ы-вают ландыши, и она ответила коротко и мудро: -- Самые лучшие. Когда увидишь, не ошибешься. Бе-лые колокольчики. Вооруженный таким напутствием, я шагнул в древесную тень на поиски "самого лучшего". И хотя мне не полага-лось далеко отходить (сестра начинала аукать и звать об-ратно), все же и на ближайших метрах своих жизнь тотчас поставила меня перед сложным выбором, потому что под сыроватым пологом леса то и дело стали попадаться раз-нообразные белые колокольчики и все они были (а я их благодаря младенческому росточку видел очень близко и как бы укрупненно) один лучше другого. Теперь, зная ту лесную поляну и приходя на нее в та-кой же весенний день, я могу с точностью разобраться во всех соблазнявших меня тогда белых лесных колокольчи-ках. Вот они все тут как тут. Почему бы не потянуться мне тогда к нежному коло-кольчику кислицы, лиловатому от тончайших сиреневых прожилок. Пожалуй, даже скорее розовому, несмотря на то что прожилки сиреневого цвета. Они настолько тонки, что у них не хватает густоты и силы заявить о своем на-стоящем цвете, и они создают цветочку кислицы лишь розовый колорит. Достойна удивления чистота и тонкость ювелирной работы, но все же внутреннее чувство подсказывает, что нужно пройти мимо и наклониться над другим белым цветком. Я разглядываю беленькие же, очень похожие формой на ландышевые колокольчики цветы брусники. Глянцевые листочки, медовый аромат, все, как говорится, при них, но чего-то, однако, не хватает, чтобы срывали и ставили в ва-зочки и прославляли в стихах. Или что сказать о грушанке, которую можно было бы считать ложным ландышем, как бывают ложные грибы: ложный опенок, ложная лисичка, ложный шампиньон? Прямостоящая ветка грушанки усажена белыми колокольчиками. И растет грушанка в таких же лесных местах, где ландыш. Но почему-то у нее вместо смело очерченных элипсоидных листьев невразумительные округлые листья. У ветки нет того классического изгиба, а торчит она прямо. И колокольчиками она усеяна со всех сторон, а не с од-ной только стороны, по внутренней линии изгиба. И цве-ты грушанки развернуты и слишком вылезают из них тычинки, придавая всему цветку оттенок даже неряшли-вости. И вот в результате того, что в одном месте "слиш-ком", а в другом "чуть-чуть не хватает", весь цветок на конкурсе красоты никогда не достиг бы пьедестала почета. Кому совсем "чуть-чуть не хватает" до ландыша, так это его ближайшей родственнице купене. Даже и листья похожи. Но зачем вместо двух, выразительно расходящих-ся от земли зеленых лопастей, натыкано на длинную ветку в несколько этажей пять-семь пар тех же самых листьев? Зачем колокольчики так удлинены, нарочито вытянуты, превращены из округлых в некие белые трубочки, собраны в связочки по нескольку штук, как ключи на конце, и так висят? Да, если в поисках единственно гениального решения художник (конструктор) комкал и бросал эскизы-черно-вики, которыми был неудовлетворен, то купена -- послед-ний черновик, перебелив который наконец-то можно было откинуться с облегчением и счастливо закурить, разминая сигарету пальцами, все еще дрожащими от последнего творческого усилия. Черновики кончились -- создан лан-дыш. -- Какой он? -- Самый лучший. Когда увидишь, не ошибешься. У кого-то из прозаиков записано, как он, никогда не слышавший соловья, решил узнать его сам, по голосу, и как сначала принимал за соловьиные то одну, то другую птичью песенку. Но вдруг все пропало, исчезло, замерло. Огромные золотые обручи покатились по благоговейно онемевшей земле. Запел соловей. Такое же чувство очевидной исключительности и непо-хожести ни на что другое испытал и я, когда, не соблаз-нившись другими цветами, остановился перед волшебной веточкой ландыша, расцветшего в зеленоватой еловой тени. Выдержав первый экзамен на чувство прекрасного (при подсказке такого цветка, как ландыш, не так уж трудно было выдержать), я вынес из леса, на залитую солнцем опушку, пестреющую лиловыми, желтыми, синими, красными цветами, веточку как бы даже не солнечного, а лун-ного цветка. Он был как русалка среди играющих румяных деревен-ских красавиц, как призрак среди пирующих пьяных ры-царей, как бледная невеста в фате среди пышащих здо-ровьем и весельем подруг. И если было сказано, что роза и лилия царствуют в цветочном царстве, как дневное и ночное светила на земле, то ландыш -- самый преданный, самый верный и приближенный рыцарь лилии. А между тем--вы не поверите! -- это вовсе подземное растение, и цветы ему, можно сказать, не нужны. Растение живет и размножается под землей (вегетативно), так что, если вы увидите стайку ландышей в лесу, нужно иметь в виду, что вы видите одно-единственное растение, как если бы яблоню с многими цветами и листьями. Обратимся к более точному языку ботаники. "Каждый знает, как много встречается в лесу ланды-шевых листьев, или, точнее, не цветущих стеблей, и как сравнительно