гад давать разные травы больным людям? Проще предположить, что в детстве кто-то передал ей золотые крупицы знаний, о которых мы говорили, а вместе со знаниями заронили интерес, привили любовь. В лесную избушку на берегу Днепра бе-гала княжеская дочка к какой-нибудь знахарке (от сло-ва "знание", "знать"), на княжеском ли дворе какая-ни-будь нянька оказалась носительницей редкостных знаний и выбрала смышленую княгинюшку как наследницу, мо-нашка ли в киевском монастыре, известный ли офици-альный врач Руси, грек Моанн Смер, выписанный из Царьграда дедом Добродеи Владимиром Мономахом, успел благословить и напутствовать... Но скорее, лечение травами было тогда более обыкновенным делом, чем нам теперь представляется. Вероятно, существовала опреде-ленная медицинская культура, и оставалось только во-брать ее, обобщить накопленный опыт. На пустом месте Добродея возникнуть не могла. Читаем в заметке дальней-шие сведения о ней. "Евпраксию рано просватали за византийского цареви-ча Алексея Комнина, и, когда ей исполнилось 15 лет (зна-чит, допятнадцатилетняя девчонка врачевала знатных и крестьян! -- В. С.}, она со свадебным поездом отправилась в Царьград. Здесь по обычаю страны ей дали новое имя Зоя. Овладев греческим языком, она серьезно зани-мается изучением трудов знаменитых греческих медиков Галена, Гиппократа, беседует с учеными-современниками. Здесь в Византии Евпраксия и написала свой научный труд -- единственный сохранившийся древнерусский лечеб-ник. Написанный на греческом языке, он в значительной степени основан на опыте народной медицины Древней Руси. Сочинение Евпраксии состоит из пяти частей. Первая содержит общие сведения о гигиене, рассматривает влияние времен года и разных климатических условий на ор-ганизм. Отдельные главы повествуют о движении и покое, о сне и пробуждении, о пользе бани, "которая очень пре-дохраняет здоровье и укрепляет тело". Следующую часть можно было бы назвать гигиеной матери и ребенка. Затем Евпраксия пишет о разумном под-ходе к питанию. Две последние части посвящены внутрен-ним и наружным болезням. В конце прошлого столетия русский историк X. М. Лопарев нашел это сочинение в Италии, во Флорентийской библиотеке Лоренцо Медичи и установил, что автором труда является наша Мстиславна. Он пишет: "Трактат Зои имел для своего времени важное значение, это дока-зывает факт пользования им со стороны греческих меди-ков, которые ставили Зою рядом с другими врачебными знаменитостями". (Григорьева Н. Киевская Добродея.-- Работница, 1967, в"-- 7). Можно найти где-нибудь и вычитать, сколько лекарст-венных трав использовала в прошлом народная медицина Грузии (372 травы), как обстояло дело с народной меди-циной в Армении, какого мнения был о целебных травах Авиценна, и заодно узнать, что в Риге уже в 1291 году существовали две аптеки, торговавшие травами. Я думаю, если поинтересоваться уже не из книг, а у живых людей, наверное, мы узнаем, что лечились травами и ненцы-оленеводы, и манси, и эвенки, и тунгусы, и але-уты, и каждый народ, живущий среди трав и деревьев. Нельзя сказать, что современная, сверкающая хроми-рованной аппаратурой и ослепляющая белизной халатов медицина вовсе отрекается от трав и растений. Да и как бы она отреклась, если большая часть ее средств идет от растений. Хина--это кора дерева, опий--это мак. Атропин, сердечные средства из наперстянки, анис, мята и ландыш, не говоря уже о валериане, даже и пенициллин -- плохо было бы без всех этих средств современной медицине. Не напрасно один очень крупный современный медик воскликнул, что он отказался бы быть врачом, если бы не было наперстянки! Вытяжки, экстракты, настойки, соки, сиропы, все эти витаминные и лекарственные шарики доступны каждому человеку, стоит ему только зайти в аптеку. Почти в каждой аптеке, существует отдел, где торгуют травами. Тмин, зверобой, мята, анис, полынь, крапива, кустарник можжевеловая ягода, медвежье ушко (толок-нянка), подорожник, березовые почки, липовый цвет, тысячелистник, кукурузные рыльца, шалфей, бессмертник, ромашка, девясил, шиповник, кора крушины, мать-маче-ха обыкновенны и повседневны в любой аптеке. Конечно, не всегда могут оказаться там корень валерианы, аир и калган, золотой корень или салеп, но, скажите, с чем только не может быть временных перебоев! Я хочу ска-зать, что в целом торговля травами налажена хорошо. Есть ботанические сады, где изучают и возделывают целебные травы. Есть многочисленные кафедры при крупнейших университетах, где тоже занимаются травами, есть Академия наук СССР, есть Академия медицинских наук СССР, есть академии наук в союзных республиках, есть фармацевтические институты, есть Центральный аптечный научно-исследовательский институт, есть, наконец, ВИЛАР -- Всесоюзный институт лекарственных растений, ко-торый только и занимается целебными травами, рассыла-ет