двух (или сколько их там теперь откры-ли?) элементов менделеевской таблицы, путем гениальных комбинаций. Ни один элемент в чистом виде жасмином не пахнет. Ни один элемент не может произвести такого же эстети-ческого воздействия, то есть такого же очарования, какое производит живой цветок. Ну конечно. Ведь и буквы, будучи рассыпанными, тоже не значат ничего. Возьмем хотя бы такой бездушный и бес-чувственный, бесцветный набор букв: в, з, ы, з, ш, х, о, м, у, д, н, и, о, ы, р, а, д, с, в, к, о, у, ь, н, о, м, р, о, к, н, ж, ы, и, и, ж, у, ь, и, е, я, ж, у, ь, и, е, я, ж, с, ч, б, ш, ь, о, ч, н, х, а, т, и, у, с, п, ы, ж, я, н, е, м, ж, л, е, н, в, о, у, г б, и, в, з, д, я, з, с, а, д, з, е, в, з, ю, о, е, о, г, и, п, р, ш, о. Увидим ли мы, читая эти буквы, какую-нибудь картину, тем более прекрасную? Услышим ли аромат темной горной ночи, ее тишину? Возникает ли перед нами мерцание звезд, почувствуем ли мы в гортани прохладу ночного свежего воздуха, а в сердце -- неизъяснимую тревогу и сладость? Но вот буквы меняются местами, группируются, соот-ветствующим образом комбинируются, и мы читаем, шепчем про себя, повторяем вслух: Выхожу один я на дорогу, Сквозь туман кремнистый путь блестит, Ночь тиха, пустыня внемлет богу, И звезда с звездою говорит. Не аналогичным ли образом должны группироваться и перегруппировываться элементы менделеевской таблицы, чтобы из их безобразной и бесчувственной россыпи полу-чился живой и душистый цветок жасмина? Теперь задаем себе вопрос: сколько миллионов лет нуж-но встряхивать на подносе рассыпанные буквы, чтобы они сами собой сложились, в конце концов, в гениальное лер-монтовское четверостишие? Или в поэму "Демон"? Или в сонет Петрарки? Или в целого Гете? И не придем ли мы к выводу, что для того, чтобы из рассыпанных букв полу-чилось гениальное стихотворение, нужен, как ни печально в этом признаться, поэт. Итак, оправдав кое-как понятие "любовь" применитель-но к цветку, возвращаемся к первой фразе этой главы: "У растения во время любви поднимается температура". Наука, конечно, объясняет это как может. Она говорит, что в цветах появляется усиленная химическая деятельность. Они жадно поглощают кислород, выдыхая углекислоту, и это-то усиленное дыхание и сопровождается заметным повышением температуры всего цветка, в особенности ты-чинок. Во-первых, говоря об учащенном и усиленном дыхании, не проще было бы сказать, что цветок возбужден. Во-вто-рых, объяснение правильное, но разве полное? Оно очень характерно для нас, людей. Именно в такой степени мы объясняем большинство явлений, в суть кото-рых проникнуть пока не удается. Естественно, что при уча-щенном дыхании, при возбуждении организм разогревает-ся. Но дыхание-то почему становится чаще и глубже -- вот вопрос? Можно вспомнить и еще подобные же объяснения по-добных не совсем изученных явлений природы. Общеизвест-но, что листья мимозы, если до них дотронуться, мгновенно складываются. Почему? Так это же очень просто! Там, где листья примыкают к черенкам, а черенки к стеблю, нахо-дятся особые утолщения, подушечки. Клетки этих подуше-чек переполнены соком и находятся в напряженном состо-янии. В момент дотрагивания до листа, то есть в момент раздражения, они вдруг теряют напряженность, делаются вялыми, неупругими, они уже не в состоянии поддержи-вать черенок, и он падает, пригибается. Можно найти и прочитать подробное описание этого механизма, очень сложного и очень точного. Но все же после тщательного исследования наука устами добросовестного Тимирязева заключает: "Итак, в конечном анализе причина занимаю-щего нас явления сводится к быстрому выталкиванию во-ды из переполненных ею тонкостенных клеточек раздражительной ткани, вследствие чего эта ткань так же быстро утрачивает свое напряжение. Но почему же раздражением имеет следствие выталкивания воды и какие силы застав-ляют клеточку переполняться водой? На этот вопрос мы пока еще не в состоянии дать ответа..." Общеизвестно, что одуванчик закрывает свой цветок в пасмурную погоду и перед вечером. Почему? Очень просто. "Не трудно убедиться, что это зависит от действия све-та и темноты. Объяснить все подобного рода явления мы можем не-равномерным ростом и напряжением тканей верхней и нижней или наружной и внутренней части движущегося ор-гана. Мы видели, например, что свет задерживает рост, следовательно, под его влиянием наружные части будут задержаны в росте, внутренние их обгонят и будут стре-миться выгнуться наружу, цветок раскроется; по теперь большему освещению будут подвергаться эти внутренние или верхние части; наружные (или нижние), затененные в свою очередь, опередят их в росте, цветок закроется". Получается все очень складно, за исключением мелочи. Если дело только в росте тканей и в воздействии на них света и тени, то почему же одуванчик то закрывается, то открывается, а