редко встречаются стебли с изящными ки-стями цветков. Если подсчитать, какой процент стеблей ландыша цветет по отношению ко всем встречающимся на любом участке леса, то даже в самых урожайных на лан-дыши местах мы получаем совершенно ничтожные цифры. Окажется, что в лучшем случае один цветущий ландыш попадется на сотню не цветущих, а то и еще реже. Если же мы придем в лес осенью и посмотрим, сколько найдется в нем плодоносящих стеблей, несущих крупные оранжевые ягоды, то окажется, что их в лесу найти гораздо труднее, чем цветущие растения, и не потому что они мало замет-ны, значительная часть цветов опадает после цветения, не завязывая плодов. Вместо ягод в таких случаях мы нахо-дим на стебле лишь засохшие цветоножки. На что указывает этот факт? Очевидно, семенной спо-соб размножения мало надежен для ландыша и у него должен быть какой-то другой способ размножения, обеспе-чивающий ему возможность такого широкого распространения в лесу. Раскопки вокруг стеблей ландыша легко убеждают в справедливости такого предположения. В поверхностном слое почвы на глубине 6 -- 8 см расходятся во все стороны тонкие белые шнуры, местами дающие густые бороды белых корешков. Это -- корневища ландыша, представляющие со-бой подземные стебли. Образуя под землей мощную сетку, они соединяют друг с другом довольно далеко отстоящие стебли, в результате чего большое количество ландышей оказывается в действительности одним, сильно разросшим-ся экземпляром... несомненно, что такой способ размноже-ния является более надежным, чем семенное воспроизведе-ние, особенно в условиях леса, где цветенье сильно подав-лено и где молодым всходам приходится выдержать суровое соревнование в борьбе за жизнь... Мы видим, та-ким образом, что ландыш проходит интересную подземную жизнь. Под землей целиком проходит первый год его жиз-ни, здесь же постоянно находятся его подземные стебли, живущие много лет подряд, в то время как надземные по-беги существуют лишь в течение нескольких летних меся-цев" (Кожевников А. В. Весна и осень в жизни расте-ний. 1950, с. 126 -- 129). -- Значит, что же получается! -- должен воскликнуть на этом месте всякий поэт, романтик, жрец красоты. --Получается, что цветы для ландыша бесполезны, что его цветенье лишено забот о потомстве, то есть, по существу, всяких забот, потому что других забот у растения и нет, получается, что цветы для ландыша -- чистое искусство! Не потому ли они так прекрасны? Конечно, забота о семье, о тепле, о крове, об одежде, забота, короче говоря, о хлебе насущном во все времена была могучим двигателем всякого труда, в том числе и труда художника. Заботясь и зарабатывая, он писал бы-стрее и больше, из-под его пера или кисти появлялись рас-сказ за рассказом, роман за романом, полотно за полот-ном... Но все же самые совершенные, смелые и вдохновен-ные образцы художества возникали тогда, когда дух пре-обладал над немедленной пользой, когда цель была, но отстояла немного подальше, нежели брезжила вдалеке, как зовущий свет, как ощущение правильности пути и как стремление дойти до заветной цели. Скажем, что и у ландыша не вовсе бесцельны цветы, хотя ничего не случится, если в этом году они не дадут семян. Над ним, говоря современным жаргоном, не каплет. Но время от времени копающееся под землей растение дол-жно освежиться, обновиться, пройдя через грозную, осле-пительную, но его радостную вспышку, по-нашему -- люб-ви, а по-научному -- полового процесса. В свое время и в своем месте было провозглашено: "Пусть цветут все цветы". Несколько позже было добав-лено: "За исключением ядовитых". Так вот ландыш -- ядо-вит. Это общеизвестно. Но столь же общеизвестно, что вы-тяжка из него помогает работе человеческого сердца. По-моему, не меньше вытяжки помогает работе челове-ческого сердца и сама красота его цветов, внушающих нам дополнительный стимул к жизни. Потому что среди немногих вещей, которые, в конце концов, будет жалко покидать на земле, найдет себе место и ландыш, весенний лесной цветок, прекрасный и совершенный образец вдохно-венного творчества природы. *** Как бы сменяют друг друж-ку целые цветочные цивилизации, по меньшей мере, народы. То скифы господствуют в юж-ных русских степях, то их сменя-ют татары. А то еще были хаза-ры, печенеги и половцы. То угро-финны расселяются от Невы до Урала: чудь, мурома, меря и весь, то славянские племена: вя-тичи, кривичи, древляне, поляне. Гора от нашего села к реке никогда не бывает занята высо-ким луговым разноцветьем, тра-востоем, потому что на ней пасут скотину. Она постоянно покрыта плотной, мелкой травяной щет-кой, вроде как подшерстком, сквозь который вырастают время от времени в виде ости (если уже мы взяли это сравнение) другие временные растения. Они-то и напоми-нают мне смену разных народов. В конце апреля -- в начале мая зеленая ровная поверх-ность нашей горы разукрашивается по всей ширине