экспедиции в разные концы страны, выращивает сотни и тысячи растений, исследует, рекомендует, внедряет. Есть, наконец, многочисленные издания -- замечательные книги о лекарственных растениях, доступные каждому че-ловеку в СССР... И вот, оказывается, вместе со всем этим есть, встреча-ются, существуют знахари и знахарки. Мне это показа-лось столь забавным, что я стал искать случая непре-менно познакомиться хоть с одним, хоть с одной из них. В самом деле, когда не было книг, выходящих сто-тысячными тиражами, когда не было в каждом селе мед-пункта, когда знания могли передаваться только устно от одного человека к другому и копилка знаний вовсе не представляла из себя книги в ширпотребовском картон-ном переплете или хотя бы рукописного травника, сущест-вующего в единственном экземпляре, тогда можно было представить себе эту копилку... У меня лично понятие о знахарях, о травниках и травницах связывалось с замше-лой избушкой где-нибудь в дремучем лесу или избой в деревне (обязательно на краю деревни), наполовину ушедшей в землю. И встретит согбенная старушка или старичок-лесовичок, и полезет старуха на полку, за бож-ницу или покопается в старом сундуке, достанет кусочек сухой травы. Поколдует над ним, дунет, плюнет, а потом уже даст в руки и расскажет, как пользоваться. Никогда не приходилось встречаться с знахарями, а литература, кино, вообще искусство создали такое вот идиллистическое представление о них. Вспомним знаменитое полотно Михаила Васильевича Нестерова. Изображен лес. Землянка в лесу. Вокруг цве-тущие летние травы. Русская женщина, молодая и краси-вая, присела около землянки на лавочке, а из землянки выползает дед с пронзительно синими глазами. Пан, Дух природы. Колдун, ведун, знахарь. Женщина исполнена решимости, но одновременно сквозят в ней смущение и надежда. Называется картина "За приворотным зельем". Таинственно и красиво. Разве трудно дорисовать теперь внутренность старикова жилища, пучки трав, свисающие там и тут, мешочки с травами? Велика ли может быть та-кая землянка, просторно ли в ней? Каков размах знахар-ского дела? Гадать об этом не надо. Старик выходит из своего жилища, пригибаясь. Низкий потолок, и свету в землянке мало. Старик знает свое дело и дает щепотку приворотного зелья (сухой травы, корешков) или пузы-рек -- настойку в готовом виде. Существует еще и такой литературный образ собирате-ля трав. Раскрываю том Алексея Константиновича Тол-стого: Пантелей-государь ходит по полю, И цветов и травы ему по пояс. И все травы пред ним расступаются, И цветы все ему поклоняются. И он знает их силы сокрытые, Все благие и все ядовитые, И всем добрым он травам, безвредным, Отвечает поклоном приветным, А которы растут виноватые, Тем он палкой грозит суковатою. По листочку с благих собирает он, И мешок ими свой наполняет он, И на хворую братию бедную Из них зелие варит целебное. Государь Пантелей! Ты и нас пожалей, Свой чудесный елей В наши раны излей. В наши многие раны сердечные; Есть меж нами душою увечные, Есть и разумом тяжко болящие, Есть глухие, немые, незрящие, Опоенные злыми отравами, -- Помоги им своими ты травами!.. Вот я и говорю: ну какой можно было представить се-бе размах знахарского дела, если он ходит по полю, сры-вает по листочку и кладет в мешок? Пусть хоть и осьминный мешок (что маловероятно, исходя из нарисованного поэтом образа, легче вообразить небольшую суму через плечо), все равно, много ли натолкаешь травы в мешок? Я никак не мог освободиться от этих масштабов, ко-гда один молодой журналист (не буду говорить, где, около какого большого города) повез меня к настоящей будто бы знахарке, с которой будто бы он, Сергей, хорошо зна-ком. Воображались мне избушка, землянка, сума через плечо, старуха с клюкой, с носом, врастающим в подбо-родок, и седыми космами, но не вязалось с воображаемы-ми картинками уже одно то, что ехали к знахарке на такси. -- Отшельница? Хижина? -- пытался расспрашивать я. Но чем больше Сергей рассказывал о Митрофанихе (фамилия ее, допустим, Митрофанова), тем настойчивее внедрялось в мое сознание слово "усадьба". -- Странно, что к знахарке на такси, не так ли? -- Что тут странного? Она и сама в летнее горячее время, когда для сбора трав дорог каждый день, нанима-ет такси. _ ??? -- Ну да. Заключает договор с таксомоторным парком на все лето. Утром ежедневно ей присылают машину. -- Но ведь это же... -- Насчет денег, что ли? Тридцать рублей в день, -- и спокойно добавил, как о незаслуживающем внимания:-- Деньги у нее есть. О нестеровский старичок, вылезающий из темной зем-лянки, о государь Пантелей, обрывающий по листику и кладущий оные листики в суму: снился ли вам подобный размах? Небось такси не простаивает, ежели тридцатка-то в день. Надо, наверно, эту тридцатку на худой конец оправдать. И еще один мотив: техника двадцатого века на службе у