей к зрителю стоит еще один мужик. Скажу, что министр! Его еще не сняли. Пока будут проверять... А если они ничего не будут проверять, а просто с самого начала покажут мне бумажку с адресом: "Остров Майорка. Город Муда-кос. Улица Двадцати шести майоркских комиссаров. Вилла имени Жертв Первичного Накопления". Что тогда? Каскадер, козел, не успеет даже за пушку схватиться. А дочь! Главное -- дочь. Шесть лет, а уже на двух языках читает. И похожа на меня как две капли воды. Ну почему мы так глупо устроены? Почему нам так хочется оставить на этом несущемся сквозь космос куске дерьма свое подобие. Оставить для того лишь, чтобы оно лет через двадцать вот так же дрожало над своим ребенком и так же делало ради него подлости и глупости? Таньку тоже жалко. Отфашистят, как ту блондинку! Танька-то ни в чем не виновата. Она выходила замуж за студента авиационного института, а не за клоуна, бегающего по канату со вставленной в задницу толовой шашкой. Нет. Виновата! Если бы ей не было на меня наплевать, разве бы я связался с Катькой?! Стоп! А почему, собственно, я решил, что Катька все уже рассказала этим мордоворотам? Если бы она пискнула хоть слово, я бы уже давно сидел в подвале какой-нибудь подмосковной дачи на куче гниющей картошки, имея на спине пару остроносых пометин от утюга -- в качестве предварительного собеседования. Что же тогда получается: Гоша с Тенгизиком упустили Катьку? Нет, они ее взяли -- мне же докладывали. А если взяли, значит, отпустили! Почему? У них приказ -- наказать. Хорошо, они ждут возвращения Ор-гиевича из Австралии для подробных инструкций. Но почему отпустили? Если бы она сказала им хоть слово про мои деньги, тем более не отпустили бы. Зачем им лишний свидетель? Катька должна была это понять, она сообразительная. Но почему все-таки отпустили? Конечно, она -гений охмуряжа и может замурлыкать кого угодно. Но только не Гошу и Тенгизика! Но то, что бандюки не сделают ради бабы, они сделают ради бабок! Скорее всего братки готовят ее на роль приманки для какого-нибудь простодушного инвестора вроде Бурбона, приехавшего зарыть свои денежки в полях обновленной России. В таком случае им нужна Катька, пришедшая в себя, зализавшая раны и давшая отдых сфинктерам. Значит, сами отпустили -попастись. Катька, конечно, пообещала этим скотам верную службу и радостно побежала домой, не подозревая, что в случае чего переживет наивного инвестора на день или два. Таким образом, пацаны хорошо заработают и приказ Оргиевича, хоть и с опозданием, выполнят. Э-э, нет... Как раз это умненькая Катька подозревает, потому-то внаглую и наехала на меня. С моими деньгами можно спрятаться по-настоящему, забиться в пятизвездочную нору на берегу теплого океана и присмотреть себе нового зайчугана, желательно с хорошим счетом в банке! Ну что ж, теперь вроде бы все встало на свои места. И выход один -- отсечь ее от бандю-ков. Нет никакой уверенности в том, что она, выигрывая время, в последний момент не сдаст меня. Один тут недавно, чтобы выкрутиться, родного брата с племянниками под нож подставил. А я для нее всего лишь списанный Зайчуган. Главное теперь, чтобы Гоша и Тенгизик согласились. То, что бандюки отложили выполнение приказа, может означать две вещи. Первое -- Оргиевич зашатался на кремлевских кручах, и они оборзели. Второе -- они просто оборзели без всякой причины. Второе вероятнее. Эти таежные папуасы за большие деньги самого Любимого Помощника электропилой разрежут и в целлофан расфасуют. Надо рискнуть! Не знаю, что уж там делает народный актер, чтобы после очередного семейного скандала с киданием кипящих чайников выйти на сцену и сыграть Ромео. Я просто лег на диван и представил себя на летнем лугу -- лежу и вижу, как шмель, пригибая василек к земле, занимается своим медовым бизнесом. Как мимо пролетают в брачной сцепке две бабочки- капустницы. Ага, есть контакт! -- Гош, привет, это я -- Павел! -- Какой еще Павел Час Убавил? (Отлично, звонка не ждали! ) -- Ну, ты, брат, даешь! Париж, авиасалон, "бордельера"... -- А-а, Павлентий, привет! Чего надо? Я набрал в легкие воздух и заскулил: -- Гош... Мне звонила Катька -- она плачет! -- Еще бы! За такие фокусы! Жить-то хочется! -- Гош, она же по глупости! -- Она и нам то же самое лепила! Ласковая, сучка! Но я бы все равно пришил. Приказ есть приказ. Это Тенгизка, горный человек, рас-сопливился -- давай отпустим попастись... На недельку. -- Гош! Я люблю эту сучку! -- сказал я с какой-то натуральной судорогой в горле. -- Ну и дурак! -- Знаю. Но ничего не могу поделать! Люблю! У меня вдруг навернулись на глаза слезы, а ведь для телефонных переговоров никакой необходимости в них не было. На том конце провода воцарилось молчание. Вообще, человечество столько столетий пело, плясало, водило хороводы вокруг слова "любовь", что даже в самых бараньих бандюковских мозгах есть завиток, в котором застряло