и дли-не крохотными синими (лиловатыми, впрочем) цветочка-ми. Эти цветочки не поднимаются над основной постоянной травкой, напротив, они даже ниже ее и как бы вкраплены в зелень. Они (разновидность фиалки, какая-нибудь там фиалка опушенная или фиалка собачья) не бросаются в глаза и не видны издали. Подходишь к горе и видишь перед собой зеленую раннемайскую гору, которая сейчас тебя плавно и ровно, как на крыльях, спустит к реке. Но, поглядев под ноги, обнаружишь в траве свежие и неожиданные в ту бес-цветную пору синенькие крохотные цветочки. Увидишь сначала один цветочек у огромного и тупого своего башма-ка (как если бы пятиэтажный дом собирался наступить на девочку, играющую на тротуаре), тотчас увидишь и второй и третий и вдруг радостно обнаружишь, что вся гора рас-цвела этими цветочками, кое-где образующими густые ков-рики. Садись поблизости и любуйся. Если пойти в это время на другие косогоры, на склоны оврагов и холмов, всюду обнаружишь это тихое, скромное цветенье весенней земли, запутавшееся в густой травяной щетинке. Скромный и мирный народец покажет миру, заявит о себе и исчезнет с поприща, как будто его и не бывало. Останется только в воспоминаниях, в лучшем случае в сти-хотворении, в песне, если вовремя попадается на глаза внимательному поэту. Как помним, именно об этих цветочках вспоминает девица из повести Куприна (называли их "сон" и красили ими пасхальные яйца). На место незаметных синеньких цветочков хлынет и обо-льет всю гору яркая, горячая волна племени одуванчиков. Этих не надо разглядывать, раздвигая пальцами траву во-круг. Выбежишь на линию, с которой начинается уклон горы, и даже зажмуришься от обилия жаркого золота, от обилия солнца и в небе и на земле. Но пройдет некоторое время, схлынет и эта волна. По-кроется гора тонкой и блеклой позолотой манжетки, которую мы в детстве называли еще божьей росой за то, что собирает в своих листьях большие прохладные капли. Даже и не позолота, а так себе -- желтоватый тон. Но, конечно, если идти по горе в росистое утро, не насмот-ришься на сверкание бесчисленных самоцветов, которые дробят в себе так и сяк на составные радужные цвета бе-лый свет и сиянье солнца. Но однажды увидишь гору еще и в новом неожиданном украшении. Нет в помине лиловых цветочков, нет в помине ярких одуванчиков, нет в помине желтоватой манжетки. Теперь словно полупрозрачный белый газ накинули на зе-леную траву, на зеленую гору. Легкое воздушное покры-вало поддерживается на некоторой высоте крепкими сте-бельками, все более разветвляющимися кверху, словно на-рочно для того, чтобы удобнее было держать на себе, пусть и невесомую, белую вуаль. Из земли поднимается один стебель, потом он ветвится на два, на три, а те, в свою очередь, достигнув предела своего роста, разбегаются на ажурные зонтики. Каждая "спица" зонтика оканчивается крохотным беленьким цветочком. Если бы разглядеть этот цветочек в отдельности, увидели бы, что он несколько по-хож на бабочку (величина -- в половину спичечной голов-ки). Но кто же будет разглядывать в отдельности такой цветок? Воспринимается сразу весь зонтик, а еще проще --целая гора. Цветет тмин. Не знаю, кто как, а я люблю зонтичное. Мне нравится сама конструктивная схема зонтичного растения. Если рас-тение обращено к небу, к космосу для того, чтобы улавли-вать энергию, свет, волны, импульсы, точно так же, как мы пытаемся при помощи металлических антенн улавливать радио- и телеволны, то посмотрите на зонтик тмина, или дягеля, или обыкновенного огородного укропа -- какая чет-кая и разумная схема! Один стержень (стебель) делится вдруг на множество лучей, направленных по сторонам и кверху. Растение как бы подставляет себя солнцу и небу. Именно так, похоже, мы подставляем раскрытые ладони под первые капли давно ожидаемого дождя. Но стремление взять от неба как мож-но больше заставляет каждый лучик, каждую "спицу" зон-тика разделиться еще на лучи, образовать новый, само-стоятельный зонтик. Как если бы, при жажде прикоснуться к дождю и воспринять его, на кончике каждого нашего пальца вросло бы еще по ладони, с растопыренными паль-цами. У нас это было бы безобразно и уродливо, у зонтич-ных получается красиво, ажурно, стройно. В конце концов каждое почти растение разветвляется на все более и более мелкие ветви, дабы превратить себя в антенну и дабы антенна эта получилась наиболее эффек-тивной, но согласитесь, что не у каждого растения мы встречаем такую стройную и ясную схему. Словно прочие растения набрасывал свободным и фантазирующим каран-дашом раскованный в своем творчестве художник, а зон-тичные вычерчены прилежным и педантичным чертежни-ком. На каждом кончике этой сложной и экономичной антен-ны присело по крохотному мотыльку с белыми или зеленоватыми крылышками. Отдельный цветочек надо раз-глядывать в увеличительное стекло, а в целом -- белая кипень около тына и даже вот белая