рядом цветущие цветы: василек, ромашка, земляника, не поддаются разъясненной нам механике и держатся открытыми в самые темные ночи и холодные росы? Будем ли мы чистосердечно признаваться, что "мы по-ка еще не в состоянии дать ответа", или будем изощрять-ся, но не можем допустить одного, а именно, что растение способно чувствовать и на самом деле чувствует, коль ско-ро оно отвечает на внешние раздражители. И уж конечно, язык наш не повернется произнести, что растение может быть разумно. Не один экземпляр растения, а целый био-логический вид. Способные на дерзкие эксперименты и обобщения, мы не осмеливаемся, однако, произнести те два слова, которые поэт и мыслитель осмелился сделать заглавием своей за-мечательной книги -- "Разум цветов". Но разум предполагает мозг, а не чувствительность, на-личие нервов или хотя бы нервных клеток. Ни того, ни другого у растений как будто нет. Действительно, как бы ни были таинственны и удиви-тельны процессы, происходящие в человеке (мы говорим сейчас лишь о биологических процессах, а не о психиче-ской, не о духовной жизни человека и не об абстрактном мышлении), как бы ни было удивительным поведение лю-бого четвероногого или пернатого, а невежество всегда мо-жет найти себе лазейку в объяснении этого поведения и сослаться на мозг. Да, есть пульт управления, есть верховная инстанция, которая всем руководит. По бесчисленным проводам бегут в этот центр разные сигналы и донесения, а обратно бегут распоряжения, приказы, сигналы, предписания к действию. Сложно, очень сложно, подчас непостижимо, но все же очевидна и понятна хотя бы схема. А тут? Никакого мозга даже в зародышевом состоянии, ничего, напоминающего мозговой центр у растения нет, а между тем им что-то ру-ководит, определяя пропорции веществ, сроки, характер по-ведения. Ну что же, представим себе человека (пресловутого марсианина, что ли?), у которого понятие о музыке обя-зательно связано со струной. Вне струны он не может пред-ставить себе музыкального звука. И вот ему в руки дают предмет. Он вертит этот предмет в руках так н сяк и на-конец возвращает его нам, говоря, что никакой музыки тут быть не может, потому что нет струны. А между тем в руки ему давалась флейта -- прекрасный музыкальный инструмент. Не в таком ли положении находимся мы по отношению к растениям. Если нет мозга, если нет нервных путей, значит, не может быть ни чувствительности, ни разума. А меж-ду тем растение живет, осуществляет сложные химические процессы, строит само себя, заботится о продлении вида, о потомстве, путешествует, завоевывает пространство, осу-ществляет грандиозную, основополагающую для всей жиз-ни на земле задачу фотосинтеза, то есть превращение сол-нечного света в органическое вещество, и, наконец, оно чувствительно в самом вульгарном смысле этого слова, если реагирует на свет, на температуру, на влажность и даже -- иногда -- на прикосновение, не говоря уж о том, что в момент любовного акта начинает дышать чаще и глубже. Струны нет, а флейта поет. Пишу с тревогой на сердце. Щемит сердце так, как если бы увлекся во время морского купания, оглянулся, а берега нет. И может быть, не хватит сил вернуться об-ратно, к твердой почве. Мало ли что -- красивое сравнение с флейтой, мало ли что -- Тимирязев. Это было давно. Наука идет вперед. В растерянности обозревая зыбкие волны, шаришь глазами: на что бы опереться, за что бы ухватиться рукой? Теперь бы доску, обрубок бревна, не говоря уж о спасительном круге. И вот попадается под руки отрадная, твердая опора. В статье доктора географических наук, профессора Мо-сковского университета И. Забелина вижу строки, которые ничем не выделены в газетном столбе ("Литературная га-зета", статья "Опасные заблуждения"), но мне эти строки показались напечатанными жирным шрифтом. "Мы еще только начинаем познавать язык природы, ее душу, ее разум. За семидесятые семью печатями для нас "внутренний мир" растений: сегодня само это понятие зву-чит сказочно, но в той или иной форме он, видимо, существует". Ладно. Оперся, передохнул. Но опора, в общем-то, зыб-кая, эмоциональная, вроде моей струны. Натянуть бы эту струну на железные колки эксперимента и доказательств. Снова вокруг бездонная хлябь, но не я же один плаваю в открытом море. И вот уж не просто плавучий предмет под рукой, но иная картина: твердая палуба под ногами, сухая удобная одежда, глубокие кресла в капитанской каюте, в широких, сужающихся кверху бокалах темное золото согревающего напитка. -- Не угодно ли сигару, сударь? -- Благодарю. -- Это из моей гаванской коллекции... Итак, газета "Правда", 1970 год. Репортаж В. Чертко-ва "О чем говорят листья". "А знаете, растения разговаривают. Я сам был свиде-телем этого. Да ладно бы разговаривают, а то ведь и кри-чат. И это только кажется, что они безропотно встречают свои невзгоды и молча переносят обиды. При мне ячмен-ный побег буквально вопил, когда его корень окунули в го-рячую воду. Правда, "голос" растения уловил лишь спе-циальный и очень чуткий электронный прибор, который рассказал о "неведомых миру слезах" на широкой бумаж-ной ленте. Перо прибора, словно обезумев, виляет по белой до-рожке. Ячменный побег в предсмертной агонии, хотя, если посмотреть, ничего не говорит о его плохом состоянии: ли-сточек не сник и по-прежнему зелен. Но "организм" расте-ния уже непоправимо болен -- какая-то его, будто даже "мозговая" клетка уведомляет нас об этом своими сигна-лами, что фиксируются на ленте... ...