уважение к этому отвлеченному существительному. -- Не могу. Приказ есть приказ. -- Понял. Приказ дело святое. Меня тут, кстати, Оргиевич после возвращения видеть хочет, -- леденея от собственной смелости, соврал я. -- Если будет про Катьку спрашивать, что ему сказать? Ну, чтоб тебя с Тенгизиком не подставить? На другом конце провода снова образовалось молчание. Ничего, пусть немного мозгами поработает, не все же кулаками и хреном размахивать! -- Чего хочешь? -- вдруг спросил Тенгизик, очевидно, слушавший весь разговор по параллельной трубке. -- Отдайте ее мне! -- Э-э, а говорил: любишь! -- Тогда продайте! -- Деньги есть? -- Мне долг вернули. Хотел дачу купить. -- Зачем тебе дача? У тебя самолет есть. Ладно, приезжай! С бабками! И три месяца чтобы она из квартиры вообще не выходила. Понял? -- Понял. ... Гоша и Тенгизик, пересчитывая "зелень", ехидно поглядывали на меня так, словно я покупаю разъезженную колымагу за цену новенького "БМВ". А в том, что они Катьку разъездили основательно, я не сомневался. Потом, когда она отсиживалась дома, я таскал ей сумками видеокассеты и однажды для смеха притащил мульт про любвеобильную Белоснежку, развлекающуюся с семью гномами. С Катькой была истерика... О яд воспоминаний! Но не будем о грустном. 12. О ВЕСЕЛОМ Итак, от бандюков удалось отвязаться и даже легче, чем я предполагал. Теперь надо было разобраться с Катькой. Человек, покушающийся на твой банковский счет, даже если это красивая и небезразличная тебе женщина, должен быть строго наказан! Вариантов вырисовывалось несколько, но я, поколебавшись, выбрал самый, так сказать, законный. Некоторые мои однокурсники после института пошли работать в Комитет. Тогда частенько выпускников незадолго до госэкзаменов вызывали в партком -- и там серьезные дяди делали им заманчивые предложения: зарплата вдвое больше, чем у любого молодого специалиста, скорейшее решение жилищного вопроса, быстрый служебный рост. Но главное -- романтика! Бреешься ты, скажем, утром, а из зеркала на тебя глядит не обычная похмельная рожа, а лицо секретного сотрудника, допущенного к страшенным государственным секретам, лицо советского Джеймса Бонда, своевременно уплачивающего партвзносы. Кое-кто клюнул. Меня Бог миловал: я со своим незаконченным высшим в то время уже возглавлял молодежный кооператив "Земля и небо" и был в таком порядке, что в августе 91-го прислал защитникам Белого дома грузовик с водкой и бутербродами. С водкой, наверное, погорячился. Может быть, пришли я им тогда "Пепси-колу" -- и путч обошелся бы без жертв! Как раз в конце 91-го мой однокурсник Ваня Кирпиченко, боец невидимого фронта, всего полгода назад променявший физику крыла на лирику плаща и кинжала, пришел ко мне в первый раз за деньгами. У его жены, кстати, тоже нашей однокурсницы, послеродовое осложнение, а КГБ как раз разгонять начали -- и никакой зарплаты. Это называется -достал по блату билет на "Титаник". Мы выпили, повспоминали злых и добрых преподавателей, подивились оборотистости Плешанова, выпустившего уже к тому времени книгу "Крылья ГУЛАГа", перебрали в памяти попробованных и непопробованных однокурсниц. Денег я, конечно, дал. Во второй раз Ваня пришел ко мне, когда его Контору в очередной раз переформировали и переназывали, что стоило немалых средств, поэтому на зарплату сотрудникам денег снова не оказалось. А у Кирпиченко как раз помер дед-фронтовик -- и хоть в целлофане, как цыпленка, хорони! Выпили, повспоминали добрых и злых преподавателей, особенно Плешанова, возглавившего к тому времени Всероссийский научно-исследовательский институт зверств коммунистического режима имени Бухарина. Перебрали в памяти попробованных и непопробованных однокурсниц -- за прошедшее время количество первых почему-то увеличилось, а вторых, напротив, уменьшилось. Денег я снова дал... А когда благодарный Ваня ушел, строго-настрого предупредил секретаршу: будет звонить -- не соединять ни под каким видом! Нет, я не жадный. Я даже нищим всегда подавал -- до одного удивительного случая. Тормозим мы однажды на красный свет возле Пушкинской площади, и к машине на костылях подволакивается слепой в лохмотьях: -- Помоги, брат! А мы с Катькой как раз из постели в ночной клуб следуем, и она мне все время глазами про новый платок для "гербария" напоминает. И так мне вдруг стыдно стало. Вот я, сытый, богатый, в "Мерсе", с любовницей и телохранителем, а вот он -- голодный, грязный, оборванный, на костылях и в синих очках. В общем, достал я сто долларов, при-опустил стекло -- и протягиваю. Он берет, приглядывается, даже очки снимает, потом отшвыривает костыли, прыгает через чугунную решетку и, как братья Знаменские, -- стометровку со свистом! Он, наверное, решил, что я ему по ошибке, не глядя, вместо доллара сотню вынул... С тех пор не подаю. А просят. Все время просят! Знаете, мы с детского сада по жизни общаемся с огромным