газовая вуаль над про-сторным склоном холма, ведущего к нашей речке. Зонтичные для меня -- признак полнокровного лета, во-шедшего в силу. Если бы я был художник и если бы захотел написать этюд под названием "Лето", я бы изоб-разил тот угол нашего запущенного беспризорного сада, где около покосившегося тына белой пеной, белыми клуба-ми поднимаются душистые зонтичные травы. С весны -- тын, да земля, да куст крыжовника около тына. Но вдруг вскипает белая волна и захлестывает и то-пит под собой и землю, и крыжовник, и сам забор. Надо поднять руку, чтобы достать до верхушек трав. *** Лет семь назад я провел три недели в Дании. На одной кре-стьянской ферме я увидел некое зонтичное растение, поразившее меня своими размерами. Право же, в нем было не менее трех метров. На такую высоту оно поднимало зонты, мало чем отли-чающиеся в размере от настоя-щих дождевых зонтов, от кото-рых и получило название все это зонтичное семейство. Я спросил у фермера, нельзя ли набрать семян. Фермер ух-мыльнулся, как, вероятно, ухмы-льнулся бы наш крестьянин, ес-ли бы у него попросили семян репейника, горького лопуха. Тем не менее я набрал горст-ку семечек, завернул их в бумагу и положил в спичечный коробок. Я предвкушал удивление наших деревенских жи-телей, которые вдруг увидели бы где-нибудь около своего огорода огромное растение -- каждый зонтик по тележному колесу. Около дома была площадка, маленький пустырек, осво-бодившийся, когда сломали некоторые дедовские построй-ки. Мы решили засадить эту площадку по краям шиповниковыми кустами и рябинами, а в середине вишневыми деревьями. Тут на рыхлую землю я и выбросил дальние, можно сказать, заморские семена. Сначала я колебался. Вспоминались разные поучитель-ные истории. Как заполонила все водоемы Европы случай-но завезенная канадская злодея (прилипла к днищу ко-рабля), прозванная даже потом водяной чумой. Как американская семья путешествовала по Африке и мальчик привез домой две улитки, и как мать мальчика выбросила этих улиток за окно, и как они вскоре съели раститель-ность целого штата. Некоторые странички о сорняках из книги Александра Васильевича Цингера "Занимательная ботаника" тоже не давали покоя. "Что такое сорные травы! Ученые-специалисты разде-ляют их на несколько различных категорий, но мы, не вдаваясь в подробности, будем называть сорными травами все те растения, которые независимо от нашего желания и даже наперекор нашим стараниям засоряют поля, луга, огороды и сады... Представьте себе, что мы с вами на глобусе стали очер-чивать области естественного распространения различных видов растений. Из тех примерно 250 тысяч видов высших растений, которые изучены, подавляющее большинство ви-дов было бы отмечено на нашем глобусе лишь небольши-ми участками, а иногда всего каким-нибудь одним остров-ком. Наберется лишь немного десятков таких растений, которые расселились если не по всему свету, то на поло-вине всей суши и более... Это -- весьма важная особен-ность многих из тех трав, которые мы старательно искоре-няем с огородных грядок и с садовых клумб. Они -- "граж-дане мира", космополиты. У каждого из них есть, конечно, своя родина, то место, где когда-то впервые вырастал тот или иной вид, но они отлично уживаются и далеко за пре-делами этой родины: и в Северном полушарии и в Южном, и в Старом и в Новом. Почему? Может быть, они отличаются особой неприхотливостью, невзыскательностью к усло-виям жизни? Нет! Любой опытный садовник ботанического сада скажет вам: -- Сорная трава отлично растет там, где мы ее стара-емся уничтожить, но на приготовленных для нее грядах, несмотря на все наши заботы, зачастую одни только... яр-лыки с названиями... Быстроту и упорство размножения сорных трав лучше всего можно было проследить в тех случаях, когда они вторгались и заполняли новые для них местности. Среди очень распространенных наших сорняков есть чужеземцы... Возьмем, например, невзрачный канад-ский мелколепестник, в песчаных местностях заполнивший все пустыри, залежи, дороги, берега рек... Это -- один из знаменитых "завоевателей" Европы. Он случайно попал в Париж в середине XVII века. Сохранились сведения, что его хохлатыми плодами было набито привезенное в 1655 го-ду из Канады чучело птицы. Щепотка плодов случайно разлетелась по ветру, семена попали на подходящую поч-ву. Проросшие растения развились, и в результате лет че-рез сорок мелколепестник сделался по всей Европе самым обыкновенным растением. За последние полвека, уже на моей памяти, --пишет далее А. В. Цингер, --и отчасти на моих глазах, произошло вторжение к нам другого американского растения -- паху-чей ромашки... Она стала распространяться по Европе с начала 70-х годов прошлого столетия... ботаники полагают, что ее семена были завезены с американским зерном. На моей памяти пахучая ромашка заполнила Тульскую губер-нию. Я отлично помню, как отец мой ездил