Лауреат Государственной премии профессор И. И. Гунар, заведующий кафедрой физиологии растений Тимиря-зевской академии, проделал со своими сотрудниками сотни опытов, и все они подтверждали наличие в растениях эмпирических импульсов, подобных нервным импульсам че-ловека. -- Мы полагаем, -- говорит профессор, -- что координа-ции внутренних процессов и уравновешивание их с внеш-ней средой осуществляется у растений при помощи сложной раздражительной системы, под контролем которой находятся все процессы их жизнедеятельности... Очевидно, растения принимают сигнал, передают его по особым каналам в какой-то центр, где информация принимается и обраба-тывается, а потом уж дается команда исполнительным эле-ментам, которые в свою очередь имеют обратную связь с "приемщиком сигнала" извне. Пока ученые не нашли все звенья этой системы, но она, как говорит профессор, обязательно есть... Приборы должны рассмотреть многие электрические явления в растениях, которые являются глашатаями про-цессов возбуждения и торможения -- этой основы жизне-деятельности всего живого. Уже ясно, что эти явления не просто какие-то частные феномены или нечто побочное, сопровождающее какой-либо физиологический процесс, а что они закономерны. В растениях заложены элементы па-мяти. Об этом тоже свидетельствуют наши опыты... надо внимательно изучить клетки корневой шейки, именно здесь, как мне кажется, должен быть заложен центр сбора всей информации". Об элементах памяти сказано вскользь. Но ведь напи-сано же черным по белому в газете, расходящейся тира-жом в несколько миллионов экземпляров, а никто не зво-нил друг другу в возбуждении, никто не кричал в телефон-ную трубку захлебывающимся голосом: -- Слышали? Растения чувствуют, растениям больно, растения кричат, растения все запоминают! Другой профессор, академик из Новосибирского академгородка рассказывал моей знакомой москвичке Гали-не Ильиничне Балиной (указываю ее девичью фамилию во избежание досужих читательских писем, обращающихся обычно за разъяснением подробностей). -- Не удивляйтесь, -- говорил академик, -- мы проводим многочисленные опыты, и все они говорят об одном: у ра-стений есть память. Они умеют накапливать и долгое вре-мя хранить впечатления. Одного человека мы заставили несколько дней подряд мучить и истязать куст герани. Он щипал ее, обрывал листья, колол иглой, делал надрезы, капал на живую ткань кислоту, подносил к листьям заж-женную спичку, подрезал корешки... Другой человек бе-режно ухаживал за тем же кустом герани: поливал, рых-лил землю, опрыскивал свежей водой, подвязывал отяже-левшие ветки, лечил ожоги и раны. Потом мы подсоединили к растению электрические при-боры, которые фиксировали бы и записывали бы на бума-гу импульсы растения и смену этих импульсов. Что же вы думаете? Как только "мучитель" приближался к растению, стрелка прибора начинала бесноваться. Растение не просто "нервничало", оно боялось, оно пребывало в ужа-се, оно негодовало, и, если бы его воля, оно либо выбро-силось бы в окно, либо бросилось на мучителя. Но стоило ему уйти, а на его место прийти доброму че-ловеку, как кустик герани умиротворялся, его импульсы затухали, стрелка прибора чертила плавные и, можно ска-зать, ласковые линии. -- Теперь я понимаю, почему зацвела моя герань! -- воскликнула другая добрая женщина, услышав об этих опытах. -- Дело в том, что я на все лето уезжала из Моск-вы. Ухаживать за своими цветами поручила соседке. Она и ухаживала, и поливала их время от времени, выставив за окно. То ли кустик герани далековато стоял -- не дотя-нуться, то ли соседка махнула на него рукой по той при-чине, что он захирел в первый же летний месяц и было видно, что не жилец, но даже и тогда, когда неожиданно выпал ранний снег, соседка не убрала его в тепло. Однако хозяйка, возвратясь домой после длительных летних странствий, пожалела герань. Тем более что у нее с этим цветком было связано что-то личное и лирическое. Она взяла его в комнату, оборвала сухие листочки, полила, обласкала. И вот полузасохшее, безнадежно больное растеньице на третий уже день выбросило алый цветок. А как, скажите, оно еще могло приветствовать свою доб-рую хозяйку и ее возвращение, как еще могло отблагода-рить за любовь и за