знахарки! И ехали мы отнюдь не в лесные деб-ри, а в благоустроенный поселок поблизости большого города. -- Вы-то как с ней познакомились? -- Немного интересуюсь травами. Но, конечно, не на уровне лечения, хотя бы самого себя, а на уровне состав-ления домашних бальзамов. -- Сколько же вы берете трав? -- До сорока. Зверобой, аир, калган, кровохлебка, пустырник, мята, полынь, девясил, тмин, душица... Надо на каждой из сорока трав сделать спиртовый экстракт, а потом смешивать их в нужных пропорциях и разбав-лять до желаемой крепости. Или в чай по одной ложке... -- Бог с вами! Такое добро -- ив чай? Я тоже состав-ляю себе бальзамы и тоже до сорока составных частей. Впрочем, можно и восемьдесят... Значит, только бальза-мы и послужили причиной знакомства с этой, как ее, Митрофанихой? -- Не только. Однажды попробовали ее судить за то, что занимается лечебной практикой, не имея медицинско-го образования и диплома. Суд привлек внимание прес-сы, а я -- журналист. -- Умер, что ли, кто-нибудь от ее трав? -- От трав, если, конечно, не брать явно ядовитых, умереть невозможно. Пользы может не быть, но и вреда не будет. Пей мяту, крапиву, шалфей, подорожник -- ну какой от них вред? -- Осудили? -- Не удалось. Свидетелей человек восемьдесят вы-звали в суд. Но поскольку и правда никакого вреда они от бабки не получили, то наговаривать на нее не стали. Однако врачебной деятельностью заниматься ей запретили, и состоялось сожжение трав. -- Вот сюжет для живописного полотна! -- Но травы разве виноваты? -- Я все понимаю, но поймите и закон. Действительно, не имея медицинского образования и диплома, заниматься врачебной практикой... Если каждый начнет... -- Вы можете мне дать какой-нибудь совет? Ну хотя бы по составу бальзамов? Или по диете, если я случайно пожалуюсь вам на печень? Сразу скажете: не ешьте три "ж" -- жир, желток, жареное. Не так ли? Может быть, это тоже медицинский совет? И как же, не имея диплома... -- Разные вещи. Во-первых, это советование я никогда не сделаю своей профессией, главным делом жизни. Во-вторых, я за этот совет не возьму с вас пятерку. Между тем мы подъехали. Глухой забор. Тесовые во-рота и рядом калитка. Большая кнопка электрического звонка. Усадьба. Эту кнопку и нажимают все, кто захо-тел бы обратиться к Митрофанихе, к бабе Соне. Но я, пожалуй, буду называть ее просто Софьей Павловной. Нам открыла другая женщина, молодая, никак не подходящая по возрасту на роль хозяйки такой усадьбы. Видел я потом на усадьбе и еще женщин, можно ска-зать -- целый штат. Будто бы бывшие пациентки из благо-дарности приходят и помогают. Приходится верить. Но без этих вспомогательных женщин нельзя было бы по-нять, как одинокая, на восьмом десятке Софья Павловна управляется с заготовкой, сушкой и сортировкой трав, упаковкой их в ящики, как она успевает отправлять много-численные посылки с травой в разные концы страны, как ведет обширную (любой министр позавидует) переписку. Пройдя в калитку, мы оказались во дворе, который был бы чрезвычайно широким и просторным, если бы справа не стояло двух сараев. Левее -- сам дом. Крыль-цо. На крыльце Софья Павловна, полноватая, розоволи-цая, синеглазая старуха--платок на плечах, руки на животе, приветливая улыбка на губах. А в глубине глаз все же и вопрос: кто такие, зачем пожаловали? Но при виде Сережи тревога в глазах погасла. Свои немногие впечатления (мы провели у Софьи Пав-ловны полдня) я сейчас разгруппирую, чтобы дать поня-тие о каждой группе. Сад и огород. Шел дождь, под ногами на тропинках было склизко и грязно. Трава и кусты обдавали водой, поэтому с садом и огородом мы ознакомились очень бегло. Больших деревьев я как-то не запомнил. Но есть там кусты малины, смородины, есть и вишенье. По сторо-нам тропинок растут разные травы, которые в другом са-ду можно было бы считать за сорняки, за запущенность огорода, но которые здесь росли со смыслом, были посе-яны хозяйкой. На грядках я видел и ландыши, и любку двулистую, и наперстянку, но, конечно, не огород явля-ется главным поставщиком сырья для Софьи Павловны. Сараи. На чердаки обоих сараев мы забирались по обыкновенным приставным крестьянским лестницам. Чер-даки завешаны и заложены сушащимися травами. Заго-товка их поставлена на широкую ногу. Я думаю, если бы сложить все травы вместе, получилось бы несколько цент-неров. Много пижмы, тысячелистника, зверобоя, болиголова, пустырника, ромашки, мяты, таволги, тмина, укропа, кровохлебки, крапивы, чистотела, кипрея, дягиля, василь-ков. При всем том на чердаках, где развешаны и разложе-ны десятки трав, чистота и порядок. Смешанный аромат трав вдыхаешь жадно, ненасытно, даже крякаешь от удовольствия, словно пьешь очень вкусный и вместе с тем крепкий напиток. На земле перед лестницей нас заставили разуться, да и правда, было бы кощунством ходить по такому чердаку в уличных