на ботаниче-скую экскурсию на берег Оки, километров за 60 от наших мест, и привез оттуда первый экземпляр пахучей ромашки, которая заняла тогда одно из почетнейших мест в его гер-барии. Прошло лет пять, и американскую ромашку можно было легко найти по всей линии Московско-Курской доро-ги, прорезывающей наш район от севера на юг. Прошло еще лет пять, и она стала встречаться все дальше от же-лезнодорожной линии, а еще лет через пять все края дорог, все незаезженные улицы деревень, все дворы, все пустыри сплошь были заселены американской эмигранткой. Ступая по коврам пахучей ромашки в нескольких шагах от дома, было смешно вспомнить радость отца, нашедшего "редко-стную новинку". Мне тоже стало мерещиться по ночам, как наше село, наши поля и сады окружают со всех сторон полчища трехметровых гигантов, наступающих стеной и заполняющих все вокруг. Вот уж нет ни деревенек на склонах холмов, ни разнотонных полей ржаных, ячменных, картофельных, гречишных, клеверных, гороховых, овсяных и льняных, нет ни тропинок, ни дорог между этими полями, но всюду --ровные непроходимые заросли трехметрового зонтичного сорняка, вроде сплошного леса, вроде тайги. Люди разбе-жались в другие места, замерла вся жизнь, на корню ист-левают брошенные дома, чьи крыши едва выглядывают из дремучих зарослей. Американская ромашка -- пустяк! Каких-нибудь 10 --15 сантиметров от земли, мягкий коврик под босыми нога-ми. Другое дело, когда древовидные растения, высеянные моей легкой преступной рукой, начнут распространяться вдаль и вширь, завоевывать луга, берега рек, овраги, поля, дороги, деревни... Но дело было сделано, семена брошены в почву, раски-даны по земле. Теперь их обратно не соберешь... На другой год никаких необыкновенных растений на моей площадке не проросло. Потом начали разрастаться деревья и кусты, которые, как редко я их ни садил, через три года перепутались, образовали густоту, колющую мешанину, усугубляющуюся летом крапивой, репейником и всякой другой травой. Однажды мне понадобилось залезть в эту зеленую гу-щу для того, чтобы попытаться спасти куст жасмина, со-всем затененный соседними деревьями. Едва ли не ползком я пробрался под непроницаемый для солнца полог рябиновых и вишневых ветвей и увидел, что под их пологом не растет даже трава. Куст жасмина погибал. Торчали сухие палки, и только два зеленых побега говорили о том, что борьба за сущест-вование продолжается и пульс еще бьется. Я знал, конечно, что в конце июня пересаживать расте-ния нельзя. Но этот куст был мне очень дорог. Увидев, что он еще жив и борется, мне захотелось оказать ему немед-ленную, хотя бы рискованную помощь. В конце концов, ес-ли окопать растение со всех сторон, подальше от стволов, от стеблей, и как можно глубже, если выворотить его по-том вместе с глыбой материнской земли и опустить эту глыбу бережно в большой таз, и бережно перенести, и бе-режно поместить в заранее вырытую яму в хорошем месте, а потом поливать и ухаживать... поболеет, перестрадает, но для своего же блага. С жасмином я так все и сделал и тогда увидел, что за-гораживаемые сухим жасминным кустом, то есть в еще боль-шей и глубокой тени, без всякого травяного соседства, из влажноватой гладкой земли растут два больших, продол-говатых, пятилопастных, на толстых черенках лопуха, со-всем не похожие на какие-нибудь наши местные лопухи. Я рассказал о своей находке за столом во время обеда, и моя сестра Екатерина Алексеевна, человек очень внима-тельный к природе, меня огорошила. -- Это растет какое-то твое заморское растение. А ты разве не знал? И прошлый год оно там росло, и три года назад. Только оно не вырастает как полагается, потому что ему там очень плохо. Если нельзя пересаживать среди лета древесный куст или деревце, то тем более нельзя этого делать с травяни-стым растением. Но удачная пересадка жасмина вдохно-вила меня на дальнейшие садовнические подвиги, а вернее сказать -- глупости. Мой пересадческий зуд подхлестывался воображением, которое почему-то не рисовало, как засыха-ет и гибнет неведомое растение, уже перенесшее несколько лет тяжелых невзгод, но рисовало только радужные карти-ны: как хорошо этому растению на новом месте, как оно радуется и, достигнув той, памятной мне высоты, набирает огромный зонт, расцветает и, благодарное, сыплет мне в пригоршни щедрые многочисленные семена. Как ни глубоко я окопал со всех сторон несчастное ра-стение, оно не хотело колебаться, и, взяв еще поглубже, я с отдачей в сердце услышал, как под острым железом хру-стнул толстый и сочный корень. Сестра же и начала ухаживать за обоими новоселами. Тотчас она их полила и сказала, что будет поливать каж-дый день утром и вечером. На другое утро я пошел поглядеть на свои растения и увидел, что оба чувствуют себя хорошо. За жасмин я не опасался. Но благополучие неизвестного растения показа-лось мне мнимым. Ведь даже и сорванный