ласку, за спасение жизни? Конечно, ничего не зная о столь чудесных опытах, о ко-торых тут было вскользь рассказано, можно смело гово-рить, что цветенье этой гераньки -- совпадение и случай-ность. Но зная об этих опытах, зная о них, можно, пожалуй, рассказать и о том отправном случае, с которого на-чался разговор между Галиной Ильиничной Балиной и профессором из Новосибирского академгородка, то есть, вернее, с которого их разговор перешел на цветы. Галина Ильинична была в гостях у своих дальних род-ственников и осталась там ночевать. Ее положили в не-большой уютной комнате. Она почитала немного перед сном, а потом погасила свет. Она уже засыпала. Уже со-знание ее находилось на той зыбкой грани между явью и сном, когда, как видно, ворота его (сознания) наиболее беззащитны, не заперты, распахнуты. Вдруг безотчетный ужас охватил Галину Ильиничну. С криком выбежала она из комнаты к людям. Она не могла ничего объяснить, но зубы все еще стучали о край стакана, а сама она вздраги-вала и всхлипывала. Ночевала она вместе с хозяйкой, а утром ей призна-лись, что в той маленькой уютной комнате, где ее поло-жили сначала, две недели тому назад удавилась сестра хозяйки, пятидесятилетняя женщина... Ну вот и дошли до мистики, до загробной жизни, до привидений и духов. Так сказал бы, пожалуй, всякий рядовой, считающий про себя, что все он знает, то есть невежественный человек. Однако профессор из Академгородка, выслушав Галину Ильиничну, вдруг серьезно спро-сил: -- Скажите, а не было ли в той комнате цветов? -- Там, где я легла спать? -- Да. Где на вас напала смертельная тоска и смер-тельный ужас. -- Там... там было много цветов. -- Тогда не надо удивляться. Дело в том, что цветы концентрируют в себе настроение людей, живущих с ними вместе, их психическое состояние. Мало того, что концент-рируют, сохраняют очень долгое время. Мало того, что сохраняют, способны, как вы сами убедились, передавать это настроение другим людям. -- Но это... так непривычно. Это же сверхъестественно. -- Напротив, очень даже естественно. Если плохое или хорошее настроение может передаться от одного человека к другому, почему же оно не может передаться цветку. Ведь он живой, не менее чем мы с вами. После этого-то профессор и рассказал о тех опытах с "мучителем" и "доброжелателем", которые, какими бы ни показались фантастичными, есть уже достояние науки. Придя из этих гостей домой, я сказал жене и дочерям: -- Знаете что? Или ухаживайте за цветами как следу-ет, или лучше в доме их не держать. -- Мы и так за ними ухаживаем. Поливаем, пересажи-ваем, все как следует, - ответила мне жена. -- Надо ухаживать за ними еще лучше. Надо подхо-дить к ним не между делом и в спешке, а с любовью, надо их ласкать и жалеть, надо подходить к ним в хорошем настроении. Дело в том... короче говоря, дело в том, что они живые! x x x БОРАХВОСТОВ "Володя, я еще наткнулся кое на что... Даю выписку из недав-ней газеты. Ученые Канады ...вы-сказали предположение, что на урожайность пшеницы (как ты знаешь, эту пшеницу в Канаде мы покупаем. -- Б. В.), помимо чисто биологических факторов, влияет и... направление рядков посева. Посеянная вдоль геогра-фической широты -- на запад или на восток -- пшеница, по их утверждению, растет заметно быст-рее и дает лучший урожай, чем посеянная по меридиану: с юга на север. Как полагают исследо-ватели, это удивительное явле-ние объясняется чувствительностью растений к силовым линиям магнитного поля земли". А вот это из моих записных книжек. ...Зверобой, железняк, тимьян, золототысячник, чернобольник, шалфей, просвирник, ромашка, наперстянка, ста-родубка и анютины глазки -- по народному поверью -- бывают целебными лишь в том случае, если они сорваны после очередной "воробьиной ночи". Тогда я стал интересоваться -- почему? Интеллигенты объясняют это тем, что атмосферическое электричество влияет на жизнь растений. Методо-технология лечения, кроме приема внутрь, за-ключается в том, что такую траву или ее корни надо за-вернуть в чистую тряпочку и после соответствующей обра-ботки знахаркой, произнесшей шепотом слова таинственно-го наговора, необходимо подвесить на гайтан нательного креста. Говорят, помогает. Сам носил, но не понял. То ли по-могла трава на шее, то ли крепкий ребячий организм, но излечился от лихорадки, которая трепала больше двух ме-сяцев. ...Какие-то травы зашивались в пояса и носились на животе. Это от желудочных болей. От головы хорошо помогали травы, которые клались на ночь под подушку. ...Будучи на Дальнем Востоке, я узнал, что для того, чтобы женьшень не потерял своих магических целебных свойств, искатель женьшеня не должен быть вооруженным. Выкапывать корень он обязательно должен только лопаточкой, сделанной из кости... ...