башмаках. Склады. Высушенные травы Софья Павловна хранит в больших картонных коробках, которые берет в продо-вольственных магазинах. Там они освобождаются из-под разного импортного товара. Картонными коробками заставлены коридоры в доме, терраса, чуланы, сени -- все, кроме трех жилых комнат. На каждой коробке сделана четкая надпись: аир, подорожник, одуванчик, валериана. Комнаты. Чистые, опрятные комнаты: одна--вроде горницы, другая -- кухня. И в той и в другой есть иконы. Некоторые в хороших окладах. Подарки. Большую комна-ту мы обошли и осмотрели, а в маленькой сели за стол. Есть, кажется, еще и спальня, но мы туда не ходили. Стол. Всевозможная деликатесная рыба. Пелядь (сы-рок), муксун, стерлядь-сыроежка, сосвинская селедка, осетрина, икра черная и красная, коньяки лучших сор-тов, разнообразные кагоры и собственные настойки и на-ливки, которые только и пригубливает из рюмочки сама хозяйка. -- Присылают. Не выбрасывать же! -- коротко поясни-ла нам хозяйка ассортимент стола. Теперь главная группа впечатлений. В разговоре я убедился, что у Софьи Павловны есть пусть и своеобраз-ное, но медицинское мышление. Речь зашла о больном с раковой опухолью, который четвертый год уж пьет лекар-ственные сборы Софьи Павловны. -- Что же, надеетесь? -- Так ведь рак! Не бог же я! Однако четыре года если не лучше, то и не хуже. -- У моего знакомого в Москве есть подозрение на опухоль, чтобы ему помочь, чем укрепить организм? -- Организм! Организм укрепишь, а опухоль куда де-нешь? Организму лучше -- и опухоли лучше. -- С какими больными чаще приходится иметь дело? -- Да ведь время-то какое? На месте не посидят. Все куда-то едут, торопятся, суетятся, опаздывают. На все нужны нервы. А где нервы, там и болезнь. Думают, язва от еды, а она от нервов. И сердца никудышные от того же, и желчь, и камни. -- Софья Павловна задумалась.-- Мужчин много обращается. Плачут. В семье ведь как? Всякое может быть, ругань и опять мир после ругани. А уж если этого самого нет, мирись, не мирись... -- Отчего такое поветрие? -- Те же нервы, я думаю. И потом--винище. Пьют без памяти, а хотят здоровыми и крепкими быть. -- Помогаете? -- Отчего же не помочь! Вот на днях ящик коньяку один привез. Дочь родилась, А хотел вешаться... Вообще же складывалась следующая картина ее деятель-ности. Первый бесспорный факт. Люди обращаются к ней уже с готовым диагнозом, находившись по сельским, рай-онным, а то и городским поликлиникам. Обращаются, прослышав о ней и рассуждая очень просто: вреда не бу-дет, а может быть... Так что определять болезнь, исследо-вать организм, делать многочисленные и сложные анали-зы (кровь, моча, кислотность желудочного сока, бронхо-скопия, рентген, электрокардиограмма, реакция "аперке" или "манту")--все это уже сделала за нее офици-альная медицина с ее современным оборудованием. В не-котором смысле можно сказать, что современная знахар-ка невольно паразитирует на теле официальной медицины. Во-первых, повторим: диагноз известен заранее. Но, во-вторых, известны заранее из многих книг и целебные свойства трав. В этих книгах все травы разложены по по-лочкам. Вот они, эти полочки. 1. Тонизирующие, возбуждающие и общеукрепляющие (перечислено 80 трав). 2. Успокаивающие -- 105 трав. 3. Применяемые при бессоннице --47 трав. 4. Болеутоляющие -- 218 трав. 5. Применяемые при головной боли -- 63 травы. 6. Противосудорожные и противоспазматические-- 88 трав. 7. Отвлекающие (средства рефлекторного действия -- 12 трав. 8. Применяемые при нервных и психических заболева-ниях -- 152 травы. 9. Сердечно-сосудистые -- 94 травы. 10. Применяемые при атеросклерозе -- 82 травы. 11. Применяемые при гипертонии -- 49 трав. 12. Повышающие кровяное давление -- 117 трав. 13. Применяемые при удушье и одышке -- 45 трав. 14. Желудочно-кишечные. Возбуждающие аппетит и улучшающие пищеварение--80 трав. 15. Слабительные--146 трав. 16. Рвотные-- 16 трав, 17. Противорвотные -- 24 травы. 18. Применяемые при язвенной болезни--41 трава. 19. Применяемые при различных желудочно-кишечных заболеваниях -- 153 травы. 20. Вяжущие--149 трав. 21. Мочегонные--242 травы. . 22. Потогонные -- 100 трав. 23. Уменьшающие выделение пота -- 11 трав. В таком же духе перечисляются еще многие и многие травы, как-то: применяемые при водянке и отеках, жел-чегонные, действующие на обмен веществ, кроветворные, кровоостанавливающие, жаропонижающие, молокогонные, противоглистные, применяемые при ревматизме и подагре, укрепляющие волосы... вплоть до отпугивающих насеко-мых, мышей и крыс. В каждом разделе мы видим десятки и даже сотни ре-комендуемых трав. Вопрос с травами настолько ясен, что обычно в южных городах (например, в Кисловодске) на базаре есть целые ряды травниц. Красиво засушенные, не перемолотые в труху, а цельными снопиками лежат тут тысячелистник, душица, чабрец, земляника, бессмертник. Грудками (на рубль) наложены калганный корень, де-вясил, аир. Клубеньки ятрышника, высушенные на ниточке, идут по 3 рубля 50 копеек за десяток. Облепиховые ягоды--40 копеек стакан. Но главное, на бумажках карандашом накорябано: "от давления", "от головной бо-ли", "от геморроя", "от язвы желудка". Начинаешь спра-шивать, как пользоваться, ответ один: -- Купите, тогда и расскажу. Стоит истратить рубль, чтобы услышать наставления травниц. Но, вклинившись два раза в ее частоговорку и переспросив и поставив ее в тупик (а это сделать нетруд-но), заставляешь ее протянуть руку под прилавок. Тебе протягивают все ту же книгу о лекарственных травах: Носаля, Махлаюка, Серегина с Соколовым... Итак, известен диагноз, известно и действие трав. Что остается на долю знахарки? Выбрать несколько трав, со-ответствующих болезни, скомбинировать их, то есть со-ставить то, что в государственных аптеках называется сбо-рами (почечный сбор, желудочный сбор, желчегонный сбор и т. д.), вручить этот сбор больному и... получить день-ги. Софья Павловна так и делает. Больше того, во многих случаях она действует заочно, не видя пациента в глаза. И даже не во многих, а в большинстве случаев. Больной присылает письмо, в котором подробно описывает свою болезнь. Так, как в поликлинике ему сказали. Баба Соня собирает травы и посылает их посылкой. Наложенным платежом. Просто и хорошо. Сергей говорит, что очень часто баба Соня не берет денег заранее. -- Вот погоди, -- говорит она, -- если поможет моя тра-ва, тогда и заплатишь. -- И будто бы идут потом от бла-годарных пациентов ящики итальянского вермута, доро-гие коньяки, красная рыба, икра, наличные деньги. Думаю, что альтруизм (человеколюбие) не исключает-ся из побуждающих мотивов Софьи Павловны. Действи-тельно, ей за семьдесят, два века не проживешь, на ее век, наверное, ей уже хватит. Можно было бы и приостановить бурную деятельность. Значит, помимо денег есть и другое -- любовь к травам, быть может, а то и к людям. Но, с другой сторона, на чистом альтруизме нельзя было бы арендовать на летние месяцы ежедневно такси (трид-цать рублей в день, девятьсот рублей в месяц) да еще со-держать штат помощниц. Тут к Софье Павловне пришел молодой мужчина за очередной, как выяснилось, порцией лекарства. Софья Павловна взяла из его рук большой мешок, который на-зывается картофельным, и пошла ходить между своих картонных коробок. Остановившись, она взглядывала испы-тующе то на одну коробку, то на другую, словно прицели-валась или дожидалась наития, потом запускала руку, вынимала большую горсть травы и клала ее в мешок. Пригоршня (две-три пригоршни) служила ей мерой, вмес-то наивных аптекарских весов, миллиграммов и кубических миллиметров. Отсюда горсть и отсюда горсть. Отсюда. Те-перь отсюда. Теперь этой добавить. И этой тоже... Парень ушел, унося на плечах мешок, набитый сушеными трава-ми. Хватило бы корове два раза наесться. Я посмотрел на Софью Павловну с новым любопытст-вом. "Вреда не будет,-- как бы сказал мне ее взгляд,-- все травы проверены, вредных среди них нет!" Еще раз пройдя по комнатам Софьи Павловны и ос-мотрев их, я увидел то, что непременно надеялся увидеть: стопу книг о лекарственных растениях. Конечно, каждый врач, каждый, там, нейрохирург дол-жен читать и читает книги по своей специальности, и в этом нет ничего странного, а тем более предосудительного. Напротив, было бы странно видеть современного врача, не читающего книг по своей специальности. Но, с другой стороны, если своя болезнь человеку за-ранее известна и если свойства трав изложены в книгах, то на чем же зиждется потребность людей обращаться к Софье Павловне и ей подобным? Платить втридорога не-известно за что. И это при бесплатной-то медицине, при всем ее могуществе и всеобщем уважении к ней! Не дей-ствует ли здесь врожденное, инстинктивное или из поколе-ния в поколение дошедшее до нас доверие к травам, под-сознательная надежда на то, что природа не подведет, выручит и спасет, особенно когда говорят "нет, нет и нет". Доверие это обоснованно. На природу действительно можно положиться. В ней есть все, что нужно человеку для здо-ровья и жизни: и целебные вещества, и пример жизне-стойкости, и красота. x x x В Главном ботаническом саду (в Москве) много сотрудников, много и телефонов. Я обзавелся номером одного из них, и это оказался телефон девушек-экскурсоводок в оранжерее. Трубку снимала то одна, то другая, и вскоре я стал различать девушек по голосам, по крайней мере двухэкскурсоводок -- Галю и Любу--я узнавал сразу. Надое-дал же я им одним и тем же воп-росом: когда зацветает Викто-рия регия? Вернее сказать, этот вопрос я задал при первом разговоре, при первом телефонном знакомстве, а потом они уже знали, зачем я звоню, и мне достаточно было спросить: "Ну как?" Меня уверили, что события надо ждать не раньше кон-ца июня, а