цветок, постав-ленный в воду, не вянет несколько дней. С другой стороны, почему ему завянуть? Ему, правда, пришлось проделать принудительную эмиграцию, но ведь из каких условий в какие? Или не главное, что из плохих условий в хорошие, а главное, что из привычных в непри-вычные? Обращались же с ним по возможности бережно. Не выдернули ведь, не бросили на новое место -- расти как знаешь. Пересадили вместе с материнской землей. Корень, правда, пришлось перерубить. Но у какого эми-гранта не перерублены корни? Однако выживают, живут. Без крупицы материнской земли. Отрождаются и живут. Тем более что за моим "эмигрантом" предполагался уход. Через три дня сестра пришла из сада, заметно отводя взгляд. -- Ну как наш "датчанин"? -- Да ведь, кажется, ничего. Большой лист, правда, прилег на землю. Я его загородила газетой. Может быть, ему слишком жарко? -- Там рассеянный свет. А под газетой вовсе не будет никакой жизни. Газету надо убрать. Но увы, газета была уже как белая простыня, которой накрывают с головой только что отошедшего человека, по-койника. Второй лист пока продолжал держаться, не сникал, не обвисал, как тряпка. Значит, шел снизу, от корней неко-торый напор соков, который заставляет стебли трав стоять вертикально и быть упругими, а листья деревьев держаться даже горизонтально, что гораздо труднее. Перерубленные корни борются там, в земле. Им нужно питание, идущее сверху, чтобы успели зарубцеваться раны, чтобы успели вырасти новые, аварийные корешки. Изо всех сил они стараются поддержать один лист, ибо с двумя справиться им не под силу. Но вот и второй лист дрогнул и сдал. Некая слабость, вялость разлилась по нему. Так начинает слабеть волей-больный мяч, когда из него через незаметную дырочку на-чинается утечка воздуха. Корни не в силах больше поддерживать лист в напря-женном, живом, рабочем состоянии. Лист, в свою очередь, перестает подавать корням то, что им нужно. Растение по-гибает. Какой выход оно может найти из создавшегося положения? Какие меры принять? По-видимому, на наш человеческий взгляд, -- никаких. Положение его безвы-ходно. Какое же именно растение загублено мной, я мог толь-ко гадать. Судя по ботаническим атласам, это мог быть какой-нибудь из борщевиков. Например, Монтеверде пи-шет: "Борщевик пушистый. Крупное зонтичное, ветвистый стебель которого достигает 2--3 метров. Листья большие, сверху голые, снизу пушистые, пластины их перисто рассе-чены на 5 -- 7 крупных перисто-лопастных долей... Дико ра-стет в лесах Крыма и Закавказья; разводится в садах. Цветет летом. Из других наших исполинских борщевиков в са-дах чаще разводится борщевик волокнистый, встречающий-ся в гористых лесах Крыма и Кавказа... А мог быть и каким-нибудь из наших борщевиков. Например, вырос бы он у меня, выхоженный с таким тру-дом, привел бы я к нему наших мужиков поглядеть на за-морское диво, а мужики бы рассмеялись: "Да вон в Крутовском овраге, в лесу, такого дива сколько угодно!" Для новеллы лучшего конца, пожалуй, и не придумаешь. Однако пока я лазал по ботаническим атласам, жизнь продолжалась. Там, где сходились около земли два увяд-ших листа, вдруг появился острый, желтоватый, похожий на волчий клык, росток. Через два дня он поднялся до десяти сантиметров, а потом, еще через несколько дней, стал длинным, зеленым, сочным и развернулся в новый лист. У основания этого нового листа прокусил землю еще один волчий клык. Растение победило все невзгоды, в том числе и мою глупую безвременную пересадку с места на место. Теперь не будем гадать. Теперь растение само рас-скажет о себе все, что мы сумеем воспринять, глядя на него и сравнивая с другими растениями. ...Тмин, в связи с которым мне вспомнилась эта исто-рия, среди зонтичных считается карликом. Много-много, если он поднимет свои зонтики на полметра от земли, и то где-нибудь среди высокой травы, в кустах, около прясла. Тмин семидесяти сантиметров ростом надо считать из ряда вон выходящим. На открытом же, притоптанном скотиной месте, вроде нашей горы, он поддерживает ту самую "ву-аль" своего цветения на высоте чуть-чуть повыше обыкно-венного школьного карандаша. Должны были приехать друзья, и мне понадобилось три горсти тминных семян, чтобы приготовить настойку. Однако, как и во всяком деле, когда ходишь просто так, кажется -- вся земля засеяна тмином, но когда надо насобирать, он куда-то весь исчезает. Сосед подсказал: -- Ступай на место бывшего вашего залога. -- Почему? -- Как же? Дедушка Алексей Митрич, бывало, идет по дороге, увидит тмин, сощипнет -- и в карман. А потом на своем залоге рассеет. Подсевал, значит. От тмина и сено душистее, коровы с аппетитом едят, и молоко полезнее, и так, если понадобится, в огурцы, в капусту, в графинчик. А то и в хлеб добавляли... Я подумал, что насчет дедушки -- фантазия моего со-седа, но придя на место, где раньше был наш залог, я дей-ствительно увидел изобилие