Травы чувствительны к музыке. Сын мне пишет (он работает атташе в нашем посольстве в Индии), что индий-ские ботаники установили, что определенным подбором мелодий (два "что" подряд -- не ахти, но это не я, а Борахвостов. -- В. С.) можно ускорять и замедлять рост трав. После семилетних опытов они установили, что самыми "му-зыкальными" травами являются табак и рис. Примечание: Ну, это, может, трава растет от ин-дийских мелодий. От музыки вряд ли что произрастет. Ско-рее завянет. ...Травы, растущие на скалах, разрушают их. Это про-исходит потому, что корни трав выделяют угольную кислоту, которая обладает способностью растворять неко-торые породы камня. ...Травяные часы. Цикорий открывает свои лепестки в 4 -- 5 часов утра и закрывает в 14 -- 15 часов. Шиповник открыт с 4 до 19; мак с 5 до 15; картофель с 6 до 17; белая кувшинка с 7 до 19; кислица с 9 до 17... ...Ежегодно растения земли связывают около 150 мил-лиардов углеводорода с 25 миллиардами тонн водорода и выделяют примерно 400 миллиардов тонн кислорода. Для сравнения тебе: один современный самолет "Бо-инг", например, перелетая из Нового Света в Старый, сжи-гает 48 тонн чистого кислорода. Привет!" Спешу поправить Борахвостова. Я читал об этих опытах индий-ских ботаников в наших газетах. Индийские мелодии не имеют ни-каких преимуществ перед европейскими. Наиболее воспринимаемой и благотворной для трав оказалась музыка Мендельсона, Штрауса и Чайковского. Джазовая музыка производит на травы угнетающее дей-ствие. x x x Нашли и вскрыли гробницу Тутанхамона. То попадались все разоренные, разграбленные захо-ронения египетских фараонов, и вдруг нашлась нетронутая гроб-ница: все цело, все как сейчас положено. Археолог Картер пишет, пере-давая свои первые впечатления от соприкосновения с древностью: "Что, однако, среди этого ос-лепительного богатства произве-ло наибольшее впечатление, это хватающий за душу веночек по-левых цветов, положенных в гроб молодой вдовой. Вся царская пышность, все царское великоле-пие побледнели перед поблекшим пучком цветов, кото-рые еще сохранили следы своих давних свежих красок. С неотразимой силой они напомнили нам, каким мимо-летным мгновением являются тысячелетия"'. В книге "Жизнь и творчество Тютчева" К. Пигарев ут-верждает: "То, что Тютчев, по собственному признанию, начал впервые чувствовать и мыслить среди русских полей и ле-сов, имело, несомненно, очень большое значение для его будущего развития как поэта. В частности, когда над зем-лей сгущались сумерки, он любил бродить по молодому лесу вблизи сельского кладбища и собирать душистые ночные фиалки. В тишине и мраке наступающей ночи их благоухание наполняло его душу "невыразимым чувством таинственности" и погружало в состояние "благоговейной сосредоточенности". В этих прогулках зарождалось то обо-стренное, проникнутое романтикой восприятие природы, ко-торое станет со временем отличительной особенностью тют-чевской лирики". Итак, букетик полевых цветов потряс ученого-археоло-га больше, чем вся ослепительная, золотая, царская роскошь. Ночная фиалка наполнила душу поэта (вспомним так-же, что у Блока есть поэма "Ночная фиалка") невырази-мым чувством таинственности и погрузила ее в состояние благоговейной сосредоточенности. От нее зародилось обостренное, проникнутое романтикой восприятие природы, которое сделалось отличительной чертой лирики одного из великих русских поэтов. И все это наделал скромный лес-ной цветок, называемый в обиходе ночной фиалкой, а более научно -- любкой двулистной. В народе же в разных ме-стах ее еще называют любка, ночница, люби меня не по-кинь... Она относится к орхидеям, очень интересным цветам. Говорят, если разглядывать каждый цветок в отдельности, можно увидеть много интересного. Метерлинк посвящает орхидеям целую главу в своих несравненных записках "Разум цветов". "У орхидей мы найдем самые совершенные и гармони-ческие проявления разума цветов. В этих измученных и странных цветах гений растения достигает своих высших точек и пробивает необычным пламенем стенку, разделяю-щую царства". Конечно, чем пристальнее и кропотливее исследование, тем больше удивительного обнаружишь. Хотя тот же Ме-терлинк, вероятно, прав, говоря, что тут, как и во всех вещах, истинное великое чудо начинается там, где останав-ливается наш взгляд. Может быть, осознавая это, При-швин прямо и говорит: "Разве я не понимаю незабудку: ведь я и весь мир чув-ствую иногда при встрече с незабудкой, а спроси -- сколько в ней лепестков, не скажу. Неужели же вы меня пошлете изучать незабудку?" В основе каждой гармонии лежит алгебра, но разве, любуясь прекрасной женщиной, мы вспоминаем об ана-томии и стремимся увидеть за ее чертами и линиями чертежно-конструкторскую графику скелета, а за синим туманом взгляда черное зияние пустых костяных глаз-ниц? В цветке, как ни в каком другом произведении приро-ды, сосредоточен колоссальный обобщающий момент, поэ-тому он воздействует на нас