то и в июле и что мне сразу же позвонят и вообще будут держать, что называется, в курсе. Поэтому, когда я так, на всякий случай набрал нужный номер в последних числах мая (скорее для поддержания знакомства и чтобы меня не забыли) и услышал, что она вчера уже отцвела, то я воспринял это чуть ли не как преда-тельство. Не со стороны Виктории регии, конечно, но со стороны девушек-экскурсоводок, обещавших предупредить меня о столь выдающемся событии. Однако девушки, разочаровав меня, тут же и успокоили: -- Да вы не волнуйтесь. Это ведь отцвел только пер-вый бутон. Теперь она будет цвести бутон за бутоном до сентября. Звоните, интересуйтесь... Вот я и звонил и надоедал своим коротким вопросом: "Ну как?" -- Приезжайте, -- наконец было сказано мне, -- бутон уже начал раскрываться, сегодня вы все увидите. -- В котором часу? -- Да хоть сейчас. Чем скорее, тем лучше. Мы привыкли время дня расписывать по событиям и часам. Значит, так. В час дня мне надо быть в одной ре-дакции. В половине первого я обещал заехать в книжный магазин. Сейчас половина одиннадцатого... как раз успеем заскочить в Ботанический сад, взглянуть на чудо из чудес, на Викторию регию, и мчаться дальше по лабиринтам и заранее расчерченным клеткам московского дня. Тут привмешался еще дополнительный психологический момент. Такое событие, такое зрелище! Хочется кого-ни-будь им угостить. Звоню одному приятелю (поэту), тороп-ливо захлебываясь, сообщаю: -- Понимаешь, Виктория регия, чудо из чудес... Один раз в жизни надо же посмотреть... Царица... в белоснеж-ных одеждах... Я сейчас еду, хочешь? -- В котором часу? -- Да сейчас же. Хватай такси и жми к входу в Бота-нический сад. Знаешь, где башенки... -- Какие башенки? -- Ты что, никогда не бывал в Ботаническом саду? -- Не бывал. Какие башенки? -- Ладно, таксист найдет. Через тридцать минут встре-чаемся. А в половине первого и мне надо в другое место. -- Нет. Сейчас не могу, -- вдруг вспомнил приятель.-- Обещали запчасти. Амортизатор. Редчайший случай, ни-как нельзя упустить. Давай завтра. -- Завтра будет уже поздно. -- Жаль, но сейчас я не могу. Понимаешь... амортиза-тор. Умелец принесет на дом и сам же поставит. Не могу. Скорее звоню другому приятелю (редактору): -- Виктория регия... Чудо... Посмотреть хоть раз в жизни. -- Пожалуй, я смогу подскочить, а куда? -- Ботанический сад... Желтые башенки, знаешь? -- Знаю, но, по-моему, они не желтые, а белые. Хоро-шо, через тридцать минут буду. Не опаздывай. А то у ме-ня в двенадцать часов летучка, а потом подписывать но-мер... Так, между делами и хлопотами помчались мы с разных концов Москвы к белым (или какие они там) башенкам у входа в Главный ботанический сад, надеясь в порядке все той же московской суеты взглянуть на чудо, на царицу в белоснежных одеждах, вдохнуть на бегу ее аромат и мчаться дальше и говорить потом, что мы видели, как цве-тет Виктория регия. День был жаркий, душный, и, уже выходя из машины, мой приятель вытирал платком виски, лоб и шею. Он был постарше меня и пополнее. Кроме того, гипертония. Кро-ме того, вчера вечером ему, как лицу официальному, при-шлось принимать иностранного гостя, и теперь он больше всего мечтал о бокале холодного какого-нибудь напитка. А время начинало поджимать. Быстро через обширный розарий, насыщенный густым ароматом тысяч пышно цве-тущих роз, мы шли к так называемой Фондовой оранже-рее Главного ботанического сада. В плотных розовых ис-парениях мой приятель почувствовал себя совсем плохо, но главное было впереди. Как только нас провели в помещение собственно оран-жереи, так и охватило нас влажное, душное тропическое тепло, по сравнению с которым летний московский день -- сама прохлада и легкость. Пальмы и кактусы, кофейные деревья и какао, лианы и гигантские молочаи, орхидеи и рододендроны, бананы и бамбук, агавы и юкки -- все это дышало, цвело, пахло в парной атмосфере искусственных тропиков, и я (не принимавший накануне иностранного гостя) понимал, что мой спутник здесь долго не выдержит. Между тем мы вошли в помещение с бассейном, имити-рующим уголок мелкой тропической заводи с антуражем из тропических же растений по берегам. Такого потока парной воды, какой представляет собой Амазонка, нет больше на земном шаре. На двести пять-десят километров в ширину расплескивается этот поток, прежде чем исчезнуть в необъятном (и парном же) Атлан-тическом океане. На протяжении тысяч километров Амазонка течет не в строгих берегах, но дробится на протоки и рукава, образует обширные заливы и заводи. Нетрудно догадаться, как прогревается вода в амазонских заводях, если они почти не текут, а глубина их меньше метра, по колено человеку, когда бы мог там оказаться человек и когда бы он рискнул встать на илистое дно в почти горячую воду, кишащую разными ядовитыми тварями. Надо полагать, эти заводи обширны (в масштабах самой ре-ки), иначе не водилась бы там (и только там) Виктория регия, один экземпляр которой в полном и пышном его развитии занимает водную поверхность в сотни квадрат-ных метров. Можно представить себе состояние немецкого путеше-ственника и ботаника Генке, когда он в 1800 году, про-бравшись на весельной лодке в глухие амазонские джунг-ли и выехав однажды из тенистой протоки, увидел вдруг первым из европейцев на широких просторах тихой заво-ди эту гигантскую лилию... "Силы небесные, что это?!"