тмина, оттесненного, правда, тракторными и автомобильными колеями, буграми и ямами, и тотчас насобирал несколько горстей его замечатель-ных, душистых и целебных семян. Хотя и случайно, но так и получилось, что подсевал дедушка для своего внука. x x x БеремМахлаюка:"Пижма обыкновенная. Народные назва-ния: полевая рябина (большин-ство областей РСФСР), трилист-ник (Сибирь), горлянка (Тульская, Воронежская обл.), девясильникжелтый(Пермская, Кировская обл.), маточник (Во-ронежская обл.), пижма дикая, горлинка (УССР)..." Ну, во-первых, если уж гово-рить о народных названиях, то вряд ли кто именно так и ска-жет по-книжному: "полевая ря-бина". Получилось бы очень искусственное, неточное название. Скажут (в большинстве областей РСФСР) не полевая рябина, а рябинник. И в этом есть тонкость. Пусть не садовая, не черноплодная, не невеженская, не лесная, не гранатовая -- полевая, но все-таки ни-каких ягод. Правда, что листья этой травы немного похо-жи на рябиновые, а кисть цветов похожа на желтую ря-биновую кисть. То есть, значит, цветы похожи на ягоды. Ну, значит, и есть рябинник. Трава, напоминающая рябину. Что касается названия "пижма", то я за сорок семь лет своего существования на земле ни разу не слышал этого слова из уст других людей, но исключительно читая в кни-гах. Вероятно, оно употребляется только на Украине и в более южных российских областях. Мое лирическое отношение к этой траве вполне объяс-нимо. Рябинник для меня почти всегда синоним и как бы олицетворение тревожной грусти. Это позднелетний, пред-осенний цветок. Когда растут васильки и ромашки, колокольчики, незабудки, купальницы и ночные фиалки, когда небо звенит жаворонками, а ольховые кусты около реки соловьями, когда кажется, что лето длится долго, если не всегда, и что все еще впереди, рябинник тогда только набирает листву, кустится, не бросаясь в глаза пешеходу и не оказывая никакого влияния на его настроение. Когда же рябинник достигает своей метровой высоты и распустит ярко-желтые кисти своих цветов, обозначив собой все тро-пинки, дороги, межи, края полей, канавы, границы сельских кладбищ, тогда поздно думать о лете, надо считать, что оно прошло. Расцветает рябина для лета как приговор, как запоздалый диагноз распространенной теперь болезни, когда уж ничем нельзя помочь, даже и радикальным но-жом хирурга. Нет, вокруг еще много тепла и света, еще нет никаких очевидных признаков осени, холодных ветров, моросящих дождей, черной земли, черной темени. Все сияет, зеленеет, золотеет, дышит зноем, утопает в небесной лазури. Но сердце над расцветшим рябинником знает уже вопреки бездумному летнему полдню, что где-то в очень большой глубине природа дрогнула, надорвалась, надломилась и песенка, как ни грустно, спета. Цветы рябинника на зем-ле как крик журавлей в небе, как желтый лист, вдруг упавший на речную воду при внезапном и сильном порыве ветра. А казалось бы -- мощное, пышущее здоровьем растение, не томный цветочек, не худой стебелек, сгибаемый ветром так и сяк. Зацветает рябинник. Не успели оглянуться, уже зацве-тает рябинник. Не успеешь оглянуться, как уже торчат из-под снега его сухие темные стебли. Ведь если торчит из-под снега какая-нибудь трава, то в первую очередь рябин-ник. И зимний ветер тихонько звенит в его пересох-ших ломких стеблях, и птички шелушат его почерневшие кисти, роняя на снег мелкий мусор и мелкие, как пыль, семена. x x x Сколько бы мы ни убеждали широкие массы трудящихся, что они совершают грубую ошибку, называя ромашками цветы, кото-рые на самом деле называются поповником, мы не заставим их отказаться от первичного, освященного веками и даже искусст-вом (песнями, во всяком случае), представления о ромашке как о крупном цветке с желтой плоской серединкой и с крупными белы-ми лепестками по краям. "Давай погадаем на поповни-ке?" Так, что ли? "И не выросла еще та ромашка, на которой я тебе погадаю". "И не вырос на земле тот поповник..." Нет уж, пусть лучше все мы оши-баемся, но останемся с ромашкой. А между тем книга пишет о цветке, на котором мы гадаем, обрывая белые лепестки, что у него, у этого цветка, "цветочные корзинки одиночные, крупные, белые, похожие на ромашку". Вот как. Лишь похожие на ро-машку. Но товарищи и дорогие друзья! В конце концов назва-ния цветам даем мы, люди, не зная, как они называются на самом деле. В конце концов мы переименовываем целые города. Так ли уж сложен, даже с точки зрения чистой науки, вопрос--считать поповник разновидностью ромаш-ки и наряду с другими разновидностями, с ромашкой ап-течной, душистой, долматской, римской, собачьей, непаху-чей, розовой и мясокрасной, писать еще, скажем, ромашка крупная? Интересен в связи с ромашкой (простите, с поповни-ком) еще и такой вопрос. Если все в природе целесообраз-но (а так оно и есть), то мы, встречаясь с каким-нибудь явлением, всегда вправе спросить: а зачем? -- Зачем дереву