непосредственно, прямо, минуя анализирующую инстанцию и обращаясь к тому самому, что является нашей подлинной сутью. Цветок воспринимается нами, как и прекрасное сти-хотворение, когда мы постигаем одновременно и смысл, и музыку, и второй смысл, и поэтический заряд и не считаем про себя чередование ударных и безударных слогов. Археолог Картер даже не назвал нам, что за цветы были в гробнице Тутанхамона, тем более он не считал на них лепестки. Они пронзили его сразу наповал, для того чтобы затмить блеск и силу золота, притом не в слитках, а в древнеегипетских изделиях, отличающихся, как извест-но, изяществом и высокой художественностью, для этого нужно обладать -- согласитесь -- огромной силой воздейст-вия на нашу психику, на нашу душу. Цветок засохший, безуханный, Забытый в книге вижу я, И вот уже мечтою странной Душа наполнилась моя: Где цвел? Когда? Какой весною? И долго ль цвел? И сорван кем, Чужой, знакомой ли рукою? И положен сюда зачем? На память нежного ль свиданья, Или разлуки роковой, Иль одинокого гулянья В тиши полей, в тени лесной? И жив ли тот, и та жива ли? И ныне где их уголок? Или уже они увяли, Как сей неведомый цветок? Зададимся вопросом: какой еще предмет можно было бы положить в книгу на память нежного свиданья или разлуки роковой? И какой предмет, найденный поэтом в книге, мог так же вдохновить и подвигнуть его на написание стихотворения, украшающего теперь нашу отечест-венную лирику? Красивая ленточка? Сторублевая бумаж-ка? Прядь волос, наконец? Дешево, смешно и пошло. Сколько бы мы не искали, окажется, что в данном случае цветка нельзя заменить ничем! Есть в русской поэзии также и "Ветка Палестины". И опять, ища и перебирая разные вещи, мы очень скоро убе-димся, что никакой предмет, принесенный из святых мест, из Иерусалима, не остановил бы поэтический взор гениаль-ного юноши, не всколыхнул бы его души, не высек бы стихотворной искры, как это сделала простая древесная ветвь. Неужели под беседой, под взаимным разговором, а тем более под взаимным влиянием можно понимать исключи-тельно только разговорную речь. Как будто нет безмолвного разговора глаз. Как будто животное (даже котенок) не умеет внушить нам, чтобы его обогрели и накормили? Что ж удивительного, что и цветок может передать нам нечто и даже наполнить нашу душу, по признанию Тютчева, "не-выразимым чувством таинственности". Притом, надо за-метить, что именно это чувство мог внушить именно этот, а не другой цветок. Придеремся к слову и возьмем это самое "невыразимое чувство таинственности". Может ли такое чувство внушить ромашка? Василек? Колокольчик? Лютик? Полевая гвоздичка? Кошачья лап-ка? Одуванчик? Каждый цветок внушит нам какое-нибудь свое, другое чувство: навеет задумчивость, разбудит мечту, создаст ощу-щение душевной легкости, светлости, чистоты... "Невыра-зимым же чувством таинственности" могла наполнить ду-шу только ночная фиалка, любка, ночница, цветок, на котором как будто действительно лежит печать волшебства. Дело не в тютчевском антураже: близко сельское клад-бище, собирал и упивался ароматом в лунные ночи. Дело в самом цветке. И не пришло ведь в голову ходить в лун-ные ночи за иван-чаем, за зверобоем, за тмином... В любом травнике можно найти подробное описание ночной фиалки. Например, так: "Семейство орхидные. Мно-голетнее травянистое растение с двумя продолговатыми овальными корнеклубнями: старым -- крупным и дряблым и молодым -- меньшего размера, сочным. Стебли прямо-стоячие, ребристые, при основании с буроватыми влагали-щами, с двумя продолговатыми эллиптическими, суженны-ми к основаниям, листьями. Цветы мелкие, белые, непра-вильные, сильно душистые, с длинными изогнутыми шпорцами. Цветки усиливают аромат к вечеру и в ночное время. Высота 20 -- 60 сантиметров. Время цветения июнь -- июль. Местообитание: растет в смешанных и широколиственных лесах на лесных полянах и опушках, а также среди зарос-лей кустарников и на сыроватых лесных лугах. Химический состав: корнеклубни содержат слизь (до 50 процентов), крахмал (до 27 процентов), сахар (1 процент), белки (до 5 процентов) и минеральные соли". Не правда ли, исчерпывающая характеристика. Скажем так: Анна Петровна Керн. Рост --(все цифры условны), объем груди -- 90, объем талии -- 60, объем бедер -- 100 , зубов -- 32. Нос прямой, глаза серые... Но было же что-то и такое, что заставляло волноваться мужчин от одного только ее присутствия, хотя бы рядом сидели другие, не менее красивые женщины и у каждой из них было по тридцать два зуба. Одновременно пишется светлое и целомудренное "Я помню чудное мгновенье", и одновременно говорится про нее в частном письме -- "вавилонская блудница". Сказано это, по-моему, в сердцах и прежде всего на самого себя за невозможность противиться той таинствен-ной и сладкой силе, которую излучала эта женщина, ве-роятно, помимо своей воли. Такова уж она была. Пришвин пишет: "На мое чутье, у нашей ночной кра-савицы порочный запах, особенно под конец, когда исчез-нут все признаки весны и начинается лето. Она как будто и сама знает за собой грех и стыдится пахнуть собой при солнечном свете. Но я не раз замечал: когда ночная кра-савица потеряет первую свежесть, белый цвет ее потускне-ет, становится желтоватым, то на этих последних днях сво-ей красоты она теряет свой стыд и пахнет даже на солнце. Тогда можно сказать, что весна этого года совсем прошла и такой, как была, никогда не вернется". В другом, то ли более раннем, то ли просто предвари-тельном варианте сказано у Пришвина еще резче: "...