-- будто бы закричал он. Генке долго не мог уехать из чудесного тропического затона, не мог оторваться от созерцания царицы цветов, обнаруженной им, не мог покинуть ее. По пути же к лю-дям, в обыденный человеческий мир с его городами и государствами, академиями и музеями, книгами и газетами, он погиб, ничем не раздробив в своей душе неправдопо-добный и как бы даже приснившийся образ амазонской красавицы. Только его спутник испанский монах отец Лакуэва, разделивший с Генке созерцание сказочного цветка и уцелевший, добравшийся до людей, рассказал потом о виденном чуде. Когда же девятнадцать лет спустя второй европеец, а именно француз Бонплан, увидел, стоя на высоком берегу, заводь с огромными цветами и листьями, он в безотчет-ном восхищении едва удержался от того, чтобы броситься в воду. Еще через восемь лет француз же д'0рбиньи третьим из цивилизованного мира лицезрел царицу цариц, причем заросли ее простирались на целые километры. Ну, а у нас тут не обширная заводь, а бассейн, если мерить на квадратные метры, то метров, пожалуй, сорок, то есть, скажем, десять метров в длину и четыре в шири-ну. В тесной клетке сидит пленная царица под стеклянным потолком, в искусственно подогретой воде, а корнями--в кадке с землей, погруженной в воду. -- Ну вот смотрите нашу Викторию. К сожалению, бу-тон еще не раскрылся. Да, Виктория не цвела. Ее бутон продолговатый, оваль-ный, заостренный кверху, величиной, ну, скажем, с две ла-дони взрослого человека, если сложить их ладонь к ла-дони, а потом в середине между ними образовать пустоту, как бы для яблока; бутон этот, правда, слегка раздался, приоткрыв четыре щелочки (по числу зеленых чашелисти-ков), и уже показалось в этих щелочках нечто ярко-белое и словно шелковое, но до цветения было еще далеко. -- Да вы подождите, -- ободряли нас девушки,--она ведь, если начнет раскрывать цветок, то быстро... Погуляй-те у нас, посмотрите на другие растения... Мы вас прово-дим, покажем. А она тем временем расцветет. Она, может быть, и сейчас бы уже цвела, но видите, погода нахмури-лась, солнце скрылось за облаками, а она очень чувствительна... Гулять и разглядывать другие растения нам было не-когда. У него летучка, подписывать номер, а у меня... Я-то мог бы отменить свои дела, остаться и ждать до победного конца, но уж если приехали вместе... В душе я пожалел, что приехал не один. -- В другой раз, в другой раз.  У вас маленьких никого нет?  Как же нет? А Наташа! Шесть лет, седьмой.  Так вы привозите ее, сфотографируем сидящей на листе Виктории. Получится очень красиво. Вы сами фото-графируете?! У вас есть фотоаппарат? Советуем. Такая возможность. -- Как это на листе? Я думал, что об этом только в книгах пишут. -- Что вы! Больше семидесяти килограммов выдержи-вает лист Виктории, плавая на воде. А девочка... Это же получится настоящая Дюймовочка! ...Наташу мы одели в нарядное голубое платьице. Но этого было мало. Я терпеть не могу любительских фото-графий. Из-за этого, собственно, я перестал заниматься фотографией, хотя начинал одно время, когда работал в "Огоньке", и даже сам иллюстрировал некоторые свои очерки. Я и до сих пор люблю фотографию, особенно чер-но-белую, хожу на выставки, листаю фотоальбомы, из-дающиеся в разных странах. Но я люблю фотографию именно как искусство и терпеть не могу любительских фо-тографий, где ни плана, ни кадра, ни освещения, ни ком-позиции, не говоря уж о мысли. Потому и бросил, что надо либо заниматься всерьез, либо не заниматься совсем. Между тем идея сфотографировать девочку на листе Виктории понравилась мне. Тогда я вспомнил свои огоньковские годы и всех фотомастеров этого журнала, с кото-рыми приходилось вместе работать, и стал думать, кому бы позвонить. Замечательный пейзажист Борис Кузьмин... Великолепный мастер Тункель (путешествовали с ним по Албании и по Киргизии), Миша Савин... А вот что, по-звоню-ка я, пожалуй, Галине Захаровне Санько. Не толь-ко потому, что месячная поездка в Заполярье как-то сдру-жила нас, а потому, что ведь ей принадлежит этот очаро-вательный снимок, обошедший тогда многие журналы и выставки: девушка в военной форме (гимнастерка, юбка, сапоги) сидит в лодке и держит на коленях букет белых водяных лилий. Вокруг лодки все те же лилии. "Я как увидела, -- рассказывала Галина Захаровна,-- думаю, это то, что надо. Добавили лилий в букет, велела ей я юбочку подобрать немного повыше, чтобы коленочки показать, а коленочки у нее были -- первый сорт, глазки попросила потупить..." Эта знаменитая в свое время фотография (семь тысяч писем с просьбой прислать адрес девушки, главным образом от солдат) по прямой ассоциации, поскольку Виктория близкая, хотя и царственная родственница наших кувшинок, тотчас привела меня к воспоминанию о Галине Санько. Делом одной минуты было узнать ее телефон. -- Володечка, как это вы вспомнили обо мне? -- по-слышался как будто не изменившийся, характерный, не-много скрипучий голос Галины Захаровны.