листья? -- Чтобы улавливать солнечную энергию и углерод, чтобы выделять кислород, чтобы испарять влагу, чтобы осуществлять фотосинтез. -- Зачем растению корень? -- Чтобы устойчиво держаться в почве и усваивать из почвы нужные вещества. -- Зачем тычинки и пестики? -- Тычинки вырабатывают пыльцу, а пестик является женским органом размножения. -- Зачем одуванчику парашютик, клену крылышки, ре-пейнику колючки-зацепки, ковылю пушистая ость, земля-нике сладкие сочные плоды? -- Чтобы удобнее распространять по белому свету свои семена. -- Зачем цветам аромат? -- Вопрос неясный и спорный. Последние опыты пока-зывают, что в приманке насекомых он играет третьестепен-ную роль. Высказывались предположения, что он предох-раняет цветы от озябания, но цветы пахнут и в жаркое вре-мя. Можно предполагать, что аромат создает вокруг цветка микроклимат, микросферу (нечто вроде скафандра), но многие цветы не пахнут и тем не менее прекрасно себя чув-ствуют в земных условиях. Если цветы влияют на своих соседей и либо угнетают, либо поощряют их, то, может быть, не последнюю роль в этом играет аромат цветов? А может быть, это средство связи между цветами? Может быть, обычный экземпляр ночной фиалки лучше себя чув-ствует и лучше растет, если знает, что неподалеку на зем-ле растут другие экземпляры этого же вида? Одним сло-вом, вопрос неясный и спорный. -- А зачем поповнику (то есть ромашке) белые длин-ные лепестки? -- На этот вопрос ответа нет. -- Архитектурное излишество? Чистое искусство? Не-известная нам необходимость? Не знаем. Если приманивать насекомых, то одуванчик--ведь желтый--делает это лучшим образом. Да и мало ли жел-тых цветов, к которым прилетают пчелы, шмели, мухи, ба-бочки. Ромашка вполне могла бы обойтись своей желтой серединкой. Ведь это и есть ее цветы, а про белые лепестки говорится, что они хотя и пестиковые (по происхождению), но ложные и в процессе размножения никакого участия не принимают. В природе много разных загадок. Так, например, мно-гие поколения ученых пытаются разгадать, почему кукуш-ка откладывает яйца в чужие гнезда. Зачем птицы совер-шают перелеты почти через весь земной шар? Не меньшую загадку представляют неожиданные, фантастические ми-грации некоторых грызунов, когда несметные полчища лем-мингов устремляются даже в океан, где гибнут. Секрет, подобный ромашкиному, не столь вопиющ, из ряда вон выходящ и очевиден. Он как бы незаметен на скользящий поверхностный взгляд, но он такой же право-мочный секрет, в ряду других секретов, которые природа нам преподносит. Счастливая случайность для нас, что ромашки цветут яркими белыми лепестками. Представьте себе, сколько бы мы потеряли, если бы это растение спохватилось и решило избавиться от праздного украшательского излишества и цвело бы только желтыми плотными, похожими на пуго-вицы, лепешечками. Кошмар! С ромашкой связано и еще одно мое ощущение. Кра-сив и пышен цветок хризантемы, а я его не очень люблю. Я знаю, что хризантема так или иначе, рано или поздно выведена, произошла от ромашки. Поэтому, когда я держу в руках мохнатую шапку, состоящую из сотен перепутав-шихся, как мочалки, лепестков, я все равно сквозь эту мах-ровую путаницу вижу первоначальную четкую схему ро-машки, и ромашка каждый раз загораживает для меня хризантему, мешает ее воспринять и полюбить. x x x "И вот былинку понесла ре-ка",-- проходит ритмичным по-втором в романе Леонова "Рус-ский лес". "И в небе каждую звезду, и в поле каждую былинку",-- бла-гословляет А. К. Толстой. В песне жалуется девица, что она сирота, "как былинка в по-ле". И никак не могла бы девица в песне сослаться на какой-ни-будь другой цветок. Как незабуд-ка в поле, как ромашка в поле, как колокольчик в поле... Поче-му-то все эти цветы (а их ряд можно продолжать) не несут до-полнительного заряда грусти и тревожной тоски. Такой заряд несет в себе другое слово -- былинка. А в сущности, что такое былинка? Среди двухсот пяти-десяти тысяч видов трав и цветов (или сколько их там?), известных человеку и обозначенных названиями, никакой былины нет и не было. Что такое былина? Нечто близкое, обобщенное, вроде -- "животины", применительно к живот-ным? Может быть, так оно и есть. Может быть, народ про-звал былинкой всякую одинокую, сиротливую травинку, а тем более засохшую, прошлогоднюю. И все же одна из самых известных трав так прямо и называется в наших местах--былина. И если сказать ко-му-нибудь: "Я пойду и нарву былины",--никто не подума-ет, что нарву сурепки, дягиля, молочая. Но все так и поймут, что я пошел за былиной. Растение это--обыкно-венная горькая полынь. Не трудно вообразить, какое возражение вызовет по-следняя фраза у ботаника, потому что она и впрямь бота-нически неграмотна. "Какую же полынь,-- строго спросит ботаник, -- вы имеете в виду: обыкновенную или горькую?" Ибо существуют на свете полыни: обыкновенная, австрий-ская, горькая, ме