на мое чутье, обыкновенная наша лесная ночная красавица скрывает в себе животную сущность..." (!) (Сравните с Метерлинком: "В этих измученных и странных цветах (ор-хидеях, к которым и относится любка. -- В. С.) гений ра-стения достигает своих высших точек и пробивает необыч-ным пламенем стенку, разделяющую царства".) Добавьте к этому, что в старинные времена, во време-на суеверий и знахарства, наивных представлений и дет-ской непосредственности восприятия природы, именно эти цветы считались приворотным зельем и "...молодежь поль-зовалась ими для любовных чар" (М. А. и М. Носаль "Лекарственные растения и способы их применения в народе"). Но лучше всего идите в начале лета на лесную поляну. В обрамлении светлых берез и темных елей вы увидите траву и цветы. Теперь самое место и время было бы ска-зать, как и говорилось не один раз во многих книгах, что вы увидите "ковер из цветов", "озеро цветов", "цветочный прибой", "кипение цветов", "пир цветов", "роскошное уб-ранство", "буйное июньское разноцветье", "огромный бу-кет", "царство красок и ароматов"... Но все равно, что бы мы теперь ни сказали, все будет приблизительно и бледно,поэтому лучше сказать, как и есть на самом деле: вы уви-дите траву и цветы, а еще точнее -- цветущие травы. Некрасивых цветов на свете нет. И если, слившись в целую лесную поляну, они ласкают наш взгляд пестротой и свежестью сочных и ярких красок, то при разглядывании каждого цветка вы будете поражены сверхточной, идеаль-ной формой каждого венчика, каждого лепестка и каждой жилки на лепестке. Вы пойдете по цветам, потому что по ним, оказывается, можно так запросто идти, можно мять и даже срывать, и будете уходить все дальше по золотому, розовому, лило-вому, синему, голубому, белому, затененному, залитому солнцем, жужжащему пчелами и шмелями. Невозможно идти и отделять цветок от цветка. Они сольются для вас в общую картину, в поляну, в опушку, во многие плывущие перед вашими глазами лесные поля-ны. И вдруг вы остановитесь, потому что вас остановит перед собой этот лесной цветок. Я не знаю, зачем ему это надо, но он действительно остановит вас. Сейчас, конечно, стираются грани, но этот цветок выде-ляется, как если бы на прежнем деревенском гулянье, на-рядном и разноцветном, появилась заезжая гостья в длин-ном белом платье и в белых перчатках почти до плеч. Как если бы в табуне крестьянских лошадей появилась белоснежная арабская кобылица, как если бы тонкая фар-форовая чашка среди фаянсовой и глиняной посуды... Так возникнет перед вами ночная фиалка среди остальных лес-ных цветов. При всем том, вовсе нельзя сказать, например, про не-забудку, что она простушка, про ромашку, что она дере-венщина, про колокольчик, что он наивен. Все другие цве-ты исполнены своего благородства. Недаром кто-то из немецких, кажется, ботаников воскликнул про тысячелист-ник, совсем не бросающийся в глаза: "Достаточно вам увидеть этот цветок, как вы поймете, что находитесь в хо-рошем обществе". Но если в ночной фиалке какой-то оттенок, нечто та-кое, что сразу выделяет ее из остальных цветов. Не хоте-лось бы соглашаться с Мих. Мих. Пришвиным, что это "нечто" оттенок порочности. Правда, что оттенок порочно-сти выделяет и притягивает. Но ведь может и оттолкнуть. Нет, просто этот цветок "из другого общества". Не мудрено было бы выделиться таким образом из всей лесной поляны нарциссу, тюльпану, гиацинту, ирису,другому садовому чуду, выведенному путем столетнего от-бора и скрещивания. Условия равны. Речь идет о столь же диком, о столь же лесном цветке, как и все окружающие его соседи и соседки. Вот повод посудачить соседкам, когда разольет любка в полночь свой аромат и когда начнут слетаться к ней ноч-ные бабочки: "Потайная она, эта любка. При луне с ноч-ными бабочками свадьбу свою справляет. То ли дело мы, остальные цветы. Мы любим, чтобы пчелы. Чтобы пчелы и солнышко". Не прав и еще раз не прав даже такой тонкий наблюда-тель, как Пришвин. Не отцветая пахнет любка сильнее всего, а в первые минуты цветения, когда в ночной темно-те раскроет она каждый из своих фарфорово-белых цве-точков (зеленоватых в лунном луче) и в неподвижном, об-лагороженном росой лесном воздухе