-- Ведь не звонил двадцать пять лет... -- Да так уж вот, вспомнил. Между прочим, есть просьба... -- Я стала тяжела на подъем. Кроме того... В кото-ром часу это будет? В двенадцать? Имейте в виду, что в половине второго мне надо опять быть дома. Ко мне при-дут. -- Я за вами заеду, и я же отвезу вас обратно. Вам не придется ни о чем беспокоиться. За время и транспорт отвечаю я. -- На таких условиях я согласна и даже рада буду сделать это для вас. Крупная, полноватая Галина Захаровна изменилась за двадцать пять лет меньше, чем можно было предполагать. Ее увесистый кофр с аппаратурой был уже собран, я по-весил его себе на плечо, и мы пошли к машине. Прогнозы девушек-экскурсоводок были самые оптими-стические: "Приезжайте скорее, а то прозеваете!" Тем не менее, войдя в помещение бассейна, я опять увидел все такой же бутон, правда, четыре щели с проглядывающей в них белизной были пошире, чем в первый раз, но все же это был не цветок, а бутон. Тут впервые подошла ко мне (без нее и нельзя было бы теперь обойтись в рассуждении фотографирования) Вера Николаевна, милая тоненькая женщина, хозяйка Виктории, то есть научная сотрудница, за которой закреп-лено это растение и вообще весь этот уголок водяных тро-пиков. -- Удивляюсь, зачем они гоняют вас сюда по утрам,-- сказала Вера Николаевна, -- не знают, что ли? Наверное, не знают. Экскурсии они водят по многим помещениям оранжереи и все быстрее, быстрее... Дело в том, что по Виктории можно проверять часы, она распускается в че-тыре двадцать. Ну вот, опять я связан обещанием с другим человеком. Обязан отвезти Галину Захаровну домой. И Наташе бу-дет скучно здесь: четыре часа до цветения да четыре часа во время цветения. Да и сам я, откровенно говоря, не мог в этот день распоряжаться таким продолжительным вре-менем. Но все же особой спешки сегодня не было, и, пока Га-лина Захаровна ходила вокруг бассейна и взглядывала на него со всех сторон профессиональным наметанным взглядом, прикидывая точки зрения и ракурсы, я мог под-робнее разглядеть растительность в этом маленьком тро-пическом водоеме. Первыми бросаются в глаза разноцвет-ные кувшинки. Они здесь не как наши, желтые "кубышки", производящие несколько кургузое впечатление, и даже не как наши белые водяные лилии с коротковатыми лепест-ками, но изящные, умопомрачительной красоты цветы, по-дымающиеся из воды на тонких стеблях. Лепестки у них длинные, узкие и заостренные, образуют... как бы это ска-зать... не розетку, подобно нашим кувшинкам, но бокал. Нежно-розовые, ярко-розовые, красные, лиловые, они цве-ли там и сям в бассейне, причем цветы не лежали на воде, как обычно бывает у кувшинок, но отстояли от водяного зеркала, были подняты над ним, как будто специально для того, чтобы лучше в нем отразиться. В воде плавали небольшие черепахи, и радужно по-блескивали всеми цветами от синего до ярко-зеленого, от пурпурного до ярко-желтого крохотные рыбешки гуппи. В одном месте поднимались из воды стебли лотоса с округлыми листьями, не лежащими на воде, но находящи-мися довольно высоко над ее поверхностью. На отдельном стебле среди этих листьев, подобно наконечнику стрелы (и очень похож на него), выступал из воды лотосовый бу-тон. -- Советую не полениться и приехать, когда этот бу-тон распустится, --сказала Вера Николаевна,--это прои-зойдет еще не скоро, месяца через два. Он сделается боль-шим. А цветок по красоте не уступит любому из этих, в том числе и нашей царице. (Забегая вперед, скажу, что я ездил смотреть на лотос и тоже несколько раз. Неудача состояла в том, что в те дни, когда ему цвести, отключили по каким-то причинам подогрев воды в бассейне, и лотос, совсем уж собравший-ся расцвести, остановился в стадии бутона, готового вот-вот раскрыть свои лепестки. Бутон был розовый, остро-верхий, достигший размеров наконечника уже не стрелы, а копья. Я, когда подошел, стал искать его глазами около воды, где он находился сначала, но, оказывается, стебель поднял его почти на метр сравнительно с тем днем, когда мы приезжали в оранжерею с Галиной Захаровной.) Были там и еще какие-то экзотические растения с боль-шими листьями, с лопухами, но они не цвели, и я их не запомнил. К тому же водяное чудо, ради которого мы приехали, затмевало все и тре