возникает аромат осо-бенный, какой-то нездешний, несвойственный нашим лесным полянам. Ну, ландыш еще. Но ландыш пахнет, если его поднести к лицу, к носу и нарочно понюхать. Этот же непривычный аромат заструится из лунного света в лунную ночь, на-полнит поляну, утечет за мохнатую ель, просочится через орешник, поднимется в воздух, где то вспыхивают, то по-гасают, перелетая из света в тень, беленькие, но теперь то-же зеленоватые ночные бабочки. Дай вам бог, каждому, кто читает эти строки, увидеть хоть раз в жизни, как расцветает в безмолвном и непо-движном лунном свете ночная фиалка, ночная красавица, ночннца, любка, люби меня не покинь... Вы скажете, что видели эти цветы у торговок возле входа в метро, связанными в большие пучки, по цене дву-гривенный за пучок. И ставили даже в воду. И они стояли у вас, пока не пожелтели (а стебли успевают к этому времени в воде осклизнуть). Тогда и я вам скажу, что видел сказочных морских рыб, ярких, как цветы, -- лежало полтонны в цинковом ящике на рыбзаводе. Видел я и тропических бабочек приколотыми к карто-ну, видел и тропических зверей в зоопарке в клетках. Но признаюсь, что не видел ярких морских рыб, плавающих среди кораллов и водорослей, не видел тропических бабо-чек, летающих над тропическими цветами, не видел лео-парда, притаившегося на древесном суку, а тем более в прыжке с этого дерева, не видел я и тигра, промелькнувшего в уссурийских папоротниках и рыкнувшего на меня, прежде чем исчезнуть в таежных зарослях. Не говорите же и вы, выбрасывая раскисший в заста-релой воде пучок травянистого вещества, что имели сча-стье видеть любку двулистую, ночную фиалку и что вды-хали ее аромат. Между прочим, ее родственнички, в такой близкой сте-пени родства, как если бы двоюродные братья и сестры, -- все ятрышники: лиловый, шлемовидный, мужской, болот-ный, мясокрасный, дремник, кукушкины слезы и даже любка зеленоцветная, хотя и имеют точно так же спаренные клубеньки, то более овальные, то более круглые, хотя и обладают почти теми же разнообразными свойствами, все же почему-то не вышли в такие же люди, как ночная красавица. Чего-то не хватило им, не досталось какой-то то-лики. Здесь, как и во всяком искусстве, знаменитое "чуть-чуть" отделяет просто талантливое от гениального. И получилось, словно в старой крестьянской семье: все дети остались при доме, при земле, а одна дочь учится в губернском городе в образцовой женской гимназии. Или в старой мещанской семье: все дочери кто за чи-новника, кто за купца, а одна -- княгиня. Все похоже у бедных родственников: и цветы, и клу-беньки, и образ жизни, и места обитания -- близкие родст-венники, братья, сестры. Но аромат не тот, впечатление не то, очарование не то, какая-то внутренняя сущность не та. И вот особняком стоит наша ночная фиалка от всех ятрышников. Между прочим, благодаря этому цветку, я обнаружил в себе черту, роднящую меня, как отдельного индивидуума, с целым человечеством, но, тем не менее, отвратительную черту. Вот так было дело. Но сначала -- оговорка и от-ступление. Александра Михайловна Колоколова, врач, травница и замечательный во всех отношениях человек, однажды, несколько лет тому назад, постучалась в мою комнату, где я жил тогда в доме отдыха в Карачарове. Не успел я моргнуть, как эта на седьмом десятке женщина оказалась пе-редо мной на коленях. Впрочем, не успел я моргнуть вто-рой раз, как она быстро встала с пола и начала говорить: -- Видели? Хотите встану на колени еще раз? -- Но помилуйте, Александра Михайловна! Что с вами? -- Я слышала, вы собираетесь писать книгу про целеб-ные травы. -- Это не совсем так. Про целебные травы, вернее, про целебные свойства трав я писать не собираюсь и не могу. Я же не знахарь, не травник, не народный лекарь. Я про-сто хочу написать... -- А! Значит, и правда, хотите! -- Да что тут плохого? Александра Михайловна сделала новый порыв опусти-ться на колени. -- Владимир Алексеевич, дорогой, прошу вас, не пиши-те про травы. -- Почему?! -- Я читала вашу книгу про грибы, знаю, как вы пи-шете. Получается очень наглядно и убедительно. Не пишите. Хотите еще раз на колени встану? Вы не пред-ставляете, что будет. Все ринутся в леса, на луга, на поля. Истребят все, уничтожат цветы, траву, всякую зелень. -- Кажется, вы преувеличиваете силу убедительности моих книг. Грибы ведь никто не истребил. -- Грибы собирают испокон веков. Создалось равнове-сие. Потом остается грибница. Она в земле. За травами пока что охотятся только некоторые знатоки и любители. Многие травы приходится брать с корнями. И ежели хлы-нет масса... поверьте мне, истребят зверобой, истребят кип-рей, истребят подорожник, истребят каждую целебную траву... Так вот, Александра Михайловна, я действительно не буду даже упоминать про целебные свойства трав, но вовсе не потому, что разделяю ваши опасения, но потому, что дейс